А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
ее нетленно чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.

И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы - ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.

Ольга Берггольц. 1962 год.

Удивительное поколение!
    Вполне закономерно, что в  роковых сороковых, в 41-м оно стало поколением добровольцев.
Из воспоминаний Ю.Друниной: «Когда началась война, я ни на минуту не сомневаясь, что враг будет молниеносно разгромлен, больше всего боялась, что это пройдет без моего участия, что я не успею попасть на фронт. Страх «опоздать» погнал меня в военкомат уже 22 июня».
А ведь это была девочка, выросшая в городе, в интеллигентной семье, девочка, которой до совершеннолетия не хватало целых двух лет. Поэтому, сначала она работала в госпитале, а потом пошла, рыть окопы.
    Из воспоминаний Ю.Друниной: «Уже через пол часа на моих руках образовались кровавые мозоли.…Спали в холодных сараях…» Десятиклассница, она начала свой путь по дорогам Великой Отечественной войны. Первый шаг к фронту был сделан в госпитале, она работала по совету отца, затем в Хабаровской школе младших авиаспециалистов, где получила первую премию за литературную композицию. И, наконец, в звании третьего санинспектора в 1943 году ее направили на Белорусский фронт. По пути на вокзал крутились строки: «Нет, это не заслуга, а удача – стать девушке солдатом на войне…», которые через некоторое время вылились в стихотворение:

Нет, это не заслуга, а удача –
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!...
****
Мне близки армейские законы,
Я не даром принесла с войны
Полевые, мятые погоны
С буквой «Т» - отличьем старшины.
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала на пролом.
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала-
Научилась верности в бою.
*****

Только что пришла с передовой,
Мокрая, замерзшая и злая.
А в землянке нету никого.
И дымится печка, затухая.
Так устала – руки не поднять.
Не до дров, согреюсь под шинелью.
Прилегла, но слышу, что опять
По окопам нашим бьют шрапнелью.
Из землянки выбегаю в ночь,
А навстречу мне рванулось пламя,
Мне навстречу – те, кому помочь
Я должна спокойными руками.
И за то, что снова до утра
Смерть ползти со мною будет рядом,
Мимоходом: «Молодец, сестра!»
Крикнут мне товарищи в награду.
Руки мне протянет после боя:
«Старшина, родная, как я рад,
Что опять осталась ты живою».

   Дивизия оказалась в кольце.… Двадцать три человека, и Юлия в том числе, вырвались из окружения. Тринадцать суток, тринадцать дней и ночей выходили к своим. «Мы шли, ползли, бежали, натыкаясь на немцев. Теряя товарищей. Опухшие, измученные, ведомые одной страстью – пробиться!»
Я только раз видала рукопашный.
Раз - наяву, и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Это не просто слова. Цена им – жизнь. Под обстрел, в холод, в грязь. Ни на секунду не возникло у нее сомненья: «А нужно ли снова возвращаться в пекло, под пули?» Она знала – ее место там, на передовой.

   Она переносила все тяготы фронтовой жизни и как будто не замечала их. Перевязывала окровавленных, искалеченных людей, видела трупы, мерзла, голодала, по неделе не раздевалась и не умывалась, но оставалась романтиком».

До сих пор, едва глаза закрою,
Снова в плен берет меня война.
Почему-то нынче медсестрою  
Обернулась в памяти она:
Мимо догорающего танка,
Под обстрелом, в санитарный взвод,
Русая, курносая славянка
Славянина русского ведет.
Из воспоминаний Ю.Друниной: «На передовой никто не вытягивался, не козырял, не печатал строевым перед старшим по званию – это было бы просто смешно. Да, как это ни парадоксально, на передовой мы дышали воздухом свободы».
Эту мысль в своих стихах подхватывает и Ольга Бергольц:

В грязи, во мраке, в холоде, в печали,
Где смерть, как тень, влачилась по пятам,
Такой свободой бурною дышали,
Что внуки позавидовали б нам.
Юлией владело тогда счастливое сознание, что она «делает основное дело своей жизни».
Очень горько прозвучат потом строчки, написанные поэтессой уже после войны:

Могла ли я, простая санитарка,
Я, для которой бытом стала смерть,
Понять в бою, что никогда так ярко
Уже не будет жизнь моя гореть?
Могла ли знать в бреду окопных буден,
Что с той поры, как отгремит война,
Я никогда уже не буду людям
Необходима так и так нужна?

Но «странная, непонятная для других болезнь» - «фронтовая ностальгия» уже преследовала ее.

Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив, и кто отнят войной.
И хотя пятилетки бегут торопясь,
Все тесней эта связь, все прочней эта связь.
Я – связная, пусть грохот сражения стих:
Донесеньем из боя остался мой стих –
Из котлов окружений, пропастей поражений
И с великих плацдармов победных сражений.
Я – связная, бреду в партизанском лесу,
От живых донесенье погибшим несу:
«Нет, ничто не забыто, нет, никто не забыт
Даже тот, кто в безвестной могиле лежит».

Когда проходят с песней батальоны,
Ревнивым взглядом провожаю строй –
И я, шагала так во имя оной
Военной медицинскою сестрой.
Эх, юность, юность! Сколько отмахала
Ты с санитарной сумкой на боку!
Ей – богу, повидала я немало
Не на таком уж маленьком веку.
Но ничего прекраснее нет, поверьте,
А было всяко в жизни у меня!
Чем защитить товарища от смерти
И вынести его из - под огня!

Мы вернулись. Зато другие…
Самых лучших взяла война.
Я окопною ностальгией
Безнадежно с тех пор больна.
Потому – то, с отрадой странной,
Я порою, когда она,
Трону шрам стародавней раны,
Что под кофточкой не видна.
Я до сердца рукой дотронусь,
Я прикрою глаза, и тут  
Абажура привычный конус
Вдруг качнется, как парашют.
Вновь засвищут осколки тонко,
Вновь на черном замру снегу…
Вновь прокручивается пленка –
Кадры боя бегут в мозгу.

  С войны Юлия Друнина принесла не только ностальгию, но и презрение к роскошеству, верность к дружбе и любви, преданность армии.

Сколько силы
В обыденном слове «милый»!
Как звучало оно на войне!
Не красавцев война нас любить научила –
Угловатых суровых парней.
Тех, которые, мало заботясь о славе,
Были первыми в каждом бою.
Знали мы – тот, кто друга в беде не оставит,
Тот любовь не растопчет свою…

Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью –
Как норковую шубу я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги потерлись – не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…

Война не уничтожила в ней способность любить и ненавидеть, тонко чувствовать добро и переживать за все, что происходит вокруг.

Мы не очень способны на «ахи», да «охи»
Нас «на прочность» не зря шептала война,
Мы суровые дети суровой эпохи:
Обожгла наши души она.
Только правнуки наши далекие судьи,
Ошибутся, коль будут считать,
Что их прадеды были железные люди,
Самолетам и танкам подстать
Нет, неправда, что души у нас очерствели
(Такова, мол, дорога бойца).
Под сукном грубошерстным солдатских шинелей
Так же трепетно бьются сердца.
Так же чутки и к ласке они и к обиде,
Так же вдруг в несчастье верны.
Тот умеет любить, кто умел ненавидеть
На седых пепелищах войны.

Я, признаться, сберечь не сумела шинели –
На пальто перешили служивую мне.
Было трудное время…. К тому же хотели
Мы скорее забыть о войне…
Я пальто из шинели давно износила,
Подарила я дочке с пилотки звезду.
Но коль сердце мое тебе нужно Россия,
Ты возьми его, как в 41 – м году.

   Их воспоминаний Ю.Друниной: «Судьбу поэтов моего поколения можно назвать одновременно и трагической, и счастливой. Трагической потому, что в наше отрочество, в наши дома и в наши такие еще не защищенные, такие ранимые души ворвалась война, неся смерть, страдание, разрушение. Счастливой потому, что, бросив нас в самую гущу народной трагедии, война сделала гражданскими даже самые интимные наши стихи. Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».

Не знаю, где я нежности училась,
Об этом не расстраивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя
В моих глазах – обугленного трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова нецелованные губы
Израненный парнишка закусил.
Нет! Мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.
А вечером над братской могилой
С опущенной стояли головой.
Не знаю, где я нежности училась, -
Быть может, на дороге фронтовой.


Эта война протянулась для Ю. Друниной на всю жизнь, стала мерилом всех человеческих ценностей.

Я родом не из детства –
Из войны.
И потому, наверное,
Дороже, чем ты
Ценю и счастье тишины,
И каждый новый день,
Что мною прожит.
Я родом не из детства –
Из войны.
Раз, пробиваясь партизанской тропкой,
Я поняла навек,
Что мы должны
Быть добрыми
К любой тропинке робкой.
Я родом не из детства –
Из войны.
И, может, потому – незащищенней
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя шершавые ладони.
Я родом не из детства –
Из войны.
Прости меня –
В том нет моей вины…

Смешная, наивная, трогательная

ЮЛИЯ Друнина была человеком очень последовательным и отважным. Выросшая в городе, в интеллигентной семье, она вопреки воле родителей девчонкой в 1942 году ушла на фронт. После тяжелого ранения — осколок едва не перерезал сонную артерию, прошел в двух миллиметрах от нее — снова ушла на фронт добровольцем…

Мы встретились в конце 1944 года в Литературном институте им. А. М. Горького. После лекций я пошел ее провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых
сапогах, в поношенной гимнастерке и шинели. Ничего другого у нее не было.

Мы были студентами второго курса, когда у нас родилась дочь Лена. Ютились в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь.

В быту Юля была, как впрочем, и многие поэтессы, довольно неорганизованной. Хозяйством заниматься не любила. По редакциям не ходила, даже не знала, где многие из них находятся и кто в них
заведует поэзией. Лишь иногда, услышав, что я или кто-то из студентов собирается пойти в какой-нибудь журнал, просила: «Занеси заодно и мои стихи…»

Бьют часы, возвестившие осень:
тяжелее, чем в прошлом году,
ударяется яблоко оземь -
столько раз, сколько яблок в саду.

Этой музыкой, внятной и важной,
кто твердит, что часы не стоят?
Совершает поступок отважный,
но как будто бездействует сад.

Все заметней в природе печальной
выраженье любви и родства,
словно ты - не свидетель случайный,
а виновник ее торжества.

Последний день живу я в странном доме,
чужом, как все дома, где я жила.
Загнав зрачки в укрытие ладони,
прохлада дня сияет, как жара.

В красе земли - беспечность совершенства.
Бела бумага.
Знаю, что должна
Блаженствовать я в этот час блаженства.
Но вновь молчит и бедствует душа.

Смущаюсь и робею пред листом
бумаги чистой.
Так стоит паломник
у входа в храм.
Пред девичьим лицом
так опытный потупится поклонник.

Как будто школьник, новую тетрадь
я озираю алчно и любовно,
чтобы потом пером ее терзать,
марая ради замысла любого.

Чистописанья сладостный урок
недолог. Перевернута страница.
Бумаге белой нанесен урон,
бесчинствует мой почерк и срамится.

Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,
я безрассудно и навечно кану,
одна среди сияющих листов
неся свою ликующую кару.