Нежить и Егор Берендеевич

 А началась сия исторья с дождичка проливного, с осеннего такого дождя, дюже противного. Он кап-кап-кап-кап-кап по крыше, ну и протекла, то бишь, наша крыша. Полез муж её починять. Мужик починяет, и я вслед за ним лезу: где досочку тесовую подержать, а где и топорик. И Егорке чой-то дома не засиделось, выскочило дитятко на улицу в лёгкой рубашонке и тоже наверх карабкается. Я его ногой тихохонько отпихиваю, отпихиваю, мол, бягай до хаты, пострелец! А он ни в какую, прёт себе на крышу и прёт. В общем, заболел Егорушка, простудился, слёг, во бред лихой ударился, а об чём бредило дитятко, с его слов вам по сей час и гутарю.

 Лежит Егорушка на печке, кашляет и то ли спит, а то ли дремлет. А как открыл он свои ясны глазоньки, глядь, стоит пред ним не то глист большой, не то змеевище малый: ростом с младенца и ни рук, ни ног, ни головы — головастик, как есть головастик! Лишь рот большой, зубастый и глаза печальные. Склонилась эта тварь над моим сыночком и просит:

— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

Потянулся Егорка рукой к столу за картохой и сам своей руке диву даётся: растёт его рука, растёт и достаёт прямо до стола, берёт картоху и кладёт её в рот головастику. А головастик не унимается:

— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

Потянулась рука Егорки во второй раз к столу, берёт кувшин квасу, подносит его к головастику и вливает ему весь квас прямо в пасть. Отрыгнуло чудище и говорит:

— Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! — и прыгает Егору прямо в рот, да на душу усаживается.

 Вот с той поры и потеряли мы сыночка, начал злой Игоша жить да Егоркиным телом пользоваться. По полу прыгает, кричит:

— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

А как сожрёт весь хлеб да кашу, так в курятник бежит курей давить. Грешным делом, отец его верёвкой к столбу привязал, как козлёнка. Но это уже летом было. А зимой он всю кровь из нас выпил! Шо мы только ни делали: и к знахарке его водили, и к ведьме старой, и к колдуну лютому. Ничего одержимого не брало: ни отвороты, ни ворожба, ни зелье могучее! Всё орёт и орёт себе:

— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! — да баб за титьки хватает, молоко испить норовит. 

​Вовсе сладу на беса не стало! Посидел он, значит, всё лето на привязи, посидел... Осень проливными дождичками вдарила. Снова надо было Игошу в дом заводить иль сарай отдельный для него ставить. Да поздно уж было, морозец вдарил. Плюнул отец, в лес Игошу поволок. Завёл в чащу глубокую, привязал к дереву крепкому и оставил лесным зверям на съедение. Я об том и не знала, до соседей ходила, а иначе б костьми легла, но родну кровинушку никуда б со двора не пустила!

 Эх, привязал батька нашего Игошу-Егорушку к дубу высокому и домой пошёл. А Игоша плакал, плакал: то есть просил, то пить. Да душе Егоркиной байки чудные рассказывал о том, как был он когда-то Игорёшей, ходил по земле ножками топ-топ-топ-топ, ручками удалыми хлоп-хлоп-хлоп, а потом взял и помер, а тело его басурманин в канаву выкинул. Долго кости Игорёшины гнили, долго ныли-болели, а потом он стал червём Игошей без рук, без ног, лишь голова и хвост. Вот так-то!

 Но время колесом большим катилось, я дома с горя убивалась, всё рвалась сынка любимого искать. А муж одно твердил: 

​— Убил я его и закопал, а где — не скажу. 

​Тем временем, пришёл к дубу Егоркиному волк и говорит:

— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Развернулся серый волк и убежал. Пришёл до Игоши медведь:

— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Развернулся бурый мишка и ушёл. Прилетел и сел на ветку ястреб стервятник:

— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Взмахнула птица крылами и улетела восвояси. Прибежала до Игоши лисичка, села рядышком и давай свою мордочку вылизывать, умылась и говорит:

— Помогу твоему горю, Егорушка, но и ты мне сумей помочь: утащил моих лисят дед Архип к себе в дом на потеху внукам-выродкам! Верни моих дитяток взад, а я тебе верну твоё тело.

 Не дослушал Игоша хитру лисоньку до конца, рванулся в бой лисят спасать! А как же, младенцы ведь! Он и сам был когда-то младенцем не по-справедливости убиенным. 

​Перегрызла лисичка верёвку отцовскую, и бягом пустился Игоша к дому Архипову! Залетает глаза выпучив в сарай, будто чует, где животинка сидит, хватает с сенца трёх лисят (ну как лисят, уж осень поди была, выросли лисята). Хватает он, значит, трёх лис и бягом обратно! Дед Архип и учуять ничего не успел. Принёс Игоша лисят к лисе (как доволок — не знаю, те лисы уж чуть ни больше его самого были) и отпустил их к мамаше. Возрадовалась лиса своим лисятам: она их и обнимала, и целовала по-своему, по-лисьи! А Игоша сидел на сырой земле и тоже радовался их счастью семейному:

— Гы-гы-гы-гы-гы-ы! - смеялся.

Но коварная лиса долго ждать не стала, хвать она обмякшего от радости Игошу за грудки и давай драть-трепать, кусать-надкусывать кожу детскую! Со страху Игоша хотел было окочуриться да передумал: выпрыгнул он из тела мальчонки и вглубь леса убежал, а може ещё куда подальше, нам не ведомо.

 Очухался Егорушка и домой побежал. Даже лисицу злую не успел поблагодарить, она с лисятами своими загодя убёгла: мало ли чего, человека ведь подрала!

Прибежал домой Егорушка, а с его груди кровя капает. Я в обморок, отец за знахарем — так сына на ноги и поставили. С той поры живёт в доме Егорка, колядки поёт да про Игошу свого вспоминает. Как помянет он Игошу, так я в обморок, а отец за знахаркой. Так и живём, хлеб жуём:

— Жрать, хотим, есть хотим, ворога не хотим, а что хотим, то и творим!

Баю-бай, Егорушка,

кабы не позорушка,

не люб ты был так жарко!

Точка. Твоя мамка.

---------------------------------------------

Игоша — безрукий, безногий, невидимый дух, дитя кикиморы или умерший младенец, проклятый своими родителями, некрещеный или просто мертворожденный, продолжающий жить и расти там, где он был похоронен, ну или в своем прошлом доме. Если он живет в доме, то озорует. Его боялись, уважали, а за столом отводили особенное место, выделяли отдельную тарелку с пищей и ложку. А если хотели отвадить Игошу со двора, то выкидывали ему из окна шапку или рукавицы.

 Поплёлся как-то раз Егорка с родителями в поле жать пшеницу белоярову. Ну как жать: взрослые работать, а ему по полю бегать — прогонять недобрых полевых Анчуток да прочую нечисть. А вот белой бабе Полуденнице отец с матерью кусок хлеба и кувшин квасу на кромке поля оставили. Бегал Егорка, бегал вокруг надела семейного, шептал слова заветные:

— Дух злой, дух немой

уходи домой

с мого поля с моей пашни,

шо растёт, то наше!

 Набегался сын отцовский, притомился. Плюхнулся как бы нечаянно у хлебушка и кувшинчика кваса, оставленных для Полуденницы. Сидел, смотрел малец на еду, смотрел, пить захотел. Отпил глоток кваску: «Ну не обидится же на меня девка полевая, чо ей, жалко шо ли?»

А где отпил, там и хлебца откусил. Кусал он, кусал да себя утешал: «Ну не обидится же девка полевая!»

Так он весь хлеб незаметно для себя и съел. А как съел, так у него и в горле пересохло. Выпил пацан весь квас до самого дондышка и довольный отдохнуть прилёг между колосьев золотистых. Злые оводы и те: пожужжали и улетели. Заснул Егорка сладко-сладко.

 И тут склонилась над ним прозрачная дева-краса в белом платье, посмотрела, посмотрела, хлебные крошки по ветру развеяла, пустой кувшин перевернула от досады, тронула рукой златые кудри Егорушки и дунула ему в лицо. Проснулся мальчонка, увидал над собой склонившуюся белую бабу и испужался до смерти:

— Ты кто?

— Полуденница! — засмеялась девица.

Глянул Егорка на перевёрнутый кувшин с квасом, испужался пуще прежнего, заплакал:

— Прости меня, тётка божиня! Я нечаянно: есть хотел, пить хотел, не удержался.

Захохотала нежить ещё громче:

— А вот я тебя щас с собой заберу! Полуденником сделаю, будешь жить у меня в услужении да батрачить побегушником.

«Батяня, Маманя!» — хотел было кричать Егорка, но онемел.

А Полуденница знай себе хохочет:

— Давай загадки мои отгадывай; отгадаешь, отпущу тя к папке с мамкой; не отгадаешь, со мной попрёшься в хоромы соломенны. У меня хорошо! Анчутки каши наварят, наешься и за работу: дитяток, по полям шныряющих, пугать.

Выпучил Егорушка глазёнки и закивал головой:

— Давай загадывай! Не дурён я сроду был — так мой тятька говорил.

— Ну что ж, вот те первая загадка: к солнцу тянется, на землю зарится, созреет — на стол ляжет хлебом да кашей.

— Оглянулся сыночек беспомощно, а вокруг наливные пшеничные колосья шуршат, к солнышку тянутся, из земли торчат, вот-вот их скосят батюшка с матушкой.

— Колоски пшеничные! — догадался Егорка.

— Правильно. — расстроилась белая баба. — Но вот тебе другая загадка: растеклось на милю, а не речка, разлилось по долине, а не озеро.

Оглянулся мальчик во второй раз, а вокруг поля, поля: и золотые и зелёные.

— Поле плодородное! — выдохнул Егорушка.

Разозлилась Полуденница, ножкой топнула, пнула ещё раз пустой кувшин из-под кваса и говорит:

— Ну держи, дружок, третью загадку: дурачок в ступе летает, помелом погоняет. Кто это?

Обрадовался внучок, любитель бабкиных сказок:

— Не дурачок, а дурочка — баба Яга энто!

— А вот и не угадал, пойдём ко мне жить.

— Погодь, погодь… Да это ж ведьма или ведьмак!

— Опять не угадал, пойдём ко мне жить.

— Дай ещё трошки подумаю! — взмолилась кроха.

— Ну думай, токо недолго.

Всю нежить Егор в уме перебрал, остановился на самом злом:

— Кощей Бессмертный!

— Нет, не он. Всё, более шанса тебе не дам, идём жить ко мне да поскорее.

«Ма-а-ама-ня!» — хотел закричать добрый молодец, но снова онемел. Хотя и делов-то было: во-о-он они, родители, рядом работают — жнут да песни поют.

Схватила Полуденница русску дитятку и полетела в мир сказочный к полям Полуденным-зноям!

Глядь Егорка, а он вместе с белой девкой в ступе летит, а помело внутри ступы стоит. Нежить над ним, как всегда, потешается:

— Ну угадал, кто тот дурачок в ступе да с помелом?

— Я? Я! Я! Я!!! — сначала удивился, а потом разозлился Егорище, схватил помело и стал им ступу погонять, к родному полю верстаться.

 Дюже осерчала Полуденница и давай помело у парубка выхватывать. А Егор хрясь помелом по белой бабе и выкинул её из ступы. Полетела она вниз и седым облаком тумана все поля в округе накрыла. А младой герой прямо на поле родное опустился. Рассыпалась ступа на щепы малые, превратилось помело в пук ржаных колосьев. Тут и полдень к концу пришёл.

— Егорка, сынок! — зовут родители его к себе. — Ну где ты там? Айда обедать!

Поскакал маленький мужичишка к своим родным. А маманька с папанькой уже уселись на соломку тёплую, хлеб едят, квас пьют и ему, сыночку ненаглядному, руками машут. А сынку не до обеда (накушался он ужо), плюхнулся рядом, про Полуденницу рассказывает — сам себе не очень то и верит. Батюшка с матушкой и подавно ему не поверили: ну мало ли что мальцу на солнцепёке привидится?

Послушали, послушали взрослы люди дитятко неразумное, квасок допили и на жатву свою пошли. Но вдруг всё вокруг накрыло белым-белым туманом — руки своей не видать. Плюнула семья, до дому попешеходила. Даже кувшины из-под кваса в тумане искать не стали.

— Попозжа найдём!

Попозжа и нашли. Но Егору больше нечисть с полей прогонять не разрешали. Отец сам обходил угодья и опасливо кричал:

— Дух злой, дух немой

уходи домой

с мого поля с моей пашни,

шо растёт, то наше!

А мать смотрела вглубь полей напряжённо. Чего смотрела? Сама не ведала. 

Но в деревне с той поры крестьяне строго следили за тем, чтобы никто не съедал оставленные для Полуденницы гостинцы.

--------------------------------------------------------------------------------

Полуденница (полудница) — дух жаркого полдня, берегиня полей и земли. Эти существа жили каждая в своем поле, рождаясь и умирая вместе с ним, выглядели как молодые девушки в прозрачной белой одежде или как старухи. Полудница наказывала людей, работающих в поле в полдень. Полудницы похищали детей, оставленных в поле без присмотра. Встретив человека, полудница начинала загадывать ему загадки, а если не получала ответов, то могла защекотать его до смерти, и он тоже становился полудницей. Чтобы избежать смерти при встрече с нечистью, нужно говорить с ней долго, так как после полудня она теряет свою силу и исчезает. Путник, решивший остановиться на отдых возле поля, должен был оставить часть своего обеда и чашку медовухи для задабривания духа полей. 

 А вот об чём вам Егор Берендеевич и его баба Добрана Радеевна не расскажут никогда, так это о том, как они своего первого дитятку потеряли. Вот пойди, спроси у них: будут головами мотать, мычать, як коровы и уйдут в хату, непременно хлопнув дверью. Но тебе, так и быть, я эту историю поведаю.

Поженили, значит, младого Егорку на девушке Добране. Хорошая была пара, скажу я вам! Егор — последний из рода колдунов Берендеев. Но эт усё брехня: ни отец его, ни он сам никакими волшебствами не занимались, хотя… усякое болтают. А Добрана — найдёныш, как есть найдёныш, в приёмной семье выросла. Гутарят, шо она дочь самой матери Арысь-поле. Но и это усё сплетни. Небось и гутарят, лишь бы цену ей побольше набить да замуж хорошо отдать. Ну и ладно, отдали вроде бы хорошо.

Как бы то ни было, но Егор и Добрана зажили дружно. Пришёл день и ребёночка нажили. Но пришёл ещё и другой день…

Вышел как-то тёмной ноченькой Егор Берендеевич на двор, свои дела справил и стоит, на звёзды любуется. А тут звездопад случился. Где уж тут в избу вернёшься! Вот и застрял на дворе. Глядь, а одна звезда прям на него летит. Летит, летит и у самой земли превратилась она в девку невиданной красоты: вся в белом платье до земли, с золотой косой до пояса да в красных сафьяновых сапожках. Встала девка-звездочка у ворот Берендеевской хаты и хозяину подмигивает, песни любовные поёт — добра молодца привораживает. И ведь приворожила проклятая! Пошёл до неё Егор, а она хвать его в объятия. Ох, как она тады и снасильничала над младым да над женатым! Ну нет, энтих подробностей я вам никак не могу рассказать, на слух поверьте. Но Егорушка после ейных ласк еле-еле ноги до дому доволок. А девка платье поправила и знай себе, хохочет. А потом и вовсе исчезла — рассыпалась на мелкие звёздочки — только её и видели!

Вот после этого случая наш мужичишка и перестал по ночам во двор выходить. И жене строго-настрого приказал ночную нужду в горшок справлять. Добрана конечно фыркнула, плечиками повела, но мужа ослушаться побоялась.

Дюже разозлилась девка-летяга на своего нового возлюбленного из-за того, что тот к ней по ночам не выходит. И стала она сама в окна к Берендеевым заглядывать. Пару раз Добрану чуть ли ни до смерти напугала! А потом случилось самое страшное: дождалась волшебная баба, когда мужик работать в поле ушёл, забралась в избу через печную трубу, и предстала пред Добраной. Провела нежить белой ручкой над личиком русской бабы, та и упала на пол в глубоком сне. А ведьма подошла к люльке, взяла дитя людское на руки и вместо него подложила своего ребятёночка — дюже страшного. Открыла она дверь, вышла на улицу, оторвалась от земли и полетела в небо! В небе рассыпалась, хохоча, на мелкие звёздочки. А куда дитя человеческое делось — неведомо.

Вернулся Егор с поля, видит, жена спит на полу мёртвым сном, а в люльке развалилось чужое дитя и орёт дурным голосом. Растолкал муж жену, на люлю показывает и спрашивает: мол, в чём дело? Добрана как увидела безобразие такое в родной люле, хлоп снова в обморок и лежит. Кинулся Егор своего отпрыска искать, а того нет нигде. Все углыо бшарил. И на улице искал, и в селе, и в соседних сёлах, и в поле, и в лесу, да всё зазря! Нема сына. Сгинул первенец, а на его месте лежит-полёживает карапуз: на лицо дурён, не в меру прожорливый — что ему ни дай, всё жрать просит и просит.

Добрана же с ума сходила от горя: сидит, волосы свои дёргает, мычит и ревёт белугою. А как муж домой верстался, так она к нему кидалась, за грудки хватала, трясла, но тот ей ничего не рассказывал, лишь головой мотал, мычал да плакал.

Потянулись слухи тонкой ниткой по дворам. Припёрлись селяне на дитя чудное посмотреть. Но отшатывались они от люльки — дюже страшный был тот малыш.

Старики сход большущий устроили: решали, решали и решили, что это дитятко дикой бабы Летавицы. И чем этого выродка ни корми, всё одно до людских размеров он не дорастёт, а как мал-помалу на ножки встанет, так всех домочадцев сожрёт, да токо тогда в настоящего Летавца превратится и улетит.

— А может и не улетит, а пойдёт наших девок одурманивать, совращать! Или парубков. Какого оно полу то, женского чи мужеского, не заглядывали? — спросил у Егорушки вед Апанасий.

Берендеевы головами замотали, замычали: не знаем, мол, не рассматривали.

Надумали старики бесовску дитятку умертвить, а тельце сжечь. Деваться некуда, забрали крестьяне дурное дитятко у Берендеевых и совершили над ним все обряды, какие положено.

Что с того дня началось! Летавица каждую ночь над домом Берендеевым кружила да в окна билась. Молодая семья спать перестала, глаза у обоих дёргаются, а ежели чего сказать друг другу хотят, то не могут — мычат.

Народ и эту беду решать собрался на сходе, ведь как ни мычи, а слухи впереди тебя бегут.

— Надобно Егору Берендеевичу Терлич-траву в ладанку повесить и выпустить его ночью на двор к Летавице. А заговор я ему на ушко нашепчу и расскажу что делать надобно при встрече с нечистой, — рассудил ведун Апанасий. И правильно рассудил — ему виднее, чай сто лет на белом свете живёт. Иль врёт?

В общем, рассказал Егору дедушка Апанас все премудрости про нас… Э не, поведал он ему о том, шо с той с той Летавицей делать, повесил на могучу мужицку на шею травку Терлич и оставил Берендеевых одних до ночи.

Вот вечером вышел Егор во двор, сел на чурочку и стал ждать невесту свою Летавицу, а жене строго-настрого запретил из хаты выходить. Наступила ночь. Смотрит Егор в небо, ждёт. Вдруг одна звёздочка покачнулась на своём месте и кинулась вниз! А как до земли коснулась, то превратилась она в девку: в белом платье до земли, с золотой косой до пояса, в красных сафьяновых сапожках, а лицо злобой перекошено. Подплывает Летавица к своему суженому-ряженому, руки вперёд тянет — хочет добра молодца задушить. Замычал Егорушка, головою замотал, а думкою заговор заветный произнёс: «Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестницу! Уходите баба дикая прочь от мужика женатого, возвращайся откуда явилась, без обиды;жалобы, без любви наведенной, свет отдай солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней. Да дурман-морок сними с лица белого, с чела ясного, с тела чистого!»

Проговорил в уме слова такие потомок колдунов Берендеев и попёр в наступление на силу тёмную! Завалил он бабу дикую, скрутил ей руки за спиной, стянул с ножек сапожки красные сафьяновые и замычал зычным голосом — сигнал селянам подал. Выскочили мужики из засады, хвать сапоги Летавицы и бягом до заранее приготовленного костра! Кинули они красны сапожки в костёр, встали вокруг костра цепью и ждут, когда те сгорят. Вырвалась Летавица из рук Егора и к костру! Но мужики оборону крепко держат, не пускают хозяйку к её сапогам, слова заветные кричат:

— Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестницу! Уходите баба дикая прочь от мужика женатого, возвращайся откуда явилась, без обиды;жалобы, без любви наведенной, свет отдай солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней. Да дурман-морок сними с лица белого, с чела ясного, с тела чистого!

Тут и сельские бабы на подмогу прибежали. Летавица как баб завидела, дюже испугалась силы женской потаённой. Крутанулась она пару раз над костром и умчалась в чёрно небушко. А как встала на своё место звездою ясною, то и замерла навсегда. Поморгала, поморгала и померкла.

Эх, как сгорели сапожки волшебные, так семья Берендеевых и заговорила человеческим голосом. Ну, а ежели про Летавицу у них спросишь иль про дитятко своё родное… сразу мычать начинают, головами мотают, на дверь вам указывают.

Ну чё б вам сказать напоследок то? Егор и Добрана деток ещё целую кучу нарожали, а Летавицы в нашу деревню навсегда дорогу забыли!

Баю-бай, Егор,

эт сё не позор!

Не кори себя,

жисть така пошла.

----------------------------------------------

Летавицы — духи, которые летят на землю падающей звездой и принимают человеческий образ: мужской или женский, но всегда прекрасный, с длинными желтыми волосами. Дикая баба-летун является к мужчинам, очаровывает их, и те уходят от своих жен. Обута летавица в красные сапоги-скороходы, а если их снять, то она теряет сверхъестественную силу, послушно идет за человеком, укравшим ее сапоги, и верно ему служит. Она делает людям разные пакости. Роженицам, молодым матерям она подменивает детей собственными ведьминками, которые не живут дольше семи лет и очень злы и глупы. Дикие бабы сосут кровь у маленьких детей, отчего те бледнеют и хиреют.

Терлич-трава (Тирлич-трава) — Горечавка крестовидная, та что на Лысой горе растет. Другие названия: Лихоманник, Золототысячник, Кентаврский золототысячник, Ведьмино зелье. Терлич-траву вешают в ладанку (маленький мешочек на груди) тем, кто привлек летавицу. Считается, что Терлич-трава может отпугнуть летавицу.

 Пошёл как-то раз Егор Берендеевич за дровами, набрал валежника сухого, перетянул его верёвкой и домой поволок. Тянул, тянул и споткнулся. Глаза поднимает, а это коряжина сухая из земли торчит, младому лесу расти мешает. Сама на вид дюже убога: макушка — большущий нарост, на человеческую голову похожий; а на крученом-перекрученом стволе всего две ветки, будто руки людские; внизу же развилка корнями в землю уходящая, на две ноги похожая. Рассердила Егора эта насмешка природы над родом людским. С большим трудом свалил её крестьянин: никак не давалась старая коряга, прям зубами в землю вцепилась.

— Ну нам и эта задачка по плечу! — крякнул Егор Берендеевич, привязал корявого человечка к другим валежинам и поволок. А коряжина ползти не хочет, так и норовит из вязанки выскочить! Допёр кое-как Егор свою поленницу до дома. Наломал её на мелки веточки. А когда корягу рубил, так та вроде как стонала.

— Чур меня, чур! — шептал мужик и продолжал рубить злую ветку.

Истопил Егорушка печь и решил вредну корягу наперёд сжечь. Сжёг. Баба каши наварила, дети кушать сели. Едят, хвалят! А Егор ложку каши ко рту подносит, а ложка ему тук по лбу! Ничего не понял Егор. Отпрыски в смех! Отец во второй раз ложку каши ко рту подносит, а ложка ему по лбу тук! Детки от хохота под стол залезли. Жена не видела этого чуда, по хозяйству крутилась. Взяла она тряпку мокрую и давай ею детей воспитывать. А муж в третий раз ложку ко рту подносит, а ложка ему по лбу тук! Супруга такое дело заприметила и сама со смеху покатилась! А муженьку не до потехи: три огромные шишки на его лбу вылезли, торчат, блестят, каши просят. Так их той мокрой тряпкой и лечили. Лежит Егор Берендеевич на лавке, кряхтит, стонет. Да и заночевал на ней же. Не стала баба его будить, да в супружеское ложе перетаскивать, лишь сюртуком муженёчка накрыла и на полати спать пошла, пригрозив ребятишкам на печи, те ведь долго успокоится не могли, всё отцовскую ложку вспоминали.

Очнулся ночью Егор от дыхания смрадного: вроде как перегноем несло и головешкой горелой. Открыл он очи ясные и видит: стоит склонившись над ним та самая коряжина, тощей жердью вытянулась, глаза-уголья выпучила, руки-крюки к шее Егора тянет и шепчет:

— Жердяй погубителя хочет погубить, Жердяй погубителя хочет погубить!

Встрепенулся Егор Берендеевич, нащупал за поясом ножичек булатный, вытащил его и давай им пилить руки-жерди. Отдёрнуло чудище свои руки от шеи мужицкой, присело рядом с Егором на лавку и заплакало:

— Ну пошто, ты крестьянин неотёсанный, Жердяя сгубил? Жердяй бы гнил себе и гнил, а потом бы стал матерью сырой землёй. Знаешь какая охота мне стать сырой землёй? А теперячи что: головешка я хожая-перехожая! А пошто мне головешкой хожей-перехожей на земле жить, не знаешь?

Замотал Егор со страху головой, горланить боялся — семья спит.

— Вот и я не знаю! — продолжала жердь свой гундёж.

Поднялась, наконец, коряга с лавки, заскрипела и вышла вон из избы, медленно прикрыв скрипучую дверь. Выдохнул Егор и тоже сел на лавку, потом встал, испил кваску, помаялся трохи, так и ночь прошла. А наутро работа по хозяйству, недосуг вспоминать ночные бредни!

 Прошёл день, другой... Оправился Егор Берендеевич опять по дрова. Ходит, собирает сухой валежник. Вдруг слышит треск — идёт за ним кто-то. Оглянулся, а это знакомая жердь ковыляет, шепчет слова непонятные:

— Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук! Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук!

Вздрогнул Егор, хотел было кричать «изыди», но дюже жалкий и печальный вид был у жерди. Пожалел человек Жердяя:

— Как тебя взад вернуть? Думать-то я не горазд, всё дом да труд, вот посему я и тут.

Сел Жердяй на траву и заплакал:

— Порубай меня своим топориком, порубай! Я в щепы малые превращусь и перегноем со временем стану.

Достал крестьянин топорик и тюк-тюк-тюк им по Жердяю! А топор мимо проскальзывает — стал Жердяй бесплотным духом лесным. Села коряга-призрак на траву и заплакала пуще прежнего:

— А может, мне снова в печь залезть? Глядишь, всё взад и вернётся.

Развёл Егорушка руками:

— Ну попробуй.

— Пошли! — обрадовался Жердяй.

— Э нет, погодь. Мои родные тебя увидят, в живых не останутся! Давай ночью приходи, я тебя в печь и подкину.

Ударили человек и жердь по рукам, и разошлись в разные стороны до тёмной ночушки.

А как легли все домашние спать, отец к печке присел и подкидывает в неё потихоньку дровишки, чтоб не потухла. Тут дверь со скрипом отворилась и входит Жердяй на длинных, худущих ногах.

— Давай ныряй в печь, — отворил Егор Берендеевич печную дверцу.

Скрючился Жердяй, согнулся в три погибели и в печь полез. Закрыл хозяин печную створку и ждёт. Прошёл час, отворяется со скрипом входная дверь и входит в избу Жердяй:

— Слышь, мужик, не сгорел я, в трубу вылез. А черный ворон, что крыше сидел, сказал, что я нежить обречённая, таковым во веки веков и останусь.

— Ну что ж, — снова развёл руками Егор. — Ступай себе жить вечно. Жить вечно тоже неплохо.

— Неплохо, неплохо, неплохо! — эхом загудел Жердяй и похоже даже обрадовался.

Выкарабкалась коряга из дома людского и к себе в лес побрела.

Токо с той поры, слухи по селу пошли, мол, бродит коряжина долговязая по ночам, в окна заглядывает, в печь просится. А как на трубу печную усядется, так начинает буянить: то ветром гудит, то скрипом скрипит, а то и вовсе плачет:

— Высоко сижу, в сыру землю хочу, Жердяй жалкий, Жердяй жалкий, Егор гадкий, Егор гадкий!

Народ шушукался, все головами кивали на Егора Берендеевича. Да разве докажешь чего? Тот молчит, как сыч, лишь в лес дюже часто шнырять по делу и без дела повадился. А ночами меж домов прячется: Жердяя, видимо, караулит.

Баю-бай, Егорка,

спи. Жердяя норка

не в твоём дому,

а в глухом лесу.

---------------------------------------

Жердяй — нечистая сила, очень длинный и худой дух, бродящий ночью по улицам словно жердь (тонкий длинный ствол дерева, очищенный от сучьев и ветвей). Шатается иногда ночью по улицам, заглядывает в окна, греет руки в трубе и пугает людей. Это шатун, который осужден век слоняться по свету без толку. Чтобы избавиться от всех этого нечистого, народ прибегает к посту и молитве, к богоявленной воде, к свечке, взятой в пятницу со страстей, которую коптят крест на притолке в дверях; полагают также, вообще, что не должно ставить ворота на полночь, на север.

 

Жил-был кот.

Сто целковых ему в рот

положи и ходи кругами:

жди, когда выдаст рублями!

  Где-то там в Сибири, у самой её середине стоит столб железный… а может быть медный... или алюминиевый... впрочем, неважно. Гутарят, что это и не столб вовсе, а ось земная! Один её конец в болото Великое уходит, что в области Волгодской, а другой у тундру Якутскую. И оба эти конца матерь землю насквозь протыкают, а на полюсах в большущие узлы скручиваются и в небо уходят. Вот так.

  Но эт усё брехня! Я сама там бывала, и видела: никакая это не ось земная и не столб железный, а капище бабы Яги. Стоит там её деревянный болван, а на болване том сидит кот. Про кота тоже всякое болтают. Мол и не кот это вовсе, а рысь, тигр или даже манул. Ну зря такое болтают, рысь — это мать Арысь-поле. Тигр он и есть тигр, в Уссури живёт. А вот кот Баюн — это кот, как есть кот! Но может и манул — не рассмотрела, далеко сидел, высоко глядел, песни гладкие пел, мои уши не задел. А и неудивительно: кто уши писательские заденет, тот вмиг одеревенеет! 

  Но то не сказка была — присказка. Сказку слухай далее.

  Повадился кот Баюн из соседних сёл людей тягать да сжирать их до последней косточки! Приманит грибника чи ягодника песнями сладкими, да и в пасть! Но народ у нас чё — терпеливый, усё стерпит. И ещё б тыщу лет кота Баюна терпел, да за деток малых: за обидушку, за злобушку его пробрало! Ведь кот и дитя с котомкой мимо себя не пропустит... А уж сиё мужику нашему совсем возмутительным показалось. Собрали, значит, крестьяне сход и порешали: надобь кота порешить! Токо кто его решать то будет? Забает любого, как пить забает.

Но вперёд вышел дед Егор с топором:

— Я пойду. Жить мне осталось недолго. Чем бы лихо ни пытало, а Егорку лихо знало!

— Да, да, — закивали мужики головами. — Лихо одноглазое Егорку знает, бегало оно от него по болотам, было такое, было!.

— А по малолетству... упомните как я самого Банника приручал!

— Помним, помним, — закивала молодёжь головами.  — Усё верно, тебе на кота и идтить!

Собрали крестьяне деда Егора в путь далёкий, да и вытолкали со двора.

  Шёл Егор ни день, ни два, а шёл он целых два года. Кот то был не дурак, знал о тех походах великих — уводил он дедка песнями своими заунывными всё дальше и дальше от себя — в другую сторону, пока Егор не догадался в уши мха напихать да шишками еловыми их заткнуть. Вот с той поры дед веселее пошёл. И дошёл таки до капища смердящего. Встал, смотрит, а вокруг костей тьма-тьмущая! Посреди огромный дубовый столб, на столбе вытесан лик бабы Яги, а сверху большой чёрный котище уселся, оскалился, песни заупокойные орёт в надежде, что Егорка уснёт. Но наш мужик не дурак, шишки еловые поглыбже в уши затолкал, топор вытащил и попёр напролом! Но куда там, кота не достать — высоко уселся! Стал дедок-ходок болван деревянный рубить, топориком подтачивать. Запереживало котейко, заорало дурным голосом.

  Услыхала баба Яга злобный рёв своего брата меньшого кота Баюна, выскочила из избушки на курьих ножках, схватила метлу, прыг в ступу и полетела. Прилетела она на своё капище, видит, непорядок: дед пришлый её памятник на топку рубит. Осерчала ведьма и полетела в наступление! Оглянулся дед Егор и нечаянно так, с размаху рассёк топориком ступку бабкину, да сильно рассёк, на щепки малые. Плюхнулась Яга наземь, а Егорушка уже занёс над её головой оружие вострое!

— Пощади меня, добрый молодец! Всё что хошь для тебя сделаю!

Не услышал ведьминых слов Егор, но смекнула душа крестьянская, что перед ней нежить лесная на земле валяется, пощады просит. Говорит старичок строго:

— Усмири своего кота, старуха! А не то кол осиновый в тебя воткну, вмиг исчезнешь, в Навь жить отправишься.

Испугалась бабушка, в Навь ей никак нельзя, её саму чернобоги поставили ворота навьи охранять. Взмолилась Ягуся:

— Усмирю, усмирю я Баюна, иди, иди себе с богом!

Опять догадался Егор, что бабка что-то обещает, но ему свою линию гнуть надо.

— Мне без кота верстаться никак нельзя, не поверят мне селяне. Я за котом пришёл, с котом и уйду! — ответил ей дед Егор и воткнул топор в болвана.

— Ладно, ладно, — замахала руками бабушка Яга. — Иди, иди, котишко Баюнишко, в мешок добра молодца!

И шёпотом добавила:

— Потом взад вернёшься.

Кот Баюн зашипел, но прыгнул в мешок. Завязал дедок-ходок свою суму, плюнул на злую ведьму и пошёл в родное село, держа в руке топор на всякий случай.

  Шёл дед домой и думал: «Как же я Баюна людям покажу? Начнёт котейко мурлыкать и замурлыкает увесь народ, а потом его сожрёт. Не, так не пойдёт, непорядок!»

И надумал дед коту башку отрубить... ну или в болоте его утопить. Решил всё-таки утопить, повернул к болоту. Забеспокоилось котейко в мешке, когти вытащило, царапает стариковскую спину. Нестерпимо стало Егору, поволок он мешок по земле. А кот уже дырку в суме прогрызает.

— Ну что ж! — сказал дед Егор. — Так тому и бывать! — достал из-за пояса клещи железные, вытащил кота из мешка, уселся сверху на животину и повыдёргивал все его зубы и когти. Запихал беззубого обратно в суму и солдатским шагом зашагал домой, песни бравые горланил, веселился как мог. Однако, мох да шишки из ушей побоялся вытаскивать:

— Забает ведь кот, усну и буду спать до самой смерти. А растолкать то и некому!

  Приволок дед кота в деревню, привязал к его шейке верёвку на всякий случай, и вывалил Баюна из мешка на потеху старым и малым. Собралась вся деревня поглазеть на злодея. Увидал кот народ, возрадовался, затянул свою песнь поминальную. Попадали селяне наземь, храпят. Не понравилось это Егорушке, хвать он кота за язык и давай его тащить, наружу вытаскивать. И вытащил он тот волшебный язык аж на целую косую сажень. Достал ножичек булатный и отрезал его чуть ли не под самый корень. Вытаращил котейко глаза со страху, забился под ракитовый кусток рану залечивать, сукровя слюной горючей останавливать. 

  А старичок наш отважный давай будить население, расшевеливать. Растолкал он народ и кота им показывает. А Баюн уже не тот, лишился котофей своей силы волшебной, смешным и маленьким показался он крестьянам. Пожалели его люди, погладили. Народ у нас сердобольный: тиранам и царям грехи тяжкие прощает, а потом у них же милости просит. Вот и с Баюном такая ж история приключилась. Потянулся к коту народ, сто целковых ему в рот положат и ходят кругами: ждут, когда выдаст рублями! А ведь и выдавал: кому рубь, кому два, а кому и целых десять. Правда, потом эти рубли в каку кошачью превращались. Но это было неважно, радовался народ, на чудеса дивился, молву множил. Мол, есть на белом свете кот, сто целковых ему в рот положи и ходи кругами: обязательно выдаст рублями!

  Вы о таких чудесах не слыхали? А я слыхала, об чём вам и баю. Деду Егору же за заслуги перед отечеством сельчане памятник поставили — деревянного болвана с его ликом. И хороводы вокруг того болвана водили по праздникам. Чему дедок-ходок был нескончаемо рад, пока не скончался. 

  А кот к бабе Яге утёк во услужение да на пожизненное довольствие. Выросли у него вновь и зубы, и когти, но ма-а-аленькие. А язык так и не отрос до певческих устандартов. Нет теперь кота Баюна, ребята, а есть лишь Ёжкин кот: вроде бы и безобидное существо, а гадостей делает тоже до чёрта!

Спи вечным сном, Егорка,

и не думай горько

про Рассею-мать,

умом её, всё одно — не понять!

-------------------------------------------

Кот Баюн — персонаж русских волшебных сказок, огромный кот-людоед, обладающий волшебным голосом. Он заговаривает и усыпляет своими сказками подошедших путников и тех из них, у кого недостаточно сил противостоять его волшебству и кто не подготовился к бою с ним, кот-колдун безжалостно убивает. Но тот, кто сможет добыть кота, найдёт спасение от всех болезней и недугов — сказки Баюна целебны. Баюн сидит на высоком железном столбе. Обитает за тридевять земель в тридесятом царстве в безжизненном мёртвом лесу, где нет ни птиц, ни зверей. В одной из сказок о Василисе Прекрасной кот Баюн проживал у Бабы-Яги.

Лиха беда начало,

а мы гостей встречали

кислыми щами да кашей,

чтоб морды были краше!

Не успел у Егора Берендеевича топор остыть от злого языка кота Баюна, как ему крестьяне тут же другой оброк на буйну голову придумали: прошвырнуться по соседним деревням и всех калик перехожих порешить, да как можно шибчее!

— Э, так дело не пойдёт! — притормозили старики младых да бойких. — Ты Егорушка, сам знаешь, шо повадился окаянный Волколак наших курочек тягать. Совсем житья не даёт, усё село скоро по миру пустит! Если так и дальше пойдёт, то мы сами каликами перехожими пойдём подаяние у честного люда выпрашивать.

— Хотя, одна загадка тута есть: почему со всех дворов зверина несушек тянет, а с твого, Берендей, двора — нет? Не ты ли тот Волколак? — прищурился дед Щукарь.

Нахмурился Егор, раздул со всей силы щёки, дунул на Щукаря:

— Типун тебе на язык, волчья сыть!

Тут дед Щукарь начал как-то странно челюстью дёргать, а потом рот открыл во всю ширь, и как выскочила оттуда огромная щука, да и запрыгала к реке. Народ заохал, заахал, расступился.

Расправил Егор Берендеевич свои плечи и заглаголил очень важно:

— У меня курятник дубовый и замок на нём стопудовый, сам велик кузнец Евпатий Коловратий его ковал!

Вздохнули крестьяне и отвели глаза в сторону. А дед Егор всё не унимается:

— А теперь сюды слухайте. Значит так, не Волколак курей тягает, а самый обыкновенный бирюк. Волколаку, тому и дела нету до курятины. Не, не будет он цыплятами поганиться! Мой батянька рассказывал, шо Волколак любит поутру у речки к младой девке подкрастися, юбку задрать и обрюхатить.

— Ох! — приужахнулись бабы.

— Знаем, знаем, об чём твой батя свистел! — отодвинули старики баб подальше от деревенского пустобрёха. — Отвечай прямо, пойдёшь на Волколака али нет? А ежели не пойдёшь, так: либо Егорушка струсил, либо ты сам тот Волколак и есть!

Тут уж за обидушку, за злобушку Егора Берендеевича пробрало:

— Во-первой: не оборотень я! Я ж до добра всегда радел, а коль не верите, то у моей супруги Добраны Радеевны спросите, ежели чего, она вам и напомнит! Во-другой раз: в трусах никогда доселе я не хаживал!

— А то оно и видать: старо мудло из-под рубахи болтается! — загигикали добры молодцы и начали обсуждать у кого из богатеев труселя, а у кого шикарны панталоны.

Задёргался дед Егор, как ёж на иголках. Тут и мне, как писателю, это крайне возмутительным показалось:

— Какие могут быть ещё труселя? Сидите вы в своей дохристианской сказке и сидите себе тихонько. А кому не нравится, к Федоту стрельцу шуруйте!

— Вы мне зубы не заговаривайте! — устал слушать их трёп дед Егор. — Трусом я никогда не был. А шо касаемо Волколака, то я и не такое видал! Да я, да я… Да я самого Банника видал!

— Видал! — закивали мужики головами и притихли.

— И кота Баюна рубал!

— Рубал! — замахали добры молодцы.

— И с самой бабой Ягой разговоры дология вёл!

— Вёл, вёл... — загигикали бабы. — Отвечай прямо, пойдёшь на Волколака али нет?

Почесал Егор затылок:

— Все уже ходили?

Все, — вздохнули мужики. — Один ты остался нехоженый.

Насупился дед Егор и побрёл к себе во двор на охоту снаряжаться. А слухи впереди него колобочком жёлтым покатились, прикатились к хате Берендеевской и заголосили:

— Ты послухай, кума Берендеиха, твой мужик разлюбезный на Волколака в лес идтить собрался!

Выскочила Добрана Радеевна в чём была, схватила вилы и к входящему в калитку супругу:

— Не пущу!

— Пущу не пущу, — задумчиво пробурчал Егор, подул на вилы, те и рассыпались.

Опешила старушка, она сорок лет со своим стариком прожила, но раньше за ним таких чудес не наблюдала.

«Значит, нада идтить!» — подумал Егор, ввалился в хату, уселся за стол и зарычал зычным голосом:

— Мать, неси жрать!

Перепужалась бабка, вбежала в хату и давай мужу блюда на стол подавать да разносолы всякие: кашу пшенную, картоху печёную, репу пареную. Ну ещё много чего. Муж ест да думу думает. А потом встал, вытер ложку о рубаху и говорит:

— Пройдись-ка, жена, по деревне, выспроси какой двор волк обчистил поболее других?

Ойкнула старуха и никуда не побежала:

— Дык это и так все знают!

Перечислила она мужу все дворы: где и сколько курей уворовано. Больше всех покрал волк у самой справной семьи. Крякнул Берендей и попёрся перво-наперво к кузнецу. Нет, не к Евпатию Коловатию, но тоже к хорошему. Заказал он ему три волчьих капкана. А потом пошёл к тому двору, где бирюк повадился птичку жрать да спасибо не говорить. Объяснил дед Егор хозяину свою миссию велику и спрашивает:

— Дай-ко мне, Силантий Михеевич, во временное пользование петушка да двух курочек — волку нашему для приманушки. Обещаюсь возвернуть целёхонькими.

— Ну смотри, — полез хозяин в курятник. А ежели чего, вернёшь своими!

Закивал головой дед Егор, схватил трёх птичек за лапы и полетел к хате ведуна Апанасия, шо в лесу стояла, подальше от людского жилья. Туки-туки, так мол и так:

— Вот иду на злага Волколака, заговори-ка, Панас, этих курушек, да так заговори, чтоб те злую силу к себе притянули.

Недобро глянул на Егора старый Апанас и вытолкал его вон из хаты, ни слова не говоря.

— Ну нельзя так нельзя, так бы и сказал, чего толкаться-то? — обиделся волкодав и придавленный потютюхал к справной хате. Привязал курочек за лапки к забору, но не внутри двора, а снаружи. К вечеру были готовы и три капкана. Положил их хитромудрый дедок вокруг своих привязанных курочек, да так чтоб ни одна курушка случайно в капкан не попала. Притащил тулуп и залёг на ночь под ним невдалеке.

Зашло красно солнышко за серу сопку, вышел ясен месяц, послышался волчий вой. Ухмыльнулся Егорушка, закутался в тулуп посильнее и уснул. Прошла ночь, закукарекали петухи. Проснулся ловчий, глядь, а три курочки пасутся себе и капканы стоят пустые. Так караулил охотник добычу целых семь дней. Тишина! И в деревне за эту неделю волк ни одной курицы не унёс. Зато в соседнее село зачастил.

Стал Егор кумекать: «Значитца, шакалье отродье знает, шо я его караулю. Значитца, это кто-то из деревенских. Пойду-ка я у Панасия спрошу чего, можа он и знает злодея.»

Зашёл Егор в избу ведуна-колдуна и чует: супом куриным пахнет. А у колдуна хозяйства своего то и нету, ему селяне сами всё несут.

«Ну не курицу же! — подумал дед Берендей. — Нынче на селе нехваток птицы.»

— Чего надо? — недобро уставился на него Апанасий.

— Да ничё, ну раз нельзя моих трёх курочек заговорить, ну значитца и незлья. А и ладно.

Вышел Егорушка на улицу, да и смекнул кое-что. Дождался он тёмной ночки и как услышал волчий вой, тут же поскакал к хатке Апанасия. Открыл дверь, зашёл тихонечко. Луна в окошко малое заглядывает, на пустые полати указывает. На них никого! Исчез Панасий. Полез Егор под полати и затаился.

Прошла ночь. Пропели первые петухи. Тут открывается дверь и входит самый настоящий Волколак, жуткий, смердящий, а в лапах дохлая курица. Дед Егор аж зажмурился от страха под кроватью. И вдруг чудеса начали происходить: поклал Волколак пташку на стол и оборотился в деда Апанаса, а затем скинул с себя волчью шкуру, да и кинул её под кровать. Схватил Егор шкуру и не знает что дальше делать. А колдун от усталости с ног валится. Завалился оборотень на полати и захрапел богатырским сном.

Вылез отважный воин Берендей и поволок волчью шкуру к своей хате. Затеял во дворе костёр и кинул в него шкуру Волколака. А пока шкура горела, выли волки в лесу, да Добрана Радеевна выла в хате от горя, думала, её муженёк того: рехнулся, сам волколачил, а теперячи свою шкуру решил сжечь. Это он так пошутил, когда жена на треск костра выбежала. Ляпнул не подумавши старый дурак! Да к тому же и обедать с женой отказался — поплёлся на обед к колдуну. Постучался, заходит и говорит:

— А плесни-ка мне, Панасий, супчика куриного!

— Нет у меня никакого супа, иди прочь старый ведьмак!

— Хм, в ведьмаках никогда не хаживал, но видимо придётся, пришло моё время! — удивился сам себе Егор и полез шерстить котелки на печи. Нашёл котёл с супом, налил сам себе, сел за стол, ест, причмокивает, прикрякивает, то по-петушиному кричит, то квохчет. Сел подле него ведун и спрашивает устало:

— Ну чего тебе?

Облизал Егор ложку и говорит:

— Так шкуру твою я то того, сжёг. Народу не скажу ничего, не боись. Ты мне, морда окаянная одно поведай: не бесконечно же ты курятиной баловаться собрался, народ всё равно б тебя изловил рано или поздно!

Заплакал тут дедушка Апанасий, жалким стал, маленьким:

— Спасибо тебе, Егор Берендеевич, от злой напасти ты меня избавил. Дык не сам я, а злая Ведьминка меня в оборотня превратила, отомстила мне, проклятая, за свои мухоморы!

Удивился Егор:

— Какие мухоморы?

— Оне самые. Вырвал я вокруг ейной хаты усе мухоморчики себе на зелье, коим сельчан наших поил да от хвори деток малых вылечивал.

— Вот знал я всегда, шо у тебя, Панас, гнилая душа — так на воровство хозяина и толкает, так и толкает! В лесу мухоморов мало шоли? Али Ведьминские слаще были?

Ну как бы то ни было, а с этих пор стал дед Егор часто хаживать к ведуну, тот его зелья учил варить, да разным колдовским наукам обучал. А куда Берендею деваться то? Колдуны Берендеи и есть колдуны Берендеи. От судьбы не уйдёшь!

Спи, Егорка,

вот такая долька

у тебя у старого!

Хай её, не хай её.

-----------------------------------------------

Волколак, волкодлак — человек-оборотень, принимающий образ волка и воет, но сохраняет разум. Суставы на задних лапах у волколака повёрнуты вперёд, как у человека, у него человеческие следы, тень и отражение, человеческий запах и глаза. Волколаки крупнее, сильнее и неуязвимей обычных волков, их не берут обычные пули. Колдуны для обращения прочитывали заклинание и перепрыгивали через некий магический объект. Для обратного превращения нужно совершить те же действия в обратном порядке.  Есть люди, которые периодически превращаются в оборотня в наказание за грехи (свои или родительские). Превращение происходит по ночам или в определённое время года. Такие волколаки не контролируют своё поведение в волчьем облике и нападают на скот и людей, даже на близких. Колдун или ведьма могут превратить человека в волка из мести, накинув на него заговорённую волчью шкуру, обвязав поясом и т.д. Невольные волколаки страдают от страха и отчаяния, скучают по человеческой жизни и не смешиваются с волками. Они не едят падали и сырого мяса, перебиваясь подножным кормом и украденной у людей едой. Волколаками могли стать дети женщины, забеременевшей от волка, а также двоедушники (существа с двумя душами и сердцами), проклятые родителями дети. Волколаки рождаются ногами вперёд.