Сахалин Господин

Я живу на Сахалине

На меня смешной японец 
косо смотрит, улыбаясь:
«Ты живёшь на Сахалине?»

— Я живу? Да уж не знаю, 
я дышу или мертва.
Никогда не угадаешь
где сидит твоя душа.

Это Будда одинокий
всё про всех, конечно, знает.
Ты по-русски понимаешь?
Нет? Тогда ты не читаешь
и стихов моих глубоких.

Не люблю улыбок глупых!
Только Будда одинокий
стерпит все твои ужимки.
Ваши боги — невидимки?

Нет, не буду с небом спорить,
я спешу на своё море —
на песке стирать следы.

А ты следом не ходи,
я иду искать Покой,
который ходит лишь за мной.

На меня смешной японец 
косо смотрит, улыбаясь:
«Ты живёшь на Сахалине?» 
— Я живу? Не угадаешь!

Ода острову Сахалин

Если честно говорить о Сахалине,
то нет в нём ничего, окромя глины,
кроме глины, песка и леса.

Нет на острове чудесном интереса,
потому как тот пророс травой:
лопухом, малиной, черемшой,
голубикой, черникой, морошкой
и махонькой редиской на окрошку.

А всё остальное — это море,
и в нём ничего нет, окромя соли,
кроме соли, воды и рыбы —
огромной такой, как глыба.

Глыб у нас тоже много:
утёсы, скалы. Пологом
лежат лишь мелкие долины:
Тымовская и (там где живёт Инна)
славен Долинск-град. Там совсем плохо:
то дома цветные, то горохом
катятся детишки по бульварам
не по древним, золотистым, старым,
а по серым, новеньким, разбитым.

Вот стих свой допишу и буду бита
мэрами всех сахалинских городов.
Ну и ладно. А ведь сколько слов
я хотела написать, но не смогла
(рот заткнула я самой себе), пошла
по острову родному в глину, грязь.

Не хотела пить я горькой. Напилась.

Сахалин обидел

Сахалин не хотел, но обидел.
И что обидное — обид никто не видел.
Растительность и та пошла по кругу:
то лопух, то репей — не жизнь, а мука.

«Да и ну на эту жизнь!» — сказал упрямо
тот, кто рядом был. По стойке прямо
я ходила по дорогам Сахалина.

Птицы с неба крикнули мне: «Инна!» —
и велели кинуться в болото.

— Нет на острове болот то, —
я зачем-то птицам отвечала. —
Можно жизнь свою начну сначала?

Ну а остров предлагал позлее выбор:
«По деревням ты пройдись, живых покликай
иль пускайся вплавь по океану!»

— Ладно, — я рукой махнула, — пойду к маме, —
и три дня над могилкой рыдала.

Остров знал всё это, было мало
ему горя моего, он бросил ветру:
«Зачем поэтам жить на белом свете?»

А ветер пошумел и утих.
Поэтому сижу, пишу я стих.
И все обиды уходят куда-то...
Остров — глыба, он не виноватый.

Сахалин Господин

Господин Пурга, Сахалин Тоска.
А и где бы ты ни жила, была,
ты такого края не видела:
тут зима, зима бесконечная.

Ой не шила я наряда подвенечного,
меня зимушка в шубку укутала,
замуж выдала, гадала, плутала:
«Будет плохо тебе, не реви, не ной,
Сахалин зимой обогрей, укрой»!

Сахалин пургой обогрел, укрыл.
Пароход за мной не пришёл, не приплыл.

Нет не холодно, нет не голодно,
просто пусто кругом, очень боязно.
Как-то жизнь сиротливо прошла:
Сахалин Господин пел не для меня
свои песни в ночи заунывные.

Я не дочь тебе, картину дивную
напишу пером. А замужество
как пришло, так и ушло. Придал мне мужества
Сахалин смешной в небывалый век.

Я — зима тоска. Ты — мил человек.
Песни горькие мои, ты забудь, прости.
Одевай-ка шубку и иди, иди
по краю русскому, краю снежному.
Сахалин, берега — края безбрежные!

Край света

Пишут люди, пишут люди
на изнанке букваря:
«Больше в мире зла не будет!» —
закрывать букварь пора
и лететь туда, где небо
разрывает паруса.

На край света, на «Край света»
там ведь не одна звезда,
ни сойдя с своей орбиты,
след оставит. Подметут.

Вот и всё, мы, дворник, квиты,
мусор дети соберут
и расскажут: «Очень сложно
в черновик писать букварь,
никогда не разглядишь ведь —
что кому чего не жаль.»

Так и будет небо с морем
спорить, тайны не храня:
«Что-то будет, что-то будет!» —
будет жизнь без букваря.

Нарисует старый дворник
на стене прошедший год:
«Да уж, было чего вспомнить —
фестиваль "Край света”, лёд,
прошлогодние обиды,
кризис, пляски, босота!»

Мы с тобою, дворник, квиты:
обнищал ты, как и я.

Чёртовы острова

Заиндевевшие чёртовы острова.
«Чёртовы острова» —
это игра, игра на выживание.
Выживу, так задание
будет выполнено навеки.

Мёртвые вокруг человеки.
И я среди них ни жива,
ни мертва, ни печальна,
не ломаю руки в отчаянье,
а холодно прорубаю путь:
«Мне б на мёртвых людей не взглянуть!»

Не гляди, не гляди, не надо!
Выживешь, будет награда:
начнут стихи твои литься
и благодарные лица.
Погляди на них, больно не будет.

Нет, конечно душа не забудет
чёрствый остров и мёртвых людей.
Но ты ход свой руби поскорей
и иди иль плыви, неважно!

Да помни, кораблик бумажный
у тебя всегда под рукою,
он мёртвое море накроет.
Ты в нём сиди и пиши
свои стихи, они неплохи.

Бог островной

Сахалин Господин колышется:
«Хорошо ли, тепло тебе дышится?»

Хорошо и тепло, и вольно,
даже в лютый мороз раздольно!
До чего ж я люблю бураны:
заметут и следов не оставят.
Пропаду без следа и сгину,
ищите потом свою Инну.

А Инна уже на небе
разговоры ведёт со светлым
богом Островным очень долго:
«Ну как тебе, доча, Волга,
красивы ли горы Урала?»

Киваю: «Я не встречала
ничего красивей Сахалина.
Можно я снова двину
на свой островок гремучий?»

Хмурит бог свои тучи
«Да нет уж, сиди родная.
Видишь, тело твоё закидало
снежной, белою кучей.
Ты со мной, ты дома. Здесь круче!».

* * *
Сахалин Господин не шевелится:
то ли наст тяжёл, толь метелица
слишком сурово кружит.

Лечу в тело. За жизнь борюсь. Ну же!
Из сугроба большого я вылезу,
Сахалин Господин свой вымету
от нечисти всякой стихами!

Подождите меня там папа с мамой.
А я берёзку обниму и рябину,
над могилками поплачу и сдвину
Сахалин с насиженного места:
плыви, как лодка, по ветру!

И бог Островной за тучей
вздохнёт и скажет: «Так лучше.»

Красно море миражей

Тут каменья вековые
и столетни берега.

Что ж вы, девки молодые,
не приходите сюда:
на волну поматериться
или просто погулять.

Южный вечер будет длиться.
Как же хочется узнать:
на миру ли мир раскрашен,
на ветру и пыль красна?

Океанский ветер слажен —
надувает паруса!
Где вы, девки? Где ты, мать?

Я пошёл бы в дом поспать,
да неведомый Кощей
не принял моих мощей.

Волны плещут у песка
мать усопшая спала,
а каменья вековые
глазы греют свои злые.

Не ходите никогда
на зовущи берега.

Эти черны корабли —
миражи, миражи.
Эти красны паруса —
лишь вода, вода, вода.

Сахалин — не тебе чета

Сахалин, Сахалин — не тебе чета.
Сахалин Господин — это навсегда.

Вот побывал ты, вроде, в Магадане,
а хочется домой, ведь, к папе с мамой,
на Сахалин, на остров свой могучий,
который и Чукотки даже круче!

* * *
«А ты, детка, в Сочи не бывала?»

Что я в ваших Сочах не видала:
ни каторги тебе, ни одиночества,
ни закалённого в снегах отрочества.

А знаете, на острове: моря —
они везде, куда б я ни пошла.
Вот из-за этих то морей
мне не видно ваших Сочей!

* * *
Сахалин, Сахалин — не тебе чета,
он допишет стих, а я вразнос пошла
по горам крутым да побережью.

Не хочу убийцей слыть, но всё же срежу
подосиновиков толстопятых.
Слышишь как они кричат: «Проклята!»

На севера — сказали доктора

На севера, на севера, на севера!
На севера (сказали доктора),
на севера, где северный народ
даже в пургу не пропадёт.

На севера отправилась Москва
Брянск, Белоруссия, Литва.
На севера: на Дальний на восток,
на Сахалин, Курильск, Владивосток,
на БАМ, Амур, в Хабаровск.

О сколько ж нас пропало,
пропало навсегда!
Там наша даль-земля,
она нас понесла
и всё несёт, несёт
вперёд, вперёд, вперёд!

А впереди пурга
и бешеный народ.
Ну кто его поймёт?
То пляски-свистопляски,
то мёрзлая вода,
то горы-перегоры,
то дружба навсегда!

И водка рекой:
хочешь, пей, а хочешь, пой
про горы-перегоры,
про рыбу и про лес,
про баню, прорубь, шубу.

Ну вот и чёрт залез
в истерзанную душу:
«Такие, брат, дела.»
— Зачем же я припёрся
на эти севера?

* * *
На севера, на севера, на севера,
на севера (сказали доктора).
Я верю, верю, верю докторам,
свой север никому я не отдам!

Пьяный доктор спит на лавке,
мёрзлый город не поёт.
Не помри сегодня, Клавка,
сала шмат Колян несёт.

Другие произведения автора:

Мужики и бабы

Думки девичьи горькие

Детям о кошках