"У времени в плену" (памяти Бориса Пастернака)

Борис Пастернак… После смерти его называли "Гамлет ХХ века", "Рыцарь русской поэзии", "Заложник вечности", "Неуставный классик", "Лучезарная душа", "Один на всех и у каждого свой"…
       А при жизни "поэт из поэтов" находился "у времени в плену", как он сказал об этом в своем стихотворении Нобелевская премия":

Родился Борис Леонидович 29 января 1890 года в Москве. Отец — известный художник Леонид Пастернак, мать — одаренная пианистка Розалия Кауфман. Борис Пастернак мог стать художником (под влиянием отца), он отлично рисовал; музыкантом (его благословил на музыкальную стезю сам Скрябин); мог стать ученым-философом, поскольку учился в Германии, в университете Марбурга. Но стал поэтом. Окончательный поворот к поэтическому творчеству произошел в его жизни в 1912 году: "Я основательно занялся стихописанием. Днем и ночью и когда придется я писал о море, о рассвете, о летнем дне, о каменном угле Гарца," — вспоминал он в автобиографической "Охранной грамоте", делая при этом еще одно немаловажное признание:

И все же Пастернак был скорее иррационален. Он жил чувствами: "Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, пока грохочущая слякоть весною черною горит."
       Состояние "навзрыд" стало визитной карточкой поэта на раннем этапе. Позднее он стал тяготеть к простоте, однако так и не стал простым для народа, а остался кумиром для избранных.
В 1913 году вышел первый сборник стихов поэта "Близнец в тучах" тиражом в 200 экземпляров. За густоту насыщения стихотворений ассоциативными образами и необычными метафорами поэта обвинили в "нерусской лексике".
       Не избежал Пастернак и влияния модного в начале ХХ века футуризма, особенно после знакомства с Маяковским. Правда, в дальнейшем пути Пастернака и Маяковского разошлись. Они были слишком разными. Как отмечала Марина Цветаева: "У Пастернака никогда не будет площади. У него будет, и есть уже, множество одиноких, одинокое множество жаждущих, которых он, уединенный родник, поит… На Маяковском же, на площади, либо дерутся, либо спеваются… Действие Пастернака равно действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем… Пастернак — чара. Маяковский — явь, белеющий свет белого дня… От Пастернака думается. От Маяковского делается." (1932г.).
       В декабре 1916 года вышла книга Бориса Пастернака "Поверх барьеров", в которой он отказался от романтической манеры письма, тем не менее "простые слова" и "простые мысли" бились в его стихах, как золотые рыбки в метафорическом садке. В новой книге ярко проявилась главная особенность поэтики Пастернака: примелькавшуюся будничную действительность он волшебным образом преобразовывал, переводил в удивительную "новую категорию".

Летом 1917 года Борис Пастернак собирает книгу"Сестра моя — жизнь", которая сразу же делает его знаменитым. Ранее стихотворения, входящие в книгу, уже распространялись в списках. Поэтому, как отмечал Брюсов, "молодые поэты знали наизусть стихи Пастернака, еще нигде не появлявшиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому, потому что пытались схватить самую сущность его поэзии." Многие поняли, что Пастернак — поэт даже не от Бога, а сам Бог-сочинитель, тайновидец, тайносоздатель.

Невозможно не процитировать хотя бы начало стихотворения Пастернака "Определение поэзии":"Это — круто налившийся свист, это — щелканье сдавленных льдинок, это — ночь, леденящая лист, это — двух соловьев поединок."
       Мощно, лирично начинал Пастернак. Вскоре за предыдущим сборником последовали "Темы и вариации", поэмы "Высокая болезнь" и "Спекторский". В 1931 году вышла "Охранная грамота", в 1932 году — "Второе рождение".
       Однако, следует заметить, в 30-е годы положение Пастернака в советской литературе было весьма двойственным. Как отмечал его сын и биограф Евгений Пастернак, "все, за малым исключением, признавали его художественное мастерство. При этом его единодушно упрекали в мировоззрении, не соответствующем эпохе, и безоговорочно требовали тематической и идейной перестройки".
       Место Бориса Пастернака в советской литературе (по обыкновению своему — шутовски) определил кремлевский "бард" Демьян Бедный: "А сзади, в зареве легенд, дурак, герой, интеллегент".
       От поэта требовали верноподданического служения, а он не понимал — скорее не хотел этого понимать.
"Он слышал звуки, неуловимые для других, — отмечал Илья Эренбург, — слышал, как бьется сердце и растет трава..."
       Кстати, об этом свидетельствует и телефонный разговор Пастернака со Сталиным в мае 1934 года. Борис Леонидович пытался защитить арестованного Мандельштама, а заодно напомнить вождю о таких философских категориях, как жизнь и смерть, но Сталин оборвал поэта:"… вести с тобой посторонние разговоры мне незачем".
       У Наума Коржавина есть на сей счет замечательные строчки: "И там, в Кремле, в пучине мрака, хотел понять двадцатый век суровый, жесткий человек, не понимавший Пастернака."
       Да, Сталин вряд ли понимал Пастернака, скорей всего, он вообще считал его человеком не от мира сего. Может быть, потому и не тронул, оставил в саду поэзии как экзотический цветок?..
       В августе 1934 года проходил Первый съезд советских писателей.
       Борис Пастернак — делегат съезда.
       В отчетном докладе о поэзии Николай Бухарин сказал: "Борис Пастернак является поэтом, наиболее удаленным от злобы дня. Он, безусловно, приемлет революцию, но он далек от своеобразного техницизхма эпохи, от шума быта, от страстной борьбы. Со старым миром он идейно порвал еще во время империалистической войны и сознательно стал "поверх барьеров". Кровавая чаша, торгашество буржуазного мира были ему глубоко противны, и он "откололся", ушел от мира, замкнулся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний, нежнейших и тонких… Это воплощение целомудренного, но замкнутого в себе, лабораторного искусства… Пастернак оригинален. В этом и его сила и его слабость одновременно… оригинальность переходит у него в эгоцентризм.
       Юлил Бухарин: любил Пастернака, но вынужден был его критиковать.
       О Пастернаке на съезде говорили многие. Так, Алексей Сурков заметил, что Пастернак заманил "всю вселенную на очень узкую площадку своей лирической комнаты", что, мол, ему надо выходить на "просторный мир".
       В 1936 году Борис Леонидович начал обустраиваться в подмосковном Переделкине. Вел он себя, как всегда, крайне независимо, не собираясь ни под кого подстраиваться и маршировать в ногу. В 1937 году он наотрез отказался поставить свою подпись под обращением писателей с требованием расстрелять Тухачевского и Якира. Его отказ был воспринят как вызов власти. Однако его и тут не тронули. Просто перестали печатать. Лишь в 1943 году вышла его книга стихов "На ранних поездах", а летом 1945 года — последнее прижизненное издание "Избранные стихи и поэмы". В 1948 году весь тираж "Избранного" уничтожили. И на долю поэта остались лишь переводы — жить-то было надо!

"Гул затих, я вышел на подмостки..." Это начало стихотворения "Гамлет", а заканчивается оно пронзительным ощущущением одиночества, которое в течение всей жизни не покидало поэта: "Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти."
       В начале 1946 года Пастернак, по его словам, приступает к "большой прозе". Первоначальные "Мальчики и девочки" переросли в роман "Доктор Живаго", завершенный к осени 1956 года.
       Как известно, роман попал за границу, где и был напечатан. 23 октября 1958 года Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию.
       И тут началась травля писателя: как он посмел отправить рукопись на враждебный Запад? Коллеги пинали Пастернака ногами, приклеивая ему злобные ярлыки, типа "литературный сорняк". А Пастернак недоумевал, отчего он попал в разряд гонимых: "Что же сделал я за пакость, Я убийца, я злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли моей."
       Нескончаемая злобная травля привела к скоротечной болезни.
       Вынужденный отказаться от Нобелевской премии Пастернак скончался от рака легких. За месяц до своей кончины он написал: "По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то самое, чем мы так привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, — художник оказался в моем случае не затертым и не растоптанным".
       А потом (это уж как водится) возник посмертный "пастернаковский бум". Вся интеллигенция запоем читала поэта и внимала его заветам.
       В стихотворении "Быть знаменитым" Пастернак писал:

Незадолго до смерти поэта в Переделкино приехал знаменитый американский композитор и дирижер Леонард Бернстайн. Он ужасался порядками в России и сетовал на то, как трудно вести диалог с советским министром культуры. На что Пастернак ответил: "При чем тут министры? Художник разговаривает с Богом, и тот ставит ему различные представления, чтобы ему было что писать. Это может быть фарс, как в вашем случае, а может быть и трагедия".

Думается, уместно закончить разговор о Борисе Пастернаке характеристикой, которую дал ему Илья Эренбург:
"Жил он вне общества не потому, что данное общество ему не подходило, а потому, что, будучи общительным, даже веселым с другими, знал только одного собеседника: самого себя… Борис Леонидович жил для себя — эгоистом он никогда не был, но он жил в себе, с собой и собою..."