Тоска по теплу

Достаточно часто в наше время раздаются жалобы о стремительном исчезновении тепла из человеческих взаимодействий.

И их самих.

Под теплом, думается, понимается сочувствие, сопереживание, доброжелательное внимание к человеку в целом. Стремление понять, принять его таким, какой он есть.

Было ли больше тепла в советское время? А во времена царизма?

Про последние трудно что-либо сказать. В уверения сторонников активно насаждаемого представления о благословенном правлении последнего почти что святого монарха, торжествующей социальной гармонии верится как-то не очень. Особенно, учитывая тот факт, что социальный взрыв все же был. Печенек у госдепа тогда еще не было. Иноагентность ниспровергателей тоже вызывает много вопросов.  

Советское время нам ближе. Пока еще есть люди, которые жили в нем. Они не дадут соврать. Власть рабочих, крестьян и находящейся в вечном поиске правды прослойки обращала на человека больше внимания, чем нынешняя.

Однозначно.

Предпринимались попытки сформировать новый тип человеческой личности. Кодекс строителей коммунизма нам весьма доходчиво показывает его.

В подрастающие поколения в солидном объеме вкладывались фундаментальные знания, призванные дать разносторонние, строго научные представления об окружающем мире, его устройстве. Осуществлялся воспитательный процесс. Плохо или хорошо организовывался и проводился, но он был.

Осмеянные бандитским типом мнимого капитализма общественники представляли собой людей, неравнодушных к чужой жизни, боли. Формально или от чистого сердца, но они видели, что у человека проблемы, подходили к нему, пытались помочь. Разве это плохое стремление? Интересоваться жизнью ближнего своего, иметь внутреннюю готовность помочь ему?

Да, опять же, часто это делалось неправильно. В результате попытки помочь больше отталкивали, нежели располагали к себе. Но ведь старание помочь было. Это главное.

Ушедший с работы человек долго предоставлен себе не был. Им интересовались. Подталкивали к тому, чтобы он поскорее вернулся в нормальную жизнь, олицетворением которой, в основном, являлся трудовой процесс.

Была развита творческая самодеятельность. Хочешь после работы петь – пой. Рисовать – рисуй. Это поощрялось. Было бесплатным. В шаговой доступности. Экономика позволяла людям уставать не настолько, чтобы они валились с ног  после трудового дня, а имели возможность заняться чем-то другим. Полезным и интересным для себя. Своим развитием.

Человек по жизни не болтался сам по себе. Он входил в состав самых различных иерархий. Получал в них определенный статус. Старался его улучшить. Дорожил им. Реализовывал способности и интересы.

Не было ощущения щемящей пустоты.

Теперь же уволенный или ушедший сам с работы человек интересен только сам себе. Если нет полезных связей, семьи, не наработаны дружеские отношения, он никому не нужен. Он – никто.

Общественников осмеяли, сделали явлением редким. Государство занято личным обогащением. На жизнь обывательской единицы ему начихать. Главное – чтобы не смотрел в сторону берлинского пациента. В остальном, делай, что хочешь. Хочешь – живи. Не хочешь, как хочешь. Одним обременением для Пенсионного фонда станет меньше.

Признания официоза в любви к согражданам формальны.

Человек в цельности своей не полезен, посему не интересен. В чем-то даже опасен. Кому-то от него нужны только компетенции, кому-то его кошелек, кому-то еще что-нибудь.

Советский подход о разностороннем развитии, формировании цельной, полезной обществу личности, ее созидательной самореализации упразднен. Признан неправильным.

Новая правильность – формальная забота о количестве безработных, зависимость трудовой деятельности индивидуума от маловразумительного профессионального стандарта, приверженность лояльной власти картине бытия. Остальное – на личное усмотрение.

Труд дешев, не очень-то производителен, психически травмоопасен. Детям откровенно жаль своих родителей. Последним первым фактически нечего сказать по существу. Оскудевает на глазах человеколюбие церковной атмосферы.

Нуждающиеся в тепле своими делами методично его уничтожают. Ропща при этом на его нехватку и качество.

Мы стали редко останавливаться. Принимать тишину. Слушать и слышать себя. Там все больше искусственности, пустоты.

В них неохотно рождается тепло.

Плохо ему там.

Другие произведения автора:

Отвратительное чудо

Вперед назад

Вагнеровская ночь