Муза

 

 

 

 

Бездомным бродягой шагнул Мастер в провал за открытой дверью. Там никто не заметит его следов — они замрут шрамами бесконечных побед и метками бесчисленных поражений до скончания века. Всё сомкнулось вокруг — шум ливня и предупреждение темноты, а смысл — там, за мраком предела, где нет у дали горизонта, куда всматривался Мастер, где искал точку опоры и свободы. 

 

При вспышке молний по ветвям змеёй холодной кралась, сверкая чешуёй. Стремилась к цели — в сердце Демиурга.

 

Муза, недоступная и озарённая тьмой, вглядывалась с дрожью, словно выжимала остатки тепла из сути Мастера. И было в этом созерцании что-то зловещее, и чувствовался в этой прессованной темноте, в её дождливой заброшенности, запах мстительного одиночества. Ей хотелось видеть огненную стихию там, где мрак, и она понимала: подлинный цвет души Мастера лунно-белый, как у тишины, его видно отовсюду. К нему можно коснуться взглядом, потрогать словами, погладить, заскользить поцелуем, и вот тогда начнётся феерия его цвета, с улыбкой на фоне пурпурного заката, с синим холодом в прозрачных слезах, тогда изменится он, тогда всё воспрянет и к нему возвратится, вернётся с любовью, и каждый её оттенок будет подобран так, словно кто-то в нём души не чаял.

 

 

— Любовь бессмысленна, пойми. Её безумство — вожделение, необузданное и всегда разрушительное, авантюризм, обжигающий мнимой лёгкостью и воспалённый смелостью, когда мир вокруг исчезает и перестаёт существовать, а остаются только грёзы, едва уловимый сладковатый запах, горячее дыхание... ха-ха!.. и поцелуи... А после... после — обязательная боль... И ждать нечего, и надеяться не на кого...

 

Холодные слова шугой* незримой, густой, безжалостно колючей, теснили сердце Мастера.