Приезд на родину

Я встретил Дэна в баре «Катастрофа», где я проводил одинокие вечера, вернувшись на родину. 
– Сколько лет, сколько зим! Иван! Будь я проклят! – обрадовался он. – Выглядишь, как иностранец! Извини… Кха! Возьму чего-нибудь. Мне всю ночь работать...  
И Дэн направился к стойке. В бушлате, заляпанном известкой, в скуфейке, надвинутой до бровей, и с деревянной стружкой, застрявшей в его длинных до плеч волосах, он был похож на монаха-плотника, забредшего сюда из средних веков. И было трудно узнать в этом побитом жизнью человеке ловкого и сильного Данилова десятилетней давности, того Дэна, как мы, пацаны, его называли, –  мечтавшем пересечь океан на яхте, достать со дна клад и построить новый город на месте бараков рабочей окраины. 
– Как же я рад, старик, что ты снова здесь! – вернулся Дэн с мантами, с бутылкой водки в кармане робы. – И очень не рад, что ты живешь за бугром, – после первых ста пятидесяти смотрел он мне в лицо слезящимися в паутине красных прожилок глазами, все еще голубыми. 
– За Окой, на кладбище, лежит мой батя, – продолжал он, когда я вкратце рассказал ему о своей скитальческой жизни. – Он тебя любил. За твою тягу к гармонии. Ему нравились твои картины. И он часто вспоминал тебя. Давай, Ваня. За отцов! 
Мы выпили. Дэн закашлялся. 
– Прости, плеврит замучил, – откашлялся он. – Ешь, давай,  – пододвинул он мне тарелку. – Так вот, здесь тихо и духовно, и я отсюда – никуда. Тоска, говоришь? Но скучать мне некогда. Я и экспедитор, и грузчик, и строитель… Жуткие нагрузки, командировки. И водка. Чтобы не сойти с ума. Но мне дают кредиты, и я их отдаю. В срок! Потом мне дают кредиты еще. Мы возим нитроэмаль и карнизы. Нас штрафуют менты. Нас трясут бандиты. Но я, наверно, вечный ребенок. И все еще верю в то, что можно что-то изменить своими руками, и головой, конечно! Видимо, это меня и держит на ногах. Кха! 
Помолчали.
– Как твои родители? – спросил Дэн, наливая в стаканы водку. – Давно что-то не встречал твоих старичков? 
– К ним, собственно, и приехал. Поправил могилки. Помянул…
– Прости, Ванька, – ласково дотронулся он до моего плеча. – Царствие им небесное. Хорошие у тебя были отец и мать. А что дальше-то думаешь делать?
– Не знаю, Дэн, – признался я. – Не знаю. И здесь не могу, и там тоже не могу. Но за бугорком мои картины покупают. А здесь кому я нужен?
– Нужен! – стукнул Дэн кулаком по столу. И милиционер, дежуривший в баре, посмотрел на нас из своего полутемного угла. 
– Я видел твою картину в интернете «Прогулка с Христом»... Ты – мастер. И это чудо, что ты сейчас, именно сейчас, здесь! Богомаз ты разэтакий! – обнял он меня, и его голова задергалась, будто его душили рыдания.
– Помнишь Ирину Дьяковскую? – вдруг спросил он. 
Я помнил эту красивую девушку из нашей школы, где мы с Дэном учились, странную, ни на кого не похожую, с толстой русой косой, перетянутой черной лентой.
– А что? Как она? – спросил я с холодным и чуть печальным лицом. 
Дэн задумался, уставившись в стену, на которой горел рухнувший на землю самолет, намалеванный местным художником. В бар зашел милиционер, окинул сидевших за столиком подозрительным взглядом и принял пост, отпустив своего напарника. Тот подошел к стойке и жадно осушил кружку пива, о которой, видно, мечтал в своем углу, наблюдая за веселым бражничаньем посетителей.
– Помнишь, ты как-то сказал в шутку, – спросил  Дэн,  – что я, мол, упертый шизофреник? Потому что восемьдесят процентов моих навязчивых идей сбываются. Конечно, все это жуткой ценой. Но главное – результат. Ирине тоже нравились мои мечты. И то, что я стремился воплотить их в жизнь, несмотря на всю их бредовость. Хотя был я не ангел. Верно? – улыбнулся Дэн.
– Да уж, – сказал я. 
– Но она мне все простила, когда мы стали мужем и женой.
– Вот как!
– Да, Иван, она была моей женой, – повторил Дэн. 
И я с трудом выдержал его взгляд, без слов выражавший одновременно и горькую усмешку над судьбой, и боль. 
– Ради своей мечты я тогда занялся треклятым бизнесом. Прогорал, бандиты за мной бегали по всей стране, потом скрывался в Крыму у одного татарина, потеряв все. Наконец, когда страсти вокруг меня поутихли, вернулся домой. Но умер батя. Безысходность и скорбь накрыли меня с головой. И если бы не Ирина, не знаю, что бы со мной было. Я встретил ее на улице. И вдруг понял, что кроме нее у меня никого нет. Я упал на колени, обнял ее ноги. И мы больше не расставались. Чтобы мне помочь снова начать свое дело, она, не раздумывая, продала свою квартиру, которую ей оставила мать. У меня была «двушка» на пятом этаже. И мы стали там жить. Я создал фирму. На этот раз дела пошли на лад. Я продавал всякую дрянь. А в свободное время изучал морское дело, отыскивал информацию о затонувших испанских кораблях – мечта разбогатеть и осчастливить человечество, не оставляла меня. Но в России разразился крах. И я снова попал – лопнул банк, где зависли все деньги фирмы. Их было уже не достать. Снова все надо было начинать с нуля. С утроенных долгов, с нервов. Ирина уговорила меня поехать к морю. Поселились мы в рыбацкой хижине. И стали жить, как Адам и Ева на пустом берегу у совершенно пустого моря. И вот тогда-то выяснилось, что мы одинаково с ней ненавидим мир взрослых… Кха! Давай, выпьем...
– Давай. 
– Короче, месяц на морском берегу пролетел, как одна жаркая ночь любви. Вернулись домой. Среди почты – письмо от тещи. Пишет, что болеет. И моя любовь засобиралась к матери. Я проводил ее на вокзал. Поезд тронулся, а я все руку ее держу... Пришел домой. Хватаюсь за фото. Ирина среди волн. Ирина в хижине – манит рукой... Иду на кухню и залпом выпиваю стакан водки. Стою на балконе. И где-то противно кто-то подвывает... Вдруг понимаю, что вою я... Тут – звонок. Поднимаю трубку – Людмила, давнишняя подруга Ирины. Приходи, говорит, раз все равно бездельничаешь. И вскоре я был у нее, в ее «полуторке», которая досталась ей после второго развода. Свечи, коньяк… То, да се. И, понимаешь, мне даже в голову не приходила мысль о двусмысленности ситуации... 
Дэн умолк. Испытующе посмотрел на меня. 
– Нет, Иван! – отрезал он, хотя я не произнес ни слова. – Ничего не было! Ведь ты об этом подумал, верно? И не могло быть. Но выпили. И она вдруг упала мне на грудь, разрыдалась: «Я люблю тебя Дэн...». И все в таком духе. Я поднял ее на руки и отнес на диван. Гладил по голове, как ребенка. Она успокоилась. А потом я ушел. И до сих пор не могу понять, объяснить себе, отчего на другой день я чувствовал себя предателем. Где же Николай, – взглянул Дэн на часы. – Он должен уже подойти...
– И что было дальше? 
– А дальше была катастрофа. Какой-то собачник увидел меня, когда я под утро уходил от Людмилы. Ирина еще с поезда не сошла, как ей должили, что я тут, без нее, погулял. И когда мы с ней встретились, она была чужой. Нет, она улыбалась, но как-то механически. Поцеловала меня холодно. Не смотрела мне в глаза. Черты ее лица стали еще тоньше. И так она была красива, что я едва сдерживал слезы от обиды. Не понимал, отчего у нее такой отчужденный вид. – «Милая, что с тобой?» – «Ничего, я просто устала и хочу спать». Страшная это была ночь. Я лежал один, в другой комнате. Сердце мое больно стучало. В голову лезли разные мысли, о которых я не могу рассказать даже лучшему другу. Мои муки усиливались еще и оттого, что я вдруг понял, что моя душа наполовину состоит из грязи... 
– Да уж, история, – вздохнул я и налил нам еще водки. 
– Завтракали мы молча. Я не понимал, что же ей нужно и что надо сделать, чтобы она снова почувствовала себя счастливой. «Слушай, Ира, – озарило меня. – А давай слетаем к морю. У тебя – отпуск. Да и я свободный». – «В последнем я уже убедилась!» – сказала она, и я увидел в ее глазах слезы. И до меня дошло. Господи, как же я обрадовался! Но ждали дела! И я полетел в офис, решив не пороть горячку, а сделать ей сюрприз, когда все разъяснится! Я предупредил компаньонов, что уезжаю на пару-тройку дней. Примчался домой. С шампанским, с цветами... Но Ирины уже не было… 
Дэн порылся в карманах. И протянул мне вчетверо сложенный, замызганный  листок: 
 – Вот, что она оставила…
«Ты такой же «дяхан», как и все остальные. Прощай. Я уезжаю навсегда»,  – прочитал я. 
 – «Дяхан»! – спрятал Дэн записку в карман. – Смешно, да? Но «дяхан» – это приговор, означающий конец всему, мечтам, надеждам, любви. В ее и в моем понимании. И весь ужас в том, что ей пришлось вынести его мне, кому она верила… 
Он замолчал, глядя на бутылку, словно ждал, что этикетка или сама нестандартная форма бутылки объяснит ему что-нибудь.
– Ты нашел ее?
– Минуточку, – усмехнулся Дэн; он поднял руку, а другой поднес ко рту стакан и допил его. Потом, все с той же загадочной улыбкой, хранившей горькие воспоминания, сказал: – Я ее не нашел. Теща, ныне покойная, сказала, что Ирина закрылась в монастыре...
– Не понимаю, –  сказал я, превращая зевок во вздох.  
– Я тоже не понимал, – сказал он. – Но теща показала мне фото. На нем Ирина в монашеском одеянии. В тот же день я снял со своего счета все деньги и пустился по монастырям. Напрасно! Только в Боголюбове одна монашка, посмотрев на фотографию, сказала мне, что Ирина некоторое время жила в тамошнем монастырском приюте, а потом попросилась в какой-то дальний скит. И я бросил поиски. Ну, а потом... пьянство, работа на стройках, полоса мордобоев в кабаках. И однажды меня избили гопники. Кха!..
Дэн закашлялся и умолк. В его горле что-то клокотало, булькало. 
– До сороковника вряд ли дотяну, – показал он мне сгустки крови на своей ладони. И я почувствовал отдающий мертвечиной запах поражения. 
– Иван, послушай, – сказал Дэн, облокотившись о стол. Он смотрел на меня в упор и улыбался жесткой юношеской улыбкой, но глаза его не могли спрятать, ни безграничного страха перед смертью, ни такой же неистовой жажды жить: – Ирина хотела, чтобы в нашем городишке был храм. И я его построил. Ну, почти построил. И предлагаю тебе... Кха! Короче, завтра у нас на храме толока, то есть безвозмездная работа всем миром. Будем устанавливать купол на церковь. Приходи на крипичный завод, сам посмотришь на мое детище. Уверен, что ты примешь мое предложение! 
– Какое предложение? О чем ты, Дэн? 
– Фу ты, ну ты! А я разве не сказал? Короче, надо расписать церковь. И я предлагаю тебе сделать это. В помощь я дам тебе богомазов из Владимира. Ага, вот и Николай! Эй, Коля! – замахал Дэн рукой вошедшему в бар долговязому человеку, одетому, как и он, в рабочую одежду. – Греби сюда! 
– Это Иван! – представил меня Николаю Дэн. – Художник из Ирландии, о котором я тебе говорил. И он вернулся! 
– Курганов, – протянул мне руку Николай. 
Я пожал раскрытую и жесткую ладонь мужчины.
Николай присел за наш столик. Мы поговорили об Ирландии. И вскоре они с Дэном стали обсуждать смету. Я почувствовал себя лишним, попрощался с ними и вышел на воздух. Уже стемнело. Сеялся мелкий дождь. Я закурил сигарету. Мои пальцы дрожали. 
– Вот это да! – хмыкал я, стоя  в сквере неподалеку от бара. – Храм, значит, расписать! Как граффити… За одну ночь!
Но мне было не до шуток. Ирина, церковь, толока, не выходили из головы. От мысли, что я должен остаться здесь или отказаться от храма, я моментально ослабел и привалился спиной к дереву. Сквозь черные стволы деревьев, наверху размыкавшиеся кругом, взгляду отворялось небо с мерцающими в глубинах вселенной звездами. «Гори, гори, моя звезда...» – вспомнился любимый романс моей матери. И я вдруг почувствовал себя круглым сиротой. Совершенно одиноким в мире. Где никто меня не любил, никто меня не ждал. И это ощущение моего сиротства было настолько внезапным, острым и страшным, что из моего горла вырвался в ночь сдавленный крик... 
Потом, помню, я брел во тьму; раздирал руками мертвые кусты, карабкался через мрачные заборы, изранив ладони о колючую проволоку. В жажде подвига бежал, спотыкаясь, по полю, продирался сквозь чащу, пока не преградила мне путь Ока, потерявшая в темноте свои горизонты. Я разделся и вошел в ее ледяные воды…
Час спустя, дрожа от холода, я стоял среди развалин бывшего кирпичного завода на окраине города и смотрел на белую недостроенную церковь, освещенную матовым прожектором. Рядом с храмом, на усыпанной листьями земле, лежал голубой с золотом купол, увенчанный крестом. Щит, вкопанный в землю, гласил: «Здесь возводится церковь в память святой великомученицы Ирины. На личные пожертвования». 
Я был не один. Неподалеку в развалинах бывшей заводской теплицы копошился дед. Я подошел к нему. С помощью зубила и молотка дед очищал годные кирпичи от раствора. 
– Тебя Данилов прислал? – откинул он капюшон плаща. 
– Нет, – сказал я. – Сам пришел. 
– Инструмент в бытовке, – обрадовался дед. – Как величать-то? 
– Иван. 
– Селюгин Василий. Сын Ивана. 
Посмеялись.
По приставной лестнице я поднялся в вагончик, где, по словам Селюгина, дневал и ночевал Дэн. Включил электричество. На стене над лежанкой висел в рамке портрет Ирины Дьяковской. Узколикая красавица с удлиненными, как у египетской жрицы глазами, но уже какими-то неземными. Топилась буржуйка. На веревке, протянутой в углу, сохла рабочая одежда. Я подошел к столу. На столе лежала тетрадь. На ее обложке было написано «Рабочий журнал». Я открыл тетрадь на последней записи: «Сегодня очистили от раствора 600 кирпичей, замуровали три лишних окна. Завтра будем поднимать, и устанавливать купол на 23-метровую высоту. Нанял кран «Кото» со стрелой 25 метров. Чтобы построить купол, пришлось продать двухкомнатную квартиру. Но дело того стоит. На освящение купола приедет отец Петр…». 
– Пора отмывать кисти от засохшей краски, – подумал я, согреваясь.