СССР (сценарий)

 СССР,  сценарий

(мегадрама)

 

Основные действующие лица

 

Иван Ильич Серёгин (в детстве – Гек) – Председатель Президиума ЦК КПСС, худощавый  мужчина сангвинического темперамента, около шестидесяти лет.

Наталья Петровна – его жена, склонная к полноте флегматичная женщина с мягкими чертами лица, несколькими годами моложе мужа, врач.

Даша – их дочь, сорокалетняя некрасивая одинокая женщина, врач-нарколог.

Эрнст – их внук, двадцатидвухлетний сын погибшего сына Петра (космонавта), художник, с бородкой а-ля Хемингуэй.

Члены Президиума ЦК КПСС (всем от пятидесяти до шестидесяти лет):

Марлен Леонидович Дежнев – секретарь ЦК по организационной работе, склонный к полноте добродушного вида мужчина, немного моложе Серёгина.

Виктор Павлович Мазур - секретарь ЦК по безопасности, человек без особых примет,

Михаил Алексеевич Помыслов – секретарь ЦК по идеологии, аскетического вида мужчина, выглядит моложе остальных..

Игорь Маркович Коган - секретарь ЦК по науке и инновациям, академик, рассудительный человек, обычно отвечает после небольшой паузы

Вера Францевна Гаккель - секретарь ЦК по пропаганде, подтянутая, немного нервная, симпатичная женщина.

Арам Геворкович Манукян - секретарь ЦК по обороне, рослый крепко сложенный мужчина с крупно и резко очерченным волевым лицом.

Гайфулла Ильгизович Хабибуллин – секретарь ЦК по экономике, улыбчивый жизнерадостный, весёлый человек,

Олег Маркович Белькевич – секретарь ЦК по  внешней политике,  человек «интеллигентного» вида,

Лидия Павловна Серова –. секретарь ЦК по социальной политике, немного полная женщина, по виду – простодушная и непосредственная.

 

            0. Титры

 

            Этот фильм – о великой стране, о первой в мире стране победившего социализма, где власть принадлежит народу в лице его лучших представителей – членов коммунистической партии. Честные, бескорыстные, мудрые люди, подлинные патриоты своей Родины и настоящие интернационалисты – коммунисты подняли народ на борьбу с прогнившим царизмом, и им удалось почти невозможное – победить, избежав гражданской войны, сохранив и приумножив всё лучшее, что было в дореволюционной России. Под их руководством народ смог победить гитлеровские полчища на чужой территории. Следующие поколения коммунистов, привели страну к процветанию, к роли лидера мировой цивилизации.  Этот фильм о СССР, о том, каким он мог бы быть…

                                                                       2008-й год

            1.  Сон.

 

            Ивану Ильичу снится сон – невыразимо сладкий и счастливый сон, который он видел уже множество раз, и который был ярчайшим воспоминанием его детства.  Ему снится затерянная в бескрайней тайге избушка, тёмные бревенчатые стены ярко освещённой комнаты, нарядная пушистая ёлка, весёлые люди вокруг – молодые сильные мужчины, статный отец, красавица мама и маленький брат. И посреди всей этой чудесной Новогодней Ночи он видит себя – худенького мальчика, стоящего на табурете и поющего звонкую радостную песню об удивительной, лучшей в мире, великой стране, в которой ему посчастливилось родиться и жить… А песня всё громче и громче, её подхватывает невидимый оркестр и хор чистейших детских голосов... Как в калейдоскопе, Иван Ильич  вдруг видит множество самолётов (сначала поршневых, медленно проплывающих в лазурном небе на фоне кремлёвской звезды, потом – стремительно пролетающих современных реактивных самолётов), гигантский ледокол во главе каравана судов, величественную гидростанцию, советскую ракету, стартующую с Луны на фоне чарующего земного диска, стремительный скоростной поезд, счастливые лица взрослых и детей на праздничной демонстрации… И снова комната в избушке, и снова он видит и слышит себя…

            Губы Ивана Ильича подрагивают, пытаясь подхватить слова до сих пор любимой детской песни:

            «И где бы ты ни был, всегда над тобой Московское небо с Кремлёвской звездой! Поедешь на  север, поедешь на юг – везде тебя встретит товарищ и друг! Москва моя, ты всем близка! Будь смелым и честным в работе своей, и всюду ты встретишь друзей! …».              Безмерное блаженство охватывает душу Ивана Ильича. Он знает, что это сон, и знает, что плачет от счастья…

 

            2.  День первый. Утро.

 

            Небольшая скромно обставленная спальня современной квартиры. На стене висит несколько фотографий, на одной из них (черно-белой, уже слегка пожелтевшей) – поющий, стоя на табурете, худенький мальчик (тот самый…).  Иван Ильич спит на спине на своей половине широкой двуспальной кровати. Её вторая половина пуста, но видно, что на ней тоже кто-то спал и уже встал.

            Иван Ильич просыпается и широко открывает глаза. Несколько секунд он лежит неподвижно, вспоминая только что увиденный сон. Прикосновением пальцев он смахивает слезинки, выступившие в уголках глаз. Внезапно раздаётся громкая рок-н-рольная музыка – это включился будильник. Иван Ильич нажимает на кнопку будильника и музыка обрывается. Иван Ильич садится. Нашарив ногами тапочки, он встаёт, берёт со стула халат, но раздумывает его надеть, кладёт обратно и направляется в смежную ванную комнату «как есть» - в просторных трусах и в майке.

            Закончив бриться и причесавшись, Иван Ильич выходит в просторную лоджию – тишина сменяется лёгким уличным шумом. Хотя квартира расположена всего лишь на четвёртом или пятом этаже, с лоджии открывается просторный вид на летнюю Москву – родной и любимейший город Ивана Ильича. Он энергично делает несколько приседаний, наклонов и других простейших гимнастических движений – не долее полуминуты и, зябко поёживаясь от утренней свежести, возвращается в спальню.

            Там он выбирает костюм (из четырёх-пяти, висящих в шкафу), подбирает к нему галстук и рубашку. Повесив пиджак и галстук на спинку стула и облачившись в брюки и рубашку, Иван Ильич проходит на кухню.

            Как и спальня, она невелика по размерам и выглядит весьма скромно. Жена Ивана Ильича -Наталья Петровна, стоит в халатике и шлёпанцах у электроплиты и печёт оладьи.  Кухонный стол сервирован для завтрака – рядом с лежащей на большом блюде горкой уже готовых оладьев выставлены два стакана с соком, открытая упаковка со сметаной, тарелка с ломтиками папайи, заварочный и электрический чайник, сахарница, чашки, тарелки, блюдца. 

            Иван Ильич походит и, обняв жену со спины за плечи, целует её в щёку.

Иван Ильич (ласково). Доброе утро, Ташенька.

Наталья Петровна (переворачивая блин, не обернувшись). И тебе, Ванечка.

            Иван Ильич присаживается за стол и начинает завтракать. Ест он подчёркнуто аккуратно и быстро. Наталья Петровна продолжает стоять у плиты и следить за блинами.

Иван Ильич. Что, не спалось ?

Наталья Петровна. Да… что-то… И с вечера, и под утро…

Иван Ильич. А тебе когда сегодня на работу ?

Наталья Петровна. После обеда... Медкомиссия в военкомате.

Иван Ильич. Вот и поспи ещё, я уйду – а ты поспи.

Наталья Петровна. Да уже не уснуть. Мысли всякие. Петеньку вспоминала… Скоро годовщина.

Иван Ильич (вздохнув). Да… Девять лет уже…

Наталья Петровна.  А кажется, будто вчера… Съездим на могилку ? Ничто тебе не помешает ?

Иван Ильич. Что может помешать… Конечно, съездим. Все вместе, вчетвером.

Наталья Петровна. Вот и хорошо… Хорошо бы нам чаще ездить, следить за могилой.

Иван Ильич. Там следят, знаешь же.

Наталья Петровна. То чужие люди, а то мы.

Иван Ильич. Ну, как чужие… Они же со всем уважением…

Наталья Петровна. Это конечно…

Иван Ильич. Оладушки у тебя – объедение !

Наталья Петровна. Не подлизывайся. У тебя не хуже получается.

Иван Ильич. Да когда я пеку… Редко.

Наталья Петровна. …Как себя чувствуешь с утра ? Выглядишь неплохо…

Иван Ильич  (бодро). Спасибо. Очень хорошо.  И спал отлично. Даже видел свой любимый сон !

Наталья Петровна. Что-то, Ваня, этот сон стал тебе часто сниться.

Иван Ильич. Сам удивляюсь – чуть ли не раз в неделю !  Раньше так не было. К чему бы ?

Наталья Петровна. Разве коммунист Серёгин верит в приметы ?

Иван Ильич.  Не верит. А всё ж таки с чем-то это связано…

Наталья Петровна. А я в последнее время, что ни ночь, всё Петеньку вижу… То он маленький, то взрослый, а один раз был как бы даже старик… Помнишь, я тебе говорила ?

Иван Ильич. …И всё молчит ?

Наталья Петровна. Молчит…

Иван Ильич. Да-а…

            Закончив с последним блином, Наталья Петровна присела у стола, сложив руки на коленях.        Иван Ильич пьёт сок.

Иван Ильич. Что ж ты, Наташа, сок не подогрела – прямо ледяной.

Наталья Петровна. Ой !  Забыла сказать – микроволновка твоя поломалась !

Иван Ильич. Неужели ? Что ж… Имеет право. Я ведь её сделал лет двадцать…пять назад, не меньше. Заслуженная вещь ! Тогда ещё микроволновок почти и не было ни у кого.

Наталья Петровна. Да… золотые у тебя были руки.

Иван Ильич. Плюс диплом инженера-электрика… Вернусь с работы – попробую починить.

Наталья Петровна. Может, новую купим ?

Иван Ильич. Не починится – купим, конечно.

Наталья Петровна (очень неуверенно). Ваня… А давай Лизе позвоним, пусть с нами съездит.

Иван Ильич (резко). Слышать о ней не хочу ! И не вспоминай !

Наталья Петровна. Всё же она Пете жена… была... Петю любила… И он её.

Иван Ильич. Любила-разлюбила !  Шлюха она ! Просто шлюха. Ведь уж четвёртый раз замужем. А сколько их было просто так. Э-эх… Сама знаешь, намучался с ней Пётр. Кабы не она, может и жив был бы сын. И как только её тогда пустили на переговорный пункт ! Нашла время исповедоваться – перед самой посадкой ! Вот и начудил он при приземлении… и погиб…  А она… Дрянь ! 

Наталья Петровна. Простить её надо, Ваня.  Пора.  Вспомни, как она переживала тогда… Почернела, поседела вся…

Иван Ильич. Поседела – покрасилась. А Пётр и сам погиб, и пять человек – и каких парней! – с собой прихватил. Шалава ! А уехала зачем ? Почему ? Сноха Председателя Президиума ЦК живёт в Париже – позорище на весь мир !  Главное дело – миллионы к нам просятся оттуда и приезжают жить, и только сотни отщепенцев уезжают туда. И она среди них. Видеть её не хочу ! Забудь.

Наталья Петровна. Как забудешь. Она Эрнику – мать !

Иван Ильич. Эрнст сам разберётся. Взрослый уже. А ты забудь…

Наталья Петровна. Ты успокойся, Ваня.  Что ты разбушевался. Да и вредно тебе. Вон – даже лицо покраснело.

Иван Ильич. А ты не вспоминай её. По крайней мере, при мне. Знаешь же…

Наталья Петровна. Да я уже жалею, что сказала…

Иван Ильич. Вот и не говори.

Наталья Петровна. Вот и не буду.

Иван Ильич. Вот…

            Выпив залпом чай и промокнув губы бумажной салфеткой, Иван Ильич резко встаёт из-за стола. Наталья Петровна тоже встаёт и делает шаг ему навстречу.

Наталья Петровна (с посерьёзневшим лицом). Не передумал ?

Иван Ильич (твёрдо). Нет. Пора мне и честь знать. Пусть партией рулит, кто помоложе, поэнергичнее, поздоровее.

Наталья Петровна. И то верно… Хоть на операцию решишься – второй год врачи тебе говорят.

Иван Ильич. А что, можно и на операцию. Посмотрим.

Наталья Петровна. Ну, благослови тебя Бог !

Иван Ильич. Опять ты… Сама-то благослови…

Наталья Петровна. Моё благословление всегда при тебе… (целует мужа в щёку)  Ну, иди…

            Иван Ильич, целует жену и молча выходит из кухни. Зайдя в спальню, он повязывает себе перед зеркалом галстук и надевает пиджак. Потом через небольшой холл он проходит в свой кабинет, все стены которого уставлены книжными стеллажами, а посередине стоит небольшой

Т-образный стол для заседаний, на короткой стороне которого установлен большой экран персональной вычислительной машины, а на длинной стороне лежит электронное устройство, похожее на мобильный телефон, но втрое большее по размеру и с меньшим количеством кнопок.  Иван Ильич нажимает на этом устройстве какую-то кнопку (оно отзывается коротким звуковым сигналом) и кладёт его в специальный кожаную сумку с ремешком. Сумку он надевает себе на шею, так что она висит у него на груди.

            Затем Иван Ильич выходит из квартиры и направляется к лифту.

 

            2. День первый. Поездка.

 

            Выйдя внизу из лифта, Иван Ильич оказывается между высоких колонн, на которых стоит его дом, не имеющий первого этажа. У входа в лифт припаркован большой бронированный автобус с логотипом «ГАЗ» и большой надписью в строгом стиле: «ЦК КПСС».  При очевидной тяжести и мощи автобус выглядит очень изящным.  Дверь в его пассажирский салон предупредительно открыта. Иван Ильич заходит внутрь.

            В пассажирском салоне автобуса, похожем на комнату для совещаний, установлено несколько удобных кресел с маленькими столиками перед ними и небольшой диван. В конце салона – две двери в туалеты. Никакой роскоши.

            Войдя, Иван Ильич усаживается в ближайшее кресло и громко говорит (микрофоны скрыты где-то на стенах или потолке): «Здравствуйте, товарищи. Поехали. Сегодня не торопимся». Дверь закрывается, автобус совершенно бесшумно трогается с места и выезжает за ворота на улицу.

            Иван Ильич нажимает какую-то кнопку, и столик перед ним трансформируется в большой экран с клавиатурой. Некоторое время Иван Ильич просматривает новости. Затем опять нажимает кнопку, и столик принимает свой обычный вид, а Иван Ильич, откинувшись на спинку кресла и придав ей чуть больший наклон, смотрит в окно.

            Великолепное солнечное утро. Автобус едет медленно, останавливаясь на светофорах. Перед взором Ивана Ильича проплывают улицы Москвы – широкие, чистые, зелёные, не обезображенные рекламой. Автомобилей много, разных и красивых – с названиями марок на русском языке и логотипами советских автозаводов. Дома очень разнообразны по архитектуре. На площадях и скверах множество фонтанов. На тротуарах – нарядно одетые прохожие. Увидев автобус ЦК КПСС и сидящего у окна Ивана Ильича, многие их них улыбаются и приветственно машут руками. Иногда Иван Иванович взмахом руки отвечает людям, особенно сердечно (и с улыбкой) - детям. Наконец, миновав памятник Бухарину, автобус проезжает мимо Исторического музея, попадает на Красную площадь и медленно едет к Спасским воротам Кремля.  Несмотря на ранний час,  на площади уже выстроилась длинная очередь  посетителей мавзолея Ленина.

            Взглянув на настенные часы, Иван Ильич отдаёт распоряжение: «Остановка. Выхожу на пять минут.». Автобус останавливается возле очереди, дверь открывается, и Иван Ильич выходит на площадь. Вслед за ним из служебной кабины выходят три охранника. В их сопровождении Иван Ильич направляется к людям. Вдоль очереди проносится: «Серёгин… Серёгин… Иван Ильич… Серёгин…». Люди бросаются к нему,  обступают его плотной толпой, слышна разноголосица приветствий. Иван Ильич поднимает руку, и шум  в толпе стихает.

Иван Ильич (очень громко).  Товарищи, здравствуйте !  Я тут остановился экспромтом – смотрю, до заседания Президиума у меня есть в запасе минут пять ! А раз времени немного, давайте так – я помолчу, вас послушаю. Просьба высказываться коротко, внятно и громко, не перебивая друг друга – что на ваш взгляд особенно беспокоит общество и лично каждого из вас в эти дни. А мы с товарищами позже обдумаем и обсудим ваши мнения. Договорились ? Тогда без раскачки – начинайте !

- Запрет курения в общественных местах !

- Правильный запрет !

- Правильный !

- Игры жестокие дети скачивают и играют ! Надо получше отгородить нашу инфо-сеть от западной !

- Точно ! И порнография всякая !

- Верно ! Что-то с сетью нужно делать !

- И клеветы много идёт по сети. Фильтровать надо запад !

- Престиж армии падает ! Не к добру это !

- Давненько не воевали !

- Лимузины стали с запада привозить ! Позор !

- Новые направления в искусстве не поддерживаете !

- Да не слушайте Вы патлатого !

- Футболисты на чемпионате Европы опять без медалей (многие в толпе смеются) !

- Слабо помогаем другим компартиям ! Как-то агрессивнее надо !

- Магазинов мало в спальных районах !

- Продукты надо бы подороже продавать – не берегут их люди, не экономят (толпа зашумела).

- Чаше нужно транслировать заседания Президиума !

- Много людей плохо работают ! За спинами отсиживаются !

- А что, всё дёшево – живи себе, пьянствуй !

- Поменьше нужно людям за рубеж ездить, особенно на отдых ! У нас же не хуже !

- Вы, Иван Ильич, зря на переговорах по-английски и по-французски говорите ! Не солидно для страны ! Лучше через переводчика !

- Тем более, уж русский-то на западе хорошо знают !

- Одежду нужно понаряднее шить ! Отстаём от запада !

- Ну, и кто, кто вокруг плохо одет ?! Кто ?!

- Всю моду на западе делают !

- Ну, и бог с ней ! Что, нет дел поважнее !  Марс осваиваем !

- А всё же…

- Сами шейте себе !

            Иван Иванович поднимает вверх обе руки. Толпа затихает.

Иван Иванович. Товарищи, не будем ссориться ! Тем более - у стен Кремля ! Каждый имеет право на своё мнение ! Спасибо вам ! Что-то из услышанного я ожидал ! Кое-что меня удивило ! Так что будет о чём подумать, посоветоваться с товарищами в Президиуме и в ЦК ! Спасибо вам, товарищи ! Всего хорошего вам в работе и в личной жизни !

            Толпа отозвалась:

- И Вам, Иван Ильич, успехов !

- Здоровья Вам !

- Спасибо Вам и всему ЦК за работу !

- Привет всем товарищам в Президиуме !

- Успехов всем вам в работе !

- Берегите себя !

- …

            Иван Ильич направляется к автобусу, заходит в него, охранники тоже, автобус трогается с места, сидящий у окна Иван Ильич машет рукой людям, те – ему в ответ. Автобус въезжает в Спасские ворота Кремля.

 

            3. День первый. В Кремле.

 

            По красной ковровой дорожке Иван Ильич идёт вдоль длинного коридора, отвечая на приветствия попадающихся ему навстречу сотрудников ЦК.

- Добрый день, Иван Ильич!

Иван Ильич. Добрый день, Борис Александрович !

- Здравствуйте, Иван Иванович !

Иван Ильич. Здравствуйте, Зоя Фёдоровна ! Как муж ?

- Послезавтра на выписку !

Иван Ильич. Вот и отлично.

- Здравствуйте, Иван Иванович !

Иван Ильич. Здравствуйте, Михаил Назарович ! Сегодня хочу с Вами переговорить – «забейте» у секретаря десять минут после обеда, пусть уплотнит остальных.

- Хорошо, Иван Ильич !

Иван Ильич  (вдогонку). Разговор будет о докладе Фрумкина !

- Доброе утро Иван Ильич !

Иван Ильич.  Всё хорошеешь, Леночка !

- Здравствуйте, Иван Ильич !

Иван Ильич.  Здравствуйте, Денис… э-ээ… Извините, забыл Ваше отчество…

- Николаевич…

Иван Ильич.  Конечно – Николаевич ! Извините, стареет память.

- Да что Вы ! Не за что !

 

            Иван Ильич подходит к двустворчатой двери с табличкой «Зал заседаний Президиума ЦК» открывает её и попадает в «предбанник», где находится рабочее место секретарши, несколько диванов и огромные старинные напольные часы. Члены Президиума, разбившись на несколько групп, о чём-то  переговариваются. Манукян – в маршальской форме, остальные (в том числе и женщины) – в строгих костюмах. В одной из групп Хабибуллин досказывает анекдот.

Хабибуллин.  … А третий говорит: «Нет, мой петух никогда не кукарекает на заре. Дождавшись, когда начинают кукарекать другие петухи, он просто кивает головой в знак согласия".

            Хабибуллин заразительно смеётся. Стоящие возле него улыбаются.

Серова (первой заметив Ивана Ильича).  А вот и шеф появился !

Иван Ильич (в сторону Серовой, с улыбкой). Любите Вы, Лида, иностранные слова. Ведь могли бы вместо сомнительного иностранного слова, сказать коротко по-русски: «симпатичный и башковитый товарищ Серёгин». (затем уже серьёзно, окинув взглядом комнату).  Здравствуйте, товарищи ! (Члены Президиума вразнобой отвечают на приветствие Ивана Ильича) Я вижу, все члены Президиума в сборе – отлично. Приглашаю вас в зал, уже восемь.

            Секретарша распахивает двери, и все проходят в зал заседаний. Секретарша тщательно прикрывает двери, и в этот момент часы начинают отбивать восемь часов.

 

            3. День первый. Заседание Президиума.

 

            В центре зала заседаний Президиума стоит подковообразный стол, обращённый к большому настенному экрану. Возле стола стоят десять кресел с высокими спинками. Перед каждым из них на столе - экраны вычислительных машин и клавиатуры, а также бутылки с минеральной водой и стаканы. У стен также стоят несколько кресел.

            Иван Ильич подходит к первому попавшемуся креслу (не в центре и не с краю), садится и активизирует свой экран.

Иван Ильич.  Присаживайтесь, товарищи. Начнём работать..

            Члены Президиума, продолжая переговариваться, занимают кресла и активизируют свои экраны.

            (По ходу заседания его  участники ведут себя весьма свободно:  говорят, как правило, не вставая, но время от времени кое-кто, поднимается из кресла – иногда, чтобы высказаться, иногда, чтобы просто размяться; все активно пользуются клавиатурами вычислительных машин, чтобы сделать какие-то заметки или отослать срочные распоряжения)

            Рядом с Иваном Ильичом усаживаются Дежнев и Гаккель.

Гаккель. Я, Иван Ильич, к Вам поближе – сегодня мой день.

Иван Ильич.  Пожалуйста, как Вам удобнее…  Товарищи, прошу тишины... Для начала, привет вам от граждан с Красной площади. Привет, благодарность за работу и добрые нам пожелания.

Мазур.  Иван Ильич, спасибо, конечно.  Но по дружбе и долгу службы в сотый раз говорю Вам – такие остановки небезопасны.

Иван Ильич.  Виктор Павлович, разве вы сами не общаетесь с людьми на улицах ?

Мазур.  Я – это  я. А Вы – Председатель Президиума, глава страны, И Вы выходите на улицы с пультом ядерной обороны на шее.

Иван Ильич. Что же мне, оставлять эту «грибницу» (показывает на висящий на шее пульт) в пустом автобусе ?

Мазур.  Оставлять нельзя. И выходить нельзя.

Иван Ильич. И с народом общаться нельзя ?

Мазур.  Можно - в специальное время в специальных местах.

Иван Ильич.  …Со «специальным народом»…  Нет, тут мы с тобой, Виктор Павлович, не сойдёмся.  Партия наша и без того… по необходимости, конечно… слегка похожа на касту. А если мы ещё и с людьми перестанем общаться – во что мы тогда превратимся ?  И потом, пусть даже меня вдруг не стало – ведь ничего же не изменится. Выберете нового Председателя, и пойдёт страна прежним курсом.

Мазур (покрутив головой). О-ой, Иван… Прямо детский лепет !  Не при людях буде сказано…

Иван Ильич.  Однако, Виктор, напрасно я, с тобой спорю сегодня…  Почему напрасно – узнаете в конце заседания… Всё же приступим к работе… Итак, работаем по плану. Сегодня мы начнём обсуждение текущего положения дел в области нашей пропаганды. Отчёт Веры Францевны был разослан вам три дня назад. Надеюсь, все его тщательно изучили. (с улыбкой) Честно говоря, мне это удалось с большим трудом. Всё-таки триста двадцать страниц – это многовато. Я предлагаю на будущее, при составлении отчётов секретариата всё-таки придерживаться рекомендованной нормы: сто – сто пятьдесят страниц, не больше...  Напоминаю, что на сегодняшнем заседании мы обсудим состояние нашей пропаганды и репутации нашей страны за рубежом.  Пропаганду и положение внутри страны мы рассмотрим завтра. Тут, мне кажется, проблем у нас побольше. Впрочем, посмотрим...  Кстати, по просьбе Виктора Павловича завтрашнее заседание начнётся на два часа позже, чем обычно, то есть в десять часов. Поверьте, причина – очень уважительная…    Как обычно, обсуждать мы будем не весь отчёт, а его основные моменты. Походу заседания Вера Францевна напомнит нам о  них. Вам слово, Вера Францевна.

            Вера Францевна Геккель, не вставая, начинает свой доклад, демонстрируя на экране иллюстрации, включающие анимационные и видео-фрагменты. Географические карты некоторых регионов планеты, которые она показывает, не похожи на известные нам.

Гаккель.  Итак, наша пропаганда за рубежом…Как вы знаете, ещё на двадцать шестом съезде партии было принято важнейшее решение о придании нашей зарубежной пропаганде большего материального уклона, разумеется, без ослабления её идеологической составляющей. В те годы страна вышла на первое место в мире по среднедушевому уровню потребления. Это дало возможность резко поднять эффективность пропаганды советского образа жизни в её самой доступной вещественной форме. Избыточность всех видов производства позволила раз и навсегда снять проблему дефицита внутри страны и резко увеличить экспорт, особенно промышленных изделий, которые во всём мире считаются эталонными по качеству, надёжности и, как правило, олицетворяют собой технический прогресс, хотя и не всегда соответствуют модным направлениям в дизайне.

Дежнев. Ну, положим, дефицит кое-каких товаров существует. По себе знаю – отдыхал в Доминикане и пристрастился там к сигарам ручной скрутки, так у нас их вообще не продают.

Гаккель.  Марлен, ты же знаешь, у нас дефицитны только предметы роскоши, вроде твоих сигар… причём по принципиальным соображениям, а также очень редкие товары – просто невозможно централизованно запланировать такие закупки…  Продолжаю… Так например, экспорт легковых автомобилей в этом году составил семнадцать миллионов. При этом все они, в отличие от западных, оснащены сверхэкономичными керамическими двигателями без системы охлаждения. По всему миру на наши легковушки огромные очереди и предварительная запись.

Иван Ильич.  Кстати, наш автомобильный экспорт стабилизировался. Почему прекратился рост ?

Гаккель.  Может быть, лучше спросить напрямую Гайфуллу Ильгизовича,?

Хабибуллин.  Ну… Мы ведь работаем не во всех сегментах рынка, опять-таки по принципиальным соображениям. Не делаем автомобилей повышенного комфорта, роскошных, а также и дешёвых совершенно некомфортабельных машин малых классов.

Дежнев.  Что же, наши люди, строители коммунизма, не заслужили повышенного комфорта ? Бог с ними, с маленькими драндулетами, а вот машины повышенного комфорта нам делать не мешало бы. И для наших людей, и на экспорт. Чего  мы боимся ? Да и роскошные машины можно было бы выпускать. Разве мало у нас достойных людей ? Те же герои космоса, выдающие деятели искусства, передовики производства наконец !. Или вот Иван Ильич – разве он не заслужил ? И чем будет плохо, если президенты других стран будут ездить на советских лимузинах ? Кстати, это имело бы огромный пропагандистский эффект.

Иван Ильич.  В отношении меня, да и всех нас – очень сомневаюсь. Подумайте, что скажут люди, увидев нас в лимузинах ?

Манукян.  Скажут «Рыба с головы тухнет».  А ещё… у нас в Армении говорят: «Жирный ягнёнок достоин острого ножа». Это тоже скажут... В Армении.

Серова.  Как-то чересчур ты, Арам !

Манукян.  Я ведь армейский человек. Считайте, что «рубанул» с солдатской прямотой.

Помыслов.  А ведь Арам прав !  Когда это было, чтобы руководители партии купались в роскоши? Так мы дойдём до отмены партмаксимума !

Хабибуллин.  А что ?  В своё время, когда наше общество было незрелым, партмаксимум был объективно необходим. Но я совсем не уверен, что его нужно придерживаться в наши дни. Я думаю, если мы его отменим, люди нас поймут.

Помыслов.  Подожди, Гай ! Тебе, что не хватает денег ?

Хабибуллин.  Дело не во мне, дело в принципе.

Помыслов.  Вот и продолжим придерживаться прекрасного принципа – коммунист, где бы он не работал, получает зарплату не выше средней по стране.

Мазур.  Зная, что они будут получать не больше, чем партмаксимум, некоторые люди отказываются, когда мы предлагаем им вступить в партию. Лично меня это задевает.

Белькевич. Отказываются – и хорошо, таким не место в партии. Это значит, мы ошиблись, выбрав такого человека для кооптации в партию. Ведь какой почёт в обществе коммунистам !

А если человеку  это не нужно, если он предпочитает деньги почёту и доброму имени… К счастью, до сих пор слова «коммунист» и «бескорыстный человек» были синонимами.

Дежнев.  А я – так мечтаю о большой, мощной партии, этак миллионов двадцать членов. Для страны с населением в триста восемьдесят миллионов это не так уж и много  Учтите, с коммуниста и спросить можно было бы больше, чем с беспартийного.

Серова.  Товарищи, честно признаюсь, по-партийному – мне зарплаты не хватает. Вы же знаете, у меня муж-инвалид. А тут, сколько не работай – всё на партмаксимуме сидишь…

Иван Ильич. Товарищи, в последнее время дискуссия о партмаксимуме стихийно  возникает у нас едва ли не на каждом заседании. Но всё же сейчас она неуместна – мы обсуждаем отчёт о пропаганде. Вопрос о партмаксимуме, раз уж он всем так интересен, надо будет обсудить на специальном заседании – думаю, не в ближайшее время. Вопрос этот нужно тщательно проработать, с изучением общественного мнения как в партии, так и в стране в целом. Предлагаю поручить подготовку такого заседания совместно Лидии Павловне и Михаилу Анатольевичу, раз уж у них по этому вопросу противоположные мнения… Продолжайте, Вера Францевна..

Гаккель.  Иван Ильич, вы заметили, что стабилизировался экспорт автомобилей. Не растёт также экспорт высокотехнологичной бытовой и домашней техники, как мы держали около двадцати процентов мирового рынка, так и держим. То же самое касается тяжелого машиностроения – тридцать два процента, химии - шестнадцать процентов,  по одежде, обуви, мебели у нас никогда не было больше десяти процентов. Причина этого весьма фундаментальна – происходящая за рубежом глобализация экономики позволяет нашим противникам более эффективно использовать свои ресурсы. Транснациональные корпорации переносят свои производства в отсталые страны с низкой стоимостью рабочей силы, и нам просто трудно конкурировать, ведь наши трудящиеся – самые высокооплачиваемые в мире. Разумеется, этот факт сам по себе имеет громадный пропагандистский эффект. Но при этом, как бы ни была развита на наших заводах автоматизация и роботизация производства, конкурировать нам всё труднее.

Гаккель. … Как  показало изучение общественного мнения за рубежом, очень большой положительный эффект имело введение нами единого логотипа «СССР» на все наши товары, независимо от их назначения.

Иван Ильич.  Извините, правильно я понял, что по группе, так сказать, традиционных или обычных товаров  перспектив увеличения экспорта практически нет ?

Хабибуллин.  Почему же…  Захотим – так увеличим. Но надо в эти направления вкладывать больше ресурсов. А с ними у нас напряжённо. Чего стоит одна только реализация марсианского проекта ! Или наш проект астрофизических исследований – ужас !   И вообще, на науку  мы денег не жалеем, так Игорь Маркович ?

Коган (усмехнувшись).  Трудно сказать.  Как сказал один научный работник, «всё относительно».  Но ведь именно продукция науки и её непосредственных приложений стали основной статьёй нашего экспорта, что, кстати, оказывает огромный пропагандистский эффект. Так, Вера Францевна ?

Гаккель. Я как раз хотела к этому перейти. Игорь Маркович прав абсолютно. Что  у нас непрерывно растёт, так это экспорт наиболее наукоёмкой продукции. В этой связи нельзя не отметить основополагающую роль специального постановления девятнадцатого Съезда партии о всемерном развитии кибернетики и генетики. Конечно, вычислительную технику сейчас где только не производят, но наша страна безусловный лидер, и именно мы внедряем самые совершенные  технологии, оставляя другим странам возможность пользоваться нашими патентами, которые составляют значительную долю нашего экспорта. Как иллюстрация нашего превосходства - до сих пор нигде в мире ещё не освоена технология молекулярной сборки объёмных микросхем, запущенная нами в серийное производство три года назад. С точки зрения темы моего доклада – пропаганды – нельзя не отметить выдающуюся роль наших достижений в вычислительной технике в деле пропаганды русского языка. Можно сказать, что в этом деле наша вычислительная техника сделала не меньше, чем наша замечательная литература. Вся мировая компьютерная терминология и значительная часть технической литературы - русскоязычны. По существу, русский язык знают все образованные люди - не зная его, трудно работать на вычислительной технике, а она проникла в каждый дом. Нельзя не помянуть добрым словом наш текстовый редактор «Слово»,  редактор работы с таблицами «Превосходный» и прочие обиходные программы, которые стали стандартными во всём мире. Я бы сказала «советским стандартом». То же самое относится и к самой распространенной в мире операционной системе «Окна», которая непрерывно совершенствуется. Я считаю, очень правильным было решение об обязательном использовании в заставках всех наших вычислительных программ единого логотипа «СССР».

Иван Ильич. А каковы последние сводки с фронта борьбы с «пиратством» ?

Хабибуллин. Может быть, я отвечу ?

Иван Ильич. Прошу Вас.

Хабибуллин.  За последний год процент незаконно используемых копий наших программ для вычислительной техники несколько уменьшился, особенно в развитых странах. Всего «на круг» с двадцати девяти до двадцати шести процентов. Нашей заслуги в этом нет – помогают зарубежные «друзья».  Они ведь тоже производят так называемую «интеллектуальную собственность» и стараются её защитить. Я имею ввиду массовую халтурную продукцию Голливуда, бездарный музыкальный ширпотреб западного шоу-бизнеса и тому подобное. В последние годы в зарубежных странах приняты довольно жёсткие законы по борьбе с «пиратами». И если бы они строго соблюдались, мы бы горя не знали. К сожалению, как всегда у них, существует двойной стандарт в практике применения законодательства. Своё они стараются защищать хорошо, наше – очень формально, хотя межправительственные соглашения их к этому обязывают.

Белькевич.  Позвольте добавить. В настоящее время в Лиге Наций готовится для обсуждения на ближайшей Ассамблее новая Хартия по защите интеллектуальной собственности. Нам удалось внедрить в текст её проекта очень жёсткие формулировки. Так что возможны изменения к лучшему.

Коган. Позвольте и мне дать небольшой комментарий. Пришла пора проинформировать вас о том, что «Слово», «Окна» и прочее – все эти программы уже отжили своё. Уже в этом году им на смену придут аналогичные по назначению программы, основанные на использовании технического искусственного интеллекта с возможностью полноценного голосового ввода-вывода информации. Работы над искусственным интеллектом и его приложениями -  от уже упомянутых мной до оборонных – велись много лет, и, начиная с этого года мы планируем начать внедрение полученных результатов.  Эти работы проводились в секретном режиме, и Виктор Павлович уверяет, что утечек информации за рубеж не было, так ? (Мазур кивает головой)  Так что скоро  наших противников ждёт очередной сюрприз.

Иван Ильич.   … Вера Францевна, продолжайте.

Гаккель.  Другое не менее важное наше достижение, также имеющее огромный эффект в области пропаганды, основано на успехах в генной инженерии. Мы являемся крупнейшим в мире производителем и поставщиком эталонных растений и животных. А главное, самых эффективных лекарственных средств. Во всём мире в каждой домашней аптечке лежат советские лекарства. Так же как и в вычислительной технике, наше лидерство в генетике неоспоримо и, по существу, непреодолимо.  По информации Игоря Марковича, скоро мы будем производить первые в мире человеческие органы, выращенные из зародышевых клеток вне организма. Это, несомненно, вызовет огромные международный резонанс.

Мазур.  Немалый резонанс уже вызвало то, что руководитель этого направления академик Поляков не возвратился из загранкомандировки и остался в Великобритании. Так что лидировать по человеческим органам мы будем недолго. Так, Игорь Маркович ?

Коган.  В современной науке работают коллективы. В институте Полякова работает около семисот человек.  Создана специальная экспериментальная база, накоплены горы информации, имеется уникальный фонд генетических материалов. Всё это осталось в стране. Наконец, в институте трудятся замечательные учёные, только докторов наук более тридцати. Сейчас институт возглавляет также выдающийся ученый, член-корреспондент Селивестров. Поэтому не думаю, что работа Полякова за рубежом поможет противнику резко сохранить отставание.

Иван Ильич. Напомните мне, как он попал в «невозвращенцы» ?

Коган.  Я с ним общался не так уж часто. Друзьями мы не были. Но незадолго до его отъезда на этот злополучный симпозиум он как-то мельком  посетовал, что его донимает комсомольский актив по линии антирелигиозной работы. Он ведь был глубоко верующим человеком и не скрывал этого.

Иван Ильич. Всё чаще мне приходит мысль, а не поторопились ли мы с нашей программой полной атеизации нашего общества…

Дежнев. Брось, Иван ! Программа правильная, и ты сам голосовал за неё. Верующих у нас уже сейчас не более четырёх-пяти процентов. Так что давно пора нам было полностью прикрыть эту зловредную религиозную лавочку ! Но ты надавил авторитетом, и программу растянули, сделали поэтапной. И вот реализуется первый этап – усиление атеистической пропаганды. Комсомольцы стараются. Тебе бы радоваться, а ты засомневался.  А издержки – они будут всегда. Всегда найдутся отдельные люди, которым не нравится наша политика. И мы обязаны пренебречь их мнением в интересах большинства трудящихся.

Мазур.  Может, и перестарались комсомольцы. Но была и другая причина, более важная – жена Полякова, композитор Уразлиева. Кто-нибудь слышал о таком композиторе ? Правильно, никто не слышал, потому что её музыка у нас не исполнялась. И правильно, что не исполнялась ! Я послушал – какофония полная ! Ну я – ладно, не специалист. Однако и Союз композиторов выдал резко отрицательное заключение. Мы ведь на них не давим, так ? Что же нам - им не верить ?

Иван Ильич.  А за рубежом её исполняют ?

Мазур. Там это целое направление. Вот и она примазалась. Видно, нормальную музыку такие как она писать не могут. А славы и денег надо. Вот и стараются сделать себе имя на эпатаже. Запад – он Запад и есть. Там всякого дерьма хватает, прошу прощения. Свободный мир… Ур-роды…  Короче, это она напела Полякову, наверняка ! Всё бросить – друзей, любимую работу, Родину. И из-за чего ? Тьфу !

Иван Ильич.  А ведь это не первый случай, когда уезжают от нас хорошие учёные. К счастью, приезжает их неизмеримо больше.

Мазур.  Игорь Маркович, а каков примерно процент выходцев из-за рубежа в кадровом составе наших ведущих научных центров ?

Коган.  Не более десяти процентов.  А могло бы быть намного больше. И должно быть намного больше ! Учёным всего мира хорошо известно, что в советских научных центрах созданы самые благоприятные условия работы, включая и обеспечение необходимыми материальными ресурсами. Кроме того, наши научные школы лидируют по большинству направлений. Поэтому не удивляет, что многие зарубежные ученые мечтают о работе в СССР, и мы имеем множество заявлений с предложениями конкретных научных тем, над которыми хотел бы трудиться соискатель. (возбуждается) Самые талантливые люди планеты стремятся к нам, а мы ставим им препоны !  Я считаю, что для научных работников иммиграционные критерии должны быть существенно ослаблены. (ещё более возбуждается и стучит пальцем по столу) И много раз уже говорил об этом! Быть двигателем научно-технического прогресса – это историческая миссия Советского государства ! А мы… (в сторону Мазура) Лишь двое из десяти учёных проходят Ваши, Виктор Павлович, тесты и проверки.  Почему-то пролетарию приехать в СССР гораздо легче, чем учёному. А должно быть наоборот.

Мазур. Ну да – наоборот. Всё у нас правильно. Учёные – народ сомнительный. Вот Вы, Игорь Маркович, в Бога верите ?

Коган. … Скорее нет, чем да.

Мазур. (обведя всех взглядом) Вот вам и доказательство ! И это ответ члена Академии Наук на Президиуме ЦК !

Иван Ильич.  Н-да… Ответ хотя и странный, но всё же отрицательный. И несомненно, искренний… Вера Францевна, на что ещё Вы хотели бы обратить наше внимание ?

Гаккель.  Я хотела дать обобщающую информацию географического характера.

Иван Ильич.  Слушаем вас.

Гаккель.  Коротко о том, как изменились за последний год показатели симпатии к нашей стране в различных регионах мира.  Начну с востока. Япония, Корея и страны Юго-Восточной Азии – практически без перемен. Очевидно, нам надо больше внимание уделять этому специфическому региону, соответствующие предложения прорабатываются. В Китае – существенное улучшение, причина которого очевидна – масштабная помощь нашей страны и поистине героические усилия наших врачей и учёных по подавлению в Китае эпидемии «восточной пневмонии».  «Буферные государства» - Монголия, Уйгурия, Маньчжурия.  После того, наш референдум отказал им в приёме в состав СССР, отношение их населения к нашей стране стало очень прохладным и за последний год практически не улучшилось, несмотря на все наши усилия.

Дежнев. Да, дали мы маху…  Надо было голосовать их по отдельности – и по очереди они все бы прошли.

Белькевич. Вы же помните – хотелось избежать напряжённости и ревностного отношения между будущими республиками: кого-то первым принимать, кого-то последним – обиды были бы неизбежны. И потом, они же подали именно совместное заявление.

Дежнев. Всё равно, надо было по отдельности…

Манукян.  А с военно-стратегической точки зрения, даже хорошо, что эти страны не приняты в СССР. Не  зря же мы их называем «буферными», и не зря мы в своё время сами способствовали их образованию. Всё-таки лучше не иметь границы с миллиардом китайцев. Бережёного Бог бережёт…

Гаккель  (с улыбкой).  Ну вот, ещё один верующий в Президиуме… Я продолжаю... Индия – традиционно хорошие отношения с очевидной положительной динамикой… Далее Ближний восток… Как вы знаете, за последнее десятилетие массовые поставки советских термоядерных реакторов за рубеж привели к резкому падению цен на углеводородное топливо – основное богатство этого региона. Среднедушевые доходы населения упали примерно вдвое.  Соответственно, доминировавшая  прежде симпатия к нашей стране сменилась повсеместной неприязнью.

Белькевич.  Манифестации перед нашими посольствами продолжаются по сей день. Запад тоже старается поддерживать эту истерию – через средства массовой информации, да и по дипломатическим каналам.

Мазур.  А ислам ?

Гаккель. В настоящее время доминируют экономические факторы… Теперь страны Восточной Европы… Что касается социалистических стран (показывает на карте Болгарию, Венгрию, Австрию, Чехословакию и Польшу), интеграционные процессы идут полным ходом, и вероятно, ничто не может помешать их предстоящему вхождению в состав СССР. Опросы показывают, что если бы референдум состоялся сегодня, то за их вступление проголосовали бы семьдесят пять процентов жителей нашей страны, а по закону требуется не менее двух третей.

Серова.  Запас-то невелик – всего восемь процентов… Может быть принимать их по очереди, если это надёжнее ?

Иван Ильич. А так и произойдёт. В любом случае. Тут ведь совершенно не такая ситуация, как была с «буферными странами».

Гаккель.  Дальше – Западная Европа и Северная Америка.  К сожалению, в области идеологии и пропаганды между ними и нами сложился устойчивый баланс. Пропагандируемым нами жизненным ценностям и нашим достижениям они довольно успешно противопоставляют так называемые идеалы свободы и ничем не ограниченных возможностей – возможностей сколотить большое состояние, иметь слуг и помыкать другими людьми, возможности писать, петь, рисовать всё, что угодно, возможность употреблять наркотики, наконец.. К сожалению, это привлекает значительную часть населения. Так же как и обиходная мишура их жизни :  огни реклам, причудливая одежда, предметы роскоши – словом, всё то, что так чуждо советским людям.

Помыслов.  Не всем, Вера Францевна, не всем…

Гаккель.  Можно сказать, что в этих странах сложилось совершенно бездуховное общество потребления – я уточню – общество чрезмерного потребления, как идеала. Ситуация выглядит даже парадоксальной – ведь на самом деле потребление на душу населения в СССР значительно выше, причём разрыв постоянно увеличивается. Но наши идеалы пока не становятся от этого привлекательными для большинства населения этих западных стран.

Иван Ильич.  Ничего !  Совершенно очевидно, что время работает на нас.

Гаккель.  И в заключение – Африка и Латинская Америка. Это наш основной резерв. В последние годы с большой благодарностью там принимают бесплатно поставляемое оборудование  наших устаревших демонтируемых заводов.  И хотя обычно оно имеет возраст семь- десять лет, для них это прорыв к весьма высоким технологиям и существенному повышению уровня жизни. И вообще, наша пропаганда находит там самую благоприятную почву.  И народы этих стран всё более внедряют в свою жизнь элементы социалистической экономики, образования, культуры и здравоохранения. Разумеется, в реализации этих процессов они получают большую помощь нашей страны – до десяти процентов своих бюджетов. Вот такая складывается картина. Я закончила.

Иван Ильич.  Вопросы есть ? … Нет ?  Тогда обсуждение первой части отчёта Веры Францевны завершено.

            Члены Президиума встают со своих мест.

Иван Ильич .  Товарищи, не расходитесь! Я задержу вас ещё минут на пять по личному вопросу.  Прошу вас, садитесь, пожалуйста.

            Все садятся на свои места. Иван Ильич встаёт. Вид у него взволнованный. Говорить он начинает не сразу.

Иван Ильич.  Как вам хорошо известно, членом Президиума может быть коммунист не старше шестидесяти лет, а Председателем Президиума – не старше шестидесяти пяти. Эти цифры мне никогда не нравились, не нравятся и сейчас – получается, что Председатель Президиума, просто по возрасту, может быть менее активен, чем его члены.  Это же абсурд ! Поэтому сегодня я решил официально внести и поставить на голосование предложение о снижении максимального возраста Председателя до тех же шестидесяти лет. (достаёт из папки 2 листа бумаги и передаёт один из них Дежневу, а второй лист кладёт на стол перед собой).  Вот, передаю текст моего предложения Марлену  Леонидовичу.  Голосовать будем через две недели – у нас как раз запланировано заседание по партийному строительству.  Очень надеюсь, что вы поддержите моё предложение – на благо партии и страны. Это первое.  Дальше.  Как вы знаете, мне шестьдесят два года.  И вот, чтобы быть последовательным, а также для того, чтобы косвенно поддержать моё предложение, я принял решение сложить с себя полномочия Председателя, а после Пленума выйти и из состава Президиума, оставшись рядовым членом ЦК. Вот моё заявление. (пододвигает пальцем лежащий перед ним лист бумаги  в сторону Дежнева ) Официально передаю его секретарю по оргработе. (понурив голову, «неофициальным» голосом ) Не скрою, написать его мне было очень нелегко… (после паузы, подняв голову, с прежней интонацией)  Согласно Уставу партии, до выбора нового Председателя на Президиуме я сохраняю свой пост и имею право сам участвовать в выборах. Это второе...  Кстати, выборы предлагаю провести на том же заседании по партийному строительству, то есть через две недели… Теперь третье. Теперь вы уже будете работать без меня, и мне очень хотелось бы, чтобы Президиум представлял собой очень сплочённый коллектив единомышленников. А я ухожу… Опять-таки, чтобы быть последовательным, я решил не участвовать в голосовании Президиума.  Иными словами, я заранее изымаю из голосования два своих «председательских» голоса.  Вместо этого я просто позволю себе сделать рекомендацию… прямо сейчас.  Предлагаю на пост Председателя Президиума кандидатуру Помыслова Михаила Алексеевича. (Помыслов с удивлением вскидывает голову)  Все мы знаем его очень давно, и несомненно, с самой лучшей стороны. Уверен в его способности успешно возглавить партию и страну…  Видимо вы понимаете, что с кандидатурой Михаила Алексеевича я связываю и свою надежду на преемственность практики партийной работы и политического курса – курса, который отчасти ассоциируется и с моим именем.  У меня всё.

            На десять-пятнадцать секунд в зале воцарилась полная тишина. Члены Президиума растерянно переглядываются.

Дежнев (с переданными ему бумагами в руках).  Иван Ильич… Ну, удивил - так удивил ! Просто нет слов ! Решение твёрдое ?

Иван Ильич. Конечно. Я всё обдумал.

Серова.  Зря Вы так, Иван Ильич.  Доработали бы до пенсии…

Иван Ильич. Думаю, более молодой, энергичный и здоровый лидер способен сделать для партии и народа больше меня… Товарищи, поймите, момент для меня не из лёгких.  Поэтому просьба – не теребите меня сегодня, не расспрашивайте ни о чём в этой связи, хорошо ?  (после паузы в тишине) … Расходитесь по отделам. … (опускается в кресло)

            Все, кроме Ивана Ильича встают и молча выходят из зала. Иван Ильич остаётся в своём кресле с поникшей головой...

 

            4. День первый. Вечер. Эрнст.

           

            Квартира Серёгиных. Раздаётся дверной звонок.. Вытирая руки о полотенце, из кухни торопливо выходит Наталья Петровна. Она открывает дверь, и в квартиру заходит Иван Ильич. Наталья Петровна привычно подставляет ему щёку, и он целует жену.

Наталья Петровна.  А у нас Эрник ! Сказал, что поужинает с нами.

Иван Ильич.  Отлично ! Вот и на нашей улице праздник !

Наталья Петровна.  Мне на кухне надо ещё повозиться, минут через десять попрошу к столу.

Иван Ильич.  А он надолго к нам ?

Наталья Петровна.  Не знаю. Сказал: «Надо бы с дедом поговорить». Кстати, ты внука и не узнаешь !

Иван Ильич.  Ну что же, поговорим…

            Иван Ильич снимает с себя сумку с «грибницей» и пиджак, вешает их в прихожей, ослабляет узел галстука, надевает тапочки и проходит в гостиную.

            Она просторна и обставлена современной мебелью.  В центре стоит овальный стол, у стены – пианино, за которым сидит внук Ивана Ильича - Эрнст.  С рассеянным видом он наигрывает «Girl». Увидев вошедшего деда, он встряхивает головой и подчёркнуто энергично с пафосным выражением лица начинает играть марш «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...».

            Остановившись в двух шагах от пианино и заложив руки за спину, Иван Ильич любуется внуком, слушая его шутливое музицирование. Внезапно Эрнст прерывает игру и встаёт. Внук и дед молча делают по шагу навстречу друг другу и крепко, по-мужски обнимаются.

Иван Ильич.  Давненько не виделись ! Надо же – бороду отрастил !

Эрнст.  Пора !  Не зря же отец меня назвал в честь Хемингуэя.

Иван Ильич.  Да уж, одно время Пётр им просто бредил...  Ты знаешь, недавно я перечитал кое-что из Хемингуэя – и вдруг понял, что в конце своей жизни твой отец стал чем-то похож Хемингуэевских персонажей…

Эрнст.  Не замечал.

Иван Ильич.  Ты был пацан.

Эрнст.  Он что, ходил «потерянный» или что-то в этом роде ?

Иван Ильич.  В какой-то мере так оно и было.

Эрнст.  Из за матери ?

Иван Ильич.  Думаю, что не только из-за этого. Что-то его томило, не давало покоя… Да…

Эрнст.  Скоро будет девять лет.

Иван Ильич.  Мы как раз с бабушкой говорили об этом сегодня утром. Полетишь с нами на могилу ?

Эрнст.  Конечно… Дед… хочу посоветоваться с тобой.  Какая-то фигня пошла у меня в жизни...  Безысходная безнадёга…

Иван Ильич.  Это связано с профессией ?

Эрнст.  Да… В основном, с работой.

Иван Ильич.  Тогда твоя «безнадёга» меня ничуть не удивляет. По моим представлениям, «фигня» в твоей жизни началась пару лет назад, когда ты ни с того, ни с сего примкнул к «андеграунду»… Слово-то какое !  «Подпольщики» липовые… Да и самоназвание иностранное выдаёт их с головой – вся их мазня несамостоятельна, подражание западу. Оттуда этот затхлый  ветер. И очень мне жаль, что вот и тебя он подхватил и унёс неведомо куда.

Эрнст.  А ты не допускаешь мысли, что ветер этот, наоборот - свежий, что именно советское искусство отстаёт, что оно консервативно  и провинциально, что по другому и быть не может после стольких лет изоляции от мировой культуры ?

Иван Ильич.  Эрнст, всё-таки у меня внук художник, и поэтому за изобразительным искусством я слежу… с особым интересом… хотя, конечно, времени не хватает. Скажи, ну какая изоляция ? Особенно, в последнее время, когда через инфо-сеть доступна любая информация. Нам о них, им о нас.

Эрнст.  Им о нас – вряд ли. Наши журналы в инфо-сети постоянно блокируются. Так что о наших работах никто не знает ни в стране, ни за рубежом. А главное в том, что нашему искусству не дают развиваться в русле мировой культуры. Именно в этом суть нашей изоляции.

Иван Ильич.  Как не дают ?  Вы же пишете всё, что вам угодно, и как вам угодно !

Эрнст.  Художник пишет не для себя.  А наших работ никто не видит… если не считать выставок по квартирам, в домах под снос и в парках. Да и там скоренько прибегает милиция или комсомольские патрули и снимают полотна.

Иван Ильич.  Не бульдозерами же сносить ваши выставки…

Эрнст.  А почему бы вообще не разрешать выставки «актуального» искусства ?

Иван Ильич.  Вот как… Вы, значит, актуальны, а прочие нет… Что ж вы сами так себя нахваливаете, это же просто неприлично...  Сколько сил я потратил на то, чтобы снять по стране все лозунги «Слава КПСС», помнишь, ещё лет десять назад они висели на каждом шагу. И эта навязчивая самореклама была позором для партии. 

Эрнст  (с усмешкой).  Сам себя не похвалишь, никто тебя не похвалит.

Иван Ильич.  А за что вас хвалить ? Если люди на картине, так непременно болезненного, дебильного или маньячного вида, если женщина, так какая-то «лахудра», если что-то сюжетное, так обязательно взгляд из подворотни, драка или ещё какая-нибудь уголовщина.  Почему так тянет именно к теневой стороне нашей жизни ?

Эрнст.  Слава Богу, светлую – есть кому описать, даже в избытке.

Иван Ильич.  И в этом нет ничего плохого ! А чаще всего андеграунд – это просто мазня на картине. А то и вообще - трусы с колготками на подрамнике.  Ну, и как же такое можно разрешать?  Ведь это же подтачивает сами основы нашего общества, и когда про таких горе-художников говорят как об отщепенцах и пособниках запада, в этом нет преувеличения.

Эрнст.  Стало быть, и я «пособник капитализма»…

Иван Ильич.  Смотря по тому, что и как ты пишешь. Заметь, мы же не против авангардной живописи, как таковой. Вспомни хотя бы авангард прошлого века. В конце концов, Шагал и  Кандинский были народными художниками СССР.  Но ведь нужно же, чтобы реальность была хоть сколько-нибудь узнаваема на полотнах, так ? Лично я реализм и правду в искусстве именно так и понимаю.

Эрнст.  Пойми, художник должен изображать не предметы и не окружающий мир, а суть предметов и суть нашего мира !

Иван Ильич.  С помощью рваных трусов на подрамнике ?  В них суть нашего мира ?

Эрнст.  А что, и в них тоже… Хотя… вот дались тебе эти трусы !

Иван Ильич.  Приехали…

Эрнст.  Пойми, настоящий художник всегда создаёт свою собственную эстетику, собственные критерии творчества, и в этом – никто ему не судья !  Картина – это же слепок живой души художника, и только художник знает, насколько он полон и достоверен. И по этой же причине –художник не может отступать от выражения своего «Я», своей позиции, иначе он не художник !

Иван Ильич.  Это просто красивые слова, а у большинства «неформалов» я не вижу ничего, кроме тяги к самоутверждению путём эпатажа и формалистических выкрутасов.

Эрнст.  Глупо было бы отрицать, что такие есть, и что таких даже много. По существу, это просто бесталанные люди. Но поверь, большинство альтернативных художников - люди талантливые ! Взять хотя бы наше товарищество…

Иван Ильич.  Марефьевское ?

Эрнст.  Да… Ты и это знаешь…

Иван Ильич  (усмехнувшись).  Ты же мой внук…

Эрнст.  Мы просто видим чудовищный кризис формы, охвативший наше «официальное» искусство, и по мере сил пытаемся этому противостоять. Мы ищем живописный язык, адекватный современной действительности, стилистику картин, соответствующую на глазах усложняющейся картине мира. При этом для нас равноценны все направление живописи, ради Бога – кому что нравится ! Нам также безразличен образовательный ценз художника. Способность профессионально писать - в академическом смысле – последнее среди достоинств настоящего художника..

Иван Ильич.  А я бы поставил её на первое место. Прежде всего, писатель должен быть грамотен, должен уметь писать.

Эрнст.  Умеют писать – миллиарды людей. Настоящих писателей – единицы.

Иван Ильич.  И сколько настоящих художников в Марефьевском содружестве ?

Эрнст.  Время покажет…  Кстати, покажет обязательно !

Иван Ильич.  А пока ?

Эрнст.  Пока… лично я и те немногие, кто успел быть принятым в Союз Художников, живём относительно спокойно. Остальные числятся в милиции тунеядцами. Со всеми вытекающими проблемами. У нас ведь кто не работает, тот не ест. 

Иван Ильич.  С голоду, надеюсь, нее пухнут ? 

Эрнст.  Работают… кто где.  Кто библиотекарь, кто грузчик… Вместо того, чтобы писать. Это же просто преступление !

Иван Ильич.  Так… диспозиция ясна. Ну, а ты, мой внук ?

Эрнст  (в волнении расхаживая по комнате).  Дед…я вот с тобой убежденно спорю…  И чувствую, что правда на моей стороне.  И тем не менее… что касается меня лично… даже вне прямой связи с андеграундом и прочим… запутался я… совсем перестал понимать, кто я, и что мне делать.

Иван Ильич.  А раньше понимал ?

Эрнст.  Уже и не знаю…  Когда как.

Иван Ильич.  А если я скажу, что ты – художник, и делать тебе надо твоё искусство ?

Эрнст.  Художник ?  По каким критериям ?

Иван Ильич.  Их много.  Первейший – востребованность, интерес к творчеству художника. Если не брать в расчёт последнее время, ты ведь был заметным художником, несмотря на молодость.

Эрнст.  Ха ! Так это ж моя главная проблема ! Ты прав вообще, но не в моём случае – к работам внука самого Серёгина всегда был повышенный интерес.  Да и критика, не могла быть неблагосклонной – зачем же ей огорчать руководителя страны.

Иван Ильич.  Но ты же должен чувствовать, искренне тебя хвалят или нет ?

Эрнст.  В моём кругу это очень трудно понять. Кроме того, в последнее время меня вообще поддерживают только самые близкие люди, друзья.  Можно сказать, что я в официальной опале. Мои последние картины не выставляются и не берут в госфонд.

Иван Ильич.  Значит, внук Председателя Президиума в опале ?

Эрнст.  Внук Председателя Президиума…

Иван Ильич.  Выходит, руководители нашего изобразительного искусства – принципиальные, независимые люди…

Эрнст.  Выходит так.  Сейчас ты скажешь, что само по себе это неплохо.

Иван Ильич.  Если бы было иначе, это бы меня огорчило.

Эрнст.  Ты всё равно огорчился – за меня.  (после паузы)  Тебе известно, что выставка «Авангард – 21-ый век» была закрыта на следующий день после открытия ?

Иван Ильич.  Слышал об этом – не каждый день у нас закрывают официально разрешённые выставки.  Эта была даже специально согласована с секретариатом ЦК по культуре, чтобы аномальные художники всё-таки смогли показать свои достижения.  Так ты в ней участвовал ?

Эрнст.  Да.

Иван Ильич.  Мне докладывали, что там выставлялось сущее безобразие. Например, закреплена подзорная труба, в неё можно посмотреть и увидеть прикнопленную к дальней стене записку со словом «Нет», причём слово написано по-английски - это искусство ?  Или другой экспонат.  В чурку кое-как вбиты кривые гвозди, всё это так и называется: «Кривые гвозди». Ещё мне рассказывали о каком-то крутящемся ржавом механизме, который, кажется, тоже имел английское название – «Performance». Русского языка им, видите ли,  не хватает… Нет, Эрник, это – не искусство !

Эрнст.  Насчёт записки и гвоздей – лично я с тобой согласен.

Иван Ильич.  Вот видишь !

Эрнст.  Да ты пойми - это ничего не значит ! Это ведь моё личное мнение. Люди имели право выставить это !

Иван Ильич.  Они и выставили. А другие люди имели право… а я считаю, что и моральный долг, - закрыть такую выставку. И они закрыли её. И правильно сделали !

Эрнст.  Нельзя было закрывать ! Люди ищут себя, экспериментируют, ищут новые направления !

Иван Ильич.  Эрнст, мне ведь один раз довелось побывать на подобной выставке… так называемого современного искусства – лет пять назад, во время визита в США.  Там был и такой экспонат – на красивой расписной тарелке, хорошо хоть под стеклянным колпаком, лежала куча говна. Композиция называлась честно: «Faeces».  Это тоже искусство ? Как ты говоришь, «новое направление» ?  Если бы на вашей выставке был такой экспонат, я бы сам её закрыл ! Лично !  Не побоялся бы вмешаться в дела культработников.

Эрнст.  Тебя не смущает само это слово – «культработники» ?  И заметь, кто противостоит художникам - «культработники».

Иван Ильич.  Выставка закрыта по согласованию с Академией художеств.

Эрнст.  С этим старичьём… Пойми, их время ушло !

Иван Ильич.  И всё-таки они – художники, а человек, вбивший в полено три гвоздя – нет !

Эрнст.  Дались тебе эти гвозди и это дерьмо !  Пойми, не в них дело...

Иван Ильич.  Конечно не в них – в людях… Кстати, чтобы уж закрыть тему… писали, что эта знаменитая куча была потом продана за тридцать тысяч долларов. Одно слово - запад… Безумный, безумный, безумный мир…

Эрнст.  А что, неплохой был фильм…

Иван Ильич.  Весёлый… Ты-то что выставлял ?

Эрнст.  Одну картину.

Иван Ильич.  Где можно на неё посмотреть ?

Эрнст.  Она за твоей спиной.

            Иван Ильич оборачивается – в матерчатом чехле на диване прислонена к его спинке картина. Эрнст подходит к дивану, достаёт картину из чехла и снова прислоняет её к спинке дивана под удобным для осмотра углом.

Эрнст.  Вот…

            Иван Ильич долго  и пристально смотрит на картину.

Иван Ильич.  Название есть у неё ?

Эрнст.  «Крик»

Иван Ильич.  «Крик» ? Просто «Крик» ?

Эрнст.  Да, «Крик»… А просто или не просто – не знаю… Скорее, не просто…

            Иван Ильич молча смотрит на картину, Эрнст – на него.

Эрнст.  Ну, как ?

Иван Ильич.  Сначала не понравилась. Подумал, «мазня». А после того, как ты сказал название, вдруг что-то повернулось во мне, и я как будто увидел её… как бы другими глазами. Похоже, что действительно - «крик». Уж и не знаю, почему…

Эрнст.  Ну и… ?

Иван Ильич.  Моё мнение… личное, некомпетентное – такие картины (кивает на картину Эрнста) имеют право… появиться.  А выставка… видимо, она была закрыта не из-за твоей картины. Товарищи говорили, что общее впечатление от неё было… вредоносное… что советским людям такое искусство не нужно.

Эрнст.  Непонятное – значит, ненужное ?

Иван Ильич.  Что ж, давай разберёмся…  Вот ты сегодня принёс и показал мне нечто малопонятное. Конечно, малопонятное - для меня. Но я ведь видел и другие твои работы, прежние – прекрасные пейзажи, несколько портретов, которые мне очень понравились, потом, ты ведь успешно оформил два спектакля. Одним словом, лично мне ты уже доказал, что ты – мастер. Пусть, совсем молодой – но мастер. И только при этом условии, глядя на твою новую картину, сложную для моего восприятия, я могу поверить, что ты ищешь новые формы.

Эрнст.  Ты хочешь сказать, что лишь тот имеет право искать новые формы, кто в совершенстве овладел старыми ?

Иван Ильич.  Конечно ! Именно это даёт моральное право на такой поиск ! Для того, чтобы человеку понадобились новые формы, ему ведь должно стать тесно в старых формах… которые, кстати, сами по себе ничем не хуже новых.

Эрнст.  В твоих словах есть доля правды, но ведь…

Иван Ильич.  Погоди, я не кончил - сейчас я их ещё усилю…    Когда-то, давным-давно я вычитал, что такое «шедевр». Оказывается, по сути своей, по этимологии самого слова это не есть что-то необычное и изысканное – нет !.  В средние века так называли изделие, которое подмастерье делал самостоятельно и выставлял на суд мастеров какого-нибудь цеха ремесленников, чтобы получить звание мастера. Это был экзамен. Так вот, изделие это должно было быть самым обычным, стандартным – но высококачественным. А вот когда ты, сделав такое изделие, всем доказал, что ты мастер – пожалуйста, твори, ищи новые формы и пути в свом деле…    И я совсем не уверен, что человек, который прикнопил бумажку к стене и установил подзорную трубу – мастер. Точнее, я почти уверен в обратном.

Эрнст.  И всё равно цензура ?  Комиссия мастеров ?   Кто будет аттестовать художника ? Картина – это же не бочонок, не камзол.

Иван Ильич.  В первую очередь я имею в виду самоцензуру художника. А комиссия…    Всё-таки, как ни жаль, нельзя без неё. Иначе – получим те самые тарелки под колпаками. Нельзя, чтобы люди, больные душевной диареей, опрыскивали других людей своим дерьмом…    Кстати, если идти в искусстве в этом «новом направлении», то следующим шагом будет снять колпак с тарелки. Чтобы усилить «правду жизни».

Эрнст.  Ну, хорошо. Оставим теоретические споры… о дерьме. Мне-то что делать ?

Иван Ильич.  Ты можешь писать так, как раньше ?  Хотя бы так, чтобы в отличие от этой… (жест в сторону картины) твоя картина могла понравиться человеку, который не знает её названия ? Ведь ты занимаешься не вербальным, а изобразительным искусством.

Эрнст.  Конечно, могу. Но сейчас мне это не интересно. Сейчас я хотел бы писать и совершенствоваться в этой манере (кивок в сторону картины). И ведь картина тебе в конечном счёте понравилась ? Правильно я понял ?

Иван Ильич.  Да. Но ведь это не значит, что если бы твоя новая картина была написана в более реалистической манере, она бы мне понравилась меньше.

Эрнст.  И всё-таки, выбирая свой путь, художник должен быть абсолютно свободен.

Иван Ильич.  Может ли человек вообще… индивидуум быть свободен… сомневаюсь. Я, например, не свободен и понимаю, что по-другому и невозможно. Свободны могут быть люди в целом, общество – как в нашей стране.

Эрнст  (с улыбкой).  А как на «Острове счастья» ?

Иван Ильич.  «Остров счастья»… Это ведь не более, чем полоумная блажь человека, решившего «похипповать» перед смертью.  Бывший хиппи, предавший идеалы своей молодости и ставший миллиардером, узнаёт, что болен лейкозом, и дни его сочтены. И вот, убоявшись сам себя и всего содеянного, он снова предаёт – на этот раз идеалы, которым служил всю свою взрослую жизнь. На свои миллиарды он покупает малонаселённый тропический остров, мелиорирует его, создаёт там коммуну, пишет для неё конституцию и лично отбирает для неё первые десять тысяч достойных поселенцев из миллионов подавших заявления. И вот, эти люди живут там самой примитивной жизнью, довольствуясь малым,  занимаясь, в основном, сельским хозяйством и не развивая ни наук, ни искусств. И называют при этом свою коммуну «островом счастья» !  Это же издевательский вызов всему человечеству !

Эрнст.  Чувствую, что «наступил на мозоль».

Иван Ильич.  Ещё бы ! Ты только осознай всю… всю вредность этого «острова».  Ведь они морочат людям головы самым злостным образом. И ведь люди им верят ! Количество заявлений в эту коммуну не меньше, чем на иммиграцию в СССР. Причём, мы выбираем одного из десяти, а они – одного из тысячи. Это же форменная контрпропаганда !

Эрнст.  Дед, ты же знаешь, что пропагандой своего образа жизни они вообще не занимаются. Не тратят на это ни копейки, ни грамма усилий.

Иван Ильич.  Пропаганда – само их существование. Сформировался какой-то самоподдерживаемый миф об этом «острове». Людям хочется в него верить. Людям хочется верить в сказки.

Эрнст.  А знаешь, какой гимн у этого сказочного государства ?

Иван Ильич.  Нет. И какой же ?

Эрнст.  «All You Need Is Love».

Иван Ильич.  Это Биттлз ?

Эрнст.  Ну да.

Иван Ильич.  Вот ловкачи !

Эрнст.  Но почему… Наверняка, выбирали искренне. И ещё я читал их конституцию. Мне очень нравится эпиграф. Там сказано  примерно так: «Государство лучше всего маленькое. Людям лучше далеко не ходить. Сложные инструменты лучше не употреблять. Хорошо, если еда у всех вкусная, одежда красивая, жилье удобное, жизнь радостная. Хорошо смотреть на соседнее государство и слушать, как там поют петухи. А в гости лучше совсем не ходить.»

Иван Ильич.  Такой эпиграф вообще выдаёт их с головой – это же цитата из древнего китайского трактата «Лао-цзы». Нельзя в наши дни жить по правилам, казавшимся разумными два тысячелетия тому назад. Тем более, что по ним невозможно было жить даже тогда.

Эрнст.  Может быть, это стало возможным в наши дни ?

Иван Ильич.  Эх, Эрнст… Кстати, чтобы ты знал – профессиональных художников и музыкантов они вообще не принимают.

Эрнст.  Уеду я, дед… Не бойся, не на «остров» - в Париж.

            Иван Ильич на несколько секунд молча прикрывает лицо ладонями, массирует себе виски и глаза, глубоко вздыхает.

Иван Ильич (тихо).  Вот… На тебе ! …Решил твёрдо ?

Эрнст.  Да.

Иван Ильич (кивает в сторону картины).  Ради этого ?

Эрнст.  Считай, что да.

Иван Ильич.  И не передумаешь ? Никак ?

Эрнст.  Поеду стразу после годовщины отца. Уже купил билет.

Иван Ильич.  Вот как…

Эрнст.  Душно мне стало в стране.

Иван Ильич.  В НАШЕЙ стране.

Эрнст.  В нашей… Я не отказываюсь.

Иван Ильич.  А там будет не душно ?

Эрнст.  Там на меня будет всем наплевать – вот и хорошо.

Иван Ильич.  А чем жить будешь ?

Эрнст.  Этим (показывает в сторону картины). Надеюсь, что в материальном плане проблем не будет. Кстати, эту картину и ещё две у меня покупает японский коллекционер…  Познакомились на злополучной выставке… За сорок тысяч долларов.

Иван Ильич.  Не забудь заплатить подоходный… А почему в Париж ?

Эрнст.  У меня там девушка.

Иван Ильич.  Вот как… А как же Оля ?

Эрнст.  Ну… вспомнил…  Никак. Тебе показалось – она всегда была «никак».  Так… дружили

Иван Ильич.  А француженка-то – какими судьбами ?

Эрнст.  Люси поучилась немного у нас в Университете, сейчас доучивается в Сорбонне.

Иван Ильич.  И как же ты общаешься с Люсей ? Ты ведь французского не знаешь.

Эрнст.  Она неплохо говорит по-русски. А французский, конечно, придётся выучить.

Иван Ильич.  Да уж… И что, у вас серьёзные отношения ? Вы поженитесь ?

Эрнст.  Во всяком случае, мне бы этого хотелось. И ей тоже…  Слушай дед, ты извини меня.. Мне ужасно неприятно, что я тебя подвожу - внук Председателя Президиума уезжает жить за границу… Сначала, сноха, потом внук.

Иван Ильич.  Обо мне не думай. Подумай о своём будущем. Крепко подумай ! … А обо мне можешь не думать... Тем более, что я сегодня подал заявление «по собственному» желанию… Ухожу на пенсию.

Эрнст.  Вот это новость ! 

Иван Ильич.  Что, не похуже твоей, да ?

Эрнст.  Но почему так вдруг !

Иван Ильич.  Не вдруг, Эрник, не вдруг… Здоровье стало ни к чёрту. Даже хуже, чем бабушка думает. Это я строго между нами, между мужчинами. Хотя, собственно, дело не столько в здоровье.  Я вообще считаю, что старики не должны возглавлять государства… И тем более… Впрочем, хватит об этом.

Эрнст.  Бабушка знает ?

Иван Ильич.  Знала, что сегодня я должен был об этом объявить на Президиуме.

Эрнст.  Она поддержала тебя, твоё решение ?

Иван Ильич.  Да, конечно.

Эрнст.  А когда…

            В комнату заглядывает Наталья Петровна.

Наталья Петровна. Всё мальчики, кончайте ваши споры. Раскричались на всю квартиру. Ужин готов.

Иван Ильич (положив руку на плечи внуку).  Пошли, Эрнст.  А ты, мать, прими успокоительное – сейчас внук тебе кое-что расскажет…

 

            4. День второй. Утро. Заседание Президиума.

 

            Двери распахиваются, и в зал заседаний после перерыва снова входят члены Президиума. У некоторых в руках чашки с недопитым кофе. Участники заседания рассаживаются, не придерживаясь какого-либо порядка.

Иван Ильич. Продолжаем нашу работу !  Надеюсь, перерыв в заседании пойдёт нам на пользу, и обсуждение не будет таким эмоциональным.  Вера Францевна, что там у нас осталось важного по пропаганде внутри страны ?

Гаккель. Я продолжу тему антирелигиозной пропаганды, на которой мы остановилсь до перерыва. Четыре-пять процентов верующих, о которых, помнится, говорил Марлен Леонидович – это ведь официальная цифра, результат опросов. Но ведь опросы в этом тонком деле - вещь лукавая. Недавние исследования, проведенные моим отделением ЦК, показали , что… так скажем, с определённой симпатией к религии относится примерна четверть населения, а среди населения с мусульманскими корнями – до сорока процентов, в том числе и молодёжь. Я уже не говорю, что по-прежнему население, даже и неверующее, традиционно отмечает религиозные праздники – Рождество, Рамазан и прочие. Отдельный вопрос – миллионы наших иммигрантов. Заполняя анкеты, они все указывают, что являются атеистами – знают, что иначе им не въехать. Но наши детальные исследования показали, что примерно половина иммигрантов либо верят, либо с симпатией к вере относятся. Вот такая картина. В общем, не сдаёт религия своих позиций. И это при том, что сами служители культа ничего особенного для этого не делают. Значит, дело не в них, а в людях.

Коган.  Ну и в нас, конечно.  Я имею в виду партию, ЦК и особенно всех присутствующих.

Помыслов. Не понимаю ! Не понимаю, почему вера, ну или симпатия к ней так глубоко укоренились в людях. Что людям нужно ? Ведь принят же «Моральный кодекс строителя коммунизма» – да он лучше всех религиозных заповедей вместе взятых !  Главное, у них там труд – наказание рода человеческого, а у нас – вся слава труду, а не Господу. Ну разве мы не правы ? Ведь всё, всё вокруг нас – дело рук и мозгов человеческих !

Манукян. Вряд ли самоотдача и качество труда, да и воинской службы, зависят от того, верует человек или нет.

Коган. Согласен.

Серова.  А я – нет. Мы стремимся к прогрессу, а идеал веры – не прогресс общества, а преображение человека, индивидуума.

Коган.  И несмотря на это, Арам Геворкович прав – вера не препятствует высокой трудовой активности личности.  Я думаю, все мы с этим согласимся.

Хабибуллин. Вопрос спорный… и не простой.

Серова.  И другое тоже – «любите врагов своих». Да ведь не за что нам их любить ! Тех же зарубежных противников.  К слову сказать, они нас вообще ненавидят… гадят нам, где только могут, хоть и верующие все. Что же они нас не возлюбили ?  Да если бы не эта пресловутая «грибница» на шее Иван Ильича, давно бы они нас уничтожили.

Иван Ильич.  То, что религию нужно искоренить, что пришло время нанести по ней решающие удары – в этом у меня сомнения нет. Как нет сомнения и в том, что дело это весьма деликатное. 

Оно требует и времени, определённого терпения, такта и осторожности. Но вот о чём я думаю всё чаще. Людям, в жизни которых религия и вера занимают значительное место, мы должны дать что-то равноценное взамен. Вакуум, который образуется в сознании людей, следует заполнить. Подчёркиваю – чем-то равноценным, а лучше существенно превосходящим по жизненной и мировоззренческой ценности.

Гаккель. Наша агитация и пропаганда нацеливает людей на личностное и профессиональное совершенствование. Она успешно воспитывает здоровый патриотизм, верность идеалам социализма. Она призывает бросать дерзкие вызовы сложнейшим проблемам науки и техники, к самоотверженности при решении этих проблем на благо нашей социалистической Родины. И нельзя сказать, что наша пропаганда в этом неэффективна. В конце концов наша страна процветает, общество в целом консолидировано, внешние угрозы минимизированы … хотя Иван Ильич всё ещё не снимает со своей шеи «командный пульт». 

Иван Ильич.  (шутливо) Надоела мне эта «грибница – сил нет ! Вся шея в мозолях !

Манукян.  Отставить несерьёзные настроения !  И потом, Иван… и другие тоже… что это за слово такое к вам всем прилипло – «грибница» ? Не дошутиться бы  нам… 

Иван Ильич. (посерьёзневшим голосом)  Прошу прощения, Арам. Попытался пошутить. Вижу, что неудачно.

Гаккель. Так вот… (встаёт)  основной недостаток нашей агитации и пропаганды я вижу в том, что она хороша и полезна только для сильных людей. Для людей, действительно способных на те свершения, к которым мы их призываем. Заметьте – призываем-то всех ! Но ведь не все могут делать открытия мирового значения или написать выдающуюся симфонию, не каждый полетит  в космос, не каждый разработает техническое устройство, которое принесёт огромную пользу людям и прославит  нашу страну. Всё это удел людей более или менее выдающихся.  А таких меньшинство.  Это авангард нашего общества. И есть основная масса трудящихся… трудящихся в науке, промышленности, искусстве – которая принимает установки нашей пропаганды и в меру сил следует им, но в силу ограниченности своих возможностей никогда не одержит больших побед. Это тоже сильные люди, которые нашли своё место в жизни... А есть люди слабые.  Их тоже много.  И они понимают или чувствуют, что все наши призывы – не для них, что они не справятся, не способны. Я лично знакома с такими людьми. Да и каждый из вас тоже. Эти люди не плОхи, они ни в чём не провинились.  Но определённый, я бы сказала,  экстремизм культивируемых нами и принятых обществом жизненных ценностей делает многих из этих людей несчастными. И наконец, есть люди… на которых попросту обрушиваются горе и несчастья, чаще всего личного характера. Увы, такое возможно и в социалистической стране. Наше упущение и наша вина в том, что мы ничего не предлагаем слабым и несчастным людям. Они для нас, точнее для нашей пропаганды, как бы не существуют. Чем поможет в их бедах Моральный кодекс строителя коммунизма ?  Мы никак не поддерживаем их. Я не говорю о материальной и социальной поддержке, я говорю о поддержке идеологической. Так и хочется сказать «душевной»… И именно  такие люди обращаются за поддержкой к вере, к религии.  Вот почему религия так медленно сдаёт свои позиции.

Иван Ильич.  Так чего же, по-Вашему, нам не хватает ?

Гаккель.  Я думаю, человечности… Человечности не вообще, а в подходе к каждому человеку.

Иван Ильич.  И что же нам делать, что поправить в нашей работе ? Предложите.

Гаккель.  Что делать в этом направлении – не знаю. Более ясно, чего делать не надо. Не нужно, например, антирелигиозных комсомольских рейдов и прожекторов. И вообще, не комсомольское, не молодёжное это дело.

Коган.  Н-да, трудно ожидать человечности от комсомольских рейдов…

Хабибуллин.  Чем плохи комсомольцы ? Сами работали в комсомоле – отличное было время !

Коган.  Не комсомольцы плохи, а не всякая задача им по плечу.

Серова.  Чего только не услышишь на Президиуме… Хорошо, комсомольский актив этого не слышит.

Иван Ильич.  Кстати, вчера люди с площади просили почаще транслировать заседания Президиума…

Дежнев. Хочешь сказать, что поддерживает народ твою идею ?  Ну, и что он услышал бы сегодня? Эти пассажи товарищей Гаккель и Когана ?  Никаких трансляций вообще !!!  Мы должны иметь возможность высказываться свободно, не думая о народе.

Помыслов.  Не думая о народе ?

Дежнев.  Михаил, не лови меня на слове…

Белькевич.  Вера Францевна, Вы понимаете, что Вашей работе может быть дана неудовлетворительная оценка ?

Коган.  Почему только ей, а не всем нам ?

Белькевич.  Потому, что не все мы, а именно Вера лично отвечает в ЦК за агитацию и пропаганду.

Иван Ильич. Олег, если мы не отвечаем, тогда зачем собрались и обсуждаем этот вопрос ?  Вера Францевна, продолжайте.

Гаккель.  Лично я и мой отдел делаем всё, что в наших силах, отдаём себя работе без остатка. Но действительно, иногда возникает ощущение, что делаем что-то не то. Разумеется, все рекомендованные съездом мероприятия реализуются. Они вам хорошо известны. После съезда наш атеизм перестал быть снисходительным и, можно сказать, стал «воинствующим», как в первые годы после Революции. Об эффективности наших мероприятий пока судить слишком рано, ведь мы имеем дело с очень инертными социальными явлениями.

Дежнев.  Какой уж там «воинствующий» атеизм… Одни слова ! Всё агитируем, убеждаем – через литературу, кино, инфо-сеть и тому подобное. А по-моему, нужно просто начать поэтапно закрывать все церкви. А те из них, что не имеют исторической или архитектурной ценности - так и сносить.  Сегодня всё ещё существуют в стране два идеологических полюса, к которым тянутся люди – наш и не наш, то есть религиозный. И сколько бы мы не увещевали людей, всё равно какая-то их часть тянется к полюсу религиозному. Согласен с Верой, что это арьергард нашего общества. А теперь представим себе, что религиозный полюс просто исчез – искоренили мы его. И что тогда ? А вот что – потянутся все люди к тому полюсу, который останется, то есть к нам.  В том числе потянутся и «униженные и оскорблённые», о которых так печётся Вера… Францевна.

Мазур.  А что… в этой логике что-то есть…

Иван Ильич.  По-моему, в ней есть простая ошибка – закрыв и разрушив церкви, мы не ликвидируем «религиозного полюса». Его притягательность может от этого даже усилиться.

            Вера Францевна садится на своё место.

Мазур.  Чересчур ты, Иван, всё усложняешь в этом вопросе. И вообще, нет у церкви в Президиуме друга и защитника лучше тебя.  Девять лет ты у нас «Первый», и все девять лет гнёшь свою осторожную линию. Пожалуй, это единственное, за что тебя и покритиковать-то можно.

Иван Ильич.  Виктор, ты же знаешь, что я – убеждённый атеист. Ты ведь не сомневаешься в моей искренности ? И я искренне считаю, что религию в обществе нужно искоренить. Но искоренить – это ведь как в борьбе с сорняками – нужно удалить именно корни. А здания церквей – это всего лишь «вершки», но не корни религии...  В общем, сегодня ясно одно – у нас нет ни полного понимания проблемы, ни единодушия в том, как её решать.  Давайте вместе ещё раз хорошенько всё обдумаем. Не впопыхах. Привлечём к обсуждению Общественную палату при ЦК, Совет старейшин, творческие общественные организации. А сегодняшнее заседание… Лично я им доволен… и благодарен Вере Францевне – она помогла нами обнажить проблему.

Хабибуллин. Так что, расходимся ?

Иван Ильич.  Да. Заседание окончено.

           

            День пятый. У мемориала.

 

            Раннее летнее утро. Солнце уже взошло. 

            Иван Ильич, Наталья Петровна, их дочь Даша и внук Эрнст едут в автомобиле, просторный  пятиместный пассажирский салон которого отделён от передних кресел стеклянной перегородкой. 

Впереди, кроме шофёра, сидит охранник в штатском. На свободном сидении пассажирского салона стоит корзина, полная алых гвоздик. Перед этим автомобилем едет автомобиль с охраной.

Иван Ильич (вглядываясь в лицо жены)  Наташа, как ты себя чувствуешь ?

Наталья Петровна.  Спасибо, Ваня, ничего. Только совсем не спала в поезде. Как сюда едем – всегда так…  А ты – как из железа. Ведь знаю – тоже не спал.

Иван Ильич.  Ну, ничего ! На обратном пути отоспимся.

Даша. Я в этот раз на официальную часть не останусь. Тут у них в области идут клинические испытания нового препарата. Я договорилась заехать – мне подробно расскажут о результатах. Это на полдня.

Эрнст.  Не люблю я официальные церемонии.  Пионеры, а главное, эти обкомовские люди – чудноватые они какие-то.

Иван Ильич.  Что плохого в том, что вся страна разделит наше горе ?

Эрнст.  Не разделит.  По-настоящему не разделит. Ты, бабушка, я да тётя Даша – вот и все настоящие разделяльщики. Я даже в матери – и то не уверен… А для остальных все эти официальные церемонии – так… пропагандистские мероприятии, не больше.

Иван Ильич. Да ! Мы пропагандируем самоотверженное служение Родине, способность советского человека пойти на подвиг ради своего великого дела, ради светлого будущего !

И я не боюсь говорить эти высокие слова !  Мы хотим, чтобы молодое поколение было похоже на твоего отца, а не на тех людей, которых лечит Дашенька… тётя Даша.

Наталья Петровна. Дед, не заводись. Тем более, подъезжаем уже.

Даша. А я тоже не люблю официальные мероприятия. Не бывает в них искренности. Ни истинной радости, ни истинной скорби – ни-че-го.

            Автомобили останавливаются около мемориала погибшим космонавтам, и все приехавшие выходят. Охранники расходятся по периферии мемориала.

Иван Ильич  (привезшему их шофёру, стоящему возле своего автомобиля).  Товарищ, Вы ведь местный ?

Шофёр. Так точно.  

Иван Ильич. Минут через двадцать отвезёте нас куда-нибудь поблизости – позавтракать, хорошо?

 Шофёр. Тут в трёх километрах есть столовая в совхозе. Она работает по утрам, и кормят там отлично – в какао ложка вертикально стоит !  И сметана тоже…

Иван Ильич  Подойдёт. Посмотрим на вертикальную ложку.

            Семья Серёгиных направляется к обширной площадке, вымощенной светлой плиткой. На ней, поблескивая чёрными полированными боками, возвышается десятиметровая стела.

На бронзовой мемориальной доске золотом написано: «Экипажу космолёта Марс-7, погибшему на этом месте 31-го марта 1999г. Слава и вечная память героям – покорителям космоса !». У подножия стелы лежит небольшой букет цветов.

            На площадке и около неё ещё никого нет. Неподалёку припарковано такси со скучающим внутри него шофёром.   Из стоящего рядом с такси милицейского автомобиля выходит один из двух находившихся в ней милиционеров и подходит к Серёгиным.

Милиционер (козырнув).  Лейтенант Смирнов ! Здравствуйте, товарищи ! (и особо в сторону Ивана Ильича) Здравствуйте, товарищ Серёгин ! (сменив тон на неофициальный)  Товарищи, примите мои соболезнования в вашем горе… Могу я чем-нибудь вам помочь ?

Иван Ильич.  Спасибо, лейтенант. Нам ничего не нужно. А вот в километре отсюда на шоссе я видел двух очень пьяных парней. Они шли в сторону города прямо по проезжей части. Точнее, очень не прямо шли...  Не задавили бы их. Сообщите по рации вашим коллегам. Надо бы их как-то эвакуировать с дороги.

Милиционер.  Будет исполнено !

            Милиционер уходит к своей машине, а Серёгины медленно направляются к стеле. Подойдя к ней, они останавливаются и склоняют головы. Эрнст достаёт из корзины и кладёт к основанию стелы цветы. Постояв в молчании, они обходят стелу и идут к мраморной лестнице, ведущей вниз – на дно глубокой воронки, образовавшейся на месте падения космолёта. Там установлены в линию шесть небольших трёхметровых стел, подобных большой стеле, стоящей наверху. У их оснований лежат цветы.  Возле одной из этих стел в горестных позах стоят пожилые мужчина и женщина. Серёгины спускаются вниз. Заслышав их шаги, мужчина и женщина поднимают головы и поворачиваются к ним.

Иван Ильич.  Борис Михайлович, Мария Анатольевна, здравствуйте. Вы сегодня первые…

            Мужчина и женщина здороваются с каждым из Серёгиных.

            Серёгины обходят все стелы справа налево. Возле каждой из них они кладут цветы и, опустив головы, ненадолго застывают в молчании.

            Наконец, они подходят к самой левой стеле. Золотыми буквами на ней написано: «Командир экипажа космонавт № 423 Герой Советского Союза Серёгин Пётр Иванович, 29 марта 1965г. – 21 апреля 1999г.».  Эрнст достаёт из корзины оставшиеся цветы, Нина Петровна и Даша аккуратно раскладывают их у подножия стелы.

            Нина Петровна достаёт из сумочки небольшую иконку и, нагнувшись, ставит её около стелы. На лице Ивана Ильича появляется удивлённое выражение. Даша и Эрнст словно не замечают иконку.

            Понурив головы, Серёгины молча стоят возле могилы. Наталья Петровна и Даша плачут. В глазах Ивана Ильича застыли слёзы. Эрнст, кажется, тоже готов расплакаться. Губы Натальи Петровны беззвучно шепчут слова молитвы. Несколько раз она крестится.

 

            … Автомобиль с Серёгиными (вместе с сопровождающим автомобилем) отъезжает от мемориала. Некоторое время все молчат.

Наталья Петровна.  Ты извини меня, Ваня.

Иван Ильич. Могла бы заранее сказать, что задумала.

Наталья Петровна.  Могла… Ты ведь стал бы меня отговаривать…  

Иван Ильич.  Не знаю. Что уж теперь… Для тебя это так важно ?

Наталья Петровна.  Очень, Ванечка, очень… Ну как же мне не помолиться за упокой души моего сыночка…

Эрнст. Конечно, удивится народ.  Всё-таки дед у нас – не кто-нибудь.

Даша. Не бойтесь - не простоит долго иконка. Начнут готовиться к церемонии – уберёт кто-нибудь из обкомовских.

Наталья Петровна.  Неужели посмеют ?

Даша.  Мама, ты как с Луны свалилась - без тени сомнения уберут.

Эрнст.  И к гадалке не ходи.

            Иван Ильич, отвернувшись, задумчиво смотрит в окно. Потом поворачивается к жене.

Иван Ильич.  Значит ты, Наташа, теперь верующая… Как же это случилось ? И почему я ничего не знаю ?

Наталья Петровна.  Года полтора, Ваня, как в церковь хожу… В Троицкую, возле поликлиники моей. Да ты её знаешь – неказистая такая, за сквером…. Ну и ничего, что неказистая… А в Бога поверила – так и раньше ещё… Сколько я о Петеньке думала, сколько плакала, сколько снился он мне… Измучилась я, Ваня - сил нет… И понемногу стала я понимать, что душа… есть она, Ваня, есть. И не может, не должна кончаться со смертью… Хотела Библию купить, да где ж её купишь – скачала Новый Завет из сети.  Так и живу…

Иван Ильич.  А я как же ?  Почему не говорила ? Столько лет !

Наталья Петровна.  Ты, Ваня – другой. Крепок ты чересчур. На вид прост, а на деле – горд. Трудно уверовать таким, как ты… А почему не говорила… Может, и не права была. Казалось мне, что пустым будет такой разговор, ненужным.  Только обиделся бы ты, запереживал бы.

Иван Ильич.  Я и обиделся – сейчас.

Наталья Петровна.  Ну, прости меня, Иван, Христа ради…

Даша. (поглаживая и успокаивая отца).  Па, ну что ты ! Ничего же страшного не случилось. Вот ты, вот мама – такая же милая, как и всегда.  И так же вы друг друга любите.  И так же мы с Эрнстом любим вас.  И кому будет плохо, если мама помолится иногда…  Или от этой иконки.

Иван Ильич  (Даше).  Ты сама, что ли верующая ?

Даша.  Скорее да, чем нет.

Иван Ильич (усмехнувшись).  Ну, надо же !  Почти теми же словами высказался недавно Коган на Президиуме. Правда, он сказал наоборот: «Скорее нет, чем да».

Эрнст.  Вот видишь, дед !  Даже в Президиуме у нас не сплошь атеисты !  Чего уж говорить о старушках.

Даша.  Эрник, ты что – бабушка у нас ещё молодая, даже не на пенсии !

Эрнст.  Тем более !

Иван Ильич  (жене).  И всё-таки должна ты была мне всё рассказывать. А то вон как получилось – перед детьми неловко. Столько лет таилась ! Сколько раз мы могли бы уже об этом поговорить.  Глядишь, и переубедил бы я тебя.

Наталья Петровна.  Или я тебя , да ?

Иван Ильич.  Ну, ладно, Наташа. Вернёмся домой, там и поговорим.  Дело важное.

Наталья Петровна.  Будь по-твоему… Только никакое это не дело.

Эрнст.  А вот и столовая !  Приехали.

            Автомобили останавливаются у подъезда аккуратного одноэтажного здания с вывеской «Столовая».

 

            День шестой. Голосование.

 

            Члены Президиума сидят за столом в зале заседаний. На одном конце стола стоит небольшая ваза с широкой горловиной. Входит Иван Ильич и занимает свободное кресло у другого конца стола, на котором поставлен небольшой поднос.

Иван Ильич.  Начнём, товарищи. Напоминаю, что по Уставу, выборы Председателя Президиума производятся двумя тайными голосованиями. Вспомогательное рейтинговое голосование мы уже провели в рабочем порядке через компьютер, и оно определило две наиболее достойные кандидатуры – это товарищи Помыслов и Дежнев. А сегодня с помощью альтернативного голосования мы должны выявить человека, который будет возглавлять партию в ближайшие годы.  «Бразды правления», так сказать, перейдут к нему уже сегодня. Свою программу он должен будет представить на утверждение внеочередного пленума ЦК, который мы созываем две недели. В соответствии с давней традицией и Уставом партии основное голосование проводится традиционно, через шарики-кубики (кивает головой в сторону вазы)… Ну, что же… будем голосовать. Всё как обычно. Поскольку я со своей парой голосов в голосовании не участвую, а вас - девять человек, в урне находится девять шариков и девять кубиков – всего восемнадцать фишек. Каждый из вас вынимает одну фишку. Если среди оставшихся в урне девяти фишек будет больше шариков, победит Помыслов, а если кубиков, то Дежнев. Напоминаю, что поскольку самоотводов эти товарищи не взяли, они обязаны голосовать каждый за себя. Всё понятно ? Сторонники товарища Помыслова вынимают из вазы кубики, а предпочитающие Дежнева – шарики. Вопросов нет ? Тогда начнём.

            Голосование происходит в полном молчании.  По очереди каждый член Президиума вынимает из вазы фишку, (не показывая) кладёт её в свой карман и передвигает вазу к следующему голосующему. Так происходит до тех пор, пока ваза не оказывается напротив сидящего в конце стола Ивана Ильича.

            Иван Ильич переворачивает вазу, вываливает оставшиеся в ней фишки на стоящий перед ним поднос, разделяя рукой шарики от кубиков. Члены Президиума привстают, чтобы лучше разглядеть результат. Видно, что шариков – четыре, а кубиков – пять. Все опускаются в кресла.  Не изменившись в лице, но чуть потерев озадаченно щёку, Иван Ильич встаёт и объявляет результат голосования.

Иван Ильич (торжествено).  С преимуществом в один голос первым секретарём Президиума Центрального Комитета партии избран товарищ Дежнев ! (сменив интонацию) Ну, что же, Марлен, хоть я рекомендовал Помыслова, но поздравляю тебя – волеизъявление Президиума выше моего частного мнения.

            Иван Ильич встаёт и подходит к вставшему Дежневу, и крепко жмёт ему руку.

Иван Ильич. Трудись на благо партии и страны !

Дежнев.  Спасибо, за напутствие, Иван. Служу трудовому народу !

            Члены Президиума его (в том числе и Помыслов) встают и подходят к Дежневу, чтобы поздравить его.

- Поздравляю, Марлен Леонидович !

- Поздравляю, Марлен !

- Ну, Марлен, успехов тебе !

- Не переживай, Марлен Леонидович – справишься !

- Марлен Леонидович, мои поздравления !

- Мои  поздравления !

- Поздравляю ! Большой день для всей партии !

- Поздравляю, Марлен !

Дежнев, радостно улыбаясь, сдержанно отвечает, благодарит за поздравления.  Подошедшему к нему Помыслову он говорит:

Дежнев.   Спасибо, Миша, за добрые слова ! Тебе особенно. Обиды на меня не держишь ?

Помыслов.  Что ты, Марлен ! Президиум решил – значит, всё ! Значит, правильно ! Для меня вообще моё выдвижение стало сюрпризом.

Дежнев.   Всё ж таки видит Иван Ильич в тебе что-то ценное, чего нет у меня.

Помыслов.  Мне кажется, не так уж это важно. Ведь руководство у нас  в партии, в сущности, коллективное.

Дежнев.   Вот и я так думаю.

            Некоторые члены Президиума подходят к Помыслову и ободряют его:

- Не журись, Михаил, не обижайся на товарищей.

- В любом случае, по факту ты второй человек в партии. Цени !.

- И разница-то – всего в один голос.

- Миша, не переживай. …

- Выше голову, Михаил !

Иван Ильич поднимает руку.

Иван Ильич (громко, привлекая внимание).  Товарищи ! … Товарищи, с этой минуты заседанием Президиума руководит Марлен Леонидович … Марлен, что скажешь ?

Дежнев (взволнованно). Товарищи… прошу занять свои места. Ненадолго. Сейчас я хочу сказать вам всего несколько слов.

            Все, кроме Дежнева, рассаживаются.

Дежнев.  Прежде всего, благодарю вас всех, весь… подчёркиваю, весь состав Президиума… за оказанное мне предельно высокое доверие. Постараюсь его оправдать... Понимаю, что голосование это… если бы не отказ Ивана Ильича от участия в нём… результат был бы совсем иной: «шесть-пять» в пользу Михаила Алексеевича. (оборочивается в строну Помыслова)  Уж извини, Михаил… Но случилось то, что случилось…   Понимаю также, что пока, до окончательного утверждения очередным пленумом ЦК я буду работать в должности Председателя как бы временно, как бы на испытательном сроке. Тем более это обязывает меня к энергичной плодотворной работе.  Что касается уважаемого Ивана Ильича, я думаю, что мы все должны от всей души поблагодарить его за ту огромную работу, которую он проделал для партии и народа, а также пожелать ему здоровья и долгих лет жизни. Уверен, что он ещё немало сделает для страны в качестве члена ЦК – самого авторитетного и почётного члена !

            Глядя на Ивана Ильича, Дежнев начинает аплодировать. Все встают и присоединяются к аплодисментам.

Дежнев.  Товарищи, прошу садиться… Давайте решим один важный вопрос… Ни для кого из нас не секрет, что здоровье Ивана Ильича пошаливает, и врачи настоятельно рекомендуют ему сделать операцию на сердце. Операция не опасная, для современной медицины совершенно  рядовая. Так что, я думаю, сегодня мы с вами…как его ближайшие товарищи вправе настоятельно рекомендовать Ивану Ильичу наконец-то заняться своим здоровьем. То есть буквально завтра же лечь в госпиталь на обследование, подготовиться к операции, потом, конечно, поучаствовать в работе Пленума и сразу после пленума ЦК её и сделать. Правильно я говорю, товарищи ? По-моему, тут и голосовать не нужно.

            Члены президиума нестройно поддерживают предложение Дежнева.

- Правильно !

- Нечего тянуть, Иван !

- Соглашайся, Иван Николаевич !

- Давно пора !

- Я поддерживаю предложение !

- Я тоже !

-…

Дежнев.  Слышишь, Иван, что тебе твои товарищи говорят ? Согласен ? Прямо завтра и в госпиталь ? Чего тянуть-то !

Иван Ильич (неуверенно).  Ну, что с вами сделаешь… Считайте, что уговорили. Завтра – так завтра.

Дежнев  (с радостью и облегчением).  Ну, вот и отлично ! Молодец, Иван !  И последнее… по порядку, но не по важности…  Как и полагается… как и напомнил нам Иван Ильич, я должен представить на утверждение Пленума ЦК свою программу работы. Предварительно она должна быть утверждена на Президиуме.  Сегодня же я приступлю к её подготовке и представлю её вам через несколько дней. Не скрою, что наряду с безусловным сохранением преемственности в самых важных моментах… курс партии на ближайшее будущее нуждается в значительной корректировке. Это, в частности, показало и состоявшееся на днях обсуждение доклада Веры Францевны, из которого всем нам нужно сделать верные выводы. У меня всё, товарищи. Расходитесь по отделам. 

 

            День седьмой. Госпиталь. С женой.

 

            Поздний вечер. Больничная палата. Шторы опущены, освещение включено.  Иван Ильич лежит на кровати. Вид у него болезненный. Движения и речь вялые. Рядом с кроватью на стуле сидит Наталья Петровна. Их долгий разговор подходит к концу.

Иван Ильич.  … Давай будём её меж собой Люсей называть. Если, конечно, она не против… не обидится.

Наталья Петровна.  Хватился... Уже, когда звонили они, она сама мне так сказала. Говорит, что в МГУ её только так и звали. Ей самой Люся больше нравится, чем Люси. Тем более, что у неё оказывается, есть осьмушка русской крови.

Иван Ильич.  Эрник не говорил.

Наталья Петровна.  А о чём он вообще говорил… Только когда уехал, всё и узнали.

Иван Ильич.  Так я опять не понял, собираются они жениться или нет ?

Наталья Петровна.  Да ведь как-то неудобно напрямую спрашивать.  Ты сам-то почему не спросишь ? Эрник тебе каждый день звонит.

Иван Ильич.  Ну, ты же знаешь… От него разве добъёшься… А тут в кои-то веки ты Люсей разговаривала – вот бы и спросить.

Наталья Петровна.  Да нет. Неудобно было. Первый разговор.

Иван Ильич.  Да…

Наталья Петровна (глубоко вздохнула).  …

Иван Ильич.  Кстати, сегодня он что-то не звонил… Давай-ка, я ему сам позвоню (протягивает руку к телефону).

Наталья Петровна  (жестом останавливает мужа).  Да ты что ! У них же за полночь уже !

Иван Ильич.  … И то верно. Заболтались мы. Да и не слежу я тут за временем. То сплю, то дремлю. Как-то обессилел я очень… А что ты так поздно приехала ?

Наталья Петровна.  … (после недолгой паузы) Так и быть,  скажу.  Была на совете прихожан… церкви своей, Троицкой. Помнишь, говорила тебе. Её ведь сносить собираются. Как не имеющую художественной и исторической ценности. Строители уже забором её обнесли.  «Строители»…

Вот мы и хотим протестовать.

Иван Ильич.  Вот как… И что сделали ?

Наталья Петровна.  Письмо написали в горсовет. Завтра отнесём.

Иван Ильич.  Не будет вам от него пользы.

Наталья Петровна.  Все очень на меня надеются… что переговорю с тобой.  А я вообще тебе об этом говорить не хотела - вон ты какой…

Иван Ильич.  Да… Неудобно мне за конкретную церковь просить.

Наталья Петровна.  Я понимаю. А сердце-то болит за неё…

Иван Ильич.  Позвоню завтра в Президиум - спрошу, что у них там вообще творится… с этим вопросом.

Наталья Петровна.  Навещают они тебя ?

Иван Ильич.  Дежнев три раза был. Мазур, Хабибуллин, Белькевич, Серова были… Остальные не были… И знаешь, это-то и удивительно – как раз с остальными у меня были более приязненные и тесные отношения, особенно, с Манукяном и Коганом. Да и с Верой.

Наталья Петровна.  Неужели ни разу не прибежала ?  Значит не нужен ты ей стал.

Иван Ильич.  Опять ты за своё… Говорю же тебе в сотый раз – никогда и ничего!

Наталья Петровна.  Сейчас-то конечно. А лет двадцать назад ?

Иван Ильич.  И десять, и двадцать, и тридцать – никогда и ничего!  Только деловые отношения.

И прекрати же этот нелепый разговор… Ну, зачем ты.

Наталья Петровна.  Извини, Ваня. И правда, незачем вспоминать. Пойду я ?

Иван Ильич.  Иди. Поздно уже.

Наталья Петровна.  В коридоре такие молодцы тебя стерегут, знаешь ?

Иван Ильич.  Да ну их ! С ума все посходили… От кого меня охранять… И ребята в охране  другие теперь… Сменили всех.

Наталья Петровна.  Теперь ты не Председатель.

Иван Ильич.  Да… «Вовремя» болезнь обострилась –Только подал заявление – и сразу…  Ну, иди, Наташа – поздно уже.

Наталья Петровна (целует мужа и встаёт).  До свидания, Ваня. Выздоравливай. Спи больше.

Иван Ильич.  До завтра, Ташенька.

            Наталья Петровна выходит из палаты. Иван Ильич нажимает на кнопку – и свет в палате медленно гаснет.

 

День восьмой. Госпиталь. С Манукяном.

 

            Больничная палата Иван Ильича через четыре часа после ухода Натальи Петровны. Освещение выключено.  Тихо.  Иван Ильич спит.  

            Вдруг за опущенными шторами раздаётся тихий металлический звук отпираемого замка – кто-то открывает дверь, выходящую из палаты на длинную лоджию для прогулок, которая опоясывает здание госпиталя. Первым в комнату врывается ветер. Он приподнимает штору, и порыв яркого полнолунного света окатывает палату. Затем штора сдвигается в сторону человеческой рукой.  В проёме двери возникает чёрный силуэт крепко сложенного мужчины. Он неторопливо подходит к кровати. (Далее на протяжении всего эпизода ветер постоянно колышет штору, и освещённость в комнате хаотично и тревожно меняется)

            Мужчина склоняется над кроватью и легонечко похлопывает Ивана Ильича по плечу.

Человек (тихо).  Иван… Иван, просыпайся… Ива-ан…

            Иван Ильич шевелится и произносит что-то нечленораздельное.

Человек (не повышая голоса).  Иван… Просыпайся, дорогой.

Иван Ильич (спросонья, слабым голосом).  Наташа… опять мой сон… Кто здесь ?

Человек.  Это я, Манукян. Только тихо, и свет не включи ненароком.

Иван Ильич  (окончательно проснувшись).  А… Здравствуй, Арам. Почему так таинственно ? И который час ?

Человек (Манукян).  Около часа ночи. А таинственность… вполне уместная ! Сейчас всё расскажу. Кстати, ты как себя чувствуешь-то ?

Иван Ильич.  Прямо сейчас ? Вроде ничего. А вообще-то скверно. Врачи говорят, ещё повезло – очень вовремя лёг в клинику. Как раз случилось обострение.

Манукян .  Хоть одного врача из лечащих раньше знал ?

Иван Ильич.  Нет, все новые.

Манукян (вздохнув).  Н-да… Иван, времени у меня мало. Ты постарайся меня не перебивать. Лежи, как лежишь, и слушай. Все вопросы – потом, а лучше вообще обойтись без них. И потом же будут тебе от меня инструкции.

Иван Ильич.  Запугал ты меня донельзя.

Манукян .  Напрасно, Ваня, улыбаешься. В партии и стране – переворот. (прикрывает ладонью рот Ивану Ильичу, порывающемуся что-то сказать)… Молчи !  Договорились же.  Слушай. В партии – переворот. Марлен собирается утвердить на Пленуме новую Программу партии, не дожидаясь съезда. В Президиуме он сколотил послушное большинство: Мазур, Хабибуллин, Белькевич, Серова плюс сам Марлен – итого, пять голосов. У остальных, у антимарленовской оппозиции – это я, Коган, Гаккель и Помыслов – четыре. Если бы Марлен уже был утверждён в должности на пленуме ЦК, то на Президиуме у него было бы уже два голоса, а у его группы – шесть. Но пока всего лишь пять. И если бы ты был вместе с нами, оппозиция тоже имела бы пять голосов, и Марлен не мог бы протащить ни одного решения. Вот такая арифметика… А ты был бы с нами. Ты и будешь с нами, когда узнаешь, что за Программу придумал Дежнев. По их расчёту, до пленума, а ещё лучше – и после пленума тоже, ты не должен нигде появиться... из-за тяжёлой болезни.  Вот почему ты в больнице, и тебя лечат незнакомые врачи, вот почему у тебя так вовремя ухудшилось здоровье, вот почему никто из нас не имеет к тебе доступа.

Иван Ильич.  Но как же товарищи…

Манукян .  Теперь я всё узнал… по своим каналам. Они сговорились на это втроём: Дежнев, Мазур и Хабибуллин. Серову смогли убедить, Белькевича попросту запугали. Были у него обстоятельства… впрочем, это неважно. Когда ты снял с голосования свои два голоса, они поняли, что другого столь удобного момента у них не будет – сейчас или никогда ! Чёрт бы побрал тебя с твоей деликатностью и прекраснодушием… Извини, Ваня… Группу свою они сколотили буквально за день до голосования по кандидатуре Председателя и были уверены в успехе. Так и вышло… И теперь Марлен – Председатель… и творит вместе со своими подручными всё, что пожелает.

Иван Ильич.  И чего же он хочет ? Какую Программу ?

Манукян .  Фактически, это революция. Или, если хочешь, контр-революция. Слушай… Увеличение численности партии в 10 раз. Особенно призывают вступать в партию молодёжь и особенно рабочих. Заметь, такой призыв называется у этих иуд не как-нибудь, а «Серёгинский» - будто бы такая инициатива исходит лично от тебя. Будто бы, уходя из Президиума, из партии, а скорее всего и из жизни… я не шучу… ты сам, лично это придумал… Не перебивай. Далее, увеличение численности ЦК втрое. В эти дни новые члены ЦК срочно кооптируются по личному выбору Марлена и Мазура. Понятно, что новый состав ЦК никого из членов оппозиции в Президиум не выберет, так что новый Президиум станет игрушкой в руках этой хунты. Кстати, сам Марлен станет как бы над Президиумом и будет именоваться Генеральный секретарь ЦК. Ну, что ещё… Будут  созданы партийные комитеты на всех предприятиях и во всех творческих союзах… с функциями надзора за руководством. В моём ведомстве тоже будут какие-то политические органы, у каждого командира – замполит… тьфу ! Это в армии-то, где единоначалие – основа основ. Слава Богу, отлично воевали без всего этого ! В общем, партия станет государством в государстве – со своими партийными школами, медициной, и даже домами отдыха и магазинами. Меред кунем ! (армянское ругательство)  Кстати, партмаксимум отменяется… как несозвучный духу времени. Что ещё… Стальной информационный занавес от тлетворного влияния запада, поездки за рубеж – только по согласованию с партийными комитетами… Я мог бы продолжить, но ведь ты уже всё понял ?

Иван Ильич.  Нет. Скажи, зачем…

Манукян .  Что «зачем» ?

Иван Ильич.  Зачем им это нужно… Или конкретно Марлену… Честолюбие ? Вряд ли… Он ведь и так уже глава страны.

Манукян .  Им нужна другая страна, другая партия, другое собственное положение в этой новой партии и новой стране...  А может быть, просто хочется поездить  на лимузинах, пожить на виллах… как олигархи. Кто знает… не разглядели мы их.

Иван Ильич.  И в первую очередь… я. (с трудом садится и спускает ноги с кровати). Можешь меня вытащить отсюда ?

Манукян .  Теперь я спрошу - зачем ?

Иван Ильич.  Я должен выступить на пленуме.

Манукян .  Ты, я вижу ничего не понял. Ты не выступишь на пленуме, это абсолютно невозможно, исключено. Отвыступался ты, Иван.  Неужели не понял ? Революция свершилась, революция ! Уже ! В худшем случае, до пленума ты просто не доживёшь. А в лучшем… Не знаю… какая-нибудь строго охраняемая дача. Считай, тюрьма. Для тебя и Наташи.

Иван Ильич.  Тогда зачем ты здесь ?

Манукян .  Слушай, что за таблетками тебя напичкали ? Раньше ты всё схватывал на лету… Я здесь с единственной целью – спасти друга.

Иван Ильич.  И как же ты меня спасёшь ?

Манукян .  Пока не знаю. Надо подумать.

Иван Ильич.  А сюда как попал ? Да ты в белом халате…

Манукян .  Конспирация. В общем, так. Каждый третий день среди охраняющих тебя есть и будут, так скажем, «моя люди» - люди преданные, имеющие совесть. Они работают в конторе  Мазура, но работают на меня, в развед-управлении Генштаба. По линии перекрёстного аудита спецслужб. В наружном оцеплении моих людей нет. И внизу тоже. Только двое на твоём этаже и двое в комнате телеметрии.

Иван Ильич.  Что ещё за телеметрия ?

Манукян .  Условное название. Там сидят операторы аудио- и видео-наблюдения за обстановкой в твоей палате.

Иван Ильич. Так тут и микрофоны и камеры ? 

Манукян .  А ты как думал… Мазур – мужик серьёзный. И дело твоё… очень серьёзное… для них.

Иван Ильич.  Так эти люди… операторы…  сейчас нас слышат и видят ?

Манукян .  Возможно. Но для отчёта записи просто зациклены – будет видно и слышно, как ты спишь втемноте, и всё. Эти люди провели меня сюда и выведут обратно. За меня не беспокойся.

Иван Ильич.  Как же, Арам ? Коган, Помыслов, Вера – не бойцы, не сила. О них Дежневу можно  не особо беспокоиться. Если и нужно им кого-то опасаться, то только тебя.

Манукян .  К сожалению, ты прав… И либо я с этой хунтой как-то сторгуюсь, либо долго не проживу.

Иван Ильич.  Сторгуешься… Ты ведь всегда будешь для них опасен. Во всяком случае, они будут так думать.

Манукян .  Ты, Иван, смотришь в самый корень. Действительно, моя личная проблема – именно в этом.

Иван Ильич.  Но ведь нужно же как-то сопротивляться. Это же вопрос совести.

Манукян .  Пойми…даже таким могучим старикам, как мы с тобой, уже ничего не сделать. Роль личности в истории велика, но мы свои роли уже сыграли… сыграли бездарно, пролопоушили… Занавес уже опущен, и мы стоим за пыльными кулисами. А вот Дежнев и Мазур сыграли свои роли блистательно и сейчас раскланиваются в лучах славы перед зрителями.

Иван Ильич.  А если спектакль ещё не закончен ? Надо обратиться к партии, к народу.

Манукян .  Какими средствами ? И потом, как раз партия охотно поддержала инициативы Дежнева, подавляющим большинством, особенно, в части отмены партмаксимума. А общество… ему уже настолько заморочили голову.  Ты даже не представляешь себе, какая вакханалия сейчас творится на телевидении, в прессе, в инфо-сети. Общество не видит и не увидит подвоха.  Надо признать наше поражение. Оно состоялось.

Иван Ильич.  Но как же можно было его избежать… Как же можно было не доверять своим ближайшим товарищам. Не следить же за ними ! Ведь нельзя же было подсматривать и подслушивать – иначе в кого бы мы превратились, в гестапо ?

Манукян .  А я удивляюсь другому – тому, что партия смогла прожить так долго, следуя столь святым и благодушным принципам.  Видно, всё дело было в лидерах партии.  Был ты, до тебя – Борисов, до него – Милевский… и так далее.  И оказывается, всё держалось на моральном и деловом авторитете этих людей. И заметь, Милевский сделал так, чтобы власть перешла именно Борисову, а Борисов – чтобы именно тебе.  А тебе надо было твёрдо передать власть Помыслову, раз уж ты именно в нём видел будущего лидера партии и страны. А ты, понимаешь (выругался

 по-армянски)… изобразил короля Лира… впал … даже не знаю, во что впал. И всё тут же рухнуло. По твоей вине, Иван. Надо же между друзьями правду говорить… Хотя эта правда стала очевидной только сейчас.  А тогда … когда ты снял с голосования свои два голоса… кто же мог знать, что так получится. Лично я даже умилился …  старый дурак.

Иван Ильич.  Арам, вот что…

Манукян (посмотрев на свои командирские часы со светящимся циферблатом и стрелками).  Извини, Иван. Потом поговорим. Через две-три минуты мне нужно уходить. Сегодня я пришёл, только чтобы рассказать тебе о произошедшем и договориться, как я тебя буду вызволять. Будь готов примерно в это же время через одну ночь. Одежда, обувь есть у тебя ?

Иван Ильич.  Нет, только больничное.

Манукян .  Принесём. Или нет – на переодевание времени не будет. Возьмём «как есть» - в пижаме. У тебя есть ещё одна ?

Иван Ильич (кивает в сторону шкафа).  Несколько – в шкафу.

Манукян .  Наденешь две, для тепла. Главное, никаких таблеток не пей – все в унитаз. Но похитрее, чтобы не заметили. Состояние твоё должно заметно улучшиться, но ты этого не показывай – скрипи по-прежнему. Послезавтра мои люди придут без меня и появятся так же – из лоджии. Запомни – только из лоджии. Эвакуировать тебя и всю группу будем дерзко - вертолётами. Вертолёты будут военные, бронированные – пистолетным и автоматным огнём их не собьёшь. За Наташу и Дашу не беспокойся, они будут в безопасности. Всё. Ухожу. Сможешь задёрнуть за мной штору ?

Иван Ильич  (кивает).  Это смогу…

Манукян .  Ну, прощай.     

            Манукян целует Ивана Ильича, резко поднимается и энергичным шагом идёт к выходу в лоджию.

Иван Ильич.  Спасибо тебе, Арам.  Береги себя.

            Манукян задерживается в дверном проёме, оборачивается, глубоко вздыхает и выходит. Замок защёлкивается.

            Иван Ильич сидит на кровати, упершись локтями в расставленные колени и обхватив голову ладонями. Он тихо шепчет шечет:

Иван Ильич.  Боже мой… Боже мой… Ведь надо же что-то делать… Разум, разум мой – подскажи.  Что делать… Задёрнуть штору…

            Иван Ильич встаёт и нетвёрдой шаркающей походкой подходит к шторе, задёргивает и аккуратно расправляет её (в палате становится заметно темнее). Он поворачивается и делает шаг обратно к кровати. Но его ноги заплетаются и он падает на  пол. Поднявшись, он доходит до кровати и садится на неё в прежней позе.

Иван Ильич.  Ужас… Ужас… Задёрнуть штору – всё что я могу…

 

День восьмой. В кремле.

 

            Кремль. Кабинет Дежнева. Дежнев сидит за столом и разговаривает по телефону.

Дежнев.  Что значит «отказываются» ! … Тебе известна установка партии ?... Письмо в поддержку новой Программы партии должно быть подписано всеми выдающимися деятелями культуры…  Всеми ! Согласно утверждённому списку… Послушай, мне надоел твой детский лепет… Как не можешь !  За тобой великая партия и великая страна ! Не может он. … Прими действенные меры… Какие ? Мне за тебя решать ?... В общем, или ты принимаешь меры к ним, и они подписывают, или я приму меры к тебе, и ты пробкой вылетишь из партии ! И закончишься на этом, понял ! 

            Раздражённо Дежнев бросает трубку на аппарат. Входит Хабибуллин.

Дежнев (кивая в сторону телефона).  Избаловались при Серёгине – сил нет !  Нет, весь аппарат надо менять, весь !

            Дежнев приглашает жестом Хабибуллина сесть в кресло, тот садится.

Хабибуллин  (с улыбкой).  Уж больно ты грозен, Марлен. Конечно, иногда нужно и прикрикнуть, и шкуру спустить.  Но в основном лучше помягче, похитрее.  Аппарат, конечно, обновить придётся. Как твой будущий первый зам – абсолютно согласен. Но  уверяю, кардинального обновления не потребуется. Те, кто поумнее, уже поняли, куда ветер дует, и адекватно перестроились. Скоро дойдёт и до остальных.  И потом, ты же знаешь, в целом партия, да и народ тебя поддерживает. Так стоит ли шуметь ? Побереги, Марлен, нервишки. Твоё здоровье – достояние партии.

Дежнев (усмехнувшись, уже миролюбиво).  Отличная фраза – не забудь вставить её в своё выступление. 

Хабибуллин.  Уже вставлена… в контексте обоснования необходимости спец-больниц и санаториев – завтра принесу тебе текст моего доклада на согласование.

Дежнев. «Согласование»… Серёгина от этого слова передёргивало.

Хабибуллин  Слава Аллаху, времена изменились.

Дежнев. Какой ещё Аллах ! Не заговаривайся, Гай.

Хабибуллин  (с улыбкой).  Шутка !

Дежнев (опять распаляясь и кивая в сторону телефона).  А этого Сергеева … я с ним сейчас говорил… сними на фиг с культ-работы и вообще гони из партии ! Чувствую, не сработаемся мы с ним.

Хабибуллин  Какие проблемы !  Тем более, что и фамилия у него «попахивает».

Дежнев.  «Попахивает» ? (смеётся)  Видишь, даже шутки с трудом понимаю – достала работа.

Хабибуллин  Ничего, после пленума отдохнём… А где же Мазур ?

Дежнев.  Задерживается на десять минут. Звонил. Манукяна ловит.

Хабибуллин  (удивлённо).  Как это – «ловит» ?

Дежнев.  Пропал Манукян. Вчера вечером. Бесследно.

Хабибуллин (обескураженно).  Так он… Манукян…то есть (сглатывает слюну), живой ?  Или Мазур его… того (делает неопределённый жест) ?

Дежнев.  Не болтай глупостей. Говорю же тебе – неизвестно, где сейчас Манукян и чем занимается.

Хабибуллин  (растерянно).  Как же так… Министр обороны пропадать не имеет права. И потом, Мазур же должен был за ним следить.

Дежнев.  Говорю же – упустил его Виктор. А с армией так – Арам отдал приказ, что уходит в отпуск, с возложением своих обязанностей на заместителя. Заметь, вплоть до дня открытия пленума.

Хабибуллин.  А заместитель-то, Михайлов что говорит ?

Дежнев.  Говорит, что знать ничего не знает и, похоже, не врёт.

Хабибуллин.  А армейское развед-управление ?

Дежнев.  Я с Усачёвым сам разговаривал – тоже говорит, что не в курсе. Но что-то я ему не верю.

Хабибуллин.  Не нравится он мне. Хотя говорят, что профессиона-ал – пробы негде ставить.

Дежнев.  Ничего, уберём его. Свято место пусто не бывает. Надо будет хорошенько почистить армию.  Поискать надо будет грехов за Манукяном, да и объявить войну «манукяновщине».

Хабибуллин.  Слушай, Марлен, а может быть, Арам уже где-нибудь в Бразилии, а ? И зовут его дон Педро. Он же неглупый мужик – понял, что возврата к старому не будет, ну и…

Дежнев  (немного мечтательно).  А хорошо бы… Для нас это был бы лучший вариант.  Как это… «нет армян – нет армянского вопроса»… Но что-то не верится, не такой он человек, чтобы чем-нибудь, да не подгадить нам напоследок. Вот только чем…

            Дежнев встаёт, подходит к небольшому столику у стены, берёт из коробки сигару, обрезает,  раскуривает её и садится в стоящее рядом огромное кресло, откинувшись на его спинку.  Хабибуллин, обернувшись, с интересом наблюдает за Дежневым.

Хабибуллин.  Я тут недавно смотрел голливудский фильм, ты с этой сигарой – ну прямо вылитый мафиозный глава профсоюза из этого фильма.

Дежнев.  А на Плеханова, стало быть, не похож… А слабо, Гай, попробовать сигару ? Из уважения к будущему Генеральному секретарю, а ?

Хабибуллин.  Я уж лучше сигарету, лет сорок уже курю только «Герцеговину флор».

            Хабибуллин встаёт, подходит к столику, берёт сигарету, садится в кресло рядом с Дежневым, достаёт зажигалку и закуривает.

Хабибуллин.  … А как госпиталь ? Надёжно охраняется ?

Дежнев.  Мазур божится, что таракан не прошмыгнёт.

Хабибуллин.  Не обсуждали с ним крайний вариант ?

Дежнев.  Кто знает, как пойдут дела. Вдруг и Серёгин для чего-нибудь, да пригодится.  Да и зачем нам приключения перед пленумом ?

Хабибуллин.  Ты уверен, что Серёгин не догадывается ?

Дежнев.  Как ему догадаться ? Наталья его чётко проинструктирована врачами, чтобы не волновать тяжело больного рассказами о происходящем в стране. Да и что она знает… Вокруг Серёгина – исключительно люди Мазура, даже больных изображают.  Я ведь и сам дважды его навещал – не заметно, что до него доходит информация.

Хабибуллин.  А со здоровьем как ?

Дежнев.  Очень сильно сдал – и не узнать.  Врачи своё дело знают… А всё равно, никак не угомонится Иван – расспрашивает, советы даёт.

Хабибуллин.  И какие ?

Дежнев.  К примеру, побольше опираться в работе на тебя – «мотор партии».

Хабибуллин.  Так и сказал, что «мотор» ?

Дежнев.  Буквально.

Хабибуллин.  А что… ты и опираешься.  Серёгин был бы доволен.

Дежнев  (встаёт из кресла).  Как-то ты совсем уж по-злодейски шутишь.

Хабибуллин  (тоже встаёт).  Сентиментальность тебе совершенно не идёт. И не ты ли предложил рассмотреть крайний вариант судьбы Серёгина ?

Дежнев  (после паузы).  Оставим эту тему… Но где же Мазур ?

            Дежнев берёт телефон и собирается звонить.  В этот момент в кабинет энергично входит Мазур.

Мазур.  Прошу извинить за задержку.

Дежнев.  А что стряслось ?

Мазур.  Не то, чтобы совсем ерунда… Небольшой бунт в одном из подразделений моего ведомства.  Не берите в голову.

Хабибуллин.  Мятеж подавлен ?

Мазур.  Да. Зачинщики уже висят на реях.

Дежнев.  Это не связано с Манукяном ?

Мазур.  Никоим образом.

Хабибуллин.  Нашёл Арама ?

Мазур.  Если бы нашёл, обрадовал бы вас порога. Уж больно вы перебздели.

Дежнев.  А ты – нет ?

Мазур.  Не слишком.

Хабибуллин.  Не потому ли, что именно ты его упустил ?

Мазур.  Нет, не поэтому. Арам – вполне вменяемый человек, Кремль он бомбить не будет. А после пленума у нас будет уже другой министр обороны. И Арам знает, что перемены необратимы. Даже если он попытается вставить нам палки в колёса.  Впрочем, он не из любителей сражаться с ветряными мельницами.  Вполне, вполне вменяемый человек.

Хабибуллин.  А зачем нам в колёсах манукяновские палки ?

Мазур.  Очень жаль, что он пропал.  С ним бы можно было договориться.

Дежнев.  И мы бы выполнили потом свои обещания ?

Мазур.  Ну… партия приняла бы решение по этому вопросу.

Хабибуллин.  Ты нам скажи – Манукян жив ? Скажи честно !

Мазур.  Неужели ты думаешь, что я решился бы на это без вашего одобрения ? Зачем же мне всё брать на себя ? Я уж и так…

Дежнев.  Ответ убедительный.

Хабибуллин.  И всё-таки, Виктор, я не понимаю твоего олимпийского спокойствия !

Мазур.  Могу объяснить. Дело в том, что, по большому счёту, мы ничем не рискуем.  Потому что… правда жизни, законы развития общества, наконец, законы человеческой природы – всё на нашей стороне. Каким-то чудом в течение восьмидесяти лет огромная пирамида нашей коммунистической  страны стояла вверх тормашками – острым  концом вниз. И этим остриём была компартия, уникального… так скажем, «серёгинского типа». Центр тяжести страны был намного выше точки её опоры – этой маленькой партии, которая, в сущности, занималась ни чем иным, как эквилибристикой, обеспечивая шаткое равновесие пирамиды: армии, промышленности, культуры, народа, наконец.  И вот – единственная оплошность (я имею ввиду простодушную промашку Серёгина) – и пирамида неудержимо переворачивается, стремясь к своему естественному устойчивому положению:  народ, массы – будут, естественно, внизу, а партия – разумеется, наверху. Соответственно, у каждого индивидуума будет в жизни естественнейшая задача – быть повыше. И все, кто в курсе событий и посмекалистей, понимают, что, в сущности, происходит необратимая нормализация жизни. Именно поэтому… мы ведь практически не встречаем сопротивления. Большинство понимает, что … придётся перестроиться и жить дальше. Не будет сопротивляться и Манукян. Если, конечно, он умный человек. А он умный человек.

Дежнев.  Целая теория… Тебе бы, Виктор, книги писать.

Мазур.  Ещё напишем. Обязательно напишем. Победители всегда переписывают историю.

Дежнев.  Что-то я ещё хотел спросить… Ах, да… Виктор, надеюсь, ближайшие родственники Серёгина у тебя под наблюдением ? 

Мазур.  К сожалению, только жена.  Дочь на днях ушла с «дикой» туристической группой в поход по тайге.  Ещё когда Серёгин был здоров. Там у них пеший переход в семьсот километров с выходом к Красному Яру. А телефонов с собой такие из принципа не берут. Туристы-экстремалисты. Группа возвращается через три дня, и решил я не суетиться, а подождать. Никуда Дарья не денется.  Ну, а сын Серёгина проживает в городе Париже.

Дежнев.  Надо же !  А я и не знал !

Хабибуллин.  Я тоже.

Мазур.  Так ведь он и уехал совсем недавно.

Дежнев.  Да… застеснялся Иван сказать товарищам…(Мазуру)  А ты что молчал ?

Мазур.  Как-то повода не было посплетничать.

Хабибуллин.  О брате Серёгина можно не беспокоиться –  Иван с ним давно прервал все отношения.

Мазур.  Да, они не общаются уже пять лет, с тех пор, как Чука осудили за злоупотребления служебным положением.

Дежнев.  Я думаю, условным сроком он отделался только благодаря Ивану. Конечно, Иван не вмешивался, но судья ж понимал – всё-таки брат Председателя Президиума.

Хабибуллин.  Надо же, как получилось… Ведь до этого у них были исключительно тёплые отношения… Марлен, а ты не помнишь, почему их звали Чук и Гек ?

Дежнев.  … Позабыл.  Когда-то, лет сто назад, Серёгин мне говорил… Однако, заболтались мы !  Смотри, Виктор, чтобы жена и дочь Серёгина были у тебя … как там в «Пятнадцати мгновениях»… «под колпаком» !

Мазур.  Не беспокойся.  Заодно уж проинформирую, что у Манукяна родственников в стране вообще нет. Он ведь эмигрировал в Союз без семьи. Как ты знаешь, детей нет, жена погибла в катастрофе.

Дежнев.  … Тяжёлые были похороны. Арам в тот день не сказал ни слова… И ни слезинки.

Хабибуллин.  Только желваки…

Дежнев.  Да, помню… (стучит указательным пальцем по столу)  Ищи Манукяна, Виктор, ищи !  Найдёшь до пленума ?  

Мазур.  Усилия органов сфокусированы сейчас на этой задаче. Но надо понимать, что и у Манукяна имеется много ресурсов, чтобы остаться вне поля зрения.  До пленума осталось всего несколько дней. В общем, или его найдём мы, или он найдется сам.

Дежнев.  Ну ладно... Давайте обсудим текущие проблемы. По моему перечню их немало – одиннадцать. Прошу к столу.

 

День восьмой. Коган и Гаккель.

 

            Немноголюдная аллея парка.  На скамейке сидит Вера Гаккель. Она прикрывается газетой, делая вид, что читает её.  Из-за поворота показывается Коган.  Он подходит к скамейке и садится рядом.

Коган.  Добрый день, Вера.

Гаккель.  Здравствуй.

Коган.  Чему обязан ?

Гаккель.  Я вызвала тебя, чтобы обсудить происходящее... Я просто не знаю, с кем ещё…

Коган.  А почему в парке ? Для конспирации ?

Гаккель.  Но ведь они  могут следить, подслушивать.

Коган.  Это запросто. Причём, насколько я знаю, подслушивать сейчас умеют с расстояния до полутора километров.  Но должен тебя успокоить – не думаю, что за нами следят.

Гаккель.  Ну как же …

Коган.  Вера, ну сама подумай, чем бывший и, видимо, будущий профессор МГУ Вера Францевна Гаккель может быть опасна таким людям, как Дежнев и Мазур ?  Так же как и полностью погрузившийся в свою научную работу академик Коган. Абсолютно ничем !

Гаккель.  Ты говоришь так спокойно, как будто ничего не случилось.

Коган.  Я вовсе не спокоен. Нормальный человек не может быть спокоен, когда при нём и вокруг него торжествует подлость !  Особенно, когда подлость совершают люди, которых ты считал своими ближайшими товарищами.

Гаккель.  Тогда почему ты не протестуешь, не борешься ?

Коган.  Потому, что после драки кулаками не машут.  А драка закончена.  И самое обидно, что когда она происходила, мы этого не понимали: ни я, ни ты, ни Серёгин.

Гаккель.  Де факто я уже не руковожу своим секретариатом, ты знаешь ? Прислали временно исполняющего.

Коган.  Кого ?

Гаккель.  Некто Федорчук. Я о нём даже не слышала прежде. Работал где-то на Украине.

Коган.  Вот видишь, как замечательно: партия растит на местах и смело выдвигает перспективные кадры на ответственную работу… Ну, а ты ?

Гаккель.  Привожу в порядок все дела, дописываю свои тематические отчёты. Только никому это не нужно. Сотрудники шарахаются от меня, как от зачумлённой.

Коган.  Все ?

Гаккель.  Большинство.

Коган.  Вот эти-то люди и останутся работать в аппарате.  Федорчук – он ведь всё видит. Для того и поставлен.  Совсем не удивлюсь, если он из конторы Мазура… Мой тебе совет, Вера – плюнь на всё и возвращайся в университет. Сегодня-завтра ещё возьмут, потом будет поздно.

Гаккель.  А как тебе живётся ?

Коган.  О !  Как это по-голливудски… «I am fine» !  Не был ни в ЦК, ни в окрестности Президиума с того самого дня, как объявили о скоропостижной болезни Серёгина.  Всё стало абсолютно ясно.  Кстати, я о своём будущем совершенно не беспокоюсь. Буду работать в науке. Их это вполне устроит.

Гаккель.  Я ведь пыталась навестить Серёгина или связаться с ним.

Коган.  Я тоже.

Гаккель.  Не верю я в эту болезнь.

Коган.  Наталья Петровна говорит, что Серёгин, действительно, очень плох.

Гаккель.  Не любит  она меня…

Коган.  Послушай, Вера, оглянись вокруг. Голубое небо, светит солнышко, птички щебечут, детишки играют, хунта, скорее всего, ещё никого не лишила жизни и даже не посадила.  Всё не так уж и плохо !

Гаккель (кивнув в сторону играющих детей).  Сейчас дети играют, а станут взрослыми – и будут жить в тоталитарном государстве, где им останется только мечтать о  той свободе, которую имели их отцы и деды.  И они помянут нас недобрым словом.  В первую очередь, конечно, хунту, но и нас не забудут.

Коган.  Что ж, они будут правы. Но только тогда, в будущем за их несвободу с них будет не меньший спрос, чем с нас сейчас…  А уж сильнее, чем я себя корю, никто меня не осудит.

Гаккель.  Значит, всё ?

Коган.  Значит, всё ! По крайней мере, для меня. Этот акт пьесы закончился. И кто знает, каковы будут следующие…

Гаккель.  Но ты же сам сказал… и про подлость вокруг, и что душа неспокойна.

Коган.  Это ведь моя личная боль.  Всего лишь.  Моей и останется.  

Гаккель.  … Игорь… вот мы… вместе с самим Серёгиным, а ведь он… великий человек… совершили трагическую ошибку.  Но ведь именно ошибку. И именно потому, что доверяли людям, нашим ближайшим товарищам. Ведь это же само по себе хорошо, правильно !  Ведь не злодеи же мы из-за этого, да ?  И ведь всю свою жизнь… мы работали… без устали, честно… на благо партии, народа, страны. И ведь сделали немало. И с этой точки зрения нас трудно упрекнуть. Ведь это так ?

Коган.  Ну, слава Богу, Вера. Наконец-то ты начинаешь рассуждать здраво. Я тебя прошу, не нужно себя казнить, не нужно как-то дёргаться, а нужно просто жить. Ты будешь преподавать, воспитывать студентов, вести научную работу. Ты ещё принесёшь много пользы людям и не отступишь от своих идеалов. И люди будут это видеть и знать. Я думаю, мы оставим по себе добрую память…  Как бы они потом не переписывали историю.

Гаккель.  … Жаль, что у меня нет семьи… Дети, внуки… Было бы легче…

Коган.  Наверное… Хотя… У меня ведь было две семьи, кроме той, что сейчас…

Гаккель.  А как у тебя в семье, то есть в семьях… извини… прореагировали ?

Коган.  Объяснил им всё… примерно так, как в нашем с тобой разговоре.

Гаккель.  Ну и ?

Коган.  А что… Будем жить. Как говорится, главное, чтобы дети не болели.

Гаккель.  Даже для тебя ?

Коган.  И для меня тоже.

Гаккель.  А для меня ?

            Вдруг Коган замечает, что Вера плачет.

Коган.  Ну-у, Вера…так мы не договаривались.  Слёзы на лице красивой женщины – это никудышная конспирация.

Гаккель  (вытирает слёзы платочком и пытается улыбнуться).  Извини… Я сейчас…сейчас.

Коган.  Знаешь что, вставай, Вера. Пойдем, погуляем по парку. Поговорим о том, о  сём.  Ты уже видела «В ожидании Додо» в Вахтанговском ?

Гаккель.  Нет.

Коган.  Обязательно сходи, это потрясающе !

Гаккель.  А кто там играет ?

Коган.  Сейчас всё расскажу, но там дело больше в режиссуре, да и в самой пьесе…

              Они встают, Коган берёт Веру под руку и они медленно уходят в тёмную глубину аллеи.

 

День восьмой. В госпитале.

 

            Солнечный день. Палата Ивана Ильича залита светом и аккуратно прибрана. В ней никого нет. 

            Открывается дверь, и санитар вкатывает из коридора  кресло-каталку с Иваном Ильичом.  Следом входит доктор с небольшой коробочкой в руках.  Санитар помогает Ивану Ильичу перебраться на кровать и лечь поудобнее.  А доктор направляется к холодильнику, достаёт бутылочку с желтоватой микстурой, наполняет ею на четверть небольшоё стакан, что стоящий на прикроватном столике, затем достаёт из коробочки и кладёт на стоящую на этом столике тарелочку две меленькие капсулки

Иван Ильич (санитару).  Спасибо, Гена ! Мне удобно. Всё хорошо..

Доктор.   Ну-с, Иван Ильич, скоро почувствуете, что идёте на поправку. Я посмотрел результаты анализов –  уже есть заметные улучшения. Но всё же приём лекарств надобно продолжить. В прежней дозировке. (кивает в сторону столика)  Вот, оставляю. Вам две капсулки – примите их, как обычно, непосредственно перед обедом. А эту микстурку выпейте, пожалуйста, прямо сейчас.

Иван Ильич.  Доктор, а можно я выпью её чуть позже – ну, хотя бы минут через десять.  Соберусь с силами и выпью – вы же знаете какой вкус у этой гадости !

Доктор.   Что ж, можно и через десять. Вы ведь не забудете ?  Пока что Вы, Иван Ильич, у меня на полном доверии – образцово дисциплинированный пациент.

Иван Ильич.  Не забуду – я ведь заинтересованное лицо, сам хочу поправиться.

Доктор.   Вот и славно !  Как Вы себя чувствуете сейчас ?

Иван Ильич.  Да, кажется, не так уж плохо. Ничего не болит. Только сильная слабость.

Доктор.   Хм-м… «Сильная слабость»… Забавная игра слов…  Должен Вас успокоить. Эта слабость сейчас Вам на пользу. Фактически, это один из признаков начала выздоровления. Вам ничего не нужно ?

Иван Ильич  (с улыбкой).  Распорядитесь,  пусть мне поставят телевизор или инфо-сеть.

Доктор.   Ива-ан Ива-аныч !  Ну вы же знаете, что Вам это строго противопоказано. Вдруг какой-нибудь фильм или какая-нибудь новость Вас разволнуют ?  С Вашим сердцем, в Вашем состоянии это категорически недопустимо ! Вы должны нас понять  !  Какую-нибудь юмористическую книжку – это пожалуйста!

Иван Ильич.  Хорошо, пусть принесут несколько – я выберу. 

Доктор.   Договорились. Минут через пятнадцать будут… Ну, мы с Геной пойдём.  А Вы  отдыхайте. 

            Доктор и санитар выходят из палаты.  Уже в дверях доктор оборачивается и строго говорит Ивану Ильичу:  «Микстура – через десять минут !  Дверь закрывается. Через несколько секунд Иван Ильич сбрасывает одеяло и садится на кровать. Он берёт стаканчик с микстурой и с интересом смотрит через неё на свет. Затем опорожняет стаканчик себе в рот, делая вид, что пьёт. Потом надвигает шлёпанцы медленно идёт в туалет. Закрыв за собой дверь, Иван Ильич выплёвывает микстуру в раковину и смывает водой её следы. Потом он тщательно ополаскивает рот водой и умывает лицо.  Он достаёт бумажное полотенце из специальной пластиковой корзинки и вытирает руки. Затем достаёт второе, чтобы вытереть лицо, вдруг обнаруживает под ними листок бумаги с отпечатанным текстом. Взяв его в руки, он читает.

            Дорогой Иван Ильич ! Вы в опасности ! Я случайно услышал разговор двух врачей – они Вас специально отравили и поддерживают в таком состоянии !!!!! Никакого обострения болезни у Вас нет !  Чтобы понять, как мне действовать, я должен узнать, делается это по приказу сверху или нет. НЕ ПРИНИМАЙТЕ НИКАКИХ ЛЕКАРСТВ !!!  Я могу рассказать кое-кому (надёжным людям) и вместе с ними попытаться вызволить Вас.  Как и когда – пока не знаю. Если Вы согласны опереться на мою (нашу) помощь для побега, поменяйте на ногах левый и правый тапочек, когда Вас повезут на томографию. Письмо  порвите и спустите в унитаз.

            Иван Ильич в задумчивости медленно рвёт письмо на мелкие кусочки, бросает их в унитаз и отрицательно покачивает головой.

 

День девятый.  Побег.

 

            Ночь. Палата Иван Ильича. Темно. Иван Ильич лежит на кровати.  Он встаёт, подходит к двери, выходящей в лоджию, и отодвигает прикрывающую её штору. Полная луна высвечивает его силуэт. Он возвращается, садится на кровати, наливает в стакан из кувшина и выпивает. Раздаётся короткая дробь ударов стекла о стекло.  Даже в полутьме заметно, что он нервничает.

            За дверью появляются контуры человека, раздаётся тихий металлический звук отпираемого дверного замка, человек входит и направляется к встающему Ивану Ильичу.

Человек (тихо).  Иван Ильич, уходим ! Быстро, но не торопимся. Вам надо одеть бронежилет, шлем и эту «люльку». Я помогу. Быстро. Говорю только я.

            С помощью пришедшего человека Иван Ильич надевает бронежилет, шлем и лямки какого-то подвесного устройства («люльки»).

Человек (время от времени).  Не жмёт ? … Не так.  … Здесь надо потуже … Дайте, я … Хорошо… Всё.. (говорит в какое-то переговорное устройство, погромче)  Первый готов ! (снова Ивану Ильичу) Секунд через пятнадцать выходим в лоджию. Увидим там трос с крюком. Я Вас подцеплю, и вертолёт Вас унесёт. Будет жутко, но не опасно. Если не начнут стрелять. Трос длинный, и Вас не много поболтает. Трос втянет Вас в вертолёт за полминуты. Второй вертолёт

Заберёт нашу группу прямо с крыши. Выходим молча.

            Человек и Иван Ильич выходят в лоджию. Сверху становится слышен нарастающий шелестящий звук вертолётного винта, слишком тихий для обычного вертолёта. За перилами лоджии из темноты показывается трос. Человек нашаривает на нём крюк, прикрепляет к нему «люльку» Ивана Ильича, со словом «Тихо!» удивительно легко поднимает Ивана Ильича, ставит его ногами на перила и говорит в переговорное устройство: «Пошёл!». Трос сдёргивает с перил «люльку» Ивана Ильича  и уносит его в темноту.

            Оставшийся в лоджии человек и ещё один такой же, оказавшийся рядом, хватают руками какие-то болтающиеся за перилами тросы, и их тут же поднимают на крышу. Сверху снова становится слышен такой же нарастающий шелестящий звук вертолётного винта, но уже более громкий (этот вертолёт подлетает гораздо ближе и садится на крышу госпиталя). Внезапно все звуки заглушает включённая где-то внизу мощная сирена, в госпитале и вокруг него включаются огни, по сторонам и вверх начинают шарить лучи прожекторов. Однако, шум лопастей вертолёта усиливается, становится также слышен гул его двигателей – вертолёт взмывает с крыши, прожектора тотчас ловят его в перекрестие своих лучей.  С земли и из окон здания раздаются одиночные и автоматные выстрелы.  Пули «цокают» по вертолётной броне, не причиняя ему вреда, и он скрывается в темном небе.

            Высоко над ярко освещённой Москвой летит вертолёт, втягивающий в своё «чрево» Ивана Ильича. Внутри вертолёта двое в военной форме (лейтенант и капитан) стоят около подфюзеляжного люка. Лебёдка, закреплённая на потолке быстро наматывает трос, уходящий через люк в темноту.  Через несколько секунд в люке показывается «люлька» с Иваном Ильичом. Военные быстро высвобождают его, и люк закрывается. Иван Ильич бледен и возбуждён.

Капитан.  Как самочувствие, Иван Ильич ?

Иван Ильич.  … Просто нет слов.

Капитан.  Дайте мне руку.

            Иван Ильич протягивает руку, и капитан на несколько секунд плотно прижимает к его запястью какой-то приборчик, похожий на электронный тестер.  Затем, посмотрев на экран приборчика, капитан говорит.

Иван Ильич.  Пульс и давление высокие, На всякий случай возьмите эту таблетку, но не глотайте, а сосите её – она будет растворяться минут десять. (в гарнитуру переговорного устройства – лётчику)  Валера, включи отопление в салоне, поставь пока тридцать градусов.

            Иван Ильич берёт у капитана таблетку и кладёт её в рот.

Лейтенант.  Иван Ильич, Вам надо переодеться.

Иван Ильич (начиная снимать с себя пижаму).  Они узнают, куда… в каком направлении мы летим ?

Капитан.  Расчёт на то, что они смогут отследить и отследят второй вертолёт.  Он специально наделал там побольше шума и сейчас летит потихонечку в противоположном от нас направлении. (лейтенанту)  Виктор, помоги с одеждой.

            Лейтенант достаёт из пакета одежду и обувь, и через минуту Иван Ильич оказывается облачён в лётный комбинезон.

Иван Ильич.  А почему одежда не гражданская ?

Капитан.  Вам предстоит сегодня ещё два перелета, и так Вы будете менее заметны на военных аэродромах. Кроме того, в комбинезоне Вам будет тепло и удобно.

Иван Ильич.  Долго нам лететь ?

Лейтенант (посмотрев в иллюминатор).  Под нами кольцевая.

Капитан.  Ещё минут пятнадцать.  Как Вы себя чувствуете ?

Иван Ильич.  Кажется, уже немного полегчало – могучая таблетка.

Капитан.  У Вас в нагрудном кармане коробочка с такими таблетками. Но постарайтесь без крайней необходимости их не принимать.

Иван Ильич.  Капитан, водички бы мне, а ?

Капитан.  Сейчас нельзя, только после таблетки. Потерпите ? 

Иван Ильич.  Хорошо.

Капитан.  Вы бы прилегли на лавку, так будет лучше.

Иван Ильич  (ложится)  Вы врач ?

Капитан.  Что Вы, Иван Ильич ! Обыкновенный спецназ.

 

            Ночь. Ярко освещённый аэродром.  В начале взлётной полосы стоит двухместный сверхзвуковой перехватчик. Его двигатели работают на «малом газу», но их рокот заглушает все прочие звуки. Пилот самолёта уже в кабине. Напротив второго места к борту самолёта приставлена лесенка. Возле самолёта стоят два техника.

            Из темного неба показывается вертолёт и садится неподалёку от самолёта. Из вертолёта выходит Иван Ильич в сопровождении капитана. Вертолёт тотчас взлетает и растворяется в ночи.

Иван Ильич в сопровождении капитана подходят к самолёту. Капитан вместе с техниками помогают Ивану Ильичу забраться в самолёт. Затем на верхнюю площадку лестницы залезает один из техников и даёт какие-то инструкции Ивану Ильичу и надевает на него шлем. Потом он спускается и вместе со вторым техником откатывает лесенку в сторону. Фонарь кабины самолёта медленно закрывается.  Лётчик переводит двигатели на взлётный режим и отпускает тормоза. Рёв двигателей становится нестерпимым, из их сопел вырываются ярко-желтые струи раскалённых газов. Самолёт быстро разгоняется, отрывается от взлётной полосы и круто набирает высоту.

 

            Раннее утро. Подводная лодка, дрейфующая в надводном положении в спокойном море.

На наружной палубе – никого. Тишина нарушается нарастающим звуком приближающегося вертолёта (он не похож на тот вертолёт, который забирал Ивана Ильича из госпиталя).  Вертолёт летит очень низко, так что его винт вздымает водяную пыль. Вертолёт зависает над палубой на высоте около метра, и из него выпрыгивает человек. Он помогает выбраться на палубу Ивану Ильичу, одетому в лётный комбинезон.  Открывается дверь надстройки и на палубу выходит морской офицер. Он направляется к высадившимся из вертолёта. «Козырнув» Ивану Ильичу, он что-то кричит на ухо сначала ему, потом – человеку с вертолёта. Человек забирается обратно в вертолёт, и тот улетает. А Иван Ильич идёт вслед за офицером к палубной надстройке.  Пропустив Ивана Ильича вперёд, офицер следом заходит внутрь и закрывает за собой дверь. За кормой подводной лодки вскипают буруны от заработавших винтов, она быстро набирает ход и начинает погружение. И скоро лодка скрывается в морской пучине.

 

День десятый.  К «Острову счастья».

 

            Зал ожидания крупного международного аэропорта.  Иван Ильич сидит в углу зала рядом с человеком лет тридцати и изредка переговаривается с ним. У Ивана Ильича очень утомлённый вид.

            По залу проходят двое мужчин, по виду - бизнесмены.

Первый мужчина (жестом обратив внимание второго на Серёгина).  Mike, pay attention to that old-timer. He is the very spit of  Seryogin.

Второй мужчина. Oh, really !  But this guy is at least ten years older.

Первый мужчина.  This morning I saw newspaper report – original Seryogin is at death's door. They said Kremlin doctors are powerless.

Второй мужчина.  Original Seryogin is dying, but false one will live.  Vicissitudes of fate.

            Объявляется регистрация на рейс до «Острова счастья».  Человек, сидящий рядом с Иваном Ильичом, встаёт и обращается к нему.

Человек.   Иван Ильич, пора. Чем меньше Вы будете находиться в этом зале, тем лучше.

            Иван Ильич тоже встаёт.

Иван Ильич.  Спасибо Вам, Юра… за всё, за бесценную помощь.

Человек.   Ну, что Вы ! Помочь самому Серёгину – это для меня … и честь, и долг.

Иван Ильич.  Эх… Серёгин, Серёгин… Наломал дров… А ведь вы, наверное, не Юра ?

Человек.   Конечно, нет.  Извините, что так…  Полагается. Вы не задерживайтесь, Иван Ильич – идите к столу регистрации.  А я тут понаблюдаю за обстановкой со стороны.  Прощайте !

И будьте осторожны.

Иван Ильич.  Прощайте, «Юра» !

            Они пожимают друг другу руки.  «Юра» уходит энергичным шагом, а Иван Ильич направляется к столу регистрации и подходит к нему одним из первых.

           

            Иван Ильич входит в самолёт – небольшой, региональный, с двумя парами кресел в каждом ряду и одним проходом между ними.  Посмотрев ещё раз на свой посадочный талон, Иван Ильич осторожно пробирается по узкому проходу к своему креслу.  Дойдя до нужного ряда, он изумлённо останавливается – в кресле у иллюминатора он видит улыбающегося Манукяна !

Манукян  (показывая на кресло возле себя).  Садись, Иван ! Не мешайся в проходе !

Иван Ильич.  Арам, ты ?! 

Манукян.  Да вот… решил, что мне с тобой по пути

            Иван Ильич усаживается в кресло.

Иван Ильич.  Но как же… Ты тоже получил вид на жительство… там, на острове ?

Манукян.  Представь себе, приняли и меня.  Не скрою, что со скрипом и только за компанию с тобой.

Иван Ильич.  Ты даже не можешь себе представить, как я рад тебя видеть !

Манукян.  Взаимно, Иван, взаимно !  Как чувствуешь себя ?

Иван Ильич.  Чем дальше от мазуровского госпиталя, тем лучше.  Но неимоверно клонит в сон – Юра сказал, что это последствие приёма «бодрящих таблеток», которые он мне вчера скормил.  И кроме того, я действительно очень устал.

Манукян.  Тогда вот, что – размещайся поудобнее и спи.  После взлёта опущу спинку твоего кресла и укрою тебя пледом. Будешь, как у Христа за пазухой. А наговориться ещё успеем – вся жизнь впереди.

Иван Ильич.  Ах, Арам, Арам… Никогда и ничем не отблагодарить мне тебя.  Друг, спасибо за всё!

Манукян.  Что ты, Иван !  Это я должен тебя благодарить… за пример жизни !  Наверное, теперь мы уже имеем право говорить друг другу такие слова… Я ведь всю жизнь пытался брать с тебя пример, быть похожим… да получалось неважно…  Но не мучай себя – надень-ка вот эту повязку и спи. (Манукян достаёт и протягивает Ивану Ильичу специальную бархатную повязку на глаза)  Лететь почти три часа – неплохо выспишься. Тебе ведь нужно встретиться с Натальей и Дашей в самом бодром и энергичном виде – как никак, новую жизнь начинаете.

            Иван Ильич надевает на глаза повязку и расслабляется.

Иван Ильич (после небольшой паузы).  Арам, не могу не спросить… Что будет с теми, которые нам… то есть мне помогли?

Манукян.  Что будет… В операции было задействовано множество людей. Большинство о тебе  вообще ничего не знало. Для них это были просто учения.  Ну, например, экипаж подлодки.  Что им можёт быть…  Часть тех, кто видел и узнал тебя, просто выполняли приказы старших по команде. Естественно, с них тоже не может быть никакого спроса.  Активные роли сыграли всего семь человек.  Я лично говорил с каждым.  Узнав, что нужно помочь именно тебе, все согласились сразу же. Цени, Иван !. И никто не предал… раз уж ты летишь в этом самолёте. Этим людям придётся скрыться, переменить судьбу… Да… Огромные жертвы...  Но они поступили по совести.  И я горжусь ими… и что в армии есть такие люди.  Я не забуду их никогда.  И ты не забудешь…

Иван Ильич (сняв повязку, повернувшись к Манукяну и посмотрев ему в глаза).  Никогда, Арам, никогда ! Они будут стоять у меня перед глазами всю жизнь.

Манукян (беспокойно потерев себе лоб и прицокнув языком).  Нда-а… Спи, Ваня, отдыхай.

            Иван Ильич снова надел на глаза повязку, вытянулся в кресле и ненадолго затих.

Иван Ильич (после паузы).Арам, а кем ты будешь работать там, на острове ?

Манукян.  Сказали, что рядовым полицейским.

Иван Ильич (очень вяло).  Хорошо... У тебя получится… А я хотел бы – электриком..  И чтобы Наташа и Даша – врачами… По специальности… Вот было бы славно…

Манукян  (тихо).  Да спи ты, неугомонный….

Иван Ильич  (совершенно сонным голосом).  Спокойной ночи…

            Иван Ильич быстро засыпает. В салон входит несколько последних пассажиров – группа крепких спортивных парней. Они занимают места рядом с креслами Манукяна и Ивана Ильича.  Звучит команда пристегнуть ремни.  Манукян пристёгивается и пристёгивает Ивана Ильича.

 

Через два часа, незадолго до начала снижения на посадку.  Иван Иванович спит, укрытый пледом.  Манукян с интересом смотрит в иллюминатор.  По проходу идёт невысокий молодой мужчина с дудкой, какими пользуются на стадионах футбольные болельщики.  Остановившись неподалёку от Манукяна и Ивана Ильича, он несколько раз оглушительно дудит.  Головы пассажиров и стюардесс поворачиваются в его сторону. Некоторые пассажиры привстают в своих креслах. Иван Ильич просыпается, резким движением срывает с глаз повязку и, щурясь на свет, спрашивает.

Иван Ильич.  Что ?  Что такое ?  Посадка ?

            В руке мужчины с дудкой появляется пистолет. В салоне слышен только ровный гул моторов самолёта.  Размахивая пистолетом, мужчина (террорист) начинает кричать.

Террорист.  Attention ! Look out ! Attention !  It’s aircraft takeover !  Don’t not budge !  Remain in the seats !  I am armed with the gun ! You, hostess (мужчина указывает дудкой на ближайшую стюардессу) – run for captain !  Chop-chop ! I’ll not repeat !

            Стюардесса срывается с мест и бежит в кабину пилотов.  Через несколько секунд в салоне появляется командир экипажа. Он останавливается около двери в пилотскую кабину.  Террорист обращается к нему.

Террорист.  OK, cap ! Glad to see You at gun point !  I want to send my demands to the airport !  First !  One million dollar ! (и добавляет с улыбкой)  As usually…  Second ! To refuel aircraft !  Full tanks !

Third ! I ‘ll wait one hour ! Not for a minute more !  In a case of delay I’ll kill one passenger every half-hour !  Please, believe me !  I am very truthful guy ! Then !  Nobody will be released from aircraft here in the airport ! Nobody !  We will take off and fly to my destination together !  That’s all !  Go to Your radio, cap ! (командир возвращается в кабину, террорист кричит ему вслед)  I wish You gentle touchdown !

            Террорист продолжает.

Террорист.  And I address to the passengers again !  Remain in the seats and try not to do any flounce ! For the sake of your safety !  And in the end all of you will be free as a bird with no damage !  There exists the only but sufficient guarantee – your prudence.  Then I ‘ll keep silence and you’ll sit and be calm!

            Террорист уходит в хвостовую часть салона и садится там на откидное сиденье у стенки. Не выпуская из рук пистолета, он внимательно следит за пассажирами и стюардессами.

Иван Ильич.  Вот так приключение ! Что же нам делать, Арам ?

Манукян.  А что мы можем ?

Иван Ильич.  Но нельзя же просто сидеть, сложа руки и выполнять все требования этого подонка?

Манукян.  Почему же нельзя… Можно… Впрочем, если у тебя тоже есть пистолет, дай мне, я его мигом пристрелю.

Иван Ильич.  Как ты можешь шутить… Думаешь, всё обойдётся ?

Манукян.  Хорошо, что у него нет никаких политических требований… освободить кого-нибудь и прочее.  А миллион, я думаю, на острове найдётся – не такие уж большие деньги.

Иван Ильич.  Кстати, а у тебя есть с собой сколько-нибудь денег ? И у моих, там – на острове ? У меня ведь ни копейки.

Манукян.  Имею ровно десять тысяч долларов – нераспакованную банковскую пачку.  А Наталье твоей должны были дать в дорогу какие-то деньги, сколько – не знаю.  Впрочем, на острове деньги почти не нужны.

Иван Ильич.  Как думаешь, там в аэропорту объявят, что у нас террорист ?  Вряд ли.

Манукян.  Вряд ли.  В таких случаях с выдачей информации тянут до последнего. Зачем им преждевременный переполох ?

Иван Ильич.  Слушай, Арам, давай подумаем… надо что-то придумать.  Совершенно не сопротивляться такому насилию – это же просто… мучительно, стыдно.

Манукян.  Но ведь не стал же ты сопротивляться Марлену ?

Иван Ильич  («вспыхнув», тихим страшным голосом).  …Этого я себе никогда не прощу.  Это моя боль на всю оставшуюся жизнь.

Манукян  (с состраданием).  Ваня-джан, дорогой, не кори себя !  Вспомни, в каком ты был состоянии, до чего эти гады тебя довели.  Да и моё мнение, мои слова… когда я говорил, что сопротивляться бессмысленно… видимо, убедили тебя.  Так что видишь, если и есть тут чья вина, то моя…  Но скажу тебе искренне, как другу… чем дальше мы от Родины, тем больше меня гложут сомнения – а был ли я прав ?  И это – моя боль на всю оставшуюся жизнь…  А главная проблема… она ведь вот в чём… Легко было бы начать борьбу, если бы можно было бороться в одиночку. А так… Втягивать в братоубийственную войну других людей, вести их на погибель ?  «Нет!», - сказал я себе. И тебе...  Да и те же люди Мазура… Они ведь наши люди. Они исполняют свой долг. Так, как сами его понимают. Выполняют приказы.  Одним словом, те же солдаты.  У меня нет к ним ненависти. А выбор… его ведь в любом случае каждый должен сделать лично.

Иван Ильич.  А знаешь, Арам, там, в госпитале, уже после твоего ночного  посещения, я ведь получил анонимное письмо с информацией о том, что меня травят, и предложением организовать побег. Это же, наверняка, от одного  из людей Мазура.

Манукян.  Вот видишь… Честные люди есть везде. Ты как-нибудь ответил ?

Иван Ильич.  Нет.

Манукян.  И правильно сделал.

Иван Ильич.  Сегодня это очевидно. А тогда… Это сообщение меня взволновало. Понимаешь, оказалось, что в этом вражеском окружении у меня был друг.  Пусть неизвестный, но друг ! И я почувствовал, что это очень важно для меня !

Манукян.  Понимаю…

Иван Ильич.  И ещё…  Ты сказал: «Вести людей на погибель». Но ведь ты же министр обороны. Как бы ты воевал вообще… в обычной войне ?

Манукян.  … Нет хуже войны гражданской… На любой войне у солдата… у человека могут и должны возникать проблемы морали и совести.  Но на гражданской… эти проблемы совершенно неразрешимы.  А на обычной войне, если враг напал на твою страну…

            В кармане у Манукяна звонит  телефон. Он жестом показывает, что звонок важный, достает аппарат несколько необычного вида и начинает разговор.

            Манукян.  …Ж45Ф9… Да…  Понял… Понял… Понял… Всё.

            Манукян выключает и убирает телефон.

Иван Ильич.  Вот так телефон у тебя – даже здесь берёт.

Манукян.  Это спец-связь.  Плохие новости.  Первое, этот террорист – сотрудник Мазура.  Второе, им нужен ты, живой или мёртвый, но лучше живой. Так уж они решили.  Третье, о том, что я буду рядом с тобой, они не знали, и на мой счёт у него не должно быть никаких инструкций.

Иван Ильич.  … То-то его английский показался мне каким-то странным… В который уже раз спрошу тебя сегодня – и что нам делать, Арам ? У тебя есть идеи ?

Манукян.  Пока идея проста – не суетиться и хорошенько обдумать ситуацию и её возможные последствия.  Какое-то время на это у нас есть.

Иван Ильич.  Но  ведь он же опасен !  Он же может убить кого-нибудь !  Пусть не мы, но кто-то другой из пассажиров может оказать сопротивление. Или, не дай Бог, лётчики ! Ведь тогда погибнут все !  Как только Мазур решился на такое !  И ведь именно я буду всему виной.

            Динамики разносят по салону голос командира экипажа.

Командир экипажа.  Quiet, please !  Captain is speaking !  I invite truthful guy with big gun into the cockpit ! Tower is ready to start conversation !

            Террорист направляется из хвоста самолёта в кабину экипажа.  Когда он проходит мимо Ивана Ильича, тот  внезапно хватает обеими руками запястье руки террориста, держащей пистолет, пытаясь всем весом своего тела прижать руку с пистолетом к полу. Террорист ловко выворачивается, перехватывает пистолет в другую руку и стреляет сверху в Ивана Ильича. Но в этот момент огромный кулак Манукяна со страшной силой бьёт террориста в ухо. Пистолет вылетает из его руки. Манукян, а следом и сидящие рядом молодые люди наваливаются на террориста…

 

День десятый.  На острове.

 

            Залитый солнцем небольшой аэропорт. Пальмы.  Над маленьким зданием аэровокзала развивается флаг – жёлтая подводная лодка на синем фоне. 

            Рядом с бетонированной площадкой для стоянки самолётов за невысоким забором под навесом столпились встречающие.  Наталья Петровна и Даша с цветами в руках, переговариваясь, стоят в первом ряду.  Неподалёку от забора на площадке стоит метео-мачта с конусом и анемометром для определения направления и скорости ветра (на верху) и с репродуктором  (установленным пониже).

Даша.  … Что-то не видно островного начальства.

Наталья Петровна.  Нет – и не надо. Скорей бы только отца увидеть.

Даша.  Но ведь Жан-Пьер сказал, что Совет Острова выйдет встречать папу в полном составе. Помнишь: «…это важное событие для нас», «….большая честь»  и прочее ?

Наталья Петровна.  Наверное, они просто сидят в здании – там же кондиционеры.

            Некоторые встречающие замечают в небе снижающийся самолёт, оживляются и показывают на него руками.  Даша тоже замечает самолёт.

Даша.  Мама, смотри – вон самолёт ! Уже совсем близко !

Наталья Петровна.  Где ?  Где он ? Не вижу !

Даша.  Да вот же – прямо над тем холмом !

            Из висящего на метео-мачте репродуктора громко грянул гимн Острова Счастья – «All You Need Is Love».  Из здания аэровокзала вразброд выходит группа официальных лиц – мужчины, хоть и в шортах, но в белых рубашках и при галстуках.  Некоторые торопливо допивают на ходу кофе или сок и бросают пластиковые стаканчики в урны.  Один из мужчин деловито просматривает листки бумаги с заготовленной речью.  Вместе со взрослыми из аэровокзала выходит десяток разномастных детей с букетами цветов.

            Все вышедшие из аэровокзала направляются прямиком на бетонную площадку для стоянки самолётов,  от толпы встречающих их отделяет забор.

            В это время самолёт мягко приземляется – под радостные крики и аплодисменты встречающих. 

            Официальные лица острова пытаются выстроить детей в шеренгу и поправильнее встать сами.

            Внезапно из двери аэровокзала выскакивает человек. Он подбегает к официальным лицам и о чём-то взволнованно им говорит.  Лица руководителей острова мрачнеют, они становятся в кружок и что-то обсуждают.

            Со включённой мигалкой и сиреной на площадку быстро въезжает микроавтобус полиции. Он останавливается, и из него выходят несколько полицейских в форме.

Даша.  Мам, смотри – полиция. Уж не за папой ли…

Наталья Петровна.  Что ты, Даша ! Видишь же – его встречает всё руководство !  С цветами !

Даша.  Смотри, как они все переполошились !

Наталья Петровна.  Господи !  Не случилось бы чего !

Даша.  Но ведь не может быть, чтобы нас обманывали ! Вспомни разговор с Жан-Жаком. Ну, зачем им арестовывать отца ?  Могли бы просто не пустить, не пригласить.

Наталья Петровна.  Вдруг какие-нибудь международные обязательства… Не дай Бог, арестуют, чтобы выдать Марлену !

Даша  (громко, но неуверенно).  Мама ! Ну что ты ! Зачем им мараться об это !  И посмотри, как они сами взволнованы и даже напуганы… Что же мы здесь стоим-то !  Можно же просто спросить у Жан-Пьера !  Пойдём, мама !  Пойдём !

            Даша тянет мать за руку в сторону калитки в заборе, охраняемой сотрудницей аэропорта.  Женщины начинают пробираться сквозь толпу.

            К этому моменту самолёт уже свернул со взлётно-посадочной полосы на рулёжную дорожку, подъехал довольно близко к забору, остановился у метео-мачты и заглушил двигатели.  К нему подъезжает мото-трап, и полицейские сразу же взбегают по нему. Дверь самолёта открывается, и они исчезают в тёмном дверном проёме А уже через несколько секунд они выводят из самолёта человека в наручниках (это террорист).  Лицо его покрыто синяками, и он как-то странно поводит головой из стороны в сторону.

Даша.  Фу-у ! Гора с плеч ! Видишь - просто поймали бандита…

            Наталья Петровна молча крестится. Женщина замерли в тревожном ожидании.

            По трапу один за одним спускаются пассажиры и гуськом направляются в здание аэровокзала на паспортный контроль и досмотр.  Встречающие узнают своих, радостно им кричат и жестикулируют.  Но пассажиры отвечают очень скупо и вид у них совсем не весёлый.  Их настроение передаётся встречающим, и издаваемый ими гул затихает. Мало по малу толпа встречающих редеет – люди идут в аэровокзал, чтобы уже там встретиться со своими после досмотра.  И вот уже от всей толпы встречающих остаются только Наталья Петровна и Даша.

Стоявшая возле калитки служащая аэропорта тоже направляется к аэровокзалу.

            Наконец выходит последний пассажир, и трап опустел. Женщины встревоженно переглядываются. И самолёта выходят стюардессы и, спустившись, подходят к группе официальных лиц, и вступают с ними в разговор. Получив чью-то команду, дети уходят со стоянки с опущенными букетами в руках.

            Лица Натальи Петровны и Даши окаменели.

            Бесшумно (на фоне звучащёй музыки) подъезжает микроавтобус  AMBULANCE, и из него выходят врач и санитары.  Увидев их, Наталья Петровна в отчаянной надежде вскрикнула: «Он жив !!!» и устремилась через калитку к самолёту. Не заметив ступеньки у забора, Наталья Петровна спотыкается и падает.  Её цветы разлетаются вокруг, ветер тащит их в сторону. Даша бросает на землю свой букет и помогает матери встать. Они проходят через калитку и, обнявшись, идут к самолёту. У Натальи Петровны колено окровавлено, она прихрамывает.  Люди, оставшихся на стоянке самолёта, быстро подходят к женщинам, чтобы помочь им. Руководители острова что-то говорят Наталье Петровне и Даше, но те их не слышат и не понимают.  Все вместе они подходят к трапу и мачте с репродуктором (чем ближе они подходят, тем громче звучит для них музыка).

            На трап выходит Манукян. Наталья Петровна замечает его первой и,  кричит ему сквозь музыку..

Наталья Петровна.  Арам ! Арам !  Что с ним ! Где он !

            Манукян оглядывается на этот крик. Он узнал Наталью Петровну и стоящую рядом Дашу, но едва кивнул им. И тут же ему пришлось посторониться и прижаться к перилам верхней площадки трапа – лётчики выносят носилки с телом Ивана Ильича, спускают их вниз и ставят на землю.  Манукян спускается следом.

            Лётчики выпрямляются и снимают свои фуражки. Другие мужчины тоже снимают свои широкополые шляпы и бейсболки. В этот момент кто-то в аэровокзале выключает зацикленную до этого песню «All You Need Is Love».  Становится абсолютно тихо.  Ноги Натальи Петровны подкашиваются, и она, поддерживаемая Дашей, опускается на землю. Встав на колени, она падает телом на грудь Ивана Ильича.  Её сотрясают беззвучные рыдания…

 

            В квартире Ивана Ильича идёт обыск.  В прихожей, в гостиной, в кабинете, на кухне… В спальне кровать отодвинута от стены, матрас не ней перевёрнут, на полу в беспорядке валяются вещи, выброшенные из шкафа.  Человек в штатском одну за другой снимает со стены фотографии и осматривает их с тыльной стороны, после чего небрежно бросает на пол. У тех из них, что падают на паркет, разбиваются стёкла.  Доходит черёд и до фотографии мальчика (Ивана Ильича), стоящего и поющего на табурете. Она тоже ничем не заинтересовала человека, и он бросает её на пол вслед за другими. Фотография падает на одежду и остаётся целой.

            Крупный план фотографии. Вдруг она «оживает» - сфотографированный мальчик поёт, выводя тонким голоском слова своей любимой песни о своей любимой стране: : «И где бы ты ни был, всегда над тобой Московское небо с Кремлёвской звездой! Поедешь на  север, поедешь на юг – везде тебя встретит товарищ и друг! Москва моя, ты всем близка! Будь смелым и честным в работе своей, и всюду ты встретишь друзей! …»

            Вдруг, заглушив голос мальчика, песню подхватывает хор суровых мужских голосов. Постепенно песня становится всё более и более похожей на военный марш.

            Мальчик умолкает.  Крупный план его розовощёкого лица. Постепенно оно трансформируется в серое мёртвое лицо Ивана Ильича.

            А хор продолжает петь свой марш…  Последняя фраза многократно повторяется и  песня затихает:

«везде тебя встретит товарищ и друг»,

«везде тебя встретит товарищ и друг»,

«везде тебя встретит товарищ и друг»,

«везде тебя встретит товарищ и друг»,

«везде тебя встретит товарищ и друг»,

…………………………………….

……………………………….

 

К О Н Е Ц   Ф И Л Ь М А

 

Другие произведения автора:

Апостериориум (пьеса)

Вот и Всё (сценарий)

Развод по-русски (сценарий)