ЛИТЕРАТУРНЫЙ МИКС

В Твери многие улицы носят имена писателей и поэтов, как связанных с нашим краем, так и некогда здесь бывавших. И тем более странно, что до сих пор ни одна из тверских улиц не получила имени известного русского писателя, которого Пушкин именовал российским Вальтером Скоттом и который значительную часть жизни провёл в нашем городе и здесь написал все свои самые значительные произведения. Речь идёт об Иване Ивановиче Лажечникове.
       Родился Лажечников в Коломне в богатой купеческой семье. В 1812 году он бежал из родительского дома и вступил в русскую армию. Обо всех походах, в которых ему довелось участвовать, он рассказал в одном из первых своих произведений - «Походных записках русского офицера».
       В 1819 году в Петербурге Лажечников познакомился с Пушкиным, причём ему удалось предотвратить дуэль поэта с майором Денисевичем, чем он, вполне возможно, спас Пушкину жизнь.
       В Тверь Иван Иванович Лажечников приехал в тридцатых годах девятнадцатого столетия и более чем на два десятка лет связал свою жизнь с нашим городом. С 1831-го по 1837-ой годы он занимал пост директора тверской гимназии и народных училищ. Гимназия в ту пору располагалась на Полуциркульной площади в том здании, где ныне находится Дом учителя. Сам же Лажечников поселился на Скорбященской улице - там, где она выходит к берегу Волги.

С 1843-го по 1853-ий годы Иван Иванович Лажечников был тверским вице-губернатором. Что интересно, губернатором Твери в ту пору был Александр Павлович Бакунин, с которым Пушкин некогда учился в Царскосельском лицее.
       Годы, проведённые в Твери, были для Лажечникова чрезвычайно плодотворными в литературном плане. Именно здесь он стал знаменитым писателем, который особенно прославил себя в жанре исторического романа, столь популярного в ту пору. В Твери им были написаны такие большие романы, как «Последний Новик», «Басурман», здесь же он создал и лучшую свою книгу - роман «Ледяной дом», имевший шумный успех.

Годы, проведённые на Тверской земле, Иван Иванович Лажечников считал лучшими в своей жизни. Он любил и наш старинный город, и своё небольшое поместье Коноплино в Старицком уезде, приобретённое им в 1837-ом году.

К сожалению, судьба распорядилась так, что Лажечников не смог до конца своих дней, как он мечтал, прожить в наших краях. Однако след на Тверской земле он оставил заметный и, разумеется, заслужил, чтобы память о нём в нашем городе была увековечена.

Когда в семье генерала В. И. Гурко (1795 - 1862 гг.) родился мальчик Иосиф, никто не сомневался, что следуя семейным традициям, он будет военным. Пажеский корпус, служба в лейб-гвардии гусарского полка, назначение флигель-адъютантом к императору Александру II, через два года - зачисление в свиту Его Величества, затем - командование 4-ым гусарским Мариупольским полком, а в 39 лет - звание генерал-майора и назначение в свиту Его Величества.
       Способности выдающегося военачальника у Иосифа Гурко проявились рано. Но славу истинного героя он заслуженно обрёл в русско-турецкую войну 1877-78 гг., где по-настоящему и раскрылся  талант блистательного полководца, мудрого стратега. С именем Иосифа Гурко связаны следующие военные события: переправа российских войск через Дунай у Систова, взятие Тырнова, оборона города Стара Загора. А переход через Балканы! Уже только одно это - великий подвиг. Балканы, как Альпы во времена Суворова, зимой считались неприступными и для войск непроходимыми. Конные и пешие солдаты, орудия на огромных колёсах вязли в сугробах; снеговые лавины, обвалы, трещины подстерегали смельчаков на каждом шагу. Но 70-тысячный Передовой отряд под командованием Гурко покорил горы, преодолев неимоверно трудный перевал - знаменитую Шипку. Войска Сулейман-паши были разбиты на голову.
       Иосиф Гурко стал национальным героем Болгарии, освободившейся в той войне от турецкого ига. О его храбрости слагались легенды. Его именем назвали многие болгарские селения и главный проспект Софии.
Источник: http://parnasse.ru/prose/essay/publicism/iosif-vladimirovich-gurko.html

После войны Иосиф Гурко по-прежнему занимал важные государственные посты: генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Одессы, Варшавы, Привислинского края, командующий войсками Одесского, Варшавского военных округов. Многие годы он был членом Государственного Совета, был удостоен высшего воинского звания фельдмаршала. За всю историю России, начиная с Петра, это звание было присвоено лишь 64-м военачальникам, и только 46 из них были награждены, как Иосиф Гурко, георгиевским крестом «За личную храбрость».
       В 1895 году генерал-адъютант Его Величества фельдмаршал Иосиф Владимирович Гурко, выйдя в отставку, поселился в своём Сахаровском имении, неподалёку Твери. Здесь им был разбит прекрасный парк и построено сохранившееся до наших дней здание музея и картинной галереи.
     Иосиф Гурко скончался 15 января 1901 года. Пышную, многоликую, скорбную погребальную церемонию подробно осветили «Тверские епархиальные ведомости», перечислив множество высокопоставленных лиц, прибывших отдать дань уважения и памяти замечательному человеку и прославленному военачальнику.

Эмма Гамильтон, урождённая Эми Лайон (англ. Amy Lyon), родилась в Честере, в английском графстве Чешир. После смерти своего отца-кузнеца она воспитывалась у дедушки и бабушки, а её мать зарабатывала на жизнь, торгуя углём.
С 1779 года Эмма проживала в Лондоне, где пошла в услужение. К 1782 году она уже успела заслужить скандальную известность, став любовницей нескольких мужчин и поучаствовав в обнажённом виде в представлениях шотландского шарлатана Джеймса Грэхэма в качестве богини здоровья. В шестнадцать лет Эмма забеременела. Родившегося ребёнка она отдала на воспитание своей бабушке, а сама, сменив имя на Эмма Харт (Emma Hart), осталась в Лондоне в качестве сожительницы Чарльза Гревилля, который и представил её своему дяде, сэру Уильяму Гамильтону, послу Британии в Неаполитанском королевстве. В 1786 году Эмма поселилась в Неаполе в доме 56-летнего британского посла. В 1791 году сэр Уильям и Эмма поженились, чем вызвали большой скандал в кругах английской аристократии.
        В Неаполе Эмма занималась искусством: для знаменитых гостей она проводила представления живых картин, изображающих классические произведения искусства. Среди почитателей её искусства был и Гёте. Благодаря своим представлениям, которые Эмма называла «артитюдами», она завоевала славу артистки, которую, по мнению историка искусств Ульрике Иттерсхаген, можно сравнить со славой Мэрилин Монро в XX веке. Красоту Эммы Гамильтон запечатлели на своих портретах художники Джордж Ромни, Ангелика Кауфман и Иоганн Генрих Вильгельм Тишбейн.
        К этому периоду времени относится близкая дружба Эммы с королевой Марией Каролиной Австрийской, супругой Фердинанда IV Неаполитанского. Благодаря королеве Эмма познакомилась с английским адмиралом Горацио Нельсоном и стала в 1798 году его возлюбленной. Сэр Уильям, очевидно, терпимо относился к этой связи, по некоторым мнениям, даже поощрял её. В 1800 году любовный треугольник переместился в Лондон, обеспечив местные газеты скандальными заголовками. В 1801 родилась дочь Эммы и Нельсона Горация. Сэр Уильям умер в 1803 году. После его смерти Эмма Гамильтон поселилась с Нельсоном в небольшом домике в Уимблдоне на юге Лондона.
        После гибели адмирала Нельсона в 1805 в Трафальгарской битве леди Гамильтон оказалась в сложном финансовом положении: пенсия, назначенная сэром Уильямом, была маленькой, и к 1813 году она была в долгах. Просьбу, содержавшуюся в завещании национального героя Англии адмирала Нельсона, позаботиться о его возлюбленной английское правительство оставило без внимания.

Драгоценные камни сами по себе не дают света, но случайно упавший на них луч солнца заставляет их играть всеми цветами радуги. Есть в драгоценных камнях какая-то своя тайна, какие-то свои скрытые лучи. Булыжник не засияет, хотя бы на него пролился целый  солнечный   поток.
        Драгоценным камнем, имеющим свои тайну и свои лучи, была леди Гамильтон. Она пришла из темноты, сверкала, пока сияло над ней солнце, и с его заходом опять погрузилась во мрак. Она не творила сама ни своего счастья, ни своих бедствий. Всю жизнь она шла за вожатым. Гревиль, Гамильтон, Нельсон... Когда не стало последнего, сошла со сцены  и  леди  Гамильтон.

Доктор Грехем был магнетизер-шарлатан, бывший тогда в большой моде в Лондоне. Он был очень образован и обучался магнетизму в Париже у Месмера. Вернувшись в Лондон, он читал увлекательные лекции о вечной юности, продавал талисманы и лекарства. Эмма позировала у него под видом Гебы-Вестины, богини красоты и здоровья. Возлежа обнаженной на так называемой «небесной постели», она должна была вновь пробуждать в зрителях иссякшую любовную энергию. Тут ее тщеславие могло быть вполне удовлетворено. Все лондонское общество преклонялось перед красотой ее тела. Тут ее впервые увидели и оценили художники Рейнольде и Генсборо, и навсегда был покорен ее  красотой  Ромней.
        Отсюда она переходит, как модель, в мастерскую Ромнея, где он пишет с нее Цирцею и восхищается ее мимическим талантом. Вдохновленная им, она думает идти на сцену. Но Шеридан, выслушав ее декламацию, говорит, что она не пригодна  к  сцене.
        Из мастерской Ромнея она идет на содержание к баронету сэру Гарри Фезерстону, живет с ним 6 месяцев жизнью первоклассной дамы полусвета, тратя безумные деньги на удовольствия и наряды, и брошенная им возвращается  в  Говарден.

Она была в Лондоне всего 2 года. Из Говардена она выехала неопытным ребенком, а вернулась туда много пережившей и много видевший женщиной. В таком маленьком местечке, как Говарден, приезд Эммы был событием, о котором все и всюду говорили. Еще раньше был предметом толков ее ребенок,  привезенный ее  матерью. Теперь она сама, с несколькими уцелевшими у нее нарядами, была встречена всеобщим осуждением. Всюду ей давали понять двусмысленность ее положения, и двери добродетельных жителей Говардена закрывались перед ней. В отчаянии она пишет 7 писем, одно за другим, сэру Гарри, но ответа нет. Тогда она обращается с умоляющим письмом к сэру Карлу Гревиллю, с которым она познакомилась в последнее время своего пребывания в Лондоне. Однажды Гревилль уже помог ей, дав ей немного денег на дорогу в Говарден, и она надеялась, что тут он ее выручит тоже. Гревиллю она нравилась, но, как человек рассудительный, он боялся выказать свои чувства и тем заранее связать себя. В ответ на ее просьбы о помощи он пишет ей холодно и рассудительно. Он зовет ее в Лондон под условием отказаться от всех прежних знакомых и оставить ребенка в Говардене, причем разрешает ей поддерживать отношения единственно с матерью.
        Гревиллю нужна была покорная и скромная любовница, не требующая крупных расходов, которых он не хотел и не мог  делать.
        Получив письмо Гревилля, Эмма не медля переезжает в Лондон. Тут Гревилль еще раз ведет с ней сухой разговор о своих условиях. Эмма в эту минуту видела в Гревилле единственную надежду и спасение. Она не только согласилась на все его условия, но еще была благодарна за них.
        Теперь Эмма поселяется на окраине города, в скромном домике, который Гревилль, тонкий знаток искусства, однако же сумел устроить с большим вкусом. Эмма должна была жить здесь тихо и одиноко, обучаясь правописанию, литературе, пению и музыке. Заведовать хозяйством Гревилль взял ее мать миссис Кид, как она называла себя теперь. Эмма нигде не бывала, и кроме нескольких знакомых Гревилля, серьезных и чопорных джентльменов, никто не  появлялся  в ее  домике.
        Несмотря на это, за свою скромную, но спокойную жизнь Эмма чувствовала к    Гревиллю бесконечную благодарность. Казалось, что уже ничто не может нарушить безмятежности и тишины, окружавших Эмму. Она никогда не делала попыток выйти из повиновения и ее непокорная душа, видимо, была навсегда усмирена. Только однажды, когда Гревилль ее вывез на один парадный праздник, Эмма, очутившись среди шума, музыки, блеска и иллюминации, заразилась общим настроением и вдруг, вскочив на стул, запела  своим приятным  звонким  голосом.
        Толпа сначала протестовала против такого внезапного выступления, потом, покоренная ее изумительной внешностью, разразилась бурей аплодисментов. Эмма, упоенная успехом, пела все звонче, все прекраснее. Эта радость чуть не стоила ей разрыва с Гревиллем, возмущенным ее выходкой, и много слез пришлось пролить Эмме, чтобы вымолить  его  прощение.
        После этого она опять стала непритязательной и покорной. Ее единственным развлечением было посещение два раза в неделю мастерской Ромнея. Художник был верен ей по-прежнему, она по-прежнему была его любимой моделью, и он писал ее без конца. Двадцать четыре законченных портрета и бесконечное множество набросков, этюдов... Никогда ничто не омрачало их хороших отношений. Она была его «вдохновительницей», как он ее называл, она звала его своим «отцом». В мастерскую и обратно ее отвозил экипаж, она редко показывалась на улице одна, и в большинстве  случаев ее  сопровождала  мать.
         В Лондон вернулся дядя Гревилля, английский посланник в Неаполе, лорд Гамильтон. Это был спортсмен, веселый и умный собеседник, танцор, певец, скрипач и археолог.
        Появившись у Гревилля и познакомившись с Эммой, Гамильтон был поражен ее красотой и спустя некоторое время решил, с позволения Гревилля, дать ей некоторые сведения по искусству. Скоро он увлекся своей учительской ролью; уроки становятся все более и более частыми, и домик на Эджвар Роо делается его любимым местопребыванием.
       Что касается Гревилля, то он был очень доволен вниманием, которое его дядя выказывал Эмме. В этом он предвидел удобный выход. Деньги Гревилля, несмотря на экономный образ жизни, приходили к концу, и он уже подумывал, как бы ему просто и легко расстаться с Эммой и выгодным браком поправить свои дела. Как отнесется к этому Эмма, его  совершенно  не  занимало.
        Для начала Гревилль убеждает Эмму уехать на лето из Лондона. Эмма, не подозревая, что это конец, едет со своей матерью в Честер. По дороге она заезжает в Говарден и берет  с собой  оттуда  свою дочь.
        Из Честера она пишет Гревиллю полные любви, покорности   и  нежности  письма.
«С каким нетерпением я сажусь писать, ожидая почтальона. Сегодня я наверное получу письмо. Могли ли Вы, мой дорогой Гревилль — нет, это невозможно, уже забыть вашу бедную Эмму... Я постоянно думаю о Вас и дохожу до того, что мне кажется, я слышу и вижу Вас. Подумайте, Гревилль, какой это самообман, когда я так покинута и нет никаких известий о Вас... Разве Вы забыли, как говорили мне при отъезде, что будете так счастливы снова увидеть меня... О, Гревилль, подумайте о количестве дней, недель и годов, которое еще может быть у нас. Одна строчка от Вас сделает  меня  счастливой...»

Дядя и племянник действовали заодно, скрывая от Эммы истину. Едва вернувшись к Гревиллю, Эмма получает приглашение лорда Гамильтона приехать погостить к нему в Неаполь. Предчувствуя какие-то новые неизвестные ей события, Эмма колеблется принять это лестное приглашение,  но по  настоянию  Гревилля  принимает.
        В Неаполь Эмма приезжает со своей матерью. Лорд Гамильтон встретил и окружил их таким вниманием, как если бы они были дамы из высшей английской аристократии.
        «Вы не можете себе представить,— пишет Эмма Гревиллю,— насколько сэр Вильям добр ко мне. Он делает все возможное, чтобы видеть меня счастливой. Он никогда не обедает вне дома. По правде говоря, с моего приезда он меня покидает не чаще, чем моя тень. Он завтракает, обедает и ужинает со мной, садится всегда рядом, глядя на меня, я не могу двинуть ни рукой, ни боком, ни ногой, чтобы он не заметил сейчас же, насколько грациозны и красивы, по его мнению, мои движения. Право, я сердита, что не могу составить его счастья. Я могу только быть вежливой и любезной. И в самом деле, я с ним мила, как только могу. Но я Ваша, Гревилль. Вам одному могу я принадлежать, и никто не займет Вашего места в моем сердце».
        Из писем Эммы Гревилль видел, что, если он не будет действовать решительно, то Эмма вновь появится в Лондоне. А так как это было ему в высшей степени нежелательно, то он пишет ей письмо, где с необычайным цинизмом советует ей сделаться любовницей лорда Гамильтона, а со своей стороны предлагает ей дружбу и товарищеские отношения. Любившая его Эмма была до глубины души возмущена этим циничным советом. Ответ ее полон негодования, но в то же время это последняя отчаянная попытка вернуть к себе  Гревилля.
        «...Это Вы советуете мне... Ничто не может выразить моего отчаяния. Я просто схожу с ума. Вы, Гревилль, даете мне такой совет. Вы, который обычно ревновали меня за одну улыбку. С каким холодным равнодушием Вы советуете мне идти к... сэру Вильяму. О, это хуже всего. Если бы я была около Вас, я убила бы Вас и себя...»
        И  в  конце  этого письма  в  постскриптуме она  пишет:
        «...Вы не знаете моей власти здесь. Только я не стану никогда любовницей. Если Вы меня доведете до крайности, я   женю  его  на  себе».
        Верно, Гревилль улыбнулся, прочтя эту угрозу. Но Эмма в это время уже не была прежней робкой и покорной любовницей, которую он замкнул в узкие рамки мещанской жизни.   В ее  душе  уже роились   честолюбивые   мечты.
И вот, пережив много минут отчаяния и оскорбленного самолюбия, передумав все способы мести, Эмма решает выполнить свою последнюю угрозу — женить на себе лорда Гамильтона. С осени 1786 г. она оставляет свою квартиру и к большой радости лорда Гамильтона поселяется в посольском дворце. Тут в это время видел ее и восхищался  ею  Гете.
        «Лорд Гамильтон, который все еще здесь английским посланником, после долгого изучения искусства и многолетнего наблюдения природы, нашел совершенное соединение природы и искусства в одной прекрасной юной девушке. Он взял ее к себе. Это англичанка лет двадцати. Она очень красива и очень хорошо сложена. Он сделал ей греческий костюм, который идет ей изумительно. С распущенными волосами, взяв две шали, она так меняет свои позы, жесты, выражения, что в конце концов думаешь, что это только сон. Что тысячи артистов были бы счастливы достигнуть — здесь видишь воплощенным в движении, с захватывающим разнообразием. На коленях, стоя, сидя, лежа, серьезная, печальная, шаловливая, восторженная, кающаяся, пленительная, угрожающая, тревожная... Одно выражение следует за другим и из него вытекает. Она умеет для каждого движения дать складки платья и их изменить, сделать сто разных головных уборов из одной и той  же  ткани».    Так описывал   Эмму   Гете.
        Графиня  де  Буань  в  своих  мемуарах  говорит  о  ней:
        «Другие пытались подражать таланту этой женщины; я не думаю, чтобы это им удалось. Это вещь, в которой только один шаг до смешного. Кроме того, чтоб иметь ее успех, нужно прежде всего быть безупречно прекрасной с головы  до  ног, а  таких  редко встречаешь».
        Не прошло и года, как Эмма принята в неаполитанском обществе уже окончательно. Она держится так умело и тактично, что король неаполитанский говорит: «Неаполитанские дамы хорошо бы сделали, если бы брали с нее пример».
        Вскоре угроза Эммы стала фактом. 6 сентября 1791 г. она венчается в Лондоне с лордом Гамильтоном. В день свадьбы она последний раз заехала в мастерскую Ромнея. В этот визит он набрстсал ее портрет, который после он назвал «Посланница». Эмма с грустью покидала своего старого друга. Для Ромнея разлука была еще тяжелей, от него навсегда уходила та, с которой так тесно было связано его искусство. С уходом Эммы уходит из жизни Ромнея последний луч  солнца,  озарявший его  старость.
        Насколько дорога была Эмма Ромнею, видно из его письма  одному  другу:
        «Касандра (Эмма) вернулась в город 16-го, но я увидел ее только 20-го. Вы представляете себе, что я выстрадал. Она решила позировать 23-го и с тех пор позировала все дни... Когда она появилась у меня в мастерской, она мне показалась нежней, чем в последний раз... Теперь мне кажется, что ко мне она сердечней, чем когда-либо. Она сожалеет, что покидает Англию, не увидев Вас. Я чрезвычайно признателен Вам, за Ваше сочувствие. Действительно, душа так страдала, что это отражалось на моем здоровье, и я боялся, что не смогу писать с нее больше,  но с тех пор, как она по-прежнему добра ко мне, я совершенно оправился и телом, и духом...» 6 сентября Эмма в последний раз увидела Ромнея. Больше они уже не встречались.
        На другой день после свадьбы лорд и леди Гамильтон уехали в Неаполь. По дороге они заехали в Париж, думая пробыть там некоторое время. Но надвигающаяся гроза революции заставила их скоро его покинуть. Им удалось, однако, проникнуть во дворец, и находившаяся уже под строгим надзором Мария-Антуанетта тайно вручает Эмме письмо к своей сестре, неаполитанской королеве Марии-Каролине. Для Эммы это письмо была большая радость. Оно открывало ей двери Неаполитанского дворца.
        По приезде в Неаполь она вручает письмо Марии-Каролине,  и  с этого  дня  начинается их  дружба
        В это счастливое время своей жизни Эмма верна своему прошлому При ней неотлучно мать, и она пишет нежные письма   Гревиллю   и  Ромнею
        «В самом деле,— пишет она Гревиллю,— если мы останемся здесь, то лишь потому, что я обещала королеве не покидать ее до ее отъезда» И далее она говорит — «я провела вечер с королевой вдвоем, смеялись, пели и т д Но во время приема я держалась на своем месте и оказывала королеве такое почтение, как если бы видела ее в первый раз Это очень ей понравилось» В конце Эмма говорит о своей личной жизни «Вы не можете представить, как счастлив дорогой сэр Вильям Право, Вы не можете понять нашего счастья, оно неописуемо, мы не разлучаемся ни на час во весь день Мы живем, как любовники, а не как муж и жена, особенно, если подумать о том, как относятся друг к другу  современные  супруги ».

В этот период жизни леди Гамильтон на ее горизонте появляется Горацио Нельсон, маленький человек с чистыми, открытыми глазами и властным, всепокоряющим голосом. Две страсти владели этим человеком — ненависть к   Франции   и   безграничная   любовь  к  своей   родине.
        С первого появления Нельсона в Неаполе между Эммой и им установились дружеские отношения, их объединяло патриотическое чувство.
        Эмма в то время уже не только друг Марии-Каролины, она поверенная всех ее дел и ее ближайшая наперстница. Уже с самого начала Великой Французской революции английское влияние было очень сильно при неаполитанском дворце. Когда же на горизонте появилась грозная тень Бонапарта, спасения от него Неаполь мог ждать только со стороны  Англии.
        И вот посредницей между Неаполем и Англией стала Эмма. Сначала она как бы пугалась этого, но скоро, ободренная королевой Марией-Каролиной, блестяще вошла в свою роль. Она передает тайные письма, пишет их вместе с королевой.
        «У меня не было времени писать к Вам, так как три дня и три ночи мы писали важные письма, которые послали сегодня с курьером нашему правительству»,-т- пишет она Гревиллю. Защищать Неаполь от Бонапарта прислан Англией   Горацио   Нельсон.
        С этого времени судьба Эммы навсегда переплетается с судьбой Нельсона. До этой встречи свободного выбора у Эммы не было. Необходимость заставила идти ее к Гревиллю, честолюбие к лорду Гамильтону, к Горацио Нельсону — любовь. Со стороны Нельсона это было тоже настоящее,  большое   чувство.
Победа при Абукире, и весь Неаполь оживает, от полного уныния он переходит к самой бурной радости. Все восторги принадлежат Нельсону, и как триумфатора встречает его Неаполь. Сильно должно было биться сердце Эммы, когда она увидела его, окруженного таким ореолом славы.
        Последняя кампания подорвала здоровье Нельсона, и он с радостью принимает приглашение леди Гамильтон поехать  отдохнуть  в  Кастель-Маре.
«Я живу у них в доме, и только тщательный уход, которым меня окружают, мог восстановить мое печальное здоровье»,— пишет  Нельсон  своей   жене.
        Некоторое время спустя Нельсону было поручено занять Мальту. Но победа в этот раз осталась не за ним, и он вернулся в Италию, где французы угрожали Неаполю. Королевская семья должна была бежать, и Неаполь был занят французскими войсками. Гамильтоны и Нельсон до мельчайших подробностей разработали план побега. События следовали одно за другим с необычайной быстротой. Эмма — бедная нянька двадцать лет тому назад — держит в руках судьбу королевской семьи, и лишь ее энергии, ее решительности обязана та своим спасением. При всеобщей панике леди Гамильтон одна сохраняет присутствие духа и ободряет других. Вскоре Нельсон воспользовался благоприятным моментом, и Неаполь вновь переходит во власть англичан.
Королевская семья могла вернуться в Неаполь, но она страшилась этого, и в Неаполь возвращаются Гамильтоны и наследный принц. Казалось, вся королевская власть была сейчас в руках не  Марии-Каролины,  а  Эммы Гамильтон.
        Между ней и Марией-Каролиной живейшая переписка, в которой последняя диктует свои приказания, явные и интимные, а Эмма точно выполняет их. В своих письмах Эмма дает королеве точный ответ по поводу всех событий в Неаполе.
        Но обширная переписка с королевой поглощает не все время Эммы. От имени королевы она освобождает пленных, раздает деньги нуждающимся. В октябре 1799 года английский флот отправляется в Палермо и леди Гамильтон с ним вместе. Здесь ее ожидает Мария-Каролина. Нельсона снова встречают, как триумфатора, и с ним разделяет  славу   Эмма.   Мария-Каролина  осыпает  ее   подарками.
        Частое крейсирование заставляло Нельсона не раз покидать Неаполь. В свое отсутствие он передает свою власть Эмме. В одном из этих случаев ею была принята депутация от острова Мальты. Она нашла способ удовлетворить их просьбу, за что ей была оказана редкая для женщины честь. Гроссмейстер мальтийского ордена, русский Император Павел I прислал ей вместе с собственноручным письмом   мальтийский  крест.
        Неожиданное неприятное событие изменило счастливую жизнь Эммы. Лорд Гамильтон был вызвал в Лондон, а на пост посланника в Неаполе был назначен другой. Для Эммы было тяжело покидать страну, где она видела себя на вершине славы, и ехать в Лондон, в тот самый Лондон, который не принял ее во всем блеске ее двадцатилетней красоты. Чего могла она ждать от него теперь, на закате своей молодости. Между тем Нельсон не мог уже окончательно жить без нее. Ссылаясь на слабость здоровья, он отказывается временно от действительной службы и следует  за  ней.
        До  Вены  провожала   их   Мария-Каролина. Уже в Вене Эмме, опьяненной своим успехом и привыкшей к поклонению, пришлось столкнуться со строгим и даже недоброжелательным отношением. В Лондоне она была  встречена  холодно.
        В 1801 году у леди Гамильтон родилась дочь Горация. Рождение ее было обставлено тайной, и лорду Гамильтону она была представлена, как сирота, которую Эмме хотелось бы усыновить. О том, что это дочь Эммы и Нельсона, лорд Гамильтон  никогда  не  узнал.
        Странно было вообще поведение лорда Гамильтона во всей этой романической истории. Человек умный и проницательный, он не мог не видеть того, что видели все. Но все время, вплоть до своей смерти, он был нежным другом Нельсона, и отношение его к Эмме было то же, что и раньше.   Гайна его поведения так и ушла с ним в могилу.
        Все документы, касающиеся ребенка, были уничтожены, и только благодаря письмам Нельсона к Эмме, которые последняя не решалась уничтожить, мы знаем, кто были родители   Горации.
        «Вы знаете, моя дорогая Эмма, что я отдал бы все на свете, чтобы быть вместе с Вами и нашей дорогой маленькой  дочкой»,— пишет  Нельсон  Эмме.
Сама Горация не знала, кто была ее мать. Она знала только, что она дочь Нельсона и «особы слишком высокопоставленной, чтобы можно было открыть ее имя». Так ей сообщила Эмма, и больше она ничего не могла узнать до конца  своей   жизни.
        Меньше, чем через месяц после рождения дочери, Эмма вынуждена была начать светскую жизнь. Лорд Гамильтон считал своей обязанностью иметь свой салон. Салон Эммы имел успех. Даже принц Уэльский выразил желание обедать у них и послушать пение леди Гамильтон. Но это известие возбудило недовольство и ревность Нельсона, и Эмма ловко избегнула этой возможности, не желая огорчать своего возлюбленного. Конечно, окружавшего когда-то Эмму триумфа уже не было, и годы брали свое. Сильно пополнев, Эмма уже лишилась своей прежней безукоризненной красоты. Но все же она еще была достаточно красива, чтобы пленять, и ее бурное прошлое окружало ее ореолом  напряженного  интереса.
        В конце 1801 года Нельсон поручает Эмме купить для него имение, чтобы там жить вместе с нею. Эмма с радостью выполняет это поручение и покупает в окрестностях Лондона имение Мертон. Тут есть все, что нужно. Не очень большой, но благоустроенный дом и для лорда Гамильтона, чьим любимым спортом раньше была рыбная ловля,   река,   обильная   рыбой.
        В Мертоне пережила Эмма самые счастливые годы своей любви к Нельсону. Муж ее и Нельсон были в наилучших отношениях. Поселившись в Мертоне, они, казалось, желали и думали, что это навсегда. Но Эмма скоро заскучала по шумной светской жизни. В Мертоне стали появляться один за другим гости, родные и друзья Нельсона, сын   Марии-Каролины  Луитпольд  и   другие.
        В начале июля 1802 года Нельсон и Гамильтоны предпринимают небольшое путешествие. На этот раз они не втроем, как они ехали из Италии, и бывали вообще всюду, а вчетвером. Четвертый — это Гревилль. Казалось, Эмму занимало бросать вызов общественному мнению, возя за собой   мужа   и   двух   любовников.
        В апреле 1803 года умирает лорд Гамильтон на руках Эммы и Нельсона, не отходивших от его изголовья. Потеря близкого человека, которому одному, в сущности, она была обязана своим положением, усугублялась еще более тем, что состояние лорда Гамильтона перешло к Гревиллю, а ей лишь вещи и небольшая единовременная сумма. Вероятно, лорд Гамильтон оставил бы ей больше, но он до последней минуты надеялся, что правительство даст ему, а потом и ей, просимую  им  давно  пенсию.
        Две недели спустя после похорон, Гревилль попросил Эмму очистить их отель в Лондоне и подыскать себе другую квартиру. Вообще, тут он окончательно проявился в своем настоящем виде. Бывший любовник Эммы, он держал себя, как ее злейший враг. Возмущенный его поведением Нельсон дарит Эмме Мертон и выдает ей ежемесячную ренту. Для всякой другой то, что имела Эмма, было бы вполне достаточным, но для избалованной жизнью Эммы это почти нужда. Все ее многочисленные просьбы, адресованные правительству и ее прежним друзьям о выдаче ей пенсии после лорда Гамильтона, не приводят ни к чему 21 октября 1805 года памятный день Трафальгара. Перед боем Нельсон прибавляет параграф к своему завещанию, в нем он обращается к правительству: «Единственную милость, которой я прошу у своего Государя и у своей родины, пишет он, это забота о судьбе леди Гамильтон и маленькой   Горации».
        Этот бой был последним для Нельсона. Англия была спасена,  но   Нельсон  убит. Для Эммы это был конец. После смерти Нельсона его жена и родственники были щедро поддержаны правительством. Но Эмма и Горация, о ком единственно просил свою родину Нельсон, были забыты совершенно. Эмму как будто желали совершенно вычеркнуть из жизни Нельсона, как пятно  на  светлой   памяти  героя.
        Со смертью Нельсона жизнь Эммы превратилась в сплошное мытарство. При Нельсоне были надежды, была жизнь, теперь это была нищета, уже настоящая, и полное презрение  окружающих.
        В 1811 году умирает ее мать, бывшая всегда с ней и сумевшая заслужить себе уважение всех, окружавших когда-либо  Эмму.
        Эмма за долги попадает в тюрьму. Освободившись оттуда, она скоро видит себя в опасности быть вторично арестованной за новые неплатежи и бежит от своих кредиторов во Францию. Но и тут нет просвета. Десять лет со смерти Нельсона еще старается побороть свою судьбу леди Гамильтон, и, только прожив их, видит, что усилия бесполезны. Она кончила так же, как начала,— в полной нищете. В январе 1815 года она заболела бронхитом, который перешел  в воспаление  легких.
        В холодной комнате с голыми стенами умирала леди Гамильтон. Над кроватью висели два портрета — ее матери и   Нельсона,   рядом  с  ней   рыдала   Горация.

Никколо Паганини был третьим ребёнком в семье Антонио Паганини (1757—1817) и Терезы Боччардо, имевших шестерых детей. Его отец был одно время грузчиком, позднее имел в порту лавку, а при переписи населения Генуи, выполненной по приказу Наполеона, назван «держателем мандолин».
   Когда мальчику исполнилось пять лет, отец, заметив способности сына, начал учить его музыке сначала на мандолине, а с шести лет — на скрипке. По воспоминаниям самого музыканта, отец строго наказывал его, если он не проявлял должного прилежания, и это впоследствии сказалось на его и без того слабом здоровье. Однако Никколо сам всё более увлекался инструментом и усердно упражнялся, надеясь найти ещё неизвестные сочетания звуков, которые удивили бы слушателей.
   Мальчиком он написал несколько произведений для скрипки, которые были трудны, однако сам он их успешно исполнял. Вскоре отец Никколо отправил сына на обучение скрипачу Джованни Черветто (Giovanni Cervetto). С 1793 года Никколо стал регулярно играть на богослужениях в генуэзских церквях. В то время в Генуе и Лигурии сложилась традиция исполнять в церквях не только духовную, но и светскую музыку. Однажды его услышал композитор Франческо Ньекко, который взялся консультировать юного музыканта. В том же году он прошёл обучение у Джакомо Коста, пригласившего Никколо играть в соборе Сан Лоренцо, капельмейстером которого он был. Неизвестно, посещал ли Паганини школу, возможно читать и писать он научился позднее. В его письмах, написанных в зрелом возрасте, встречаются орфографические ошибки, однако он обладал некоторыми познаниями в литературе, истории, мифологии.
   Первый публичный концерт (или, как тогда говорили, академию) Никколо дал 31 июля 1795 года в генуэзском театре Сант-Агостино. Сборы от него предназначались на поездку Паганини в Парму для обучения у знаменитого скрипача и преподавателя Алессандро Ролла. В концерт было включено сочинение Никколо «Вариации на тему Карманьолы», вещь, которая не могла не понравиться генуэзской публике, в то время настроенной про-французски. В этом же году меценат маркиз Джан Карло Ди Негро отвёз Никколо и его отца во Флоренцию. Здесь мальчик исполнил свои «Вариации…» скрипачу Сальваторе Тинти, который, по словам первого биографа музыканта Конестабиле, был поражён невероятным мастерством юного музыканта. Концерт, данный Никколо во флорентийском театре, позволил собрать недостающие средства для поездки в Парму. В тот день, когда отец и сын Паганини посетили Ролла, последний был болен и не собирался никого принимать. В комнате рядом со спальней больного на столе лежали ноты концерта, написанного Ролла, и скрипка. Никколо взял инструмент и сыграл с листа произведение, созданное накануне. Удивлённый Ролла вышел к гостям и, увидев, что его концерт играет мальчик, заявил, что уже не может ничему научить его. По словам композитора, Паганини следовало обратиться за консультациями к Фердинандо Паэру (Ferdinando Paer). Паэр, занятый постановками опер не только в Парме, но и во Флоренции и Венеции, не имея времени для уроков, рекомендовал юного скрипача виолончелисту Гаспаре Гиретти. Гиретти давал Паганини уроки гармонии и контрапункта, в пору этих занятий Никколо под руководством учителя сочинил, используя лишь перо и чернила, «24 четырёхголосные фуги». Осенью 1796 года Никколо возвратился в Геную. Здесь, в доме маркиза Ди Негро, Паганини исполнил по просьбе находившегося в концертном турне Родольфа Крейцера с листа сложнейшие пьесы. Знаменитый скрипач был поражён и «предсказал необычную славу этому юноше».
   В начале 1797 года Паганини со своим отцом предпринял первое концертное путешествие, в их маршрут были включены Милан, Болонья, Флоренция, Пиза, Ливорно. В Ливорно Никколо дал немного концертов, остальное время он посвятил совершенствованию своей техники и занимался самостоятельно без преподавателей. По его словам, в этом городе он написал музыку для фагота по просьбе шведского музыканта-дилетанта, жаловавшегося на отсутствие трудных произведений для этого инструмента. Из-за военных действий гастроли пришлось прервать, Паганини вернулся в Геную, а вскоре, вместе со всей семьёй, уехал в принадлежавший отцу дом в долине Польчевера. Здесь он занялся совершенствованием исполнительского и композиторского мастерства. Паганини придумал для себя и выполнял сложные упражнения, подобные упражнениям скрипача XVII века Вальтера. Взяв на вооружение приёмы мастеров прошлого, Паганини неустанно совершенствовался в исполнении переходов, стаккато, пиццикато (в том числе в гаммах, простых и двойных трелях и флажолетах), необычных аккордов, диссонансов, стремился к верному извлечению звуков при самой высокой скорости. Он выполнял упражнения много часов в день до полного изнеможения.
   В 1801 году Паганини избавился от опеки отца. Свою концертную деятельность он возобновил в декабре 1800 года в Модене. Известность его как выдающегося скрипача росла необычайно. Осенью 1801 года он приехал в Лукку. Два выступления Паганини в луккском соборе были с восторгом приняты публикой. В местном рукописном журнале «Луккская литературная смесь» Паганини, названным «генуэзским якобинцем», воздавалось должное как мастеру, однако автор сообщения с неодобрением указывал, что в соборе не место имитации птичьего пения, звука флейты, рожка, трубы, так поразившей собравшихся, что «все смеялись, восхищаясь мастерством и свободным владением инструментом». В декабре 1801 года Паганини получил должность первой скрипки Луккской республики. В этом городе он провёл несколько лет. По словам сына композитора Доменико Куиличи, Бартоломео, Паганини в Лукке занимался также преподавательской деятельностью и работал с музыкантами оркестра. С луккским периодом связано, вероятно, самое серьёзное любовное увлечение Паганини. Знатная дама, имя которой музыкант скрывал всю жизнь, уединилась вместе с ним в своём тосканском поместье. Паганини прожил там три года, занимаясь сельским хозяйством. В годы затворничества он пристрастился к игре на гитаре и написал 12 сонат для этого инструмента и скрипки. По воспоминаниям самого Паганини, первое время самостоятельной жизни кроме страсти к женщинам, им владела любовь к карточной игре. Часто он проигрывал всё, и «только моё собственное искусство могло спасти меня», но он сумел отказаться от азартных игр и потом никогда больше не прикасался к картам. Ненадолго Паганини покинул Лукку и вернулся в Геную.
   Обратно в Тоскану его пригласила Элиза Бонапарт, ставшая, благодаря своему брату, княгиней Пьомбино, Лукки, Массы, Каррары и Гарньяфо. Паганини получил титул «придворного виртуоза» и одновременно был назначен капитаном личной гвардии княгини. За небольшое жалованье он исполнял обязанности личного музыканта княгини, дирижировал спектаклями, регулярно устраивал концерты и давал уроки игры на скрипке князю. По признанию самого Паганини, у него в то время был роман с Элизой.

В 1808 году Паганини получил длительный отпуск, и отправился с концертами по Италии. Постепенно у него сформировалась своя собственная, отличная от других скрипачей, исполнительская манера. Известность ему принесли его необычный вид и поведение во время концертов. Залы на его выступлениях заполняли не только ценители высокого искусства, но и публика, привлечённая внешними эффектами и невероятными приёмами игры, которые демонстрировал Паганини. Он держал себя подчёркнуто загадочно и вначале не пресекал распространение о себе самых фантастических слухов. Перед одним из концертов в Ливорно он поранил ногу и, прихрамывая, вышел на сцену. В зале раздались смешки, а когда с пюпитра упали свечи, они переросли в дружный хохот. Паганини, сохраняя невозмутимый вид, заиграл, однако неожиданно на скрипке лопнула струна, не останавливаясь он продолжал концерт и сорвал бурные аплодисменты. Для него не было в новинку играть не только на трёх, но и на двух, и даже на одной струне. Так, во время службы при дворе Элизы Бонапарт он написал и исполнял пьесу «Любовная сцена» для струн ля и ми, а позднее, ко дню рождения императора — сонату для струны соль «Наполеон». Некоторое время Паганини провёл при туринском дворе Полины Бонапарт. Здесь он подружился с музыкальным распорядителем княгини Боргезе Феличе Бланджини (Blangini). Бланджини стал одним из самых горячих поклонников Паганини. В одном из писем друзьям в Париж он так отзывается о Никколо: «Никто не в силах выразить словами очарование, которое вызывает его благородное исполнение. Никто никогда не смел даже мечтать о том, что можно наяву услышать нечто подобное. Когда смотришь на него, слушаешь его, невольно плачешь или смеёшься, невольно думаешь о чём-то сверхчеловеческом. С другими скрипачами у него общее только скрипка и смычок».
   Во второй половине 1808 года Паганини по приглашению Элизы Бонапарт приехал во Флоренцию. Луиджи Пиккьянти рассказал первому биографу Паганини Конестабиле о произошедшем в пору пребывания музыканта во Флоренции случае, в полной мере демонстрирующем его исключительное мастерство. Паганини должен был исполнить в доме одного из придворных под аккомпанемент на рояле «Сонату» Гайдна. Музыкант сильно задержался, а когда пришёл, не заставляя более ждать слушателей, начал играть, не проверив строй скрипки. Он играл великолепно, вводя по собственному усмотрению импровизированные фиоритуры. После первой части произведения Паганини обнаружил, что «ля» на скрипке отличается от «ля» на рояле на целый тон. Прекрасно разбиравшийся в музыке Пиккьянти, по собственному признанию, был поражён: Паганини для верного исполнения «Сонаты» при таком произвольном настрое скрипки должен был мгновенно переделать всю аппликатуру, слушатели же ничего не заметили. В конце 1812 года он оставил тяготившую его придворную службу и покинул Флоренцию.

Слава Паганини ещё более возросла после путешествия по Германии, Франции и Англии. В Германии он купил титул барона, который передавался по наследству. В Вене ни один артист не пользовался такой популярностью, как Паганини. Хоть размер гонорара в начале XIX столетия далеко уступал нынешним, но, тем не менее, Паганини оставил после себя несколько миллионов франков.
   27 декабря 1808 года Паганини исполнил в ложе Великого Востока Италии масонский гимн, написанный им на слова Ланчетти. В протоколах ложи подтверждено масонство Паганини.
   34-летний Никколо увлекся 22-летней Антонией Бьянки – молодой, но талантливой певицей, которой Паганини помогал с подготовкой сольного выступления. В 1825 году Антония родила сына Ахилла. Никколо души не чаял в своем наследнике.В 1828 году навсегда расстался с Антонией Бьянки, добившись единоличной опеки над сыном.
   Паганини работает как одержимый. Дает один концерт за другим и просит за выступления немыслимые гонорары: Никколо старался обеспечить сыну достойное будущее. Бесконечные гастроли, тяжелая работа и слишком частые концерты постепенно подрывали здоровье музыканта. Однако публике казалось, что волшебная музыка льется из его скрипки как бы сама собой.
   В сентябре 1834 года Паганини закончил свою концертную карьеру и вернулся в Геную.
   Однако в конце декабря 1836 года Паганини выступил в Ницце с тремя концертами. К тому времени он постоянно болел, его здоровье было подорвано. Несмотря на то, что скрипач прибегал к помощи многих именитых врачей, никто из них не сумел избавить его от многочисленных недугов.
   На протяжении всей жизни у Паганини было множество хронических заболеваний. Хотя никаких определенных медицинских доказательств не существует, считают, у него был синдром Марфана*. Кроме того, его частые концерты, а также экстравагантный образ жизни, отразились на его здоровье.
   В октябре 1839 года Паганини в чрезвычайно нервном состоянии, в страшных болезнях последний раз приехал в родную Геную, к семье.
   Последние же месяцы своей жизни Паганини не выходил из помещения, у него постоянно болели ноги, а многочисленные болезни уже не поддавались лечению. Он оказался настолько истощён, что не мог взять в руку смычок, скрипка лежала рядом, и он перебирал её струны пальцами.
   Никколо Паганини скончался в Ницце 27 мая 1840 года.

Имя Паганини было окружено некой таинственностью, чему содействовал и он сам, говоря о каких-то необычайных секретах своей игры, которые он обнародует только по окончании своей карьеры. При жизни Паганини было напечатано очень мало его сочинений, что его современники объясняли боязнью автора к обнаружению многих тайн его виртуозности. Таинственность и необычность личности Паганини вызывала предположение в его суеверности и атеизме, и епископ Ниццы, где скончался Паганини, отказал в заупокойной мессе. Только вмешательство папы уничтожило это решение, а прах великого скрипача окончательно обрел покой лишь к концу 19 столетия.
   Непревзойденный успех Паганини лежал не только в глубоком музыкальном даровании этого артиста, но и в необычайной технике, в безукоризненной чистоте, с которой он исполнял труднейшие пассажи, и в новых горизонтах скрипичной техники, открытых им.          
   Паганини обладал драгоценной коллекцией скрипок Страдивари, Гварнери, Амати, из которых свою замечательную и наиболее любимую и известную скрипку работы Гварнери завещал родному городу Генуе, не желая, чтобы какой-нибудь другой артист на ней играл.              Паганини страдал редким генетическим заболеванием -- синдромом Марфана.
   Известно, что Паганини страдал синдромом Марфана, редким генетическим заболеванием, характерными особенностями которого являются сколиоз, патологически длинные конечности, подвижность суставов, проблемы со зрением и патология аорты. Некоторые ученые предполагают связь этого синдрома с гениальностью, поскольку он встречается у многих гениев.
   Скорей всего, именно заболевание и придавало Паганини своеобразную внешность («горбун с кошачьим глазом»), а также порождало слухи о его связях с нечистой силой.
   Скрипка, на которой играл великий мастер, после его смерти, получила имя «Вдова Паганини».

Со своим первым концертом Паганини выступил тринадцатилетним подростком. Постепенно красивый мальчик, который покорил генуэзскую публику 31 июля 1795 года, превращался в нескладного юношу с нервными жестами. Получился "гадкий утенок" наоборот. С годами его лицо приобрело мертвенную бледность, ввалившиеся щеки пересекли преждевременные глубокие морщины. Лихорадочно блестевшие глаза глубоко запали, а тонкая кожа болезненно отзывалась на любое изменение погоды: летом Никколо обливался потом, а зимой покрывался испариной. Его костлявая фигура с длинными руками и ногами болталась в одежде, словно у деревянной марионетки.
   Из-за такой, мягко скажем, сранной внешности о пылком итальянце еще при его жизни ходили самые невероятные слухи. Выдумали историю, будто бы за убийство жены или любовницы музыканта заключили в тюрьму. Ходили слухи, что на его скрипке якобы оставалась только одна, четвертая, струна, и он научился играть на ней одной. А в качестве струны он использует жилы убитой женщины. Поскольку Паганини прихрамывал на левую ногу, судачили, будто бы он долго сидел на цепи. На самом деле еще неопытный юноша-музыкант был типичным генуэзцем, который азартно отдавался своей страсти: будь то игра в карты или флирт с хорошенькими девушками. К счастью, от карточной игры он вовремя сумел излечиться. Чего не скажешь о любовных похождениях Паганини.
   О первой пассии Паганини известно очень мало. Ее имя и место их встреч Никколо не назвал даже своему другу. В расцвете своей молодости Паганини уединился в тосканском имении некой знатной дамы, которая играла на гитаре и передала Никколо свою любовь к этому инструменту. За три года Паганини написал 12 сонат для гитары и скрипки, которые составляют второй и третий его опусы. Словно очнувшись от чар своей Цирцеи, Никколо в конце 1804 года бежит в Геную, чтобы снова взять в руки скрипку. Любовь к таинственной тосканской подруге, а через нее и к гитаре помогла музыканту. Иное расположение струн, чем на скрипке, сделало пальцы Паганини удивительно гибкими. Став виртуозом, музыкант перестал интересоваться гитарой и лишь изредка писал для нее музыку. А вот такой привязанности как к этой знатной даме, которая, вероятно, была старше него, Паганини никогда не испытывал ни к одной женщине. Впереди его ждала полная приключений жизнь бродячего музыканта и одиночество...

   Женщины в ней тоже появлялись. Много лет спустя Паганини расскажет своему сыну Акилле, что у него был роман со старшей сестрой Наполеона, великой герцогиней Тосканской Элизой Бонапарт, которая была на тот момент государыней Лукки и Пьомбино.

Элиза наградила скрипача титулом "придворного виртуоза" и назначила капитаном личной гвардии. Надев пышный мундир, Паганини получил, в соответствии с дворцовым этикетом, право появляться на торжественных приемах. Связь с некрасивой, но умной женщиной, к тому же сестрой самого французского императора, тешила тщеславие Никколы. Скрипач возбуждал ревность Элизы, которая на пять лет была старше Паганини, гоняясь за юбками.
   Однажды Паганини заключил пари. Он взялся продирижировать целой оперой с помощью скрипки, на которой будут всего две струны − третья и четвертая. Он выиграл пари, публика неистовствовала, а Элиза предложила музыканту, "сделавшему невозможное на двух струнах", сыграть на одной струне. 15 августа, в день рождения императора Франции, он исполнил сонату для четвертой струны под названием Наполеон. И снова оглушительный успех.

В 1808 году в Турине Никколо познакомился с любимой сестрой императора, очаровательной 28-летней Полиной Бонапарт. Как и ее сестра, она тоже была старше его, но только на два года. От туринцев Полина получила ласковое прозвище Красная Роза, в отличие от Белой Розы − Элизы. В букете Паганини появился еще один роскошный цветок. С ранней юности красавица была довольно ветреной, и Наполеон поспешил ее выдать замуж. После смерти супруга, генерала Леклерка, Полина вышла замуж за князя Камилло Боргезе − мужчину привлекательного, но не соответствовавшего требованиям темпераментной корсиканки и к тому же глупого. Муж настолько раздражал Полину, что вызвал приступы неврастении. Любители чувственных утех, Полина и Никколо, приятно проводили время в Турине и в замке Ступиниджи. Их страстные натуры быстро воспламенились и так же быстро охладели. Когда у музыканта случилось сильное расстройство желудка, Полина подыскала ему замену.
   Слухи о «долгих годах тюрьмы», в которой якобы просидел Паганини - чистый вымысел, но основанный на реальных событиях. В сентябре 1814 года скрипач выступал с концертами в Генуе, где в его объятия бросилась 20-летняя Анджелина Каванна. Это была не любовь, а похотливая связь и о ней стоит в двух словах сказать, чтобы развенчать один из мифов, связанных с именем Никколо Паганини. Несмотря на имя Анджелина, что на итальянском означает «ангелочек», госпожа Каванна оказалась развратницей, которую родной отец за недостойное поведение  выгнал из дому. Сделавшись любовницей скрипача, Анджелина вскоре забеременела. Биограф маэстро Тибальди-Кьеза указывает, что это еще не доказывает отцовство Паганини, так как девушка "продолжала встречаться и с другими мужчинами". Никколо взял ее с собой в Парму, а весной отец Анджелины вернулся с ней в Геную, и 6 мая 1815 года по обвинению в похищении и насилии над его дочерью Паганини арестовали. В заключении музыкант пробыл до 15 мая. Спустя пять дней Паганини в свою очередь подал в суд на портного Каванна, чтобы заставить его выплатить компенсацию. Младенец умер в июне 1815 года. Процесс закончился 14 ноября 1816 года решением не в пользу скрипача, которого обязали уплатить три тысячи лир Анджелине Каванна. За несколько месяцев до судебного постановления Анджелина вышла замуж за человека по фамилии... Паганини. Правда, этот персонаж не был ни музыкантом, ни даже родственником знаменитого скрипача. Однофамильца звали Джованни Батиста
   «Свобода, − не раз заявлял Паганини, − наивысшее благо для мужчины».
   В Венеции он увидел необычайно красивую девушку. Скромную статистку из театра «Сан-Самюэль» звали Антония Бьянки (Antonia Bianchi). Никколо посоветовал ей научиться петь, чтобы она могла выступать на его концертах. И начал платить за ее обучение. В это время в Венеции у Паганини была любовная связь с синьорой Лауреттой, о которой биографам ничего не известно. В качестве любовницы скрипача Бьянки пробудет дольше чем кто-либо до или после нее. Связь Антонии Бьянки и Никколо Паганини, началась в 1816 году, но она не одна владела его сердцем. Общепризнанной любовницей Бьянка была с 1824 по 1828 год. С Антонией он не расстался раньше, потому что она вынашивала их ребенка. 23 июля 1825 года у Паганини родился сын, которого назвали в честь древнегреческого героя Ахилла, по-итальянски его имя звучит Акилле (Achille). Кроме этого, мальчику дали еще два других тоже звучных имени − Чиро и Алессандро.
   На некоторое время отношения Паганини и Бьянки стали нежнее. В письмах скрипача сохранились упоминания о «неистовстве» Антонии, в которое она периодически впадала. Один раз она грохнула об землю футляр и только по счастливой случайности уцелела скрипка, которую спас, «а вернее − выхватил у нее из рук» слуга. В другой раз она прилюдно, будучи в гостях, дала Никколо сильнейшую пощечину и подняла дикий крик.
А Паганини до конца жизни оставался со своим мальчиком и музыкой. Музы − существа изменчивые и преходящие.

Пётр Алексеевич Белов, выпусник постановочного факультета Школы-студии МХАТ (1949-1953) и театральной мастерской Суриковского института (1950-1958), долгое время был известен как замечательный сценограф. 35 лет проработал он театральным художником: был главным художником театра имени Н.В.Гоголя, а затем, до конца жизни, — Центрального театра Советской Арии. И лишмь в последние годы жизни изменил свои творческие занятия и стал создавать одно за другим живописные полотна о сталинском времени.
"Петр Алексеевич Белов был художником театра и человеком театра. Молох сцены поглощал его целиком, перемалывал. Включенный в огромное и сложное производство, художник театра гораздо реже, чем его собратья, может остаться наедине с самим собой. (...) Что-то он писал там для души, но друзьям ничего не показывал. Потом случился инфаркт..." (Из статьи А.Смелянского. 1988 год)

"… потом случился инфаркт. Он воспринял его не только как житейское испытание, но и как строгое указание: "Надо торопиться!" В послеинфарктный период он получил счастливую возможность продолжить работу, которая стала теперь занимать его целиком и без остатка. В глазах его появилось особенное выражение, тот свет, который ни с чем не спутаешь. Он что-то понял в самом себе, что-то почувствовал и, кажется, обрел душевный покой. Года полтора назад он позвал меня к себе на Солянку. (...) В картинах, выставленных на спинке старого дивана, предстали наша жизнь, наша история, наши общие страхи и надежды. Петр Белов рассказывал о своем детстве, о своей семье, о войне, о Мейерхольде, О Булгакове, о Сталине и еще раз о Сталине". (Из статьи А.Смелянского. 1988 год).
Тема картин Петра Алексеевича Белова — нечеловеческие страдания несчастных людей, попавших в мясорубку сталинских застенков и гибельных лагерей, в страну мёртвых, насильственно загубленных советских граждан, которые для Сталина были всего лишь безликой массой. Вот почему в картинах Белова люди — это всего лишь крупицы махорки из пачки "Беломорканала", они в одуванчиках, в омутах студёной воды, в глухих стенах, откуда не пробиться. Страшные, но такие выразительные картины!.
В начале 90-х годов в Москве состоялась премьера американского фильма «Сталин». Фильм начинался панорамой произведений Петра Белова.
Известный художник Сергей Бархин так вспоминал о Белове в связи с его 75-летием:
"Петр Алексеевич Белов был человек изумительный — скромнейший и преданнейший, я всегда вспоминаю его таким. <…> Свои живописные работы Белов не связывал с перестройкой и гласностью — эти понятия возникли позже, когда целый ряд картин был им уже сделан. Он не собирался продавать их у нас или за рубежом, хотя на Западе такие вещи с удовольствием бы приобрели. Петя поначалу даже не думал о выставке, настолько подобная идея тогда казалась нереальной! Для него его картины были какой-то невероятной находкой, новой жизнью внутри себя, вдруг захватившей его целиком. <…> Наверное, будь Петя жив, эти темы потом могли бы расшириться, появились бы новые картины, каким-то образом продолжающие предыдущие линии. Но главное, что этот цикл не был оборван на середине. Здесь, как у большого писателя, роман завершен. Белов свершил в своих работах «полный виток», включив в них все то, что его больше всего волновало."
Поначалу Пётр Алексеевич даже не мечтал о выставке своих работ, настолько подобная идея тогда казалась нереальной. Для него его картины были какой-то невероятной находкой, новой жизнью внутри себя, вдруг захватившей его целиком. Так, ученик в старших классах, впервые влюбившись, начинает жить другой жизнью: он по-прежнему ходит в школу, зубрит уроки, старается получить свою "четверку" или "пятерку", но дышит по-иному. Белов  тоже последние годы ходил в Центральный театр Советской Армии, оформлял спектакли, делал макеты и эскизы, но мысленно жил только своими картинами.
Рассматривая сейчас его работы, понимаешь, что он, очевидно, предвидел собственную смерть. Ведь было же бесконечное количество разнообразнейших замыслов, но Белов воплотил только наиболее важные для себя темы. В его картинах есть родители, брат, жена. Есть Ленин, Сталин. Есть Булгаков, Мейерхольд, Пастернак. Есть театр в лице коменданта "особой ложи". Есть Война. Есть Природа. Есть Храм. Есть Вечность. Есть сам художник на картине "Вся жизнь" и "Вознесение", где с подвязанным к ноге номерком он как бы летит в космос. Наверное, останься Белов жив, эти темы могли бы впоследствии расшириться, появились бы новые картины, каким-то образом продолжающие предыдущие линии.
Впрочем прекрасно уже и то, что этот цикл работ Петра Белова не остался оборванным где-нибудь посередине. У него, выдающегося художника, как и у большого писателя, роман оказался полностью завершенным.
"Полный виток" Белова — это включение в цикл работ  всего того, что он считал для себя самым важным.

В созданном Петром Алеексеевичем Беловым цикле всего 23 картины.
Это работы, сгущенные до символов обвинения тоталитарному монстру эпохи — сталинизму.
Вот иллюзорно-точно написанная, совсем как настоящая, пачка папирос "БЕЛОМОРКАНАЛ". Пачка разорвана. Из нее просыпались какие-то… крошки… табак, что ли… Но, если подойти поближе, вглядеться, не табак… Люди, сотни людей, втекающих внутрь этой пачки, этого незабываемого Беломоро-Балтийского канала, перемоловшего десятки, сотни тысяч жизней.
Вот САПОГИ ВОЖДЯ (сразу узнаваемые) на поле одуванчиков, где в каждом одуванчике — их бесчисленное множество — мутно просвечивают лики… лица… души растоптанных.
А вот ПАСТЕРНАК, вмурованный в стену, из которой пробились только лицо и кисть руки.
Картина же "ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ" стала маркой, символом выставки русского искусства в Лондоне.
Выставка картин Петра Алексеевича Белова побывала во Франции, Германии, Польше, странах Балтии.

2 мая 2012 года в Нью-Йорке на аукционе Sotsheby's знаменитое произведение норвежского художника-экспрессиониста Эдварда Мунка "Крик" было продано за рекордную цену в истории живописи — 120 миллионов долларов.

Картину приобрел коллекционер, пожелавший остаться неизвестным, сделав предложение о покупке холста по телефону.
Цена картины стала абсолютным мировым рекордом на произведение искусства. Ранее самой дорогой картиной считалось полотно Пабло Пикассо "Обнаженная, зеленые листья и бюст", написанное в 1932 году и проданное на торгах в Christie's в Нью-Йорке за 106,5 миллиона долларов.

Эдвард Мунк создал четыре версии своей картины — две из них написаны маслом, две — пастелью. На аукционе выставили именно пастельный вариант, причем это единственный из "Криков", хранящийся в руках частных коллекционеров. Все остальные находятся в музеях Норвегии.

Немецкий историк искусств и первый биограф художника Курт Глезер написал в 1915 году, что "Мунк принадлежит только своему искусству". Это высказывание, наверное, лучше всего характеризует Мунка, а в обратной версии — его искусство.

Эдвард Мунк был вторым ребёнком военного врача Кристиана Мунка. Когда Эдварду было пять лет, от туберкулёза умерла его мать, Лаура Катрина Мунк, а в 1877 году от той же болезни — старшая сестра Софи, которой было пятнадцать лет.
В 1879 году Мунк поступил в Высшую техническую школу в Осло, но вскоре перешёл в Государственную академию искусств и художественных ремёсел. Сначала его преподавателем был скульптор Миддльтун, а с 1882 года — живописец Кристиан Крог. В 1886 году он получил возможность совершить поездку в Париж, где посетил восьмую и последнюю выставку импрессионистов. Тогда же он создал свою первую широко известную картину, «Больная девочка», в которой нашли отражение болезнь и смерть Софи Мунк. Первая персональная выставка художника состоялась в 1889 году. Затем он уехал в Европу благодаря стипендии, жил в Париже и Берлине.
В Германии Мунк выставлялся вместе с местными художниками, но его картины спровоцировали скандал, так что его выставка была закрыта досрочно. Позднее многие из этих художников вошли в Берлинский сецессион. Там же Мунк близко сошёлся с польским писателем Станиславом Пшибышевским и его женой норвежкой Дагни Пшибышевской. Последняя на несколько лет стала музой Мунка. Она позировала ему для многих известных картин, включая «Мадонну», «Вампира», «Ревность», «Поцелуй».

Летом 1889 семья Мунка арендовала маленький домик в Осгордстранде на берегу Ослофьорда, место которое впоследствии стало отправной точкой в творчестве Мунка и в его жизни. В этом же году он купил собственный дом в Осгордстранде и возвращался туда почти каждое лето более 20 лет. Это было место, куда он стремился когда он был заграницей или чувствовал себя уставшим или истощённым. «Гулять по Осгордстранду — это будто гулять среди моих картин. У меня непреодолимое желание писать, когда я нахожусь в Осгордстранде» говорил Мунк.
В конце 1890-х Мунк работал над циклом картин, получившим название «Фриз жизни — поэма о любви, жизни и смерти». В него вошли работы, объединённые тематикой любви, женственности, страха, отчаяния и смерти. Многие из этих картин Мунк в течение жизни создавал в нескольких вариантах, снова и снова возвращаясь к одной и той же теме. Например, «Мадонна» и «Больная девочка» существуют в пяти экземплярах каждая. В 1893 году Мунк создал «Крик» — своё самое известное произведение. «Крик» считается знаковым событием экспрессионизма; Мунку удалось передать охвативший героя ужас чисто художественными средствами: цветовой гаммой и извивающимися линиями.
На рубеже 1900-х Мунк пережил неудачный роман с богатой молодой норвежкой. Она была влюблена в художника и настаивала на свадьбе, что очень его тяготило. Это продолжалось около четырёх лет, и однажды в 1902 году девушка и друзья Мунка разыграли его, сказав, что девушка умерла, и показав её тело. По замыслу «воскрешение» девушки должно было разжечь чувства художника. Мунк перенёс розыгрыш очень болезненно, в тот же день между ним и друзьями произошла ссора, в которой Мунк повредил себе левую руку, позднее ему ампутировали палец. Позже он ещё несколько раз вступал в ссоры со знакомыми и незнакомыми людьми, в конце концов в 1908 году его поместили в психиатрическую клинику в Копенгагене с душевным расстройством. Всего он провёл там более полугода. За время пребывания в клинике Мунк оставил рисунки и гравюры, в том числе портрет лечившего его профессора Якобсона.
Начиная с 1909 года стиль Мунка меняется в сторону более резкой и грубой манеры. Поздние картины написаны широкими мазками и изобилуют яркими контрастными цветами. В 1920-е годы у художника произошло кровоизлияние в стекловидное тело правого глаза, из-за которого он почти полностью прекратил писать, в то же время он рисовал эскизы с отражением последствий этого кровоизлияния в виде искаженных форм. Также он страдал от маниакально-депрессивного психоза.
В последние десятилетия жизни к Мунку пришли слава и признание. В крупнейших городах Европы прошли его персональные выставки, в 1933 году он стал кавалером Большого креста ордена Святого Олафа.
В последние годы Мунк занялся огородиком, разводил кур и свиней и все больше времени уделял своим запискам.
Умер Эдвард Мунк 23 января 1944 года, сидя в кресле. Умирая, он выронил из рук книгу "Бесы" своего любимого писателя Ф.М.Достоевского.

Борис Пастернак… После смерти его называли "Гамлет ХХ века", "Рыцарь русской поэзии", "Заложник вечности", "Неуставный классик", "Лучезарная душа", "Один на всех и у каждого свой"…
       А при жизни "поэт из поэтов" находился "у времени в плену", как он сказал об этом в своем стихотворении Нобелевская премия":

Родился Борис Леонидович 29 января 1890 года в Москве. Отец — известный художник Леонид Пастернак, мать — одаренная пианистка Розалия Кауфман. Борис Пастернак мог стать художником (под влиянием отца), он отлично рисовал; музыкантом (его благословил на музыкальную стезю сам Скрябин); мог стать ученым-философом, поскольку учился в Германии, в университете Марбурга. Но стал поэтом. Окончательный поворот к поэтическому творчеству произошел в его жизни в 1912 году: "Я основательно занялся стихописанием. Днем и ночью и когда придется я писал о море, о рассвете, о летнем дне, о каменном угле Гарца," — вспоминал он в автобиографической "Охранной грамоте", делая при этом еще одно немаловажное признание:

И все же Пастернак был скорее иррационален. Он жил чувствами: "Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, пока грохочущая слякоть весною черною горит."
       Состояние "навзрыд" стало визитной карточкой поэта на раннем этапе. Позднее он стал тяготеть к простоте, однако так и не стал простым для народа, а остался кумиром для избранных.
В 1913 году вышел первый сборник стихов поэта "Близнец в тучах" тиражом в 200 экземпляров. За густоту насыщения стихотворений ассоциативными образами и необычными метафорами поэта обвинили в "нерусской лексике".
       Не избежал Пастернак и влияния модного в начале ХХ века футуризма, особенно после знакомства с Маяковским. Правда, в дальнейшем пути Пастернака и Маяковского разошлись. Они были слишком разными. Как отмечала Марина Цветаева: "У Пастернака никогда не будет площади. У него будет, и есть уже, множество одиноких, одинокое множество жаждущих, которых он, уединенный родник, поит… На Маяковском же, на площади, либо дерутся, либо спеваются… Действие Пастернака равно действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем… Пастернак — чара. Маяковский — явь, белеющий свет белого дня… От Пастернака думается. От Маяковского делается." (1932г.).
       В декабре 1916 года вышла книга Бориса Пастернака "Поверх барьеров", в которой он отказался от романтической манеры письма, тем не менее "простые слова" и "простые мысли" бились в его стихах, как золотые рыбки в метафорическом садке. В новой книге ярко проявилась главная особенность поэтики Пастернака: примелькавшуюся будничную действительность он волшебным образом преобразовывал, переводил в удивительную "новую категорию".

Летом 1917 года Борис Пастернак собирает книгу"Сестра моя — жизнь", которая сразу же делает его знаменитым. Ранее стихотворения, входящие в книгу, уже распространялись в списках. Поэтому, как отмечал Брюсов, "молодые поэты знали наизусть стихи Пастернака, еще нигде не появлявшиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому, потому что пытались схватить самую сущность его поэзии." Многие поняли, что Пастернак — поэт даже не от Бога, а сам Бог-сочинитель, тайновидец, тайносоздатель.

Невозможно не процитировать хотя бы начало стихотворения Пастернака "Определение поэзии":"Это — круто налившийся свист, это — щелканье сдавленных льдинок, это — ночь, леденящая лист, это — двух соловьев поединок."
       Мощно, лирично начинал Пастернак. Вскоре за предыдущим сборником последовали "Темы и вариации", поэмы "Высокая болезнь" и "Спекторский". В 1931 году вышла "Охранная грамота", в 1932 году — "Второе рождение".
       Однако, следует заметить, в 30-е годы положение Пастернака в советской литературе было весьма двойственным. Как отмечал его сын и биограф Евгений Пастернак, "все, за малым исключением, признавали его художественное мастерство. При этом его единодушно упрекали в мировоззрении, не соответствующем эпохе, и безоговорочно требовали тематической и идейной перестройки".
       Место Бориса Пастернака в советской литературе (по обыкновению своему — шутовски) определил кремлевский "бард" Демьян Бедный: "А сзади, в зареве легенд, дурак, герой, интеллегент".
       От поэта требовали верноподданического служения, а он не понимал — скорее не хотел этого понимать.
"Он слышал звуки, неуловимые для других, — отмечал Илья Эренбург, — слышал, как бьется сердце и растет трава..."
       Кстати, об этом свидетельствует и телефонный разговор Пастернака со Сталиным в мае 1934 года. Борис Леонидович пытался защитить арестованного Мандельштама, а заодно напомнить вождю о таких философских категориях, как жизнь и смерть, но Сталин оборвал поэта:"… вести с тобой посторонние разговоры мне незачем".
       У Наума Коржавина есть на сей счет замечательные строчки: "И там, в Кремле, в пучине мрака, хотел понять двадцатый век суровый, жесткий человек, не понимавший Пастернака."
       Да, Сталин вряд ли понимал Пастернака, скорей всего, он вообще считал его человеком не от мира сего. Может быть, потому и не тронул, оставил в саду поэзии как экзотический цветок?..
       В августе 1934 года проходил Первый съезд советских писателей.
       Борис Пастернак — делегат съезда.
       В отчетном докладе о поэзии Николай Бухарин сказал: "Борис Пастернак является поэтом, наиболее удаленным от злобы дня. Он, безусловно, приемлет революцию, но он далек от своеобразного техницизхма эпохи, от шума быта, от страстной борьбы. Со старым миром он идейно порвал еще во время империалистической войны и сознательно стал "поверх барьеров". Кровавая чаша, торгашество буржуазного мира были ему глубоко противны, и он "откололся", ушел от мира, замкнулся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний, нежнейших и тонких… Это воплощение целомудренного, но замкнутого в себе, лабораторного искусства… Пастернак оригинален. В этом и его сила и его слабость одновременно… оригинальность переходит у него в эгоцентризм.
       Юлил Бухарин: любил Пастернака, но вынужден был его критиковать.
       О Пастернаке на съезде говорили многие. Так, Алексей Сурков заметил, что Пастернак заманил "всю вселенную на очень узкую площадку своей лирической комнаты", что, мол, ему надо выходить на "просторный мир".
       В 1936 году Борис Леонидович начал обустраиваться в подмосковном Переделкине. Вел он себя, как всегда, крайне независимо, не собираясь ни под кого подстраиваться и маршировать в ногу. В 1937 году он наотрез отказался поставить свою подпись под обращением писателей с требованием расстрелять Тухачевского и Якира. Его отказ был воспринят как вызов власти. Однако его и тут не тронули. Просто перестали печатать. Лишь в 1943 году вышла его книга стихов "На ранних поездах", а летом 1945 года — последнее прижизненное издание "Избранные стихи и поэмы". В 1948 году весь тираж "Избранного" уничтожили. И на долю поэта остались лишь переводы — жить-то было надо!

"Гул затих, я вышел на подмостки..." Это начало стихотворения "Гамлет", а заканчивается оно пронзительным ощущущением одиночества, которое в течение всей жизни не покидало поэта: "Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти."
       В начале 1946 года Пастернак, по его словам, приступает к "большой прозе". Первоначальные "Мальчики и девочки" переросли в роман "Доктор Живаго", завершенный к осени 1956 года.
       Как известно, роман попал за границу, где и был напечатан. 23 октября 1958 года Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию.
       И тут началась травля писателя: как он посмел отправить рукопись на враждебный Запад? Коллеги пинали Пастернака ногами, приклеивая ему злобные ярлыки, типа "литературный сорняк". А Пастернак недоумевал, отчего он попал в разряд гонимых: "Что же сделал я за пакость, Я убийца, я злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли моей."
       Нескончаемая злобная травля привела к скоротечной болезни.
       Вынужденный отказаться от Нобелевской премии Пастернак скончался от рака легких. За месяц до своей кончины он написал: "По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то самое, чем мы так привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, — художник оказался в моем случае не затертым и не растоптанным".
       А потом (это уж как водится) возник посмертный "пастернаковский бум". Вся интеллигенция запоем читала поэта и внимала его заветам.
       В стихотворении "Быть знаменитым" Пастернак писал:

Незадолго до смерти поэта в Переделкино приехал знаменитый американский композитор и дирижер Леонард Бернстайн. Он ужасался порядками в России и сетовал на то, как трудно вести диалог с советским министром культуры. На что Пастернак ответил: "При чем тут министры? Художник разговаривает с Богом, и тот ставит ему различные представления, чтобы ему было что писать. Это может быть фарс, как в вашем случае, а может быть и трагедия".

Думается, уместно закончить разговор о Борисе Пастернаке характеристикой, которую дал ему Илья Эренбург:
"Жил он вне общества не потому, что данное общество ему не подходило, а потому, что, будучи общительным, даже веселым с другими, знал только одного собеседника: самого себя… Борис Леонидович жил для себя — эгоистом он никогда не был, но он жил в себе, с собой и собою..."