Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 3

Эндра 

Мамочки, как у меня все болит! Как будто я… я… Не знаю, что. Мышцы ныли так, словно я всю ночь носилась по лесу.

 Очнулась я с ощущением, какое бывает после глубокого и содержательного сна. Хотелось этот сон ухватить, досмотреть, снова окунуться в него, но кто-то настойчиво теребил за плечо.

 Я с трудом уселась и обнаружила, что я, почему-то на дороге, аккурат посередине. А рядом – патрульный из отряда. Я его видела и раньше – симпатичный такой, чернявый, глаза раскосые немного. Только все время сердитый. Он настойчиво тряс меня за плечо, пока я не отлепилась от земли и не привела себя в более или менее сидячее положение. Патрульный некоторое время глядел на меня своими черными глазами, а потом спросил:

    — Ну что, рыжая?

 ещё не вполне придя в себя я, понятно, не смогла ответить на такой сложный вопрос, но патрульный, вроде как, и не ждал от меня ответа. Он больно ухватил меня за локоть и поднял на ноги.

    — Допрыгалась, – резюмировал он.

 Я хлопнула глазами, не сообразив сразу, что он делает, а потом стало поздно – патрульный защёлкнул на моих запястьях браслеты наручников. Серебряных.

    — Эй! – только и смогла выдавить я. – За что?!

    — А то не знаешь, – буркнул черноглазый и, сцапав меня за плечо, подтолкнул. – Шагай.

 Идти было больно – все мышцы ныли, в голове как-то непривычно звенело. Так что, думаю, я успела по дороге до темницы, достать патрульного вопросами. Или просто достать. Нет, ну, какого тумана, в самом-то деле. Мало того, что прихожу в себя не пойми, где, так ещё и арестовывают ни за что.

 На все мои вопросы чернявый отмалчивался. Ну, или сдержанно ругался. Потом – запер.

 Зараза.

Дэннер

Нет, мне это ни в одном месте не нравится. Можете думать обо мне все, что вам заблагорассудится, но я, похоже, чёрт возьми, ухитрился влюбиться. В первый раз в жизни всерьёз и по-настоящему. Да, это вот этот рыжий придурок вам намедни заливал что «да я, да ни в жизнь» !.. Ну, и чёрт с ним! Смейтесь, смейтесь, вам полезно. Жизнь продлевает.

 А, чтоб меня в туман.

 Один из моих драгоценных подчинённых ухитрился наворотить таких дел, что мне теперь его задницу при всем желании не спасти, в городе разгуливает средь бела дня оборотень, Лидия на меня обиделась, Кондор меня подозревает в покрывании чернявого – и правильно, к слову, делает – премиальные мне не светят, у меня рана в полшеи, с меня сдерут штраф за убитую спецовку, генератор в очередной раз приказал долго жить, и теперь в городе будет как в банке с чернилами, а мне придётся романтично писать отчёт со свечками, оборотень (который наш) гуляет как у себя дома, я потерял половину людей, я могу так долго перечислять, я могу так очень долго перечислять, я могу хоть до завтра перечислять, я устал уже это перечислять!

 Ан, нет, меня хлебом не корми – только одна Аретейни в голове и есть! Видали идиота?.. Убейте меня, кто-нибудь, а?.. Принимаю желающих в порядке живой очереди. Нет желающих?.. Ах, так! Вот, и кто вы после этого, дорогие товарищи?

Ладно. Поорать я всегда успею, это дело нехитрое. Продолжаю летопись седых времён.

К тому времени, как я привёл себя в порядок и отполоскал лёгкое похмелье при помощи холодного душа, снаружи забрезжил тусклый серый рассвет. Я его не видел за ставнями, но часы показывали полшестого утра, а тварь, что всю ночь ломилась в окно на кухне, наконец, улетела прятаться. Правда, ставни открывать было рано – утренних охотников хватает с избытком. Аретейни спала, мирно свернувшись калачиком – само очарование. Я уж было собрался заняться ежедневной ерундой, вроде мытья чашек, зашивания дырок на рубахе, смазывания ножей и чистки пистолета, как вдруг квартиру огласила бодренькая трель дверного звонка. Значит, генераторы в подвале запустили, это хорошо. А то зрение портить неохота.

За дверью оказался мой сослуживец и, вроде как, друг, Артемис Фиар.

    — Доброе утро, – мрачно поздоровался он.

    — Доброе, – ответил я.

    — Спишь? – ехидно осведомился Артемис, прислоняясь плечом к дверному косяку. – А я, вот, работаю.

    — Тебе полезно, – сказал я.

 Чернявый скривился и вздохнул. Видимо, он выпил вчера больше меня и, потому не был намерен распространяться. Вместо этого перешёл сразу к делу:

    — Видал, тут девка бегала, рыжая такая. Ну, которая непонятно, откуда взялась? Так, вот, она в подвале сидит. Сам решай, что с ней делать.

 Я тряхнул головой, посторонился и втянул сослуживца в прихожую.

    — Так. Иди на кухню и расскажи, будь добр, все по порядку. Что тебя вдохновило на работу в неурочное время и при чем тут рыжая.

Артемис

Рыжий, как всегда, и не подумал удивиться, испугаться или, на худой конец, растеряться. Он просто кивнул, пригласил меня в квартиру и потребовал разъяснений.

    — Ну, чего тебе неясно? – отозвался я, проходя на кухню. – Говорю же, костлявая рыжая девка с рюкзаком, которая носилась по городу, оборотень. Сам видел. Я её посадил пока в подвал, а ты уж разбирайся.

 На что мой дражайший командир отозвался вполне в своём репертуаре.

    — Чернявый, ты идиот, – повторил он прописную истину. – У тебя какой плакат над кроватью висит?

 Я сразу и не сообразил, что он в очередной раз издевается – а вы бы на моем месте бы сообразили с такого бодуна?!

    — Нет, – говорю, – у меня там никакого плаката.

 А рыжий мне:

    — Жаль. Ну да ничего, я тебе завтра красиво нарисую устав, чтобы ты занял пустое, одинокое и несчастное пространство над изголовьем и заодно заклеил старые обои.

 Нет, ну каков гад, а! Сам-то, небось, вчера не так надрался!

    — Знаешь, что, – говорю, – иди ты в Храм, командир.

 Тоже мне, советчик, называется.

 Рыжий, видать, меня решил пожалеть. Поглядел на меня и великодушно налил стопарик.

 Я его едва не расцеловал, сволочь эту.

    — Слушай, – сказал Дэннер, – нечисть в городе, вообще-то, на месте пристреливают. Узнают, что ты её в подвале запер – уволят нахрен. Ты чего вчера совсем пьяный был, что ли? Что, хоть, за подвал-то?

 Меня как обухом по голове пришибло.

 Точно! Ну я и дура-ак... ох, дура-ак... А если она уже половину города поубивала, в туман?!

 Все-таки рыжий, хоть и сволочь – а прав, зараза.

    — Я пошёл, – говорю. И быстренько опрокинул стопарик. – Спасибо, командир. С меня поляна.

    — Иди уже, – отмахнулся он. – Последний раз спасаю.

 Я ещё раз поблагодарил и побежал исправлять ситуацию.

  Кондор

И на кой демон мне тут сдался этот разгильдяй?!

 Мало того, бухает, мало того, ни черта не работает, мало того, командир ихний постоянно его покрывает, так он халтурить и не перестаёт! Я даже представить боюсь, чего он по очередной пьяни в очередной раз учинил.

 Пронёсся мимо меня кометой, здрасьте, говорит, товарищ полковник – а у самого глаза друг дружку в туман посылают. И дальше побежал – аж об порог споткнулся. Тьфу ты.

 А, ну да, вчера его смена была. Небось, опять наворотил дел, теперь исправляет. Под трибунал бы его, да кто работать-то будет... Не эти же две большеглазки, что под окнами участка каждодневно увиваются и смотрят на патрульных собачьими глазами. Хотят к нам поступить. Жалко девчат, да не объяснишь им, что устав для них никто не отменял. Особенно старшенькая старается. Прыгает напоказ, стреляет, все на глаза попасться надеется, думает, её возьмут. Как её, Нэсси, или Нари, или Нэйси, или как-то так... Вот её бы старания – да моим охламонам. Эх, мечты-мечты, в туман их всех.

   — Товарищ полковник, разрешите обратиться!
Я аж подпрыгнул. Вот он – профессионализм!.. Незаметно подкрасться к собственному начальству в его собственном кабинете – для этого надо иметь талант! Ладно, признаю, не перевелись ещё витязи на патрульной службе.

Владлен стоял как на параде, благополучно позабыв, что руку к непокрытой голове не прикладывают, и я невольно усмехнулся, поспешно прикрыв рот ладонью, чтобы он не заметил и не обиделся. Сколько парень у нас работает?.. Полгода, или меньше?.. А старается-то как.

Я кивнул и махнул рукой, отчего парень с облегчением сменил позу.

   — Товарищ полковник, там оборотень бегает уже с неделю, а никак не поймают. Что делать-то?..

Оборотень?.. Это интересно. Обычно оборотни не забредают в Город по одиночке – опасно. Разве что за несколько дней до Большой Охоты. А Большая Охота… ну, да, скоро. Скверно.

Владлен едва держался на ногах, но терпел. Я видел, что в глазах у него темень, а колени подгибаются, и предложил сесть. Нечего мучить. Он поблагодарил и с облегчением плюхнулся на стул.

   — Ты ранен?

   — Нет… товарищ полковник. Устал просто. Вообще-то, я вам отчёты принёс. – Он торопливо вытянул из сумки негнущимися пальцами одну за другой истрёпанные тетради. Пятнадцать штук. Грязные, покоробившиеся от дождевой воды. Некоторые окровавленные. Я, протянув руку через стол, вытянул самую уцелевшую – он всегда с предельным вниманием относился к слову. К устному слову, печатному, начертанному рукой. И блокнот старательно оберегал от воды и грязи.

   — Дэннер?.. – Я осторожно раскрыл практически неповреждённые страницы, густо заполненные ровным летящим почерком. Его блокнот. – Почему он сам не пришёл?

Владлен тяжело сглотнул.

   — Товарищ полковник…

   — Да, неудача. Я слышал.

   — Командир… он…

Ах, да, разумеется. Мне ли его не знать.

   — Я понял.
…Вбил себе в голову, что он кругом виноват, что десять человек погибли по его недосмотру, и что оборотня можно было бы и поймать – но и тут именно он ошибся, промахнулся, не доглядел. И сейчас, конечно же, либо все ещё пьёт, либо ушёл в другой мир посредством очередной книги, и завтра будет рассказывать про очередной фантастический транспорт.

Я слишком хорошо его знаю. Бедный Дэннер… Когда боги его создавали, ему досталось слишком много совести. Слишком много для одного человека.

   — Что за оборотень-то, хоть? – В наступившей тишине мой голос прозвучал, как показалось, странно-резко.

   — Сильный, товарищ полковник. Говорят, новый вожак Стаи, и пришёл из-за тумана. Людей щелкает, как орешки… мы вынуждены были отпустить оставшихся.

И снова в груди как-то тесно сделалось. Мне всегда казалось, что я привыкну. Ещё когда погибла моя жена, я себя убеждал в этом. Что я сумею привыкнуть, что не будет каждый раз так больно ранить…

Нет.

Чёрта с два.

К такому не привыкают.

Имена погибших падали тяжёлыми градинами, вдребезги расшибаясь о тёплый паркетный пол, и каждое звучало точно ударом колокола. И когда было произнесено последнее имя – не настоящее, ушедших нельзя звать из тумана именами, поэтому у всех патрульных есть позывные, клички, но и они со временем, наверное, становятся чем-то вроде имён – с последним ударом колокола отзвенела и повисла гнетущая тишина. Я сидел и словно на вкус пробовал каждое имя, вспыхивали в памяти лица, улыбки, голоса. Каждого из этих ребят я знал как родного сына – этот всегда был безрассудным храбрецом, тот громко смеялся, следующий имел дурацкую привычку всюду таскать с собой маленький оловянный брелок-черепашку, утверждая, что безделушка приносит ему удачу. Если встряхнуть её – черепашка моргала глазами и качала головой. Вот она, лежит поверх кровавого блокнота, растопырив лапки и словно бы, недоумевая, куда подевался карман, в котором она постоянно находилась. А ещё одного я помню совсем маленьким. И как он тянул ручонки к моему пистолету, слишком тяжёлому для младенца. Ему было-то лет восемнадцать всего – пару дней до совершеннолетия не дотянул.

Я мысленно приказал себе не раскисать, встал, зачем-то прошёлся по кабинету, схватил оловянную черепашку и сунул в карман.

   — Ступай, отдохни.

Все, что я смог пробурчать, уставившись в закрытые ставни – мне не хотелось, чтобы парень видел выражение моего лица. Владлен попрощался и вышел быстрым шагом.

Черепашка быстро согрелась об мою ладонь. Она была неприятно-липкой, и мне казалось, что чужая кровь болью обжигает руку.

Эндра

Крыс я люблю. В принципе. Во всяком случае, ничего другого мне не оставалось, как себя утешать этим.

 Правда, прошёл всего час, когда снова явился этот, чернявый, отпёр дверь, снял наручники и вывел на улицу – а вернее, почти вытащил.

Он долго разглядывал меня, морщился, иногда хватался за голову, как будто она у него сильно болит, и все думал о чём-то.

   — Ты, в общем, – сказал он, наконец, – извини. Работа, понимаешь, ответственная. Ну, и не без оплошностей. Извини, короче.

 Я, признаться, удивилась. Но кивнула. Вид у него был потерянный. Небось, влетит ещё. Жалко, все-таки, парня.

    — Да, понимаю, – говорю, – бывает. Спасибо, что выпустили.

 Чернявый, видать, решил, будто я над ним смеюсь и снова насупился.

    — Слушай, – говорит, – знаешь, чего…

    — Да я серьёзно, – отмахнулась я. А то ещё разобидится. – Быстро вы… ну, все выяснили.

 Чернявый некоторое время подозрительно глядел на меня, потом кивнул:

    — Старался. Давай, в общем, всего хорошего.

 Я пожала плечами и зашагала прочь. Мне-то чего? Подумаешь, обознались, с кем не бывает.

 Артемис

 Я проводил взглядом рыжую. Как-то мне было хреново. Неспокойно. Я раз за разом вспоминал вчерашний вечер. Привиделось мне, все-таки, или нет? С одной стороны, прав рыжий, хоть и сволочь. Но больно уж все было натурально. Ну, никак не похоже на то, что по пьяни видится. В конце концов, я плюнул. Если рыжая и правда, оборотень, и до сих пор никого не покусала, то все не так плохо. А если мне это привиделось, то все ещё лучше.

 Я вышел со двора и остановился. Потом решил, таки, отправиться домой и выспаться. Причём, желательно, как следует. Чтобы больше лисы не мерещились.

 На полпути к дому, гляжу, стоит бабуля около своей калитки. Мрачная, как на похоронах. Я её знаю – она разводит кур.

 Увидав меня, бабулька всплеснула руками и принялась жаловаться:

    — Двух куриц, самых жирных, кормилиц моих… Да как же я теперь…

 Так как она ухватила меня за руку от избытка чувств, пришлось остановиться и выслушивать про чужие беды.

    — Запирать надо, – заметил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

    — Так я запирала! – снова запричитала бабушка. – А она, подлая…

    — Кто? – изумлённо распахнул я глаза.

    — Тварь какая-то, – ответила старушка и показала на дыру в заборе курятника – угол металлической сетки был отогнут. – Я-то, старая, почти успела! Выбегаю, а она от меня! Вот!

 Она победно протянула мне что-то на ладони. Я удивился – кругом полно нечисти, а бабулька, как ни в чём не бывало, бежит спасать своих кур. Нет, ну, вот, чем думает, а? а потом спасай таких. Хорошо, что не нарвалась. Я рассердился про себя. Но бабулька так настойчиво тыкала мне в нос своим трофеем, что я невольно вгляделся. На сухой морщинистой ладони лежал клок рыжей шерсти. Я сморгнул и выругался – шерсть была лисья.

 Дэннер

 Размышляя над ключевыми вопросами бытия, – а именно – откуда берут таких идиотов, как я, – я смастерил себе чай и привычно уселся на подоконник открытого окна. Я вообще давно заметил за собой странную привычку торчать на подоконниках. Во-первых, воздух. Во-вторых, нравится смотреть в окно. Ну а в-третьих – все же невыразимо приятно сознавать, что можешь вот так вот сидеть на подоконнике, и никто тебя не попытается сцапать. Радуюсь жизни, одним словом.

 Из окна видно кусок Храма, над которым постоянно висит красноватый дым, блестящий бок электростанции и растворяющийся в тумане бескрайний лес. С третьего этажа вообще, много видно.

 Когда-то Храм, наверное, был не Храмом, а чем-нибудь ещё. Я в этом уверен, потому что в нём есть книги. Старые-старые, в руках рассыпаются, а букв не разобрать. А и разберёшь – все равно язык, в большинстве случаев, не наш. Впрочем, довольно часто все же попадаются книжки поновее, и сделаны они явно не из бумаги – страницы у них гладкие и жёсткие, материал на пластик похож. Скорее всего, благодаря этому они и сохранились новенькими, даже не пожелтели ничуть и не расклеились от сырости. Такие книжки я потихоньку таскаю из завалов и читаю – интересно же. Поначалу было тяжело приспособиться к языковым особенностям, а точнее, к непривычной для меня манере изложения, но затем сделалось легче. Наверное, это и есть мой самый сильный наркотик – книги. Потому что в них – другая жизнь. Странная, непривычная… прекрасная и удивительная. Не такая, как в реальности. Некоторые книги просто несут в себе какую-либо информацию, другие – заставляют задуматься, третьи – истории. О чем истории?.. О разном. Это долго перечислять. А в Храме их много-много, и, признаться, не очень-то он похож на храм, как таковой. Разве что дыркой в крыше – да и ту все те же фанатики проделали, вместе с «алтарём», как они это называют, и иже с ним. И здание старое, но это, в общем, ни о чём не говорит, у нас в городе все здания старые.

 Как я сюда попал?.. Не помню. Мне отчего-то кажется, что я не всегда был здесь. После травмы я не помню половину своей жизни, да и спросить мне о ней не у кого, потому что я один. Я всегда один. Ни дома, ни родичей, ни жены, ни детей – вообще никого. Да, в общем, мне не так уж интересно – что толку знать, что ты всю жизнь провёл в городе, со всех сторон стиснутом лесом с нечистью. Скучно. Хотя мне отчего-то кажется, что так было не всегда. Вот и генератор – откуда он взялся? Он тоже был здесь, похоже, до нас, ибо нам его было бы просто-напросто не из чего сделать. Странники иногда приносят вещи, металлы, минералы, чаще всего – охраняющее нас серебро, вот только никто не знает, откуда они все это берут. И все в городе, что сделано из камня, стекла и металла – принесено оттуда, из пелены тумана. А у нас ничего нет. Ну, не Странники же строили электростанцию, железную дорогу и водоснабжающие коммуникации. От них-то уж точно такого можно ожидать меньше всего.

 Вам смешно? Мне тоже. Я тут представил себе Странников в амплуа строителей электростанции.

 А вообще-то, все тут настолько старое, что потихоньку сдаёт. Вот, и генератор только и делает, что ломается. И все остальное изношено до предела. Хоть и штопают водопровод, а трубы все одно, нет-нет, да и полопаются где-нибудь.

 Но самое интересное – железная дорога. Можете считать меня сумасшедшим, но, честное слово, если коснуться путей, то можно ощутить под пальцами лёгонькую ровную вибрацию, будто невдалеке идёт состав. Я не шучу. А уж если прижаться ухом к склону овражка, куда ныряют пути – то таинственные поезда и услышать можно. Мерный шум и дробный перестук колёс на стыках рельс.

 Бред, скажете?.. Пить надо меньше? Я совсем рехнулся на опасной работе?..

 Может быть. Но я верю.

 Более того, я верю, что там, за лесом и туманом, тоже есть люди. И в острова на реке.

 Это моё субъективное мнение, и я, заметьте, никому его не навязываю. Но я от него и не отказываюсь.

 Аретейни проснулась поздно, и тут же, судя по всему, отправилась меня искать. Когда она появилась на пороге кухни, смущённо завернувшись в мою рубаху, я вспомнил, что надо бы её покормить, а нечем. Мне-то много не надо, я привык обходиться только самым минимальным. А гостя голодным оставлять нельзя, даже если он случайный и неожиданный гость. Придётся в бар тащиться, а Лидия и так уже на меня смотрит, как на целую толпу анчуток, внаглую развалившихся на кровати. Обиделась. И чего обиделась, спрашивается?

 Да к чёрту Лидию – когда тут такая трогательная картина! Вы только представьте: торчит в дверях красное как вишня ангельское создание с пушистыми янтарными волосами, кутается в рубашку и отчаянно смущается. Я невольно усмехнулся и вспомнил, что смеяться над ангелами, вообще-то, невежливо – ангелы обидеться могут. А обиженный ангел – это уже катастрофа мирового масштаба.

 Снова я увлёкся, да?..

 Ладно, продолжаю.

    — Доброе утро, – как ни в чём не бывало, приветствовал я. – Как самочувствие?

 Ангел скользнул в дверной проем и забился куда-то в район холодильника, с живейшим интересом разглядывая типовой жёлтенький линолеум.

    — Хорошо, спасибо. А у вас?

 Вот, терпеть не могу, когда мне выкают. Я, вроде как, в единственном числе, и почкованием размножаться тоже, кажется, не собираюсь. Какого чёрта в глазах-то двоится?.. А если серьёзно – то немного обидно от человека, с которым только вчера вместе дрались (или вместе пили, или вместе работали) слышать отчуждённое «вы». Будто подчёркивают, что ты не друг и товарищество тебе приснилось.

    — А у нас в квартире газ[I], – съязвил я, стараясь не улыбаться. – Я-то точно в порядке. У меня зрение не сдаёт.

 Аретейни распахнула серые свои глазищи, побледнела, да ещё и съёжилась, будто её ледяной водой окатили. И снова уставилась в пол, едва успев поднять взгляд.

    — Ясно, – каким-то безнадёжным голосом ответила она. – Ну, я пойду тогда, наверное... простите за беспокойство. И... я у вас в долгу.

 У меня возникло сильное желание зарядить себе же кастетом в нос – вдруг мозги на место встанут?

    — Постой. – Я спрыгнул с подоконника, ухватил её за плечи и развернул лицом к себе. – Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Ты мне вовсе не мешаешь... – боги, ну на кого я похож?!. Что я болтаю?!. – Это я всегда так разговариваю. В переводе на человеческий это будет означать «чего ты как не родная?»

 Она кивнула и расслабилась. Я даже почувствовал едва заметный вздох облегчения, а железо под моими руками снова стало мягкой человеческой плотью. Вот и хорошо. Я отпустил её и отступил на шаг.

    — Есть хочешь?

    — Нет, спасибо.

    — Ясно.

 Я без особой надежды полез в холодильник и, как и следовало ожидать, обнаружил там исключительно кусок сыра граммов двести весом. Одинокий, но гордый. В комплекте с лежавшим на столе хлебом и чаем получилось очень даже неплохо. Во всяком случае, мой приблудный ангел заметно оживился и со здоровым юношеским аппетитом накинулся на еду, очень стараясь не торопиться и вести себя прилично. Я не удержался и фыркнул.

    — Слушай, – говорю, – у меня к тебе просьба. Ты можешь не так сильно стесняться?

 Она улыбнулась. Щеки у неё разрумянились, глаза заблестели.

    — Постараюсь, но не обещаю. – Голос, все же, был весёлый, и это утешало. – Мне просто ужасно неловко.

    — А то я не заметил, – невольно улыбнулся я. – У тебя конспирация на высшем уровне!

    — Вот поэтому и не заметил, – весело отпарировала она. Ну, слава богам, освоилась. А то я уж было начал ощущать себя воспитательницей из гимназии. Ага, той самой, со страшной линейкой.

 Аретейни покончила с бутербродами и вежливо уточнила, можно ли тут курить. Я сказал, что можно, и в итоге на подоконник забрались уже на пару, причём, Аретейни прямо в едва прикрывающей упругую девичью фигурку мужской рубахе. Я мысленно попрощался с хорошей репутацией. Впрочем, я с ней и без того распрощался давно и прочно, да и вообще, мне абсолютно параллельно, кто и что там обо мне думает. Просто муторно иногда бывает терпеливо выслушивать нотации соседских бабушек, да и Аретейни жалко.

 А утро все-таки прекрасное.