ПИСЬМА ИЗ МОСКВЫ Часть1.

Слева: Поэт и прозаик Николай Иванович Колоколов (1897 - 1933) ,
в 1914 году Николай Колоколов снимал комнату вместе с Есениным в Москве.
Автор романа «Кровь и мед», книга рассказов «Шкура ласковая» (1929).

И. В. Синохина, Т. А. Гайдамак

ПИСЬМА ИЗ МОСКВЫ
(ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ СТОЛИЦЫ ГЛАЗАМИ ВЧЕРАШНЕГО ПРОВИНЦИАЛА)

Николай Иванович Колоколов (1897-1933) - один из многих талантов,
погубленных эпохой 30-х годов. Книги его ни разу после смерти не переизда-
вались, хотя А. М. Горький неоднократно писал о нем в письмах современни-
кам как об авторе "поистине новой книги, написанной крупным художником,
который знает всю "правду" и знает величайшую правду, которая рождается,
чтоб утопить все рожденное до нее. В его книге все верно, и это признак под-
линного искусства".1
К Москве Н. И. Колоколов всегда чувствовал себя "словно примагни-
ченным", начиная с 1914 года, когда вместе с Есениным учился в университете
А. Л. Шанявского.2 Общение с поэтами есенинского круга после возвращения с
фронта в 1918 г., посещение московских театров в качестве зрителя и драма-
турга - все это побуждало к частым поездкам из Владимирской губернии в
столицу, чтобы не чувствовать свою отъединенность от центра.
С Д. Н. Семеновским (1894-1960), поэтом, росшим под горьковским
крылом, Колоколова связывают годы учебы во Владимирской духовной семи-
нарии и работа в редакции Иваново-Вознесенской газеты "Рабочий край" с
1923 по 1926 гг.
Высоко ценя талант и работоспособность писателя, А. М. Горький при-
глашает его для работы в редакцию ж-ла "Наши достижения", где начались
лучшие очерки о жизни советского народа.
Письма Н. И. Колоколова, присылаемые Л. Н. Семеновскому из Москвы
после окончательного переезда в 1928 г., заметно отличаются от посланий
1918-1924 гг.3 На смену радостной вере в то, что юность поэта совпала с моло-
достью века, приходит трезвая мудрость человека, не приживающегося на чу-
жой ему почве литературного единомыслия, в условиях набирающего силу
процесса усреднения уровня писательского творчества, упростившегося до це-
ховщины.
Серьезно озабоченный судьбами русской литературы, Колоколов стал
постоянным оппонентом горьковских идей 30-х гг.4 Не купился он на высокую
оценку Горьким своего романа "Мед и кровь", пошел против течения, когда
всюду создавались комиссии по чествованию "гордости страны, украшения че-
ловечества, занимающего самые славные высоты". Тронного величия Колоко-
лов не терпел ни в ком.
Своими впечатлениями о литературных нравах, о встречах с Горьким
Колоколов делится в одиннадцати письмах, которые частично цитировались в
работах Куприяновского П. В., Агеева А. Л., Переверзева О. К.
Опубликованные полностью, некоторые из этих писем в условиях пере-
осмысления истории русской литературы 20-30-х гг. и переоценки места в ней
отдельных писателей дают возможность ощутить изнутри, а не через внешние
фактические проявления, перемену психологического состояния художника,
сгущение литературных сумерек, перемену состава воздуха эпохи. В письмах
1928-1933 гг. обнажается трагическое положение поэта, вынужденного
адаптироваться в условиях, неблагоприятных для творчества.
"Слишком большой расход сердца" ушел у Н. И. Колоколова на преодо-
ление "лиризма безысходности", и сердце это остановилось 26 декабря 1933 г.
В декабре 1933 г. по клеветническому доносу Ивановским ГПУ арестован
Д. Н. Семеновский. Спасло его лишь вмешательство А. М. Горького.


9 июня (27 мая) 1918 года,
с. Выползова - Слободка
Дорогой Митя, большое спасибо, что наконец-то ты нарушил свое мол-
чание - прислал о себе весть. Писал - писал я тебе и уже отчаялся было полу-
чить ответ, и вот - сегодня приносят мне твою открытку. Очень рад, что с то-
бой не случилось ничего неприятного (я боялся этого) и что у тебя много но-
вых вещей. Но почему ты не прислал мне ни одного стихотворения?
Я недавно из Москвы, куда ездил на неделю. Был на собрании млечепу-
тинцев, состоявшемся на квартире Овагемова - помнишь его? Он живет ши-
карно, помещается в поншинском особняке. Квартира роскошная, масса мягкой
мебели, три или четыре богатых зеркала, чюдесная люстра и электрические
лампы. Объясняется все это тем, что он служит в московском городском
управлении. Кажется, Овагемов намерен издать книгу стихотворений "Шедев-
ры культуры". Он здорово шагнул вперед, многие из его вещей положительно
чудесны.
На собрании присутствовали сестры Чириковы, Решетов, Чернышев-
художник, Ильина, Осипова, Малахов, Рубин и еще какой-то субъект, фамилия
которого мне не известна. Особенно интересного ничего не было. Я уже сооб-
щал тебе, что там намерены осенью выпустить альманах "Млечный путь". Если
желаешь, пошли Чернышеву стихотворений, можно пять-шесть. Я буду там
участвовать. Вот тебе список стихотворных сборников, изданных "Млечным
путем": 1) Н. Ливкин - "Инок". 2) С. Спассский - "Как меч"... 3) К. Маригодов
- "Проселок"... 4) А. Решетов - "Керосиновые лампы"... Мне кажется, что
кружок "Млечного пути"5 обещает быть порядочно интересным.
Вот новости о наших общих знакомых: И. Беляев сошел с ума. Предте-
ченский и Богородский намерены издавать в Нижнем журнал искусства, коим
надеются утереть нос столицам. Я на днях перечитал два рассказа Предтечен-
ского и решил, что он талантлив. Есенин подвизается, кажется в "Знамени тру-
да". Если не ошибаюсь, именно там появился его вопль "Господи, отелись!" и
обещание "раскорячить ноги до Египта" или что-то в этом роде... Забавно и
очень грустно. Вот что могут сделать в год-два безответственные заявления
людей, коих мы в простоте сердечной именуем критиками. Кажется, Есенин
начинает подражать Маяковскому. Нелепый опыт! Я по-своему ценю Маяков-
ского, этого поэта-лешего, вносящего живописный хаос в парнасские сады, но
видеть Есенина в роли его подражателя мне не хотелось бы. Впрочем, я все же
надеюсь, что когда-нибудь Есенин вынырнет из того омута литературной де-
шевки, в который упал.
Ты пишешь, что намерен издать сборник. Какой? Будут ли в нем одни
стихотворения, или стихотворения и проза? Если ничего не имеешь против
моего участия в сборнике - напиши, можно ли тебе прислать прозу страниц в
16 (формата "Отеч. записок") и что вообще желаешь получить. Какова судьба
"Пересмешника"6 ? Пришли мне для ознакомления, если это тебя не особенно
затруднит, два-три номера "Рабочего края". Пишешь ли прозу, переписываешь-
ся ли с Горьким?
Я по-прежнему нигде не служу. Живу сейчас у отца и, кроме двух поез-
док в Москву (после Святок и после Пасхи), ничем не нарушил ровного тече-
ния своего деревенского жития. Написал больше половины повести на тему,
выдвинутую войной и революцией ("Прапорщик Костя"). В юне надеюсь за-
кончить ее и приняться за новую. Есть несколько рассказов. Когда все это бу-
дет напечатано - Бог весть! В августе или сентябре, если буду человеком столь
же независимым от службы, как сейчас, переберусь, вероятно, на жительство в
Москву. (Впрочем, в настоящее время даже на две недели вперед загадывать
трудно.) Сильно тоскую по театру. Во время последней поездки в Москву ви-
дел у Незлобина7 пьесу К. Р. "Царь Иудейский".8 Постановка, в смысле декора-
тивном, недурна, но игра ниже пьесы. Кстати, я сам, вероятно, скоро приступ-
лю к писанию комедии, тема которой гвоздем стоит в моей голове уже года
два.
Что читаешь? Я приобрел и прочел второй том рассказов
Н. Никандрова9 "Лес". Это очень интересный писатель. По-моему, из беллет-
ристов, выступивших в последние годы, наиболее интересными являются: Тре-
нев, Замятин, Никандров, Лидин10 Окулов11 и Надежда Бромлей. Из поэтов -
Маяковский, Венгров12 и, пожалуй, Чурилин13.. Особняком стоит поэт Семе-
новский, праздник которого, несомненно, в близком будущем. Эх и обрадовал-
ся бы я твоему сборнику! Но, за неимением такового, шли мне свои новые сти-
хи в письмах.
Я тоже время от времени возвращаюсь к писанию стихотворений. Вот
образцы их. Читай и критикуй.

1
На мшистой кочке - кукушкин лен.
На травах дремлют узлы теней.
Грибы кустятся у темных пней.
В цветочной пене - овражный склон.
В глубинах леса пьянит смола.
Туманны мысли, как сказки птиц...
Мелькают взоры волшебных лиц
И жаль, что детства пора прошла.

2
Зимний день жемчужно - сед,
Заткан инеем звенящим.
Бродят шорохи по чащам,
Где запутан лисий след.
Голубой чешуйчат наст.
Весела моя прогулка!
Сердца стук могуч и част,
Кровь кипит певуче-гулко.
Брат любимый - каждый куст.
Улыбаюсь елям цепким.
Погружусь в морозный хруст
И, как холод, стану крепким!
Ах, забыть бы жизнь людей,
Обернуться зверем белым,
Закружиться средь ветвей
По путям оцепенелым!

3
Молоко жемчужное тумана
Затопило луг и перелески.
Бледных звезд мерцают занавески -
И трепещут тени непрестанно.
Тишь дробят серебряно сверчки.
Ветерки пугливы и легки.
В молоке жемчужного тумана.
Засверкал вдали костер ночного,
Проступили конские копыта.
Отчего я в поле вышел снова
И прохладе грудь моя открыта?
Или стены комнаты тесны
И в просторах сердца вновь властны
Звезды, тени, луг, костер ночного?
Я счастливый, я покорный пленник
Чарованья вечного природы.
Вдаль бегут, как ласковые тени,
Как узоры струй минутных - годы.
Предо мною - в город дальний путь.
Но цепей любовных разомкнуть
Не могу, природы светлый пленник.

Стихотворения эти не новые, но тебе они, кажется, еще не знакомы. От-
зовись о них откровенно.
Пиши как можно скорей и больше. Надеюсь, после столь длительного
молчания ты не ограничишься открыткой. Привет, при случае, Якову Евдоки-
мовичу.14 Обнимаю тебя крепко и желаю тебе всего светлого.
Твой Ник. Колоколов.


3 октября 1921 г.
г. Переславль-Залесский
Дорогой Митя, ау! Пишу тебе наудачу в "Рабочий край". Если ты там -
откликнись. Как живешь? Что пишешь? Где и что печатаешь, а главное - как
твое самочувствие? Я в Переславле служу на положении красноармейца, под-
жидающего демобилизации. Заведую местным горнизонным Клубом. Написал
пьесу, в ближайшем будущем посылаю ее в Москодрам. Пьеса трижды шла в
местном театре. Пишу немного беллетристики и стихотворений.
Третьего дня женился (советским браком, разумеется). Процедура бра-
косочетания заняла минут сорок, что очень понравилось мне в сравнении с
традиционной тратой на этот обряд двух и даже трех дней, жена также доволь-
на простотой безвенечного венчания.
Ездил недавно в Москву, видел Есенина. Он тонет в цинизме, за него
больно. В общем, он очень талантливый парнюга. Посылаю тебе тройку стихо-
творений. Если понравятся - тисни в "Рабочем крае". Буду признателен, если
устроишь мне высылку этой газеты. Там, вероятно, время от времени я встре-
чал бы твоих детей и детишек.
Где Яков Евдокимович? Привет ему. О Бессонове ничего не знаю.
Очень хотелось бы повидать тебя, мой дорогой, славный Митя. С тобой
так много связано моего хорошего, незабываемого. Будем надеяться на встре-
чу, а пока - пиши. Пиши обязательно и пришли что-нибудь из последних своих
вещей. Адрес мой:
г. Переславль-Залесский, Влад. губ. Казаковская ул., д. № 4, (Богослов-
ской).
Переписываешься ли или видишься ли с Горьким? Он, кажется, редак-
тирует какой-то журнал ЛитоНаркомпроса, в 1-м номере которого, будто бы,
помещена какая-то моя вещица.
Обнимаю тебя крепко, от души желаю всего светлого и жду писульки.
Твой Ник. Колоколов.


14 мая 1924 года
Москва.
Родные, милые мои Варя и Митя! Как здоровы? Простите, что не писал
долго - попал в переделки, о которых - при встрече. Варя была права, когда
советовала мне из Иванова ехать прямо в Рудники. Впрочем, впадать в раская-
ние я не склонен, сейчас все очень хорошо, выезжаю к сестре сегодня.
Как у вас, славные, хорошие? Варенька - как? Скоро ли буду кумом
Варвары Ивановны? По-приезде к сестре я, разумеется, всем напишу, но хоть
тройку строк шлите мне теперь же по адресу: с.Турьинские Рудники, Екате-
ринбургской губ. Верхотурского у. - мне. Думаю о вас каждый день и каждый
день думал, сжился с вами, но последние недели жил в каком-то угрожающем
отрыве от весленной. Это - кончилось, об этом - после, сейчас я - третий день
- в Москве: заехал за деньгами в Госиздат (из Иванова я заехал сюда всего на
несколько часов). Заботы деревенские - уже позади. Тянет меня к сестре и - не
меньше, пожалуй, к вам. В Рудниках пробуду, надо полагать, недолго, и к ию-
лю, или раньше чуточку, буду в Москве. Чувствую себя очень бодро и трудо-
способно последние дни, закончил - вчера и третьего дня - "Меховую куртку"
- урывками, и урывком же начал новый рассказ. А в деревне набросал только
несколько газетных очерков.
Вам - спасибо из спасиб - за все. Чувствую себя я сейчас хорошо и
прочно, и единственная моя настоящая забота - о том, как у вас.
Пишите же!
Литературной публики здесь за этот приезд почти не видел: только
Мандельштам да Соболь15 промелькнули. Литературные дела (не самое писа-
тельство, а именно дела) - после поездки на Урал. В Госиздате сейчас печата-
ются две мои книжки (детские) из ранее сданных: "Дупло" и "Дегтярный дух".
Выйдут в начале лета. Да, вот еще удивительное открытие: стихи мои "Земля и
тело" - разошлись уже больше, чем 60 % - несмотря на неприглядность облож-
ки и несомненно высокую для такой брошюрки цену. К осени, смотришь,
книжку распродадут совсем. Есть еще поэзолюбы на земле русской, храни их
Луначарский! Плоховато только, что Госиздат проценты с номинала уплатил
мне сейчас лишь за экземпляры, проданные к ... 1 января 1924 года! Не торо-
пятся. Ну, да ладно: дорога на Урал оплачена. (Деньги, вывезенные мною из
Иванова, истаяли во благовремении). Больше пока о себе написать нечего:
дальнейшее последует из Рудников.
Теперь опять прошу вас черкнуть мне как можно скорей (хотя бы бук-
вально тройку строк) о себе, о здоровье своем, о делах своих. Если Варе сейчас
окончательно не до пера - ты, Митя, выручи. А уж о появлении на свет моего
нового родственника сообщите крестному без замедления.
Привет сердечный Варваре Ивановне,16 о. Николаю17 Шуре, Екатерине
Николаевне, Вале и Вите.18 И еще привет Варваре Ивановне - дополнитель-
ный. Целуйте за меня Люсю. Поклон от дяди Коли тете Кате Захаровне. Пере-
дачу других моих приветов я поручил Клаве19 - в письме к ней. Селяниным
тоже пишу особо.
Будьте здоровы и шлите весточку.
От всего сердца желаю тебе, славная, чуткая Варенька, родить себе и
Митеньке ребеночка хорошенького легонько! Вы мне - как милые сестра и
брат, и я жду стать вашим признанным родственником, полюбив ребенка зара-
нее.
Обнимаю обоих крепко (Митя, не ревнуй!)
Целую обоих (Митя, не тигрей!)
Жду вестей.
Ваш Колокольчик.
P.S. В редакции, Митя, обо мне пока речи не заводи, а если спросят -
скажи только, что прислал письмо с пути к Уралу и - баста.
К.


7 июня 1924 г
с. Турьинские-Рудники
Милые, родные, славные Варя и Митя, от души поздравляю вас с Ко-
ленькой! Сегодня, сейчас, получив и прочитав ваше письмо, выкинул руками и
ногами такого козла, что сестра Таня чуть под стол не залезла со страха: не
рехнулся ли, мол, он? Как я рад, что у вас все благополучно, что родился Ко-
ленька, что вы здоровы! Ур-р-ра-а! Как это хо-ро-шо-хонь-ко!
Теперь сознаюсь откровенно, что беспокоился я очень здорово и, когда
писал отсюда (с первой почтой) вам - не писалось ничего, кроме вопросов о
том, "как у вас?" Ну как можно рассказывать о себе, когда мучит мысль - "а
что у них? Все ли благополучно?" Зато теперь, когда Варя собственноручными
строками подтверждает благополучие, мне хочется писать вам много, без
удержу. Но прежде, чем читать мое письмо дальше, поцелуйте-ка за меня кре-
стника разок эдак полсотни. Поцеловали?.. Теперь поцелуйтесь сами... Есть?
Ну, а затем - внимание моей особе.
...Из Москвы я выехал почтовым поездом до Перми. Солнце в этот
день, как и полагалось, улыбалось особенно - приветливо. До Перми ехал 2 су-
ток. Встречные города и станции в отношении меня были очень предупреди-
тельны и угощали: Вологда - сливочным маслом, Буй - сыром, Галич - рыбой,
Лянгасово - деревенским пивом, Яр - лиловатой репой, Грязовец - подснеж-
ной клюквой. Такая любезность с их стороны все же не подкупает меня на-
столько, чтобы я не сказал по совести: грязны эти города и станции, во главе с
Вологдой и Вяткой, как свиньи! Вообще, жанровые и пейзажные впечатления
до Перми были очень скромны. Но был зато и момент истинно-потрясающий:
это мой неожиданный въезд за-границу. Было это ночью. Просыпаюсь и спра-
шиваю соседку, лежащую на противоположной полке:
- Это какая станция?
- Глазов, столица Вотской автономной республики, - отвечает она.
- Как так? Разве мы выехали за пределы РСФСР?
- Да, хотя мы еще в пределах СССР.
Вскакиваю и выбегаю из вагона. Столица вотяков встречает меня гря-
зью, дождем и громким лопотаньем туземцев и туземок в драной одежонке.
Вдохновляюсь на заграничные очерки для "Изв. ЦК"20 под заголовком "Глазов"
(по типу пильняковских очерков - "Лондон"). Вдохновившись, лезу обратно в
вагон, ибо вотский Лондон (не много больше с. Юрьевского) не располагает к
продолжительному пребыванию у стен его ободранного вокзала.
Перед Пермью переезжали Каму. По обеим сторонам зеленого моста
(неразб.) провода, на мосту - у будок - стояли бородатые караульные в папахах
(Пильняк по этому поводу помянул бы 17-й век). Рыжеватая Кама уходила в
туман: шел дождь - пермское небо прослезилось от радости, увидев меня в ва-
гоне почтового поезда. В мокрой Перми я проторчал до вечера, чтобы пере-
сесть в поезд горнозаводской линии. Ходил по пермским улицам и попутчиком
- кондуктором из Верещагина. Ничего особенного, город - как город; только
подмечается обилие свиней (как и в Вологде с Вяткой).
На горнозаводской линии со мной случилось происшествие трагиче-
ское. Я оторвался перед посадкой от своего попутчика - кондуктора, и мы по-
пали в разные вагоны. Как полагается, я залез на вагонную полку и пригото-
вился спать (вагон был еще почти пуст). Через минуту вагон начал наполняться
странными людьми, говорящими на ненашенском языке. Они шумно заполня-
ли полки и скамьи, отчаянно лопоча, и вскоре весь вагон оказался в их власти.
Я с ног до головы облился мгновенным холодом, поняв, что нахожусь среди
грозного племени шурум-бурумов,- что пудами пожирают конское мясо. "Ну",
- думаю, - "пропал". Из истории мне вспомнились имена Батыя и Мамая. Ужас
рос. Но это все же не помешало мне разглядеть в среде шурум-бурумов двух
шурум-бурумок. Позже эти девицы пели под гармошку - не плохо, хотя моно-
тонно.
Полки были в вагоне трехместные. И вот рядом со мной легли два шу-
рума (а может быть, - один шурум и один бурум). Сердце мое обмирало. Но
все обошлось благополучно. Видно, магометово племя (родом из-под Казани)
перед посадкой до отвала напилось лошадиной кровью и уже не жаждало кро-
ви человечьей. Я - уцелел.
Происшествие героическое случилось со мною на станции Гороблаго-
датская (вернее - на горе). На этой станции пришлось ждать пересадки к На-
деждинску полтора суток. Опять сошелся с попутчиком-кондуктором. Отпра-
вились смотреть с ним Гору-благодать. Подробно описывать этот момент не
буду (он есть в посланных Литовскому очерках, которые, вероятно, будут в
"Раб. Кр". и в которых есть также пейзажное описание горнозаводского пути),
но сообщу только то, что Литовскому,21 по дипломатическим соображениям, не
писал. Мы, т. е. я и попутчик - Сергей Петрович - решили подняться на вер-
шину горы, выдавшуюся острой, крутой скалой, с часовней и дощатым насти-
лом, с памятником Вогулу Чимпину, открывшему, будто бы, благодатскую ру-
ду. На вершину вела шаткая деревянная лесенка на деревянных же подпорках и
с многими выпавшими ступеньками: под ней - овраг. Если чебурахнешься - не
встанешь. Вход на лесенку был зашит тремя досками, а справа на железяке
красовалась вывеска (да не знает о ней Литовский!):
- Вход на вершину горы, ввиду грозящего обвала и ветхого состояния неис-
правной лестницы, строжайше воспрещается. Виновные в нарушении сего бу-
дут преданы суду. Кундинский исполком и заводоуправление Кундинского
завода".
И еще вывеска - в стороне:
- Граждане! Берегите себя и исполняйте постановление власти! Не поднимай-
тесь на вершину! Падение смертельно!
Под этими фразами с восклицательными знаками выразительно посмат-
ривал на нас нарисованный череп.
На меня это, признаться, произвело впечатление - особенно когда я по-
смотрел на щель каменистого оврага под лесенкой. Но Сергей Петрович ока-
зался решительней и прибрал меня. "Лезем" - сказал он, - чего тут! Двум смер-
тям не бывать. Зато вид оттуда какой должен быть!" Самолюбие не позволило
мне отказаться. "Лезем!" Оглянувшись кругом, как воры, и отодрав преграж-
давшие вход доски, - полезли. И ступени, и перила ходили ходуном, но все же
мы забрались. Осмотрели часовню без икон, памятник Вогулу, расписались ка-
рандашом на перилах вершинной досчатой площадки. Вид был, действительно,
чудесный - на город, горы и дальние уральские леса. Но надо было спускаться
вниз. И вот тут-то началось самое героическое. Подойдя к лесенке и глянув
вниз, мы оба тотчас же отступили шаг назад и вопросительно-пугливо посмот-
рели друг на друга: мы поняли, что спускаться по такому шаткому сооружению
куда как труднее, чем подниматься!
- Слезать нельзя, - сказал Сергей Петрович решительно: - Шваркнемся
так, что и косточек не соберешь.
- Будем ждать аэроплана, - отозвался я саркастически: - вы, вероятно,
отдали своевременно распоряжение пилоту.
- Кроме шуток - положение скверно.
- Об этом нужно было раньше думать. Теперь остается или спускаться,
или приспособлять эту часовенку под квартиру на двоих.
Я уже злился на спутника: если бы не он, я бы сюда не полез!.. Нашел
человек, когда пугливые разговоры вести!
После долгих колебаний Сергей Петрович изрек святую истину:
- "А все-таки - спускаться надо". И добавил горько:
- "Эх, кабы неженатый я был!.."
Спускались мы поодиночке и так трусили, что - стыдно говорить! Лест-
ница под нами хрипела, вскрикивала угрожающе, шипела и крякала, но все же
- выдержала. Встав на твердую почву, мы, отдышавшись, приняли победитель-
ский вид.
- Ну, вот и побывали у Вогула в гостях! - сказал кондуктор весело:
- Хоть бы что!.. А пишут - опасно... Ерунда...
- Чепуха! - в тон ему бодро отозвался я: - Пугливому человеку - ему,
конечно, все страшно... Ну так недаром же все предупреждают трусов!
И мы твердо и уверенно зашагали к станции. Героические переживания
на вершине горы и на лесенке тотчас были забыты.
Вот и все о Горе-Благодати.
Нужно помянуть еще один момент, когда я вторично въехал за границы,
но теперь уже - не государства, а - части света. Это было между станциями
Европейская и Хребет-Уральский. Смотрю в окно вагона и вдруг вижу двух-
стороннюю вывеску: в одну сторону - "Европа", в другую - "Азия". Вырос сра-
зу на аршин. Эко, теперь-то я уж подлинный евроазиат! Евроазиатнее Пильня-
ка и Лидина! Евроазиатнейшие могу писать очерки!
От ст. Гороблагодатской до Надеждинска ничего особенного не про-
изошло. Стояли по сторонам слабо пахнущие уральские леса, то взбегавшие на
горы, то спускавшиеся в котлованы, мелькали станции с маленькими пчельни-
ками. После Ярославской губернии и Московской поражало молчание лесов:
птиц здесь почти нет, соловей - явление небывалое. Даже лягушка здесь счита-
ется редкой гостьей. В лесах - много палых деревьев. Масса сосен и берез, ли-
шенных ветвей почти до самой вершины, "шапочных".
Надеждинск встал впереди заводскими трубами, черным цветом шлака,
закопчеными домиками. Перед Надеждинском улыбнулась мне дорожная ро-
мантика.
Еще с Гороблагодатской ехала в одном купе со мной черненькая ба-
рышня: недурная. Разговорились. Оказывается - надеждинка, где-то учится,
немножко артистка. Я отрекомендовался не писателем, а - артистом и режис-
сером (я ведь и в самом деле не так давно играл на сцене и режиссировал). Раз-
говор пошел оживленней. На больших остановках выходили с ней на прогулки.
Отрекомендовалась: фамилия по отцу - Р., по сцене - Нельская. Отрекомендо-
вался и я. Узнала, что еду в Рудники. "Приезжайте к нам, сыграйте с нами хоть
раз". Обещал. Незадолго до Надеждинска я вздремнул. И приснилась мне ка-
кая-то мерзость, вроде рабкраевского старика-бухгалтера. Но зато пробужде-
ние было - "совсем наоборот". Просыпаюсь и вижу свой нос утонувшим в це-
лом букете черемухи. Это соседка будит меня цветами, наклонившись.
- Да вставайте же, невозможный человек! Разве можно спать в такую
погоду? Я на станции нарвала вам черемухи... Вот!
В окна смотрело нежаркое и все же веселое уральское солнце. Я по-
спешно встал, и с этой минуты до Надеждинска уже не расставался с попутчи-
цей. Она щебетала очень мило всевозможные пустяки.
В Надеждинск приехали к полдню. Здесь мне опять нужно было ждать
пересадки - до вечера. Спутница назвала свой адрес и сказала:
- Это близко... Хотите сейчас заглянуть?
Но я торопился на так называемый "Старый" вокзал, чтобы позвонить
родственникам о высылке лошади на станцию Шахта, куда приеду ночью.
Обещал зайти позже, и мы расстались. Но, по наведенным справкам, улица с ее
квартирой оказалась от "Старого" вокзала вовсе не близко, да и мои попытки
сговориться по телефону с родственниками приняли такой затяжной и нарком-
почтельно-терзающий характер, что я отказался от мысли пойти к Р-ской и ог-
раничился тем, что чуточку побродил по Надеждинску один. Надеждинск - на
месте высушенного болота, на улицах торчат пни и есть что-то напоминающее
Питер, особенно Василеостровскую его часть. И улицы здесь зовутся по-
василеостровски - линиями. В Надеждинск я поеду опять уже отсюда, из Руд-
ников, суток натрое - на днях. Хочу познакомиться с заводом, побываю и у
своей спутницы по вагону. Хотя заранее должен сказать, что она мне не боль-
ше, как понравилась.
Из Надеждинска уже затемно выехал на узкоколейке, так и не добив-
шись от вокзального телефона связи с Рудниками и многократно чертыхнув-
шись по этому поводу. На ст. Шахты приехал с рассветом и от нее шесть верст
до Рудников шел пешком. Родственников застал еще в постели. Таня, ее муж
Володя и моя крестница Женюрка в первые же часы до боли наломали мне
объятиями шею и категорически отрезали, что я здесь должен пробыть "по
крайней мере, хоть год..." У них - хорошо, уютно. Женюрка - прелесть, и такая
дикарка, что от ее ежедневных объятий мне уж быть без головы: подкрадется
сзади и так вокруг шеи обовьется, что хоть караул кричи! Одним словом - па-
пуаска форменная! С Таней часто поем в два голоса (покричать любим оба),
ходим в местный клуб, знакомлюсь с барышнями, конечно: гуляю, читаю, пи-
шу. Барышни милы, но ни одна не вяжет, что будет дальше. Подолгу беседуем
с Володей. Народ здесь хороший, и незаметно уличного [*цензура*]ганства.
Написал здесь несколько стихотворений (кажется - хороших), а осталь-
ное - журналистика: на меня свалился целый оползень журналистских тем. По-
слал четыре очерка Литовскому, рассказ и пару стихотворений - Майорову,22
ряд очерков Аверьянову и кой-что в Москву. Правда, часть этого материала
была разбросана еще в Слободке и - в пути. Сейчас пишу рассказ - "Истинное
происшествие". Забот здесь на мне - никаких, удобства - большие, вниматель-
ность ко мне милой Тани, Володи и Женюрки - еще больше. Но по вас скучаю
крепко. Если бы и вы здесь были! Да еще - очень далеко от центра. Как-то фи-
зически чувствую эту отдаленность, будто изолированность! Чувство странное
и немножко как бы даже болезненное. Появилось оно у меня под впечатлением
дороги сюда. Ведь я ехал от Москвы до Рудников целую неделю: 2,5 суток до
Перми, и 4,5 суток по Горнозаводской (черт ее возьми) линии. Это в то время
как от Москвы до Перми - более 1500 верст, а от Перми до Рудников - всего
около 500 верст. Пересадки здесь - изуверские. В первый раз они приемлемы и
даже интересны, во второй раз такая дорога - "хужей", а в третий раз на ней
волком взвоешь. Хорошо ехать на далекое расстояние даже и с пересадками, но
- по незнакомой линии. А по одной и той же челноком сновать... при одной та-
кой мысли хочется ругаться! И эта мысль плюс нерегулярность почты создают
именно чувство оторванности от центра. Правда, пока еще это не так часто и
остро беспокоит, но это лишь благодаря еще свежей радости от встреч с род-
ными. Но дальше, переплетаясь с тягой к вам, это будет тяжелей. Как бы ни
было, о годе моего пребывания здесь и речи быть не может. Я и Таню с Воло-
дей соблазняю на скорый переезд поближе к Москве, а уж сам-то буду в ваших
краях, полагаю, в начале июля. И до чего же мне Коленьку хочется видеть! И
какая же ты умная, Варя, что родила его хорошохонько! У нас в Китае по этому
поводу на целую неделю вывешены флаги и по улицам Пекина радостные тол-
пы носят плакаты с надписями:
- Да здравствует умненькая Варенька, родившая (вот уж из глагола-то
никак не сделаешь ласкательно-уменьшительное слово!) хорошохонько Ко-
леньку - Митенькина сыночка и Колокольчикова крестничка!
Получены приветственные телеграммы от папуасов, сиуксов, ирокезов и
отдаленного племени Тим-Та-Ту. Вона как! Ловко?
Кроме шуток - как я рад! Итак - Коленька пищит! (Поцелуй-ка его за
меня, Митя!) Итак - он мой крестник! (Поцелуй-ка его за меня, Варя!) Итак -
поцелуйте-ка его за меня оба!
...Теперь вот что, Митя; не найдется ли у тебя что-нибудь для маленьких
детишек? Если не стихи, то сценки, самые простенькие? Примерные образцы
сценок, какие нужны, я прилагаю. В Москве я видел Насимовича, он тебя знает
и считает очень даровитым. Насимович редактирует какой-то журнальчик для
малышей, где эти сценки и - если напишутся - стихи могут пойти. Сценки и
рассказики могут быть, конечно, и раз в 6-8 больше прилагаемых образцов
(свыше этого многовато). Гонорар за них - 120 рублей с печатного листа, т. е. -
совсем хороший. Если напишется и вздумаешь отослать до моего приезда - вот
адрес: Москва, Кузнецкий Мост, д. № 1. Книгоиздательство "Новая Москва".
Отдел Детской литературы. Александру Федоровичу Насимовичу. Конечно,
можно ему послать что-нибудь и для детей среднего и старшего возраста, но на
это - другие условия печатания, я их не знаю - вероятно, тоже ничего себе.
Попробуй, а? Сообщи этот адрес и Селянину: Насимович и его знает и хороше-
го мнения о его даровании. Может быть, и Серега черкнет "детское"? Селяни-
ным привет, не пишу им - жду письма от Сереги. За карточку - большое спа-
сибо.
Яков Евдокимович молчит пока и на мое письмо.
...Будьте здоровы, милые мои - все! Крепни, Варя, после родов и крепи
моего крестника! Ум-на-я! Поцелуйте оба Коленьку еще по десять раз!.. Поце-
ловали? Теперь еще пять раз!.. Есть? Вот так. Помните, что Китай на вашей
стороне. Пишите скорей в Пекин... виноват - в Турьинские Рудники! Жду! Же-
ничка, Таня и Володя шлют вам привет и желают Коленьке всех благ человече-
ских.
Обнимаю вас дружески и по-родному крепко-на-крепко
ваш Колокольчик.
P. S. Написал так много, что у вас, пожалуй, и прочесть-то терпения не
хватит. И все же - пишу еще.
Как у вас с квартирой? Нашли ли удобную?
Что касается меня, то я по приезде в Иваново ночевать в одной комнате
с вами решительно отказываюсь. Дов-в-в-оль-ль-ль-но-о! Попили моей кро-
вушки своими поцелуйными трелями! Не хочу погибать бесславной смертью
от порока сердца! Из-вер-ги!.. Пытки теперь воспрещаются - это вам не старый
режим.
Кроме шуток, не мирюсь на ночлег в одном доме с вами иначе, как под
защитой капитальной стены. И если такой защиты не будет под одной крышей
с вами, что вероятней вероятного - то с места в карьер по приезде зацеплю себе
в Иванове комнату во что бы то ни стало и где придется - лишь бы ближе, чем
за капитальной стеной от меня, не было никаких молодоженов. Так-то, су-по-
ста-ты мои расчудесные!
Каково сейчас в Иванове с квартирами и комнатами? А?

Бесплатное приложение к письму.
Пример того, что нужно Насимовичу.

Воробей.
Сидит Маруся в избе у окошка, смотрит на улицу. А на улице дождь
идет. На крылечке никитина дома, напротив - куры собрались, от дождя спря-
тались.
Скучно Марусе сидеть на лавке, и играть в избе не хочется. Так бы и
выскочила под дождь, но мать не велит. Хорошо хоть окно открыто. Дождь-то
косой, подоконник не мочит.
Мать за столом пришивает заплату к старой кофте.
- Ма-ам... ску-ушна! - тянет девочка.
- Подожди, дождик кончится - гулять побежишь, - отвечает мать.
Только сказала - воробей шмыг в окошко, в избу! Мокрый - перышка
сухого нет. Чирикнул, будто поздоровался, да и сел на перекладинку, что от
печки к полатошнику тянется. Головкой кивнул - будто поздоровался еще раз,
круглыми глазками посмотрел просительно, словно хотел сказать:
- Позвольте обсушиться, люди добрые!
Обрадовалась воробью Маруся, хотела ладонями всплеснуть, да мать
остановила:
- Сиди тихо, а то вспугнешь.
Охорашивается воробей на перекладине, клювом перышки оправляет, а
сам все поглядывает на Марусю да на ее мать. Маруся тоже глаз с него не сво-
дит. Как не бывало марусиной скуки. Очень забавно воробья в избе видеть!
- Вот видишь, говорит тихо мать: - воробей от дождя в избу спрятался,
а ты на улицу просишься. Погоди, кончится дождик - воробей улетит, и ты
убежишь.
Так и вышло. Кончился дождик - воробей из избы вылетел, и Маруся
выбежала. А на улице светло и душисто, радуга повисла на небе, подруги пе-
сенку про радугу-дугу поют. Весело!

________________

Вот в этом роде, Митя. Ты понимаешь, в чем дело. Журнальчик выходит
для детей, только что научившихся читать. Простейшие темы и простейшая
разработка. Шпарь!

5 июля 1924 г.
Турьинские Рудники.

Милые Варя и Митя!
Я здесь задержался. Уехать отсюда не так-то легко: Женюрка, Таня и
Володя общими усилиями зажимают мне рот всякий раз, когда заговорю об
отъезде. Думаю, что выеду отсюда только через неделю, и письмо это вы полу-
чите до моего приезда (в Иваново).
Варенькиным строкам обрадовался чрезвычайно, и после них еще
больше захотелось видеть вас, Колика и всех ваших. Целуйте за меня крестни-
ка крепко-крепко!
Я здесь живу спокойно, много интересного. Вчера ездил с Володей в
Богословск, были у его приятеля-техника, очень милого человека. Снимались
дважды вчетвером - в лодке и на берегу огромного заводского пруда, где ло-
вятся иногда щуки свыше двух пудов весом. Была с нами и Женюрка. До съем-
ки ходили на угольные копи. Вернулись ночью домой.
До поездки в Богословск были с Володей в Надеждинске на металлур-
гическом заводе и на железных рудниках. Запас впечатлений очень большой. И
работается - хорошо. За время пребывания здесь я написал пять рассказов и
кой-какую мелочь, пишу - шестой рассказ. Часть написанного послал Литов-
скому и Майорову - не знаю, как там обстоит дело с моими присылами. Кой-
что написал для детей и отправил Насимовичу. Обдумываю три новых местных
темы.
Физически чувствую себя очень хорошо. Кашель сгинул через несколь-
ко дней по приезде сюда, как только я перестал курить натощак. Вообще же
курю по-прежнему много. По совету доброго человека налегаю на махорку,
папиросы же курю только тогда, когда этого настоятельно требует обстановка.
И какой это дьявол выдумал легкий табак? Прими к сведению, Митя, что ма-
хорка в папиросной бумаге и в мундштуке на 50 % менее вредна, чем средний
легкий табак, и на 80 % - чем переменные папиросы. Эти цифры сообщил мне
человек весьма понимающий. И я на опыте убедился, что он прав.
Плохо здесь в отношении купанья. Речонка мелка, как пролеткульт, и
холодна, как Брюсов. Но на Богословском пруде купанье - роскошное (пруд
проточный). Собственно, глубокие-то места можно бы и на реке отыскать, но
там стужа непомерная. Погода прыгает из холода в жару и обратно. Общий же
тон климата - суровый. И любопытно отметить тягу местных жителей к ком-
натным цветам! Когда идешь по улице - из всех окон смотрят на тебя плошки с
цветами. В домах ими полны подоконники, специальные скамьи и полки. Име-
нуются здесь комнатные цветы - "садами". Эта тяга к нежному и тепличному
людей, живущих в суровом климате, навеяла мне тему рассказа, пока еще не
разработанного - "Северные сады".
Как у тебя пишется, Митя? И - что?
И здесь у меня родные и милые, и вы тоже.
Рад очень, что вам удалось устроиться с квартирой.
Частица здешних моих впечатлений есть в письме Клаве, отправляемом
сегодня же - она скажет. А сейчас спешу поставить точку и подписаться, пото-
му что взглянул на часы: служебное время истекает, а нужно сдать письмо на
ту же почту, с которой пришла весточка от Вари с Клавой, иначе - нужно ма-
риновать письмо дома целую неделю.
Будьте здоровы, мои родные, славные, милые!  

Обнимаю вас и целую крепко-крепко
                                 ваш
                                    Колокольчик.
Женюрка, Таня и Володя шлют вам свой привет и Коколику.



17/ VIII - 27 г.
Дмитрий, шатун и мерзавец, я трижды заходил к тебе сегодня и не за-
ставал тебя. Если захочешь, - черкни по прилагаемому материалу "Беседу Гра-
мотея" о [*цензура*]ганстве, с таким - по смыслу - концом: потакать [*цензура*]ганам не
следует (зам. "Потакают [*цензура*]ганам"), нужно, наоборот, строго карать [*цензура*]ган-
ство (зам. "Суд над [*цензура*]ганом"). Если сможешь, напиши завтра же и отдай
Благову,22 а не сможешь завтра - отдай ему в четверг. Если вовсе не будешь
писать - держи у себя материал до моего приезда, а Благову скажи:
"К(олоколо)в просил передать, что райка в № 59 "Смычки" не будет". Вот и
все.
Будь здоров и поменьше шляйся к цыганкам!
Твой Ник. Колокол.


5 апреля 1928 г.
Москва.
Дорогие Митя и Варя,
спешу сообщить вам приятное: рассказ "На Ярмарке" принят в "Крас-
ную Ниву". Касаткин категорически обещал выслать гонорар из Москвы во
вторник на будущей неделе (10 апреля). "Красная Нива" в этом смысле журнал,
как я уже многократно убеждался, аккуратнейший. Касаткин шлет тебе, Митя,
привет. Рассказ (читал его И.(ван) М.(ихайлович) при мне) очень ему понра-
вился.
Пока - все. Никого из перевальцев я еще не видел, из гордеревенцев -
тоже. Надеюсь, видеть - сегодня и завтра.
Я вернусь, вероятно, 9 апреля. Если же задержусь дольше, то во вторник
зайду в редакцию "Красн. Нивы" проверить, посланы ли деньги.
Будьте здоровы, целую Николашку.
Ваш Ник. Колоколов.
Леля хотела написать, но сейчас ее ждет спутница в магазин, некогда до
зарезу. Шлет привет.
К.

6 ноября 1928 г.
Дорогой Митя,
не сердись на меня за то, что так долго не писал: хотелось послать
письмо как можно более определенное в отношении московских перспектив,
но до сих пор я все еще не осмотрелся по-настоящему. Сейчас - о твоих сти-
хах. Те из них, которые я привез с собой, я передал Горькому (через секретаря),
не дожидаясь остальных, так как узнал о завтрашнем (для того времени) отъез-
де Горького. Ты уж сам тут виноват, что замедлил с дополнительным присы-
лом (он у меня). Не сделать ли так: ты Г(орькому) пошлешь сейчас письмо о
дополнении, а я - само дополнение от твоего имени и без всяких комментари-
ев? Только, думается, в письме нужно просить Г(орько)го решить вопрос как
можно скорее, в противном же случае не медлить с возвратом рукописи. Черк-
ни мне, как поступить со стихами. Без какого-то пояснения с твоей стороны
Г(орько)му посылать их в Сорренто не решаюсь.
Собираешься ли в Москву? Как надумаешь, сыпь к нам в Кунцево.23
Думается, что несмотря на "некоторые" отрицательные стороны Москвы лите-
ратурной, ты не очень долго будешь раздумывать и над переездом сюда навов-
се. Нужно только сначала, конечно, побыть здесь одному и оглядеться. Мне
кажется в Иванове, ей-богу, терять нечего, кроме рабкраевских цепей. Я скоро
думаю приехать на сутки - на двое в Иваново, но чтоб вернуться туда - ни в
жисть! И погибать, так уж в Москве, если бы на то пошло! Впрочем погибать я
сейчас собираюсь меньше, чем когда-либо.
В кружках литературных я еще не появлялся, в кабаках - тоже. Практи-
чески ближайшее будущее свое строю на книжке рассказов, которая, думается,
пройдет в ГИЗе. Там сейчас на месте Нарбута Зазубрин24 из "Сибирских ог-
ней", он наговорил мне уйму лестных вещей о "Мед и кровь" и ответ о сборни-
ке рассказов обещал дать через несколько дней. Только удастся ли тут до янва-
ря поживиться деньгами, даже в случае заключения договора, весьма гадатель-
но. Если не удастся получить аванс из ГИЗа, то придется спешно изобретать на
ближайшее будущее другие возможности. Как бы ни было, а чувствую я себя
спокойно и в переезде не раскаюсь, если бы даже пришлось временно сесть на
весьма жесткую мель.
Ну, будь здоров, привет Варе, целуй Николашку25. Не суди меня строго
за то, что до сих пор не высылаю роман - вышлю или привезу скоро.
Пиши или приезжай.
Твой Николай Колоколов.


17 декабря 1928 г.
Дорогой Митя!
Пишу тебе из новой квартиры. Обитаю теперь под боком Вихрева и Ка-
таева26: тепло и тихо, никакой зависимости от хозяев. И - недорого. Не ожидал
такой удачи. Приезжай в гости, сколько заблагорассудится!
Кормлюсь договором с "Недрами". Некоторые рассказы Ангарский27 из
книги отвел, но все же осталось листов восемь. Выйдет книга, говорят, в марте.
Не верю. Жду не раньше сентября.
За последнее время, с заботой о квартире и с переездом, писать не уда-
валось. Теперь думаю засесть более или менее прочно. С нынешнего дня за-
сесть вполне возможно: вчера купил пару табуреток.
С литературной публикой вижусь мало. Все еще не собрался съездить к
Клычкову, а он опять звал. Видел Орешина28. Он жалуется, что в редакциях
мало порядочности, мало уважения к "подлинной литературе". Чья бы корова
мычала!.. Я ответил Орешину, что - по Сеньке шапка, по маститым москов-
ским халтурщикам - махровая редакционная гнусность, и что если устранить
эту гнусность - то "сами маститые гонораропожиратели завопят благим ма-
том". Он сморщился, смолк и отошел.
Обо мне тут довольно настойчиво прошел слух, что я - пролетарский
писатель и член ВАППа. Главный виновник - Авербах29, выступавший в Поли-
техническом и, между прочим, высказывавшийся против рецензии в ЧИП30 на
"Мед и кровь" - "рецензия, де, недопустимо легкомысленная, а книга - яркая и
заслуживающая всяческого внимания". Вот такие сюрпризы мне день гряду-
щий приготовил! Понятно, ни в ВАПП, ни в "Перевал", ни в СОПи я не всту-
пал и вступать не намерен, и ни одной из сих организаций предпочтения не от-
даю. Везде есть писатели талантливые, кровно заинтересованные в литературе,
и - есть портфелистый накладной расход, дельцы, рвачи и рыцари на час. Этих
- тьма тем.
Очерк Вихрева идет в "Новом мире". "Жданка" его - в "Красной Нови".
Катаев по уши ушел в "Литературную газету", где служит и ничего теперь не
пишет.
Пиши мне о себе и - когда ждать тебя сюда. Может быть, сумеете прие-
хать и с Варей. Какие вести от Горького?
Варе - привет, Николашку целуй. Леля приветствует тебя.
Как твои рассказы? Рассчитываешь ли закончить книгу к весне? Это
было бы великолепно. И книга, я уверен, была бы чудесная.
Ну - не забывай и пиши. Привет Селяниным.31
Приезжай!
Твой Ник. Колоколов.
Москва, 57, Волоколамское шоссе, д. 13, кв. 3.


16 февраля 1929 г.
Дорогой Митя!
В редакции "Красной Нивы" я был. Там сказали, что рассказы, вероятно,
у Вихрева. К Вихреву заходил дважды, но - не заставал. Видел Катаева, просил
его взять у Вихрева рассказы. Катаев их и "Лукерью"32 передаст в ежемесячник
при "Гудке" и основательно надеется, что они там пройдут. В "Женский жур-
нал" нести бесполезно, там "портфель загружен" и отказывают всем, кроме тех
кому отказывать неудобно и рискованно. Был я и в "Журнале для всех", где
безобразничают кузнецы. Казин33 там уже окончательно не служит - якобы "по
болезни". В болезнь - не верю: просто выперли.
Стихи остаются у меня на руках, и сейчас не знаю, куда с ними подать-
ся. В редакциях я - нежеланный гость, плохая марка, и потому, если удастся,
передам стихи через третьи руки. Видал, как в помощь "ЧИПу", в "Книге и ре-
волюции" выступил какой-то Грин34, не тот самый, а - новый? Усиленно соз-
дают "отношеньице" к "Мед и кровь".
Ну, не буду писать о себе. Надеюсь скоро видеть тебя в Москве - тогда
потолкуем.
Будь здоров. Привет Варе, целуй Николашку.
Твой Ник. Колоколов.


20 февраля 1929 г.
Дорогой Митя,
прости, что затрудняю Тебя просьбой - передать Лукьянову35 прило-
женное к этой записке письмо. Я не знаю номера дома Л., а ты с Л. видишься
часто. Будь добр, вручи!
Это - пока все.
Привет Варе, целую Николашку. Леля приветствует всех троих. Ждем в
Москву тебя, или твоего письма, или твоих поручений мне.
Будь здоров!
Твой Ник. Колоколов.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ