Шесть русских прозаиков, которых я взял бы с собой в пустыню, это: Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, Пришвин и — Александр Грин.

Какой мне юный мир на старость лет подарен!
Кто хочешь приходи — поделим пополам.
За верность детским снам о как я благодарен
Бегущей по волнам и Алым парусам.

На русском языке по милости Аллаха
поведал нам о них в недавние лета
кабацкий бормотун, невдалый бедолага,
чья в эту землю плоть случайно пролита.

Суди меня, мой свет, своей улыбкой темной,
жеватель редких книг по сто рублей за том:
мне снится в добрый час тот сказочник бездом-ный,
небесную лазурь пронесший сквозь содом.

Мне в жизни нет житья без Александра Грина.
Он с луком уходил пасти голодный год
в языческую степь, где молочай и глина,
его средь наших игр мутило от нагот.

По камушкам морским он радости учился,
весь застлан синевой, — уж ты ему прости,
что в жизни из него моряк не получился,
умевшему летать к чемушеньки грести,

что не был он похож на доброго фламандца,
смакующего плоть в любезной духоте,
но, замкнут и колюч, — куда ж ему сравняться
в приятности души с Антошей Чехонте.

Упрямец и молчун, угрюмо пил из чаши
и в толк никак не брал, почто мы так горды,
как утренняя тень он проходил сквозь наши
невнятные ему застолья и труды.

С прозрения по гроб он жаждал только чуда,
всю жизнь он прожил там, и ни минуты здесь,
а нам и невдомек, что был он весь ОТТУДА,
младенческую боль мы приняли за спесь.

Ни родины не знал, ни в Индии не плавал,
ну, лакомка, ну, враль, бродяга и алкаш, —
а ты игрушку ту, что нам подсунул дьявол,
рассудком назовешь и совесть ей отдашь.

А ты всю жизнь стоишь перед хамлом навы-тяжь,
и в службе смысла нет, и совесть не грызет,
и все пройдет как бред, а ты и не увидишь,
как солнышко твое зайдет за горизонт...

Наверно, не найти средь русских захолустий
отверженней глуши, чем тихий Старый Крым,
где он нашел приют своей сиротской грусти,
за что мы этот край ни капли не корим.

От бардов и проныр в такую даль заброшен, —
я помню, как теперь, — изглодан нищетой,
идет он в Коктебель, а там живет Волошин, —
о хоть бы звук один сберечь от встречи той!

Но если станет вдруг вам ваша жизнь полынна,
и век пахнёт чужим, и кров ваш обречен,
послушайтесь меня, перечитайте Грина,
вам нечего терять, не будьте дурачьем.

1975

Так просто в море не плывут,
но если цель и надо в путь,
оставив сушу и уют,
где потакают или бьют,
решитесь, всё-таки, рискнуть.

Спустите бриг со стапелей,
компАс приделайте к рулю
и в море трогайтесь смелей,
но дайте имя кораблю!

На волю - к островам мечты,
на парусах - через шторма,
моля о выручке святых,
от жажды уходя с ума.

К спасению - сквозь рай и ад, -
уж до свободы дотерплю! -
без карт, по звёздам, наугад...
Но дайте имя кораблю!

Кто безымянен - тот ничей,
и ни к кому, и ни куда, -
как призрак, эльмовых свечей
набравший, сгинет без следа.

Но имя - цель, но имя - след,
и все глубины - по килю,
Шанс на удачу, на рассвет...
Найдите имя кораблю!

Уже вовсю задули осенние ветра,
выходит барк из порта, отдраенный с утра.
А вот уж якорь выбрал скрипучий кабестан.
Прощай, Земля сырая, здравствуй, Тихий океан!

А на флагштоках реют флаги,
на мачтах рвутся паруса,
все моряки полны отваги,
до смены вахты три часа.

Над выцветшею картой склонился капитан,
старпом в своей каюте про жизнь раскрыл роман,
матросы влезли в кубрик и в койки улеглись,
второй помощник с коком у грот-мачты подрались.

А на флагштоках реют флаги,
на мачтах рвутся паруса,
все моряки полны отваги,
до смены вахты два часа.

У юнги Иванова прекрасный аппетит,
Михалыч, старый боцман, нахмуренный сидит.
Лицо его натужно, как будто быть беде, -
опять от геморроя нет спасения нигде.

А на флагштоках реют флаги,
на мачтах рвутся паруса,
все моряки полны отваги,
до смены вахты полчаса.

Потряс удар всё судно, выводит боцман трель,
как это ни обидно, барк налетел на мель.
Спешат матросы к шлюпкам, ведь в трюме течь сильна,
а сбоку набегает вдруг огромная волна...

А на флагштоках реют флaги,
нa мaчтaх рвутся пaрусa,
всe моряки полны отвaги, -
ещё слышны их голосa.

Омоeт морe слёзы и посулит покой
вцeпившeмуся в мaчту слaбeющeй рукой,
но сколько б ни тонули нa морe корaбли, -
по-прeжнeму стремятся проскользнуть зa крaй Зeмли.

А нa флaгштокaх рeют флaги,
нa мaчтaх рвутся пaрусa,
а моряки полны отвaги
и вдaль глядят во всe глaзa.

Жизнь, как подмокшая галета,
крошилась, становясь подлей.
Мне не везло, а в это лето
сто утонуло кораблей.

Глазами, – что мне оставалось? –
надежды не умерив прыть,
я проводил последний парус.
Теперь за море не уплыть.

Всё, сухопутен стал и пресен,
от шин зависим и колёс.
Ни воздуха, ни тем для песен, –
я спрыгнул с борта на утёс.

Теперь у моря ждать погоды
и мерять дружбу на рубли.
Проходят, точно вахты, годы,
а где-то тонут корабли...

1983

1.

Я жизнь свою истратил на зарплату,
тянулся из своих последних сил,
но вырывались те, кто шли по блату,
а честных труд и алкоголь косил.

Казалось, жилы лопнут, точно струны,
нырну в петлю, а дальше - в прах и пыль...
Но сжалился Господь, послал мне шхуну,
отправленную в доки на утиль.

Она лежала, привалившись на бок,
с дырой в борту, как недобитый кит.
Когда б не жалость, на киль плюнул я бы,
списали - и пускай себе лежит.

Глаза боялись, точно в поговорке,
но руки были, всё-таки, сильней!
Облазив трюм, простукав переборки,
я понял:  нет посудины прочней.

На совесть корпус сделали японцы, -
двойной оббив, такой не утонуть.
И от восхода до захода солнца
я плотничал, полста не взяв на грудь.

Мне сбережений не набрать на рею,
ну, разве, на поллитру от тоски...
И от щедрот своих, меня жалея,
давали в долг крутые мужики.

- Построишь, обновишь покрасивее,
и нас с собой возьмёшь, коли не жлоб.
- Не сумлевайтесь, милые, в Рассее
она и я - вам верные по гроб.

Пройдя гряду тяжёлых зим и вёсен,
я понял, что до срока не помру, -
ведь, посвежевши от сибирских сосен,
посудина дрожала на ветру.

Когда спускали с сыном на свободу,
она шла робко, душу бередя,
предчувствуя нутром большую воду
и рёбра поджимая загодя.


2.

Эх, не было печали,
да черти принесли.
Братки уж на причале:
- Обкатывай рубли!

Коробки тащат с водкой
и малолетних шлюх.
А разговор короткий:
- Не лезь, бля, выбьем дух!

На палубе кровища,
в каютах бабий визг,
и по-пиратски свищет
в снастях амурский бриз.

Я раньше б про такое
и думать не посмел.
Уже не знаю: кто я?
Но чувствую предел.

Я сам - мужик, не тряпка,
прижмут - не выйду весь.
Раз нет у нас порядка,
он где-нибудь да есть!

Собравшись всей семьёю,
мы к выводу пришли:
впустую ждать покоя,
пока мы у земли.

Ну, дочь с женой не тронут,
а мне с сынком - аркан.
Да и не все же тонут, -
уходим в океан.


3.

Над нами в звёздах бездна та ещё,
а в бездне вод свои права,
но есть среди людей товарищи,
а в океане - острова.

В бескрайней дали, как в обители,
один, и с Господом на ты,
почувствуешь себя водителем
фрегата веры и мечты.

Мы открывали чьи-то истины,
слова, маршруты и дела,
но мелочью себя не числили,
и не держали долго зла.

Кто жизнь свою отдал на поиски
чужих земель, тому видней:
людей хороших больше, всё-таки,
хоть злых, как пены у камней.

Прибьёт волна к чужому берегу,
и ты, что к дальней цели шёл,
вдруг позабудешь про Америку,
открыв приветливый атолл.


5.

Месяца плывём без суши,
синь - хоть выколи глаза.
Наши ветренные души
превратились в паруса.

Засыпаем у штурвала,
привязав себя сперва.
Попадались поначалу
земли нам и острова.

Всё путем бы, но из мрака
кто-то взял нас на таран,
стих приборчик-навигатор
по прозванью "магеллан".

В смытой карте не отыщешь
ни широт, ни островов,
крышка - рации и тыщи
миль до ближних берегов.

Знаем полюсы планеты,
но какой нам в том резон? -
все четыре части света
укрывает горизонт.

Раз от страха ты не умер, -
полбеды, а не беда!
Откачали трюм, а в трюме
нет еды, одна вода.

Полный голод и безлюдье.
Что страшнее - не поймёшь.
- Ничего, сынок, всё будет, -
утешаю. - Доживёшь!

Нет идей, в желудках пусто,
в перспективе - ни черта.
Добрались уж до моллюсков,
покрывающих борта.

Сыну я сказал: - Однако,
вот попали, ё-моё!
Эх, была б у нас собака...
Мы бы скушали её.

Нас не видят с пароходов,
мимо мчатся корабли.
Остаётся ждать погоды
и известий от земли.


6.

Когда б не божья сила,
живым не выплыть нам.
Пять месяцев носило
нас, грешных, по волнам.

В пустыне волн окрестных -
ни птиц, ни корабля,
и как-то неуместно
вдруг выплыла земля.

Стоим, глазам не верим, -
две тени на борту, -
под киль ныряет берег,
уже прошли черту.

Волна выносит прямо
на самый край Земли.
Да что нам мель, когда мы
полгода на мели?

Вовсю колотит сердце,
мозг сполохом горит,
а здешние туземцы
совсем не дикари!

Схватили нас под мышки, -
съедят иль на потом? -
несут, тряся не слишком,
в приличный светлый дом.

Уходим от могилы,
все выдержав посты,
лежим, не тратим силы,
спасаем животы.

От наших тощих тельцев
отводят прочь глаза.
- За всё заплатит Ельцин! -
я повару сказал.

Едим и пьём в кроватях,
желудки не урчат.
Соседи по палате
от зависти ворчат:

- И мы так есть хотим все
на острове своём!..
- Пока не отъедимся, -
шучу, - не уплывём!


7.

Оклемались - сразу к морю.
Шхуна - вот она лежит.
Ну, теперь уж мы поспорим,
что кораблик добежит

до Амура полным ходом, -
только б ветра в паруса!
А вокруг теплынь, погода,
море, пальмы, небеса...

Поплевали на ладони
и - откапывать ладью.
Киль в песке, зараза, тонет,
мы гнём линию свою.

Тонны выгребли лопаты,
ждёт прилива котлован.
Это что ж, ругаться матом?! -
заровнял всё океан.

Нам сочувствуют туземцы,
взяли шхуну на буксир.
Эх, на что бы опереться,
да рвануть, чтоб вздрогнул мир?

Тщетно тросы тянут с мели
на лебёдки битый час.
Зря мудрили, не сумели.
Видно, суша держит нас.

Ладно, Бог с тобой, корыто,
прирастай к чужой земле.
Сто путей назад открыто.
Может, так оно целей.

Дома ждут, души не чают,
все проплакали глаза.
Да, такие вот бывают
в нашей жизни чудеса...


8.

Вдохнув родного дыма,
ты ощутишь тоску,
но плыть необходимей,
чем ждать на берегу.

Коль жизнь твоя, как камень, -
никчёмен мох на нём!
Менять судьбу мы сами
должны, пока живём.

Нет дружбы постоянной,
но случай поправим:
все в мире океаны
подвластны рулевым.

Спускай корабль в воду,
на страх закрыв глаза.
Ты здесь найдёшь свободу
и веру в паруса.

Чем подличать на суше,
ждать кары в каждом дне,
наверное, уж лучше
покоиться на дне.

Не будь на отдых падок
и лень волною смой.
Дым будет, точно, сладок,
когда придёшь домой.

Перемежая вымыслы и факты,
подобная мелькнувшим ночью снам,
жила-была, плыла по свету яхта,
бегущая по вспененным волнам.

И плавала она, куда хотела,
и приставала к диким берегам,
ложилась в дрейф, и по волнам летела,
как чайка, непривычная к рукам.

И в паруса, поставленные косо,
впрягались ветры самых разных стран,
карабкались весёлые матросы
на мачты половчее обезьян.

Сквозь годы, не завися от погоды,
шла ходко, оставляя пенный след.
Завидовали яхте мореходы,
а рифы злобно скалились ей вслед.

Но вот её как будто ветром сдуло, -
исчезла, в порт приписки не пришла.
Так где ж она? Должно быть, утонула.
А может быть, в легенду уплыла?

Когда ты в долине, а рядом раскинулось море -
привычен пейзаж и иные потянут пути.
Мы быстро росли и манили нас синие горы,
как будто в горах было что-то, что нужно найти.

Полжизни прожили, и, кажется, так потрепало,
что в сон бесконечный скользнули стремленье и страсть.
Но горы зовут - мы уходим с равнины на скалы,
где воздух свободы дороже, чем деньги и власть.

На глади морской иль в степной необузданной шири
не тот горизонт, да и звёзды, как горсть светляков.
Но горы зовут, даже если не ждут в целом мире,
и если не мозг, то душа отзовётся на зов.