Судьбе не крикнешь: Чур-чура, не мне держать ответ!
Что было родиной вчера, того сегодня нет.
Я плачу в мире не о той, которую не зря
назвали, споря с немотой, империею зла,
но о другой, стовековой, чей звон в душе снежист,
всегда грядущей, за кого мы отдавали жизнь,
С мороза душу в адский жар впихнули голышом:
я с родины не уезжал, за что ж ее лишен?      
Какой нас дьявол ввел в соблазн и мы-то кто при нем?
Но в мире нет ее пространств и нет ее времен.
Исчезла вдруг с лица земли тайком в один из дней,
а мы, как надо, не смогли и попрощаться с ней.
Что больше нет ее  понять, живому не дано:
ведь родина - она как мать, она и мы - одно...
В ее снегах смеялась смерть с косою за плечом
и, отобрав руду и нефть, поила первачом.
Ее судили стар и мал, и барды, и князья,
но, проклиная, каждый знал, что без нее нельзя.
И тот, кто клял, душою креп и прозревал вину,
и рад был украинский хлеб молдавскому вину.
Она глумилась надо мной, но, как вела любовь,
я приезжал к себе домой в ее конец любой.
В ней были думами близки Баку и Ереван,
где я вверял свои виски пахучим деревам.
Ее просторов широта была спиртов пьяней...
Теперь я круглый сирота по маме и по ней.
Из века в век, из рода в род венцы ее племен
Бог собирал в один народ, но божий враг силен.
И, чьи мы дочки и сыны во тьме глухих годин,
того народа, той страны не стало в миг один.
При нас космический костер беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор, проматерили дух.
К нам обернулась бездной высь, и меркнет Божий свет...
Мы в той отчизне родились, которой больше нет.