На секретной службе Его Величества

В диковатые времена дремучего капитализма качественные материалы можно было купить только за наличные, которые предприниматели вроде меня таскали сумками. Избалованный прежними заказчиками, которые обеспечивали свои дачки материалами, я впервые занялся снабжением сам. Объездил базы и магазины стройматериалов, присмотрел финские краски, приценился и прикинул требуемую сумму денег. Купил газету и отчеркнул красным фломастером объявления по обналичиванию денежных средств на банковском счете. Выбрал то, где комиссия составляла не десять, а лишь семь процентов, позвонил.

 

Ответила мне женщина-диспетчер и сказала, что фирма их христианская, и прибыль идет на церковные нужды. Мне это понравилось. Узнал адрес офиса – располагался он на соседней улице – и предстал перед руководителем фирмы лично. Офис оказался обычной двухкомнатной квартирой в панельной девятиэтажке, руководитель – спокойным, чуть выпившим мужчиной в бородке марки «эспаньолка» с золотыми очками на орлином носу. Говорил Иван Иванович тихо, но твердо. В нем чувствовалась сила, приглушенная трагизмом. На стене висели фотографии, где Иван в тропическом камуфляже обнимался с опаленными ветеранами афганской войны. Проследив направление моего взгляда, Иван полушепотом сказал:

 

– Сейчас нынешних фирмачей интересует, кто моя крыша. Говорю сразу: ветераны Афгана. Так что ничего не бойся, работай спокойно. В случае чего, мы тебя прикроем огнём из всех орудий.

 

На следующий день я предъявил ему платежку на миллион рублей, он извлек из сейфа требуемую сумму за вычетом комиссионных и протянул мне в пакете с рекламой сигарет с верблюдом на пачке – вот так, сразу и без проверки зачисления денег на расчетный счет. Впрочем, кто же из психически нормальных предпринимателей осмелится обманывать ветеранов Афгана?..

 

Завершение первой сделки Иван предложил отметить на кухне, где его улыбчивая круглолицая жена готовила пельмени. Хозяин во время застолья выпил бутылку виски, я – две чашки кофе, закусив двумя полновесными порциями пельменей с горкой. Жену ветерана звали, как я и предполагал, Машей. Несмотря на вполне домашний вид, деревенское происхождение и кротость, Мария пела в хоре народной песни и часто выезжала за рубеж. Присмотревшись ко мне, она спросила:

 

– Алеша, что-то мне подсказывает, что строительство не является вашим основным занятием. Признавайтесь, чем еще вы увлекаетесь? Я же чувствую…

– Пишу, – обреченно выдохнул я, покрывшись пунцовыми пятнами.

– В таком случае, пожалуйста, принесите нам с Ванечкой, – она погладила мужа по затылку, – ваши произведения.

 

– Машенька, а как же я? – прошептал умоляюще ветеран. – Ты меня удаляешь из перечня своих фаворитов?

– Что ты, Ваня! Как можно… – Хозяйка округлила выразительные серо-голубые глаза. – Ты для меня всегда был и будешь самым талантливым, храбрым и красивым мужчиной на белом свете! Но Алеша же гость! И мы просто обязаны помочь его творчеству.

– Тогда ладно, – сказал Иван.

 

Вдруг вскочил, хлебнул еще виски и бросился в соседнюю комнату. Оттуда раздался гитарный плач, появился сам музыкант, исполнил несколько виртуозных аккордов. Затем тоже самое повторил с аккордеоном, саксофоном и скрипкой. Мы с Машей рукоплескали. Вот уж наделил Господь семью талантами!

 

– Алеша, вы женаты? – спросила Мария.

– Да, конечно… – кивнул я, опустив глаза. – Только похвастать семейным единодушием как у вас не могу. Моя Даша иногда уезжает к маме и там будто заражается какой-то… вялотекущей паранойей. Представьте себе, сидят мать с дочкой с ногами на диване и молча раскачиваются. Я забираю мою Дашу, привожу домой, она оттаивает. Только через пару дней звонит мама, дочка срывается, уезжает к теще и превращается в кролика в объятиях удава. Самое страшное, наша маленькая дочка растет в атмосфере такого безумия.

 

– А, может, для Даши с дочкой такие испытания только на пользу, – предположила Маша. – Чем тяжелее в отчем доме, тем лучше в мужнином. 

– Вот почему я свою тещу, – вставил слово Иван, – близко к нашему дому не подпускаю…

– …Хоть моя мама – человек простой, деревенский и у нее здоровая психика.

– А как только сюда в город переедет, так умом и тронется. Так что пусть живет на селе.

 

– Да, пусть живет, – согласилась Маша. – А хотите, Лешенька, я поговорю с вашей Дашей? Приводите ее к нам. Мне кажется, мы с ней подружимся.

– Я передам приглашение. Благодарю. Только в успехе, так сказать, предприятия несколько сомневаюсь.

– А вы попробуйте. Не получится так, придумаем что-то другое.

 

На следующей неделе я вручил им экземпляр «Посланника», спустя четыре дня Иван позвонил и сдержанно сказал, что книга ему понравилась. Трубку вырвала Маша и разразилась восторгами: это же на уровне Набокова и Булгакова – только наше, православное! А еще она сообщила, что скоро поедет с гастролями по Европе, поэтому предлагает принести побольше книг, чтобы она могла раздавать заграничным любителям русской культуры. Встретились мы с Иваном да Марьей в особнячке, который делили между собой духовный центр с православным кафе.

 

Пока мы с Иваном ожидали окончания репетиции хора народной песни, я зашел в кабинет с аурокамерой. Вежливая женщина посадила меня в кресло, объяснила принцип действия камеры и предложила запечатлеть мою ауру. Иван в сторонке иронично наблюдал за нами. Я согласился и принялся мысленно произносить Иисусову молитву. Женщина сфотографировала меня, включила компьютер, и тот выдал цветную фотографию и бумажную распечатку.

 

– Вы молились во время съемки? – спросила дамочка, рассматривая фотографию.

– А как же, – подтвердил я, – Иисусовой молитвой.

– В таком случае, получите фотографию вашей молитвы.

 

На снимке моя голова была окружена радужным ореолом, а из области сердца исходила оранжевая стрела, устремленная вверх. В районе ключиц стрела будто прерывалась, цвет ее наполовину ослабел…

 

– Наверное, вы давно не исповедовались? Видите, вашей молитве что-то мешает, это должно быть неисповеданные грехи.

 

Я вспомнил, что не был на исповеди больше месяца и сокрушенно кивнул: вы правы.

 

– А вот, что нам сообщает компьютерная расшифровка. Так посмотрим. Человек вы миролюбивый, наделены мистичностью, стремитесь к совершенству духовной жизни. Что еще… Не смотря на природную общительность и социальную активность, вынуждены убегать от людей в поисках одиночества и покоя. Верно?

– Пожалуй что так, – снова кивнул я.

– Так, так, – полушепотом добавил Иван. – А можно и мне?..

 

– Мужчины, я вас обыскалась! – В комнату ворвалась розовая от возбуждения Мария в красном бархатном платье до пят. Всегда тихий мелодичный голос её звучал в тот миг необычайно богато и мощно, будто через усилитель. Особенно удались низкие частоты.

– Машенька, умоляю: не понижай на нас голос, – попросил Иван, как всегда скривившись от громких звуков.

– Мария, да вас не узнать! – воскликнул я. – Что у вас с голосом?

– Просто, Алеша, я сегодня хорошо распелась. Наш руководитель заставил меня прокачать три октавы моего регистра. Дашеньки с вами нет, так понятно. Ладно, ничего, мы подождем. А что у нас с вашими книгами? – Она обернулась к ауро-фото-даме: – Алеша у нас талантливый писатель!

 

Я протянул Маше пачку книг. Она задумчиво полистала одну, другую…

 

– Мы, кажется, придумали, как нам поступить. Лешенька, вы распишитесь тут внизу, а я сама буду вписывать кому и за что. Договорились?

– Конечно, Маша, – кивнул я, подписывая все десять книг. – Кстати, можете взять эту ручку, чтобы цвет чернил не выдал нашу маленькую хитрость, – сказал я, протягивая ей дорогой инструмент марки «сенатор».

 

Вернувшись из гастролей, Мария позвонила мне и пригласила в гости. С розами и тортом вошел я в гостеприимный дом. Иван с гитарой в руках сидел за столом с бородатым мужчиной, они спорили, выпивали, закусывали и пели. Мария протянула мне альбом фотографий, подсела ко мне поближе и приступила к творческому отчету о проделанной работе.

 

– Это мы в Швейцарии. После выступления нас пригласили в детский хоспис. Видите, дети все лысенькие, это их от онкологии облучали. А вот этому глазастому мальчику я от вашего имени вручила «Посланника». Вы не представляете, как он обрадовался! Перед завершением гастролей мальчик позвонил мне и сказал, что книгу вашу прочли все русские дети, а иностранцам он лично переводил. Вы знаете, дети признались в том, что книга подарила им надежду, и они перестали бояться смерти.

 

Она перевернула несколько страниц.

 

– А это Дания. Наше выступление в самом большом концертном зале в Орхусе посетила сама принцесса Александра. Там летняя королевская резиденция, и она как раз скучала в этом захолустном городке – а тут и мы, веселые и голосистые. Лешенька, она такая краси-и-ивая, молоденькая! Её называют северной Дианой, она всеобщая любимица. Так я ей подписала вашу книгу! Её высочество обещали прочесть, после перевода, разумеется.

 

На следующей фотографии женщины в кокошниках окружили невысокого мужчину в сюртуке, заискивающе поглядывая на кумира с лицом киношного эсесовца.

 

– А этого красавчика узнаете? Да, да, мэтр Карл Лагерфельд, собственной персоной! Как он заговорил о своем особом уважении к русской культуре, так я ему вашу книгу р-р-раз: держите, мэтр, один из лучших образцов русской культуры. Он уважительно так принял дар, обещал прочесть, чтобы непременно разгадать тайну русской души. Еще он сказал, что у него огромная личная библиотека в триста тысяч томов, и ваш «Посланник», Леша, займет в ней почетное место! 

 

Пальчик Марии, без маникюра с коротко остриженным ноготком, забарабанил по фотографии полной дамы в огромных бусах и серьгах.

– А эту дамочку узнаете? Монсеррат Кабалье.

 

– Ой, Машенька, прекрати ты это буржуазное низкопоклонство! – подал реплику Иван под одобрительное кивание бородача. – Твой голос не хуже, а уж то, что ты поешь со сцены, на порядок выше её чуждого нам репертуара. А за этот её хит «Сын луны» я бы как за убийство и колдовство к уголовной ответственности привлекал.

– Ванечка, не будь таким строгим, она же не виновата, что не в России живет. Так, Леша, я и Монсерраточку привлекла к разгадке тайны русской души с помощью вашей книги. Да еще, нас водили в три православных храма, я в приходские библиотеки тоже пожертвовала ваши книги. Ну что, вы довольны моими гастролями?

– Мария, я просто ошеломлен, – лепетал я, заливая смущение крепчайшим французским кофе. В наступившей тишине раздался тихий голос хозяина дома:

 

– Кстати, отец Филофей, познакомьтесь, пока супруга даёт мне возможность вставить слово. Этот молодой человек – мой партнер по бизнесу и писатель Алексей.

 

Иеромонах выглядел вполне обычно: традиционно потертый подрясник, длинная нечесаная борода, живот, именуемый в поповских кругах «походным аналоем». Только что-то в его поведении, образе речи и, пожалуй, во взгляде – все-таки выдавало его необычную биографию. Я по своей журналистской привычке приступил к допросу. «Подозреваемый» не стал препираться, а к моему удивлению сразу во всем сознался:

 

– Мне довелось стать невольным слушателем вашего разговора с уважаемой Марией. Мне бы со своей стороны так же захотелось быть вам полезным в распространении вашей книги заграницей. Видите ли, мой родитель проживает в Париже, как, впрочем, и в Берне, и в Праге и Риме. Вот взгляните, какой у меня заграничный паспорт. 

 

Он извлек из сумки документ и открыл, я прочел: барон Фридрих фон Беем-Баверк. Потом перед моим носом открылся еще один паспорт, уже российский, а там значилось нечто другое: Игорь Ильич Васильев. Единственное, что объединяло оба паспорта – фотография владельца, того самого, который в настоящее время давал показания.

 

– Видите ли, я воцерковился в Швейцарии, у меня и духовник из Зарубежной православной церкви. – Монах запнулся и извиняющимся тоном произнес: – Только прежде чем раздавать вашу книгу, мне бы с ней ознакомиться… Вы не против?

– Конечно, отец Филофей.

– А у нас еще остались две ваши книги, – сказала Маша, – я вам сейчас, батюшка, дам одну.

Монах взял книгу и отпросился почитать в соседнюю комнату.

 

Пока мы с час-полтора проговорили с Марией, потом Иван вспомнил, что он мне должен вручить очередной «транш» в наличных, долго пересчитывал купюры, вероятно, демонстрируя жене свою деловую аккуратность… И тут в дверях появился отец Филофей с «Посланником» в руке.

 

– Алексей, знаю, что похвала мужу православному не полезна… Но это, – он взмахнул книгой, – то, что сейчас очень и очень нужно! Чистая, как слеза, и крепкая, как старое вино, вера – всё это прямо лучится с каждой строчки. Отлично, Алексей, помоги вам Господь! Так что я с удовольствием буду участвовать в распространении вашей книги. Можете для начала передать мне пачку? Я только что вспомнил, на днях звонил мой духовник, схиархимандрит Николай, так он обещал приехать в Варшаву, куда меня владыка посылает с дипломатической миссией. Тогда я и ему дам почитать, скажем, три экземпляра, чтобы он своим раздал. А у него приходы по всему миру: Варшава, Прага, Париж, Лиссабон, Рио – и всюду большой дефицит современной православной литературы. Так что, Алексей, благословляете?

 

– Бог благословит! Конечно, конечно! – кивал я, готовый от смущения сползти под стол. Но в этот момент мне на помощь пришел Иван, разразившись гитарной балладой про войну.

 

В завершение вечера встречи, отец Филофей «попотчевал» нас одной историей про своего духовника, которых в его героической службе во славу Божию было немало.

 

– Задумал как-то отец Николай отдохнуть. Все-таки ему под восемьдесят, а приходится жить в самолетах. Постоянные разъезды… Уехал к знакомому прихожанину в глухую французскую деревушку, поселился в домике на отшибе и ушел в затвор. Проходит пять дней, стучат в дверь. Отец Николай не открывает. Следующим утром спозаранку опять стучат и кричат: «Спасите моего ребенка, он умирает!» Ну тут батюшка не выдержал, открыл дверь и увидел женщину с ребенком на пороге, а за ее спиной еще двоих больных. Он их окрестил, взрослых исповедал, всех причастил и соборовал. Больные выздоровели. И с тех пор потянулись к нему со всей округи больные и бесноватые. Человек сто, а может и больше, отец Николай исцелил и обратил в веру православную. А местные-то крестьяне храм построили и попросили его освятить. Так ему и туда приходится заезжать, и меня просит, при случае наведываться. Его там называют «наш русский святой».

 

– Это для него, вашего батюшки Николая, доставал я «Ромео и Джульетту дэ Люкс»?

– Да, Иван, для него, – смущенно отозвался монах. – Кстати, он благодарил и просил еще три коробочки… А? Нет?

– Отчего же нет, для такого человека найду, – кивнул Иван, выпятив губу.

– Простите, господа братья и сестры, – опустив глаза сказал отец Филофей, – но батюшка и сам не скрывает… Есть у него неизжитые страсти: гаванская сигара после воскресной трапезы, клавесин Баха и, простите, поздний «Пинк Флойд» и ранний «Би Джииз».

– Ну что ж, во всяком случае, в отсутствии вкуса его не упрекнешь, – сказал Иван. – Мне эти страсти и самому не чужды… А вот отцу Николаю, святому практически человеку, не мешает это в его подвижничестве?

 

– Насколько мне известно, нет, – ответил задумчиво монах. – Скорей наоборот, помогает располагать к себе светских людей из неверующих. Вот, скажем, видит француз или немец, что батюшка не чужд знакомых страстей, не превозносится, не призывает на их головы гнев Божий, не тащит на костер инквизиции – наоборот, любит и пошутить, и вкусно поесть, и вина хорошего выпить – тут сразу и доверие к нему, и всяческое уважение. И потом… батюшка умеет, когда нужно, сгруппироваться, взять себя в ежовые рукавицы и всё – другой человек. И потом, он более полувека держит трехчасовую ночную молитву за нас с вами – а это самая трудная работа, я вам скажу… Понимаете, каждую ночь, независимо от состояния здоровья, усталости, местонахождения – вот так брать себя за шиворот и повергать пред Господом в покаянной молитве!.. В этом, собственно, его тайная сила…

 

– Видимо, вам, зарубежникам, на самом деле больше прощается, пропорционально, так сказать, концентрации искушений, – изрек Иван, повторив позу Роденовского «Мыслителя».

– Видимо, – кивнул монах. – Как говорится в Писании «где умножается беззаконие, там изобилует и благодать Божия». Во всяком случае, именно Зарубежная церковь первая причислила к лику святых царя Николая Александровича. Кстати, отец Николай был одним из последовательных сторонников канонизации Государя. Он меня поругивал за мои политические взгляды. Я больше как-то симпатизирую конституционной демократии.

 

– Батюшка, дорогой, да вы что! – воскликнул Иван. – Как это, имея такого небесного заступника, как преподобный Филофей, который сказал: «Москва – третий Рим и четвертому не бывать»… Как это, быть наполовину дворянином и притом наполовину русским, и не стать монархистом – этот нонсенс! Ведь монархия во главе с Божиим помазанником будет в последние времена тем самым апокалиптическим Удерживающим силы зла во вселенском масштабе. Нет и нет, дорогой вы мой! Не дадим вам погибнуть, но спасем от вашего заблуждения! Правда, Леша?

– Истинная, – кивнул я.

 

– Кстати, вы же у Алексия читали в «Посланнике», – тыкал громовержец длинным перстом музыканта в мою книгу в руках монаха, – читали о крестном ходе в честь годовщины убиения Царской семьи? Он ведь не умозрительно пришел к монархизму. Не читая этих наших еретиков доморощенных профессоров академических, которые люто ненавидят Царя-мученика и боятся прихода грядущего Царя… Знают, иудушки, что не жить им в России при будущем Царе, знают, что нынешняя халява для них кончится, сбегут за бугор... А наш Лешенька преодолел страх толпы, насмешки окружающих и собственных демократических тараканов в голове – взял вашу зарубежную икону Царя и своими ногами потопал на крестный ход! И там уже всем своим существом прочувствовал и принял святость Государя нашего Николая Александровича. Ведь сколько там чудес случается, сколько икон мироточит, как народ православный лицами сияет! Я прав, о, любезный брат мой Алексий?

 

– На все сто! – отозвался я.

– Так, Маша, так, Леша, на днях будет Государев крестный ход. Так мы этого нашего глубокоуважаемого монаха возьмем за браду и, зажав с трех сторон, чтобы не трепыхался, поведем к солнцу правды.

– Ой, отец, что-то ты сегодня раздухарился не по чину, – громко прошептала своим меццо-сопрано Мария, поглаживая супруга по взъерошенной голове.

– А вот по чину! – взревел Иван и, поймав себя на ненавистном шумоизрыгании, съежился и затих. – Простите…

 

– Полностью поддерживаю мнение предыдущего оратора, – сказал я и повернулся к монаху: – Отец Филофей, на самом деле, давайте сходим на крестный ход, и сразу всё сами поймете. Сердце подскажет. Ведь только этим органом и можно что-то серьезное понять. Там настолько явно Господь Государево семейство прославляет, только мертвый не уразумеет. Так вы не против?

– Нет, не против, – сказал монах. – Очень благодарен вам. И, знаете, я немного завидую вашей решительности. Да, я пойду с вами на крестный ход. Да…

– Слава Богу, – прошептали в унисон все остальные.

 

Следующим утром я сидел в Свято-Данииловом монастыре в крошечном скверике у крепостной стены и ждал, когда из здания, что напротив Троицкого собора, выйдет отец Филофей. Передо мной в лучах солнца над цветочной клумбой летали пчелы, малыш на коленях мамы что-то радостно лепетал на своем младенческим языке, понятном только ему и маме. Вышел монах и, взмахнув широкими рукавами подрясника, аки орел крылами, подошел, благословил и присел рядом. Я вручил ему пачку книг и внезапно спросил:

 

– Батюшка, вы заметили, что мои издатели не удосужились начертать на титуле книги владычного благословения?

– Да, заметил, – кивнул он. – Только в предисловии и в тексте есть слова о благословении старца духоносного, разве этого не достаточно?

– Для нас с вами, кто знает, что такое благословение старца, – да. Но есть еще чиновники фарисейского плана, так они вздумали требовать благословение архиерея. Как вы думаете, ваш начальник, не мог бы дать такую бумагу?.. Помните, у Булгакова в «Собачьем сердце» профессор Преображенский сказал наркому: «Дайте такую бумажку, чтобы была как броня!»

 

– Даст, – уверенно кивнул отец Филофей. – Хоть сейчас вынесу. Только… Боюсь, после предъявления такой бумаги с таким благословением, ни один православный человек не подаст вам руки. Меня за помощь владыке уже выгнали из трех монастырей, это словно печать касты неприкасаемых. Нашего начальника называют «московским папой», по аналогии с Римским папой, предводителем католиков. Так что, лучше обратись к другому.

– А что на это говорит ваш духовник?

– Отец Николай сказал: папы разные нужны, папы разные важны, так что работай, только делай всё по совести. Да и никто здесь меня не заставляет делать и говорить такое, что выходит за канонические рамки. Во всяком случае пока, – улыбнулся он.

 

– На крестный ход идем?

– Обязательно.

 

Нам это удалось. До последней минуты мучили сомнения: дойдем ли, не помешают ли дела: телефон звонил непрерывно, да и отец Филофей выразил сомнение: отпустят ли с работы. Давненько я так горячо не молился. Но вот мы встретились в метро и поднялись наружу, где яркое солнце залило жаром Старую площадь. На меня последовательно стали нападать тоска с унынием, страх толпы с острым желанием удрать куда глаза глядят, но вот мы встали поближе к подножию памятника равноапостольным Кириллу и Мефодию, подключились к соборной молитве – и сразу смирились. Нас окружали по большей части люди спокойные и доброжелательные.

 

– Главных противников канонизации царя Николая что-то не наблюдается, – прошептал монах. – Видимо, им не истина Божия интересна, а лишь собственное мнение, которое, как известно, мерзость в очах Божиих.

А вот истина Божия не заставила себя ждать. Не успели мы выстроиться в колонну, пройти по Варварке сквозь череду операторов с видеокамерами (Рейтер, CNN, Ren-TV, НТВ, ТВ6, РИА…), только вышли на простор Кремлевской набережной, как одна за другой замироточили иконы царской Феодоровской Богородицы, зарубежная икона Царственных мучеников и образ Государя Николая Александровича в золотом облачении. Мы бросались то к одному образу, усыпанному каплями мира, то к другому в слезах, то к третьему в росе – они благоухали райскими ароматами, рядом с ними хотелось смеяться и плакать.

 

Монах порозовел лицом и стыдливо промокал слезы на лице, только они снова и снова наполняли вежды и стекали по ланитам на браду. Вокруг – сияющие лица, дети смеются и тянут ручки к мироточивым иконам, тоненькие девушки с ангельскими личиками подбегают к иконам, прикладываются и растворяются в напирающей сзади толпе, старик с мироточивой Феодоровской встал на газон, к нему устремился людской ручеек, его мягко выпроводил с газона блюститель порядка, тот вернулся в колонну и зашагал чуть впереди нас. «Спаси, Господи, люди Твоя…» – раздавалось слева, «Боже, царя храни…» – распевали басами сзади, «Богородице, Дево, радуйся…» – это уже мы с ликующим окружением.

 

Отец несет на плечах мальчика лет шести, он, вытянув шею, докладывает:

– Пааап, а там еще одну икону целуют.

– Какую, сынок, тебе не видно?

– Кажется, царевича… Да! Мальчика.

– Образ цесаревича Алексия замироточил, – делится с соседями отец.

 

По дороге мимо нас проехал грузовой автомобиль, в кузове на металлической раме посверкивают начищенной бронзой колокола, веселый отрок дергает за веревки, осыпая окрестности праздничным перезвоном. Только сейчас заметили единственное облако на небе, оно закрывает нас от палящих лучей солнца, от реки тянет приятной прохладой.

 

Римский воин, сотник Лонгин, увидев потрясающие события во время распятия Христа, когда вся природа рыдала, а земля сотрясалась, произнес: «Воистину – это Сын Божий!» Иеромонах Филофей со слезами на лице воскликнул: «Воистину, Государь с семейством – святые!» Чуть позже, в кафе на Новослободской, куда вместе с нами вошли ликующие изголодавшиеся люди, монах признался:

 

– А знаете, Алексей, я ведь впервые в жизни вижу чудо мироточения икон. И впервые – эти слезы… Всё-всё, об этом – молчок. Не дай Бог, кто на работе узнает – съедят поедом. В таких случаях надо афонское сокрытие духовного состояния, а то плохо будет.

– Сочувствую, отец Филофей, – сказал я полушепотом.

 

А в это время, пока мы в молчаливом бесстрастном сокрытии прихлебывали довольно крепкий кофей, вокруг нас, то от одного, то от другого столика доносилось нечто открытое и громкое:

– Теперь никакого сомнения – Государя Николая Александровича прославят! На ближайшем соборе.

– А ты знаешь, мне сказали, в храме Христа Спасителя уже пишут на стенах иконы Царя-мученика.

– Как ты думаешь, долго нам еще ждать прихода грядущего Царя?

– Теперь уже скоро. Государя Николая Александровича прославят, а там уже год-два и грядущего жди.

– Уж больно ты скор! Еще должна третья мировая отгреметь.

– А знаешь, я слышал, хотят царя избрать демократическим путем.

– Полная чушь! Не верь. Божие дело либерально-демократическим путем никогда не сделаешь. Тут будет некое вселенское чудо. Никто не будет сомневаться, настоящий царь или слева подсунутый. Все как один скажут: вот он – наш царь-батюшка!

– Один человек мне сказал: мы узнаем царя грядущего по тем слезам, которые по нашим лицам польются. Вот как сейчас на крестном ходе.

 

Вечером мы сидели на тесной кухне крошечной квартирки отца Филофея, он варил гречневую кашу, я пил французский кофе «оттуда». …И писал в блокнот очень важный документ. На волне всеобщего ликования батюшка загорелся написать обращение к царю грядущему и, так сказать, излить на папирус народные слезы.

 

По своей скабрезной привычке всё человеческое непременно подвергать ироничному испытанию, я выразил опасение:

– А не будет ли, отченька честны́й, наш манускрипт подобием того воззвания, коее исчитывалось меж профитроли и бланманже «цветом интеллектуальной эссенции петербургского общества салона мадам Шерер» в суперблокбастере «Война и мир», с подвыванием и закатываем очей к хрустальной люстре: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы…»

 

– Отнюдь, сыне, – учтиво ответил монашествующий барон, – хотя бы потому, что у нас в меню не глубоко чуждые нашей ментальности профитроли, а своеобыденная родная гречка, которую употребляют в пищу исключительно в России. Итак, «пока свободою горим, пока сердца для чести живы», милостисдарь, начнемте ж писать. А я уж распространю по интернету, будьте уверены.

 

Откушав гречки с кофием, помоляся да позвдыхав, приступили. И получилось у нас не как задумали, и не как наметили, а вовсе по-другому. Может быть потому, что отсекли суемудрие и позволили ангелу благовестителю продиктовать, а нам – услышать и записать. Так вот оно:

 

Воззвание православного народа русского к Царю Грядущему

Ваше Императорское Величество, желанный и долгожданный Царь-батюшка! Сердце русского человека переполняется большой светлой радостью от мысли о Вашем скором восшествии на законный кремлевский престол. Мы знаем и верим, что время это близко: «От смоковницы возьмите подобие: когда ветви её становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето» (Мф.24:32) – наши сердца уже стали мягки и глаза источают слезы надежды. Мы знаем и верим: Вы, Ваше Величество, уже среди нас, ходите по дорогам Святой Руси в сокрытии истинного предназначения как простой человек, но уже сейчас незримо управляете великой империей, Богом созданной и Богом предреченной Вашей державе. Вы среди нас, Вы с нами – как радостно стучит сердце русского человека от этих слов!

Ваше Величество, целый век народ русский стонет от безбожного ига! Скольких миллионов жертв стоило нам наше предательство Господа Иисуса и Царя-мученика Николая Александровича и ангелоподобного царского семейства! И до настоящего дня растет и растет число этих жертв. Уж вся земля русская пропитана слезами и кровью тех, кто «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит». Конечно, разум подсказывает: кровью мучеников омывается великий грех богоотступничества, душами мучеников наполняется Царствие Небесное, только сердце жаждет Удерживающего и зовёт Избавителя: «Приди, Государь, и наведи порядок на земле Русской!» Доколе враг будет попирать святую землю, доколе дети наши будут угоняться в рабство мамоне, доколе помраченные существа будут вопить: «Мы состоялись, мы победили, мы задрали подол матушке России!»

Ваше Величество, ей, грядите и грядите скоро! Мы Вас любим, мы Вас ждем.

 

А ночью, светлой летней ночью, в тонком сне, когда сознание скользит по границе между видимым и невидимым, привиделось мне: грядущий царь, красивый, нечеловечески умный, сильный верой, волей и телом – читает наше воззвание и сам проливает слезы пред мироточивыми образами и умоляет Господа поскорей дать ему возможность исполнить свой царственный долг, «ибо народ мой стонет под игом».

 

Другие произведения автора:

Марш пацифистов

Человек в поиске жизни часть 3

Мiру - мир!