Новые
Меню
2
Свежая разметка на трассе мелькала в глазах, плавно перебегая из одной полосы в две и обратно. Он ехал спокойно, не торопясь. Ему казалось, что он уже наслаждается своим одиночеством. Хотя... Маленькая птичка-надежда, что называется - мыслью, то и дело возвращала его к порогу родного дома. Так птицы же не улетают осенью навсегда, у них остаётся возможность вернуться по теплу в своё гнездо. Одиночество, хоть временное, многим, наверное, в благодать. Одним хватает времени на себя и творчество, на чтение новых книг. Прикосновение к мыслям и чувствам героев, задумчивость у картин известных художников, влияние музыки великих композиторов... За всем этим - живые души, эмоционально напряжённые, вливающие в свою жизнь чувство прекрасного. В этом тоже своё одиночество. И только твоё... Потому что ты сам в себе это слышишь, сам в себе преображаешь, и сам в себе перекатываешь душевные порывы.
Кто-то чувствует себя одиноким среди людей. Так бывает. А кто-то находит время для беседы с морем и грозой, с лесом и полем, с небом и Богом. По сути - мы даже про себя не всё знаем. Мы тщательно скрываем чувства и эмоции, закрывая калиточку в душу. Порой нам не хватает времени на себя, когда работа и забота о близких переполняют так, что даже вздохнуть некогда, даже выспаться некогда. А бывает и так, что хочется открыть купленную недавно книжку и, наконец-то, уйти в своё одиночество. А у других, может быть, и книги не успевают пылиться, и страницы пальцами затёрты от того, что их читали много раз. Человек порой существует в клочках суеверия и иллюзий, в шелухе обыденности, не слушая себя и не понимая, что приготовил ему следующий день. Ничто не приходит в жизнь просто так, и ничто не уходит: оно преобразуется во что-то новое. Мы иногда рвём сердце там, где надо бы поберечь себя. А всё уже, не вернёшь...
Особенно с женщинами так бывает. Они фантазии свои так кокетливо маскируют, что пока разберешься, то и конфет уже купил, и всего - что душа её пожелала. Вот так и с Нинель у них... Как в лучших домах, какой-нибудь старой аристократии позапрошлого века. Она составила ему хорошую партию в браке. О чувствах здесь, почему-то не думают. А хочется, чтобы радовало. Цветок же радует всё лето и не думает, что дальше будет. А дальше... Он даст много семян, и цветов потом ещё больше будет. Так и человек... А когда чувства не радуют, то и цвести нечему. И тогда к концу жизни, с изношенными нервами, когда здоровье подорвано, а сердце еле выдерживает возрастные заскоки, захочется локти кусать от того, что не было внутри того пожара, который спалил бы дотла и вновь вернул к жизни. И рад будешь только тому, что детей поднял и внуков понянчил... А ещё - нечаянная радость, когда попивая липовый чай в кресле, ты вдруг обнаружишь в старой книжонке между страниц ромашку с желтой серединкой. Ту самую, которую заложил однажды в книгу как закладку. Ты найдёшь её через много лет и нечаянно улыбнёшься воспоминаниям.
Въезжая в деревеньку, он остановился у третьего дома с края по левой стороне. Вроде так объяснил Илья расположение доброй, по его словам, тётки Кузьминишны. Калитка с привязанной к штакетнику палкой, и старый изношенный бидон на столбике с надписью - звонок. Оказывается, эта Кузьминишна та ещё шутница. Стукнув раза три палкой по дну бидона, он стал ждать появления хозяйки. Через пару минут с крыльца во двор вылезла довольно шустрая бабулька лет так далеко за семьдесят. Приложив ладошку к глазам, она крикнула:
- Ко мне ли, чё ли гости? Щас, калитку отопру.
- К вам. Ваш племянник прислал. Илья.
- Щас я, щас. Я на день калитку к низу запираю. А то ходют тут, шарются.
- Илья сказал, что у вас можно отдохнуть. Примите?
- Отдыхай, коли добрый человек. И мне веселее будет. Проходи... Ты надолго?
- Сам не знаю.
- Ну, если не знаешь, то открывай тогда большие воротины и загоняй машину в тенёк. А то ишо какой обормот стукнет, - Кузьминишна показала место под небольшой рябиной. - Тебя как звать-то?
- Андрей, - откликнулся он.
Уютная комнатка с отдельным входом из сеней, в углу большая железная кровать с панцирной сеткой: старинная такая, с блестящими шариками в изголовье. Кровать застелена старым по годам, но не потерявшим опрятный вид, зелёным покрывалом. Пара подушек были сложены одна на одну и прикрыты накидкой ручной вязки. Напротив окна небольшой столик и стул, на стене овальное зеркало. Рядом с кроватью старый комод с ящиками, и даже с закрывающимися на ключ замками. На полу возле кровати большой круглый коврик, связанный из остатков старой одежды. Массивный такой, с переходящими полосками от одного цвета к другому. Вот и всё убранство. И хотя оно было скромным, но ему показалось достаточно уютным.
- Дверь отдельную в эту комнату Илья сделал. Она же из этой стены выходила, как раз на кухоньку. А он приехал однажды и с Панкратом, местным плотником, заделали эту дверь, а из сеней прорубили новую. Потом сняли мерки и повесили сколоченную из досок дверь. Илюшка даже покрасил её сам и утеплил снаружи. Он ведь и зимой иной раз сюды шлындает.
- Хорошо. Мне нравится.
- Вот и размещайся. А я покуда подарки твои в холодильник складу, да чай поставлю. Приходи обедать, - обернувшись уже от двери, Кузьминишна добавила: - А меня зови баба Дуня. Так короче будет. Евдокия Кузьминишна я.
- Хорошо, баба Дуня. И ещё вопрос - сколько я вам должен буду за такой уют?
- Тю тебя!.. Придумал ишо. Вон сколько еды привёз, и хватит буде. И дом вон не пустой теперь, живая душа рядом. А деньги, так я пенсию получаю. И хватит мне.
Переодевшись с дороги, он зашёл на другую половину дома, и они с бабой Дуней долго сидели за столом. Она кормила его кашей: наваристой такой, с кусочками ярко-жёлтой тыквы. Кормила да приговаривала, что еда у неё простая, но полезная. Чай пили с блинами, с начинкой из творога с сахаром и сметаной. Здесь, на этой половинке дома, тоже было уютно. По-старушечьи, по-деревенски. В маленькой спаленке похожая железная кровать, только поменьше, столик у окна и сундучок в углу, закрытый вязаной накидкой зелёного цвета. Кухонька была просторной, с большим светлым окном, с ситцевыми занавесками в голубой горошек. Занавески были собраны на верёвочку, а верёвочка туго намотана на гвозди, прибитые чуть выше окна по сторонам. В углу холодильник, у окна небольшой столик с закруглёнными краями, с такой же вязаной в сеточку скатёркой с кистями, и с белой в мелкий цветочек клеёнкой поверх скатерти. В другом углу приткнулась небольшая электрическая плита на две конфорки и с духовкой внизу.
- Молоко-то мне Улька носит. По два литра по утрам. И творог со сметаной другой раз приносит. Говорю окаянной - давай я тебе денюшку буду давать. Так машет руками и не надо, говорит. А я от Илюшкиных продуктов, что привозит, другой раз ей чего-то уношу.
- Так унесите.
- Унесу, угощу. А то вон скока привёз, в холодильник не лезут. Щас я по ограде тебя проведу. Покажу, как тут жить у меня.
- А где она, эта Улька живёт?
- Та вот же... Окна в окна через дорогу её домик. Жалко мне её, третий год как маманю схоронила. А отец ушёл, Ульке вроде и десяти годков не было. Полез чистить жатку в комбайне, а мотор не заглушил. Его в эту жатку и затянуло. Штырем шею пробило, да кости перемолотило. Хороший был мужик. Улька одна у них была.
Уютная ограда с сочной травой-муравой, протоптанные тропинки к калитке на улицу, и ещё к огороду и маленькой баньке. Возле баньки колодец с журавлём и привязанным к нему пожелтевшим ведром. Откинув крышку, он посмотрел вглубь колодца: на дне, чуть повыше воды, застыл по стенам белый лёд. Он даже кожей ощутил прохладу, идущую со дна колодца.
- Вода у нас тут вкусная, чистая. Илья умывался всегда в бочке. Вон, у забора стоит. А не хочешь, так на баньке рукомойник прибитый. Там и полотенечко для рук, - баба Дуня засеменила к бане. - Пойдём сюды. Тут у меня и розетка есть, и машинка-малютка, в ей и стирай бельишко. Нальёшь в ведро воды, нагреешь тут же кипятильником, и стирай. Тока сначала из розетки его выдерни, тогда и проверяй воду. А то дёрнет током. Тут и порошок на оконце, - баба Дуня махнула рукой на небольшое оконце. - В баню если захочешь, так вон дрова в сарайке. Воду наносишь сам. И в бак, и холодную для разбавки. А веники в углу в сенях висят.
Он слушал бабу Дуню и улыбался. Привычная жизнь, когда его семья пользовалась современными благами в виде стиральных машин-автоматов, душа и ванной, отошла на второй план. Да и сама стирка собственными силами казалась для него чем-то невыполнимым.
- Стирать будешь, так порошка много не сыпь, у нас вода мягкая. Постирушки складывай в таз, потом воду с машинки слей, да холодной набери и прополощи. А на другой раз и в тазу можно окунуть. И на верёвку всё с прищепками.
Пока они с бабой Дуней разбирали его скромное житьё в этой отдалённой деревеньке, забившейся между сосновым бором с одной стороны и берёзовыми колками с другой, по улице неспешно прошло небольшое стадо.
- Вот и Улькина Ночка пришла. Орёт, хозяйку зовёт, - из дома напротив выскочила женщина в светлом платье и торопливо открыла калитку, впуская корову во двор. - Ты это... Возьми там в предбаннике. Там палатка небольшая в углу под лавкой. Накинь её на машину. А то с рябины воробьи нагадют.
На деревеньку постепенно опускались сумерки. Помывшись в натопленной баньке из старого таза, он лежал в кровати, оказавшей на удивление мягкой и удобной, с открытой книгой. Телефон несколько раз словил связь на улице, и она тут же оборвалась. А в доме и вовсе замолчала. И он был доволен, что взял с собой несколько книг.
Проснулся он ранним утром от петушиного крика. Где-то за стеной, скорее всего за соседним забором, петух хриплым голосом и видно спросонья выводил только ему известные напевы. Выводил поначалу слабо, с придыхом, как бы просыпаясь и отряхиваясь, с каждым криком набирая побольше воздуха, чтобы достичь максимального звука. Прооравшись, петух постепенно сбавил напор и продолжительность, и вскоре перешёл на спокойное и как бы покашливающее кукареканье. Словно он надорвался, и у него першит в горле. Он лежал с закрытыми глазами, слушая перешедшего в ворчание петуха.
Повалявшись часок в постели, он сбегал с полотенцем к бочке. Утренняя вода приятно холодила тело, и он даже поплескал на грудь и спину. Хорошо, бодренько так... Возвращаясь, он заметил сидевшую на лавочке за оградой Кузьминишну.
- Доброе утро, баб Дунь. Не спится в такую рань?
- Нет, не спится. Это вам, молодым, хочется спать. А нам, старикам, надо успеть не спамши пожить, да подольше. Дряхлеем.
- Вы ещё бодренькая, - потерев шею полотенцем, он кинул его на плечо и присел на лавочку.
- Наблюдаю вот, за паразитом, - баба Дуня кивнула в сторону Ульяниного дома. - Ночью пришёл пьяный и перехлестал окошки с улицы. А с утра проспался и прибёг. Вишь, назад вставляет.
- А зачем перехлестал?
- Ну так... Мужик ёйный. Замуж-то тут не за кого идти. Он пару лет назад позвал, она и приняла к себе. Он, паскудник, обещал пить бросить, да так и не бросил. Удумал руки к ей прикладывать, кулачинами махать. Она терпела, терпела... Да как дала одним днём по тем кулакам сковородкой. А потом до калитки в загривок, и на улице добавила. И наказала больше к дому не подходить. А не то, говорит, топор возьму. Вот он и боится близко ходить, - баба Дуня вздохнула. - Нажрётся, побьёт окошки, а на утро бежит править. Уж не первый раз так. Она его за этим делом не трогает. А так... Нерасписанными жили. В район надо ехать расписываться, а им всё некогда, - Кузьминишна помолчала и вдруг крикнула: - Витька... Охломон ты такой. Ишо раз побьёшь стёклы, так я сама на защиту стану.
- Баб Дунь... - откликнулся Витька из соседней ограды. - Сам знаю, что дурак. Напьюсь и не знаю, чё с собой делать, - повернувшись, он тут же крикнул в незастеклённое пока окно: - Улька, я ж люблю. Прости, - и тут же увернулся от вылетевшей из окна кружки. - Ну, дура!.. Чуть в башку не попала.
- Пойдём в дом. Я щас яишенки на молоке наболтаю и позавтракаем.
Они допивали чай, уютно устроившись друг против друга, как вдруг в самобытный звонок на заборе стукнули три раза и звонкий голос позвал:
- Баб Дуня, молоко забери.
- Улюшка банку на лавке оставила. Надо забрать, пока собаки не скинули.
- Я схожу, - бросил он и спешно выскочил из дома, в надежде увидеть ту самую Ульяну, о которой получил за сутки столько интересных историй.
Она закрывала калитку ограды, когда он вышел из своей и забрал с лавочки банку. Задержавшись, он проводил глазами удаляющуюся к крыльцу женскую фигуру.
Свежая разметка на трассе мелькала в глазах, плавно перебегая из одной полосы в две и обратно. Он ехал спокойно, не торопясь. Ему казалось, что он уже наслаждается своим одиночеством. Хотя... Маленькая птичка-надежда, что называется - мыслью, то и дело возвращала его к порогу родного дома. Так птицы же не улетают осенью навсегда, у них остаётся возможность вернуться по теплу в своё гнездо. Одиночество, хоть временное, многим, наверное, в благодать. Одним хватает времени на себя и творчество, на чтение новых книг. Прикосновение к мыслям и чувствам героев, задумчивость у картин известных художников, влияние музыки великих композиторов... За всем этим - живые души, эмоционально напряжённые, вливающие в свою жизнь чувство прекрасного. В этом тоже своё одиночество. И только твоё... Потому что ты сам в себе это слышишь, сам в себе преображаешь, и сам в себе перекатываешь душевные порывы.
Кто-то чувствует себя одиноким среди людей. Так бывает. А кто-то находит время для беседы с морем и грозой, с лесом и полем, с небом и Богом. По сути - мы даже про себя не всё знаем. Мы тщательно скрываем чувства и эмоции, закрывая калиточку в душу. Порой нам не хватает времени на себя, когда работа и забота о близких переполняют так, что даже вздохнуть некогда, даже выспаться некогда. А бывает и так, что хочется открыть купленную недавно книжку и, наконец-то, уйти в своё одиночество. А у других, может быть, и книги не успевают пылиться, и страницы пальцами затёрты от того, что их читали много раз. Человек порой существует в клочках суеверия и иллюзий, в шелухе обыденности, не слушая себя и не понимая, что приготовил ему следующий день. Ничто не приходит в жизнь просто так, и ничто не уходит: оно преобразуется во что-то новое. Мы иногда рвём сердце там, где надо бы поберечь себя. А всё уже, не вернёшь...
Особенно с женщинами так бывает. Они фантазии свои так кокетливо маскируют, что пока разберешься, то и конфет уже купил, и всего - что душа её пожелала. Вот так и с Нинель у них... Как в лучших домах, какой-нибудь старой аристократии позапрошлого века. Она составила ему хорошую партию в браке. О чувствах здесь, почему-то не думают. А хочется, чтобы радовало. Цветок же радует всё лето и не думает, что дальше будет. А дальше... Он даст много семян, и цветов потом ещё больше будет. Так и человек... А когда чувства не радуют, то и цвести нечему. И тогда к концу жизни, с изношенными нервами, когда здоровье подорвано, а сердце еле выдерживает возрастные заскоки, захочется локти кусать от того, что не было внутри того пожара, который спалил бы дотла и вновь вернул к жизни. И рад будешь только тому, что детей поднял и внуков понянчил... А ещё - нечаянная радость, когда попивая липовый чай в кресле, ты вдруг обнаружишь в старой книжонке между страниц ромашку с желтой серединкой. Ту самую, которую заложил однажды в книгу как закладку. Ты найдёшь её через много лет и нечаянно улыбнёшься воспоминаниям.
Въезжая в деревеньку, он остановился у третьего дома с края по левой стороне. Вроде так объяснил Илья расположение доброй, по его словам, тётки Кузьминишны. Калитка с привязанной к штакетнику палкой, и старый изношенный бидон на столбике с надписью - звонок. Оказывается, эта Кузьминишна та ещё шутница. Стукнув раза три палкой по дну бидона, он стал ждать появления хозяйки. Через пару минут с крыльца во двор вылезла довольно шустрая бабулька лет так далеко за семьдесят. Приложив ладошку к глазам, она крикнула:
- Ко мне ли, чё ли гости? Щас, калитку отопру.
- К вам. Ваш племянник прислал. Илья.
- Щас я, щас. Я на день калитку к низу запираю. А то ходют тут, шарются.
- Илья сказал, что у вас можно отдохнуть. Примите?
- Отдыхай, коли добрый человек. И мне веселее будет. Проходи... Ты надолго?
- Сам не знаю.
- Ну, если не знаешь, то открывай тогда большие воротины и загоняй машину в тенёк. А то ишо какой обормот стукнет, - Кузьминишна показала место под небольшой рябиной. - Тебя как звать-то?
- Андрей, - откликнулся он.
Уютная комнатка с отдельным входом из сеней, в углу большая железная кровать с панцирной сеткой: старинная такая, с блестящими шариками в изголовье. Кровать застелена старым по годам, но не потерявшим опрятный вид, зелёным покрывалом. Пара подушек были сложены одна на одну и прикрыты накидкой ручной вязки. Напротив окна небольшой столик и стул, на стене овальное зеркало. Рядом с кроватью старый комод с ящиками, и даже с закрывающимися на ключ замками. На полу возле кровати большой круглый коврик, связанный из остатков старой одежды. Массивный такой, с переходящими полосками от одного цвета к другому. Вот и всё убранство. И хотя оно было скромным, но ему показалось достаточно уютным.
- Дверь отдельную в эту комнату Илья сделал. Она же из этой стены выходила, как раз на кухоньку. А он приехал однажды и с Панкратом, местным плотником, заделали эту дверь, а из сеней прорубили новую. Потом сняли мерки и повесили сколоченную из досок дверь. Илюшка даже покрасил её сам и утеплил снаружи. Он ведь и зимой иной раз сюды шлындает.
- Хорошо. Мне нравится.
- Вот и размещайся. А я покуда подарки твои в холодильник складу, да чай поставлю. Приходи обедать, - обернувшись уже от двери, Кузьминишна добавила: - А меня зови баба Дуня. Так короче будет. Евдокия Кузьминишна я.
- Хорошо, баба Дуня. И ещё вопрос - сколько я вам должен буду за такой уют?
- Тю тебя!.. Придумал ишо. Вон сколько еды привёз, и хватит буде. И дом вон не пустой теперь, живая душа рядом. А деньги, так я пенсию получаю. И хватит мне.
Переодевшись с дороги, он зашёл на другую половину дома, и они с бабой Дуней долго сидели за столом. Она кормила его кашей: наваристой такой, с кусочками ярко-жёлтой тыквы. Кормила да приговаривала, что еда у неё простая, но полезная. Чай пили с блинами, с начинкой из творога с сахаром и сметаной. Здесь, на этой половинке дома, тоже было уютно. По-старушечьи, по-деревенски. В маленькой спаленке похожая железная кровать, только поменьше, столик у окна и сундучок в углу, закрытый вязаной накидкой зелёного цвета. Кухонька была просторной, с большим светлым окном, с ситцевыми занавесками в голубой горошек. Занавески были собраны на верёвочку, а верёвочка туго намотана на гвозди, прибитые чуть выше окна по сторонам. В углу холодильник, у окна небольшой столик с закруглёнными краями, с такой же вязаной в сеточку скатёркой с кистями, и с белой в мелкий цветочек клеёнкой поверх скатерти. В другом углу приткнулась небольшая электрическая плита на две конфорки и с духовкой внизу.
- Молоко-то мне Улька носит. По два литра по утрам. И творог со сметаной другой раз приносит. Говорю окаянной - давай я тебе денюшку буду давать. Так машет руками и не надо, говорит. А я от Илюшкиных продуктов, что привозит, другой раз ей чего-то уношу.
- Так унесите.
- Унесу, угощу. А то вон скока привёз, в холодильник не лезут. Щас я по ограде тебя проведу. Покажу, как тут жить у меня.
- А где она, эта Улька живёт?
- Та вот же... Окна в окна через дорогу её домик. Жалко мне её, третий год как маманю схоронила. А отец ушёл, Ульке вроде и десяти годков не было. Полез чистить жатку в комбайне, а мотор не заглушил. Его в эту жатку и затянуло. Штырем шею пробило, да кости перемолотило. Хороший был мужик. Улька одна у них была.
Уютная ограда с сочной травой-муравой, протоптанные тропинки к калитке на улицу, и ещё к огороду и маленькой баньке. Возле баньки колодец с журавлём и привязанным к нему пожелтевшим ведром. Откинув крышку, он посмотрел вглубь колодца: на дне, чуть повыше воды, застыл по стенам белый лёд. Он даже кожей ощутил прохладу, идущую со дна колодца.
- Вода у нас тут вкусная, чистая. Илья умывался всегда в бочке. Вон, у забора стоит. А не хочешь, так на баньке рукомойник прибитый. Там и полотенечко для рук, - баба Дуня засеменила к бане. - Пойдём сюды. Тут у меня и розетка есть, и машинка-малютка, в ей и стирай бельишко. Нальёшь в ведро воды, нагреешь тут же кипятильником, и стирай. Тока сначала из розетки его выдерни, тогда и проверяй воду. А то дёрнет током. Тут и порошок на оконце, - баба Дуня махнула рукой на небольшое оконце. - В баню если захочешь, так вон дрова в сарайке. Воду наносишь сам. И в бак, и холодную для разбавки. А веники в углу в сенях висят.
Он слушал бабу Дуню и улыбался. Привычная жизнь, когда его семья пользовалась современными благами в виде стиральных машин-автоматов, душа и ванной, отошла на второй план. Да и сама стирка собственными силами казалась для него чем-то невыполнимым.
- Стирать будешь, так порошка много не сыпь, у нас вода мягкая. Постирушки складывай в таз, потом воду с машинки слей, да холодной набери и прополощи. А на другой раз и в тазу можно окунуть. И на верёвку всё с прищепками.
Пока они с бабой Дуней разбирали его скромное житьё в этой отдалённой деревеньке, забившейся между сосновым бором с одной стороны и берёзовыми колками с другой, по улице неспешно прошло небольшое стадо.
- Вот и Улькина Ночка пришла. Орёт, хозяйку зовёт, - из дома напротив выскочила женщина в светлом платье и торопливо открыла калитку, впуская корову во двор. - Ты это... Возьми там в предбаннике. Там палатка небольшая в углу под лавкой. Накинь её на машину. А то с рябины воробьи нагадют.
На деревеньку постепенно опускались сумерки. Помывшись в натопленной баньке из старого таза, он лежал в кровати, оказавшей на удивление мягкой и удобной, с открытой книгой. Телефон несколько раз словил связь на улице, и она тут же оборвалась. А в доме и вовсе замолчала. И он был доволен, что взял с собой несколько книг.
Проснулся он ранним утром от петушиного крика. Где-то за стеной, скорее всего за соседним забором, петух хриплым голосом и видно спросонья выводил только ему известные напевы. Выводил поначалу слабо, с придыхом, как бы просыпаясь и отряхиваясь, с каждым криком набирая побольше воздуха, чтобы достичь максимального звука. Прооравшись, петух постепенно сбавил напор и продолжительность, и вскоре перешёл на спокойное и как бы покашливающее кукареканье. Словно он надорвался, и у него першит в горле. Он лежал с закрытыми глазами, слушая перешедшего в ворчание петуха.
Повалявшись часок в постели, он сбегал с полотенцем к бочке. Утренняя вода приятно холодила тело, и он даже поплескал на грудь и спину. Хорошо, бодренько так... Возвращаясь, он заметил сидевшую на лавочке за оградой Кузьминишну.
- Доброе утро, баб Дунь. Не спится в такую рань?
- Нет, не спится. Это вам, молодым, хочется спать. А нам, старикам, надо успеть не спамши пожить, да подольше. Дряхлеем.
- Вы ещё бодренькая, - потерев шею полотенцем, он кинул его на плечо и присел на лавочку.
- Наблюдаю вот, за паразитом, - баба Дуня кивнула в сторону Ульяниного дома. - Ночью пришёл пьяный и перехлестал окошки с улицы. А с утра проспался и прибёг. Вишь, назад вставляет.
- А зачем перехлестал?
- Ну так... Мужик ёйный. Замуж-то тут не за кого идти. Он пару лет назад позвал, она и приняла к себе. Он, паскудник, обещал пить бросить, да так и не бросил. Удумал руки к ей прикладывать, кулачинами махать. Она терпела, терпела... Да как дала одним днём по тем кулакам сковородкой. А потом до калитки в загривок, и на улице добавила. И наказала больше к дому не подходить. А не то, говорит, топор возьму. Вот он и боится близко ходить, - баба Дуня вздохнула. - Нажрётся, побьёт окошки, а на утро бежит править. Уж не первый раз так. Она его за этим делом не трогает. А так... Нерасписанными жили. В район надо ехать расписываться, а им всё некогда, - Кузьминишна помолчала и вдруг крикнула: - Витька... Охломон ты такой. Ишо раз побьёшь стёклы, так я сама на защиту стану.
- Баб Дунь... - откликнулся Витька из соседней ограды. - Сам знаю, что дурак. Напьюсь и не знаю, чё с собой делать, - повернувшись, он тут же крикнул в незастеклённое пока окно: - Улька, я ж люблю. Прости, - и тут же увернулся от вылетевшей из окна кружки. - Ну, дура!.. Чуть в башку не попала.
- Пойдём в дом. Я щас яишенки на молоке наболтаю и позавтракаем.
Они допивали чай, уютно устроившись друг против друга, как вдруг в самобытный звонок на заборе стукнули три раза и звонкий голос позвал:
- Баб Дуня, молоко забери.
- Улюшка банку на лавке оставила. Надо забрать, пока собаки не скинули.
- Я схожу, - бросил он и спешно выскочил из дома, в надежде увидеть ту самую Ульяну, о которой получил за сутки столько интересных историй.
Она закрывала калитку ограды, когда он вышел из своей и забрал с лавочки банку. Задержавшись, он проводил глазами удаляющуюся к крыльцу женскую фигуру.
