Книга Глефы. Пролог. Глава I (1)

ПРОЛОГ.

Гроза ярилась снаружи, как полчища нечестивых демонов, которые, согласно Ореховой Книге*, в конце времен ринутся на землю, чтобы утащить к себе в Подземные Чертоги грешников, а если повезет, то и кое-кого из праведников. Надежные монастырские стены стояли крепко, а вот хлипкое окошко с покосившейся рамой трещало, жалобно звенело и ходило ходуном. В него били струи дождя и порывы ветра, и казалось, что оно вот-вот не выдержит, разлетится вдребезги. Молнии слепяще сверкали, озаряя келью зловещими сполохами, и в этих сполохах то тут, то там мелькали метущиеся тени, в грохоте и оглушительном барабанном бое дождя слышались какие-то голоса, то ли плач, то ли пение. В это время года грозы бывали часто, но такой бури брат Георгий припомнить не мог. 

Спать было невозможно, монах откинул тонкое одеяло, не спасающее от промозглого холода, и спустил ноги на выстывший пол. Он пробовал молиться, но не смог. Ветер настырно выл снаружи, стекло в ветхой раме тряслось, словно в ознобе. Брат Георгий принялся считать. Он сосчитал сперва от одного до ста, а потом - в обратном порядке, вздохнул и поднялся с колен, чувствуя себя последним грешником. Брат уселся за стол, где лежала раскрытая книга. Георгий был искусен в каллиграфиии и рисовании миниатюр и буквиц. Работа всегда успокаивала, и Георгий зажег свечу, подвинул к себе баночки с чернилами и краской и перья. Все это лежало здесь с той поры, когда он был болен, и настоятель, следуя его просьбе, позволил ему работать у себя в келье. С разлинованной страницы на брата Георгия глядела незнаконченная миниатюра. Одна ее половина тускло поблескивала золотой краской, пестрела красным и зеленым, а вторая была голой, тоскливой, еще не раскрашенной. Брат Георгий взял тоненькую кисточку и принялся расцвечивать одеяние святого, который благоговейно глядел на явившегося ему Творца. 

За окошком по-прежнему грохотало, гроза бесновалась где-то прямо над головой. Руки у Георгия дрожали, но он продолжал настырно работать, машинально нашептывая молитву. Святого сопровождали бык и ястреб, и Георгий сам не понял, когда это он нарисовать последнему человеческое лицо. Птица глядела не на святого Демитрия и не на Творца, а куда-то вниз листа, будто туда смотреть было приятнее. Брат Георгий облизнул губы и уставился на собственную работу. Показалось, что человекоголовый ястреб повернул голову и глянул прямо на него. Монах сотворил рукой охранительный знак и поморгал глазами. Привиделось, конечно - огонек свечи чадит и подпрыгивает, молнии то и дело озаряют келью неровным светом. Дрожащей рукой Георгий отложил кисть. В окно ударило, забилось - наверное, с новой силой грянул ливень. Маленький кувшинчик с ореховыми ветками на широком подоконнике подскочил и, упав, разлетелся вдребезги, по полу растеклась лужица. Загрохотало так, что Георгий, двернувшийся от испуга, решил, было, что окно все-таки не выдержало и разбилось. Свеча мигом потухла, будто и не светила, потянуло гарью. Мертвенно-белый всполох погас, и монах понял, что окно цело. Холодный, призрачный свет схлынул, оставив после себя темную, ощутимо-живую тень, высокую фигуру, слегка колышащуюся в полумраке. 

- Творец... Святой Ефимий... - Георгий дрожащими руками хотел схватить огниво, но вместо этого неловко смахнул его на пол. 

Сверкнуло снова, тут же грянул еще один раскат грома, и монах схватился за бронзовую ореховую веточку*, висяшую на груди, на тонком шнурке. Фигура никуда не делась, напротив, шагнула вперед, перестав дрожать, словно в мареве. 

Тягуче, ноюще заболела голова. Во вспышке очередной молнии Георгий разглядел, что фигура облачена в сутану, как у него, но почему-то, огненно-красного цвета. 

- Святая Маргарита, святой Александр...

- Они вряд ли явятся, - заметил гость. - Или ты гадаешь, кто это тебя навестил?

Он протянул руку, и свеча зажглась сама собой, над белым восковым столбиком всплыл яркий и неожиданно ровно горящий огонек, вопреки сквозняку, дующему в щели оконной рамы.

Гордо посаженная рыжеволосая голова гостя была увенчана широко разведенными рогами, черные очи казались какими-то провалами.

- Рогатый*... - онемевшими губами выдохнул Георгий. 

- Правильно, - красный гость улыбнулся, и монах в ужасе отвел глаза. 

Он снова попытался читать молитву, но снова ничего не вышло. Все святые слова вылетели из головы напрочь, словно он их никогда и не знал. Виски ломило, словно их сдавили стальным обручем, и боль все усиливалась. 

- Спаси меня Творец...

- Брат Георгий, - красивое, но страшное лицо Рогатого слегка скривилось, - С тобой очень тяжело разговаривать. Так ты меня не прогонишь. 

- А как...

- Никак. 

- Зачем, - губы не слушались, - зачем ты пришел?

- По делу, - ответил красный гость. 

Он говорил тихо, но отчего-то его все равно было слышно сквозь грохот и оглушительный шелест дождя. 

Рогатый повернулся и рванул хлипкую раму. Она отчаянно скрипнула, взвизгнуло дерево, трущееся о дерево, оконце распахнулось. И Георгий понял, как он ошибался, когда считал, что в келье этой ночью неуютно. До этого момента она была надежным и уютным уголком, теперь же превратилась в оплот Подземных Чертогов, сединилась с бурей, будто стен не было в помине. Дождь лил в распахнутое окно, грохот стал почти невыносимым. Рогатый глядел в вихрь, спутавший небо и землю, подставляя лицо хлещущим водяным струям и наслаждался, а безбожная буря будто славила его. Монах, не смея шевельнуться, съежился за столом и глядел на застывшую красную фигуру, худощавую и страшно величественную. Сумасшедший ветер трепал и терзал рукава и полы красной сутаны рыжего гостя, и они хлопали, как огромные крылья.  

Брат Георгий не знал, сколько времени прошло, прежде чем Рогатый обернулся. Он оскалил сверкнувшие зубы и в два шага подошел к монаху, заглянул в его работу. 

- Что же ты здесь нарисовал, брат? - черные глаза сузились, почти превратившись в щели. - Нечестивец. Почему здесь такие страшилища?

Он перевел взгляд на Георгия. Тот сглотнул и вцепился в ореховую ветвь на груди покрепче. 

- Я не стану говорить с тобой, - дрожащим голосом шепнул монах. - Изыди!

- Нет, - засмеялся Рогатый. 

Вдруг он толкнул Георгия, и в его тонкой руке оказалось столько силы, что брат покатился по полу, путаясь в полах сутаны, а сам сел на его место.

И Георгий глядел, борясь с болью и замирая, как красный гость, склонившись над его книгой, работает, и его рука порхает над листами, как птица, заставляя перо и кисти поганить белое бумажное поле. Вокруг гремело, водяные холодные вихри бушевали в келье, и только Рогатый за столом, освещенным ровным огоньком свечки, казался непоколебимым, как остров в бушующем море. Брат Георгий цеплялся за ореховую веточку онемевшими пальцами, потом понял, что стискивает складку сутаны, а ветка куда-то исчезла. Кругом скрипели, рыдали, хохотали, пели, метались и плясали какие-то тени, пол качался, становясь то ледяными валами, то сосущей пустотой, так что монаху казалось, будто он вот-вот провалится куда-то в черную стынь. Время превратилось в судорожно пульсирующий комок и остановилось, кануло куда-то в грозу. Рогатый писал. Громадная тень от его рогов ровно подрагивала на щербатой, как старушечья ухмылка, каменной стене. Георгий не хотел глядеть, но глядел. Глядел, сквозь выламывающую височные кости боль и резь в глазах, сквозь ледяной, пронизывающий холод и вой. Он глядел целую вечность, тянущуюся бесконечно, сворачивающуюся в кольцо и начинающуюся снова. Глядел, пока стены не стали рушиться и оплывать, как воск. 

А наутро, когда буря стихла, и уставшее небо серо глядело в окно, обессиленное ночной грозой, брат Георгий пришел в себя. Тело у него ломило из-за лежания на ледяном полу, из носа текло от холода, но головная боль прошла. Он поднялся с трудом, чувствуя себя разбитым и больным, неловко задев ладонью осколки разлетевшегося вдребезги кувшина. Рядом в луже воды, натекшей ночью из разбитого окна, плавали ореховые ветки. Монах поглядел на порезанную ладонь и зажал ее рукавом сутаны. Во время грозы нужно молиться, а не спать, тогда и кошмары не будут сниться. 

Георгий выпрямился и подошел к столу, на котором все еще лежала раскрытая недописанная книга. Он поглядел в нее и закричал. 

Книга была закончена.  

_______________

* Ореховая Книга - сборник священных текстов для последователей Творца. 

* Ореховая ветвь - считается священной среди исповедующих веру в единого Творца. Используется в качестве религиозного символа.

* Рогатый - антагонист Творца. 

 

ГЛАВА I

ИНГРИД. 

Погода выдалась теплой, то есть, теплой для северной осени. Но все равно по гулким коридорам гуляли сквозняки, пробиваясь в разбитые витражи, а потрепанное одеяло не спасало от ночного холода. Камины в спальнях топили, но сквозь старые рамы все равно сочился влажный холод.  Но это было только началом. Скоро начнется зима, и нужно будет чем-то топить. Замок Реггенкерт*, Янтарные Сосны, окружали густые леса, казалось бы, руби сколько хочешь, но это запрещалось. Теперь леса считались исключительно королевской собственостью, и обитателей замка в тепле ограничивали. Их, вообще, ограничивали во всем. 

Шесть лет назад старый граф Реггенкерт взбунтовался, подняв свои войска против королевской власти, но проиграл. Даром, что король был на пороге могилы, но его военачальники и первый министр не дремали.  Шесть лет назад его дочь, Ингрид Реггенкерт, узнала, что значит ненависть. Холодная, колючая, молчаливая ненависть, спокойная, дожидающаяся своего часа. Ингрид ненавидела королевских солдат, которые обосновались в замке после восстания. Поначалу они бесчинствовали, много пили, хватали и насиловали служанок. Тут и там сновали кроваво-красные мундиры. Они всюду совали свои длинные носы, опустошали кладовые, винные погреба, топтали ковры, били окна. Но довольно скоро поняли, что жить им здесь долго, и первоначальный пыл поулегся. Многие взяли в жены местных девушек. Поостыла и ненависть Ингрид, но никуда не делась. Она перестала кидаться на чужаков, подобно дикому зверенышу, который уже отрастил клыки, но еще не умеет кусаться. Лезут вперед волчата, взрослые волки дожидаются, когда добыча потеряет бдительность и повернется боком поудобнее. 

С солдатами Ингрид свыклась - в конце концов, не все из них были омерзительны. Кое-кто, не надеясь на небольшое жалование, завел хозяйство, не лез на глаза и занимался своим делом. Но особенно концентрированной неприязни удостоились два человека.

Капитан драгун, Жак Лейде, сам был родом почти из этих мест. Его мать была из даггов, которые жили еще севернее, там, где почти не тает снег. От матери-северянки, выскочившей замуж за столичного барона и с отвращением покинувшей навсегда северные владения, ему достались светлые, почти белесые волосы и льдисто-голубые глаза. Он быстро завел в Реггенкерт свои порядки, вел себя по хозяйски, смеялся над яростью тогда еще тринадцатилетней Ингрид. Кроваво-красный мундир удивительно ему шел, так же, как и привычка пить вино из фамильных бокалов Реггенкертов. Он швырялся вековым хрусталем в разозливших его слуг и никогда не расставался с клинком.

Вторым претендентом в покойники был наместник Рейги* - Люк Тарье. Уже седеющий, вечно мерзнущий и ненавидящий северный климат, он, бывший мелким дворянином, надеялся взять Ингрид в жены и получить тем самым графский титул и обширные владения, изобилующие лесами, полными дичи и имеющие на северной границе горы, где добывались металлы. Этот, в отличие от капитана, вино не жаловал, предпочитая горячие отвары и делал вид, что постоянно простужен. Он любил попрекать мнимой болезнью Ингрид. В отличие от капитана Лейде, его почти не было видно, но, не смотря на это, именно он был осминогом, распустившим свои щупальца по всему замку и за его приделами. Ингрид знала, что он развел шпионов, которые докладывают наместнику о каждом ее шаге. 

Четвертым обитателем замка, не считая солдат и слуг, была тетушка. Ингрид понятия не имела, где ее отыскали королевские ищейки, до роковой ночи она никогда ее не видела и, более того, не подозревала, что она у нее есть. Благообразную старушку представили девочке как кузину ее бабки, властной Лейи Логе, супруги графа Реггенкерт. К несчастью, бабка почила задолго до рождения Ингрид, и не могла подтвердить или опровергнуть родство с напоминающей церковную крысу тетушкой Региной. Ингрид была уверена, что у нее со старушкой нет ни капли общей крови, хотя та и любила потчевать девицу историями об их общем с бабкой Лейей детстве. Это безмерно раздражало, но старушка была к Ингрид добра. Ее задачей было выполнять роль опекунши, но она ограничивалась почти безучастным присутствием - все вопросы решали Тарье и Лейде. Тетушка почти не покидала своих комнат, где занималась вышиванием и утопанием в мнимом прошлом. Учитывая, что со зрением у нее давно было не все в порядке, Ингрид предпочитала не приглядываться к тому, что именно она вышивает. Один раз она заметила мешанину из кривоватых стежков - осеннюю розу, похожую на раздерганного зелено-малинового ежа - и больше не смотрела.

Тот день выдался неожиданно ясным. Мало греющее осеннее солнышко, тем не менее, ласково подмигивало в прорехи редких недождевых тучек, вызолачивая стволы корабельных сосен в близком лесу. Обычно молчаливый замок будто повеселел. Оставшиеся по случайности невыбитыми витражи в гулких галереях бросали на щербатый пол цветные блики, похожие на яркие нежные лепестки. В библитеке окнам повезло больше - здесь осталось целых два витража, оба изображали эпизоды из жизни святого Малькольма, который был ученым и книжником. Раньше их было больше, но остальные зачем-то заменили обычными стеклами. Ингрид подставила руку и поймала на ладонь красный блик, прильнувший невесомо к пальцам. Слышно было, как внизу, во дворе перекрикивались слуги. Заскрипело колодезное колесо, засмеялся женский голос. Много времени прошло, прежде чем девушки в замке снова начали смеяться. Поначалу боялись показать нос из кухни, чтобы не попасться кому-нибудь из драгун. Прошел не один месяц, прежде, чем в Реггенкерт пришло подобие мира, хотя, крестьян по-прежнему обирали, взымая нескончаемые налоги. Кое-где в провинции все еще вспыхивали редкие бунты отчаявшихся, тут же давившиеся. Вспышки были небольшими, и все ограничивалось несколькими повешенными. 

Внизу застучали копыта, и Ингрид решила, что приехали крестьяне с какой-нибудь поклажей, но что-то было не так. Что-то непривычное привлекло внимание девицы, и она, оставив на круглом, хромоногом столике книгу, выглянула в окно, благо, библиотека глядела прямо на главный замковый двор. Через ворота  втягивалась коротенькая вереница карет. Приличных, явно нездешних карет. Конские копыта гулко стучали по давно уже не поднимающемуся мосту, разбегались из-под копыт куры, цепляя лапами травинки сена. Впереди гарцевал на сером коне всадник, одетый по столичной моде, в золотисто-коричневое дорожное платье. Ингрид видела, как он соскосил с седла, бросив поводья подбежавшему обалдевшему конюху. Бедняга никогда и не видел таких лошадей и такой упряжи. На крыльце гостя уже встречали капитан Лейде и наместник Тарье, кутавшийся в подбитый мехом плащ. Проездом здесь вряд ли кто-нибудь остановится, дальше просто практически некуда ехать, неужели, кто-то явился по делу? Вот только к кому именно? Ингрид решила, что, в любом случае, хозяйка замка, все же, она, а не двое кровососов, что внизу любезно раскланиваются с гостем, и поспешила вниз.

Когда она появилась на большом крыльце с истертыми ступенями, столичный незнакомец все еще обменивался любезностями с капитаном и наместником. Ингрид заметила, что при виде нее их лица стали удивительно кислыми, надо полагать, ее не хотели здесь видеть. Тем лучше. 

Платье, в которое она была одета, некогда было весьма недурным, к тому же, жемчужно-серый весьма шел к ее глазам, но теперь оно было уже довльно ветхим для знатной девицы. Правда, черная шелковая шаль несколько спасала положение, хотя Ингрид весьма допускала, что в таком виде она более похожа на экономку, чем на графиню. Однако, гость галантно ей поклонился. Он был молод и довольно хорош собой, разве что глаза немного навыкате слегка его портили, хотя и были красивого, янтарного цвета. 

- Графиня, - все еще кривясь, сказал наметник Тарье. - Позвольте представить вам маркиза Вельде. Он прибыл из столицы по делу. Я взял на себя смелость распорядиться об ужине.

- Очень любезно с вашей стороны, наместник, - заверила Ингрид, не удоставивая Тарье взглядом. 

Столичный маркиз склонился к протянутой ручке, невесомо касаясь губами тонких пальцев и улыбнулся. Улыбка оказалась приятной. 

- Счастлив видеть вас, графиня. У меня действительно к вам дело, но я позволю себе отложить его обсуждение до ужина, если вы позволите. 

- Разумеется, маркиз. Рада нашему знакомству, - слегка улыбнулась Ингрид. - Прошу вас, отдыхайте. Я уверена, что о покоях для вас господин наместник также распорядился. 

Ингрид одарила присутствующих кивком, развернулась и удалилась обратно, в замок. Она не имела никакого желания маячить перед глазами безупречно одетого гостя в стареньком платье дольше, чем необходимо. 

Время до ужина Ингрид потратила на приведение себя в достойный вид. С платьем все было довольно просто - приличное платье было всего одно, черное, отделанное по подолу и у ворота серебристо-серой каймой. 

- Жаль, нет чулок, сударыня, как жаль, - вздыхала горничная, Бригита, шнуруя на Ингрид корсаж. 

Чулок и в самом деле не было. То есть, не было шелковых чулок, были только шерстяные, какие носят крестьянки. Ингрид утешала себя тем, что под юбкой этого безобразия все равно видно не будет, знатной даме положено показывать самое большее, носок туфельки. Правда, свои туфли Ингрид тоже предпочитала скрыть. Зато, с прической можно было дать волю воображению. Бригита заплела тяжелые, черные волосы хозяйки в несколько кос и уложила венцом вокруг головы. Картину весьма удачно дополняли шпильки, украшенные дешевым, но приятным жемчугом. Служанка застегнула на шее Ингрид замочек ожерелья и вздохнула. Хотя, по поводу ожерелья вздыхать как раз не стоило - оно досталось графине Реггенкерт от матери, а той - от ее матери. Тяжелое, серебрянное украшение, изображавшее ворона, льнувшего к груди и обхватывающего крыльями шею, передавалось в роду по женской линии и было едва ли не старше, чем сам замок. 

- Чего же он хочет, этот столичный гость, сударыня? - спросила Бригита, поправляя воротник платья хозяйки.

- Не знаю, Бригита. Не знаю, - ответила Ингрид, грустно разглядывая свое отражение в зеркале.

В дверь постучали. Бригита побежала открыть и скоро вернулась:

- Там слуга наместника, госпожа графиня. 

- Мадам, - человек из личного окружения Тарье, несомненно, был шпионом. Он блеснул масляными невыразительными глазками и сказал: - Господин наместник приказал мне передать, что вас ждут к ужину. 

Ингрид поправила и без того безупречно лежащую прядку и даже не повернула головы. 

- Благодарю. Ступайте и передайте, что я сейчас спущусь. 

Графиня Реггенкерт выждала еще некторое время, рассчитывая немного задержаться. Будет неловко, если она придет раньше всех. А вот, если опаздает, не беда. 

Получилось крайне удачно. Когда Ингрид спустилась в обеденный зал, придерживая юбку так, чтобы не было видно поношенных туфель, капитан, наместник, тетушка и гость уже были на месте. Но, судя по их виду, ждать им пришлось недолго. Лица у капитана и Тарье были довольно невеселые. Вероятно, они уже знали по какому делу явился с ним маркиз Вельде, и новости их не радовали.  

Ингрид сплыла с лестницы и направилась к своему месту. Капитан подскочил, намереваясь подать графине руку и подвинуть стул. С недавних пор он вел себя со всей галантностью, на какую была способна его салдафонская душа. Вероятно, считал, что за верную службу ему пожалуют девицу Реггенкерт в жены, и он сделается повелителем Рейги. 

Столичный гость оказался быстрее. Он улыбнулся, изысканным жестом завладевая рукой Ингрид и проводил ее к креслу. 

- Благодарю, - улыбнулась Ингрид глазами. Неизвестно, с какими вестями явился маркиз, но покамест он вел себя безупречно, и улыбка у него была, кажется, искренняя. - Вы очень любезны.  Я думаю, пора подавать ужин. 

_______________

*Реггенкерт - замок, родовое гнездо повелителей Рейги.

*Рейга - северное графство.