На донышке души любовь твоя уснула.
За окнами кружит игривая метель.
Я к спящему тебе украдкою прильнула,
Оберегая сон твой зыбкий от потерь.

Снежинкою в руке растаяли обиды.
И солнца зимний луч -  сквозь занавеску дней.
Ладонью по щеке, родной такой, небритой
Я нежно проведу, стирая боль ночей.

Пускай часы стучат, минуты не жалея.
И  празднует любовь заснеженный Париж.
Я в сны твои войду мелодией апреля.
Останусь навсегда, пока ты тихо спишь.

Любовью, как пледом, укрою тебя среди ночи.
Целуя, забуду печали, обиды и боль.
Я знаю, сейчас ты с другой. Она счастлива очень.
Она, как и я, быть любимой хотела тобой.

Закрою глаза. Обниму тебя нежностью верной
И мысленно больше тебя никуда не пущу.
Когда тебя нет, она так же мечтает, наверно…
И шепчет сквозь ночь: «Я люблю… возвращайся… прощу…»

И снова в груди застучит одинокое сердце,
Плененное голосом ветра  в объятьях зари.
Она, как и я, просто ждет и мечтает согреться
От вечного холода неразделенной любви.

Запутался в поступках и делах,
В любви, что быть твоей не захотела.
В душе живут сомнение и страх.
А  я  к  тебе  еще  вчера  летела…

Осенний  дождик  по стеклу  витрин
Рисует   бесконечные  узоры.
А  ты  стоишь на площади один,
Лишь  вспоминая  наши  разговоры.

Бреду  по  одиночеству  к  весне.
Твой  аромат, как кислород, вдыхая.
Сегодня  мы  с  тобой  уже  не те -
Ты где-то в сентябре. А я жду мая.

Ты полюби меня посмертно...
При жизни можешь не любить.
Я улетаю безответно
В страну, где сердце будет жить…

Ты почитай мои куплеты,
Когда уснет моя заря,
Когда зима кусочек лета
Оставит в сердце декабря.

Ты пригласи меня на танец
В весеннем плаче тополей.
Мой бледно-шелковый румянец
Влечет наивностью своей.

Ты полюби меня посмертно...
Запомни юности глаза.
Тебе скажу я откровенно:
Любить при жизни так  - нельзя...

Открой меня ключом скрипичным,
Сыграй мелодию любви.
Она усталым криком птичьим
К  тебе вернется. Позови.

Открой меня дождем весенним
И распахни небес печаль.
Я стану сказочным твореньем -
Мечтою, что стремится вдаль.

Открой меня в потоке ветра,
Усталую листву сорви.
Лучами солнечного света
Меня обратно позови.

Открой меня аккордом ночи,
Рассветом утренней зари.
Сыграй любовь, ей больно очень
Читать по нотам - Се-ля-ви.

Больная черепаха ползучая эпоха,
смотри: я - горстка праха, и разве это плохо?

Я жил на белом свете и даже был поэтом,
попавши к миру в сети, раскаиваюсь в этом.

Давным-давно когда-то под песни воровские
я в звании солдата бродяжил по России.

Весь тутошний, как Пушкин или Василий Теркин,
я слушал клеп кукушкин и верил птичьим толкам.

Я - жрец лесных религий, мне труд - одна морока,
по мне, и Петр Великий не выше скомороха.

Как мало был я добрым хоть с мамой, хоть с любимой,
за что и бит по ребрам судьбиной, как дубиной.

В моей дневной одышке, в моей ночи бессонной
мне вечно снятся вышки над лагерною зоной.

Не верю в то, что руссы любили и дерзали.
Одни врали и трусы живут в моей державе.

В ней от рожденья каждый железной ложью мечен,
а кто измучен жаждой, тому напиться нечем.

Вот и моя жаровней рассыпалась по рощам.
Безлюдно и черно в ней, как в городе полнощном.

Юродивый, горбатенький, стучусь по белу свету
зову народ мой батенькой, а мне ответа нету.

От вашей лжи и люти до смерти не избавлен,
не вспоминайте, люди, что я был Чичибабин.

Уже не быть мне Борькой, не целоваться с Лилькой,
опохмеляюсь горькой. Закусываю килькой.

И вижу зло, и слышу плач,
и убегаю, жалкий, прочь,
раз каждый каждому палач
и никому нельзя помочь.

Я жил когда-то и дышал,
но до рассвета не дошел.
Темно в душе от божьих жал,
хоть горсть легка, да крест тяжел.

Во сне вину мою несу
и - сам отступник и злодей
безлистым деревом в лесу
жалею и боюсь людей.

Меня сечет господня плеть,
и под ярмом горбится плоть,
и ноши не преодолеть,
и ночи не перебороть.

И были дивные слова,
да мне сказать их не дано
и помертвела голова,
и сердце умерло давно.

Я причинял беду и боль
и от меня отпрянул Бог
и раздавил меня, как моль
чтоб я взывать к нему не мог.