Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 41
Кондор
Самое сложное в зоне боевых действий – это дышать.
Можно наловчиться не скользить по стылой крови, можно трупы перепрыгивать рефлекторно, можно, вообще, обмануть свое сознание и этот бег с препятствиями по пересеченной местности представить самой обыкновенной тренировкой – но вот запах…
Когда тебя и без того мутит – нюхать трупы становится совершенно невыносимо. Один раз я наступил на крысу и едва не отдавил ей длинный хвост. Многочисленные зверьки копошились среди покойников, и тоже невовремя оказывались под ногами. Боль почти лишала сознания, но Гверн не останавливался, и я бежал из последних сил. Хотя, это мне так, наверное, казалось, что я бегу, а на самом-то деле я едва-едва переставлял ноги.
Нужный дом чем-то напоминал наш Храм… а вообще-то, слово «дом» к этой бестолковой громадине не совсем применимо. Скорее, здание. Может, здесь когда-то был музей, или театр. Широкая мраморная лестница вела к дверям, в которые мог пройти конный отряд, спокойно и не толкаясь. Пес запрыгал вверх по ступенькам.
— Подожди, – взмолился я, невольно сгибаясь и хватаясь за рану, но Гверн и не подумал притормозить.
В просторном холле было светло и пыльно. Окись железа шибанула в нос, и желудок с готовностью вывернулся наизнанку. Сколько ж здесь народу полегло…
Хрустя битым стеклом, я двинулся вперед, зажав нос рукавом, оглядываясь и осторожно перешагивая трупы. Здесь, в отличие от городских улиц, большинство трупов разительно отличалось. Вот, слева оказались двое – можно сказать, небо и земля. Первый – крепкий и сильный, одетый в донельзя истрепанную рубаху, сапоги и застиранные штаны – заплатка на заплатке – сжимал монтировку. Этой самой монтировкой он, видимо, и пробил голову второго – очень полного, холеного, с мягкими, как у девушки, руками. Девичье впечатление довершали кольца и браслеты. На нем красовался добротный костюм из тонкой шерсти и белоснежная накрахмаленная рубашка. Бурые потеки подсохшей крови с нее уже никогда не отстирают... Толстяку повезло меньше, чем его противнику – у того только аккуратная дырка в сердце, а него полбашки разворочено.
Вот такой контраст и наблюдался повсюду. Здесь холеных валялось не в пример больше, чем рабочих.
Гверн же, не останавливаясь, пересек развороченный холл, ловко прыгая через тела и обходя перевернутую мебель, и побежал вверх по лестнице. Лестница не освещалась, и будто бы уводила в темноту. Я включил фонарь. Хотел подобрать валяющийся под ногами пистолет, но оценил свои силы и понял, что не смогу за ним наклониться. Ну и ладно, черт с ним…
На перилах висел еще один, касаясь ступеньки окровавленными пальцами. Интересно, им там вообще плевать на покойников? Трупы уже несколько дней лежат, а хоронить их никто, похоже, не собирается. Ага, зачем порядок наводить – они уже другой город захватили. Спасибо этому дому, пойдем к другому. А эти пусть так и гниют, чего им.
Вот, уроды.
Лестница, как и та, первая, казалась бесконечной. Не принимая в расчет высоченные потолки, она шла сквозь все три этажа, прорезая здание посередке. Наверху луч фонаря высветил наполненный темной кровью фонтан и еще двух покойников. Один сидел, привалившись спиной к бортику и свесив голову на грудь, другой раскинулся повыше – казавшаяся совсем белой в синеватом свете фонаря рука плавала в темно-красной жиже. Мамочки… это что ж надо сделать-то, чтобы кишки наружу вывернули?! Не твари – люди! Люди! Свои же…
Я уже не пытался гадать, что у них тут произошло. Такое было моему разуму как-то непостижимо.
Впереди из темноты вырисовывались чуть приоткрытые двойные двери – настоящие ворота. Гверн протиснулся в щель, я протиснулся следом.
…Я ожидал драки. В крайнем случае, перестрелки. Да чего угодно – с участием какого-нибудь врага, человека, там, или твари. Я так ожидал, что даже вошел в огромный темный зал с оружием наизготовку.
Но вариант, где Даклер, Тележкин, Лаура, Джанджи и Артур окажутся дружно залипшими в огромной паутине… Нет, даже в голову ни разу не пришло.
— Товарищ полковник, разрешите доложить! – при виде нас бодренько отчеканил Джерреми. Я даже рот раскрыл.
— Ну… э… а… докладывай, в общем.
— Задание выполнено!
— Что?!
Гверн прыгал в дальнем углу и звонко лаял.
— Задание выполнено, – повторил Даклер. Я оглядел паутину. Белесые канаты тянулись во все стороны, от начала и до конца зала, цепляясь за стены, пол, мебель и высокий сводчатый потолок. Подойдя ближе, я посветил фонарем мимо Витькиного сапога (он оказался на уровне моих глаз) вглубь помещения. Отсюда амфитеатром поднимались скамьи, изгибались полукругом, следуя вычурной планировке. Паутина терялась в темноте вместе с рядами скамей.
— И что с вами делать? – проворчал я, отступая на шаг. – Где Казимир?
— В углу, – ответил Джанджи. – Его не видно.
— Казимир! – позвал я, осторожно приблизившись. Тут меня опять замутило, причем, уже не от запахов. Молодой человек был замотан паутиной как куколка – того и гляди, крылышки выпустит. С невольным стоном опустившись на пол и переждав вспышку боли, я принялся исследовать композицию. В глазах темнело, и фонарь не спасал, да, в довершение ко всему, Гверн крутился и всячески мешался. Руки тряслись так, что я, примерившись, было, к началу паутинных «пеленок» испугался заодно вскрыть несчастному глотку. Казимир казался бледнее обычного – если такое, вообще, возможно.
— Как бы вас всех вытащить… – вслух задумался я – и тут позади послышался самый неожиданный в такой дикой обстановке звук.
Это был стук женских каблуков.
Я стоял на коленях, повернуться мешали раны, а датчик испуганно запиликал. Тварь?..
Чья-то рука, опустившись сверху, нежно провела по щеке.
— И кто это к нам тут пожаловал? – проворковал женский голосок. Затем вторая рука молниеносным движением сорвала датчик с пояса и швырнула оземь – он разлетелся вдребезги, и сделалось тихо.
Стоп, твари не слышат ультразвук! Тогда… что же это такая за тварь?..
Терпкий запах духов перебил застойную вонь разложения, рука поползла вниз по груди, я попытался развернуться – не вышло.
— Ай-ай-ай, – сладенько зашептала тварь, – больно, да? Ну, это ненадолго, это быва-ает…
— Ты кто такая? – спросил я. Тварь топнула изящной ножкой в лаковой туфельке.
— Фи, какой ты зануда! А я думала, что ты интересный…
— Берегись! – донесся слабенький голосок Лауры. Я уже ничего не соображал от боли, тварь продолжала что-то говорить, Гверн – лаять, а потом навалилась темнота.
— Товарищ полковник, это было крайне неосмотрительно…
— Заткнись, Даклер…
— Сам заткнись, бомж трактовый…
— Да вы оба достали!..
— Тебя спросить забыли, салага…
— Тихо! Она возвращается.
Повисла тишина. И в этой тишине все отчетливей слышался ритмичный шорох, будто кто-то рядом метет асфальт метлой – «шур-шур… шур-шур…» Паутина покачивалась в такт.
— Ка-акие все миленькие, какие все вкусненькие… с кого бы начать…
— Какая ты приторная, какая занудная, – сообщил я. Тварь подползла ближе.
— А вот, с тебя, пожалуй, и начну! – проворковала она.
— О-ой… какая противная, – невольно зажмурился я. Неведомым образом девица обратилась в кошмарный гибрид человека и паука – теперь у нее было восемь членистых конечностей, причем, передняя пара напоминала руки, а задняя ноги, тощие и карикатурно вытянутые, покрытые редкими жесткими волосками; нижняя часть туловища непропорционально раздулась, а лицо… можно, я не буду про него говорить?
— Ты грубиян, – оскорбилась недопаучиха. – Прямо, как мой старый друг Казимир.
— Слушай, – я приоткрыл один глаз, – а как ты называешься? У тебя классификация есть?
— Пошел ты!
Нет, все-таки женщина есть женщина.
— Я бы пошел, да ты ж меня на паутину прилепила.
— А-а-а-ай-й-й-й-й!!.. – завизжала паучиха и впилась зубищами мне в шею. Как ни странно, боли я не ощутил.
Спасение пришло с неожиданной стороны.
Внезапно загремела очередь, зазвенели, стукаясь о мраморный пол, гильзы – и меня залило черной жижей. Тварь взбрыкнула всеми восемью лапами, грузно повалилась на пол и задергалась в агонии.
— Попалась! – радостно заорал кто-то. – Ребята, она попалась!.. – Стрелок подбежал ко мне и принялся карабкаться вверх, ловко избегая липких комков-ловушек. – Мужик, ты как, живой?
— Ага, – отозвался я. – Вон тому кокону с хвостом плохо, ему помогай лучше.
— Саня, займись. – Спаситель наш отбросил за спину автомат и, держась одной рукой, достал нож. Сунул в зубы и, подтянувшись, занял более или менее устойчивую позицию.
— А что это за тварь-то хоть была?
— Всем тварям тварь. – Он методично пилил удерживающий меня канат. – Живучая и хитрая дрянь из тоннелей. Нам повезло, что она решила вами пообедать, она уязвима только, когда ест.
— И как она зовется?
— В учебниках она зовется Паучья Королева. Днем от человека не отличишь, а ночью… Ну, ты сам все видел.
— И ваши патрульные долго ее ловили? – полюбопытствовал и Даклер. Парень мотнул головой.
— Не. Патрульные – это ты, кто, имеешь в виду? Патрульные не ловят, они патрулируют.
— Ну… у вас есть какая-нибудь служба защиты?
— Да. У нас есть милиция. Такие, как я. Мы защищаем город.
Паутина, наконец, поддалась и лопнула, но повиснуть мне пока не грозило – надо было отпилить еще шесть канатов. Зато у меня освободилась рука.
— Нож есть?
— На поясе.
Мне в ладонь вложили мой нож.
— Давай, помогай.
Я с трудом поднял руку, но сил не хватало, и нож соскальзывал.
— Раненый, что ли? – догадался милиционер. – Терпи тогда.
Я плюнул и расслабился.
— Интересно, чего она за Казимиром охотилась?
Милиционер вздохнул, и даже на секундочку перестал резать паутину.
— Ну… я не буду говорить, а он тебе лучше сам все расскажет.
Дэннер
Это была она. Все та же Ласточка. Просто серого цвета. Просто с красными глазами и нездоровой жаждой крови. А так – все та же Ласточка. Ну, правда, сердце у нее не билось. И волосы распрямились и побелели, как у Этерны. А распрямившись, достали до середины бедер.
Ну, кто там осуждал Лаэрри?.. Вот, чья бы корова теперь мычала, Селиванов. Лаэрри не смогла убить сестру…
А я – не смог убить человека, который мне в этой жизни больше самой жизни дорог. Я, разумеется, убеждал себя, что всенепременно прирежу любимую, ставшую тварью – конечно же, прирежу. Или, там, застрелю… позже. Потом как-нибудь. Если она совсем себя прежнюю позабудет.
Ага, и если убьет десяточек-другой оставшихся в городе мирных граждан. Ну, полтора десяточка. Ну, ладно, один десяточек и еще семерочку.
Тьфу на тебя, Селиванов. Чертов идиот…
Не может вампир без убийства. Я это знал, но моя трижды растреклятая романтично-мечтательная сторона сладенько нашептывала на ухо разную ересь, вроде, все обойдется, и что раз на раз не приходится – а вдруг любимая не станет кровожадным монстром.
Любимая, правда, шла ровнехонько, исправно смотрела под ноги – но нет-нет, да и глянет быстро, искоса, в мою сторону, словно нож метнет. Еще бы, кушать-то хочется.
Вообще-то, положа руку на сердце, вампир не сдохнет, если не будет хлестать красненькую жидкость как алкаш самогонку, ему достаточно в несколько месяцев по стаканчику. Как крокодил – поймал одну газель, да и лопает ее полгода, о пропитании не заботится. Еще можно питаться тварями. Для поддержания жизнеспособности, так сказать.
Но не все так просто. Уже настроились на благоприятный исход, ага?.. А вот, простите, товарищи, обломаю я вам сказку. Я сволочь, мне можно.
Вся загвоздка в том, что человеческий гемоглобин вампиру не еда, а… ну, можно сказать, лакомство. И без него жутко ломает. Вроде как, наркоману доза – вначале хватает чуть-чуть, затем, по нарастающей, все больше, больше, больше. И остановиться невозможно.
Кстати, вот еще одно открытие: вампирья слюна, оказывается, обезболивающим эффектом обладает. Вы не знали?.. Я, вот, тоже не знал.
Комары – да и только. Знаю, мне совсем не смешно сейчас…
Девочка, тем временем, проснулась и завозилась у меня на руках. Сморщила курносый носик:
— Фу!.. Чем это тут так воняет?!
— Канализацией, – пояснил я, предусмотрительно перехватив дите к Ласточке затылком. Хотя, и сам-то хорош. Вервольф да кровосос – ай, да парочка. Хоть картину пиши. Можно – бульварный фэнтази-романчик. А что, забавно бы вышло.
Ребенок устроился поудобнее и обхватил меня за шею, с любопытством оглядываясь по сторонам и не забывая кривиться.
— Темно, – пожаловался он. – А где мы?
— Под проспектом.
Девочка помолчала. Затем с уважением спросила:
— А как это ты путь находишь в темноте?
Проклятье!.. За всеми этими приключениями я благополучно позабыл, что нам-то с Ласточкой свет не нужен – а вот малышка может испугаться.
— А я хорошо знаю дорогу. – Почти правда. Я ведь тут был уже?.. Был. Два раза. Второй совсем недавно, между прочим. – Ты как, нормально? – осторожно поинтересовался я.
— Нормально. Холодно только.
— Погоди, – спохватился я, – сейчас одену… – В самом деле, она же в одном легком платье. Как когда-то Ласточка… в груди немедленно обожгло. Так. Возьми-ка себя в руки, Дэннер.
— Не надо, – отказалась девочка, прижавшись и опуская головку мне на плечо – волосы защекотали ухо. – Ты теплый.
Я боялся задать вопрос – и им напомнить. Но она вдруг спросила:
— А вы патрульные, да?
Я сцепил зубы, останавливая ругательство. Патрульные, щас.
— Вроде того.
— Ясно. А мы домой идем?
Мне почудилось, будто с груди скатился большущий валун. Не помнит…
— Ты чего вздыхаешь? – удивилась девочка. Так… думай, товарищ капитан, думай… и желательно, быстро. Можно еще – продуктивно. Но это вариант для энтузиастов и передовиков.
— Устал просто.
— Я могу сама идти.
— У тебя обуви нет.
— Я заболею?
— Вполне вероятно. – Я покосился на Ласточку, но она все молчала. Невдалеке возилась какая-то тварь. – А тебя как зовут?
— Октябрина. А тебя?
— Дэннер…
— А я тебя знаю!
— Да ну.
— Про тебя все говорят, что ты психбольной.
— Не новость.
— И что ты все время читаешь.
— Почти…
— И встречаешься с Лидией.
— Я много, с кем встречаюсь, – оборвал я, рассудив, что ребенку о таких вещах говорить не следует. – Сегодня тебя, вот, встретил.
— Я не о том…
— А о чем?.. – прикинулся шлангом ваш рассказчик.
— Да так… – смутилась Октябрина, и поспешила перевести разговор: – А еще все говорят, что ты самый лучший патрульный.
Слова резанули ножом. Чудная ирония… Иногда мне кажется, что боги надо мной втихомолку ржут.
— Я клинический идиот, а не патрульный…
— Почему? – удивилась моя собеседница.
— А черт меня знает. Должно быть, в детстве я часто падал с пеленального стола башкой вниз…
— Берегись.
Я настолько отвык от голоса Ласточки, что вначале удивился, и только потом оценил ситуацию.
Ситуация заключалась в нескольких рептилиях, на засаду которых мы и нарвались.
Я машинально оглянулся – сзади подоспела еще парочка тварей. Три щелкали челюстями впереди. Две неторопливо выползали из мутного потока. И, наконец, с потолка капала слюна последней рептилии. Ловушка захлопнулась.
— Отойди, – велел я Ласточке. Она пожала плечами и уселась на груду кирпичей у стены.
— Вали их огнестрельным, – порекомендовала Аретейни, равнодушно наблюдая, как я поставил Октябрину на пол и подтолкнул в ее сторону.
— Пригляди за ней.
— Раскомандовался, командир, – презрительно фыркнула Ласточка, но девчонку подтянула за руку. – А ты сядь здесь и сиди.
— А ты не боишься? – Она не видела, с кем разговаривает в темноте, и голосок зазвенел искренним уважением.
— Меня они не тронут. Его – побоятся. А вот тебя запросто.
— Заткнитесь, – не выдержал я, аккуратно прицеливаясь. Гром прогремел три раза – твари даже не успели броситься. Целься в глаз – не порти шкурку. А дальше патроны закончились – ну, разумеется, это ж я. Когда это у меня патронов хватало, интересно.
— Самоубийца, – флегматично прокомментировала Аретейни, глядя, как я достаю меч.
Станцуем, тварюшки?..
Несколько минут спустя путь был расчищен.
— Ты не испугался? – заботливо спросила девочка, и я признался честно:
— Очень испугался.
— Что они убьют?
— Нет. Что Ласточка… может перестать себя контролировать.
— Это как так?..
— Мы пришли.
Впереди тускло белело светлое пятно. Аретейни остановилась.
— Ступайте, – сказала она. – Я тебя тут подожду.
— А если я не вернусь? – уточнил я.
— Чего это ты не вернешься? – Тихий, равнодушный голос. Злиться было глупо – но я все равно злился.
— Даже не знаю… меня убить могут, к примеру. Тогда что?
Ласточка пожала плечами.
— Я подожду до захода солнца. Если не вернешься – пойду. Чего мне попусту здесь торчать.
— Ты уж поторчи, – попросил я, закидывая Октябрину на первую ступеньку. Обернулся. Ласточка стояла позади – тоненький силуэт на границе света и тени. Казалось, стоит моргнуть – и она исчезнет.
О чем это я. Ее уже больше нет.
— Ты-то мне зачем нужен?
— Я постараюсь тебе помочь…
— Дурак. Мне помогать незачем.
— Здесь наши мнения расходятся.
Я поглядел на нее в последний раз и принялся подниматься.
Нэйси
Мы прошли озеро, потом еще один лес, а потом земля стала полого подниматься. Деревьев становилось все меньше, а камней все больше. То тут, то там попадались скалы самой разной величины – от маленьких, обломков размером с лошадь, до больших, в два, а то и в три человеческих роста высотой. Кое-где скалы наваливались друг на дружку, образуя препятствия, но нашей тропке было все равно – она, перепрыгнув их, бежала все дальше и дальше, и чуть светилась в темноте.
Устав прыгать по скалам, мы с Алисой то и дело отставали от легко шагающего Гича, но не обращали на это внимания – все равно ведь потеряться нам негде.
А потом зарядил дождь. Не черный, и не серый, а просто прозрачный. Он не был ни едким, ни мазучим, но делал тропку очень скользкой, и этим мешал. Приходилось осторожничать.
Дорога, меж тем, становилась все круче; иногда приходилось карабкаться по отвесным скалам, и я не знаю, как бы мы справились без Гича, который цеплялся за трещины и уступы ловко, словно кот. Он почти затаскивал нас наверх. Мне казалось, что я ничегошеньки уже не могу – если только упасть и помереть, и, если бы не Гич, я бы, наверное, так и сделала. Алиса кряхтела и пыхтела, но не сдавалась. Мы вымокли до нитки, вода стекала на глаза, холодила спину под курткой, хлюпала в сапогах. Везде была эта проклятая вода, а дождь все не кончался.
— Сюда, – сказал Гич и за шиворот втянул меня в нутро какой-то пещерки. Мне показалось, будто я оглохла: вот только что ливень хлестал по ушам и вдруг стих. Снаружи он лил мокрой серой стеной, а в пещерке было сухо и тянуло сквозняком. Стены отзывались низким гулом, и вся скала тихонько гудела, словно большой орган, и от этого все происходящее казалось странным сном. Впрочем, все наше путешествие было похоже на сон.
Щелкнул кремень – и пещерку озарил мятущийся огонек зажигалки. Гич встал и протянул руку, медленно обводя стены и вглядываясь в них, будто надеялся что-то прочесть. С его волос и одежды ручьями стекала вода. Алиса чихнула.
Кто-то закашлялся.
Мы все вздрогнули, а Гич резко обернулся, так, что мокрые волосы хлестнули его по плечу. Пещерка сужалась вглубь: если у входа взрослый мужчина мог стоять в полный рост, то дальше Гичу пришлось бы согнуться, а потом и вовсе ползти на четвереньках. Но он, конечно, никуда не пополз, а просто достал из своей сумки карманный фонарь. Луч ударил, прошивая темноту. Было тихо, только эхом отражалось наше тяжелое после подъема дыхание.
У дальней стенки сидела старушка и куталась в пыльную ветхую шаль. Она слегка раскачивалась, опустив голову, и было не видно ее лица. Гич приложил палец к губам, чем вовремя одернул открывшую, было, рот Алису. Опять! Эта растяпа нас когда-нибудь погубит.
Старушка немного приподняла голову и забормотала что-то. В луче фонаря блеснули глаза, но разглядеть черты я не могла по-прежнему. Гич очень осторожно опустился на колени и сел напротив, не спуская с нее глаз.
Бормотание усилилось, было различимо что-то вроде «не-привязывай-не-привязывай». Мы замерли, инстинктивно повторяя за старшим, то есть, за Гичем, собственно. А он как раз не двигался.
— А ты не умничай! – вдруг рявкнула старуха, так, что я подпрыгнула. Она прямо посмотрела на меня, лицо у нее оказалось сморщенное и темное, как гнилое яблоко. – Куда полез?! Тебя сюда звали?!
Гич и ухом не повел.
— Смерть тебя ждет, – злобно продолжила старуха, метнув на него косой взгляд. – Ждет! Что молчишь, язык проглотил?!
От ее хриплых воплей должно было подняться эхо – но кроме шума дождя ничего не было слышно. Слова будто вязли в сыром холодном воздухе. Старуха повозилась немного. Затем сказала:
— А скажешь мне словечко – я в долгу не останусь. Я знаю, как тебе смерти избежать.
Гич молчал. Мы тоже.
Тогда старуха заворчала.
— Плохой свет, нехороший свет, неживой свет. Плохой человек, злой человек, сердце у тебя злое. Тебя по-хорошему просят, а тебе все равно.
Ну, это уже было просто-напросто глупо. Даже мы с Алисой знали, что Гич добрый.
— Не видать тебе ни любви, ни счастья! – взвизгнула старуха, ткнув в него костлявым пальцем. – Тридцать лет!!
Вспыхнуло. Татуировка на груди у Гича – большой спокойный волк – вдруг ожила. Зверь дрогнул, потянулся, оскалил зубы, будто его разбудил крик. Руны вокруг него вспыхнули углями, а волк, встряхнувшись, грациозно спрыгнул на камни, увеличившись в размерах. Он оказался крупным, размером с пони. Он встал рядом с Гичем, а тот замер, положив руки на колени. Казалось, он даже перестал дышать.
Волк вздыбил шерсть и глухо зарычал.
И старуха исчезла. Словно растаяла в воздухе, а следом растаял и зверь. Гич ожил и открыл глаза. Я украдкой покосилась на него – татуировка была на месте. Гич протянул руку и поднял с земли, с того места, где сидела старуха, узкую красную ленту. Она свесилась с его пальцев, как яркая ленивая змейка.
— Держи, маинганс, – сказал Гич, протянув мне ленточку. – Тебе пригодится.
— А она… – подала голос Алиса. – Она же тебя прокляла…
— Пыталась. – Гич поднялся. – Идемте дальше.
Я выглянула наружу – и только тут заметила, что дождь кончился.
Рег.№ 0142990 от 29 октября 2013 в 23:01
Другие произведения автора:
Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 16
Нет комментариев. Ваш будет первым!