Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 21

Дэннер

 Я сидел на подоконнике распахнутого окна, мрачно созерцая потихоньку расчищающие небо облака. Они рассеивались, растворялись серыми завихрениями, медленно, но верно сдавая позиции. И становилось светлее.

 И просторнее. Раньше казалось, что, если залезть на крышу – дотронешься рукой. А теперь они исчезали, слой за слоем, и небо будто поднималось наверх. Неяркий дневной свет теперь постепенно набирал силу, выявляя крыши дальних домов, верхушек деревьев и холмов далеко за городом, точно так же поросших густым, непроходимым лесом. Мне примерещилось, будто я вижу далёкие зарницы Белой Черты, и большое здание на холме, высокими серыми коробками слитых корпусов напоминающее школьный чертёж проекции, а на крыше самого высокого здания красуется антенна. А, ну, да, тот самый легендарный вечно работающий без помощи людей завод. Мне всегда было интересно, что же он производит?..

 Ну, да, я снова о своём. А вы чего, спрашивается, хотели?..

 Тварей не было. Ни одной. Только внизу по улице пробежала собака, и я невольно склонился из окна, провожая её взглядом. Странно – у неё не было жала. И шерсть без чешуйчатых проплешин. А стена – стена будто бы изрядно постарела. Рваной змеиной шкуркой отслаивались широкие лоскуты краски, бежали извилистые трещины. А сбоку росла себе вполне довольная жизнью, некрупная зелёная лиана. Нет, я не шучу. Именно – зелёная, а вовсе не серая, как всем лианам и положено. И ядовитых спор я что-то не приметил – иначе бы уже отравился давно.

 Странно.

    — Нет, мне это ни в одном месте не нравится.

    — Что?.. – встрепенулась на кровати Майя. – Вы о чём?

 Я спрыгнул с подоконника, не потрудившись закрыть окно – зачем, если в городе пусто, как у Артемиса в кошельке. Ему премиальные не дают, а зарплату он благополучно пропивает, сразу по получении. Потому и премиальные не дают.

    — Ситуация, в которой мы оказались. Бред какой-то. Сплю я, что ли?..

 Чтобы окончательно убедиться, я легонько вывернул себе руку. Не помогло.

    — Нет, – подтвердила Майя, которая даже не заметила моего движения. – Не спите. Тогда, получается, я вам снюсь – а как я могу быть ненастоящей, когда мне так больно.

    — Ну и логика у тебя, – фыркнул я, прикуривая сигарету и останавливаясь в дверях. Майя сделалась ещё бледнее, но умирать, похоже, вовсе не собиралась. И то хорошо.

 За окном было по-прежнему тихо.

    — Ладно, – решил я, – ты тут пока что, отдыхай, а я пойду, погляжу, что снаружи. Не могу я так на одном месте сидеть. Надо выбираться, у меня там Ласточка голодная...

    — Кто? – удивилась Майя. Я себя одёрнул.

    — Да так... Ты спи, в общем.

    — Но я не хочу спать.

    — Тогдане спи! – окончательно разозлился я и принялся шнуровать сапоги. Много болтаю. Плохо.

    — Ага... – пробормотала Майя. – Вы только возвращайтесь...

    — А ты думала, я тебя брошу? – невольно усмехнулся я. – Не скучай, Майя. Я вернусь.

 Касательно последнего, у меня имелись некоторые сомнения, да и в целом, что-то мне подсказывало, что не стоит нам разделяться – кто их знает, эти жёлтые огоньки, как они себя поведут в следующий раз. Может, меня ещё куда занесёт. В причастности же жёлтых огоньков ко всему происходящему, сомневаться не приходилось – что же, как не они мне тут нуль-транспортировку обеспечивает.

 ...Спасла меня только боевая сноровка, да, разве что, ещё ускоренная реакция.

 Задумавшись об огоньках, я совершенно позабыл об осторожности – и правильно, поделом дураку. Непростительная беспечность, особенно, в незнакомом месте. Ну и что, что это мой дом – все равно он не совсем мой и, похоже...

 Не совсем уже дом.

 А что ещё я могу сказать, если лестница через пролёт просто-напросто  отсутствует?.. Точнее, не совсем отсутствует, а лежит далеко внизу грудой поросших бурьяном обломков.

 Я извернулся, едва не свалившись, удержал-таки равновесие и удивлённо уставился на лестницу. Ну, летать я, пока что, не умею. А прыгать через пролёт все три этажа – так я не жук, у меня крылышек нет, чтобы фланировать. Единственный выход – сразу прыгать вниз, на бренные останки несчастной лестницы. К тому же, фасад здания когда-то успел обвалиться от первого и до половины третьего этажа, что снижало мне дальность полёта ещё на половину этажа – а это, что ни говори, аж целых полтора метра. Прекрасно. Поклон доктору Журавлёвой за реабилитацию! Ласточке, то есть. Я приземлился на груду битого кирпича, поднялся, отряхнул руки. Огляделся.

 Очень странно. Вроде, я по этой лестнице час назад поднимался – целая была. Не могла же она за час обвалиться, в самом деле. То есть, могла, разумеется, но мы бы услышали, точно. Сделалось тревожно. Я одним прыжком оказался на улице, опрометью кинулся под собственное окно. Позвал:

    — Майя!.. Отзовись!

 К моему невероятному облегчению, из окна донеслось слабенькое «Я здесь!»

 Переведя дыхание, я вернулся к подъезду. И – остановился, будто налетев на невидимую стену.

 Нет, стена-то, как раз-таки, была. И очень даже видимая! На своём законном месте. Целая и невредимая.

 Каким таким образом – если несколько секунд назад она разрушенная валялась?!

 Ты сходишь с ума, Селиванов. Причём, окончательно. И бесповоротно.

 Я тряхнул головой, отвернулся, развернулся обратно – и даже глаза зачем-то протёр. Стена никуда не делась. Мне показалось, что трещины над карнизом сложились в улыбающуюся кошачью мордочку. Чёртово воображение... Ну спасибо тебе, родное, и без того нервы ни к чёрту, так теперь ещё и ты издеваешься!..

 Кошачья мордочка подмигнула правым глазом.

 Селиванов, ты псих.

 Алиса

 Высушенная излучением Белой Черты трава похрустывала под ногами. Ветер трепал волосы. Чёрная лента реки за спиной звала тихим плеском, а деревья протягивали в темноту скрюченные голые ветви. Грязно-белый забор чернел большой пробоиной – через эту самую пробоину мы и рассчитывали с Нэйси залезть внутрь. И сирена смолкла. Нэйси вдруг обернулась на ходу и спросила:

    — Не боишься? Точно идём?

 Я кивнула. Чего мне бояться – все как всегда, все опасно, удивительно и непонятно. Это только к незнакомому испытываешь страх – к знакомому привыкаешь. А опасность – опасность знакома с детства. Если всего бояться, тогда вообще, получается, не рождаться и вовсе.

 Нэйси осторожно пролезла в дыру, замерла на несколько секунд, напряжённо прислушиваясь, но было тихо, если не считать мерного гула и постукивания машин в заброшенных цехах, да ещё где-то вдалеке хлопала на ветру оторванная кровля.

 Зато в следующую секунду мы увидели первую тварь.

 Она была похожа на большую собаку, только мощнее, и тело у неё было покрыто жёсткой темно-красноватой шерстью. Нэйси выхватила оружие, но собака не нападала на нас. Сунувшись в дыру снаружи, она потянула носом, подрагивая ушами. Хвост нерешительно дёрнулся. Я заметила, что глаза у неё слепые, белые, одно ухо разорвано, а на правой стороне морды длинный порез, из которого сочится кровь вперемежку с гноем. Собака свесила язык, отступила назад и припустила прочь от забора, припадая на левую переднюю лапу. Мы с Нэйси растерянно смотрели ей вслед.

    — Ладно, – сказала я. – Туман с ней, с собакой. Идём скорее.

 Нэйси кивнула, и мы продолжили путь. У меня в горле пересохло, и потому я принималась периодически кашлять, а она на меня шипела. Но воды не было.

 Впрочем, тварей тут, похоже, тоже было не так уж и много. Правда, ползучек хватало с избытком, и ворон. Ну, вороны есть везде, где есть ползучки, это все знают, так что, удивляться было нечему.

 Мы пересекли заросший сухим прошлогодним бурьяном и кое-где заболоченный участок перед первым из корпусов, перебрались через рельсовые пути. Рельсы заржавели, между шпал угнездились вездесущие ползучки, одиноко стояла рыже-терракотовая от ржавчины вагонетка. У покосившейся проходной под ногами захрустело сквозь песок и щебень битое стекло, из-под мутных осколков которого разбегались муравьи. Один такой муравей едва мне шнурок не оторвал. Пришлось подстрелить. Муравей шлёпнулся с моей ноги, куда он было вскарабкался, разбил при падении стекло и замер, чуть шевеля усами. Я перешагнула его и едва не ухнула в щель между стёклами. Впрочем, укуси меня муравей – меня б уже тут и не было.

 У турникета проходной расположился растворитель. Должно быть, муравьёв подстерегал.

 А больше никого и не было. Только утробно урчали, стучали, грохотали, скрежетали станки внутри огромного здания. Сквозь дырку в крыше я видела тускло-бетонный корпус электростанции. И антенны на стене.

 Мы с Нэйси переглянулись и, не сговариваясь, одновременно шагнули вперёд.

 И вдруг вспыхнул свет.

 Лидия

 Болело так, что я едва не лезла на стену, да и то по той простой причине, что двигаться было бы ещё больнее, чем просто лежать и тихонько выть мысленно. Выть вслух я опасалась, дабы не тревожить остальных пациентов, которых насчитывалось помимо меня три человека, не считая Кондора.

 Рыжая лежала на соседней кровати. Бледная, осунувшаяся, вся перемотанная бинтами, она вздрагивала во сне, и дыхание у неё было тяжёлым, неровным и хриплым. Рыжие кудряшки слиплись от пота в отдельные тёмные кольца. Через её кровать уютно посапывал ещё кто-то, но его я разглядеть не могла. Мрачный Кондор сидел напротив через проход и читал какие-то бумаги – полковник, даже находясь в госпитале, не пожелал оставить работу. Жилистая рука держала карандаш твёрдо и уверенно, ни разу не дрогнув, делала на полях быстрые пометки. Иногда карандаш норовил выпасть, и тогда Кондор раздражённо хмурился. За стеной шумела вода – там находилась больничная прачечная. Мне было больно и скучно.

 Правда, вскоре завозилась рыжая, отчего на белых бинтах расцвела алая клякса.

    — Не шевелись, – порекомендовала я, надеясь, что она все же затихнет, но рыжая либо окончательно потеряла сообразительность от боли, либо просто не услышала. Она попыталась встать, но тут же рухнула обратно, глядя на покрытый влажными разводами потолок и переводя дыхание. Затем обернулась ко мне и вежливо произнесла:

    — Здравствуйте.

    — Здоровей видали, – отозвалась я словами неизвестно, куда подевавшегося Дэннера и улыбнулась ей. – Ты как?

 Рыжая скривилась.

    — Паршиво. А вы?

    — Так же. Не знаешь, что там наверху происходит?

 Рыжая замолчала, обдумывая вопрос.

    — Наверху?.. – наконец, уточнила она.

    — Госпиталь в подвале.

    — Я давненько там не была. – Девчонка постаралась улыбнуться, но вышло не очень. – Пить хочется.

    — Кувшин на столе. – Я заставила себя приподняться. Надо сказать, тело напрочь отказалось подчиняться, но я твёрдо решила его переупрямить – нечего распускать сопли. Я не какой-нибудь Артемис. Семь шагов до стола показались Дорогой Жизни в полном объёме, я цеплялась за стены и кровать и до крови прокусила губу, но не сдалась. Руки тряслись, от боли в глазах темнело.

 Заветный кувшинчик лёг в ладонь прохладной керамической ручкой, и я кое-как ухитрилась налить воды в стакан, расплескав едва ли не четверть. Рыжая что-то говорила и даже пыталась встать, но я не обращала внимания. Любой на её месте вёл бы себя точно так же – кому же захочется чувствовать себя беспомощным. Мне, вот, тоже не хотелось.

    — Вот, держи.

 ...Я, наконец, увидела человека на кровати вблизи. И разглядела лицо.

 И хорошо, что рыжая стакан взяла секундой раньше.

 Он спал, мирно подложив ладони под щеку – живой. Живой и невредимый.

 Я упала на койку. С губ сорвалось полуслышное

    — Витька...

 Дэннер