Квест 1

Квест

Наши дни.

Не было родового замка, старинного просторного зала с необъятно высокими потолками, суровой кладки стен из грубых, неотесанных камней, увешанных трофейными мечами, копьями, боевыми молотами, моргенштернами, щитами всех возможных фасонов и размеров с родовыми гербами на них, не было древнего камина с жарко пылающими в его недрах дровами. И роскошных персидских ковров под ногами, небрежно заляпанных жирными и винными пятнами – тоже не было, как отсутствовало и могучее, из столетнего дуба вырезанное кресло-трон с позолоченными подлокотниками и высокой, гордой спинкой. И стареющего, седого, длинноволосого властителя с яркой, украшенной самоцветами короной на голове – не было.

В маленькой, обставленной исключительно функционально, комнатке, у окна, возле небольшого письменного стола с тусклым, погашенным экраном моноблока, на простеньком пластиковом стуле, повернувшись спиной к серому свету запоздалой дождливой весны, сидел щуплый, остроглазый старик с легкой проседью в коротком ежике темных волос. Рядом, в почтительном ожидании, замер молодой человек лет двадцати, или чуть помоложе, одетый в не слишком модный, но удобный, отлично подогнанный по худощавой сильной фигуре комбинезон и обутый в совсем уж не модные, короткие сапоги старинного армейского образца – последние лет двадцать вооруженные силы, подражая, похоже, героям культовых боевиков иностранного производства, перешли на табельные ботинки-берцы с постоянно рвущимися шнурками.

Старик привычным жестом одернул темно-зеленый френчик, плотно облегающий прямые, вовсе не стариковские плечи, и обратился к юноше:

– К тебе через год придет это ваше новое англосаксонское совершеннолетие…

Голос хозяина комнатушки был сильным, сочным, вовсе не похожим на голоса пожилых людей – потрескивающие, шепелявящие и глуховатые, будто уставшие за долгую жизнь выговаривать надоевшие слова.

– Но, раз уж так положено теперь, то пусть будет, – махнул рукой старик, вкладывая в свой жест неизмеримое презрение к новым для него обычаям и законам. – Ты для меня уже давно взрослый и совершеннолетний. И я хочу сделать тебе подарок, Кентавр.

Юноша, старательно маскируя охватившие его эмоции, внутренне возликовал, ощущая одновременно радость и какой-то странный, почти парализующий тело и волю страх. Подарки старика никогда не бывали простыми и безобидными безделушками на манер детских игрушек, сувениров или современной оргтехники. Пять лет назад, добыв из каких-то загадочных закромов древний, но вполне работоспособный армейский пистолет, старик обязал искренне обрадовавшегося подростка ежедневно отстреливать в местном тире, неподалеку от их дома, две обоймы. И такое «испытание стрельбой», надоевшее юноше уже через три дня, продолжалось без малого год, пока названный Кентавром не научился пользоваться подаренным оружием, на взгляд старика, хотя бы сносно.

Да, и еще встревожило юношу это поименование полным именем-кличкой, родившейся в далеком детстве, когда трехлетний карапуз с гордостью неимоверной оседлал огромного черного домашнего терьера. Обыкновенно старик называл внука почему-то второй половиной этого неофициального имени, употребляемого гораздо чаще данного при рождении. Наверное, здесь сказалась нелюбовь старого солдата ко всему британскому, англосаксонскому и иностранному, а слово «Кен» очень уж попахивало именно зарубежьем.

– По нынешним временам – лучший подарок это деньги, – продолжил чеканным, командным голосом старик. – Без них ты и квартирку себе не снимешь, и девчонку в ресторан сводить будет не на что, придется их сюда, в этот дом, таскать и просить нас с отцом и матерью не подглядывать…

Старик усмехнулся, но раскритикованный с такой беспощадностью Тавр молчал, памятуя, что это лучший способ не вызвать на себя поток колкого, чаще всего – неприятного дождя из едкого дедовского остроумия.

– …но денег я тебе не дам, – безапелляционно заявил старик. – Доставшееся без труда богатство развращает. И противоречит моим принципам.

«Интересно, что противоречит принципам деда? – подумал украдкой юноша. – Богатство? или – доставшееся без труда?» Но сам старик на неграмотность собственной речи внимания не обратил, он был готов перейти к главному, ради чего, собственно, и пригласил в свою комнатку внука.

– Ты знаешь Счастливую Бухту? Сейчас её называют то Мертвой Долиной, то Долиной Смерти и даже водят туда экскурсии – по памятным местам злодеяний Империи, – старик желчно усмехнулся, с удовольствием приметив подтверждающий кивок Тавра, мол, слышал, видел, читал, но – не бывал, конечно. – Так вот, в Счастливой Бухте я был полста с лишком лет назад…

В выцветших от старости, блекло-серых глазах деда, будто поднявшее из глубин его памяти, полыхнуло багрово-черное, яростное пламя подымающегося к небу, пока еще небольшого, но с каждой секундой увеличивающегося ядерного гриба.

– …вот это будет – твой первый самостоятельный рейд, – уже притихшим голосом закончил фразу после короткой паузы ветеран легиона «Махайрод».

Пятьдесят два года назад.

«Сигнал!» – крикнул поднявшийся повыше по гребню невысокой, но обрывистой горы Чук, слушавший общую волну легиона, и вскинул над головой руку с растопыренной пятерней. Ну, ясно, все идет, как и было оговорено заранее – пятиминутная готовность.

Вер отер со лба пот и аккуратно положил на землю лопатку рядом с подготовленным уже, хоть и мелковатым, окопчиком. Копать глубже в скалистой породе было затруднительно, и времени уже не оставалось, да и необходимости особой не было – ни обстрела, ни штурма своих позиций триарии не ждали, окопчик был нужен лишь для защиты от светового излучения и ударной волны. Впрочем, никто из тройки Чук-Вер-Кант не думал, что поражающие факторы слабенького ядерного заряда окажутся настолько опасными на расстоянии почти семи верст. Но ради собственного же спокойствия некое, жалкое для них, подобие окопов отрыл каждый.

Кант, услыхав сообщение соратника, тоже прекратил возню с лопаткой, выпрямился и, вглядываясь сверху вниз в долину, загородил ладонью, козырьком, глаза от пронзительного, ласкового весеннего солнца. Где-то очень далеко, на грани видимости простым глазом, по узким улочкам старинного, маленького городка перекатывались грязно-бурые волны солдатских, стрелковых и сине-черные – гвардейских, мотопехотных мундиров. Добравшиеся до основной цели своего марш-броска республиканские стрелки и гвардейцы из механизированной дивизии деловито заполняли город, обследуя, обшаривая каждый проулок, каждый дом, каждый подвал и чердак в поисках возможно затаившихся там врагов.

Но легионеры давно покинули гостеприимные городские улицы и тупики, оставив после себя кучу манекенов, иной раз вызывающих заполошную, нервную стрельбу, редкие ловушки-мины, изрядный бардак в паре центральных кварталов и совершенно нетронутые окраины когда-то популярного среди небогатых людей курортного городка.

«Что-то там будет через пять минут…» – философски подумал Кант, устраиваясь поудобнее в полулежачем положении на успевшем согреться дне окопчика спиной к уходящему вниз склону горы, как того требовал короткий, но очень энергичный инструктаж специально присланного в их разведывательную манипулу некого знатока оружия массового поражения. Его товарищи по группе поступили также, и теперь на поросшем невысоким редким кустарником склоне горы ничто не напоминало о присутствии трех легионеров.

Кант не отсчитывал секунды, не поглядывал на массивные, по спецзаказу изготовленные, пылевлагонепроницаемые часы, но неспешное течение времени чувствовал едва ли не на физиологическим уровне, и еще успел слегка удивиться – почему по истечении пяти минут не случилось грома небесного, урагана, землетрясения и прочих катаклизмов, обещанных на инструктаже?

Удивление легионера длилось десятые доли мгновения… сочный серо-бурый, с вкраплениями зелени кустов, проплешин совершенно невероятной желтоватой породы, склон горы вдруг стал блеклым и серо-белым, подсвеченный какой-то невероятной силы вспышкой, затмившей солнечный свет на доли секунды. Рефлекторно Кант успел прикрыть глаза, хоть и был загорожен от смертоносного излучения окопчиком и расстоянием, но справиться с реакцией испуганного организма не смог. Уже в темноте раздалось утробное, несколько заунывное, не будь оно столь коротким, могучее урчание, и – грохнуло, закладывая уши, словно ватой, приближающейся ударной волной.

…когда Кант, а следом за ним и Чук, и Вер рискнули, перевернувшись аккуратненько на живот, выглянуть из окопов, городка не существовало. Внизу, в долине, дымились сизоватыми струями развалины домов, над которыми гордо бурлил, стремительно увеличиваясь в размерах, тянущийся к небу зловещий ядовитый гриб… весенняя зелень, покрывавшая пространство от окраин городка до самого подножия невысоких, но скалистых, обрывистых гор превратилась в пепел и почерневшие, обожженные стволы самых крупных и отдаленных от эпицентра деревьев. И без того не холодный весенний воздух стал жарким, душным, а с горных вершин уже стекал, устремляясь к городку, чуть более прохладный, создающий на своем пути легкие завихрения воронок, поднимающий пыль и пепел…

Обычно спокойный, даже флегматичный триарий Кант, повидавший и гораздо более серьезные разрушения, и десятки тысяч смертей, но сейчас до глубины души впечатленный зрелищем разрушенного за секунды города, переглянулся с товарищами. Тех, похоже, не меньше разволновала рукотворная мощь катаклизма, но выхода своим чувствам легионеры не дали. Чук вопросительно взмахнул рукой, указывая оттопыренным большим пальцем в сторону далекого морского берега. «Пора», – согласился с ним молча Кант и кивнул.

Прихватив сложенные неподалеку в небольшой расщелине вещмешки с боеприпасами,  продовольственным НЗ и прочими солдатскими мелочами, притихшие, даже слегка подавленные триарии торопливо направились к уже разведанной заранее ложбинке на склоне, плавно ведущей к далекому пока еще берегу моря, хотя прекрасно понимали, что спешить некуда – при необходимости их будут ждать до самого предела, до глубокой ночи, а сейчас лишь первая половина дня…

Наши дни. Месяц спустя.

Три небольших, но прекрасно оборудованных по последнему слову техники и требований комфортабельности автобуса – с кондиционерами, экранами планшетов на спинках каждого кресла, с выходом во всемирную Сеть с помощью «вай-фай», даже с миниатюрными барами и биотуалетами – выкатились по пустынной, но хорошо сохранившейся – или заботливо поддерживаемой в отличном состоянии – дороге и притормозили у маленькой площадки возле обрыва.

Первым из автобусов выбрался бойкий молодой человек в отличном черном костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, с коробочкой дистанционного управления громкоговорителями, вмонтированными над дверями каждого транспортного средства – явный гид-экскурсовод по здешним легендарным местам. Следом за ним из раскрытых дверей посыпались пестрые, совершенно разные люди: молодежь в разноцветных ярких футболках и коротких бриджах, чуть более солидные, но старательно молодящиеся, одетые в тонкие свитера и просторные брюки менеджеры неизвестного, но явно среднего звена, несколько пожилых пар, видимо, попавших на эту экскурсию по недоразумению или от скуки.

Вся эта публика умеренно шумела, толкалась и разминала уставшие после нескольких часов сидения в автобусных креслах ноги и задницы до тех пор, пока яркая, сильно покрытая косметикой молоденькая блондинка во весь голос не спросила у экскурсовода:

– Скажите, а респираторы уже надо надевать?

Толпа на краю глубокого обрыва мгновенно притихла, укоряя себя за такое беспечное поведение в Долине Смерти, но бодрый ответ мгновенно отреагировавшего гида вернул экскурсантов в прежнее, беспечное расположение духа:

– Нет-нет, дамы и господа, что вы! Я обязательно вас предупрежу еще в автобусах, когда необходимо будет воспользоваться средствами индивидуальной защиты.

Воодушевленные такой обязательной заботой о собственном благополучии присутствующие вновь загалдели весело и бойко, как божьи птички на весеннем солнышке, но уже через минут их перебил и утихомирил усиленный автобусными динамиками голос гида, за счет современной техники ставший чуть вкрадчивым и, казалось, проникающим до самых краев сознания.

– Мы находимся на первой остановке, возле знаменитого «Грота отшельников» или, как его еще называют – «Грота несчастной любви», – вещал экскурсовод, одновременно широким жестом указывая куда-то вверх, на обрывистый склон невысокой, но крутой горы.

Там, на высоте сотни метров от асфальтированной площадки, в обрамлении цветущих розовыми, мелкими соцветиями кустов проглядывался явно искусственно облагороженный темный высокий зев входа в природную пещерку.

– Существует красивая легенда о том, что в давние имперские времена, совсем незадолго до страшной трагедии, превратившей Счастливую Бухту в Долину Смерти, в этом гроте нашел убежище Пацифист и страдалец, отказавшийся от бесчеловечной армейской службы…

Вышедший вместе со всеми из автобуса, одетый незаметно и неброско, то есть так же ярко и безвкусно, как и прочая молодежь, Тавр пристально посмотрел в указанном экскурсоводом направлении. Внимательный, привыкший с детства примечать мелочи, беспощадно тренированный бывшим легионером, юноша быстро сообразил, что последнее облагораживание окрестностей Грота проводилось несколько лет назад, после чего ни один человек не поднимался вверх по крутому склону. Слегка успокоенный результатом своих предварительных наблюдений, Тавр прислушался к продолжающему вещать голосу экскурсовода.

– …жил Пацифист в полном единении с природой, с гармонией в сердце и счастьем в душе. И были с ним два друга, такие же убежденные противники всяческого насилия над личностью, как и сам Пацифист. Они собирали в горах дикорастущий виноград, пили воду из многочисленных, неотравленных еще радиацией ручьев, иногда ходили в ближайшей поселок за хлебом и молоком, обменивая продукты на собственноручные поделки из дерева и камня…

Тавр, изображая на лице такое же чуть туповатое внимание к давным-давно заученным, и от того звучащим фальшиво словам гида, осторожно, не толкаясь, мелкими, короткими шагами, в основном, пятясь задом наперед, выбрался из скученной толпы экскурсантов. Кажется, никто не заметил этого странного маневра молодого парнишки, ничем внешне не отличающегося от своих сверстников, разве что, кроме объемистого, модного в этом сезоне, черного, кожаного рюкзачка за плечами. Да и то – скорее всего этот объем был «дутым», созданным специальными вставками. Впрочем, те, кто так думал – искренне и непредвзято заблуждались, рюкзак Тавра был очень плотно набит тщательно отобранными еще дома вещами.

– …и жила с Пацифистом его любимая девушка, невеста и родственная душа, такая же противница насилия. И хорошо было им вместе до тех самых пор, пока не высадились в Бухте имперские десантники из знаменитого своей кровавой славой легиона. Как ни старались вести себя тихо и незаметно Пацифист, его друзья и невеста, но выследили кровожадные легионеры безобидных, мирных людей. Долго они издевались над беззащитными, пытали их страшными пытками, мучили, загоняли иголки под ногти и жгли каленым железом. А потом – убили всех, выбросив тела на растерзание хищным птицам… и до сих пор вы можете разглядеть у подножия «Грота Отшельников» белеющие кости несчастных. Ни время, ни солнце, ни радиоактивные дожди ничего не смогли с ними поделать…

Очутившись на самом краю обрыва, Тавр внимательно пригляделся – спуститься на пару-тройку метров ниже было достаточно легко, а вот дальше… сосредоточившись на спинах экскурсантов, юноша не ощутил ни малейшего к себе внимания с их стороны и решительно скользнул вниз, сопровождаемый все тем же вкрадчивым, убедительным голосом:

– …и до сих пор мы вспоминаем с праведным гневом бездушных убийц и палачей, и со слезами на глазах – их невинных жертв…

Пятьдесят два года назад.

Пентюх, Зигатый и Флэт жили в гроте уже третью неделю… хотя – какое там жили, так – существовали, перебиваясь в первые дни запасенными консервами, а потом – ранними овощами с огородов близлежащей деревеньки и содержимым нагло ограбленного погреба, почему-то, к радости дезертиров, вынесенного далеко от жилого дома.

Да, все трое были дезертирами… и при этом, как ни странно, служить отправились добровольно, в то время, когда имперские амбиции бывшей Метрополии зашкалили до состояния прямого вооруженного конфликта на юго-восточных рубежах новоявленной Республики.

Всех троих, наивно жаждущих героизма, подвигов, непременных атак и штурмов, записали в стрелковую часть, и тут оказалось, что никакими подвигами армейские будни не пахнут. Заправлять ровненько койки, мыть полы, драить сортиры, бесконечно выхаживать по плацу в составе сотни таких же новобранцев – и это еще не все. Бывали и кухонные наряды, и подметание улиц в маленьком военном городке, и покраска заборов, бордюров, даже – травы иной раз, и еще тысячи самых разных хозяйственных дел. А вот оружия в их руках – до поры, до времени – не было.

Кое-как перетерпев пару месяцев до принятия присяги и отправки в полевой лагерь, ставший незаметно заводилой их маленькой компании, Флэт не выдержал. Добило его полное отсутствие водопровода, канализации и ежедневное рытье окопов, желательно – полного профиля. К тому же, по резервной, вроде бы, дивизии среди нижних чинов поползли упорные слухи, что в ближайшие недели их бросят под удар бронетанковой группы прорыва имперцев, и живут они на белом свете пока, только благодаря нерасторопности командования противника. О том, что закаленные имперские вояки пройдут через строй новобранцев, наматывая на танковые гусеницы выдавленные человеческие кишки, как нож сквозь масло, говорить никому не приходилось, это и без слов понимали все.

Решивший, что вместо подвигов, наград и денег, о которых втайне мечтали все добровольцы, им подсунули грязь, землекопство и бесславную гибель, Флэт быстренько уговорил своих товарищей по несчастью, и однажды ночью они плотно набили солдатские вещмешки консервами с продсклада, прихватили табельные штурмовые винтовки, хоть старенькие, но исключительно надежные, по три магазина с патронами на брата и – ушли из лагеря. Сперва – куда глаза глядят, но через несколько часов безумного шляния в темноте, перед рассветом, задумались. Идти домой, не приходилось и мечтать, если не задержат на железнодорожной станции, то непременно выловят по адресу проживания, после чего – в лучшем случае – вернут в часть, а то и просто посадят в тюрьму.

Тогда Пентюх, ленивый и малость неповоротливый, за что и прозванный так обидно, вспомнил, как в детские годы не раз и не два выезжал с родителями в Счастливую Бухту. Денег в их семье постоянно не хватало, потому и жили они не в санаториях или гостиницах у моря, а снимали комнатушку в далекой от побережья деревеньке у самого подножия невысоких, но крутых и обрывистых гор. Там, среди скал и зарослей неизвестных ему мелких кустов, Пентюх и обнаружил уютный довольно обширный грот, в котором проводил все свободное от родительской опеки время, воображая себя то индейцем, то Робин Гудом, то отважным путешественником, исследователем диких стран.

– Всего-то верст двадцать отсюда, – уверял он приятелей. – Пройдем своими ногами за день, к вечеру устроимся со всеми удобствами, пересидим до конца войны, а потом про нас уже никто и не вспомнит…

Верст оказалось совсем не двадцать и даже не тридцать, и до места злосчастные дезертиры, таившиеся в придорожных кустах от каждого встречного, добрались лишь на третий день пути. Зато расписанный Пентюхом грот и в самом деле превзошел самые смелые ожидания: размерами, пожалуй, с типовую трехкомнатную квартирку, сухой, относительно чистый, без летучих мышей и прочей животной нечисти. Совсем неподалеку протекал чистый, хотя и жиденький ручеек, решая таким образом проблему с питьевой водой, а неделями не мыться бывшие солдаты уже привыкли за краткое время своей добровольной службы. Оставалось теперь лишь обустроиться, придумать, где добывать пропитание и – ждать.

Вот об этом – еде, еде и еще раз еде – и думали греющиеся под ласковым солнышком Пентюх и Зигатый, ожидая ушедшего «на охоту» к деревеньке своего вожака. Поглощенные голодными мыслями дезертиры приметили возвращающегося Флэта – и то, что он карабкается по склону горы к гроту не один – едва ли не в двадцати саженях от своего убежища. Подгоняя игривыми, но от этого ничуть не менее сильными толчками в задницу стволом штурмовки, вожак вел перед собой перепуганную девчонку, в измазанной землей длинной юбке и слегка порванной серо-голубой блузке.

– Вот, братва, я вам бабу привел, – гордо, ожидая в ответ восхищения и слов благодарности, заявил Флэт, очутившись, наконец, на маленькой площадке перед входом в грот.

– Зачем? – удивленно раскрыл рот Пентюх и тут же получил шутливый удар кулаком в бок от Зигатого.

– А ты не знаешь, зачем бабы нужны? – засмеялся вожак, в очередной раз подталкивая девчонку. – Будет нам жрать готовить, а то я уж утомился посуду мыть, будто из армии и не уходили… ну, и постирает бельишко, пора бы уже, воняем, как стадо козлов… а ночью – сообразим, как её использовать…

– Чур, я первый, – загоготал обрадовано Зигатый.

– Ты не первый, и даже уже не второй, – ухмыльнулся Флэт, слегка разочарованный отсутствием внешнего признания его заслуг товарищами. 

Другие произведения автора:

Агент Преисподней. Часть вторая. Наречение Некты. III

Пыль. Часть II. гл.3

Искажение. Прямой эфир