Владимир поднялся и прошелся по комнате, тщательно
анализируя свое состояние, и пришел к выводу, что в случае, если придется снова
с кем-нибудь драться, боеспособность несильно снижена. Дырка в боку – самое
серьезное, так ведь можно постараться не очень вертеться, чтобы не тянуть швы.
К боли легко привыкнуть, если о ней не думать, а вот координация движений
сильно разладилась. Сотрясение у него легкое – всего-то вторая степень, но зато
их, то есть сотрясений, уже два. Таня спала, устроившись в кресле. Ей же нельзя
терять кровь! И без того кровообращение ни к черту, а тут еще и рана. Если она
пройдет несколько шагов – она упадет. Правда, к счастью, ходить Таня не
порывалась – нога ее не слушалась. Андрюха тоже по стенам ползает. Им
понадобиться как минимум, несколько дней, чтобы прийти в себя и суметь хоть что-то
сделать. А Машу лучше бы пристроить, пока что, к Федору – там ее не найдут. К
Радде нельзя, слишком опасно.
— Больно? – Словно догадавшись, что он думает о ней, Маша
подняла голову от книжки и поймала его взгляд. – Вы будьте осторожнее.
— Непременно. – Владимир подошел и сел рядом с ней на
диван. – А что ты читаешь?
— Вот. – Маша явно смутилась и показала ему обложку
книги. «Б. Полевой, "Повесть о
настоящем человеке"», прочел Владимир. Книжка была старая, зачитанная,
но неистрепанная, будто хозяйка обращалась с ней предельно аккуратно.
— Хорошая книга, – сказал он. – Я ее в детстве очень
любил.
— А сейчас?
— И сейчас тоже. Многому учит.
Они впервые разговаривали, с тех пор как познакомились, и
ощущение было очень странное. Владимир успел привыкнуть к девочке, но и
привыкнуть к тому, что она постоянно молчит и прячется. А теперь она вдруг
заговорила.
Маша помолчала и тихонько произнесла:
— Это из-за меня вас ранили.
— И вовсе даже не из-за тебя. Неправда.
— Правда. – Маша съежилась и прижала к груди книгу, будто
стараясь ее от кого-то защитить. Странный жест, подумал Владимир. Ей, что,
читать не давали?.. – Если бы не я, он бы и не приставал к вам.
— Так мы же сами на это подписались. А в этом виновата
исключительно наша неосторожность. Знали ведь, на что идем. Не вини себя.
— А почему? – Маша подняла янтарные глаза. – Вам меня
жалко?
— Жалеть можно только низшее существо. А ты не такая. –
Владимир осторожно отнял ее ладошку от груди. – Книга у тебя в руках...
помнишь, о чем там говорится? Ее герои никогда не бросают товарищей в беде. Вот
и мы не бросили.
— Но они были товарищами, – заметила Маша. – А вы меня
даже не знали.
— А нам все хорошие люди – товарищи. – Владимир улыбнулся.
– Мы же с тобой соотечественники, а значит, товарищи. Знаешь, что означает это
слово?
Маша мотнула головой и вопросительно уставилась на него.
Владимир осторожно переменил позу и пояснил:
— Это древнее русское слово, обозначающее членов
братства, либо одного народа, либо полка. Товарищи – больше, чем друзья.
Товарищей объединяет общая кровь и общая цель, общие идеалы.
— А какая у нас цель? – простодушно уточнила Маша.
Владимир рассмеялся.
— Наша общая цель – благо нашей Родины. Как в этой
книжке.
— Но у нас нет войны.
— А вдруг, будет. И тогда мы все встанем под одни
знамена. Но, в общем-то, каждый день в жизни – это своеобразная маленькая
война. С врагами, просто с обстоятельствами, с самим собой.
— С самим собой? А зачем?
— Чтобы совершенствоваться. Нам приходится вести
настоящую войну со своими слабостями и недостатками... Не грызи ногти. Вот
видишь! Этот бой – самый трудный. Многие его проигрывают. Ведь очень тяжело
избавиться даже от глупой привычки. А знаешь, почему? Потому что кажется, будто
за себя не несешь ни перед кем ответственности. Но это не так. Тебя окружают
разные люди, и ты тоже своеобразно влияешь на них. Поэтому здесь тоже есть
ответственность. Какой ты есть – таким и будет твое окружение, ведь мы все
помогаем друг другу, где-то в мелочах, где-то – в чем-то более глобальном. Я же
сказал, не грызи ногти.
Маша вздрогнула и втянула голову в плечи, зачем-то сунув
руки подмышки, но при этом ухитрившись не выронить книгу.
— Ты чего? Я на тебя не ругаюсь. Я просто советую.
Голос у Владимира был спокойный, уверенный и теплый, и
Маша заметно расслабилась.
— Простите, – сказала она.
— За что? Слушай, а ты ведь рисуешь, да? Я видел у тебя
карандаши.
Маша кивнула.
— Можно поглядеть?
Маша кивнула вторично и живо вскочила, потянулась за
своим рюкзаком.
— А вы смеяться не будете?
— Не буду. Обещаю.
— Вот. – Девочка извлекла потрепанный альбом и
распрямилась. – Да вы не вставайте. Я сама подойду.
— Благодарю.
Маша устроилась возле него на диване и, положив альбом на
колени, раскрыла первую страницу. Руки у нее были худенькие, пальцы длинные,
как у творчески одаренного человека. На запястьях переливались радужные разводы
еще не заживших синяков.
— Вот, – начала она. – Это мой дом. Я там живу иногда,
когда совсем плохо. Вот здесь растут цветы. А это – лошадь. Она по ночам
улетает на Луну, чтобы пастись...
Цветы были сиреневые, а лошадь крылатая. На окнах
деревянного домика-сруба висели тщательно прорисованные занавески в горошек.
Владимир невольно представил солнечную полянку на краю леса, тихое фырканье и
трепетание перьев на ветру, журчание ручья, хлопанье утиных крыльев и запах
волшебных сиреневых цветов – он был терпкий и мягкий, как Ласточкины духи. А
труба тянула тоненькой струйкой ароматного дыма от березовых поленьев, и было
совсем неважно, что Маша не знала о том, что летом в деревенских домах не топят
печь. Мир вспыхнул перед глазами – радужный, светлый, яркий. Волшебный. В нем
не было влетающих в окно гранат и плохих людей, тоскливой безысходности и боли
от побоев. В нем вообще не знали насилия.
— А вот там, в лесу, живут феи, – рассказывала Маша. –
Ночью они танцуют на поляне, и светят маленькими фонариками. Это очень красиво!
Она как будто забыла и про своего отчима, и про огромный
город за окном, и про Мишкину комнату. Она была там. Должно быть, она частенько туда пряталась... Владимир рассматривал
рисунки и думал, что должен обязательно поправиться, только для того, чтобы не
позволить больше никому мучить девочку с янтарными глазами и ее волшебным придуманным
миром, где танцуют феи. Никогда. Ведь больше некому ее защитить.
Маша неожиданно закрыла альбом и поглядела на него.
— А хотите, я вам тоже нарисую дом? Мы там будем жить все
вместе.
Владимир тряхнул головой, неохотно возвращаясь в
реальность, и улыбнулся.
— Ну, давай. Благодарю... А кто там еще будет?
Маша подняла глаза к потолку и принялась старательно и
глубокомысленно загибать пальцы.
— Ну, вы, Ласточка и я. Вы будете муж и жена...
— Ой... – Владимир едва с дивана не свалился. –
Ласточка?.. Моя жена?.. Звучит неплохо...
— Ну, да. – Маша удивленно обернулась к нему. – Вы же ее
любите.
— А ты откуда знаешь?
— Ну, я же не слепая! – с чисто детской
снисходительностью широко улыбнулась Маша. При этом на лице у нее было написано
что-то вроде «я же не ребенок – а вы со мной как с маленькой, ох уж эти
взрослые со своими тайнами».
— Надо вначале у нее спросить, хочет ли она быть моей
женой, – улыбнулся Владимир.
— Ой, ну, разумеется, хочет! – отмахнулась Маша. – Вот,
хотите, она проснется – и мы у нее спросим. Потом, там будет Эндра, Андрюха и
тетя Радда. Они будут наши соседи. Это будет большой дом, чтобы все
поместились. А хотите, я буду вашей приемной дочкой? Ну, как будто мы так
играем. Только мы маму тоже возьмем...
— Обязательно возьмем, – заверил Владимир. Маша радостно
схватила карандаши.
Байкер невольно улыбнулся, глядя на нее. Маша старательно
рисовала прямоугольник сруба для будущего дома. Потом принялась за окошки.
Окошек было много – дом действительно выходил большим, чтобы всем хватило
места.
Андрюха тоже листал альбом – только Мишкин – и
разглядывал наброски. Они ему понравились. Они были живые и быстрые. С одного
неожиданно глянула смеющаяся Эндра с непослушными завитками волос, упавшими на
лоб. Продолговатые глаза весело щурились. Рисунок был карандашный, но его и не
нужно было расцвечивать, и так было ясно, что волосы – медно-рыжие, а глаза –
оттенка травяной зелени. Это было видно даже без красок. Андрюха вспомнил рыжую
в подробностях и вздохнул – без нее было как-то скучно. За те несколько дней,
что они были знакомы, он успел убедиться – если ему будет плохо – она окажется
рядом.
Байкер тряхнул головой и перекинул рисунок Владимиру.
— Рыжий, глянь.
— Неплохо. – Владимир наблюдал из окна, как какой-то бомж
роется в контейнере помойки. Лица с такого расстояния не было видно. – Грязь – это способ остаться чистым...[1]
— Чего? – удивился Андрюха. Владимир вздрогнул и
отвернулся от окна.
— Нет, ничего. Как ты себя чувствуешь?
— Хреново.
Маша мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Андрюха
покосился на нее.
— Рыжий, почему тебе все доверяют? Даже такие...
Владимир пожал плечами.
— Ну, я пока что, никого не предавал.
— Она-то об этом не знает.
— Чувствует, – повернулся к нему Владимир.
— А я, что, предавал, что ли? – насупился Андрюха.
— А ты бы перестал изображать из себя дикобраза.
— Это как понять?
— Фигурально.
— А я не понимаю. Тоже мне, сен-сей – еще скажи, что я,
мол, сам должен осознавать свои ошибки.
— Не скажу, – улыбнулся Владимир. – Я имел в виду иголки.
— Иголки?
— Иголки.
Андрюха возмущенно фыркнул, что, вероятно, обозначало его
отношение к логике рыжего, и перевел взгляд на увлеченно рисующую Машу. Щеки у
нее разрумянились, глаза оживленно заблестели. Должно быть, она представляла,
как там все будет, в волшебном мире.
— Надо бы ее к Федору отправить, – сказал Владимир.
— Зачем? Она привыкла к нам. А тут – новый дом, новые
люди. Она же испугается.
— По-моему, если нагрянут менты и вытащат ее отсюда за
шкирку – она испугается еще больше, – заметил Владимир.
— Да уж, – признал Андрюха. – А кто ее повезет? Ни ты, ни
я на байк сесть не сможем. Не говоря уже об общественном транспорте.
— Это верно, – усмехнулся Владимир.
— Можно попросить кого-нибудь из цыган. Тут езды всего
двадцать минут, ничего не случится. А у них наверняка есть машина. Или
позвонить Федору, чтоб заехал.
Маша погрызла карандаш и на секундочку подняла голову.
— У вас, – сказала она Владимиру, – на окнах будут
красные занавески. Нравится? У меня – синие. А у Андрюхи с Эндрой – зеленые…
— Это почему это у меня с Эндрой? – чуть не слетел с
кресла Андрюха. – Эй-эй, что за намеки?
Маша удивленно поглядела на него и простодушно пояснила:
— Просто места больше не хватает. А что особенного?
Товарищи же могут жить в одной комнате?
— Ну… Товарищи – могут, – дозволил Андрюха.
— Ну, вот, – удовлетворенно резюмировала Маша, возвращаясь
к работе. Владимир рассмеялся.
— Ты чего так не любишь Эндру? – поинтересовался он.
— Не люблю? Кто сказал, что я не люблю конкретно Эндру?
Просто я не люблю в жопу ужаленных в целом.
— Кошмар, – насмешливо произнес Владимир. – Мое сердце
разбито.
— А по-моему, твоя любовь к неприятностям очень даже
взаимна. Им льстит твое внимание.
— Ну, тогда я спокоен.
— Ага. Это у тебя, похоже, хроническое. Даже если на
Землю упадет огромный метеорит, ты будешь улыбаться и любоваться на красивые
огоньки.
— И назову этот метеорит Андрюхой.
Хлопнула дверь – вернулся Мишка. Таня моментально
проснулась и уселась, растирая виски.
— Ну, как вы тут? – Вольный художник заглянул в комнату. –
Не скучали?
— Не очень, – ответил за всех Владимир. – У тебя тут
преемники появились. Подрастающее поколение.
Маша застенчиво прикрыла рисунок ладошкой, продолжая при
этом сосредоточенно над ним сопеть. Она рисовала дверь, а это занятие требовало
внимания. Мишка удивленно обернулся к ней, но тут же понимающе улыбнулся и
мешать не стал. Вместо этого полез под стол – сунуть штепсель в розетку, чтобы
можно было включить компьютер. При этом он на ходу умудрялся снимать куртку.
— А вот… – художник на секундочку выглянул из-под стола и
выложил на стул новенький диск. Потом вылез целиком и нажал кнопку включения.
Тихонько зашумели вентиляторы охлаждения. – Только я не знаю, как ею
пользоваться. Я таким никогда не занимался.
— Я знаю. – Владимир ухитрился подняться и подойти к
столу. – Сейчас найдем...
Таня поудобнее устроилась в кресле, жалея, что ей с ее
места не видно монитор – она хотела непосредственного участия во всех событиях.
Ничего не делать было невыносимо тяжело – особенно когда другу понадобилась
помощь. Владимир улегся на стол, голова у него кружилась, а компьютер
загружался медленно. Андрюха тоже завозился, а Маша, как самый разумный человек
в компании, продолжала рисовать, прекрасно осознавая, что в этом деле она явно
бесполезна. Компьютер издал музыкальный звон.
Мишка уселся за стол. Андрюха заметил, что студент уже
успел обзавестись новыми очками, правда, они плохо подходили – он все равно
щурился. Зашуршал дисковод – Мишка
поставил диск. На мониторе появилось окошко загрузки.
— Ласточка, сиди, – строго одернул Владимир, заметив, что
Таня пытается подобраться поближе.
— Чтобы сесть, надо что-нибудь украсть,– обиженно
буркнула Таня.
— Необязательно. Кому-то достаточно просто нарушить
комендантский час.
— Вот возьму и нарушу, будете знать. – Таня осторожно
выбралась из кресла и встала рядом, для надежности обхватив Владимира за плечи
и дожидаясь, пока в глазах перестанет темнеть.
— Я тебе буду сигареты присылать... Ласточка, сядь,
пожалуйста, кому сказал.
— Мне.
— Вот ты и сядь.
— Не буду.
Звонок раздался неожиданно, громким щебетанием оповестив
о приходе гостей. Все вздрогнули. В последнее время они успели заработать
нехорошее предчувствие от дверных звонков. И телефонных тоже.
Повисла пауза. Звонок защебетал вторично.
— Это… это… – Мишка нерешительно поднялся. – Я открою.
— А, может, не надо? – предложила Таня. – Никого нет
дома.
— Ну уж, нет, – неожиданно гордо выпрямился студент. – Я
в своем доме прятаться не собираюсь.
— Еще один псих, – обреченно вздохнул Андрюха. Владимир
подобрался, машинально проверяя фиксатор на ножнах.
Мишка вышел. Щелкнул дверной замок. Послышалось шуршание.
Все напряглись. Маша подобралась к Владимиру и взяла его за руку.
— Ми-ишенька! – донеслось из коридора радостное, – ну,
ясно, уже успел похудеть! А мы, вот, с отцом на день раньше.
— Хватит с меня отдыхать, – подтвердил мужской голос. –
Работать пора. Михаил, а почему ты не в институте, кстати?
В комнату вошла аккуратная, уже немолодая женщина с
полуседыми волосами, убранными в пучок под головную повязку с вышивкой и в
скромно–изысканном сером платье.
— Здравствуйте, – удивилась она, но тут же улыбнулась: –
А вы – Мишины друзья?
— Здрасьте! – приветливо улыбнулась Таня, после чего ей
даже удалось встать ровно. Правда, зашитые джинсы все равно в глаза бросались,
и она спряталась за компьютерным креслом.
— Друзья, – сказал Владимир, поднимаясь. – Добрый день.
Андрюха кивнул, думая, как бы так ему не очень
демонстрировать рану, а Маша вскочила и спряталась за Владимира. Правда, все же
улыбнулась.
— Да сидите, что вы, как на параде, – улыбнулась женщина.
– А я – Мишина мама – Зоя Николаевна. Мишенька, почему ты до сих пор не
озаботился чаем? – обернулась она.
— Не успел, – отозвался Мишка из кухни, куда его отрядили
разгружать сумки.
В комнате показался высокий пожилой мужчина в очках и с
седой бородкой, как у Чехова. Мишка был на него очень похож.
— Приветствую, – сказал он, пожимая руку сперва Андрюхе,
потом – Владимиру. – Павел Михайлович, отец этого оболтуса.
— Да вы не стесняйтесь, – заволновалась Зоя Николаевна, –
сейчас, мы переоденемся с дороги и все вместе сядем чай пить.
— Он рисует здорово, – улыбаясь, возразил Владимир. – А
это – Маша. Она стесняется. Маша, все хорошо.
— Не надо нас стесняться, – Павел Михайлович серьезно
протянул Маше руку. Она выглянула из-за спины Владимира и робко пожала
протянутую ладонь. Зоя Николаевна ушла переодеться. В комнату заглянул Мишка.
Вид у него был обреченный.
— Михаил, – обернулся его отец, – ставь чайник.
— Поставил уже.
— Курицу разогрей пока.
— Уже греется.
— Да, и намажь бутерброды.
— Уже.
— Молодец.
Павел Михайлович ушел следом за женой. Мишка опустился в кресло.
— И так – постоянно…. – пробормотал он.
— Я бы на твоем месте радовался, – порекомендовал
Владимир. – У меня, к примеру, вообще родителей нет с моих двенадцати. И дома
тоже. Ни родного, ни детского.
— Не, я радуюсь, конечно, – согласился Мишка и предупредил:
– Только вы морально готовьтесь к вежливому допросу. Ну, как там программа,
установилась?
— Полагаю, это позже. – Владимир выключил компьютер и
спрятал коробочку от диска в ящик стола. Двигался он практически с прежней
грацией, только медленно. – Хороши мы, нечего сказать. Особенно для знакомства
с родителями.
— Да ладно, – беспечно улыбнулась Таня. – Главное резко
не вставать, и все обойдется.
— Хотелось бы. Идемте?
— Вы только их не пугайте, – шепнул Мишка. – А то они не
поймут и позвонят в милицию.
В кухне уже вкусно пахло жареной курицей, пыхтел чайник.
Мишка снял его с плиты.
Появилась Зоя Николаевна. Она успела переодеться в серо-синее
платье. И тут же принялась хлопотать по хозяйству.
— Мать, давай, я, – поднялся, было, Мишка, но она усадила
его обратно.
— Сиди уж. Лучше расскажи, как учеба? Ты цветы поливал?
— Поливал, – заверил Мишка, созерцая буйно-зеленую
бегонию на окне.
— А вы в институте познакомились? – спросила Зоя
Николаевна компанию. – Или тоже художники?
— Нет, мы живем по соседству, – почти честно ответил
Владимир. – Недавно переехали. Правда, рисовать, как я погляжу, здесь любят
все. Только все остальные – именно, что любители.
— Ой, кстати, – засуетилась женщина. – А что, опять пожар
в квартире на первом этаже? Стекла разбиты, все разворочено.
— Нет, это не пожар, – начал, было, Мишка, но Таня
толкнула его незаметно здоровой ногой. Да он и сам сообразил и поспешно
поправился: – А может, и пожар. Я не знаю.
В дверях показался Павел Михайлович с трубкой в зубах.
— Ну, как, – весело поинтересовался он, – к обеду я не
опоздал?
— По-моему, там взрыв был, – осторожно произнес Владимир.
– Мы как раз в лифт входили – нас и задело. Хоть ребенка успели прикрыть.
Можно было бы и не сочинять – но не заметить раны было бы
крайне затруднительно. А сопоставить раны гостей с очередным происшествием в
«нехорошей квартире» родителям Мишки не составило бы особого труда.
— Мы хотели вначале милицию вызвать, затем подумали, что
ее и без нас вызовут, – добавила Таня.
— Ну и правильно, нечего соваться, – одобрила Зоя
Николаевна. – Хоть никого не ранило?
Она принялась раскладывать по тарелкам аппетитно пахнущую
курицу со сметанной подливой и картошку.
— Хоть не сильно? – поправил жену Павел Михайлович. –
Михаил, сгоняй ко мне в кабинет и тащи коньяк.
Владимир поглядел на стол и только теперь вспомнил, что
занимается вынужденной голодовкой третий день подряд. Последний раз он ел еще в
больнице, да и то чисто символически. Голова немедленно закружилась сильнее, и
даже муть немного отступила. Так бывает – если не вспоминать о голоде, то его и
не почувствуешь пока едой не запахнет.
Едой пахло. И очень вкусно. Хотя, коньяк воодушевил всех
собравшихся – включая Владимира – не в пример больше. Кроме, пожалуй, Маши.
— Не сильно, – отозвался байкер. – У меня на работе и
похуже бывает. Вплоть до ЛЕИСа...
— Чего? – переспросила Маша, которая его совсем не
боялась, а потому рискнула влезть во «взрослый» разговор. Вне зоны досягаемости
отчима она постепенно становилась похожей на нормального ребенка.
— Летальный исход, – разъяснила вместо Владимира
Ласточка.
— Это когда птицы летят на юг? – предположила Маша.
— Именно, – подтвердил Павел Михайлович, разливая коньяк
по рюмочкам. А перед Машей Зоя Николаевна поставила кувшин с соком. – А где вы
работаете?
— В пожарной бригаде, – отозвался Владимир.
— Рыжий у нас псих, – доверительно сообщил Андрюха,
оживленно поглядывая на тарелку с курицей.
— Почему же? Зоечка, садись ты уже, хватит хлопотать…
Почему – псих? По-вашему, – улыбнулся он, – если мы вылечим всех психов, то
пожарных не останется? А кому ж тушить пожары?
— Ну... – призадумался Андрюха. – А как еще назвать
человека, если ему себя не жалко?
— Я думаю, если бы ему не было себя жалко, он бы просто
бросился с моста, – заметил Павел Михайлович. – А в данном случае мы имеем дело
с вопросом разумного риска, основанного на каких-либо соображениях.
— Отчего же, – согласился Владимир. – Мне себя жалко.
Зато людей-то жалко больше.
Таня прищурилась. Непохоже было, что ему наплевать на
собственную жизнь. Он ведь только казался спокойным и невозмутимым. Ласточка
прекрасно видела мощный, пламенный темперамент, иногда нет-нет – да и
проскальзывающий в голосе, движениях, насмешливых изумрудно-зеленых глазах.
Владимир был из тех, кто чувствует всем сердцем, делает всеми силами, стремится
– всей душой. Такие люди ничего не делают наполовину. Они отважны и
безрассудны, но они всем существом любят жизнь – жизнь во всех ее проявлениях,
и эта любовь заметна в каждом взгляде, в каждом жесте. Шальная отвага – их
вторая натура, но спокойствие и рассудительность – их основная черта. Может,
кого-то и способна сбить с толку эта его напускная меланхолия – но только тех,
кто не умеет смотреть в глаза и неспособен видеть за ними душу. Ту самую,
непонятную иностранцам, загадочную русскую душу, парадокс которой в этом и
состоит.
Таня понимала этот парадокс. Она тоже была русской.
— Вот, я и говорю, – удовлетворенно резюмировал Андрюха. –
Псих.
Владимир только улыбнулся.
— Тогда – за здоровье, – пошутил Павел Михайлович,
поднимая рюмку.
Уютно зазвенело стекло, весело соединили бокалы. И,
наконец, к радости Андрюхи, да и остальных тоже, принялись за еду.
Зоя Николаевна радовалась, глядя, как все уплетают курицу
и, улучив момент, положила Андрюхе, который со своей порцией расправился раньше
остальных, добавки.
— Спасибо, – сказал Андрюха.
— Ну, а вы чем занимаетесь? – спросила она.
Байкер вздрогнул и поскорее запихал вилку в рот – авось,
пока он жует, разговор переключится на кого-нибудь другого.
— А он диспетчер, – пришел на помощь Владимир. – Бывший.
— Значит, ищешь работу? – предположила Зоя Николаевна. –
А нам в больницу как раз санитар нужен…
— Зоечка, – укоризненно протянул Павел Михайлович. – Ну
что ты, в самом деле.
— А чего, – воодушевился Андрюха, – я с удовольствием... –
Тут он наткнулся на взгляд Владимира и сразу сник. – Пошел бы... Но у меня
медкнижки нет...
— А нам в часть диспетчер как раз нужен. – Владимир
невозмутимо принялся разливать коньяк по второму кругу, полностью опровергая
аксиому о том, что черепно-мозговые травмы воздействуют на вестибулярный
аппарат. Видимо, сказывалась армейская привычка – алкоголь священен каждой
каплей вне зависимости от состояния раненого бойца. – Вот и думаю предложить
тебе, да все забываю...
— Зараза, – упрекнул Андрюха, снова воодушевленно
принимаясь за курицу. – Не сказал сразу... По голове тебя стукнуть разок!
— Благодарю, уже стукнуло, – невозмутимо отпарировал
Владимир. – И даже не один разок.
— Угу, по тебе видать, – буркнул Андрюха, принимая у него
стопку.
— Еще как. Ничего, раны затягиваются. Однако Ласточка,
похоже, будет временно разочарована – таскать ее на руках некому.
Таня одарила его испепеляющим взглядом и взяла свою
стопку коньяка, который разгонял кровь, и оттого становилось теплее.
— Я тебя в больницу сдам, – тихонько прошипела она ему на
ухо. – Совсем ведь себя не бережешь...
— Только в психиатрическую. – Владимир погладил ее по
руке. – В другую я не согласен.
— В травматологическую! Я тебя спрашивать не стану!
— Ш-ш!.. – шикнул Владимир.
— Вы ешьте, ешьте! А не болтайте. А то, небось, голодные,
– сказала Зоя Николаевна. – Мишенька, ешь.
Мишка едва не подавился.
— Как с учебой, Михаил? – спросил его отец.
— Пока сессия далеко – все нормально, – логично отозвался
студент.
— Смотри у меня, – для порядку погрозил Павел Михайлович,
закуривая.
— Паша, ну, опять ты за столом! – упрекнула его жена.
— А можно я тоже? – немедленно воодушевился Андрюха.
Владимир поднялся.
— И в самом деле, у нас тут женщины и де... и одна
будущая женщина. Может быть, выйдем на лестницу, чтобы никому обидно не было?
— Можете на балкон, – разрешила Зоя Николаевна. – А я
пока к чаю накрою.
Павел Михайлович поднялся и поцеловал ее в макушку.
* * *
Зерна упали в
землю, зерна просят дождя.
Им нужен дождь.
Разрежь мою
грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там
все горит огнем.
Через день
будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет
уже не встать.
Если к дверям
не подходят ключи,
Вышиби двери
плечом,[2]
– доносилось из-за двери.
— Что это такое?! – взъярился отчим, грозно глядя то на
Марину, то на охранника.
— Это… Это, кажется, Бутусов… – нерешительно выдавила
Марина.
— Это – Цой, – сказал охранник.
— Это я знаю! Я спрашиваю, откуда?!
— Ну, музыкальный центр стоит на нижней полке столика, –
невозмутимо отозвался охранник. – А диск у нее, наверное, был с собой, в сумке.
— Так почему не обыскали… я не знаю… не отобрали?
— Так вы распоряжения не давали, Григорий Станиславович, –
пожал плечами охранник.
— Так даю сейчас!
Эндра сидела на постели, скрестив ноги и сжимая виски
руками.
…И вот кто-то
плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так
рад, кто-то так рад...
Мама, мы все
тяжело больны...
Мама, я знаю,
мы все сошли с ума...
– неслось из колонок, которые Лисицына включила на полную
громкость.
Скрип двери потонул в жестком ритме музыки. Охранник
затворил дверь за собой, постоял немного. Потом шагнул и, повернув ручку,
уменьшил громкость.
— «Кино» любишь? – спросил он.
Эндра помолчала немного и спросила:
— Что?
— Я говорю, любишь Цоя? – медленно повторил охранник, так
чтобы Эндра могла понять. Так говорят с иностранцами или с детьми.
— Люблю, – кивнула Лисицына.
— А отец тебе не велел его слушать, – сочувственно
уведомил охранник. – Вредно тебе.
— Мне вредно лежать тут и тупо пялиться в потолок, – вяло
сообщила рыжая. – Включи обратно…
— Нельзя.
Охранник присел, нажал «стоп» и вынул диск.
— Слушай, – спросил он, убирая его в карман и поднимаясь.
– Я думаю, ты притворяешься. Не такая уж ты и больная.
— Нет, конечно… Э, ты что делаешь? – подняться сил не
хватило и Эндра со своего места удивленно уставилась на то, как охранник
вытряхивает на край постели содержимое ее сумки.
— Ничего.
Содержимого оказалось немного – толстая книжка «Айвенго»,
зачетка, кошелек и еще один диск – Высоцкого. Книжку и диск охранник забрал.
— Вы еще и воры, – констатировала Эндра. – Я же так
совсем с ума сойду! Хоть книжку оставь.
— Как же. Врач сказал – нельзя тебе. Вдруг ты буйная,
откуда я знаю.
— Слушай, – рыжая уселась, преодолев сонное полузабытье.
– Слушай, ну ты же не эта дура Марина. Ты же нормальный парень. Не сумасшедшая
я.
— Ну? – прищурился охранник.
— Скажи хоть, где находимся! Это-то мне не опасно? Ну,
сам подумай, какая мне от этого польза? Я просто знать хочу. А то от неведения
точно с ума сойду.
Охранник оглядел сидящую на коленках рыжую, ее умоляющие
глаза и стиснутые тонкие руки.
— Не велено, – рявкнул он.
Потом шагнул к постели, наклонился и быстро шепнул:
— Подмосковье, город Вишневск.
[1]Владимир цитирует песню Е. Ержанова «Грязь»
Новые
Меню
