Новые
МенюЛожки и лейтенант Роза
8 января 2016 — Геннадий Лагутин
А и вправду – мед необыкновенный. Я макаю в него кусочки хлеба и заталкиваю в рот – вкусно то как, господи! Почуяв, что здесь есть чем поживиться, около блюдца мгновенно появляются пчелы, которые норовят присоединиться к моей трапезе. Приходится легонько отмахиваться от них и быстренько мед съедать, а то мне уж ничего не достанется. Я угощаюсь медом, а сам все смотрю на нож деда Коли. Ай же и нож! Произведение искусства! Хищное стальное лезвие, наборная ручка. Заглядение!
-Нож у вас знатный, дед Коля! – не выдерживаю я.
Дед Коля вертит нож в руках, осматривает его и соглашается: - Нож, что надо! Это мне ребята в мастерских сделали! По моему специальному заказу. Я такой нож у одного офицера на фронте видел. Интересная, кстати, история с таким вот ножом связана. Рассказать?
-Интересно! - говорю я, надеясь услышать что-либо героическое. Заметил одну особенность – фронтовики не любят разговоры о геройстве. У иного вся грудь, как иконостас, в медалях да орденах, а из него слова не выжмешь о его подвигах на фронте.
-История-то, в общем, обыкновенная, – начинает дед Коля. – Был у меня такой момент, что правил я должность ротного писаря. Командир как-то ушел в боевые порядки, посмотреть как и что, а я остался за старшего в землянке. Кроме меня, в землянке были еще связисты – один спал на широких нарах, завернувшись в плащ-палатку, другой дремал рядом, привязав бинтом к уху телефонную трубку.
И тут в землянку КП вошел, как на санках въехал, ногами вперед, младший лейтенант. Выругался, поднялся, отряхнулся и сказал:
-Если б к немцам так – бедная моя мама! - Он поправил кубанку, одернул полушубок, присмотрелся к нам. – Командир роты кто будет?
По праву ответственного за КП я ответил:
-Ваши документы, товарищ младший лейтенант! – а сам подошел поближе к бревенчатой стене, где на гвозде мой автомат висел.
-Что-о? – взъерепенился прибывший, парадно вытянувшись во весь свой ладный рост. – Я только из госпиталя, а ты уже просишь у меня какие-то бумаги!…Да с кем я имею дело? С лейтенантом, майором или, может быть, генералом?
-Разберемся после! – давя робость, бросил я и сдернул автомат. – Руки вверх! Связист, сними с неизвестного ремень!
И только сейчас увидел, что кобура на поясе младшего лейтенанта пуста. Невольная усмешка поползла на мое лицо, но он предупредил ее своей:
-Лады, воин, договорились: я арестовываюсь.
Он подошел ко мне, вынул из планшетки офицерское удостоверение и еще какую-то бумажку, протянул.
-Моя личность и предписание в вашу роту на взвод. Вам еще что-нибудь нужно? – сказал он с той шутливостью, которая располагает, как добрая, бесстрашная сила. – Комбат должен вам сообщить по связи.
-Розе Абрам Давидович, - оторвав трубку от уха, запоздало сообщил из своего угла дежурный связист.
Все было законно, я вернул младшему лейтенанту его документы, сказал:
-Никого пока нет, ждите!
И подумал: где же я его или подобного ему видел? И вспомнил, потому что не так уж в девятнадцать лет загружена память, чтобы долго копаться в ней…
На формировании, в минуту перекура один паренек в поношенной солдатской форме отбросил недокуренную папиросу, сунул руки в карманы брюк, поднял к холодному осеннему небу смуглое красивое лицо и, прикрыв глаза под черными разлетами бровей, запел:
-Эх, да бирюзовые златы колечики,
Эх, да раскатились по лужку…
Голос у него был звонкий, трепетный и с такой захватывающей печалью, которая живет только в цыганских песнях о невозвратимой и незабывной любви, словно невидимыми нитями потянул к себе слушателей. Все замолкли и будто замерли.
-Ты ушла, и твои плечики
Скрылися в ночную мглу.
И песня, и слушатели, и певец, может быть, цыган, а может, и русский, похожий на молодого цыгана, запали мне в память навсегда. И что удивительно теперь для меня самого, слова песни услышанные только раз, и мотив я запомнил сразу и прочно.
И вот теперь передо мной стоял молодой мужчина с погонами младшего лейтенанта, смуглый, с озорно играющими черными глазами и лихо посаженной на голове кубанкой, из-под которой вырывалась черная буйность волос – «неуставной» головной убор прощали старшие командиры только кадровикам, уже прихваченным полымем войны.
-Мне нравится ждать, а у вас тихо и тепло, как в том раю. Только вот что, воины, я пехом шел и живот мой пуст. В госпитале мне вручили на дорогу банку тушенки и концентрат из «конского риса» (так тогда мы называли овсянку). Сообразите еду, а я пока отдохну. – Из-за пазухи полушубка он вынул сверток и положил его на нары. – Действуйте, гвардейцы!
Всего неделю назад нашей дивизии было присвоено звание гвардейской, потому слово «гвардейцы», сказанное, видно, бывалым офицером, нам весьма польстило.
Младший лейтенант разделся, повесил ремень с пустой кобурой на гвоздь, бросил на нары полушубок и блаженно растянулся на нем. Я предложил ему свою телогрейку в изголовье и, когда он брал ее, увидел у него на груди в темной зелени шерстяной офицерской гимнастерки вишневым блеском отливающий орден Красной Звезды. Черт возьми, а я-то ему грозил автоматом!..
Между тем младший лейтенант растянулся на скудной постели и закрыв глаза, другим, далеко невеселым голосом проговорил:
-С тридцать девятого в армии и дома не был ни разу. А дом в Одессе, Одесса-мама у врага. А мои старики – евреи…
Мы занялись готовкой, стараясь не шуметь. Новый комвзвода спал или думал, прикрыв лицо кубанкой, сшитой из подручных материалов и, вероятно, мастером из солдат. Мы уважительно поглядывали на глянцевую вишневость его Звезды, поскольку уже знали цену боевым наградам. Выйдя из недавних боев, мы знали, что даже к медалям представлялись только те, кто совершил что-то необычное. Суп сварился скоро. И когда связист, попробовав, шепотом сказал: - Порядок! – младший лейтенант сразу поднялся и бросил: - Ложки!
У нас, как на грех, на троих оказалась одна ложка, ее я протянул офицеру. Поняв нашу бедность, младший лейтенант назидательно выговорил:
-Котелок без ложки, что кисет без табака! – Из-под изголовья он выдернул свою планшетку, а из нее – три новеньких алюминиевых ложки и разбросал их на нарах.
-Сестричка в госпитале подарила, Лизочка. Рыженькая, пухленькая…
Авторитет младшего лейтенанта в наших глазах еще больше вырос.
У нас были сухари, и мы славно пообедали, но главное – не спеша. За обедом связист рассказал офицеру, что мы свои ложки пустили на блестящие металлические прокладки для наборных ручек ножей, которые мастерили сами. По просьбе офицера старший связист показал свой нож, сняв его с пояса вместе с ножнами. О, что это был за нож! Блестящее острое лезвие, чуть изогнутое, наподобие турецкой сабли, ручка, что радуга, красиво пестрая от разных нанизок – кусочков пластмассы и расплющенных и изрубленных ложек. Вся эта гамма была отшлифована до сияния и венчалась собачьей головой, отпиленной связистом от какой-то статуэтки. И ножны настоящей кожи, и сшитые так, что казались отштампованными.
Долго рассматривал нож младший лейтенант (только на зуб не пробовал), потом вздохнул, тихим голосом проговорил:
-Да-а, вещь! И кто же ее сотворил?
Связист не без гордости ответил:
-Я.
Офицер вернул нож связисту, собрал свои ложки и положил их перед ним:
-Делай мне! - покопался в полушубке и вынул из его недр круглую металлическую коробку из-под зубного порошка. От нее густо пахнуло ароматом настоящего табака. «Дюбек», который давали офицерам вместо папирос.
-Не надо товарищ младший лейтенант! – оторопело ответил связист и даже отодвинулся от такого царского подношения.
-Молчать! – с жесткой иронией рявкнул младший лейтенант. – Приказываю взять табак и сработать мне такой же меч! Все!
Дед Коля замолчал и задумался. Я молча ждал продолжения.
-Вот ты слушаешь сейчас, кажется все это наивным и мелочным: мол, была, война, а занимались ерундой. Так вот, ножи, мундштуки, портсигары при минимуме инструмента – молотке, простом напильнике и зубильце – солдаты мастерили так ловко, что думаю иногда: законное место им в музее любом, где есть уголок Воинской Славы. А потом не забывай, сколько многим из нас лет было…Мальчишки! Я ведь помню, как горели глаза у младшего лейтенанта, когда он нож разглядывал….
-Ну, а дальше-то что? Сделали нож?
-Связист не подвел, нож сделал на загляденье. А пригодился он младшему лейтенанту Розе, наверное, только один раз.
Младший лейтенант прижился в роте. Солдаты его взвода в нем души не чаяли – командир был настоящий. Фронтовик до мозга костей. Скажет-отрежет. А так все с шутками, да прибаутками…И солдаты его взвода, стали какими-то другими…Веселыми, да отчаянными. Вот такой он был лейтенант Роза. Его солдаты меж собой и не называли по-другому.
А вскоре кончилось затишье, наступление началось. Как сейчас помню – рассвет наступал медленно. Туман рассеивался, приоткрывая траншеи и то, что было перед ними, - равнину, которую нам нужно было преодолеть под огнем противника. В траншеях, издолбанных, изверченных осколками и пулями, мы, солдаты, стояли и сидели впритирку – так много накопилось нас для атаки.
Прояснилось, и враг отрыл, как обычно по утрам, сильный минометный огонь. Мины лопались вокруг, как металлические орехи под давящей тяжестью, густо разбрызгивая визжащие осколки. Я увидел первых убитых, первых раненых, услышал их стоны и крики. Ранило командира роты, его в блиндаж занесли. Он скрипел зубами и отчаянно ругался. Прибежал санинструктор, перевязывать его стал. Замполит командование принял. За нами так загрохотало, земля содрогнулась. Это началась наша артподготовка. И пошли танки. Четыре.
Сигнала к атаке еще не было. Замполит высунулся посмотреть, но только чуть приподнялся и пулей или осколком ему пробило шею. Пригнувшись, я побежал к командиру первого взвода, пухлолицему, добродушному юнцу, младшему лейтенанту Блинову.
Прокричав, что роту должен вести в атаку он, вернулся к блиндажу. А на том месте, где я только недавно стоял, еще клубился дым от разорвавшейся мины…И тут: атака!
Теперь я частенько думаю, ведь какое-то чувство надоумило меня отбежать от блиндажа в первый взвод, хотя в этом и не было особой необходимости – его командир, младший лейтенант Блинов, и так бы повел роту в атаку.
Я видел, как Блинов выскочил из траншеи, взмахнул автоматом и крикнул:
-Направление вон на то дерево!…Вперед! – И побежал на «то дерево», которое чуть виднелось вертикальной темной полоской в морозной блеклости тумана.
Из траншей, как штормовые волны через берег, выплескивались взводы, роты, батальоны, полки и неровной стеной быстро пошли вперед. Грохот нашей артиллерии притих, только далеко ухала и ахала тяжелая, и снаряды ее с хрустящим шелестом неслись к немцам в тыл.
На какие-то минуты траншеи опустели, а те немногие, кто оставались в них, неотрывно смотрели через бруствер вперед, куда укатилась волна наступающих. Потом там, впереди, загрохотало, будто покатились деревянные бочки с камнями, поднялся черный дым: началось то, что называлось «ожесточенное сопротивление врага». Немцы из уцелевших минометных батарей и других огневых точек открыли заградительный огонь. Если наши прорвутся сквозь него, успех обеспечен…
В траншею потекли резервы, и рядом, выкатив станковый пулемет на бруствер, первый номер расчета уже устанавливал прицел для отражения возможной контратаки. А в опустевшем блиндаже надсадно орал в трубку полевого телефона связист – младший сержант, вызывая паролем батальон. И потому что с ним не было напарника, я понял: связь прервана и он убежал искать разрыв провода.
Наступление продолжалось. Как оно шло, мне поведал младший лейтенант Розе, - тяжело. Не заметил я, как он полз, но упал рядом, перевалив себя через бруствер. Вероятно поняв, что случилось с ним что-то страшное, я пялил на него, беспомощно лежащего в траншее, глаза и не знал, что делать.
-Режь! – приказал он сдавленным болью криком. – Режь валенки!
Глянув на ноги младшего лейтенанта, я пришел в себя: чуть выше ступней из серых голенищ через рваные пробоины текла кровь.
-Пулеметной очередью, гад, прошил! – кричал младший лейтенант и ругался. – Режь валенки и бинтуй! Чего рот раскрыл? Режь!
И вид раненого, и горячка близкого боя вконец меня сбили с толку – я растерялся до того, что забыл про свой нож на поясе, и никак не мог сообразить: чем же разрезать валенки офицера, чтобы забинтовать его раненые ноги.
Он, вероятно, понял меня, рванул полу своего полушубка, и я увидел его нож, в ручке которого имелись дольки трех ложек, подаренных ему рыженькой Лизой в госпитале.
Но ножны на ноже были словно разорваны. Думать, откуда эта «рана» на чехле, некогда было. Я вырвал нож, располосовал на младшем лейтенанте валенки, смотал с ног окровавленные портянки и трясущимися руками, как мог, забинтовал их, побольше наматывая бинтов на то место, где прошли навылет пули.
Потом по его приказанию, отрезал от его полушубка полы и утеплил перевязанные раны. В одной поле увидел рваную дыру – и все понял: осколок от разорвавшейся мины пронзил полушубок сбоку, пробил ножны ножа и отскочил от стального лезвия. Если бы не оно, лезвие…
Сказал об этом младшему лейтенанту Розе, показал разорванные ножны и снова всунул в них нож. И он с придыханием выговорил, как признался в самом сокровенном:
-Эх, Лиза, Лиза, у какого бога просить для тебя счастья?…
Думала ли тогда госпитальная сестра, подарив ложки симпатичному молодому офицеру, что она спасет его от смерти? Если бы не нож с ручкой из ее подарка, осколок прошил бы живот младшему лейтенанту насквозь…
Потом вперед пошли мы – все, кто оставался в траншеях. Наступление развивалось. Больше я никогда не видел «лейтенанта Розу». И не знаю, жив ли, погиб ли…А случай этот запомнился. Всякое случалось на войне. Иногда такое, что и не выдумаешь: шлепнется мина между ног залегшего солдатика и ….не разрывается… Застревает у другого в животе и тоже не разрывается. И хирурги, уже в госпитале, за стабилизатор вытягивали ее, как какую-нибудь занозу….
Дед Коля замолчал и задумался. Видимо, он все еще был там, на поле боя…
Молчал и я, отодвинув блюдце с медом. Есть сейчас, после этого рассказа, было невозможно, комок стоял в горле...
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0223329 от 8 января 2016 в 17:22
Рег.№ 0223329 от 8 января 2016 в 17:22
Другие произведения автора:
Рейтинг: 0Голосов: 0419 просмотров
Нет комментариев. Ваш будет первым!
