На острие чувств

Я кот! У кошек девять жизней,
А у меня она одна.
Пока не наступила тризна,
Готов испить её до дна.

Ну, что мне взгляды всех прохожих?
Детей мне с ними не крестить.
И я стремлюсь по девять кошек
В год каждый удовлетворить.

Милашек находил на крышах,
В полуподвалах их искал.
Трёхцветных, белых, черных, рыжих -
Я ни одной не пропускал.

А цикл длится ежегодный.
Зима пройдёт. Наступит март.
Но чувствую уже сегодня
Нутром владеющий азарт.

Вот, первая красотка манит.
Что ж, к битвам я всегда готов.
Не обойду её вниманьем
И отгоню других котов.

Потом ободранный и тощий,
Вернусь. Но выгода видна...
Как хорошо, что нету тёщи!
А жизнь... ? Бог с ней! Она одна!

Забыл опять я, как на грех,
Что в сад мой вновь заглянет осень,
И старый грецкий мой орех
Теперь совсем не плодоносит.

Не приготовить пахлавы,
И не сварить из них варенья,
Не сделать мне своей халвы,
И ни ореховых печений.

Я не попробую айву,
Она опять не уродилась.
Что ж, это я переживу...

А дождь мне в душу льёт унылость.

Сегодня в полночь за моим окном увидел деву с карими глазами, простоволосую и голую совсем.
Она просяще руки протянула и попросила, чтоб её впустил.
Я подошёл к окну.
Но форточку открыла она сама.
И тут же попыталась поддеть рукой железный шпингалет.
А он сопротивлялся.
И тогда она трясти фромугу нервно стала, так сильно, что все стёкла зазвенели.
И верхний шпингалет внезапно выпал.
Остался нижний. Он не поддавался.
Из форточки пахнуло вдруг землёй и сыростью, и затхлостью могилы.
Я посмотрел сквозь стёкла ей на руки - на них проглядывалась пара трупных пятен.
Рука вдруг удлинилась и ногтями она схватила нижний шпингалет.
И он вдруг сдался.
Распахнув окно покойница, вступив на подоконник, войти собралась в комнату мою.
Я явственно увидел зелень трупа и пятна тленья на её груди.
И тут раздались крики петуха. Лицо девицы вмиг преобразилось,
из уст её посыпались проклятья и, скрежеща зубами, отступила, пытаясь дотянуться до меня.
Но тут, через мгновение, опять пропел петух свою рассвету песню.
И волосы на голове покойной поднялись дыбом. Только визг раздался,
всплеск дикой ярости, что не смогла добраться до сердца моего.
И вдруг узнал я в покойнице знакомые черты.
Я кинулся за ней.
Прокукарекал петух и в третий раз. И растворилась во мгле ночной,
как будто не была, колдунья-ведьма с берегов Амура!
Ужели лишь во снах её я буду видеть?
И никогда, нигде не встречусь с ней?

Не может быть.
Я этому не верю!

An Hour With Thee

An hour with thee! When earliest day
Dapples with gold the eastern grey,
Oh, what can frame my mind to bear
The toil and turmoil, cark and care,
New griefs, which coming hours unfold,
And sad remembrance of the old?
One hour with thee.

One hour with thee! When burning June
Waves his red flag at pitch of noon;
What shall repay the faithful swain,
His labour on the sultry plain;
And, more than cave or sheltering bough
Cool feverish blood and throbbing brow?
One hour with thee.

One hour with thee! When sun is set,
Oh, what can teach me to forget
The thankless labours of the day;
The hopes, the wishes, flung away;
The increasing wants, and lessening gains,
The master’s pride, who scorns my pains?
One hour with thee.

Sir Walter Scott


Час с тобой

Сэр Вальтер Скотт

Лишь час с тобой!
Когда рассвет,
Как-будто в золото одет,
Что подготовит разум мой,
Чтоб взмыть над беспросветной тьмой
Тревог, забот о дне моём,
Воспоминаний о былом?
Лишь час с тобой.

Лишь час с тобой!
Когда жара
В июньский полдень так щедра,
Что наградит меня за труд,
В тени пещеры дав приют,
Ток крови охладив слегка,
Пульсирующей у виска?
Лишь час с тобой.

Лишь час с тобой!
А в час ночной
Что обеспечит мне покой,
Когда я, не смыкая вежд,
Грущу от канувших надежд,
От огорчений, и от нужд,
К которым мой хозяин чужд?
Лишь час с тобой.

Я был давно знаком с прелестной девой.
Она прекрасна, как цветочек нежный,
Её считал своею королевой...
В Ростове я, она же в зарубежье.

Но между нами выросли преграды
Границ. А я нашёл бы к ней дорогу,
Она бы стала для меня наградой
За все лишенья, данные мне богом.

Но есть и то, что непреодолимо,
Переломить что не под силам людям,
Она другого назвала "Любимый".
И нет её! Со мной она не будет.

Лишь остаётся пожелать им счастья!
А крик любви звучит во мне всё глуше,
И сердце рвётся по кускам на части
От пустоты, заполнившей мне душу.

Не плачь обо мне, я уйду незаметно.
Заглянет в глаза тебе солнце, как прежде,
и ветр в волоса твои дунет приветно,
коснётся руки и подарит надежду,
трава под ногами запомнит покорно
твой шаг. Ну, а небо посмотрит влюблённо
на взмахи ресниц твоих  шёлково-чёрных,
а ночь сбережёт твои тайны, смущённо
стесняясь подробных секретов интима,
и звёзды одарят мигающим светом,
и птицей взлетят сигаретного дыма
сгоревшие вирши былого поэта.

Я хочу расстрелять, не задумавшись, небо ночное,
Наблюдать за звездой, как она умирает в тиши,
Греться в вспышке её, не давая угаснуть в покое,
Только нет в ней тепла, там напрасно его не ищи.

Не ищи и любви в нарочито бесчувственном взгляде,
Где отчётливо видно "Любимый, меня позабудь!"
Ты замёрзнешь в объятьях подохшей романтики. В хладе,
Ледяными тисками сжимающим сердце и грудь.

Усмехнись же в ответ на звезды умирающей стоны,
Выдыхая в неё сигаретный клубящийся дым,
И убей в себе жалкую [*цензура*], что, нарушив законы,
Счастье строит себе в счёт других, пока станет седым.

Ошибается, плачет, страдает, поверив однажды
Цвета крепкого кофе лукавым и милым глазам.
Я смеялся, когда признавались другие мне раньше,
Но, услышав "Люблю!", в эти сети попался я сам.

Есть ли в этих безумных мирах тот, кто истинно любит,
Кто готов за любимой пойти даже в злую пургу,
Кто поднимется на эшафот с силой сжав свои зубы?
Я не верю уже, и поверить другой не смогу.

Мир таит бездну звёзд, но во мне закипает свирепость -
Если нет в нём любви, то зачем мне он нужен такой?
Я стрелял бы без жалости в это унылое небо,
Но его не убить. И оно остаётся со мной.

Нет тебя в моём небе, и я ему искренне верю.
Может встречу когда-нибудь где-то на стыке времён
Ту, которую я безвозвратной считаю потерей,
Ту, в которую был беззаветно и страстно влюблён.