Новые
МенюКолокольчики мои... часть 7
29 марта 2022 — Наталья Шатрова
7
Он возвращался в город. Время в дороге тянулось нудно и монотонно. Ему казалось, что вроде только что он поселился в той деревеньке, и вот опять дорожное полотно перед глазами. Как быстро пролетело время. И мысли разные в голову лезут... Едет теперь домой в глухой тишине, как боец после битвы. Вроде и виноват в том, что случилось: не сдержался, не остановился вовремя. А с другой стороны - как удержаться?.. И виновных искать не надо. Всё просто: что-то досталось кому-то, а это досталось ему. И сейчас надо уходить оттуда, где тебе было так хорошо. Уходить для того, чтобы ждать новой встречи и радоваться возвращению. Хорошо там, тихо. Тишина порой такая стоит, что в ушах звон. Разве будешь замечать такое в городе?.. А там и на вьющийся дымок из трубы баньки можно долго смотреть.
Дома, закинув сумку в угол спальни, он наспех съел приготовленный обед и уехал в аэропорт. Доверять такое событие водителю он не решился, Нинель непременно прилетит сердитая. Подождав на стоянке полчаса, он с облегчением вздохнул: из двери аэропорта вышли родители и Нинель.
- Здравствуй, - он поцеловал жену и забрал чемоданы. - Мама, отец... Моё почтение вам.
- Боже мой... Наконец-то, я дома, - воскликнула Лидия Львовна, обнимая его следом за Петром Алексеевичем. - Такой тяжёлый и долгий перелёт.
- Как отдохнула, - спросил он у Нинель, загружая чемоданы в багажник.
- Могла бы и лучше, - нервно ответила она и села в машину, заботливо открытую для неё.
- Я виноват перед тобой. Каюсь.
- Жду сообщения, или звонка. И тишина.
- Там, где я был, связь почти мёртвая.
- Хорошо хоть ты живой остался, - откликнулась Нинель в ответ.
- Не ругайся. И соответствуй женщине, скучавшей о своём мужчине. Я постараюсь быть помилованным тобой.
- С какой вдруг стати я должна соответствовать твоим представлениям.
- Хорошо. Будь, по-твоему, - он замолчал, не ввязываясь в дальнейшую перепалку.
- Дети, - откликнулась Лидия Львовна с заднего сиденья. - Прекратите браниться. И так голова кругом от дороги.
«Да... Встреча не радует, - думал он, разгоняясь по трассе, ведущей в город. - А там другое... Там, за занавешенными окнами. А в искренности - вся святая простота. Без лишних высокопарных пируэтов. И от тоски уже пересыхают губы. Там не надо жить настороже. Не надо ждать подвоха и битвы неоправданной. И ещё бережно в душе... А тут теперь ты будешь пить чай, борясь с попавшей в стакан чаинкой, да смотреть как медленно тает сахар на дне. И будешь плавать между плохим и хорошим».
Тем вечером в спальне они лежали с Нинель молча. Он попробовал загладить вину за её одинокую поездку, и думал, что получилось. Но Нинель быстро отстранилась, не проронив ни слова. Он пытался шутить, говорил что-то смешное, но она была холодна.
- Где ты был? - вдруг проронила она сквозь зубы.
- В деревне. У бабы Дуни.
- О, боже... Стоила та деревня Доминиканы.
- Не скажи. Я душой там отдыхал.
- И ты смог там жить? Я представляю, какие там условия.
- А мне понравилось. То петух разбудит, то гроза над крышей грохнет.
- Ну-ну... Скажи ещё, что кашу с тыквой из чугунка ел, - съязвила Нинель.
- Представь себе - ел. Как ты угадала?
- Да вот так, как-то... Ещё расскажи про закаты с рассветами.
- И про небо звёздное над головой. И про синие колокольчики в берёзах.
- Нахватался романтики?
- Да... Ты решила поговорить о чувствах? А заодно - традиционно поскандалить. На ровном месте.
- Эндрю... Ну так, как жил-то? Там ведь и поесть надо, и постирать на себя. Целых две недели без услуг пожил.
- Быт мой хочешь обсудить? Себя в гневе показать? Время до полуночи убить? - он сердитыми глазами посмотрел на Нинель. - Его ведь и по-другому можно провести.
- Да-да... И давайте все будем счастливы.
- Ну так сдавайся, и моли о пощаде. Смелее...
- Боюсь, что стану глухой для тебя, - Нинель помолчала. - Ты сегодня другой был, не такой, как раньше. Меня это пугает.
- Ерунда. Просто соскучился.
Всю неделю он метался в городе по делам. Забежал в колледж, чтобы выяснить вопрос о вновь поступивших учениках: обычно он брал себе не больше двух-трёх. Заодно получил там причитающийся гонорар за последний месяц. В этот же день встретился с дирижёром, тот приболел немного. В разговоре узнал, что оркестру предстоит плотный график концертов и выступлений на сентябрь. В воскресенье встретился с Ильёй всё в том же ресторанчике и поделился коротким отдыхом в деревне. Ещё и пожаловался, что можно бы и продлить. На что получил ответ - а я знал, что тебе понравится.
Вторая неделя пошла тяжелее. Ночи под шум дождя, мысли под шум дождя, и тоска такая, вроде хрипа сквозь зубы. Бывает такое у человека - словно потерял что-то важное, а оно ему срочно надо. А дождь всё падал и падал, так важно и степенно. И дни... То синицей летят, то вдруг вороном. И Нинель ещё... Закрытая, сжатая словно пружина, не допускающая лишних тонкостей в отношениях. Это было похоже на соблюдение этикета, правил приличия. И он невольно сравнивал её с Ульяной. Там - всё по другому. Там всё идёт от чистоты и простоты. Встретить в одной рубашке, протянуть руки и прошептать - я ждала. В баню, так в баню... Без стеснения скинуть одежду и позвать - пойдём. А потом прижать ладонь к лицу, целовать глаза... И ты перед ней с улыбкой и с пробитой бронёй. Такой весь нужный, и это делает тебя живым.
А теперь... Теперь - это его личный костёр, и он будет сжигать себя в нём. Воспоминаниями, тоской, и чувством полной обречённости. Он же понимает теперь, кому принадлежит, и с кем хочет быть. Хочет - до дрожи. И этим невозможно не дорожить. А погода... Всё пройдёт, прекратятся дожди, слякоть уйдёт, и долгие ночи сменятся тёплыми днями. И солнце к каждому заглянет. Даже сквозь закрытые шторы.
А на третьей неделе он не выдержал. Отпуск подходил к концу, и его ощутимо лихорадило. Ему не хватало той волнующей хмели, отпив которую, он остался безнадёжно пьяным. Он смотрел из машины на снующий город и не понимал - как ему остаться собой в этой безразличной толпе. В толпе, истерзанной пустословием. Это ему так казалось. И глухая пропасть в душе. Глубинная, внутривенная. Он не готов оставить Улюшку, ему надо сказать ей многое.
- Нинель, мне нужно съездить туда, - он спешно скидывал в сумку попавшие под руку вещи. - И не смотри на меня так.
- Когда вернёшься?
- Не знаю. У меня ещё пять дней отпуска.
- По бабе Дуне соскучился?
- Ты мудрая женщина.
- Да не дай бог... Дурой, как-то тоже не хочется быть.
- Нинель, я не хочу ругаться.
- Ты ужасно спокоен. Хорошие гены, твёрдый характер, позволяющий не суетиться по пустякам.
- Да-да... Мне сегодня пришло письмо из психдиспансера. Предлагают, снятся с учёта. Ваше мнение, Нинель?
- Думаю, что это неплохая новость. С учётом того, что Аннушка сегодня снова пролила масло. Не поскользнись.
- К сожалению, нам неизвестно - когда и как на плаху, - он развёл руками в стороны. - Это гипотезы. Для нас эта информация навсегда закрыта, как и многое другое.
- Конечно... А ты поезжай. Любящий человек всегда поможет. Матери, брату, или другу. Однако... Эндрю, приносить свою жизнь в жертву кому-либо не стоит.
- Ты права. Каждый решает сам меру своей помощи кому-либо.
Он ехал напряжённо, изредка постукивая рукой по рулю. Как это опасно - привыкать к новому в жизни: к новым привычкам, к новым словам, не замечать несовершенства её тела и не стыдиться своего. Как-то слишком вовремя встретилась она на пути. И взорвала... Ты стёр из жизни всё серое и наполнил себя тёплыми чувствами. И странно... Появилось желание - взять скрипку и постоять с ней в переходе. И поиграть там красиво, с душой. Для простых людей поиграть. Для тех, которые никогда не придут в большие залы.
Выезжая утром из города, он забежал по пути в цветочный салон и приглядел там большой букет из красных роз. Постояв в надежде, что непременно купит их, он вдруг понял, что никакие богатые цветы не идут в сравнение с теми степными колокольчиками. Какие розы? Зачем они ей? К её ситцевой рубашке с глубоким вырезом на груди - эти скудные розы? И возле деревни, свернув с дороги в луга, он нарвал ей большую охапку колокольчиков... Она встретила его у ворот.
- Приехал. Обещал и приехал... А я только пришла. Рано с утра за грибами сбегала. И даже ни одного среза не видела, видно никто ещё не ходил. У нас жарища такая после дождей, сухотень такая стоит, и трава по колена. Но я далеко не бегала, страшно одной ходить, - она говорила быстро, словно хотела высказать всё, что накопила.
- Улюшка... Я соскучился. Просто невыносимо.
- Пойдём... Пойдём, я накормлю тебя с дороги.
- Да, какой тут накормлю!.. Я по тебе голодный.
Они лежали молча, прижавшись плотнее друг к другу. Над ними всё так же тикали старые часы, да иконка из угла смотрела то ли строгим, то ли укоряющим взглядом. И пустой стол со свежей скатёркой и брошенными на неё колокольчиками.
- День, а мы валяемся, бесстыжие. Баба Дуня увидит машину и зайдёт, - она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. - Пойдём во двор. Твои колокольчики пить просят.
- Пойдём.
- А утром мы пойдём в перелески. Там на лугах стожки новые стоят. А свежесть такая, что голова кружится.
Он лежал с закрытыми глазами и слушал её. В ней всё было мягким: и тело, и душа, и даже чуть дрожащий голос.
- Андрей, - позвала она. - Я же не бессовестная? Нет?.. У нас ведь любовь? - он улыбнулся и кивнул. - Ну и вот... А любовь не бывает бессовестной.
- Мне кажется, что Божья Матерь на иконе осуждает нас.
- Разве может она осудить за любовь? Я вот не умею вслух молиться. Мне с Богом хочется молчать.
- Надо из машины пакеты принести. Да бабе Дуне немного отложить.
- Пойдём, - она поднялась первой.
Он сидел на крыльце у бани, дожидаясь Ульяну, убежавшую к бабе Дуне. Как она сказала - с гостинцами. Жара и впрямь поднялась к полудню. Да такая, что жарко было даже без майки. Поплескав на лицо холодной воды из бочки, стоявшей у огорода, он вновь присел на ступеньку крыльца. И он не знал, что в доме напротив баба Дуня ругает пунцовую Ульяну.
- Улька... Что же ты делаешь, охламонка такая, - зашипела баба Дуня, когда та вошла в её домик. - Что же ты такая-то? Детство в одном месте заиграло?
- Баба Дунечка-а... Ну, не ругайся.
- Да ты хоть в открытую-то не ходи. Люди вон шлындают цельный день, а у тебя мужик в ограде.
- Кто нас видит-то, на краю деревни.
- Ну так деревня, на виду и живём. Кто на речку пойдёт, кто так мимо. Мать вот жалко не видит, а то бы всыпала.
- Баб Дунь... Я же помнить его буду. И жить этим буду. А сплетни и слухи, так их и так много. Переживу.
- Смотри, девка. Он приехал и уехал, а ты снова одна.
- Ну и что. Мне, может, одной ночи с ним на всю жизнь хватит.
Баба Дуня вышла за калитку вместе с Ульяной. Дождавшись, когда та уйдёт на свою ограду, она махнула ему рукой. Он послушно перешёл через дорогу и присел рядом на лавочку.
- Приехал? - баба Дуня помолчала. - Я ведь, за ей переживаю.
- Знаю... А я что? Сдохнуть теперь должен, по-вашему?
- Вот натворили вы делов. И не разберёшься.
- Разберёмся.
- Ты машину хоть в ограду ко мне загони, не мелькай у неё.
- Загоню... Пойду я, баб Дунь.
После полудня солнце и вовсе раскалилось. Спасаясь от жары в тени раскидистой черёмухи, они пили чай за маленьким столиком. Самодельным, сбитым, видимо, деревенским плотником.
- Жарко в туфлях. И надеть нечего, я шлёпанцы забыл.
- А ты босиком попробуй, по траве. Я ведь хожу и ничего, нравится, - она сверкнула глазами и показала босые ноги. - Ты думаешь, зачем у меня ведро с водой у крыльца и полотенце для ног. Босиком вот так похожу, а как в дом идти - я одну ногу в ведро и другую. А потом встала на полотенчико, обтёрла ноги и в дом.
- А похожу, - улыбнулся он. - Ещё бы воды прохладной на себя.
- А ты вон из бочки ковшом. Я вчера с утра её наливала, вода не холодная. Сейчас я, - она сбегала в дом и тут же вышла с большим полотенцем в руках. - Пойдём. Я и оболью, и спину оботру.
Дома, закинув сумку в угол спальни, он наспех съел приготовленный обед и уехал в аэропорт. Доверять такое событие водителю он не решился, Нинель непременно прилетит сердитая. Подождав на стоянке полчаса, он с облегчением вздохнул: из двери аэропорта вышли родители и Нинель.
- Здравствуй, - он поцеловал жену и забрал чемоданы. - Мама, отец... Моё почтение вам.
- Боже мой... Наконец-то, я дома, - воскликнула Лидия Львовна, обнимая его следом за Петром Алексеевичем. - Такой тяжёлый и долгий перелёт.
- Как отдохнула, - спросил он у Нинель, загружая чемоданы в багажник.
- Могла бы и лучше, - нервно ответила она и села в машину, заботливо открытую для неё.
- Я виноват перед тобой. Каюсь.
- Жду сообщения, или звонка. И тишина.
- Там, где я был, связь почти мёртвая.
- Хорошо хоть ты живой остался, - откликнулась Нинель в ответ.
- Не ругайся. И соответствуй женщине, скучавшей о своём мужчине. Я постараюсь быть помилованным тобой.
- С какой вдруг стати я должна соответствовать твоим представлениям.
- Хорошо. Будь, по-твоему, - он замолчал, не ввязываясь в дальнейшую перепалку.
- Дети, - откликнулась Лидия Львовна с заднего сиденья. - Прекратите браниться. И так голова кругом от дороги.
«Да... Встреча не радует, - думал он, разгоняясь по трассе, ведущей в город. - А там другое... Там, за занавешенными окнами. А в искренности - вся святая простота. Без лишних высокопарных пируэтов. И от тоски уже пересыхают губы. Там не надо жить настороже. Не надо ждать подвоха и битвы неоправданной. И ещё бережно в душе... А тут теперь ты будешь пить чай, борясь с попавшей в стакан чаинкой, да смотреть как медленно тает сахар на дне. И будешь плавать между плохим и хорошим».
Тем вечером в спальне они лежали с Нинель молча. Он попробовал загладить вину за её одинокую поездку, и думал, что получилось. Но Нинель быстро отстранилась, не проронив ни слова. Он пытался шутить, говорил что-то смешное, но она была холодна.
- Где ты был? - вдруг проронила она сквозь зубы.
- В деревне. У бабы Дуни.
- О, боже... Стоила та деревня Доминиканы.
- Не скажи. Я душой там отдыхал.
- И ты смог там жить? Я представляю, какие там условия.
- А мне понравилось. То петух разбудит, то гроза над крышей грохнет.
- Ну-ну... Скажи ещё, что кашу с тыквой из чугунка ел, - съязвила Нинель.
- Представь себе - ел. Как ты угадала?
- Да вот так, как-то... Ещё расскажи про закаты с рассветами.
- И про небо звёздное над головой. И про синие колокольчики в берёзах.
- Нахватался романтики?
- Да... Ты решила поговорить о чувствах? А заодно - традиционно поскандалить. На ровном месте.
- Эндрю... Ну так, как жил-то? Там ведь и поесть надо, и постирать на себя. Целых две недели без услуг пожил.
- Быт мой хочешь обсудить? Себя в гневе показать? Время до полуночи убить? - он сердитыми глазами посмотрел на Нинель. - Его ведь и по-другому можно провести.
- Да-да... И давайте все будем счастливы.
- Ну так сдавайся, и моли о пощаде. Смелее...
- Боюсь, что стану глухой для тебя, - Нинель помолчала. - Ты сегодня другой был, не такой, как раньше. Меня это пугает.
- Ерунда. Просто соскучился.
Всю неделю он метался в городе по делам. Забежал в колледж, чтобы выяснить вопрос о вновь поступивших учениках: обычно он брал себе не больше двух-трёх. Заодно получил там причитающийся гонорар за последний месяц. В этот же день встретился с дирижёром, тот приболел немного. В разговоре узнал, что оркестру предстоит плотный график концертов и выступлений на сентябрь. В воскресенье встретился с Ильёй всё в том же ресторанчике и поделился коротким отдыхом в деревне. Ещё и пожаловался, что можно бы и продлить. На что получил ответ - а я знал, что тебе понравится.
Вторая неделя пошла тяжелее. Ночи под шум дождя, мысли под шум дождя, и тоска такая, вроде хрипа сквозь зубы. Бывает такое у человека - словно потерял что-то важное, а оно ему срочно надо. А дождь всё падал и падал, так важно и степенно. И дни... То синицей летят, то вдруг вороном. И Нинель ещё... Закрытая, сжатая словно пружина, не допускающая лишних тонкостей в отношениях. Это было похоже на соблюдение этикета, правил приличия. И он невольно сравнивал её с Ульяной. Там - всё по другому. Там всё идёт от чистоты и простоты. Встретить в одной рубашке, протянуть руки и прошептать - я ждала. В баню, так в баню... Без стеснения скинуть одежду и позвать - пойдём. А потом прижать ладонь к лицу, целовать глаза... И ты перед ней с улыбкой и с пробитой бронёй. Такой весь нужный, и это делает тебя живым.
А теперь... Теперь - это его личный костёр, и он будет сжигать себя в нём. Воспоминаниями, тоской, и чувством полной обречённости. Он же понимает теперь, кому принадлежит, и с кем хочет быть. Хочет - до дрожи. И этим невозможно не дорожить. А погода... Всё пройдёт, прекратятся дожди, слякоть уйдёт, и долгие ночи сменятся тёплыми днями. И солнце к каждому заглянет. Даже сквозь закрытые шторы.
А на третьей неделе он не выдержал. Отпуск подходил к концу, и его ощутимо лихорадило. Ему не хватало той волнующей хмели, отпив которую, он остался безнадёжно пьяным. Он смотрел из машины на снующий город и не понимал - как ему остаться собой в этой безразличной толпе. В толпе, истерзанной пустословием. Это ему так казалось. И глухая пропасть в душе. Глубинная, внутривенная. Он не готов оставить Улюшку, ему надо сказать ей многое.
- Нинель, мне нужно съездить туда, - он спешно скидывал в сумку попавшие под руку вещи. - И не смотри на меня так.
- Когда вернёшься?
- Не знаю. У меня ещё пять дней отпуска.
- По бабе Дуне соскучился?
- Ты мудрая женщина.
- Да не дай бог... Дурой, как-то тоже не хочется быть.
- Нинель, я не хочу ругаться.
- Ты ужасно спокоен. Хорошие гены, твёрдый характер, позволяющий не суетиться по пустякам.
- Да-да... Мне сегодня пришло письмо из психдиспансера. Предлагают, снятся с учёта. Ваше мнение, Нинель?
- Думаю, что это неплохая новость. С учётом того, что Аннушка сегодня снова пролила масло. Не поскользнись.
- К сожалению, нам неизвестно - когда и как на плаху, - он развёл руками в стороны. - Это гипотезы. Для нас эта информация навсегда закрыта, как и многое другое.
- Конечно... А ты поезжай. Любящий человек всегда поможет. Матери, брату, или другу. Однако... Эндрю, приносить свою жизнь в жертву кому-либо не стоит.
- Ты права. Каждый решает сам меру своей помощи кому-либо.
Он ехал напряжённо, изредка постукивая рукой по рулю. Как это опасно - привыкать к новому в жизни: к новым привычкам, к новым словам, не замечать несовершенства её тела и не стыдиться своего. Как-то слишком вовремя встретилась она на пути. И взорвала... Ты стёр из жизни всё серое и наполнил себя тёплыми чувствами. И странно... Появилось желание - взять скрипку и постоять с ней в переходе. И поиграть там красиво, с душой. Для простых людей поиграть. Для тех, которые никогда не придут в большие залы.
Выезжая утром из города, он забежал по пути в цветочный салон и приглядел там большой букет из красных роз. Постояв в надежде, что непременно купит их, он вдруг понял, что никакие богатые цветы не идут в сравнение с теми степными колокольчиками. Какие розы? Зачем они ей? К её ситцевой рубашке с глубоким вырезом на груди - эти скудные розы? И возле деревни, свернув с дороги в луга, он нарвал ей большую охапку колокольчиков... Она встретила его у ворот.
- Приехал. Обещал и приехал... А я только пришла. Рано с утра за грибами сбегала. И даже ни одного среза не видела, видно никто ещё не ходил. У нас жарища такая после дождей, сухотень такая стоит, и трава по колена. Но я далеко не бегала, страшно одной ходить, - она говорила быстро, словно хотела высказать всё, что накопила.
- Улюшка... Я соскучился. Просто невыносимо.
- Пойдём... Пойдём, я накормлю тебя с дороги.
- Да, какой тут накормлю!.. Я по тебе голодный.
Они лежали молча, прижавшись плотнее друг к другу. Над ними всё так же тикали старые часы, да иконка из угла смотрела то ли строгим, то ли укоряющим взглядом. И пустой стол со свежей скатёркой и брошенными на неё колокольчиками.
- День, а мы валяемся, бесстыжие. Баба Дуня увидит машину и зайдёт, - она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. - Пойдём во двор. Твои колокольчики пить просят.
- Пойдём.
- А утром мы пойдём в перелески. Там на лугах стожки новые стоят. А свежесть такая, что голова кружится.
Он лежал с закрытыми глазами и слушал её. В ней всё было мягким: и тело, и душа, и даже чуть дрожащий голос.
- Андрей, - позвала она. - Я же не бессовестная? Нет?.. У нас ведь любовь? - он улыбнулся и кивнул. - Ну и вот... А любовь не бывает бессовестной.
- Мне кажется, что Божья Матерь на иконе осуждает нас.
- Разве может она осудить за любовь? Я вот не умею вслух молиться. Мне с Богом хочется молчать.
- Надо из машины пакеты принести. Да бабе Дуне немного отложить.
- Пойдём, - она поднялась первой.
Он сидел на крыльце у бани, дожидаясь Ульяну, убежавшую к бабе Дуне. Как она сказала - с гостинцами. Жара и впрямь поднялась к полудню. Да такая, что жарко было даже без майки. Поплескав на лицо холодной воды из бочки, стоявшей у огорода, он вновь присел на ступеньку крыльца. И он не знал, что в доме напротив баба Дуня ругает пунцовую Ульяну.
- Улька... Что же ты делаешь, охламонка такая, - зашипела баба Дуня, когда та вошла в её домик. - Что же ты такая-то? Детство в одном месте заиграло?
- Баба Дунечка-а... Ну, не ругайся.
- Да ты хоть в открытую-то не ходи. Люди вон шлындают цельный день, а у тебя мужик в ограде.
- Кто нас видит-то, на краю деревни.
- Ну так деревня, на виду и живём. Кто на речку пойдёт, кто так мимо. Мать вот жалко не видит, а то бы всыпала.
- Баб Дунь... Я же помнить его буду. И жить этим буду. А сплетни и слухи, так их и так много. Переживу.
- Смотри, девка. Он приехал и уехал, а ты снова одна.
- Ну и что. Мне, может, одной ночи с ним на всю жизнь хватит.
Баба Дуня вышла за калитку вместе с Ульяной. Дождавшись, когда та уйдёт на свою ограду, она махнула ему рукой. Он послушно перешёл через дорогу и присел рядом на лавочку.
- Приехал? - баба Дуня помолчала. - Я ведь, за ей переживаю.
- Знаю... А я что? Сдохнуть теперь должен, по-вашему?
- Вот натворили вы делов. И не разберёшься.
- Разберёмся.
- Ты машину хоть в ограду ко мне загони, не мелькай у неё.
- Загоню... Пойду я, баб Дунь.
После полудня солнце и вовсе раскалилось. Спасаясь от жары в тени раскидистой черёмухи, они пили чай за маленьким столиком. Самодельным, сбитым, видимо, деревенским плотником.
- Жарко в туфлях. И надеть нечего, я шлёпанцы забыл.
- А ты босиком попробуй, по траве. Я ведь хожу и ничего, нравится, - она сверкнула глазами и показала босые ноги. - Ты думаешь, зачем у меня ведро с водой у крыльца и полотенце для ног. Босиком вот так похожу, а как в дом идти - я одну ногу в ведро и другую. А потом встала на полотенчико, обтёрла ноги и в дом.
- А похожу, - улыбнулся он. - Ещё бы воды прохладной на себя.
- А ты вон из бочки ковшом. Я вчера с утра её наливала, вода не холодная. Сейчас я, - она сбегала в дом и тут же вышла с большим полотенцем в руках. - Пойдём. Я и оболью, и спину оботру.
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0335921 от 29 марта 2022 в 16:09
Рег.№ 0335921 от 29 марта 2022 в 16:09
Другие произведения автора:
Рейтинг: 0Голосов: 0149 просмотров
Нет комментариев. Ваш будет первым!
