Старичок-бедовичок из Китеж-града

Ай, не небо разгоралось,

то Земля наша качалась!

А ты спи, сынок, и слушай:

напою тебе я в уши.

  А знаешь какая наша Земелька с космоса? Тёмное небо и маленький, круглый шарик, а на нём торчат огромные ели, сосны и дубы! А Русь наша сверху знаешь какая? Блином пушистым на земле лежит, всем ворогам в рот просится. А ещё град у нас есть сладкий-пресладкий, как варенье ежевичное — то старый, добрый Нижний Новгород. Вот поодаль от куполов новгородско-ягодных, и расстелилось зелёное покрывало — то буйный лес, а рядышком оладушек румяный раскинулся — святое озеро Светлояр. Из глади его вод блестят и переливаются златые маковки церквей Большого Китежа, и доносится из глубины глухой звон колоколов. Это целый город под водой живёт. А как он туда попал — слушай дальше.

Как на берегу девки сбирали цветочки

да пускали в воду веночки,

пели песни всё невесёлые,

а сами сонные, квёлые.

А за девками малый Китеж-град:

ни хорош, ни плох, а так и сяк.

  С давней поры мамаевой, с того самого дня, когда злой хан Батый разорил Малый Китеж, а в светлы воды озера Светлояр со всеми церквями да куполами ушёл Большой Китеж, время в Малом Китеже остановилось. Поэтому каждый день тут был Батыевым днём 6759 года. И люди к такому ходу событий мал-по-малу привыкли, они так и говорили: «Старый век провожай, а новый век не сыскивай!»

  Вот в тот самый Батыев день и волоклась по улицам Малого Китежа жалкая лошадёнка, везла телегу с сеном. Извозчик спал, а по обе стороны дороги вяло суетились горожане. Скрипя и охая, телега подъехала к старой, покосившейся хатке, в огороде которой не было даже и намёка на грядки. Лишь посреди двора стояла привязанная к колышку коза с печальными глазами и ощипывала землю под ногами.

  Лошадка фыркнула, остановилась, извозчик проснулся, в сердцах плюнул наземь, скинул козе сено и повернул свою кобылу обратно, а коза неспешно принялась жевать сено.

А внутри хаты за ветхим столом, среди берестяных свитков, сидел смешной старичок с длинной седой бородой и дописывал свою «Летопись прошлых лет»: «О запустении града Большого Китежа рассказывают отцы, а слышали они от прежних отцов, живших после разорения града и сто лет спустя после нечестивого, безбожного царя Батыя, ибо тот разорил ту землю заузольскую, а сёла да деревни огнём пожёг. С того времени невидим стал святой град Большой Китеж и монастыри его. Сию книгу-летопись написали Мы в год 6759.»

  Старичок поставил гусиным пером жирную точку, подскочил и пустился в пляс. Вприсядку он вывалился на улицу, метнулся к козе и давай её целовать! Коза перестала брезгливо жевать траву, удивлённо посмотрела на хозяина, а тот чуть ли ни душит её от счастья:

— Написал! Написал я летопись, Марусенька. Узнает! Узнает народ теперича всю правду ту про Китеж-град Великий!

Коза лишь хрипела: «Отвяжи!»

— Да, да, родимая! — старик ещё раз поцеловал козу и забыв её отвязать, покатился к городским воротам.

  Маруся с несчастными глазами посмотрела ему вслед, печально вздохнула и продолжила жевать своё сено. А старикашка уже нёсся мимо вялотекущей жизни горожан, его мысли были заняты лишь тем, как потомки воспримут его «Летопись прошлых лет». Граждане же, завидев старичка, неспешно кланялись иль испуганно крестились, а то и вовсе брезгливо плевались и говорили друг другу:

— Глянь-ка, наш святой старец куды-то лапти навострил!

— Дурно пахнет така святость!

— Уж прапрадеды наши усе поздыхали, што ещё при ём родились!

  Но старичок, не замечая их лепет, выбежал за пределы города и поспешил к святому озеру Светлояр. А у озера кипела своя особенная, неспешная жизнь: малокитежские девки собирали на полянках цветочки, плели веночки и пускали их в воду. И так каждый день, из века в век. Парни ждали, ждали, когда все лютики на полянках закончатся, даже пытались их косить косой, но всё зря, вырастают проклятые снова и всё тут! Ну и ушли парни к вдовым бабам. А девки всё пускали и пускали свои венки, да песни горланили, те что и ни к месту и ни ко времени:

«Не дарите мне цветов, не дарите.

В поле нет их милей, не сорвите!

На лужайку опущусь я вся в белом —

разукрашусь до ног цветом смелым:

красная на груди алеет роза,

на спине капризнейшая мимоза,

на рукавчике сирень смешная,

а на подоле астрища злая!

Я веночек сотку из ромашек.

А знаете, ведь нету краше

жёлтого, жёлтого одувана

и пуха его белого. Ивану

я рубаху разошью васильками:

бегай, бегай, Иваша, за нами!

Беги, беги, Иван, не споткнись —

во всех баб за раз не влюбись,

а влюбись в меня скорей, Иваша;

разве зря я, швея-вышиваша,

васильки тебе вышивала,

да на подоле астрища злая

просто так ко мне прицепилась?

И зачем в дурака я влюбилась?

А цветов мне не надо ваших!

Я сама швея-вышиваша!»

  Во-во! Все Иваши в округе пытались им втолковать, что и вышивать то девки разучились. Но те их не слушали: рвали свои цветы и пели, рвали и пели, рвали и пели... Бог на небе и тот махнул рукой на девок: «Ну и чёрт с ними, пущай балуются!»

Но вернёмся к бурным эмоциям нашего старичка: залез он в святую воду по пояс и плачет от счастья. Девки, как ни странно, заметили святого старца: бросили, наконец, своё ни на минуту не прерывающееся занятие, пошли пешком по воде, окружили дедушку хороводом и снова запели:

«Старичок-бедовичок,

он спасти Мал Китеж смог!

Старичок-бедовичок,

ты спасти Мал Китеж смог!»

  Устав водить хоровод, девки вышли из воды, не замочив даже подол у платьев и расселись на бережку:

— Дедушка святой старец, расскажи нам про Большой Китеж-град!

  Старичок-бедовичок вылез из воды, выжал свои портки, лёг на траву-мураву и затянул свой рассказ, который рассказывал не менее тыщи раз:

— Помнитца, было это в годину 6759...

  И тут дед захрапел, а девки в грусти и печали разошлись собирать полевые цветочки да кидать в воду веночки.

  А мы перенесёмся на другой бережочек святого озера Светлояр, в прошлое, на несколько веков назад. На сколько — точно не скажу, сама не помню, но стоял всё тот же 6759 год. Где-то в сторонке возвышался чудесный город Большой Китеж, а на бережку девушки пускали в воду венки и пели:

«Ой ты, бог всех миров,

всех церквей и городов,

защити и обогрей,

отведи врагов, зверей,

нечисть тоже уведи

да во дальние земли!»

  Бог на небе умилённо слушал девичью песню, улыбался и ласково уводил большекитежских парнй подальше от девушек, в лес за грибами.

  А я отведу вас в Большой Китеж. Какой же это был красивый град с шумными улицами, золотыми церквями, нарядными торговыми площадями, где торговали купцы, плясали скоморохи, попы венчали и отпевали, а крестьяне пахали да сеяли. Весёлый такой городище, богатый. Одна беда — не защищён, не укреплён, да и не вооружён! Но людям думать о том нет причины: знай, работай себе да гуляй, отдыхай!

  Но бог он всё видит, он заботливый. Пришёл день и у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки солнце ясное, а на третий день жизни ростом он был, как семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:

— Добрый мир при нём будет, добрый!

  Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир не по дням, а по часам, не успела луна обновиться, как он в совершеннолетие вошёл, наукам разным обучился: письму да чтению. И науки те впрок ему пошли. Начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала: сидит в светлице своей средь старых книг, читает да тоскует, подперев щёку кулаком.

  Вдруг раскрытая книга выпустила из себя блеклый свет и жалобно потухла, ну а потом и говорит: 

«Добромиру дома сидеть было плохо,

о «Вавиле и Скоморохах»

читать уже надоело!»

  Добромир удивился на чудо такое, но всё же ответил волшебной книге:

«Не наше бы это дело

махать кулаками без толку.

Но если только…

на рать, пока не умолкнет!»

  Захлопнул Добромир в сердцах волшебную книгу и поплёлся во двор колоть дрова. А книжица вдруг ярко осветилась и из неё вырывались наружу три призрачных, волшебных Богатыря на удалых конях! Стали богатыри биться в окошко, створки открылись-распахнулись, Выскочили могучие воины во двор, встали подле Добромира да как гаркнут зычными голосами:

«Выйдем, мечами помашем,

домой поедем с поклажей:

копий наберём браных,

одёж поснимаем тканных

с убиенной нами дружины.»

«Хошь и тебе половину!»

«Дома тебе не сидится?

Не сидится, бери дубину!

И про тебя напишут былину.»

  Добромир понял, что эти богатыри лишь духи и все их слова — пустомельство. Отмахнулся от них детинка и продолжил рубить дрова. Богатыри же, потоптавшись немножко во дворе, ускакали на небо, а там и сгинули. Добромир, глядя на них, конечно расстроился, воткнул топор в чурку и пошёл домой, но не в свою светлицу, а прямо в горницу матушки своей Амелфии Несказанной.

  Матушка в тот вечор сидела у печки, вышивала портрет любимого сына и что-то тихонько мурлыкала себе под нос. Добромир кинулся ей в ноги:

— Милая моя матушка Амелфия Несказанная, не к лицу мне, добру молодцу, взаперти сидеть в светлой горнице, на бел свет глядеть сквозь письмена заветные! Хочу я всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, своей силе сильной применение иметь!

  Вздохнула добрая матерь, отложила в сторону своё рукоделие и сына жалеючи, спровадилась за советом в палаты белокаменны, к городскому главе — посаднику княжьему Евлампию Златовичу.

  А Евлампий Златович в ту пору был занят работой наиважнейшей, в просторных подвалах пересчитывал богатство города Большого Китежа: сундуки со златом да драгоценностями. Рядом с ним толкались ключник и старший советник, которые так и старались сбить со счёту городского главу да звали чай пить с пряниками сладкими. Тут вбегает к ним, запыхавшись, немой служка и жестами зовёт посадничка наверх, в палаты белокаменны. Евлампий Златович расстроился, что его оторвали от дел научных; и ругая всё на свете, а также самого себя за жалость к немому служке, поволок своих подданных в палаты. А в палатах томилась в ожидании Амфелия Несказанная. Завидев посадника, она кланялась низко, челом била, речь держала:

— Гой еси, отец ты наш Евлампий Златович, не вели со двора гнать, вели слово молвить за чадо своё ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря во всём великом граде Китеже. Нунь стал свет ему не мил без дела ратного! Отправь-ка ты его на год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу обучаться, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной мир славятся подвигами своими да делами ратными!

  Евлампий Златович, нахмурился и опять расстроился:

— Иди, иди до дому, матушка! А мы тут будем думу думати как из такой заковырки нам всем повыползти.

  Взял Евлампий за плечи белые Амелфию и бережно выпроводил её из терема. Та пошла, а он ещё долго смотрел ей в спину:

— Эх, неохота единственную силу-силушку в чужие края отпускать. Ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку! Жди-пожди, ищи-свищи его опосля. Пропадай святой град без защитушки!

Вздохнул посадник тяжко, за ним следом вздохнули советник и ключник. Лишь немой служка мычал и жестами показывал на голубятню, где гулили почтовые голуби, крылышками махали да в дорогу просились.

  Евлампий Златович, наконец, догадался:

— А и то верно, пошлю-ка я грамотку скорописчую на заставушку в стольный Киев град, к богатырям тем киевским. Пущай сюда сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!

  Зашёл посадник в терем и приказал писарю Яшке писать сию просьбу великую. Яшка сел за работу. А пока писарь писал, Евлампий Златович смотрел в окошечко: наблюдал как немой служка бегал по двору, пытаясь отловить самую жирную голубку. Советник с ключником умно кивали головами.

  А как грамотка была написана, немой служка привязал её к жирной голубице и со свистом отправил почту в Киев, на заставушку богатырскую. Облегчённо перекрестясь, Евлампий Златович и его свита, попёрлись в терем чай пить да ужинать.

  И полетела голубица по бескрайним просторам матушки Руси: мимо озера Светлояр, мимо Малого Китежа, мимо старого Нижнего Новгорода, мимо златоглавой Москвы и славного града Чернигова. Вон и Киев-град виднеется, а пред ним застава богатырская. А на заставе богатыри сидят, завтракают пшённой кашей, балагурят. Подлетела голубица к самому толстому богатырю и уселась ему на шелом. Не шелохнулся богатырь Илья Муромец, не почувствовал незваную гостьюшку на голове своей могучей. Зато Алёша Попович заприметил неладное на шеломе у Ильи Муромца и давай реготать, яки конь:

— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Не пойму никак! А чё наша дружинушка зрит-видат?

  Обернулись дружиннички на своего воеводу и давай хохотать что есть мочи! Тут поднялся Микула Селянович на ножки резвые и огромной ручищей аккуратно снял голубку с шелома Ильи Муромца, отвязал он грамотку скорописчию и прочитал как смог: «Гой еси, добрыя витязи, сильныя могучия русския богатыри киевские! Нунь привет вам шлёт посадник княжий Евлампий Златович из святого града Велика Китежа. А дело у нас до вас сурьёзное. Народился в Велик Китеже богатырь Добромир нам на помочь, граду на защитушку. Но одна бяда приколупалася: не обучен он делу ратому, бой-оборну вести не можитя. Приходите до нас. Обучайте Добромирушку наукам воинским. Хлеб, соль — наши, сундук злата — ваши. А как добратися до нас: голубка вас и сопровадит. Челом бьём да низко кланяемся.»

  Стали богатыри решать: кого на выручку спровадить? Кинули жребий, тот пал на Добрыню Никитича. Поднялся тут Илья Муромец, похлопал по плечу младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего, да и говорит:

— Ну, дабы Добрыня зазря времени не терял, а зараз обоих воинов обучил, отплавляйся-ка и ты, сынок, в дорогу дальнюю!

  Что ж, служба не нужда, а куда поманит, туда и нога. Сели Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич на своих верных боевых коней, и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны леса промеж ног пуская: мимо славного города Чернигова, мимо златоглавой Москвы, мимо старого Нижнего Новгорода да Малого Китеж-града. Голубка впереди летит, путь указывает.

  Вот и озеро Светлояр виднеется, блином на сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой рябью на красном солнышке поблёскивает. Рядом град стоит Большой Китеж, златыми куполами церквей глаза слепит, а на рясных площадях ярмарочные гуляния идут: люд честной гудит, торгуется, ряженые скоморохи народ забавляют, игрушки Петрушки детишек развлекают.

  Приземлились наши путники (с небес на землю) на самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Народ врассыпную.

— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте войско охранное, бегите за городской головою!

  Кинулись, бросились горожане, а войска охранного то и нет. Стучатся они к Евлампию Златовичу большущей кучей, тот выходит из терема на крыльцо, в ус дует, квасу пьёт да думу думает. А как подумал, так и догадался в чём дело. Покряхтел и люд честной успокоил:

— Похоже, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, научать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град от ворогов защищать!

— У-у-у! Да ладно те! Дык как же нам прокормить тако громадное убожище: усех у троих, в общем? — возмутился народ.

— Ну как-нибудь, — развёл руками посадник. — Чай казна то не пуста!

  Народ остыл-отошёл и кумекать поплёлся, как богатырей прокормить. А немой служка понёсся к дому Добромира и постучался в окошечко. Вышел богатырь на крылечко, а служка жестами стал объяснять ему что в граде чудном происходит. На удивленьице Добромир сразу понял служку и поспешил к воеводушкам! Вот уж они втроём обнимались, целовались, братьями назваными нарекались. И отдохнув, поспав, на пирах почёстных погуляв, пошли богатыри битися, дратися — ратное дело постигать.

  Год богатыри бились, другой махались, а на третий год поединками супротивными забавлялись. Народ кормит, поит великанов, крестьяне с ненавистными харями им харчи подносят. На третий год народ не выдержал, зароптал. Припёрлись мужики к терему Евлампия Златовича, столпились кучкой виноватой: кричат, свистят, зовут посадника переговоры вести, крепкий ответ держать. Вышел на крыльцо посадник княжий, пузо почесал да спрашивает:

— Чего вам надобно, братцы?

— Царь наш батюшка, устали мы сирые, ждать, когда все эти поединки проклятущие позакончатся. Ведь вино богатыри хлебают бочками, мёд едают кадками, гусей в рот кладут целиком, глотают их не жуя, а хлебов в один присест сметают по два пуда!

  Тут из толпы выходит с горделивой осанкой Мужичок-бедовичок в крестьянкой одежде да в скоморошьем колпаке. Подходит он к Евлампию и приказывает:

Не желают боле

крестьяне такой доли.

Отправляй, царь батюшка,

всех троих в обратушку!

  Посадник покраснел от злости на наглость такую. Разозлился и бог на небе: нагнал туману — ничего не видать!

  Говорит Евлампий Златович грозно:

— Гыть, проклятый отседова! Ни одной доброй вести не принёс ты мне за всю свою жизнь горемышную. Пошёл вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка ты… а в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себе позорище на буйну, глупу голову!

  Схватили Мужичка-бедовичка два дворовых мужика и поволокли его к воротам городским. Народ притих, стал потихоньку расходиться по домам.

Вытолкали бедовичка из Большого Китежа, и побрёл он житья-бытья просить в Малый Китеж-град. А как ворота Малого Китежа за ним захлопнулись, так тут же в Большом Китеже маковки на церквях посерели и померкли. Тёр их тряпкой игумен Апанасий, тёр да всё без толку, маковки так блеклыми и остались. Развели руками монахи, да и разбрелись по своим кельям, чертовщину с опаскою проклиная.

  Застала тёмна ночушка Евлампия Златовича в раздумьях тяжких. Сел он на кроватушку в ночной рубашечке да сам с собой беседы ведёт:

— Нет, оно то оно — оно, мужик стонет, но пашет. А и мужика, как ни крути, жалко. Но опять же, казна городская пустеет.

  Вдруг ставенки от ветра распахиваются и в окошечко влетела Белая баба, опустилась она на пол, подплыла к посадничку княжьему, села рядышком, заглянула ласково в его очи ясные, взяла его белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудрёное:

— Погодь, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, яки смертушка, як воля-волюшка. Коль оставишь их при себе ещё на год-другой, то отойдут они со мной в мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их взад на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягёшь вослед за Мужиком-бедовиком ты в малый град да там и сгинешь навеки! — сказала это Белая баба и исчезла.

  Испужался Евлампий Златович, пробомотал:

— Нежить треклятая!

   Опустившись на коленочки, пополз он в красный угол к святой иконочке, челом побил, перекрестится ровно дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на кровать и уснул в муках тяжких на перине мягкой, под одеялом пуховым.

  А наутро встал, издал указ:

«С Добрыни и Балдака слазь!

Велено кормить, кормите.

И это... боле не робщите!»

  Выслушали мужики приказ боярский внимательно, да и разошлись по полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти, богатырям еду возить подводами.

  Проходит год, проходит другой в крестьянских муках тяжких. А ироды былинные на выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя кормить, но ещё и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. Сами же забавлялись в боях потешных, перекрёстных. Добрыня Никитич ковал в кузнице мечи, раздавал их горожанам, те их в руки брать отказывались.

— Да господь нам и без того завсегда поможет! — отвечали миряне и расходились по своим делам.

  Вот и лежали мечи унылой горкой, даже дети к ним подойти боялись. И Добрыня Никитич не выдержал, нахмурил брови, расправил плечи, да и разразился грозной речью:

— На Русь печальную насмотрелся я, да с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано, и не счесть уже даже господу! На своём веку нагляделся я на самых на дурных дуралеев, но таких, как вы, по всей сырой земле ни сыскать, ни отыскать, ни умом не понять!

  Балдак Борсьевич ему поддакивал:

— Да уж, чудной народец, блаженный: разумом как дитя, а мыслями где-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир понятие имеют. Ну им и положено по чину да по званию.

  Вдруг откуда ни возьмись, туча чёрная налетела, полил дождь. Попрятались все от ливня в домах да спать легли. А на заставушке богатырской остался нести караул сам Добромирушка, он всё вдаль глядел да под нос бубнил песнь народную:

«Мы душою не свербели,

мы зубами не скрипели,

и уста не сжимали,

да глаза не смыкали,

караулили,

не за зайцами смотрели, не за гулями,

мы врага-вражину высматривали,

да коней и кобыл выглядывали:

не идут ли враги, не скачут,

копья, стрелы за спинами прячут,

не чернеет ли поле далече?

Так и стоим, глаза наши — свечи.

Караул, караул, караулит:

не на зайцев глядит, не на гулей,

а чёрных ворогов примечает

и первой кровью (своею) встречает.»

  Тут с восточной стороночки, по сырой земле в чистом полюшке, заклубилась туча чёрная не от воронов, а от силы несметной Батыевой!

  Это в ту пору тяжкую прознал злой хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал он в Малый Китеж своих воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывали: дескать, богатств у Большом Китеже немерено, но укреплён злат град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в чисто поле зорко глядят. Пообещал тогда Батый трёх богатырей на одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел он на Большой Китеж огромное войско.

  Едва заприметил Добромир силу ханскую несметную, полез в суму и достал оттуда заранее заготовленную грамотку:

«Тянет рать Батый сюда,

закрывай ворота

держи оборону,

коль не хочешь полону!»

  Поглядел он на крышу заставушки, а там почтовые голуби отдыхают, ждут своего часа заветного. Нащупал богатырь средь них самую жирную голубку, привязал к ней записочку и пустил птаху в сторону Большого Китежа. Полетела голубка в город, а наш воин приготовился выпустить во вражье войско кучу стрел.

  Прилетела голубка прямо в руки дремавшему Добрыне Никитичу. Развернул Добрынюшка записочку, прочёл её, рассвирепел и как закричит зычным голосом, да так громко, что весь град задрожал, а колокола в церквях зазвенели, забили тревожно!

И вскочил на резвы ноженьки Балдак Борисьевич, прибежал к Добрыне скорёхонко. Нацепили они на себя шеломы, латушки, брали щиты крепкие, мечи булатные, стрелы вострые, садились на добрых коней и скакали Добромиру на подмогушку.

  А магольское войско уж близёхонько. Кидал Добромир в злобных ворогов стрелу за стрелою. Эх, мечи да щитушкы лежали рядом горкой гнетущей, одинокой.

  Завидел Добромир подмогушку, закричал зычным голосом:

— Хватайте, братушки, мечи да щитушки! И вон отседова скорей несите их, дабы вражине сё не досталося!

  Схватили Добрыня и Балдак щиты да мечи русския, поскакали с поклажей в обратушку.

А войско Батыево всё ближе. Добромир взял меч, щит в руки крепкия, взобрался на кобылку и понёсся навстречу ворогу.

  Ой, как бился Добромир, силу чёрную раскидывал: махнёт налево — улица, махнёт направо — переулочек, а как прямо взмахнёт, так дорожка прямоезжая из тел магольских выстилается. Но силы меньше не стало: всё прибывала и прибывала треклятая! Взяли вороги в окружную богатыря русского... Весь утыканный стрелами, упал воин замертво, с кобылы наземь.

  Лежит мёртв наш Добромирушка. Душа его открывает глазки серые и видит, как бегут лошадки белые по небу синему. И явилась ему баба Белая, да такая красивая, что глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит за собой дитятку богатырскую:

«Павши замертво, не ходи гулять,

тебе мёртвому не примять, обнять

зелену траву — ту ковылушку.

Не смотри с небес на кобылушку

ты ни ласково, ни со злобою,

не простит тебя конь убогого.»

  И встал Добромир, и пошёл Добромир за нею следом, окликнув кобылу свою верную, но та фыркнула, махнула головой, да и осталась тело хозяина оплакивать, манголок в разные стороны раскидывать.

  А со стороны городских ворот уже скакали Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич. Батыево войско бросило мёртвого Добромира и к ним попёрло! Завязался неравный бой.

Но войско ханское не остановить! Взяли они в кольцо Большой Китеж-град и выпустили в городскую стену град стрел горящих. То тут, то там заполыхал огонь.

Забегал Евлампий Златович по городу, пытаясь раздать людям щиты и мечи. Звонари забили во все колокола! А народ выстроился у городских ворот плотной безоружной стеной, молился и песни пел:

«Золотые жернова не мерещатся,

наши крепости в огне плещутся.

А доплещутся, восстанут замертво.

Не впервой уж нам рождаться заново!

Ой святая Русь — то проста земля,

хороша не хороша, а огнём пошла!»

Подпевал глупым людям посадник княжеский:

«Ой святая Русь — то проста земля,

хороша не хороша, но с мечом нужна!»

  Вдруг небо тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видеть стали наши богатыри (те что не молились, а в бою ратном бились). Но одолела их сила чёрная, упали, лежат два воина, не шелохнутся, калёны стрелы из груди торчат. А над ними баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с земли-матушки поднимает: уводит вдаль не на посмешище, а в легенды те, что до сих пор поём. Пошли пешком Добрыня с Балдаком на небеса и уже с небес пытались рассмотреть, что же там делают жители славного города Большого Китежа?

  И говорит Балдак:

— Эх, народ молится, ему всё по боку! Блаженный тот народ, что с него взять ужо?

  Добрыня ж образумить народ пытается:

— Эге-гей, где же ваши дубинушки, мечи булатные да копья вострые? Лежат защитнички, истёкши кровушкой, и больше помочи вам ждати нечега.

  Войско Батыево уже близёхонько, и стрелы вострые пускали в крепости. Народ молился и пел всё громче!

  Но тут воды озера Светлояр всколыхнулись.

Вдруг накрыло покрывалом

то ли белым, то ли алым:

Светлояр с брегов ушёл —

Китеж под воду вошёл,

а трезвон колоколов

лишил магола дара слов.

  Город Большой Китеж медленно погрузился под воду. Онемело вражье войско, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и смерть нашла.

  А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, крестьяне сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович за всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней на кол пытался сажать, но не получалось что-то. Говорили… нет, ничего не говорили, больше молчали — трудности в воде с разговорами.

  Только матерь безутешная Амелфия Несказанная всё слёзы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому:

«Вот и я скоро сгину.

Ну что же вы горе-мужчины,

не плачете по сотоварищам мёртвым?

Они рядком стоят плотным

на небушке синем-синем,

и их доспехи горят красивым

ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,

Вавила и Скоморохи.

И тебе, Добромир, неплохо

стоится там в общем строю.

Сынок, я к тебе приду!»

  И наплакала она целый святой источник Кибелек, который до сих пор из-под земли бьёт.

Поди-ка, умойся в нём, авось грехи со своей хари и отмоешь.

А мы вернёмся к нашему чудо-рассказчику Старичку-бедовичку, который спит в окружении девок, плетущих венки.

  Вот каркнул ворон на ветке, Старичок-бедовичок проснулся и продолжил свой рассказ:

— Бился я, значит, махался с тремя сильными русскими могучими богатырями. А как разбили мы вражье войско в пух и прах, так Большой Китеж и ушёл под воду на житё долгое, подальше от мира бренного, войнами проклятого. А богатыри со мною побратавшись, ускакали в свой Киев-град. Опосля и я отправился жить в Малый Китеж.

Девки дослушали рассказ Старичка-бедовичка, захлопали в ладоши, подняли его на руках и начали раскачивать — веселиться.

  Бог на небе слегка нахмурился и напомнил бедовичку о том, как всё было на самом деле.

 История закончилась, конечно же, по другому.

Большой Китеж ушёл под воду, но торжественный звон колоколов ещё долго доносился из воды. Последние монголки помирали в лесах новгородских, а Мужичок-бедовичок бегал по брегу озера, заглядывал то в гладь воды, то разглядывал следы недавнего побоища.

  Побежал он в Малый Китеж-град рассказывать о том, что была бой-битва неравная, и случилось чудо чудное — его родное городище ушло под воду жить, да надо бы пойти и захоронить богатырей. Но малокитежцы в ответ лишь хохотали и крутили пальцем у виска. Каждый занимался своим делом и в бредовые идеи местного дурачка не верили.

Пришлось нашему дурачку в одиночку хоронить русских воинов и мёртвых монголок. Поставил он над могилами богатырей большие деревянные кресты и поплёлся в Малый Китеж-град.

  Заскучал с той поры Мужичок-бедовичок, словно надломилось у него внутри что-то: то ли о жизни своей никчемной жалел, то ли о всеобщих несправедливостях задумался...

Пошёл он как-то раз на рынок: идёт мимо молочного ряда, и очень захотелось ему молочка. Подумал, покумекал и решил не тратиться на кружку молока, ведь работать то бедовик не очень охоч, а взял да и купил козочку дойную. Ой да красивую какую: белую, лохматенькую, с чёрной полоской на спине. Поволок её домой, не нарадуется:

— Ну вот, Марусенька, будет у нас теперь дома молочко!

  Поплелась за ним козочка, а сама хитро улыбалась, и из глаз её выскакивала дьявольская искра.

  Привёл бедовичок козу к своей хатке, вбил колышек в землю, привязал к нему Марусю, принёс ведро и давай её доить. Надоил ведёрко, испил молочка, а когда пил, светилось оно синим волшебным сиянием.

  И тут у Мужичка-бедовичка в башке перемкнуло что-то. Поскакал он в буйный лес, надрал с берёзок бересты, затем на рынок — купить писарских чернил, да у гуся выдрать большое перо. И домой! Уселся описывать свои лживые подвиги: хихикает, лоб трёт, мудру голову напрягает.

  Бог на небе, глядя на то, рассердился. Попытался он остановить бедовика, но не смог. И придумал другую безделку: остановил в Малом Китеже время, то бишь всех малокитежцев наказал. За что? Да за всё!

  С той поры он так и жили: люди рождались, умирали... Но всё что ни происходило, то происходило всё в один и тот же год 6759. Лишь один Мужичок-бедовичок не умирал, просто старел потихоньку. Видимо, Белая баба-смерть нос от него воротила. Может, к богатырям не хотела подпускать, а может, ещё по какой причине. Вот и остался на всю округу один сказитель — наш Старичок-бедовичок. И люди ему верили, верили. А что ещё им, людям, оставалось делать?

Баю-бай, Егорка,

неплохая долька

и тебя поджидает:

вишь, коза моргает...