Новые
МенюСборники
|
Ф.М. Достоевский - русский пророк →
Пушкинская речь Ф. М. Достоевского. ]Риторико-критический анализ
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Пушкинская речь Ф. М. Достоевского.Риторико-критический анализ
|
|
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
 Анна ДостоевскаяРодилась в Санкт-Петербурге, в семье мелкого чиновника Григория Ивановича Сниткина. С детства зачитывалась произведениями Достоевского. Слушательница стенографических курсов. С 4 октября 1866 года, в качестве стенографистки-переписчицы, участвовала в подготовке к печати романа «Игрок» Ф. М. Достоевского. 15 февраля 1867 года Анна Григорьевна стала женой писателя, а через два месяца Достоевские уехали за границу, где оставались на протяжении более четырёх лет (до июля 1871 года). По пути в Германию супруги остановились на несколько дней в Вильне. На здании, расположенном на том месте, где находилась гостиница, в которой останавливались Достоевские,в декабре 2006 года была открыта мемориальная таблица (скульптор Ромуальдас Квинтас). Направившись на юг, в Швейцарию, Достоевские заехали в Баден, где сперва Фёдор Михайлович выиграл на рулетке 4000 франков, но не мог остановиться и проиграл всё, что с ним было, не исключая своего платья и вещей жены. Почти год они жили в Женеве, где писатель отчаянно работал, и иногда нуждались в самом необходимом. 6 марта (22 февраля) 1868 года у них родилась первая дочь Софья; но 24 (12) мая 1868 года в возрасте трёх месяцев ребёнок умер, к неописуемому отчаянию родителей. В 1869 году в Дрездене у Достоевских родилась дочь Любовь (ум. 1926). По возвращении супругов в Петербург у них родились сыновья Фёдор (16 июля 1871 — 1922) и Алексей (10 августа 1875 — 16 мая 1878). Начался самый светлый период в жизни романиста, в горячо любимой семье, с доброй и умной женой, которая взяла в свои руки все экономические вопросы его деятельности (денежные и издательские дела) и скоро освободила мужа от долгов. С 1871 года Достоевский навсегда бросил рулетку. Анна Григорьевна обустроила жизнь писателя и вела дела с издателями и типографиями, сама издавала его сочинения. Ей посвящён последний роман писателя «Братья Карамазовы» (1879—1880). В год смерти Достоевского (1881) Анне Григорьевне исполнилось 35 лет. Вторично замуж не выходила. После смерти писателя собирала его рукописи, письма, документы, фотографии. Организовала в 1906 году комнату, посвящённую Фёдору Михайловичу в Историческом музее в Москве. С 1929 года её коллекция перешла в музей-квартиру Ф. М. Достоевского в Москве.  Анна Григорьевна составила и издала в 1906 году «Библиографический указатель сочинений и произведений искусств, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского» и каталог «Музей памяти Ф. М. Достоевского в императорском Российском историческом музее имени Александра III в Москве, 1846—1903». Её книги «Дневник А. Г. Достоевской 1867 год» (опубликована в 1923 году) и «Воспоминания А. Г. Достоевской» (опубликована в 1925 году) являются важным источником для биографии писателя. Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 году. Через 50 лет, в 1968 году, её прах был перенесён в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа. Интересные фактыЯвляется одной из первых известных женщин России,увлекавшихся филателией. Начало её коллекции было положено в 1867 году, в Дрездене. Поводом для этого послужил спор между Анной Григорьевной и Фёдором Михайловичем о женском характере: « Очень меня возмущало в моём муже то, что он отвергал в женщинах моего поколения какую-либо выдержку характера, какое-нибудь упорное и продолжительное стремление к достижению намеченной цели. <...> Этот спор меня почему-то раззадорил, и я объявила мужу, что на своём личном примере докажу ему, что женщина годами может преследовать привлекшую её внимание идею. А так как в настоящую минуту <...> никакой большой задачи я пред собой не вижу, то начну хоть с занятия, только что тобою указанного, и с сегодняшнего дня стану собирать марки. Сказано — сделано. Я затащила Фёдора Михайловича в первый попавшийся магазин письменных принадлежностей и купила («на свои деньги») дешёвенький альбом для наклеивания марок. Дома я тотчас слепила марки с полученных трёх-четырех писем из России и тем положила начало коллекции. Наша хозяйка, узнав о моем намерении, порылась между письмами и дала мне несколько старинных Турн-Таксис и Саксонского Королевства. Так началось мое собирание почтовых марок, и оно продолжается уже сорок девять лет… От времени до времени я хвалилась перед мужем количеством прибавлявшихся марок, и он иногда посмеивался над этой моей слабостью. (Из книги «Воспоминания А. Г. Достоевской».)» Свою коллекцию почтовых марок Анна Григорьевна пополняла всю жизнь. К сожалению, дальнейшая судьба этой коллекции не известна. |
|
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Проблема историософии Ф.М. ДостоевскогоНо у самого Достоевского его религиозные искания достигают наибольшей остроты в его историософии. Мы уже приводили цитату из «Бесов» о «тайне истории», о том, что народы движутся силой «эстетической» или «нравственной», что в последнем счете это есть «искание Бога». Каждый народ жив именно этим «исканием Бога» (притом «своего» Бога). «Почвенничество» у Достоевского есть, конечно, своеобразная форма народничества, но еще более оно связано с идеями Гердера, Шеллинга (в их русской интерпретации), о том, что каждый народ имеет свою особую «историческую миссию». Тайна этой миссии сокрыта в глубинах народного духа, - отсюда тот мотив самобытности», который так настойчиво проводился так называемой «молодой редакцией» журнала «Москвитянин» и который был близок Достоевскому через Ап.Григорьева. Но почвенничество у Достоевского, как справедливо подчеркнул Бердяев, гораздо глубже – оно не пленено эмпирической историей, но идет дальше – вглубь народного духа.Для России предопределена особая задача в истории, - в это верили уже славянофилы и Герцен, в это верил и Достоевский, - и высшей точкой в развитии его мыслей о России была его знаменитая «Пушкинская речь». Но и через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего синтеза западного и русского духа, идея в том, что «у нас, русских, две родины – Европа и наша Русь». Это не исключало того, что Европа была для Достоевского, говоря словами Ивана Карамазова, лишь «дорогим кладбищем», что критика Европы занимает очень большое место всюду у Достоевского – достаточно, например, вспомнить слова Версилова на эту тему. Россия же сильна своим Православием, - отсюда историософские темы у Достоевского сразу поднимаются до религиозного понимания истории. Особенно много и глубоко на эти темы писал Достоевский в своем «Дневнике Писателя», - но вершиной его историософских размышлений, бесспорно, является «Легенда о Великом Инквизиторе». Это есть исключительный опыт вскрытия проблематики истории с христианской точки зрения. Если русская историософия начинается с Герцена, обнаруживает вообще большую склонность к алогизму, то в то же время она признает, - как это ярче других выразил Михайловский – что смысл вносится в историю лишь человеком. Не только Гегелевский панлогизм, но и христианский провиденциализм отбрасываются здесь категорически. У Достоевского русская историософская мысль возвращается к религиозному пониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественному замыслу, как раз основной исторической диалектики. Внесение человеческого смысла в историю представлено в грандиозном замысле Великого Инквизитора; Достоевский здесь с особенной остротой подчеркивает то, что гармонизация исторического процесса непременно включает в себя подавление человеческой свободы, - и это он считает глубочайше связанным со всяким историософским рационализмом. Неприемлемость такого подхода к человеку, глубокая защита христианского благовестия о свободе не бросают Достоевского в объятия христианского иррационализма. Для него выход, как и для Влад. Соловьева, заключался в свободном движении народов к «оцерковлению» всего земного порядка. Гессен справедливо критикует эту схему Достоевского, как форму утопизма, но особенность Достоевского, в отличие от историософии марксизма, а отчасти и софиологического детерминизма заключается в том, что в его утопии нет ссылки на то, что идеал по исторической необходимости осуществится в истории. Наоборот, Достоевский очень глубоко и остро вскрывает диалектику идеи свободы; фигуры Ставрогина, Кириллова зловеще освещают эту диалектику. Утопизм у Достоевского сохраняется не в элементах философского рационализма (как в указанных построениях), а в том, что он не считается с проблемой искупления; его концепция «спасения», как мы не раз подчеркивали, проходит мимо тайны Голгофы. Тем не менее, грандиозная и великая картина, которую набрасывает Великий Инквизитор, является непревзойденной доныне по глубине попыткой понять «тайну истории». Насколько силен Достоевский в критике «католической идеи», всяческого историософского рационализма, настолько же расплывчаты его указания на положительные пути «православной культуры», но надо признать, что «метафизика истории» освещена Достоевский с такой гениальной силой, как ни у кого другого. Русская философия отличалась от германской метафизики логических категорий своим историософским характером. Ф.М.Достоевский, будучи типичным представителем русской мысли, создал собственную теорию всемирно – исторического развития, которая была изложена в «Дневнике писателя». По сути, его концепция представляет истолкование «Легенды о Великом Инквизиторе», как истории грехопадения Запада в лице Римской церкви. Профетическая модель историософии Достоевского предполагает следующее развитие событий. Побежденный Рим сумеет обратиться к тому самому народу, который римская церковь всегда высокомерно от себя отталкивала, и от которого скрывала даже Евангелие Христово, запрещая переводить его на национальные языки. «Католичество умирать не хочет, социальная же революция и новый, социальный период в Европе тоже несомненен: две силы, несомненно, должны согласиться, два течения слиться. Разумеется, католичеству даже выгодна будет резня, кровь, грабеж и хотя бы даже антропофагия. Тут – то оно и может надеяться поймать на крючок, в мутной воде еще раз свою рыбу, предчувствуя момент, когда, наконец, измученное хаосом и бесправицей человечество бросится к нему в объятья, и оно очутится вновь, на уже, всецело и наяву, нераздельно ни с кем и единолично, «земным владыкою и авторитетом мира сего» и тем окончательно муже достигнет своей цели». |
|
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Этические и эстетические взгляды Ф.М. ДостоевскогоДля Достоевского русский человек, прежде всего - человек, для которого родна и близка вся европейская культура. Следовательно, русский для Достоевского – человек высокого интеллекта, высоких духовных запросов, приемлющий все европейские культуры, всю историю Европы и вовсе внутренне не противоречивый и не такой же загадочный. Если для Достоевского идеалом русского был гений, и при этом такой гений, как Пушкин, так ведь это и понятно: самое ценное в народе – в его вершинах. В «законных» Карамазовых смешаны разные черты: и хорошие, и плохие. А вот в Смердякове нет хороших черт. Есть только одна черта – черта черта. Он сливается с чертом. Они друг друга подменяют в кошмарах Ивана. А черт у каждого народы не то, что для народа характерно или типично, а как раз то, от чего народ отталкивается, открещивается, не признает. Смердяков не тип, а антипод русского. Поэтому, когда перед Достоевским встает вопрос о возможных основаниях этики как внутренней установке человека, он отрицает и рационалистическую этику типа «разумного эгоизма» и натуралистическую, выводимую из потребностей человеческого организма. И если принять во внимание его критику «среды» в качестве формообразующего фактора этики, то нужно сделать вывод, что и социологически обоснованная этика для него также неприемлема. Нет большей литературы без определившейся руководящей идеи; истинная литература должна быть литературой дела. Достоевский – критик – убежденный сторонник и страстный проповедник реализма, одержимый «тоской по текущему»: «Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое изображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь, уважайте жизнь!». «Реализм есть ум толпы – большинства, не видящий далее носу, но хитрый и проницательный, совершенно достаточный для настоящей минуты». Идея реализма в высшем смысле: – изображение всех глубин души человеческой, то есть не только процессов и явлений реальной, исторической действительности, но и действительности сознания, чувств, мыслей, настроений, идейных, нравственных, духовных борений, подспудных явлений и процессов, творящихся в глубинных недрах личности и общества. Реализм в высшем смысле предполагает не уход от реальной действительности, но как раз расширение и углубление взгляда на нее, проникновение в ее внутренние взаимосвязи и законы «оком духовным». Стремление увидеть, угадать в фактах текущей действительности и «борения тысячелетий», и «будущие итоги настоящих событий», понять современность и человека в ней как звено единой цепи времен и поколений подводит художника – реалиста к необходимости вступать в сферу «фантастического», в область «предвидений и предчувствий». Достоевский – критик немало сделал для разработки проблемы фантастического в реализме. На примерах творчества Э.По, Гофмана, Гоголя, Пушкина и своего собственного он рассмотрел формы и способы введения фантастических образов и приемов в реалистическое повествование. Фантастический и пророческий реализм. Мысль Достоевского о том, что русская классическая литература, созданная главным образом писателями из дворян, по существу, уже сказала все, что имела сказать, – была исторически, безусловно, прозорлива. Как и мысль о необходимости нового слова, а стало быть, нового периода развития литературы. Его надежды «опять на народные силы». Но «народ безмолвствует... у него еще нет голоса», а потому и может наступить промежуточный или межумочный период литературы, говорит Достоевский, когда «явится пресса, а не литература». Но «погодите, начнет жить народ», он обретет свой голос. Правда – и это прекрасно понимает Достоевский, – «для этого нужны условия», но – «когда народ твердо станет... он проявит своего «Пушкина». Достоевский – критик предвидел все возрастающую и даже, в известном смысле, решающую всемирно – историческую роль русской литературы в борьбе за будущие судьбы всего человечества. Достоевский – критик – это тип критика – мыслителя и поэта, на материале художественного творчества созидающего мысль о человеке и мире, а через эту мысль – человека и мир. Ограниченность материалом художественного творчества отнюдь не ограничивала саму мысль критика, ибо художественное творчество и было для Достоевского наиболее прямым отражением существа Мира как вечно творящего и вечно творимого начала. В ранние годы Достоевский много думал о «назначении христианства в искусстве». В этой обращенности его духа к вопросам эстетики нельзя не видеть влияния Шиллера с его культом эстетического начала в человеке и с его глубокой верой в единство добра и красоты. Думаю, что здесь сильно было и влияние Ап. Григорьева, бывшего сотрудником «Времени». Как раз тогда Достоевский писал такие, например, строки: «мы верим, что у искусства – собственная, цельная и органическая жизнь... Искусство есть такая же потребность для человека, как есть и пить. Потребность красоты и творчества неразлучна с человеком... человек жаждет красоты, принимает ее без всяких условий, а потому только, что она красота». «Красота присуща всему здоровому... она есть гармония, в ней залог успокоения». «Красота уже в вечности...» пишет Достоевский в этой же статье. И еще отметим одну мысль, которую позже развивал Достоевский в «Бесах»: «если в народе сохраняется идеал красоты, значит, в нем есть потребность здоровья, нормы, а, следовательно, тем самым гарантировано и высшее развитие этого народа». «Без науки можно прожить человечеству – заявляет старик Верховенский, без хлеба, – без одной только красоты не возможно. Вся тайна тут, вся история тут». Воплотимость идеала, возможность его осуществления в исторической реальности, по Достоевскому, «гарантируется» тем, что в мире есть красота. «Народы движутся – читаем так же в «Бесах» – силой, происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Это... есть начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как они же отожествляют; – искание Бога, как называю я его проще». Эстетические переживания оказываются по существу мистическими, поскольку они движут нашу душу к Богу. В новых материалах, ныне публикуемых, находим такую мысль: «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознание гармонии и, стало быть, неуклонное стремление к ней». Эта религиозная интерпретация эстетических переживаний препобеждает все соблазны мира, ослабляет всю его неправду, придает всему содержанию культуры высший, религиозный смысл. Это не есть только приятие культуры, это уже ее религиозное освящение, в котором начинается и ее преображение. До Достоевского в России так мыслил только архим. Бухарев, но после Достоевского тема религиозного осмысления культуры, выросшей из «слепого» процесса истории, тема ее освящения станет одной из важнейших тем историософских построений. И уже у Достоевского мы находим типичную для этих исканий черту, – признание, что ключ к преображению культуры дан в ней самой, заключается в ее глубине и лишь закрыт от нас грехом. Это есть тот «христианский натурализм», соблазн которого был так силен у Достоевского. Но у него же очень рано пробиваются и сомнения в том, что «красота спасет мир». Он сам говорит, что «эстетическая идея помутилась в человечестве». Уже Верховенский младший говорит: «я нигилист, но люблю красоту» и этим подчеркивает двусмысленность красоты. А в «Братьях Карамазовых» в известных словах Дмитрия Карамазова эти сомнения в творческой силе красоты выражены уже с чрезвычайной силой. «Красота, – говорит он, – это страшная и ужасная вещь... тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Страшно то, что то, что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой». Эта моральная двусмысленность красоты, это отсутствие внутренней связи красоты с добром есть в то же время «таинственная» вещь, ибо тут «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердце человека». Борьба идет под прикрытием красоты. Уж поистине можно сказать: не красота спасет мир, но красоту в мире нужно спасать. Мысли Достоевского чрезвычайно присуща диалектическая сила – он вскрывает антиномичность там, где другие успокаиваются на незаконном расширении какого – либо одностороннего предположения. Лишь уяснив антиномии, заключенные в реальности, даже заострив их, он подымается над ними. И везде этой высшей сферой, где «примиряются» противоречия, является «горная сфера», область религии. Это постоянное восхождение к религиозным высотам и делает Достоевского вдохновителем русской религиозной философии в дальнейших поколениях. П |
|
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Феноменология человека в произведениях Ф.М.ДостоевскогоУ Достоевского был только один всепоглощающий интерес, только одна тема, которой он отдал все свои творческие силы. Тема эта человек и его судьба. Не может не поражать исключительный антропологизм Достоевского. В поглощенности Достоевского человеком есть исступленность и исключительность. Человек не есть для него явление природного мира, не есть одно из явлений в ряду других, хотя бы и высшее. Человек микрокосм, центр бытия, солнце, вокруг которого все вращается. Все в человеке и для человека. В человеке загадка мировой жизни. Решить вопрос о человеке значит решить вопрос и о Боге. Все творчество Достоевского есть предстательство о человеке и его судьбе, доведенное до богоборства, но разрешающееся вручением судьбы человека Богочеловеку-Христу. Такое исключительное антропологическое сознание возможно лишь в христианском мире, лишь в христианскую эпоху истории. Древний мир не знал такого отношения к человеку. Это христианство обратило весь мир к человеку и сделало человека солнцем мира. И антропологизм Достоевского глубоко христианский антропологизм. И именно исключительное отношение Достоевского к человеку делает его христианским писателем. Гуманисты не знают такого отношения к человеку, для них человек есть лишь природное существо. И мы увидим, что Достоевский обнаруживает внутреннюю порочность гуманизма, его бессилие разрешить трагедию человеческой судьбы. У Достоевского нет ничего кроме человека: нет природы, нет мира вещей, нет в самом человеке того, что связывает его с природным миром, с миром вещей, с бытом, с объективным строем жизни. Существует только дух человеческий, и только он интересен, он исследуется. Н.Страхов, близко знавший Достоевского, говорит о нем: Все внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характер. Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом, и образом их жизни, их чувств и мысли. Во время поездки Достоевского за границу его не занимали особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства. Правда, у Достоевского есть город, есть городские трущобы, грязные трактиры и вонючие меблированные комнаты. Но город есть лишь атмосфера человека, лишь момент трагической судьбы человека, город пронизан человеком, но не имеет самостоятельного существования, он лишь фон человека. Человек отпал от природы, оторвался от органических корней и попал в отвратительные городские трущобы, где корчится в муках. Город трагическая судьба человека. Город Петербург, который так изумительно чувствовал и описывал Достоевский, есть призрак, порожденный человеком в его отщепенстве и скитальчестве. В атмосфере туманов этого призрачного города зарождаются безумные мысли, созревают замыслы преступлений, в которых преступаются границы человеческой природы. Все сконцентрировано и сгущено вокруг человека, оторвавшегося от божественных первооснов. Все внешнее город и его особая атмосфера, комнаты и их уродливая обстановка, трактиры с их вонью и грязью, внешние фабулы романа, все это лишь отображения внутренней человеческой судьбы. Ничто внешнее, природное или общественное, бытовое не имеет для Достоевского самостоятельной действительности. Грязные трактиры, в которых русские мальчики ведут разговоры о мировых вопросах, лишь символически отображенные моменты человеческого духа и диалектики идей, органически с этой судьбой срощенной. И вся сложность фабул, вся бытовая множественность действующих лиц, сталкивающихся в страстном притяжении или отталкивании, в вихре страстей есть лишь отображение судьбы единого человеческого духа во внутренней его глубине. Все это вращается вокруг загадки о человеке, все это нужно для обнаружения внутренних моментов его судьбы. В конструкции романов Достоевского есть очень большая централизованность. Все и всё устремлено к одному центральному человеку или этот центральный человек устремлен ко всем и всему. Человек это загадка, и все разгадывают его тайну. Все притягивает эта загадочная тайна. Вот Подросток, одно из самых замечательных и недостаточно оцененных творений Достоевского. Все вращается вокруг центральной личности Версилова, одного из самых обаятельных образов у Достоевского, все насыщено страстным к нему отношением, притяжением или отталкиванием от него. У всех есть только одно дело разгадать тайну Версилова, загадку его личности, его странной судьбы. Противоречивость природы Версилова всех поражает. И никто не может найти себе покоя, прежде чем разгадает тайну версиловской природы. Это и есть настоящее, серьезное глубоко человеческой дело, которым все заняты. У Достоевского вообще не бывают заняты другими делами. С обычной точки зрения герои Достоевского могут производить впечатление бездельников. Но отношение между людьми и есть самое серьезное, единственное серьезное дело. Человек выше всякого дела. Человек и есть единственное дело. Никакого другого дела, никакого жизнестроительства в бесконечно-разнообразном человеческом царстве Достоевского найти нельзя. Образуется какой-то центр, центральная человеческая личность, и все вращается вокруг этой оси. Образуется вихрь страстных человеческих отношений, и все вовлечены в него. Все в исступлении вращаются в этом мире. Этот вихрь поднимается из самой глубины человеческой природы. Из подземной, вулканической природы человека, из его человеческой бездонности. Чем занят подросток, незаконный сын Версилова, о чем хлопочет с утра до вечера, куда вечно спешит, не имея передышки и отдыха? По целым дням бегает он от одного к другому, чтобы узнать тайну Версилова, разгадать загадку его личности. И это есть серьезное дело. Все чувствуют значительность Версилова и всех поражают противоречия его природы. Всем бросается в глаза глубокая иррациональность в его характере. Поставлена жизненная загадка о Версилове. Это есть загадка о человеке, о человеческой судьбе. Потому сто в сложном, противоречивом, иррациональном характере Версилова, в судьбе необыкновенного человека скрыта загадка о человеке вообще. И, кажется, что ничего нет кроме Версилова, все существует лишь для него и по отношению к нему, все лишь ознаменовывает его внутреннюю судьбу. Такая же централизованная конструкция характерна для Бесов. Ставрогин солнце, вокруг которого все вращается. И вокруг Ставрогина поднимается вихрь, который переходит в беснование. Все тянется к нему, как к солнцу, все исходит от него и возвращается к нему, все есть лишь его судьба. Шатов, П.Верховенский, Кириллов лишь эманация этой необычайной личности, в которой она истощается. Загадка Ставрогина, тайна Ставрогина единственная тема Бесов. Единственное дело, которым все поглощены, есть дело о Ставрогине. Революционное беснование есть лишь момент судьбы Ставрогина, ознаменование внутренней действительности Ставрогина, его своеволия. Глубина человека у Достоевского никогда не может быть выражена и выявлена в устойчивом быту, она всегда обнаруживается в огненном потоке, в котором расплавляются и сгорают все устойчивые формы, все охлажденные и застывшие бытовые уклады. Так вводит Достоевский в самую глубину противоречий человеческой природы, прикрытых внешним покровом быта у художников другого типа. Раскрытие глубины человека влечет к катастрофе, за грани благоустройства этого мира. Так раскрывается в Бесах распадение необыкновенной человеческой личности, истощившей свои силы в безмерности своих стремлений, не способной к избранию и жертве. Достоевский, прежде всего великий антрополог, экспериментатор человеческой природы. Он открывает новую науку о человеке и применяет к ней новый, небывалый до сих пор метод. Художественная наука или научное художество Достоевского исследует человеческую природу в ее бездонности и безграничности, вскрывает последние, подпочвенные ее слои. Достоевский подвергает человека духовному эксперименту, ставит его в исключительные условия, срывает все внешние напластования, отрывая человека от всех бытовых устоев. Он производит свои антропологические исследования методом дионисического художества, вовлекая в таинственную глубину человеческой природы, в глубину эту вовлекает экстатический, исступленный вихрь. Все творчество Достоевского есть вихревая антропология. В ней все открывается в экстатически-огненной атмосфере, доступ к знанию Достоевского имеют лишь те, которые вовлечены в этот вихрь. В антропологии Достоевского нет ничего статического, ничего застывшего, окаменевшего, все в ней динамично, все в движении, все поток раскаленной лавы. Достоевский завлекает в темную бездну, разверзающуюся внутри человека. Он ведет через тьму кромешную. Но и в этой тьме должен воссиять свет. Он хочет добыть свет во тьме. Достоевский берет человека отпущенным на свободу, вышедшим из-под закона, выпавшим из космического порядка и исследует судьбу его на свободе, открывает неотвратимые результаты путей свободы. Достоевского, прежде всего, интересует судьба человека в свободе, переходящей в своеволие. Вот где обнаруживается человеческая природа. Подзаконное существование человека на твердой земной почве не раскрывает тайн человеческой природы. Достоевский особенно заинтересовывается судьбой человека в момент, когда он восстал против объективного миропорядка, оторвался от природы, от органических корней и объявил своеволие. Отщепенец от природной, органической жизни ввергается Достоевским в чистилище и ад города и там проходит он свой путь страдания, искупает вину свою. В иную мировую эпоху, в ином возрасте человека является Достоевский. И у него человек не принадлежит уже тому объективному космическому порядку, которому принадлежал человек Данте. Человек в новой истории попробовал было окончательно водвориться на поверхность земли, но замкнулся в своей чисто человеческий мир. Бог и дьявол, небо и ад окончательно были оттеснены в сферу непознаваемого, с которой нет никаких путей сообщения, и, наконец лишены были всякой реальности. Человек стал двухмерным, плоскостным существом, он лишен был измерения глубины. У него осталась только душа, но дух отлетел от него. Творческие силы ренессансной эпохи оказались исчерпанными. Исчезла радость Ренессанса, игра избыточных творческих сил. И почувствовал человек, что почва под ним не так тверда и незыблема, как ему казалось. Из закрытого измерения глубины начали слышаться подземные удары, начала обнаруживаться вулканичность подпочвы. Бездна разверзлась в глубине самого человека, и там снова открылся Бог и дьявол, небо и ад. Но первые движения в глубину должны были быть движением во тьме, дневной свет душевного человеческого мира, а новый свет сразу еще не возгорелся. Вся новая история была испытанием свободы человеческой, в ней были отпущены на свободу человеческие силы. |
|
Ф.М. Достоевский - русский пророк →
Духовные основы социально-политических воззрений Ф.М. Достоевского
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Духовные основы социально-политических воззрений Ф.М. ДостоевскогоМировую и русскую политическую мысль невозможно представить без социально-политических идей Ф.М. Достоевского, без Достоевского как политического мыслителя. Творчество великого писателя-реалиста многогранно и глубоко по своему содержанию. Его с разных аспектов изучали и исследовали известные писатели, философы Н. Страхов, В.Розанов, Вл. Соловьев, К. Леонтьев, Д. Мережковский, Л. Шестов, Н. Лосский, Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Гессен, В. Зеньковский и др.Научный интерес по исследованию социальных основ в творчестве Достоевского, а также критических оценок писателем идей социализма, революции и свободы, представляют работы Н. Онтлик, А. Смирнова, С. Адрианова, А. Штейнберга, Г. Горбачева, Л. Гроссмана др. Однако Достоевский не изучен пока как политический мыслитель, хотя в последние десятилетия и предпринимались попытки проанализировать его сложный путь его формирования и трансформации от наивного революционного демократизма до христианской философии, христианского демократии. В той или иной степени такого рода анализ содержится в работах Г. Фридлендера, В. Кирпотина, Р. Лаута, Н. Зернова, Л. Сараскина, В. Твардовской, В. Тонких, Ю. Ярецкого. На наш взгляд, социально-политическое воззрение Достоевского нельзя рассматривать в отрыве от его духовных основ, от его философско-религиозной, антропоцентристской концепции, поскольку оно исходит главным образом не из фактов, лежащих на поверхности социально-политических явлений, а из анализа противоречивой природы и сущности души человеческой, заключающей в себе непримиримую борьбу доброго и злого начал. В этом сила Достоевского как писателя-реалиста, который не описывает, а глубоко объясняет общество (государство, власть, законодательство), общество, находящегося в кризисном состоянии, указывая причины этого кризиса и пути выхода из него. Настоящая статья ставит своей задачей исследовать социально-политическое воззрение великого писателя в неразрывной связи с его духовной концепцией человека. С этой целью в контекст анализа включены те его произведения, в которых наиболее полно выражены эти аспекты, а также активно используется знаменитый "Дневник писателя", издаваемый Достоевским в последние годы его жизни, где содержится богатый материал для анализа его социально-политических идей. Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) - выдающийся русский писатель, религиозный философ и политический мыслитель - родился в семье военного врача, жившего в Москве. Благоприятная обстановка благочестивого семейства с раннего детства способствовала развитию религиозных представлений о человеческом бытии, русской истории Позднее, в годы обучения в Военно-инженерном училище в Петербурге, под влиянием своих друзей и романтической поэзии Шиллера, идей Руссо, встал на путь религиозных исканий, выражая внутренний, духовный протест против несовершенства социально-политической жизни России середины XIX в. Окончив в 1843 г. офицерские классы Военно-инженерного училища, Ф. М. Достоевский был направлен в Военно-инженерное ведомство. Прослужив там недолгое время, ушел в отставку. В 1845 г. вышла в свет его повесть "Бедные люди", принесшая ему известность. 40-е годы стали важным этапом в его творчестве. Он испытывал серьезное влияние французского утопического социализма, особенно учения Фурье. Социализм, духовно воспринятый им через христианскую веру в нравственные добродетели человеческой природы, становится главным смыслом и направлением в его жизни. Находясь под влиянием В. Г Белинского и радикально настроенного кружка петрашевцев, Достоевский, "уже в 1846 году, - как позже он писал в своем "Дневнике", - был посвящен во всю правду грядущего и обновленного мира, во всю святость будущего коммунистического общества и страстно принял все это учение" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1972-1984. Т. 14. С. 74). Идеи социализма в духовном искании писателя отражали "решительное отвержение учения о радикальном зле человеческой природы, укрепляли веру в "совершенство души человеческой”. Но уже в то время, в период мучительных исканий Ф. М. Достоевским гуманистических духовных оснований в решении нравственных проблем, в нем выражалась и вера в разрешение проблем социально-политического бытия путем просветительства, перестройки форм общественной жизни в зависимости от совершенства сознательной деятельности человека. Для обоснования общественно-политического идеала выдвигались антропологические аргументы фурьеристской теории страстей, наводившей на мысль изучения инстинктов и внутреннего мира человека, управляемого божественным разумом. Философско- политическая концепция Достоевского была выражена в категориях "общего блага", "естественного права", "природы человеческих, общественных отношений" и т. п. Она обличала бюрократизм, социально-политическое невежество, крепостничество. Ранний социализм Достоевского стал важным фактором в духовном искании человеческой свободы, центральной идеей его творческого исследования внутреннего бытия человека, в его отношении к социально- политическому бытию. Достоевскому, находившемуся в сибирской ссылке после ареста в 1849 г., по делу петрашевцев, преставилась возможность войти в это своеобразное подполье человеческого сознания преступного мира, которое нельзя было объяснить, исходя из модной тогда шопенгауэровской концепции иррациональной слепой воли, управляемой миром и человеческой жизнью, изнутри раздираемой эгоизмом души человеческой, в непрерывной "войне всех против всех”. И все же Достоевский находит свой способ объяснения разлада социально-политического бытия человечества. В 50-е гг. его убеждения претерпевают изменения. Пути к человеческому счастью и свободе, по его мнению, следует искать не во внешних преобразованиях общества, а во внутреннем самосовершенствовании личности. Эти мысли он развивает в своем творчестве в 60-70-е гг., после возвращения в Петербург (1859). За длительный период идейно-политической изоляции Достоевский не утратил интереса к тайнам человека, социально-политического бытия, диалектике идеи о живой жизни. 60-70-е гг. были самыми плодотворными в творчестве великого писателя. После реформы 1861 г. Россия встала на путь развития буржуазных отношений при сохранении порядков старого политического строя с многочисленными пережитками крепостничества. Как и Европа, Россия вступала в эпоху, когда человечество, по определению Достоевского, переросло исторические рамки старой цивилизации, "закрывшей путь к богатству и культуре для девяти десятых человечества". Это было время становления буржуазно-либеральной идеологии, неприемлемой для Достоевского, принесения личности в жертву капитала, денег и уничтожения всякой свободы людей. В "Зимних заметках о летних впечатлениях" (1863) он пишет: "Провозгласили... liberte, еqаlitе, fraternite. Очень хорошо-с. Что такое liberte? Свобода. Какая свободa? Одинаковая свобода всем делать все что угодно, в пределах закона. Когда можнo делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают что угодно” (Там же. Т. 5. С.78). Чтобы перестроить общество на новых, более гуманных основаниях и не допустить полного распространения западноевропейских порядков, несущих социальную вражду, кризисы, физическое и моральное обнищание, революции, войны, он призывает русскую интеллигенцию обратиться к народному началу русской нации. "Наша новая Русь поняла, - пишет Достоевский в своем "Дневнике", - что один есть цемент, одна связь, одна почва, на которой все сойдется и примирится - это высокое духовное примирение, начало которому лежит в образовании" (Там же. Т. 18. С. 50). Поэтому главной альтернативой западному либерализму, консерватизму (протестантству, католицизму), атеистическому, революционному социализму может противостоять, по мысли Достоевского, идея "почвенничества", идея "социализма народа русского" и русская идея. "Почвенничество" - любимая идея Достоевского: об известной нерасторжимой связи человека "с матерью землей", почвой, на основе общинного землевладения. Это мечта об общечеловеческом братстве, о возможности на земле мировой гармонии, которая придет на смену раздирающим общество противоречиям; наконец, вера в наступление нового "золотого века", который он понимал как "перерождение человеческого общества в совершеннейшее", определяющее конечную историческую задачу. Пропаганде идей почвенничества способствовали созданные братьями Достоевскими журналы "Время" (1861) и "Эпоха" (1864), главная задача которых заключалась в том, чтобы "идти вглубь народного духа" и добиться осознания народом "высокой степени самобытной национальности, взращенной на почве русской", имеющей свою отличную форму от западной, но не замкнутой в себе. Большое внимание Достоевский уделял вопросам отношения собственности и государства и складывающемуся на этой основе политическому устройству. Корень благоприятного, гармоничного развития этих отношений он видел в общинном землевладении и наделении непосредственного производителя землей. Вера в развитие русской общины роднила Достоевского с идеалами народничества, которые связывали социально-политическую организацию общества с характером землевладения. Исходя из подобных взглядов, он писал: "...земля - все... Весь порядок в каждой стране - политический, гражданский - всегда связан с почвой и с характером землевладения в стране... кто в стране владеет землей, те и хозяева той страны, во всех отношениях... В каком характере сложилось землевладение, в таком характере сложилось и все остальное ... и свобода, и жизнь, и честь, и семья, и церковь... весь характер нации" (Там же. Т. 25. С.98-99). Однако развитию буржуазных отношений в России, по мнению Достоевского, нет места ни в настоящем, ни будущем. Социально-экономическая и духовная самобытность жизни русского народа не совместима с "отрицательными", "разрушительными" явлениями капитализма. Буржуазия уже сказала "свое слово": она "сделала все для того, чтобы погубить нравственность народа фабричным развратом, тупя ум перед подлой машиной, которой молится буржуа" (Там же. Т. 25. С. 97). Поэтому "новое слово", полагал Достоевский, за народом. Он был уверен, что время буржуазии кончится как в России, так и на Западе, и идеалы общинного владения землей, союза человека и земли, природы и человека восторжествуют во всем мире. "Кончится буржуазия, - писал он, - и настанет Обновленное Человечество. Оно поделит землю по общинам и начнет жить в Саду. В Саду обновится и Садом исправится. Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей поделать людей, то наделите их землей - и достигните целей" (Там же. Т. 25. С. 96, 98). Среди главных болезненных явлений русского общества 70-х гг. Достоевский, как в свое время и Пушкин, считал оторванность русской интеллигенции от общества и от духа народного. Интеллигенция не чувствовала себя органической частью народа даже тогда, когда она оформилась в народническое движение и верила в народ. Она всегда возвышалась над народом, считая его нищей, безграмотной, косной массой, не имеющей ни лица, ни идеи. Единственный выход русские интеллигенты видели в приобщении народа к грамоте и европейскому устройству жизни. Критикуя столь различные взгляды на проблему "интеллигенция и народ", которой посвящено все русское мышление второй половины XIX в., Достоевский ключ к решению этой проблемы находит у гения Пушкина. И если уж говорить о почвеннических идеалах Достоевского, то они во многом исходят от великого поэта. Пушкин первый, по его мнению, отметил "главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвышающегося над народом". Именно Пушкин "нашел свои идеалы в родной земле", в русском народе и, несмотря на все его пороки, сумел различить великую суть его духа. Он первый дал художественные типы красоты, вышедшие прямо из духа русского, показал высокое чувство собственного достоинства народа, засвидетельствовал всечеловечность, всеобъемлемость русского духа и тем как бы провозвестил и "о будущем предназначении гения России во всем человечестве". Пушкин первый объявил, что русский человек не раб и никогда им не был, несмотря на многовековое рабство. Было рабство, но не было рабов (См.: Там же. Т. 26. С. 115). Развивая эту мысль Пушкина, Достоевский раскрывает политические потенции народа в организации своей политической жизни вопреки противоположным взглядам своих оппонентов. "Русский народ, - писал он, -неоднократно заявлял свою самостоятельность, заявлял своими судорожными усилиями... должно обратить внимание на то, с каким упорством народ отстаивал целые века свое общественное устройство и все-таки отстоял. Что же это за явление, как не доказательство того, что народ наш способен к политической жизни?” (Там же. Т. 20. С. 21). Согласно почвенническому воззрению Достоевского, народ не объект, не приложение сил отдельных "сильных личностей", гениев, а является сам деятельным субъектом, органической силой. Одаренный умом и высокой нравственностью, он сумел сохранить "красоту своего образа". Чтобы понять это, необходимо "уметь отвлекать красоту его от наносного варварства" (Там же. Т. 22. С.43). В связи с этим он подчеркивал важность понимания народа не только с теоретической, но и с практической точки зрения, то есть каким он есть на самом деле. Это даст возможность ответить на вопрос: "Народу ли за нами или нам за народом?". Сам Достоевский однозначно решал этот вопрос в пользу народа. "Мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться перед правдой народной и признать ее за правду... мы должны склониться как блудные сыны, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся, однако же, все-таки русскими, в чем, впрочем, великая наша заслуга..." (Там же. Т. 22. С. 45). Достоевский видел силу народа в его правде, в духовных ценностях, в чистоте идеалов христианской справедливости и братстве, которые он сохранил даже в условиях угнетения и рабства, и считал, что спасение русского общества может прийти только "снизу", от самого народа, и соединение народа и интеллигенции лишь приблизит его. В этих почвеннических мыслях Достоевского известный исследователь его творчества Г. Фридлендер небезосновательно усмотрел проявление стихийных демократических основ мировоззрения русского писателя (См.: Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. М., 1979. С. 94). Сближение образованной части русского общества с народом Достоевский понимал не в толстовском смысле "опрощения", то есть отказа от благ цивилизации и полного слияния с крестьянской средой. Полемизируя с Толстым, Достоевский писал: "Не можем же мы совсем перед ним уничтожиться, и даже перед какой бы то ни было его правдой, наше пусть останется при нас... старание "опроститься" лишь одно только переряживание, невежливое даже к народу и вас унижающее. Вы слишком "сложны", чтобы опроститься, да и образование ваше не позволит вам стать мужиком, лучше мужика вознесите до вашей "осложненности" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т.Т. 25. С. 61). Идея почвенничества Достоевского органично сочеталась с идеей "социализма народа русского". Его взгляд на социализм, как и на многие другие идеи, был неоднозначен. Он глубоко чувствовал диалектические противоречия и зигзаги в движении идеи. Это хорошо заметил В. Зеньковский, подчеркивая антиномизм Достоевского, который глубоко коренился в его религиозном сознании, то есть наряду с "его положительными построениями имеют рядом с собой острые и решительные отрицания, но такова уже сила и высота мысли его” (Зеньковский В. История русской философии: В 2т. Л., 1991. Т. 1. Ч. 2. С. 223). Социализм Достоевского, несмотря на всю его противоречивость, - христианский, основанный на отрицании собственности, экономического неравенства, всякого партикуляризма. Главные составляющие русского социализма: православие - всесветское объединение во Христе и "вытекающее из него правильное государственное и социальное единение" -соборность - воссоединение людей силой братства и братского стремления, а не мечом, ответственность всех за всех; союз народа с царем, а не революционное его свержение и замена на царя-представителя; свобода личности и ее свободы, личного самосовершенствования и достоинства, подчинение свободы воли нравственным законам, то, что определяет главный смысл русской идеи, целостность нации. Через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего единства западного и русского духа, идея о том, что "у нас русских, две родины - Европа и наша Русь". Именно духовность, не имеющая границ национальной государственности, и есть общезначимая человеческая сущность, но как основа этно-социально-государственного образования находит свое выражение в русской идее, идее братства людей, народов, которая, по его выражению, "может быть синтезом всех тех идей, какие развивает Европа". В то же время каждый народ имеет свою особую историческую миссию, которая сокрыта в глубинах народного духа. В "Дневнике писателя", в Записке "Утопическое понимание истории", Достоевский раскрывает свои мысли о политическом и духовном отношении России к Европе, составляющие главное содержание его понимания русской идеи. Эти мысли во многом и для того периода носили утопический характер, но по глубине своего содержания они раскрывали самые существенные черты русского характера, его самобытность и открытость для отношений с другими народами, способность сыграть роль посредника во всеобщем примирении и окончательном единении человечества. Еще с древних времен, писал он, "Россия, хотя и медленно, слагалась политически и, благодаря православию, она сумела выработать себе единство и закрепить свои окраины". Православная вера, по Достоевскому, - "единственная хранительница драгоценной Христовой истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех вероисповеданиях других народов". Охраняя долгий период себя от влияний Запада, православие "сохранило себя и Россию от погибели”. Достоевский дает высокую оценку Петровским реформам, характеризуя их не иначе, как подвигом Петра. Это принципиально отличало его отношение к Петру I от многих консервативных негативных оценок, например, Карамзина, славянофилов. Именно с Петровских реформ произошло, по его мнению, "расширение прежней же нашей идеи, русской московской идеи". "Мы, - писал он, - сознавали тем самым всемирное назначение наше, личность и роль нашу в человеке". (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 23. С. 47). Достоевский выделял несколько признаков развития и расширения русской идеи в ее отношении к Европе, к человечеству: во-первых, любовь и братство к другим народам, связанным полуторавековым общением с нами; во-вторых, потребность всеслужения человечеству, в ущерб иногда своим собственным интересам; в-третьих, примирение с их цивилизациями, познание и изменение их идеалов, хотя бы они и не совпадали с русскими; в-четвертых, в каждом нажитом опыте изучения европейской цивилизации, в каждой европейской личности открывать и находить заключающуюся в ней истину, даже, несмотря на некоторое несогласие; в-пятых, потребность быть, прежде всего, справедливыми и искать лишь истину (Там же. С. 157). Такой могла быть, по замыслу Достоевского, роль и значение России и русского православия в деятельном всеслужении человечеству в приближении ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода, братскому согласию всех племен по Христову евангельскому закону. В своей речи на заседании Общества любителей русской словесности 8 июля 1880 г. он говорил: "Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете следы и указание мысли этого мечтания моего: "Наш удел и есть всемирность и не мечом приобретенная, а силой братства ... это мы видим в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой?" (Там же. Т. 26. С. 148). Большие симпатии Достоевский испытывал и проявлял к славянским народам, борющимся за свое национальное освобождение от "турецкого господства. Он с уверенностью говорил о скором политическом разрешении восточного вопроса. Всеединение под покровительством России православных европейских славян Достоевский рассматривал в перспективе как наступление такого этапа в развитии славянских народов, при котором бы раскрылась "настоящая сущность тех политических отношений", которые и должны неминуемо наступить у России ко всем прочим православным народностям. "Великий и мощный организм братского союза славянских народностей" может быть создан, по мысли Достоевского, не средствами политического насилия, политического присоединения, а убеждением, любовью, полным политическим бескорыстием, воздвижением Христианской истины". Он верил, что освобожденные и воскресшие к новой жизни славянские народности прильнут к России, как к родной матери и освободительнице, и в самом скором времени привнесут много новых и еще неслыханных элементов в русскую жизнь, расширят славянство России, душу России, повлияют даже на русский язык, литературу, творчество, обогатят Россию духовно и укажут ей новые горизонты". (Там же. С. 81). В этой связи Достоевский высказывает свое отношение к такому политическому явлению, как война. Оно у него неоднозначно. Война, считал он, - "вовсе не вековечный и зверский инстинкт неразумных наций", а первый шаг к достижению вечного мира, в который мы имеем счастье верить” (Там же. Т. 25. С. 99,100). Он различал войны справедливые (война за спасение, за освобождение угнетенных народов, за международное воссоединение - "нет светлее и чище подвига такой войны") и войны несправедливые (из-за политики господства одной нации над другой и усиления за счет своего соседа, из-за приобретения чужих богатств, из-за потребности ненасытной биржи, торговых выгод и т. п.). Справедливая война нравственна по своему духовному содержанию, ибо требует “самопожертвования кровью своею за все то, что мы почитаем святым", и в этом смысле Достоевским признается война как "святое дело". "Да, война, конечно, есть несчастье, - пишет он, - однако не всегда надо проповедовать только мир, не в мире едином, во что бы то ни стало, спасение, а иногда и в войне оно есть" (Там же. С. 100). По логике Достоевского, вечный мир возможен только с перерождением человеческого общества в совершеннейшее, с наступлением "золотого века". Постановка и анализ Достоевским проблемы свободы в человеке имеет ключевое значение для понимания его социально-политических взглядов. Исследуя свободу как внутреннюю сущность человека, в своих романах "Записки из подполья", "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Бесы" и др. он пытается выяснить диалектику движения добра и зла. В положительных и отрицательных чертах своих героев он стремится выявить глубинные особенности их сознания, чтобы на этой основе определить границы добра и зла, раскрыть мотивы преступления, нащупать тонкие грани, соразмерность перехода от непротивления злу насилием к наказанию зла. Никто до Достоевского не мог с такой силой и глубиной приоткрыть нравственно-психологические тайны души человеческой, "найти человека в человеке", в какой бы оболочке он ни был представлен (злодея или добро-детеля, богатого или нищего, здорового или больного). Чем бесчеловечнее окружающий мир человека, тем больше стремление писателя было направлено к "восстановлению погибшего человека, задавленного несправедливым гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков" (Там же. Т. 18. С. 19-20). Достоевский как реалист в разнообразных типах и характерах преступников Мертвого дома смог разглядеть органическую часть русского народа, загубленную и сломанную самодержавием, всей системой его законодательства и права. В "Записках из Мертвого дома" он писал: "И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром!.. ведь этот народ, необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно" (Там же. Т. 4. С. 231). Достоевский осуждал порядки, при которых "кто не последует закону, преступает его, тот платит свободой, имуществом, жизнью", считая их ненормальными и нелепыми. В то же время, по мысли писателя, никакое преступление, злая воля не могут быть оправданы одним лишь влиянием внешней среды и условий, порождаемых властью, социально-политическим устройством общества. "Освободить человека от ответственности за его явные и тайные мысли, поступки значило бы лишить его нравственной свободы, навсегда убить в нем живого человека". Человек должен измениться не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной" (Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. Неизданный Достоевский. С. 180). Этим Достоевский коренным образом отличен от западных социал-утопистов, социал-революционеров, либералов милльевского типа, полагавших, что достаточно изменить внешние условия, обстоятельства человека, изменится к лучшему и сам человек. В "Дневнике писателя" (1877) Достоевский, утверждая, что не "одним лишь влиянием внешних условий" рождается или устраняется зло человека, подчеркивает, что "зло таится в человеке глубже, чем предполагают обычно" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 25. С. 201). Причину этого он объясняет неустроенностью человеческого духа, его психическим расстройством, связанным с попыткой выйти за пределы добра и всякой традиционной морали. Но, отходя от добра, человек теряет то, без чего ему нельзя жить в человеческом обществе. Созданный нравственным существом, желая "по своей свободной воле пожить", жаждя индивидуального самоутверждения, человек срывается с пути нравственного, в то же время сохраняя в своей натуре чувства добра. "Я как-то смело убежден, - писал Достоевский, - что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подлец и мерзавец, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее подхваливает. Судите народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать" (Там же. Т. 22. С. 43). Это противоречие, раздирающее человека изнутри, очень тяжко переносится им в душе, вызывая опасения потерять в себе человека и превратиться в зверя. Достоевский, будучи свидетелем опасного развития "свободного духа" капитализма в России, как никто другой глубоко понял суть зарождавшегося зла. Внешне оно проявлялось в эгоистическом стремлении к наживе, к деньгам, к власти с попранием человеческих законов и склонностью к риску, граничащему со смертью. Теоретически свободный дух нашел свое выражение в социал-дарвинистской концепции, распространенной в середине XIX в. Экстраполяция эволюционной теории Дарвина на социально-политические процессы стала одной из центральных проблем не только в западноевропейской, но и в российской социологии, философии, политологии и литературоведении. Приложение закона естественного отбора к человечеству становится факторам ниспровержения законов социально-политической жизни и нравственных ценностей, носителем и хранителем которых являлась христианская Церковь. И, несмотря на то, что и государство с его системой законодательства, и церковные институты представлялись Достоевскому социальным "параличем", он не мог не выразить свое крайнее негативное отношение к попыткам оправдать индивидуальное и социальное (политическое, национальное, расовое) неравенство, ввести в основной закон социальной жизни угнетение богатым и сильным слабого и бедного, провозгласить крайний индивидуализм, свободную волю буржуазной личности, "сверхчеловека" в сознательно избираемый принцип поведения XIX в., в некий нормальный закон жизни. Идея "сильной личности", "сверхчеловека" ко времени написания "Преступления и наказания" уже "вышла на улицу", стала частью весьма распространенной в определенных кругах общества "уличной философией" и вызвала интерес писателя, определила его дальнейшие творческие изыскания (См.: Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. С. 223). Нетрудно представить, что эта идея давно была знакома Достоевскому из произведений Шиллера, Байрона, Гофмана, Бальзака, из философии Б. Бауэра, М. Штирнера. Также, как его друг Н. Н. Страхов, напечатавший в журнале "Время" (за 1852 г.) критическую статью против французской переводчицы творения Ч. Дарвина К. О. Руайе, одной из ранних провозвестниц идей социального дарвинизма (свою концепцию Руайе изложила в предисловии к трудам Ч. Дарвина, главный смысл которой заключался в вытеснении нравственных законов законом борьбы за существование в области социальной жизни), Достоевский понял опасность социал-дарвинизма, и проблема общественного "разлагающегося человека" становится центральной темой его литературных произведений и публицистики. И если политические аспекты этой проблемы находились на поверхности явлений, важно было в этих явлениях найти руководящую нить и попытаться на материалах одной сферы государственной жизни - сферы суда и судебной хроники выявить сущность происходящей в обществе опасности. В то же время он понимал, что объяснить процесс разложения человека на основе фактов, лежащих на поверхности явлений, было недостаточно. Необходимо было открыть глубинные основы механизма расстройства человеческого духа и на этих основах выявить причины отступления человека от "истинной свободы", от смысла жизни, от творчества, от любви, объяснив все то, что рождает хаос в душе, обнажает ее темные стороны - рабство страстей и мучения. Проникая мыслью вглубь явлений души человеческой, Достоевский приходит к выводу: натура человека единослитна и содержит одновременно сознательное и бессознательное, доброе и злое, благоразумное и легкомысленное, она "действует вся целиком всем что в ней есть" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т..Т. 5. С. 118). Проявление воли, свободы человека, попирающей человеческие (общественные и природные) законы, присуще и людям, обладающим сильным умом: "...даже самый лучший человек, - пишет Достоевский - может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя", а общество, "равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании" (Там же. Т. 11. С. 154-155). Такова по духовному складу целая галерея героев его романов, повестей, записок: “подпольный человек" ("Записки из подполья"), Раскольников ("Преступление и наказание"), Иван Карамазов ("Братья Карамазовы"), Степан Трофимович Верховенский, Кириллов, Кармазинов, Ставрогин ("Бесы”) и др. Несмотря на многообразие проявления своего крайнего индивидуализма и своеволия, это - люди мысли, люди - "идеи". Через этих героев, точнее сказать, "антигероев", не лишенных разума, но сошедших с пути нравственности, Бога и добра, Достоевский пытается показать раздвоенность их сознания проявляющуюся, с одной стороны, в страстном” желании человеком слепой свободы, соединенной с голым (лишенным нравственных основ) разумом и неизбежно, по тайной внутренней логике, ведущей к сотворению зла, с другой - в движении оставшегося в душе живого чувства добра, но заглушенного страстью к свободе, удовлетворением своих похотей. Это непреодолимое борение аморальных и этических чувств в человеке вызывает душевное расстройство и кажущуюся неспособность преодолеть себя и выйти на путь добра. Осознание этого ставит человека в положениея гордеделивого, свободного, независимого даже от законов природы. Единственным законом такой человек признает личный каприз, отвергающий все общепринятые социально-нравственные нормы, отрицающие саму идею активного, творческого преобразования человеком существующей социально-политической жизни. "Боже мой, - восклицает подпольный человек, - да какое мне дело до законов природы... Разумеется, я не пробью такой стены лбом... но и не примирюсь с ней только потому, что это каменная стена... но главное, - считает он, - все сознавать, все невозможности и каменные стены... Ведь прямой, законный непосредственный плод сознания – это инерция, т. е. сознательное сложа руки сидение" (Там же. Т. 5. С. 105, 106, 108). В результате, подчеркивает Достоевский, в глубинах сознания подпольного человека зарождаются вольные мысли о переоценке всех ценностей, человек становится перед выбором между добром и злом. Так, человек, описанный им в "Записках из подполья", ужасно "самолюбивый", "мнительный", "обидчивый", "сознающий со жгучим наслаждением" безвыходность своего положения, страдающий от своей социальной приниженности, от сознания своей уродливости, но всю жизнь, поминутно себе доказывающий, что он личность, "человек, а не штифтик фортепьянной клавиши”, задумывается над вопросом: "Не существует ли и в самом деле нечто такое, что почти каждому человеку дороже самых лучших его выгод", для которых "человек, если понадобится, готов против всяких законов пойти, т. е. против рассудка, чести, покоя, благоденствия?" (Там же. С. 111). Самостоятельное "вольное хотение" или "свободная воля", своя фантазия, раздраженная иногда до сумасшествия, которую легко можно выразить в формуле: "Нет ничего святого, все дозволено!" - вот это, заключает герой Достоевского, и "есть та самая выгодная выгода, которая не под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории разлетаются к черту" (Там же. С. 113). Таков, по замыслу Достоевского, механизм расстройства человеческого духа, такова трагическая сущность подпольного сознания, рождающего свободу, оторванную от этических начал, сознания, ставшего на пути творения зла. В 1871 г. Достоевский под сильным впечатлением процесса над нечаевщиной написал роман "Бесы". В нем проявились социально-политические черты и характер его мировоззрения, отвергающего политический авантюризм, разрушительный нигилизм, западничество. Желание Достоевского поставить точку в споре с социалистами, революционными демократами, анархистами, либералами выражено в письме Н. Страхову 24 марта 1870 г. "Нигилисты и западники требуют окончательной плети" (Там же. Т. 29. Ч. 1. С. 113). Это была реакция писателя против ложного сознания, ложной свободы и действий людей, находящихся в разладе с основными этическими принципами, которые пока не поддерживаются в той или иной мере государством, властью, законодательством, Церковью. Исходя из фактов судебной хроники и личных наблюдений, на основе многолетнего опыта исследования тайны человека, Достоевский не только создает собирательный образ главных бесов – “сверхчеловеков", но и как писатель-реалист раскрывает разнообразные типы, характеры бесовщины, показывает, каким образом они возникли в современном обществе. Бесовщина - социально-политическое явление, самый разрушительный тип нигилизма, представленный в философских произведениях Ф. Ницше, и ставший выражением его собственных воззрений. Достоевский раньше немецкого философа и глубже всех тех, кто занимался проблемой свободной личности, “сверхчеловеком", раскрыл социально-психологическое и политико-идеологическое содержание сознания “сверхчеловека", квалифицируя его как "болезнь беснования" культурного слоя интеллигенции, оторвавшегося от национальной почвы и превратившегося в мерзость. Достоевский в романе выводит целую плеяду нигилистов, революционеров-разрушителей, классифицируя их по типам: чистые социалисты, кабинетные теоретики-книжники, борцы "за правду", за "великую цель", практики - политические авантюристы и мошенники. Он подверг критике течение крайне левых революционеров (бланкистов, анархистов), их проект устройства будущего вульгарно-казарменного, тоталитарного общества. В романе выразителем и автором такого проекта представлен П. Шигалев - фанатик-честолюбец, организатор "земного рая", общества беспрекословного поведения и стадного равенства. Формула его общественного политического устройства проста: общество делится на две неравные части - одни получают личную свободу и безграничное право над остальной частью, другие, т. е. основная часть, влачат рабское существование. Это общество насилия, беззакония, нетерпимости к равенству, к образованию, к религии, к инакомыслию. Доносительство, клевета, убийство - важные средства в технологии власти господ. А главное, стадное равенство меньшей части общества - рабов. "Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина", - говорит главный герой романа Петр Верховенский (Там же. Т. 10. С. 322). Петр Верховенский, человек решительного действия, союзник и единомышленник Шигалева, пытающийся на практике реализовать его проект общественно-политического устройства, применяя самые зверские способы и методы. Это человек - не отягощенный никакими нравственными нормами, циник, политический авантюрист, с откровенностью заявляющий, что он не социалист, а мошенник. Его главная политическая цель - захват власти и беспощадное развращение и разрушение общества. Вот как Достоевский описывает тактику Верховенского: "Мы уморим желание; мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство... Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно, чтобы не было скучно... Но одно или два поколения разврата необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, вот чего надо!" (Там же. С. 323, 325). Возникает вопрос: на какие силы опирается тайная революционная организация, ее руководство, кто является их пособником в борьбе за власть? Достоевский в романе называет эту новую силу. Это разнообразные представители той части разлагающейся интеллигенции, о которой он неоднократно говорил как о продукте гниения дворянского сословия, чиновничьей власти и всей политической системы общества, государства 70-х гг. В состав новых сил, на которые делает свою ставку главный бес революции, входят: учитель-атеист, смеющийся с детьми над их богами, адвокат, защищающий образованных убийц, присяжные, оправдывающие преступников, прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, обслуживающие власть администраторы, литераторы - все эти люди, по словам П. Верховенского, "наши", то есть "не те только, кто режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются, такие только мешают", а те, которые пригодны только на раз, и могут быть использованы лишь как средство, рычаг, чтобы землю поднять" (Там же. С. 324, 325). Тайная организация располагала и своими идеологами. Одного из таких типов идеологов Достоевский создает в образе Николая Ставрогина, сподвижника Петра Верховенского, самого сложного и яркого представителя из демонов революции. Человек с прекрасной внешностью, аналитическим умом, большой внутренней силы, с юности "бросивший вызов лицемерным устоям общества, пустился в разврат, не желая разврата". Оторвавшись от народной почвы, потеряв ощущение различия добра и зла, свершил ряд гнусных преступлений. Жертвой его становится ребенок, по его вине загублены жизни Хромоножки, Лизы Дроздовой. Ставрогин, осознавая свое ничтожество и мерзость и не утратив совсем привычек порядочного человека, вынашивал мысль "убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое". Это внутреннее борение совместимых в его натуре начал добра и зла и понимание им того, что к человеческому достоинству возврат невозможен, толкало его на новые преступления. Он не случайно оказался членом тайного общества революционеров, его главным теоретиком, идеологом. По замыслу Петра Верховенского, Ставрогин "по необыкновенной способности к преступлению" мог бы "сыграть роль Степана Разина" или выполнить функцию политического вождя и стать "знаменем" реорганизации общества по новому плану. Обращаясь к Ставрогину, Верховенский говорит: "Вы, красавец, гордый как бог, ничего для себя не ищущий с ореолом жертвы... ведь я и схватился за вас, что вы ничего не боитесь... ваш счет теперь слишком велик и не могу же я от вас отказаться! И нет на земле иного как вы... Без вас я - Колумб без Америки" (Там же. С. 326). Будучи членом центрального комитета тайного общества и составителем его устава, в целях предотвращения провалов Ставрогин выдвинул иезуитскую идею "повязать кровью членов политического кружка" ("пятерки"), подговорив четверых убить пятого под предлогом, что тот доносит. По его логике "все четверо тотчас становятся рабами" вождей тайного общества и уже "не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать" (Там же. С. 299). В заключительной части романа, в последнем письме, подводя итог своей преступной жизни, он признал, что "истощил в ней свои силы", отступив от нравственности, от Бога и от всего того, что связывает человека с почвой, землей, народом. Духовно опустошенный, но не потерявший рассудок, Ставрогин добровольно уходит из жизни. Трагически сложилась судьба молодых гуманистов А. Кириллова, И. Шатова, вовлеченных в процесс разрушения старых ценностей, но ориентированных на лучшее будущее человечества. Кириллов - "человек ужасных фантазий", свершивший "идеологическое" самоубийство. Он был убежден, что причина бедности, несчастья, страданий человеческих заключалась в страхе людей перед небом, в страхе проявить своеволие. "Человек - только и делал, что выдумывал Бога". Вера в выдуманного Бога лишала его воли и свободы, а сама общественная, политическая жизнь, ее законы - "ложь и дьяволов водевиль". "Осознав" первым, что Бога нет ("Бог умер''), Кириллов пытался доказать всем эту мысль. Он считал, что только победа над страхом смерти может спасти все человечество, сделав его свободным и независимым. Более того, кто "первый победит боль и страх, тот сам Бог будет. А тот Бог - не будет". Мысль о смерти прежнего Бога рождала соблазн обретения свободы путем самоубийства. Это означало остановить время и сделать шаг в новую эпоху всемирной истории чело-векобожеством. На примере Кириллова Достоевский пытался показать, насколько опасен в своем безумстве крайний индивидуализм, противопоставляющий себя миру необходимости и саморазрушающейся ложно понятой идее свободы. Вместе с тем Кириллов представлен в романе в образе страдающего гуманиста, готового пожертвовать своей жизнью во имя общей свободы и счастья людей. В контрасте с бесовщиной Достоевский создает близкий ему по духу другой трагический образ - студента Ивана Шатова, ставшего главным объектом политического убийства. Шатов пришел в тайную организацию из низов с целью изменить существующие социально-политические условия разложившегося общества. По складу характера, как описывает его автор романа, Шатов "целомудрен, стыдлив до дикости", выше всего считал честность, а "убеждениям своим предавался до фанатизма". Цель всего движения народного он видел в искании Бога. В его представлении "Бог есть синтетическая личность всего народа, взятая с начала его и до конца... у всех или у много народов был один общий Бог, но всегда у каждого был особый. Чем сильнее народ, тем особливее его Бог” (Там же. С. 199). Ставрогин замечает ему в одной из бесед: "Вы Бога низводите до простого атрибута народности?". Шатов возражая, говорит: "Напротив, народ возношу до Бога. Народ тело божие... Только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя остальные народы имели своих особых и великих Богов. Единый народ "богоносец" - это русский народ" (Там же. С. 200). Эти мысли Шатова созвучны идее Достоевского о воссоединении народов под православной верой России и оздоровлении погрязшей в безнравственно и потерявшей Христа буржуазной Европы. Распознав истинные намерения вождей заговорщицкой организации, Шатов решил порвать с ней, и по решению центрального комитета тайного общества был приговорен к смерти. В откровении своей сестре Марии он так аргументирует причину выхода из организации: "Кого же я бросил? Врагов живой жизни, устарелых либералишек, боящихся собственной независимости, лакеев мысли, врагов личности и свободы, дряхлых проповедников мертвечины и тухлятины! Что у них старчество, золотая середина, самая мещан, подлая бездарность, завистливое равенство, равенство без собственного достоинства, равенство, как сознает его лакей или как сознавал француз девяносто третьего года... А главное везде мерзавцы, мерзавцы и мерзавцы!" (Там же. С. 442). В этих хлестких словах Шатова - обличение автором всей мерзости политического авантюризма либералов, крайне левого революционизма, главных представителей "освободительного движения". Убийство Шатова в романе Достоевский изображает как начало возмездия, разгрома преступной организации, превратившейся из политической организации в уголовную. По его замыслу, зло должно быть наказано. "Пресечь силой навсегда злодейство”, по Достоевскому, есть выражение идеала русского народа, волновавшего целые поколения. "За преступлением обязательно следует наказание" - таков должен быть закон всякого нормального общественного устройства. Этому категорическому императиву великий писатель-реалист следовал всю свою жизнь. Кстати, формула "преступление - наказание" не была понята Л. Толстым с его учением "о непротивлении злу", резко контрастирующим со взглядами Достоевского. Таким образом, распознав болезненные и опасные политические тенденции 60-70-х гг., Достоевский не только сделал активную попытку развенчать окончательно политический авантюризм, революционный экстремизм, их опасность для общества (и, естественно, обреченность их), но и показал, к чему могут привести идейно-политические блуждания той части интеллигенции, которая оторвала себя от Бога, от Христа, от христианских нравственных норм, от народа. Через все свои произведения Достоевский проводит мысль, ставшую центральной в его социально-политических взглядах: что причину социально-политического разлада общества следует искать в духовных основаниях самого человека, в тайниках его души. Особенно это наглядно он проиллюстрировал в своем романе "Бесы". Именно в этом произведении, как ни в каком другом, Достоевский со всей откровенностью и четкостью выразил свои политические взгляды, свое отношение к русской революции и различным движениям (народничеству, анархизму, либерализму с его крайним индивидуализмом и другим организациям и движениям) с позиции политического консерватизма, консерватизма особого, перемешанного с революционностью, но революционностью другого плана и направления. В "Бесах", писал Н. Бердяев о Достоевском, "он является пророком русской революции... он революционер духа. Он хочет революции с Богом, с Христом... Достоевский враг атеистического социализма, как соблазна великого Инквизитора, как предания свободы духа во имя хлеба и счастья.. Он тоже социалист на почве православия, социалист со Христом. Он строил теократическую утопию, которая есть отрицание старого мира, отрицание государства и буржуазного хозяйства. В этом он очень русский" (Бердяев Н. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1997. С. 319). Особый консерватизм Достоевского с ярко выраженной революционностью, о котором говорит Бердяев, это не только теократическая утопия с отрицанием старого мира, но и отрицание нового, неприемлемого им буржуазного порядка. Это своеобразная антикрепостническая, антибуржуазная политическая доктрина и идеология, пропитанные духом христианского демократизма, выражающие веру и любовь писателя к народу, к русскому мужику, глубокое сочувствие к его страданиям, правде и справедливости. В своем народе Достоевский видел спасение России, ее социально-политическое обновление. Его консерватизму не были чужды и личностные начала, воплощавшие дух свободы русского человека, которые проявлялись в славянофильской идее соборности, противостоящей крайним формам индивидуализма и коллективизма Соборность, сочетая общественные и личные интересы, не лишала личность ее своеобразия, индивидуальности и свободы" (См.: Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986. С. 183, 231). Понимание Достоевским личности содержательно и глубоко. В "Зимних записках о летних впечатлениях" главным признаком высочайшего развития личности он называет "самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех... чтобы и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями" (Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 5. С. 7, 79). Проблема личностного начала в творчестве Достоевского неразрывна с его идеей диалектики свободы. В свободе и личности он видел светлые и темные стороны. Рассматривая их в контексте диалектики добра и зла, четко отделял их истинный, настоящий смысл от ложного. В романе "Братья Карамазовы" (1879-1880) Достоевский, решая глубокие и сложные вопросы человеческого бытия, в главе "Великий Инквизитор" доводит свою доктрину свободы до кульминации, выступая против католицизма и атеистического социализма как духовных притеснителей народа, попирающих идеалы свободы и личности. В романе "самый страдающий неверием атеист" Иван Карамазов, близкий по взглядам Великому Инквизитору, полагает, что "люди никогда не могут быть свободными и счастливыми", ибо человек по своей природе слаб, и "закон Христов для него невыносим", что Христова вера "вознесла человека гораздо выше, чем стоит он на самом деле". Человек устроен бунтовщиком, а бунтовщики не могут быть счастливы (Там же. Т. 14. С. 229; Т. 11. С. 296). Человек во имя выгоды и материальных благ (хлеба) сам лишает себя свободы послушанием, а "какая свобода, - говорит Великий Инквизитор, - если послушание куплено хлебом?.. Дайте ему волюшку, слабому человеку, сам ее принесет... свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы" (Там же. С. 231). Достоевский отвергает позицию неверия в человека и его свободу. Суть идей Инквизитора он характеризует как "презрение к человечеству под видом сознательной любви к нему". Во имя любви к человечеству вместо свободы и просвещения католицизм и социализм несут ему "закон цепей и порабощение хлебом, строят свой идеал насилия над человеческой совестью до "низведения человека до стадного скота". Вера в человека и его свободу торжествует у Достоевского. "В человеке, - говорит он, - таится великая сила, величайшая красота... величайшая чистота его... красота в правде бесспорной и осязательной, но подлинная суть человека в свободе и только в ней" (Достоевский Ф. М. Дневник писателя СПб , 1999. С. 500). Достоевский различает свободу аморальную ("разнузданность желаний", скрытая в глубине души "страсть к выгоде", к денежному обеспечению "самозамыкающего индивидуума", связанного с поверхностным утилитарным сознанием) и свободу подлинную, настоящую. "Настоящая свобода, - пишет он в "Дневнике писателя", - лишь в одолении себя и воли своей, так, чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтобы всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином" (Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 21. С. 67). Эту мысль о подлинной свободе и правде Достоевский полнее развертывает в очерке "Пушкин". "Смирись, гордый человек, - обращается он с мудрым советом к людям, не вставшим пока на праведный путь, - и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на народной ниве" - вот это решение по народной правде и народному разуму. "Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду... Победишь себя, усмиришь себя и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь, наконец, народ свой и святую правду его" (Достоевский Ф. М. Дневник писателя. С. 493). Раскрывая темные стороны души человеческой, глубинные основы зла, творящего беспредельный эгоизм, бесчеловечие, социально-экономическую, политическую бестолковщину, уничтожая свободу, Достоевский не хотел и не мог верить, "чтобы зло было нормальным состоянием людей". Он с уверенностью говорил о неиссякающем потенциале добра человеческого, противостоящего злу. В здоровых, неиспорченных инстинктах восприятия живой природы, живом ощущении Бога, как это можно заметить в людях типа князя Мышкина ("Идиот"), старца Зосимы, Алеши Карамазова ("Братья Карамазовы"), смешного человека ("Сон смешного человека"), Левина ("Война и мир" Л. Толстого) и др., по мнению писателя, заключена "тайна обновления для всех, та мощь, которая, наконец, установит правду на земле". Достоевский с оптимизмом говорил о грядущем поколении людей с неиспорченной идеей любовью и красотой: "Я безгранично верю в наших будущих и уже начинающихся людей, они пока не спелись, но они пока страшно разбиты на кучки и лагери в своих убеждениях, зато все ищут правды прежде всего... Поверьте, если они вступят на этот путь истинный, найдут его, наконец, то увлекут за собой всех и не насилием, а свободой... Вот этому надо поверить прежде всего и это надо уметь разглядеть" (Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 21. С. 63). Только с приходом нового поколения свободных людей изменится и социально-политическая среда: государство, система политического управления, общество в целом и мир человеческий. "Только сделавшись сами лучшими, - говорит писатель, - мы и среду исправим и сделаем лучшею. Ведь только этим и можно ее исправить"49. (Там же. Т. 21. С. 15). Эта реальная диалектика неизбежной смены старых условий новыми у Достоевского, как отмечалось выше, имела свои основания во внутреннем самосовершенствовании человеческой души, никогда не утрачивающей, согласно божественному замыслу, свою мотивацию к гармонизации человеческого бытия путем свободного волеизъявления, а не насилия. Именно эти религиозно-философские мотивы питали социально-политические взгляды великого писателя на человека, общество, государство, политическую власть, на их настоящее и будущее. Однако нельзя не заметить их противоречивость, как и всего мировоззрения Ф. М. Достоевского. Это объясняется тем, что писатель, находясь постоянно в творческом поиске форм изображения действительности, не всегда мог разобраться в многообразии противоположных его воззрению идейно-политических направлений. Мировоззрение писателя может быть правильно понято только в связи с многообразными, не исключая противоположных ему, идейными направлениями. Некоторые исследователи, справедливо указывая на синтетический характер идейных замыслов Достоевского, отмечают, что он как мыслитель не всегда укладывается в традиционное русло основных направлений общественно-политической и философской мысли своей эпохи. Как отмечает А. Штейнберг, в глубочайших тайниках его мысли "могут противостоять друг другу самые разнообразные по духу идеи”, носителями которых являются созданные по воле писателя-реалиста образы тех или иных социальных политических явлений. "Достоевский, - пишет он, - своим интересном исследовании "Система свободы Достоевского", - заставляет позитивизм развиться до смердяковщины, субъективный идеализм до преступления и бунта, коллективизм говорить языком шигалевщины, христианство воплотиться в безоружное рыцарство: он мыслит за тех и за других, и за третьих, он систематизирует все противоборствующие в современности мировоззрения... и мыслит целыми мирами" (Штейнберг А. Система свободы Достоевского. Берлин, 1923. С. 15). Достоевский делал попытку примирить славянофилов с западниками. Он призывал западников учиться у Пушкина "способности к синтетическому примирению противоположностей". Признавая подлинный универсализм гения Пушкина, примиряющий славянофильство с западничеством, Достоевский не сомневался, что проблема политических и культурных отношений между Россией и Западом вновь встанет особой силой перед русской общественностью. В объяснительном слове по поводу своей речи о Пушкине, произнесенной 8 июня 1880 г. на торжественном заседании Общества любителей российской словесности, Достоевский сформулировал главное условие, принятие которого снимет противостояние славянофилов и западников и "утвердит единение всех образованных русских людей" для будущей прекрасной цели: это "признание самостоятельности и личности русского духа, законность его бытия и человеколюбивое, всеединящее его стремление... к всечеловеческому братству" (Достоевский Ф. М. Дневник писателя. С. 488). Таков основной смысл его идеи всеохватывающего синтеза западного и русского духа. В заключение можно с уверенностью отметить следующее. В лице Достоевского мы, безусловно, находим провозвестника и защитника свободы, свободы личности, который был всегда на службе "девяти десятых русских" с верой, что все они "будут когда-нибудь образованы, очеловечены и счастливы". Как политический мыслитель, он понимал главное назначение политики - служить интересам народа и человечества. Достоевский признавал только такую политику, которая имеет прочные нравственные основы, независимо, к какому социальному, политическому течению, направлению она принадлежит. Великий писатель-реалист был уверен, что "все бесчестное неестественное в политике против нас и других, все противное истинным интересам нации рано или поздно уничтожится само собой" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 25. С. 183). Естественными составляющими политики должны быть честь, великодушие, справедливость, даже если это идет в ущерб ее интересам, интересам нации. Такова, по его мнению, "высшая политика для великой нации", такова высшая государственная цель (Там же. Т. 23. С. 65). Обладая глубокими и разнообразными знаниями, гениальным талантом, Достоевский, как никто другой проник в тайны человеческого духа, в его природу добра и зла. Великое учение о человеке имело определяющее значение в духовной жизни многих поколений, идущих по пути добра, противостоящего злу. Тем временем: |
|
Наталия Соллогуб 21 августа 2012
|
Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ, КАК СВЕРХ-МЫСЛИТЕЛЬhttp://www.rusrepublic.ru/2010-01-06-00-08-43/61-802002/445-2011-05-18-10-05-01Автор: Р.В.Бычков18.05.2011 12:03№80/2002 «У всех более глубоких и обширных умов этого столетия в основе их таинственной духовной работы в сущности лежало одно общее стремление - подготовить путь для этого нового синтеза и в виде опыта упредить европейца будущего: они были сынами своего «отечества» только с внешней стороны или в минуты слабости как, например, в старости,- они отдыхали от самих себя, становясь «патриотами»» (Ф.Ницше) «Могуча Русь, и не то ещё выносила… Кто верит в Русь, тот знает, что вынесет она всё решительно… Её назначение столь высоко, и её внутреннее предчувствие этого назначения столь ясно (особенно теперь, в нашу эпоху, в теперешнюю минуту, главное), что тот, кто верует в это назначение, должен стоять выше всех сомнений и опасений» (Ф.М.Достоевский) Как «народные» так и «антинародные» наблюдатели более или менее согласно отмечают рост националистических настроений в сегодняшней России (не следует, впрочем, рост этот чрезмерно преувеличивать, но не нужно его и преуменьшать). Вполне можно согласиться с суждением следующего рода: «Все наблюдатели признают, что после крушения Советской власти и тотальной самодискредитации постсоветского режима в области идеологии сложился вакуум. Его сегодня всё более уверенно и наступательно заполняет идеология национализма (не только русского), в которой массы ищут ответ на мучающие их вопросы и защиту от разнообразных угроз. Национализм востребован в качестве реакции и на внешнеполитические события (резкое наступление агентов глобализма), и на внутриполитическую ситуацию (унизительная зависимость России от внешних сил и от всевластия инородцев и компрадоров)» (см.: «Стратегия русского национально-освободительного движения» // «Национальная газета» №2’2002). Признавши, вослед процитированному документу, факт «уверенной и поступательной» востребованности идеологии национализма, признаем вместе с тем и правоту суждений ещё одного автора, разрабатывающего лево-радикальную версию русского национализма (национал-большевизм): «Идеи русского национализма переживают серьёзный кризис. Сразу отметим, что говорить следует именно о нескольких идеях, поскольку русский национализм не представляет собой единой законченной идеологии. Более того, политические принципы различных националистических партий часто настолько противоречат друг другу, что представить себе их союз невозможно даже гипотетически. Если в девяностые годы ещё существовали какие-то иллюзии о возможности объединения националистических сил для борьбы с общим врагом - «антинародным режимом», то за последние три-четыре года эти иллюзии окончательно развеялись. Расхождения в понимании этого врага, да и в самих мiровоз-зренческих установках оказались слишком глубокими» (А.Лапшин, «Ещё раз о национализме» // «Лимонка» №194). Указание на расхождение в мiровоззренческих установках представляется нам чрезвычайно важным, поскольку оно залегает глубже идейно-политических лозунгов и программ текущего момента и способно проявлять себя в полном смысле слова «по ту сторону правого и левого», в том числе правого и левого радикализма… В мiровоззренческом плане существуют два первоявленных типа, две первоустановки, от дней древних и доселе представляющих из себя как бы два «полюса притяжения» для людей принципиально-различных по своему духовному устроению. Исключительно удачным нам видится определение сих двух типов мiровоззрения, данное А.Дебориным (в своё время бывшим в Совдепии марксистским партляйтером в области философии). По аналогии с «линией партии» им они были обозначены как линия Демокрита и линия Платона. «Линия Демокрита» - с её воинствующим профанизмом, материализмом, атеизмом, плебейством (духовным и социальным) - была для марксистов интимно-своей, «классово-близкой». Они и сами принадлежали к данной «линии», будучи на то время её «последним словом», своего рода «суммой» тысячелетнего инволюционного развития заложенных в ней потенций. Тогда как «линия Платона» - с её мистериальностью, Богопочитанием, идеализмом, духовным и социальным аристократизмом - совершенно правильно была сопрягаема красными комиссарами от философии (типа упомянутого Абрама Деборина) с «мракобесной реакцией», с «царизмом», с «поповщиной и белогвардейщиной»… Несмотря на огромные перемены, произошедшие за истекшее столетие и в России и в мiре, в области первооснов мiровоззрения всё обстоит в точности таким же образом. Всё те же исконные «линия Платона» и «линия Демокрита» продолжают свой нескончаемый метаисторический «диспут». Нельзя сказать, что на ходе сего «диспута» никак не отражаются отмеченные социально-политические перемены изнутри и совне России,- так, например, «линию Демокрита» в современном русском национализме наиболее полно надлежит отождествить со всеми разновидностями буржуазного национализма. А буржуазный национализм - это, кстати, не только напрямую себя подобным образом самоаттестующий «национал-капитализм» (представленный, например, такими изданиями как «Национальная газета» или «Национальная республика»). «Буржуазность» надлежит понимать прежде всего как определённое состояние духа, даже скорее как духовную болезнь (недугующий коей, в принципе, не способен относиться к духу и всем духовным явления иначе, нежели как к материи). Подобным образом разумеваемая духовная буржуазность может являть себя в том числе и облечённой в одеяние и из «православно-монархических» лозунгов (как в случае с «Памятью», псевдоименной «Чёрной сотней» дегенерата Штильмарка и т.под.). В то время как «линия Платона» может подчас проявляться в непредсказуемых, непривычных до экстравагантности «лево-фашистских» формах (наглядный пример - НБП). Итак, линия разделения в современном русском национализме пролегает именно здесь - на межевой черте национализма буржуазного и национализма мистического. Отметим и то обстоятельство, что буржуазный национализм в России (несмотря на свою кажущуюся солидность и респектабельность) не имеет ровно никаких перспектив. Причём, перспектив не только, так сказать, потусторонне-метафизических, но и самых что ни на есть посюсторонне-политических. Вся наличествующая активность буржуазно-националистических сил есть не более чем «политика антракта». Так, напомним, определил современное ему буржуазно-националистическое «безумие» в западной Европе XIX столетия гениальный представитель «линии Платона» - Фридрих Ницше. Им сказано: «Благодаря болезненному отчуждению, порождённому и ещё порождаемому среди народов Европы националистическим безумием, благодаря в равной степени близоруким и быстроруким политикам, которые нынче с его помощью всплывают наверх и совершенно не догадываются о том, что политика разъединения, которой они следуют, неизбежно ещё является политикой антракта…». Этот «антракт» непременно закончится и когда это случится, настанет время другой политики, «великой политики» (как называл её Ницше); политики единонаправленной «линии Платона». Одним из величайших провозвестников её у нас в России был Фёдор Михайлович Достоевский (под влиянием коего находился в том числе и Ницше, о чём сам свидетельствовал неоднократно). В данной связи более чем характерны попытки «сбросить» Достоевского «с корабля современности» неоднократно за последнее время предпринимаемые адептами «национал-капитализма». Набор аргументов при этом довольно-таки немудрящ: чаще всего Фёдору Михайловичу вменяется в вину проповедание русской «всечеловечности», «всеотзывчивости» (что, по мнению «критиков», недалеко от интернационализма), что, дескать, служит препятствием к реализации наших национальных интересов и демобилизует нацию. Чаще всего поминается в данной связи знаменитая «пушкинская речь» писателя. Имеет смысл, поэтому, ещё раз вчитаться в сказанное там, дабы проверить добросовестность национал-капиталистической критики. Достоевский утверждает: «Настоящему русскому Европа и судьба великого арийского племени (выделено нами - Р.Б.) дороги так же, как и сама Россия, как судьба его родной земли, поскольку наш удел - всемiрность, причём добытая не мечом, а силой братства и братского стремления нашего к единению людей… О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И позднее, я верю в это, будущие русские люди поймут все до одного, что быть настоящим русским - это значит: стремиться внести окончательное примирение в европейские противоречия, показать выход европейской печали в своей русской душе, всечеловеческой и всеединящей, поместить в ней братской любовью всех братьев наших и в конце концов - сказать окончательное слово великой, общей гармонии, полного братского согласия всех племён по Христову евангельскому закону» («Дневник писателя» за 1880 г.). Существует замечательное сходство столь вдохновенно изложенного упования Ф.М.Достоевского на всебратское примирение и согласие «всех племён» белой Арийской Расы с проектом «Великой политики» Ф.Ницше, который последний рассматривал как главное в своём философском творчестве. Сошлёмся на изыскания современного исследователя А.Н.Мочкина, посвятившего данному предмету ряд содержательных работ (см.: Воля к власти как метаполитика и политическая философия Ницше // Критика немарксистских концепций господства и власти. М., 1987; «Великая политика» Ницше и современный политический «волюнтаризм» // Политические науки и политическая практика. М., 1984). Приведём в изложении указанного исследователя «экстракт» метаполитической философии Ницше: «Оставаясь долго незамеченной специалистами по изучению философии Ницше, поскольку она всегда была как бы на периферии его философской деятельности, концепция «великой политики» философа явилась квинтэссенцией его метафизики, его социально-политической воли, завещанной потомкам грядущих столетий как своего рода параллельная акция к реальной политике современности и господствующим тенденциям времени. Именно в этом смысле концепция «великой политики» предполагалась как вневременная, постисторическая концепция на все грядущие времена и как своего рода вечная политика, функционирующая в пульсациях и ритме «воли к власти» и «вечного возвращения того же самого». <…> А так как философ стремится создать «не современную философию, но вечную», не больше не меньше, то и масштаб обобщений и выводов соразмеряется только с такими явлениями, которые как бы олицетворяют саму эту вечность, вроде Римской империи в прошлом и России и её политики в настоящем. <…> Ф.Ницше увидел как раз только в России, где, по его мнению, осуществляется своего рода метафизика «воли к власти» не на уровне умозрительной конструкции, но в качестве реально существующей политической действительности, образца для подражания и функционирования». «Цель Ф.Ницше <…> - его стремление возродить новый духовный синтез всего, что осталось в Европе аристократического, противостоящего либерально-демократическому, националистически-окрашенному безумию,- для создания новой Европы, в которой засияют имена не только немецких <…> «аристократов духа»…». Несмотря на некоторую разность в «терминологии», представленные чаяния Ницше предельно близки упованиям Достоевского, с пророческой убедительностью заявлявшего: «Суть русского призвания - в открытии русского Христа мiру. Христа, Который неизвестен мiру, но Который сохранён в нашей Православной Церкви. По моему мнению, в этом вся сущность нашей могущественной будущей цивилизации и воскресения из мертвых всей Европы, в этом вся суть нашей могущественной жизни в будущем». [Хотя Ницше и подвергал нападкам «Христа», но, ежели дать веру в данном вопросе Достоевскому, поставленные нами кавычки вполне оправданны. Достоевский был убеждён: «В противодействие Западу нужно, чтобы засиял наш Христос, Которого мы сохранили, а Которого они и не знали». Потому-то Ницше, ополчаясь против «западного Христа», омрачённого и искажённого, имеет по-справедливости некоторое извинение. А восхищаясь Россией и поставляя её в образец осуществлённости метафизики «воли к власти», не исповедал ли он прикровенно с тем вместе и «русского Христа»? Ведь, согласно Достоевскому: «Христос - наша сила, наша русская сила»]. Справедливость сказанного особенным образом подтверждает случай Артура Мёллер ван ден Брука (лучшего, кстати сказать, переводчика Достоевского на немецкий язык), чья философия являет собой замечательный опыт духовного синтеза метафизики Достоевского и Ницше. Причём не только на уровне «метафизической конструкции» (хотя и здесь достижения сего ведущего теоретика «консервативной революции» изрядствуют - достаточно сказать, что его книга 1920-х гг. «Третий Райх» стала именем возникшей вскоре Великогерманской Империи Гитлера), но и в качестве «реально существующей политической действительности». И здесь достойны быть упомянутыми его попытки создать третье движение из тех, кто «правее правых и левее левых». Движение сие мыслилось А.М. ван ден Бруком как одновременно проевропейское и прорусское и строго антизападное, располагающееся, так сказать, по ту сторону как буржуазного либерализма так и буржуазного же национализма. В статье с характерным названием «Германия между Европой и Западом» А. Мёллер ван ден Брук утверждал: «Только у Германии достаточно сил привлечь Россию в Европу. Без Германии Россия будет отнесена к Азии. Однако, мы не можем отказаться от России. Она - Европа, она - христианская страна. Не может быть и речи, чтобы променять её на Португалию или даже на Францию, которая, кстати, всегда может стать второй Португалией. Движение европейских сил, сначала обращённое к Западу, сегодня направляется на Восток. И Германия - вновь движущая сила этого процесса» (см.: «Элементы» №3’1993). Вышецитированный нами Александр Мочкин резюмирует: «Именно в комментариях М. ван ден Брука Ф.М.Достоевский стал героем правой оппозиции как антилиберальный и антирационалистический писатель, своеобразный пророк Востока для Запада…». Ф.М.Достоевского перевели на немецкий язык именно ученики и последователи Ницше, «более того, Ф.М.Достоевского сделали духовным лидером самой консервативной революции, предтечей и пророком грядущего немецкого возрождения, восточной ориентации будущего Рейха». Обозревая сегодняшнее состояние европейских сил, с целью отыскать что-либо, что соответствовало «линии Платона», коей мы стараемся посильно следовать, - надлежит, по нашему мнению, остановиться на движении White Power, на движении Белого Сопротивления (у нас в России представленном, например, скинхедами, столь часто вкривь и вкось склоняемыми в последнее время в различных media). Нам представляется что всё преждесказанное есть своего рода идеальная «корневая система» для WP-идеологии. Ибо идея White Power принадлежит к тому же кругу идей, что и «великая политика» Ницше, идей, вырывающихся за рамки «узкого» национализма, полностью несовместимых с какой-либо разновидностью буржуазного «националистически-окрашенного безумия». Как справедливо отмечает один из идеологов названного движения Алексей Иваненко: «К настоящему времени скинхеды окончательно выходят за пределы традиционного политического правого спектра. Они начинают обозначать правительства своих стран как ZOG (Zionist Occupational Government - сионистское оккупационное правительство), провозглашают братство (Brotherhood) всех арийских скинхедов (Aryan Skinheads) и объявляют своей всемiрной эмблемой Кельтский Крест» (см.: «Бритоглавая Русь». К., 2001). Некоторым негативным наследием буржуазных западных национализмов последних веков является весьма укоренившееся там одновременно неприязненное и пренебрежительно-высокомерное отношение к России, что нельзя не признать существенным препятствием для реализации идеи всеарийского братства, «воскресения из мертвых всей Европы» (Ф.М.Достоевский). Однако перед лицом подлинной катастрофы, угрожающей самому «биологическому» существованию Белой расы, едва ли есть место воспоминаниям старых счётов (тем паче инициированных, говоря словами Ницше, «националистически-окрашенным безумием»). «О катастрофе, ожидающей белую расу, с отчаянием пишет известный консервативный политик П.Бьюкенен в книге «Смерть Запада», вышедшей в США в 2002 году и тут же ставшей бестселлером. Он предупреждает, что к середине XXI века белые будут составлять только 9 процентов населения Земли. Они перестанут быть большинством в Соединённых Штатах. Не лучше и положение русских - им придётся отступать с Дальнего Востока под натиском жёлтой расы». «Кто знает,- заключает только что процитированный нами А.Казинцев, - может быть, тогда мы с американцами действительно поймём друг друга»… Не иначе как самим Провидением Россия вновь поставляется на месте вершительницы судеб Европы и всего великого арийского племени. Мы видим как арийские идеалы захватывают всё большее и большее количество сторонников в России. Но дело отнюдь не только в актуальном количестве сторонников названных идеалов. Ибо, помимо прочего, - и «наши мёртвые нас не оставят в беде»… Все помянутые здесь нами «глубокие и обширные умы», пророки и предтечи русского и европейского возрождения: и Достоевский, и Ницше, и Мёллер ван ден Брук по-прежнему в боевом строю, в Русской Фаланге. И сие - ещё один залог (а есть и иные) того, что надобно встать выше всех «сомнений и опасений», что «будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия. Это будет, без сомнения, соблазн для всех сильных мiра сего и для торжествующих в мiре до сих пор, всегда с презрением и насмешкой смотревших на все подобные ожидания и даже не понявших, что можно серьёзно верить в братство людей, во всепримирение народов, в союз, основанный на началах служения всему человечеству, и, наконец, в само обновление людей на истинных началах Христовых» (Ф.М.Достоевский). (Опричное Братство св. преп. Иосифа Волоцког |