Не бывать богатырям бобылям

Богатырь незнамо куда деться, я писатель и ненужность какая-то

Направо — лес, налево — дол,
рядом серый волк прошёл.
Промахнулась стрела,
угодила в зад оленя,
а рога на тебя мигренью.
Плюнул, устал, до хаты поплёлся.

Лес стоит, не шелохнётся,
берёза шуршит и осина,
леший куда-то сгинул.
А дома ждёт домовой,
кашу варит, и как постовой,
в окно выставился и смотрит.

«Не хочу идти домой,
пусть нечисть сдохнет!» —
развернулся богатырь и в горы!
А под горами ссоры
птиц и зверья лесного.

«Мне б чего нибудь неземного, —
вдаль глядя, подумал
и как полоумный,
поскакал на кобыле до неба. —
Вот, там я ещё не был!»

Доскакал до Луны, там сухо
и большущая серая скука,
машут Печали вдали:
— Бога-бога-богатыри...

Осерчал богатырешко крепко:
«Ну посадят меня, чи репку,
в пыль неземную
печали эти, не забалуешь!» —
натянул поводья и к Земле,
долетел да уселся на мне.

* * *
Теперь я сижу и пишу:
богатырь к богатырю —
очередная пьеса.
Это кому-нибудь интересно?

Нет! Брошу я род людской, кину
и далече куда-нибудь двину
на святую звезду Андромеду,
там стихами поеду,
поплыву по умам, по душам.

И там мне ответят: — Скучно,
скучно, Зубкова, молчи,
тихонечко сказки пиши
про русалок и воинов диких,
ну а если про власть напишешь,
не видать тебе белого свету,
посадят, как репку эту!

Пойдём, богатырь, нас нет тут,
мы стёрты, забыты, задеты
тобой и мною их чувства
о князьях, королях и капусте.

Богатырь и будущее неведомое

Приключилась, значит, с богатырём оказия: поехал он в лес нечисть всякую пострелять да и заблудился. Плутать хорошо, но домой охота к блинам, пирогам. Ну сами понимаете, а дальше стихами пойдём.

Заблудился богатырь — не вылезти!
Плутал день, плутал два — не выползти.
Вдруг в огромную яму провалился,
а как на ножки встал, так открестился
от него мир прошлый да пропащий.

Будущее стеной встало: «Здравствуй,
проходи, посмотри на наше лихо,
только это, веди себя тихо.»

Отряхнулся богатырь и в путь пустился,
на машины, на дома глядел, дивился
как одеты странно горожане:
каждого глазами провожает.

«Почему же на меня никто не смотрит,
по другому я одет, походно?» —
удивляется детина богатырска,
а от вони уж не дышит носопырка!

И не знал богатырь, не ведал,
что он «дурак-театрал» пообедал
и с кафе идёт в свою театру», —
так прохожие думали. Обратно
захотелось в прошлое вояке,
страшно ему стало, чуть не плакал.

Машины, дома, вертолёты,
ни изб, ни коней, ни пехоты!
Лишь одна бабуля рот раскрыла:
— Чи Иван? А я тебя забыла!

Плюнул богатырь и провалился,
белый свет в глазищах обострился,
засосало воеводушку куда-то.

Родные его рыскали по хатам,
не найдя, вздохнули облегчённо:
«Кончился век богатырский, почёстным
пирам даёшь начало!»

Только жалобно Настасья кричала.
Да кто ж её, Настасью, будет слушать?
Народ брагу пил, мёд кушал.

Смотрят богатыри в небо

Вдаль глядящими глазами,
внутрь сидящими сердцами,
смотрят богатыри в небо.
Что там, враг или стебель
колыхнулся от ветра?

А вокруг бед то:
беда налево, беда направо,
беда позади, из-под ног и прямо,
от потравы подохли кони
(вражина шпионит).

«Сила, сила, сила,
сила така не всесильна!
Был бы я выше ростом,
как башня матросска,
тогда я б над врагами склонился
и как мух прихлопнул, не поленился!
Вот тогда бы я был, как Батый!»
(слух такой о Батые ходил)

*
Хорошо что ты не Батый, сынок,
хорошо что ты богатырь и смог
за родную мать постоять!
И отец гордится: «Сына не взять!»

А на небе туча-предтеча.
Слушали б вы мои речи
и на врага шли смело!
А я подвиги ваши набело
новой краскою перекрашу.
Знай, что ли, наших.

Кого наши привыкли бояться

«Вы направо, воины, не ходите,
там лес плохой,
леший и водяной.
Прямо тоже не суйтесь,
там самый шумный
монгол кочует,
ваш дух уж чует!
Езжайте, братцы, налево,
там жёны верны,
дворы и хаты,
коровы, козы, ребята.»

Задумались бравые:
— Мож, каменюга и правая?
Налево, оно вернее.
Направо — смерть виднеет.
Видать, одна нам дорога — прямо!

«Ух, Иваны упрямы! —
пыхтит булыжник
(а кони пыжат,
летят вперёд)
Монгол вас враз приберёт!»

Но кто монгола боялся,
тот дома всегда оставался.
А наши привыкли пужаться
лишь лешего с водяным. Да, братцы?

Богатырь суздальский

Ой, богатырь суздальский,
ой да, сокол ты ясный!

«Не сокол, а медведь.»

Да всё равно. Не напрасно
ездил ты на охоту,
вон «языка» какого славного справил!

«Сдохнет, пока до дому доставит.»

А сдохнет, так за другим отправят
и на пир почёстный посадят!

«Вина нажрётся, никуда не поедет.»

Ну водою окатят
и на кобылу посадят.

«Да не кобыла это, а конь.»

А ты что, рассматривал?
Ничего, яичко по голове покатают —
порчу снимут, отправят
в поход далёкий!

«Во лес глубокий
к Соловью разбойнику прямо.»

Ай, с Соловьями
привыкли мы расправляться:
в прошлом году столько
их наловили силками!
Королей не хватило,
которым их продавали,
чтоб во дворцах пели трели.

«Что-то мы с тобой не туда залетели.»

Ах, да!
Ой да, богатырь ты суздальский,
да сколько ж в те силы!

«Да уж, красивый,
смотри и тебя под себя подомнёт.»

Ну и пущай себе подомнёт:
подправит плохонький род.

Богатырь Илья Муромец

Илья Муромец — большой богатырь,
его боится сам хан Батый,
его пугается вся округа,
дети, родня, подруга
и даже любима жена.
Вот такой у нас Илья,
он весь в походах,
он в воеводах
над всеми богатырями,
у него папа с мамой
живут в почёте.

«А батя Илюшеньку ещё и сечёте.»

Илья Муромец — богатырь видный.

«Его за версту ни с кем не перепутаешь.»

Завидно?
У него рука, как две в обхвате:
как ухватит
врага за горло!

«Довольно,
расскажи-ка лучше,
как он бочку вина выпивает,
а потом кур по дворам стреляет.»

Ну, на Руси не без греха.
Зато ворога Илья
побил, перелопатил!

«Хватит,
надоели мне ваши сказки,
они напрасны
покуда
жив я буду.»

А ты кто таков?

«Критик Петров.»

Вот те и здрасьте,
а ну с былин моих слазьте!
Автор Зубкова.

«Я больше ни слова.»

Как богатырь Аркашка за Жар-птицей в поход ходил

Спорили наши спорщики,
спорщики, разговорщики,
спорили о силе богатырской
да об удали молодецкой,
кому что по плечу:
одному по плечу баба,
другому — награда,
третьему — целое войско,
а четвёртый сидит в печали
и не хвастает своими плечами,
старой матушкой и женой молодой.

«Ты чего, Аркаша, смурной?»

— Да думаю думу я, сотоварищи,
как бы не заливать вином глазищи,
а в поход отправиться далеко
за Жар-птицей, золотое перо!

«За Жар-птицей,
так за Жар-птицей,
нам ли ни материться?»

Собрались и пошли,
до дальней калитки дошли
и присели: пили, ели,
снова хвастались силой,
боевыми конями красивыми,
старыми матерями,
жёнами, батями, псами…

— А как же Жар-птица?

«Нам ли ни материться,
сиди, Аркашка,
полна чеплашка!»

И опять, десять мамаев срублено,
Соловьёв-разбойников сгублено
ой немерено,
всё проверено!

Устали смеяться девушки у околицы,
да сочинять пословицы:
коль богатырь пьяница —
на кол и не поганиться!

Как старый богатырь от жены по лесу шастал

Она:
— Ой да не сокол ты ясный,
не добрый пехотинец,
ой да не молодец щекастый
и не удалец самозваный.
Дед ты старый-престарый,
по дремучему лесу плутающий,
нечисть всякую собирающий.
Ох, повывели до тебя всех разбойничков,
что же надо тебе от покойничков?
Какую воду живую полез искать,
каких клещей собирать?
Воротися домой, возвернися,
без тебя рассохлось коромысло,
без тебя козёл уж не телится,
без тебя и курица не птица,
да за плугом стоять некому,
и дом на бок — уж век ему!

Он:
— Не заводись-ка, старая, до вечера,
тебе делать, что ли, нечего?
Я коня немного поразмяти,
на него клещей пособирати.
Я вот думу думаю тяжёлу:
где найти мне воду да медовую,
чтоб ты выпила да позаткнулась,
на меня красивого не дулась,
не серчала на меня, на молодого,
старая ты, дряхлая корова!

* * *
Скачет конник ратный,
плачет конь крылатый:
«Я хочу к кобыле,
воротися, милый!»

А на небе то ли месяц, толь луна.
Чувствую я, люди, что схожу с ума.

Рыбаки, богатырь и три кита

Плыли, плыли мужики,
так, обычны рыбаки,
но вдруг разговорились, расшумелись,
руками размахались, переругались!
А повод то был пустячный — спор великий
о великане безликом.

— Какой такой БОГатырь, как наши?
— Не, наши-то краше:
деревенски мужики
и сильны, да и умны!
— Нет, тот повыше,
чуть поболее крыши!
— Врёшь, он как гора,
я видел сам БОГАтыря!

— Да за что вы БОГАтыря ругаете?
Сами, поди, не знаете,
шеломом он достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу за тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Вот на третьем том киту
я с вами, братья, и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки
свои шапки: — Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли врёшь нескладёно;
наш кит, получается, самый большой?
Почему же не виден БОГатырешка твой?

— Потому БОГатырь и не виден,
народ его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю подряд,
а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами
мужики рыбачили
и не бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-карась.
— Вот это про нас!

О чём молилась поляница удалая

Помолилась я солнышку ясному,
помолилась закату красному,
помолилась иве плакучей,
помолилась сосне колючей.

Зарубила я чудище злое,
завалила Змея дурного
о семи головах,
о семи языках,
о семи жар со рта,
два великих крыла;
отлеталась гадина,
пахнет уже падалью.

Ты прости меня, мать,
что пошла я воевать;
ты прости меня, отец,
что растёт не пострелец,
а сила, сила, силушка
у дочери Былинушки!

*
Старый, старый ты козёл,
сам Былиной дочь нарёк.
Как обозвал, так повелось:
она дерётся, ты ревёшь.

Сейчас помолится,
за меч и в конницу:
доскачет аж до Урала,
тунгуса там повстречает,
вернётся брюхатая.

Огреет соха твоя
по её пузу,
и не дождёшься ты тунгуса,
и никакого другого внука.
Вот наплачетесь вы со старухой!

А дочь родная Былина
лет под сорок доспехи снимет
и грехи ваши уже не замолит.
Кто же с этим поспорит?

За что богатырь Оротая зарубил

— Оротай, Оротай, Оротаюшка,
пошто пашешь от края до краюшка
нашу Русь такую раздольную?
Ты мужицкую душу привольную
не паши, Оротай, не распахивай,
ты сохою своей не размахивай,
дай пожить нам пока что на воле,
погулять на конях в чистом поле!

Вздохнул Оротаюшка тяжко,
пот холодный утёр бедняжка
и кивает башкою аршинной:
— Ах, богатырь былинный,
пока ты на коне катаешься,
шляешься да прохлаждаешься,
плачет земля, загибается,
без мужика задыхается! —
и дальше пошёл пахать
от края до края Русь-мать.

Богатырь былинный задумался:
«Землю нужно пахать, но не думал я,
что от края до края надо её испохабить.»
— Ах ты, пахарь похабник! —
и пошёл мечом на Оротая.
Осталась лишь горка крутая
от нашего Оротаюшки.

Так пахать или не пахать: как вы считаете?

Как народ вилами заколол Илью Муромца и Соловья разбойника

Соловей, Соловей,
ты не пой, ты не пей
больше положенного,
ты не делай нашу жизнь, без того сложную,
ещё хуже, ещё сложнее,
не свисти над головой, бери левее.

Вот поедет на тебя Илья Муромец
да зарубит он тебя, яко курицу,
привезёт до нас он твою голову
и отдаст на съедение злому борову!

Слушал, слушал Соловей да ухмылялся,
как народец глупый бахвалялся!
Посидел, подумал да как дунет,
свистнет, крикнет, ноздрища раздует
и сметёт полсвета — полдеревни!

Сдует мужиков, те скажут: «Верно,
верим, Соловей, тебе разбойник,
(и когда ты будешь уж покойник?)
ты у нас на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.»

Но на этом сказка не кончалась.
Туча над деревней собиралась,
туча грозная, похожа на Илюшу.
Муромец нагрянул грома пуще:
«Где разбойник Соловей?»

А народ ему: «Не пей
больше положенного,
жизнь у нас тут без тебя довольно сложная.
Ты, Илюшенька, на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи,
нас сживает со свету Соловушка.
Защити, буйна твоя головушка!»

И поехал Муромец Илья
прямо на свистуна Соловья.
Как доехал, так кричит
(тот на дубище храпит):
«Эй разбойничек, проказник да Соловушка,
мне нужна твоя буйна головушка!»

Выходил из леса Соловей,
говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» —
сам ноздрищи как раздует,
крикнет, свистнет, ветром дунет!
И полетели дворы по задворкам,
покатились мужики за дальню горку.

Устоял один Илюша Муромец,
лишь одёжу унесло, но он не курица,
меч в руках, идёт на разбойника
(ветер дуй на срамота). А мы покойника
ждём, сидим под горкой, поджидаем
и удары богатырские считаем:
раз удар, два удар, три удар...
У Ильи, несомненно, есть дар!

Ох, устали мы сидеть под этой горкой.
Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой.
Что же видят? Сами не поймут:
на полянке Соловей и Илья пьют.

Пьют не воду, не живую
и жуют не ананас,
а пьют горькую, родную,
поминают плохо нас:
«Мужики, мужики, мужичочки,
тощие, худые дурачочки,
ни ума, ни мяса на костях!»

Ну мы взяли вилы и на «ах»:
ни Ильи, ни Соловья не оставили,
так обоих по реке Оби и сплавили.

Вот как было то на самом деле,
и не слушайте, что вам другие пели.
Гой еси, гой еси,
ходят слухи по Руси.

Сердце на метелицу

На метелицу сердце не стелется:
на тёмны леса,
на белы волоса
да на грусть, печаль.

«Ты меня не встречай!
Кому борозда бороздится,
кому пшеница родится,
а я на пределе терпения:
нет силе моей применения,
нет супротивничка рьяного,
поединщика нет буяного
удалому молодцу,
не ходившему к венцу!»

Век на век, день на день.
«Бередень, бередень, бередень», —
карчет с ветки ворона.

«Она долдонит —
надо мной надсмехается.
Или чёрт чумной изгаляется?»

* * *
Ай ты, старый мужик Будимирович,
ну дурень же ты, гриб корзинович!
Ты б не шлялся по лесу без совести,
глянь, колтуном уже волосы.

Коль на Руси тишь да гладь,
надо дома сидеть и ворон считать:
раз ворона, два ворона, три ворона.

А до коня вороного
как дотронешься,
так умом, богатырь, ты и тронешься.

Послание Добрыни Никитича людям

Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца,
добра молодца Добрыни Никитича:
хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине,
ай и посеку то, что не по мне,
но за плутов князей я не прятался
и на бабской доле не сватался,
да словами не грешил,
а на ворога спешил!

Эх, мать, — песни ей бы слагать.

Два раза не умирать,
а один раз помру так помру,
слава вечная мне к лицу!

Слава вечная,
человечная,
не во каменных плитах отлита,
а в сердцах смутным чувством разлита:
не ври, не воруй,
враг пришёл — так воюй!

Подвиги Соловья Будимировича

— Что вы смотрите, други-недруги,
чего душу мою мозолите,
рты раззявили непотребные,
пошто коней своих холите?
Одевайтися, собирайтися,
поехали-те силушкою мериться,
боевым духом обмениваться,
челами биться, помирать ни про что!

«Да за что ты, Соловей Будимирович,
над нами так изгаляешься,
от силушки своей маешься!
Зачем умирать нам зазря,
али сила тёмна пришла?»

— Да нет, не пришла. Просто негоже
воинам по пирам сидеть,
силу молодецкую пропивати.
Надо б в поле чистое лететь,
удаль молодецкую тренировати!

Приужахнулись мужики, притихли,
что было в прошлый раз вспоминают:
Соловей Будимирович
погубил десять тысяч ребят,
вот чёрт окаянный!

— Ой не мозоль мне душу, земля-мать,
я хочу да требу воевать!
Токо где найти ту «рать на рать»,
если все пьют горькую сидят?

«Будимирович да наш ты Соловей,
ты присядь, поешь, попей:
пир почёстный идёт!»

*
Эх дурной мужичий род,
Соловей присядет да поест, попьёт,
захмелеет, а захмелев, осмелеет
да без боя и поножовщины
передавит, перемнёт
весь великий Новгород!

А мы хвалу ему споем,
так как в Житомире живём.

Наш воевода

— Наш воевода самый красивый!
«А народ говорит, спесивый.»
— Нашему воеводе ничего не страшно:
татара потоптал — тьма!
«Ага, и бабы ваши
от него без ума.»

— У Илюшеньки-воеводушки
руки аршинные.
«И как колодушки,
ножки не длинные.»

— Коренаст, не спорим,
зато плечист.
«И языком доволен,
уж больно речист!»

*
В общем, гуси-лебеди полетели,
пока хвалу воеводе мы пели.
Гуси-лебеди крылами махали,
нашу песню с собою забрали.

И разнесли по белому свету:
«Лучше Илюшеньки нету
имени для мальчугана!»

— Беги, Илюшенька, к маме,
вырастай большой да могучий,
и будешь ты Муромца круче!

Богатырь Алёша

А Алёша — богатырь самый молоденький!
Он по реченьке нейдёт,
идёт по броденьку.
Он и спит, что не спит,
глаз открытый свербит.

Он и матерью с отцом обласканный,
говорят они ему очень ласково:
«Береги себя, сын,
ты у нас пока один,
тебе всего лишь двадцать лет,
да и стынет твой обед!»

А как жить молодым,
когда ты несокрушим,
когда тебе лишь двадцать лет,
а в душе ты — старый дед?

А «старому деду»
на то ответа нету.
Надо в поле воевать,
силу, удаль прожигать!

Надо в бой идтить,
чтоб года свои ложить
на меч да на копьё.
Сколь осталось там ещё?

А как домой воротимся,
так не наглядимся
на башку свою седую,
молоду-молоду-молодую.
И мысли, как у ребёнка:
«Не сгорит ли родная сторонка?»

Богатырь и Сила Сильная

— Ты покуда, воин, скачешь?
«Покуда умом не тронулся.»
— А куда путь держишь, не скажешь?
«На Кудыкину гору.»
— Понятно.
«Понятно, так и проваливай!»
— А ты меня идти с собой не отговаривай.
«Вот чёрт чумной привязался!»
— Ты, рыцарь, сам в любови мне признался.
«Когда ж это было?»
— Сам сказал, хочу, чтоб сила меня любила;
вот я и есть твоя Сила могучая!
«Что за зараза скрипучая
за мной увязалась?
Хочу, чтоб ты отвязалась!»

Как сказал, так и стало:
Сила сильная от него отстала.
Стало плохо герою сразу,
пошёл искать на себе заразу,
лопнул блоху, две.
«Всё не то! Что за тяжесть во мне?» —
развернулся, домой поскакал.
Забыл, покуда скакал.

А дома жена с пирогами,
тесть с ремнём да тёща с блинами.
Хорошо! Да так хорошо, что больно.
Не думал воин о воле вольной
больше никогда в жизни,
Кудыкину гору не поминал,
он и так всё на свете знал.

А силищи лишней нам отродясь не надо,
нам со своей нет сладу!

Иди, Добромир, махайся

Добромиру дома сидеть было плохо,
о «Вавиле и Скоморохах»
читать уже надоело.

Не наше бы это дело —
махать дубиной без толку.
Но если только
на рать, пока не умолкнет!

Выйдем, дубиной помашем,
домой поедем с поклажей:
копий наберём браных,
одёж поснимаем тканных
с убиенной дружины.

*
Ну что же вы в горе, мужчины?
Не плачьте по сотоварищам мёртвым,
они рядком стоят плотным
на небушке синем-синем,
и их доспехи горят красивым
ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,
Вавила и Скоморохи.
И тебе, Добромир, неплохо
там в общем строю стоится.

*
Дома тебе не сидится?
Не сидится, бери дубину!
И про тебя напишут былину.

Как Добрыня Никитич в Ростов за пловом ходил

Дело было почему-то в Ростове.
Пошёл Добрыня туда за пловом,
там восточное блюдо научились готовить.
Грех не попробовать, а попробовать стоит.

Попёрся во двор к ростовскому княже:
— Кто меня пловом обяжет?

Ну, пловом не обязали,
а повязать, повязали.
А как повязали, плачет:
— Я пожрать пришёл, а вы так, значит?

«Ах, пожрать он пришёл! А мы то глядели:
гора прёт! На всякий случай оковы надели.
Развязывай его, ребята!
Плов готовь, Добрыня невиноватый.

Лиха беда — лишь начало.
Мы, ростовские, хлебами встречаем
(ну если не сразу, то позже)
и угощаем пиром почёстным!»

А у князя глаза соловелые,
щёки от вин раскраснелые,
брюхо откормлено.
И дочка его помолвлена
за купца непростого,
за Тугарина-змея плохого.

Князю эта женитьба не нравится!
Ведь Тугарин всё время буянится:
то деревню какую спалит,
то Ростов по бокам подпалит.
Даже войско его боится,
он на зверя похож и бриться
сроду не собирается.
Княжья дочка слезой умывается.

Пока пир почёстный гудел,
да плов Добрынюшка ел,
припёрся Тугарин на праздник,
сел за стол, умял плова тазик.
Добрыню сие разозлило:
— Некрасиво так есть, некрасиво!

Отрыгнул на него Тугарин
и промеж ног богатырешке вдарил.
Никитич согнулся разочек,
разогнулся, разобиделся очень,
схватил змея и давай вертеть!

Повертел, покрутил да позволил лететь
до самого Киева-града,
до богатырской заставы, там рады
будут новой забаве поляницы удалые.
(Они у нас незамужние,
вам случайно не нужные?)

А как Добрынюшка змея закинул,
так проклятый век сразу сгинул.
Разгулялся ростовский люд:
«Где тут плов за так раздают?»

Князь на Добрыню Никитича ни нарадуется,
сватает ему дочку свою. Тот отказывается:
— Мне б до заставы родной добраться,
богатырям помочь драться! —
говорит Добрынюшка князю,
а сам задом, задом
и бегом до Киева-града!

«Не женился чего? Такая награда!» —
друзья к Добрыне пристали.
— Э, вы невесту ту не видали,
она маленькая, с мой мизинчик,
не влезть мне в её «магазинчик»!

*
Да, богатыри — это не люди!
Но о срамном мы писать не будем.

Не бывать богатырям бобылям

Не бывать богатырю без воли.
Да что ты смотришь в это поле?
Али рожь не красна,
аль весна не мила,
иль не семеро по лавкам,
то ли не при родах Клавка?

Ай и рожь золотится,
ай весна серебрится,
да и семеро по лавкам сидят,
нарожает Клавка семерых ещё ребят!

А как ребята подрастут,
пойдут в богатыри,
час ищи их, два ищи и три ищи:
на какой заставе сидят,
во какое чисто поле глядят?

То ли рожь им больше не красна,
ой ли милая весна им не мила?
Может, семеро по лавкам да люли?

Уж лучше так,
чем страшны, сильны бобыли.

Никто не откликается

«Гой еси!» — никто не откликается.
И кажись, уже смеркается.
«Гой еси!» — домой поворачивается.
Враг, зараза, где ж он прячется?

Ты, кобыла, не думай, что тихо.
Всё одно — кругом сплошное лихо.
И что мир вокруг, ты не решай сумбурно.
Сама знаешь, люд в округе буйный!

Глянь, окрест и до крест —
крест, крест, крест...
И крестов понатыкана тьма!

Нет, не схожу я с ума,
я на татара обижен:
друже лежит недвижен,
другой друже, третий...

А по полю гуляют эти!

Ты, Сивка, вот дура дурой
с раздобревшей от сена фигурой.
А вдруг, скакать и скакать?
Мангола тебе не догнать!

«Ты и сам разжирел, детина!» —
вздохнула кобыла. И в спину
подул богатырский ветер.

«Гой еси! Есть кто на свете?» —
все овраги поперепрыгали.
Вражий род не курлыкает.

«Гой еси!» — поскакали.
Мужики нас догнали
и спросили строго:
— Как рубежи?

«Да как у бога
за пазухой: вроде тихо,
только слышно, как бродит лихо
по бескрайним равнинам.»

— У, богатырь, ты точно былинный,
беспокойный, как сама природа.
«И то верно, она ж наплодила уродов!»

*
Вот и бегай теперь, ищи бел свет, добрую зиму.
«Гой еси!» — я камень в мир ваш кину.

Скачи, витязь

Скачи, витязь, от мытарств,
скачи от бед на обед,
скачи, пока конь не дрогнул.

И чего же ты там припомнил:
о царевне-королевне задумался,
о жене, о дожде? Не думал ты,
что дорога к дому так коротка!

Скачи, потому что устала рука
меч булатный держать,
устала губа клич бросать.

Для губы твоей каша наварена
не царевной, а простою Варварою:
вар-вар-вар, Варвара кашу варила,
витязя любила,
любила красивого,
самого милого!
А как звать его, величать — забыла.

*
Щас вернётся к тебе милый,
память то и подправит.
А после полмира
от зла, напасти избавит!

Буян и бой

На буяна и боя не надо:
ему по полю шастать — награда!

Ивану б сеять да пахать,
к ночи до смерти устать,
омыться и спать ложиться.

Но буяну не до сна,
голова свела с ума,
надо поле объезжать,
злого ворога искать:
— Где сидит, в какой канаве,
притаился где, каналья?
Тёмна, тёмна, тёмна рать,
я иду тебя искать!

«Эй, Иван, скачи домой,
щи поспели, дети в вой!
Хватит шастать по полям,
в хоровод вернись-ка к нам.»

— Я вам дам, село, бузить.
Воеводе тут и быть,
на посту, на боевом!
(Не пойти ли мне домой,
что полям этим будет?
Ночь постоят, не убудет.)

И отправился буянище спать:
выпить мёду, курей пострелять!

До меня доехать всё-таки надо

Ты не привык отступать,
ты не привык сдаваться,
тебе и с бабой подраться
не скучно,
но лучше
всё же на князя ехать,
руками махать и брехать:
«Один я на свете воин!»

Я и не спорю,
поезжай хоть на князя,
всё меньше в округе заразы!

Но до меня доехать всё-таки надо,
я буду рада
копью твоему и булату,
а также малым ребятам
и может быть, твоей маме.
Дай бог, жить она будет не с нами.

Другие произведения автора:

Против фашизма

Дети учатся жить

Маша в хрущёвскую оттепель