Когда сердце навек отлюбило

 

 

Откинув пошлую вуаль, Маргарита присела скупо-сдержанно к столу.

Холодный ужин снова в одиночку...

Стонала фаготом луна — она исполняла роль; хрипели вороны вдали; дичала ночь, растаскивая обречённость по углам опостылевшего своей громадой Вечного Дома.

Глаза Маргариты чернели синью белладонны — вокруг зрачков клубились налитые ядом капилляры, потоками сражая накопившееся безволие прокажённой любви.

 

Качнув упрямым завитком, промолвила:

— Бесконечно затянувшаяся пауза... Колючие часы... А между ними — легкомысленное ничто.

Ах, каким прекрасным было время! Я давила каблуками грязь, а та довольная причмокивала... Ветер играл этюдами по живому холсту, упрямый дождь причудливо швырялся каплями, а я интуитивно понимала развлечение. На плече сумочка — её придерживала горячею рукой в перчатке, по которой шелушилась кожа, во второй был зонт... А вокруг — блестящие витрины!

 

Молчанье — деспот и жестокое клеймо, когда без шрамов по сердцу, когда без ссадин...

Когда укачивает пустота...

Безмолвие в глазах Мастера не заглушить, в них нет меня, пятно лишь там...

 

Старалась я, хотела лучше стать.

Теперь понятно: тщетно. А причина моего раскаяния в том, что жалость я приняла за настоящую любовь. Да, жалость меня держала и, как казалось, очищала, подпитывала, словно родник с живой водой. Я чувствовала себя желанной, потому что была сильнее, я имела превосходство над Мастером. Но сейчас пришло внутреннее осознание, что в нём я всего лишь жалела себя. В Мастере не было и нет отражения моей любви, да и любви самой нет...

 

Он не был, а лишь стал моей Судьбой.

 

Он не изменился с тех пор, потому что принадлежит только себе, а я... Я когда-то насильно подчинила его, вознесла и внушила себе, что этот человек — моя миссия. Потому и возникла теперь пустота. Она породила во мне неприязнь к вечному будущему, она стала насыщать собою Вечный Дом, вместо обещанной мною идиллии. И музыка Шуберта давно не звучит в его залах. Те струны, что связывали меня с Мастером, до звона натягивались, когда я, бывало, удалялась от него. Так было всякий раз. Но руки Мастера больше не прикасаются к ним, он будто забыл особенности камертона...

 

Увы, Вечный Дом — это не гарантия покоя, он — пагуба любви, он опасен, он наказание. Он стал беззвучным и чужим.

Да, я свободна, но и невидима, к сожалению. Когда-то это радовало ту Маргариту...

 

 

«Но мне же хотелось, чтобы об этом знал Всемогущий Воланд! Я будто всё делала, чтобы понравиться ему.

О, Гениальный, только он мог устраивать перемены и настоящие праздники!
Он единственный, кто не только слышал меня, но и чувствовал.
Он сильный, он всегда видел и понимал своё могущество, ему известны пределы власти.
Я поздно поняла, происходящее вершилось не само по себе, это Воланд творил для меня. И не потому, что невероятное ему под силу, а оттого, что он меня любил... Вот из-за чего Великий был таким недосказанным и странным. Я чувствовала небезразличие вокруг себя и знаю теперь, чья это забота...

Я должна спешить, чтобы скорее заполнить те места, где образовался вакуум, чтобы почувствовать себя полноценной.

Меня преследовала собственная ложь, я пыталась стать не собою, а частью чего-то... кого-то. Теперь я оставляю позади всё, что угнетало меня, напрягало и разрушало.

Хочу быть любимой безгранично!

Он — тот, кто может исправить ошибку.

Наступает last day — последний день моего пребывания в Вечном Доме, последние мгновения...»

 

Из рук Маргариты выпала чаша и разбилась...
Лепестки чёрных роз заблудшими изгоями поникли в чайных разводах.
— Это знак. К счастью? К перерождению!

 

***

 

Мерцаньем звёзд, оберегавших имя Маргариты, отметилась вина — она тяжёлой уходила поступью... стиралась...