«Газета ПОэзия» № 9,  1998

------------------------------------------------------------------------

 

Константин Кедров

 

 

Файл "Жизнь"

 

 

Кризис. Запасайтесь иероглифами. Скоро не будет смысла. Жизнь себя исчерпала. Лайф– лав – файл. Клинтон в компьютере продолжает своюлав, как лев с ЛЕВински. Но лава давно засохла и годится только для генетической экспертизы. Love stoty конца Клинтона и второго тысячелетия. Моника – муза, Клинтон – поэт. Нельзя останавливаться на полпути. В любви и в поэзии компро­миссы недопустимы. Если бы любовь была полной, на платье Моники наосталось бы никаких следов. Поэты, не следите на платье музы. Берите ее всю целиком. Как говорил Пастернак, спи, подруга, ЛАВи-нойввернулся. Или как говорил Асеев: "Аи дайбль-дабль-ю, блеск домен, стопп, лью!" Перевожу на нынешний поэтический: лайфв файл флай. А они пусть остаются со своей наци-анальной идеей.

 

 

Кара Карениной

 

 

Смерть впереди бегущего паровоза

Кара Каренина

Кара Карамазова

Сквозь летящий топор твою мать

Пар паровоза

партитура рояля

для топора с оркестром

Хрясь – клавиша шпала

Хрясь – позвоночник в районе шеи

Цивилизация!

Ты уже на исходе как выдох

последнего паровоза

издыхающего на клавишах

под пальцами Шостаковича

Концерт двух рельсов под смычком паровоза

Пара - визг Пара - лязг

Вронский едет

по горлу Анны

как смычок

по струнам

В штабном вагоне

кружится топорное колесо

отделяя голос

от горла

Ан-н-н-н-н-н-н-н-нА

 

 

Нега-тиф

 

 

Негатив

мерцающий позитивом

Я даже не акробата абракадабр

бардак барака

мегабайт мига

в битве Батерфляйс кимоно

Индия все еще заслонена слонами

Стихи никому не нужны

кроме зайцев скачущих друг в друге

кроме мамонтов вымирающих в самолетах

------------------------------------------------------------------------

 

Андрей Вознесенский

Специально для ПО

 

 

По традиции тогдашнего амери­канизма думаю, что ЛЕФ был эхом от слова ЛАЙФ. Лафа футуристам, провозглашает их вожак.Кайф от поэзии круче, чем от амфетина. Формула поэта: строчка – фитиль, рифма – бочка с динамитом – кажет­ся сейчас многословной и архаич­ной. Файловое сознание предпочи­тает сжатость.

СтрокастроКАСТРОкастрока. Но мне кажется, что озарение поэзии возникает из обыкновенности, из бы­та, как чудо возникает среди обыкновенных ослов, домишек Вифлайф-файлема. Поэтому я помещаю свои кругометысреди обыкновенных строф и понятий.

Не Исус а Саваоф

в совокупности с черными сенокосами:

"о совокосовокосовокососок

о совок Косово"

 

 

А вот теперь главка из моей новой поэмы

Жуткий crisis Superstar

 

 

Бог заикается, когда произносит слово Большой театр – больбольбольболь...

В городе исчезла     ь Черное      нце несли на носилках. Вы читали "В круге первом"      женицына? Маршировали      даты пели: "    овей,     овей, пташечка"  

в по    ьствах толпились за визами

          янойбунт был назначен на Вторник

          омон Волков царил в Нью-Йорке

          исты филармонии разучивали мелодию

"Жуткий crazis Superstar"

Да здравствует мировая     идарность     истов филармонии

(продолжение к    жа ению следует)

 

------------------------------------------------------------------------

 

Генрих Сапгир

 

Поэзия

 

Ловлю воображаемую муху

 

 

поймал в кулак

подношу к уху

 

 

как тонко звенит –

не слышно даже

 

 

Рождение птенца

 

 

(Сложив ладони кругло – яйцом

поднеси их ко рту

и легонько согревай их своим теплым дыханием

пока не почувствуешь:

там шевельнулась жизнь)

 

 

(раскрыв ладони «крылышками»

выпусти ее и подуй вслед

«счастливого пути»)

------------------------------------------------------------------------

 

Пауль ван Остайн

1896-1928

(Нидерланды)

 

 

Русский джаз на русскую тему по-русски

 

 

Дон де Казак

Дон де Казак

Рогожин – смеяться

Рогожин из ножен нож

Волга – Волга

Кровь Филипповны вряд ли хлынуть

Ее сердце – уставший от пищи младенец

Смердяков –  хохотать   хохотать    хохотать

Смердяков убивает смерть

Вдали через пшеницу – Украина

через пшеничноморе– Украина

через желто-страстное летоукраины

танцует Дон де Казак

Дон де Казак

танцует казачок -

го-голь-гномы – го-голь-гномы–

верующий в себя

Волга – Волга

Шаги прошивают степь

гогольгномы не льют потоки малого

театра-света

через Ивана

Карамазова

Рогожин – смеяться – бритвой

убивает Филипповну

Дон де Казак

гогольгномным шагом прошиваемая степь

Топаэоурал – Уралотопаз

падение персидской княжны за борт –

в вязь вязания волжских волн

русского кабаре

Бадмаев – Бадмаев

Степь – степь пшеничномореукраина

Нет!

Нет города над Петербургом

где лежит рогожинскийнож

всегда нагота наготове

на, готовь

Отченаш ночешагв последнюю Родину

Там едят на серебряных блюдах гогольгномы

кашерис – рисокаш

Волга –   степь –  нож

 

 

Перевод: В.Вестстейн, К.Кедров.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Валерия Нарбикова

 

 

Синтаксис

 

 

Если будешь себя так плохо вести, умрешь как Лермонтов, его тоже бабушка воспиты­вала. Или еще хуже – как Пушкин. Царь Николай долги за него отдал, а его убили, пони­маешь?

– а если я буду себя хорошо вести?

Там у Пушкина дети остались. Морошки в доме не было. Он ее любил, свою жену, женил­ся по любви, понимаешь?

– понимаю. А если я себя буду хорошо вес­ти?

Умрешь как Лев Толстой на станции. Он из дому ушел уже старик в 80 лет, пони­маешь?

– понимаю

Он всех любил. И жену, и детей. Все чело­вечество.

Уж небо осенью дышало Уж реже солнышко блистало Короче становился день.

– понимаешь?

– не понимаю.

А вот как: есть точки и запятые, восклица­тельный знак – синтаксис. Короче! Становился день! В этом есть что-то блатное.

 

1998. Штутгарт

------------------------------------------------------------------------

 

Михаил Молочников

 

Butterfly

Butterfile

 

 

Компьютерная графика

 

------------------------------------------------------------------------

 

Григорий Пасько

(Владивосток)

 

 

* * *(1937-й)

 

запахли зоны смертью и чифиром,

Следак на зека зырил– в  никуда.

Кровавый год запекшейся цифирью

Показывал  бумажный календарь.

 

 

Прошли года – сплошное лихолетье.

Слепой Фемиды вральныевесы.

А годом тем же, хоть спустя столетье,

мигают электронные часы.

 

 

Шагает homo сквозь Вселенной ночи…

Не спит  следак, пуская дым  в усы.

И прежний год уныло кровоточит

Песчинками судеб в песочные часы.

 

 

Автор передал нам стихи, написанные в тюрьме, где он пребывает под следствием по ложному обвинению в шпионаже.

------------------------------------------------------------------------

 

ЛитературовИдение

 

Людмила Губарева

Китаист

 

Поэты и реки

 

Специально для ПО

 

 

Цзюй Юань (ЦюйПин) – IV веке до н.э. – имя первого известного нам по имени китайского поэта, первая яркая поэтическая индивидуальность в ис­тории Китая. Автор про­славленных поэм под об­щим названием "Лисао" ("В скорби" или "В тоске"), жил в княжестве Чу. Заведовал генеалогическими документами при дворе князя. Любимый собеседник правителя, он, однако, был оклеветан, объявлен предателем и выслан из столицы. Бродя по пустынным берегам рек и озер, изливал душу в стихах. С негодованием писал о врагах и скорбел о несправедливости мира. В антологии классической прозы сохранились "напевные строфы" о том, как Цюй Юань беседует с рыбаком у реки Цанлан(по другой версии - реки Сян).

 

 

Поэт

Весь мир, все люди грязные,

лишь один я

чистый.

везде все люди

пьяные,

а трезвый

один лишь я... Вот почему

я и подвергся изгнанию.

 

 

Рыбак

Мудрец не терпит стеснения от вещей.

Нет, он умело идет вместе с миром

вперед или следуя за миром,

изменяет свой путь.

И если все люди в мире грязны,

почему же не забраться

в ту самую грязь

и не подняться на той же волне?

А если все люди пьяны, почему б

не дожрать барду и не выпить со дна осадок?

К чему предаваться глубоким раздумьям,

высоко вздыматься над людьми?

Ты сам накликал на себя свое изгнание.

 

 

Поэт

Я вот что слыхал:

Тот, кто умылся,

непременно выбьет пыль

из своей шапки,

кто только что искупался,

непременно пыль стряхнет с одежды.

Как же можно своим чистым телом

соприкасаться с грязью вещей?

Лучше уж тогда пойти мне к реке Сян,

к ее струям, чтобы похоронить себя

во чреве рыб речных.

Да и можно ли тому, кто сам

белейше бел, принять прах –

мерзость окружающих людей?

 

 

По другой версии, дело было не у реки, а у озера Дунтинху, большого и глубокого, в водах которого поэт и утопился, оставив богатое поэтическое наследие, полное скорби и негодования и не оставляющее сомнений, что сделал он это в знак протеста.

С рекой или озером связана кончина еще одного китайского поэта – Ли Бо (Ли Бай), жившего в VIII веке уже нашей эры. Он тоже жил при дворе императора в столичном го­роде Чанъань, спал на ложе из слоновой кости, ездил на лучших императорских лошадях и ел из золотой посуды. Зачислен был в одну из придворных академий, так как слыл зна­током даосскихкниг. Императорлюбил беседовать с поэтом и собственноручно поме­шивал ложечкой горячее питье, подаваемое талантливому и образованному собеседнику. А ЛиБо мечтал о деятельном участии в государственных делах, о праве давать советы императору и говорить правду ему в глаза. Интриги и зависть царили при дворе. Санов­ники его невзлюбили. Оклеветанного Ли Бо тоже изгнали. Позже он оказался вовлечен в заговор принца Линя, одного из княжеских сыновей, командовавшего флотом на реке Янцзы. Заговор был раскрыт. Ли Бо попал в тюрьму. Смертную казнь заменили ссылкой, и поэт угодил в княжество Елан, где свирепствовала малярия. Пребывая в этой глухой отдаленной местности отсталого юга, Ли Бо тоже скорбел и негодовал, однако творить не перестал. Правда, будучи жизнелюбивым, он не покончил с собой, в отличие от песси­миста Цюй Юаня. Погиб он случайно. То ли оступился и упал с лодки, лю­буясь луной, то ли утонул, погнавшись пьяным за отражением луны в воде.  

 

------------------------------------------------------------------------

 

Игорь Холин

 

 

* * *

На асфальте валяется

Папиросная

Коробка

8 небеСолнце

Улыбается

Как живое

Один пьяный

Угодил башкой

Один важный человек

Сунул глаз

В замочную скважину

Лица людей

Стерты

Как каблуки

Мне смешно

Я как все

 

 

* * *

Я

Фрамуга весны

Я

Труба из яйца

Я

Пейзаж на щеке

Я

Прикован звезде

Я

Лежу недвижим

Голова

Как зажим

 

 

* * *

Берегись автомобиля.

Пешеход!

Береги себя от пыли,

Пешеход!

Берегись от болезни,

Пешеход!

Витамины нам полезны.

Пешеход!

Вот в киоске авторучки,

Пешеход!

Вот кафе, зайди с получки,

Пешеход!

Выпей водки, съешь сосиски,

Пешеход!

На заем идет подписка,

Пешеход!

 

 

* * *

Мастерская

МЕТАЛЛОРЕМ

Работы

Хватает всем

Иван

Чинит жбан

Гаврила

Крутит точило

Николай

Разливает водку

Михаил

Делит селедку

Петров

Принимает заказ

Выписывает

Квитанцию

Зайдите

Через сто лет

У нас

Не автоматическая

Станция

 

 

------------------------------------------------------------------------

 

Галина Климова

 

 

Амстердамский замок De Waag, где открылся весен­ний поэтический салон, начинал в глухое средневеко­вье весьма приземленно: как палата мер и весов. А на втором этаже – ближе к небу – разыгрывался анатоми­ческий театр, сцену из жизни которого обессмертил Рембрандт. Я представляла антологию женской поэ­зии "Московская муза. 1799-1997", а Генрих Сапгир увесистым томом антологии "Самиздат века" убил почти наповал почтенную публику. Потом был вечер в саду.

 

 

Сад

 

 

Детка прирученной тишины

в зверинце городских кварталов,

упрятанных в опрятные клетки:

зима – лето, зима – лето.

Осень устала. Весны не стало.

Нет памяти без мостов и каналов,

без мающегося скрипача,

слезу выжимающего даровым флажолетто...

В воздухе не хватает русского балета! –

Но лампа керосинных снов

то ли в листьях акации,

то ли магнолии,

но звездный умысел зарифмованных слов

в Москве, в Амстердаме

и тем паче в Монголии,

но в ночь раздавшийся

розовый рододендрон,

обступил меня с трех сторон...

А с последней – целлофанированная тьма

царапает корочкой обратного билета,

где тоже: лето – зима,

но более: зима – лето...

 

 

------------------------------------------------------------------------

 

Вилли Мельников

 

 

Пиктский текст и русский перевод

 

 

Дерево, сохранившее

в дупле своем лед даже в зной,

упрекали:

"У пего  ледяная душа!"

Но не согреется

разводящий в сваей душе огонь,

 пока не научится обращать стужу

в спасение от иссушающих, помыслов.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Вячеслав Мешков

 

 

Орбат горбат!

 

 

Катилась торба с великого горба

 

Орбат – так писали (и, очевидно, произносили!) этот топоним – Арбат – в ХV-ХVII веках.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Владимир Пальчиков (Элистинский)

 

 

Себе небес, себе...

Палиндромический сонет

 

 

...И жрец доход ввинил¹. И нив (в доходце ржи)

Коловорот, а род // Оратор² оволок...

Коло³ дубравы – баз; забыв арбу, – долок.

И жар, и миражи. И жар, и миражи.

 

 

И жуток тброк⁴, но // он: "Коротко тужи.

Коломищ⁵ – им, а нам... а нам ищи молок..."

– Коллег на мыло, гад... А – голым, ангел-лок...

– И жат на шантажи, и жат на шантажи.

 

 

За потнудеву дал, в ладу, ведун топаз.

За базу массам он, но массам – уза, баз.

– Се боссам у АО⁶ – боа, у масс – собес⁷.

 

 

И – с аспид инок, а... закон иди спаси.

И, сорпоправ Равенн (не варвар), попроси

Себе небес, себе. Небес, себе небес.

 

 

08.05.97 Москва

 

 

Примечания.

1. Ввинилдоход – поставил в вину прибыль, пользу, нажи­ву.

2. Оратор – здесь: некий поли­тически активный деятель, который сильно повлиял на население ("оволок род").

3. Коло – около.

4. Торок– буря, порыв ветра в море, шквал (М.Фасмер "Этимологический словарь русского языка").

5. Коломище– кладбище (древнерусск.).

6. АО – акционерное обще­ство.

7. Собес (в советских админи­стративных органах) – отдел социального обеспечения.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Егор  Радов

 

 

Убить Членса

 

 

Фрагмент из романа

 

 

– Звезда!!! – выкрикнуло падающее существо.

Тусклое небо приближалось, ста­новясь каким-то сине-желтым, и в нем начинали проступать неясные светлые очертания. Вдруг возникло подобие горизонта, который ограничивал небо со всех сторон, и вокруг неба была желтая тьма. Раньше, с мочки, этот горизонт не был заметен и сливался с общим гряз­но-желтым небесным фоном, теперь же он напоминал выход из гигантского кратера, или же ко­нец трубы смерти, по которой летит умершая душа. В Цмипксе разливалось блаженное чувство восхитительной неизвестности. Он слегка вращался вокруг собственной оси, приближаясь к кон­цу этого неожиданного, гигантского тоннеля: яркие контуры все более и более проступали там. Яж падало рядом, сверкая красным квадратиком. И тут, когда наступил миг вылета, и прекрас­ный грубо-песчаный пейзаж возник повсюду, заменив собою тусклое небо, которое в него пре­вратилось, и яркие малиновые точки проступили на склонах угловатых холмиков, поблес­кивающих под желто-серебряным светом, некая мощная сила мгновенно сжала Цмипкса, зачаро­ванного тем, что он увидел, и остановила его путь в ослепительную, мертвенную, желтоватую бездну, разворачивая его зрючим зевом взад.

– Склага! – выдохнул пораженный Цмипкс, тут же вспоминая свое наказание и суть.– Что это?

– Ты  шустр! – прогрохотал гигантский Склага, похожий на двугорбый пригорок.– Ты уже проявил Яж, встретив его, и собирался вылетать на старую Звезду. Ну и ну! Ты – плох! Повезло ж!

– Что там? Где Яж?

– Я его отправил умненьким существом на планету Бязда – ты ж его преобразил, он же был скланью, а сейчас – умственник! Ты уже пробыл денек, я тебе возвращаю щупиньки, не шали, а сюда больше не появляйся. Ишь! Впрочем, ты и дорожки пока не найдешь...

– А что же это? Здесь раньше жили звезды?

– Да. Это проход, выход, мочка. Не думал я, что ты сможешь туда выгрести... Зачем?

– Но что это все?

– Пора назад, - сказал Склага. – Сейчас у тебя еще в разгаре бздетство. Но скоро ты все узнаешь. В учёбище. В учёбище. В учёбище.

– Звезд есть высшее на Звезде, и вне Звезды, и мы все – звезды!

Так говорил в учёбищесучитель Валя, превратив себя в выпученно-яркий,угольчатый зоореол. Не было времени, бздетство навсегда, а в учёбищеодин миг, миг, миг!.. Звездючки воспаряли в полуквадратной зале, воспринимая всё. И Цмипкси Тьюбющ, степенно расправив щупиньки, слушали мысленные вскрики сучителя, обращенные в их центры.

– Звезд есть самое из самых, победа над тягомутьютверднопородной, над срутинойтварческой; звезд есть творчество, а не убожество (у, божество!) бесстворчатое!.. Вы это знаете, но вы еще узнаете. Вот здеся мои щупики. А у вас пока еще щупиньки.

Валя выявил свои щупики, кокетливо пожурчав ими в радужном воздухе залы.

– Они могут сделать нас всем. Вы знаете!

– Мы – звезды!! – хором отозвались пученики.

– Могут завязать нас в виде жочемука или хни!..

– Звезды!!

– Могут обратить нас в стол, иль в дух.

– Звезды!!

– Могут лишить нас формы, нюха, низа. – Э!

– Могут слить нас, как жидкость, в водную эсфирь мира. –О!

– Могут подтянуть нас к виду сфермы вселенской. –Э!

– Могут показать нас, как блюдей с таинственными тарелочками на усах! –Э!

– Мы можем все! Мощь наша – зассуга наша древнистая, она – добро! Но было другое вре­мя, – так было не всегда.

Учёбище представляло собой ворончатый провал света в предельнорадостноммире О Звезды. Бздетствоможно стряхнуть с себя, словно пыль галактик – так! Сучитель Валя сократился до зияющей точки самого себя, сотворив щупиками небольшие пппппарты.

Он выговаривал, остальные внимали.

–   Когда время билось потайной механизмой мирской, звезды назывались зездами. Или сездами, как хотите. Они выглядели, будто четырехшуястый ворсянник, пять бошечек, колесики-ножки и глубин­ная высшая устремленность. И они уничтожали самих себя, чтобы достичь свободы и труда. Бакаленияи бакаления срабатывали они свой окружной пейзаж, напоминающий бездуховную красоту. Сверху зездывыглядели кривыми, небольшими плевочками, но они были тверды! Это был яростный народчик, вдыхаю­щий газы родной планеты. Низшие существа также обитали там. Зездывмазывали их своими порами. Они сжирали души этих существ, дабы поддержать свое бытье.

– Мы – звезды! – какнули все.

– Звезды!! – образовав щель в кроне своих щу­пиков, повторил сучитель.  Пученики пульсировали красным счастьем от экстаза.

– Это было крученое, порченое, верченое времешко, в котором царила смерть! И были тогда тру­пики, а не щупики, зезды становились жочемуками, и не было выхода из того маразма бытийственности! Вам по духу моя элекция?

– Э!Э!

– Кровяно-буйственныебугорки окутывали поверхность планетки, будто псарные цветки му­чающихся засором рощ. Испарения гнильственностивыпукивались над почвянойгоризонталью нашей бывшей домовухи. Обиталище наше было мразно-желтым, как склиз мирового безобразья. Но мы стре­мились ввысь!

– Мы – звезды!

– Мы солились и солились, и наши вздохи до­стигали шестерен Бога! Или Богжа, как хотите. Мы обратились, и овраг святости разрезался пред нашими грешняковыми взглядами. Мы самосожрались за пре­ображение своих личностных душ.  Мы взмахнули чучейи приблизились к губежу своего смрадистогосостояния. Мы...

– Обратно! – вдруг выкрикнул Цмипкс.

- Что обратно?

–   Надо пройти сей путь наоборот! И чтобы снова был свой рот! И род!

Валя превратился в гигантскую зубатую дырку и стал громко хахакать, сияя лазурью.

– Разве у тебя нет родов? – спросил Зущь.

– Есть, – смутился Цмипкс, преобразив себя в сплю­щенный сосуд, расширяющийся кверху, стрелочками указывая на Цмипкса.

"Я счастлив", – подумалЦмипкс

– Мы солились и солились в этом виде, нашим бо­жеством была Доссь, живущая в хряпушке, но время завершилось, мы выперднули, как пробочка, из ку­терьмы   нашего  реальства, мы   выдавились, как прыщщщщщщщщьиз пушечки, и теперь мы не зезды, а звезды! Мы преобразились сами и преобразили на­шу Звезду. Теперь мы вневремя и пространства, и везде. И на Звезде!

– Звезды! Звезды!

------------------------------------------------------------------------

 

Елена Кацюба

 

 

Пацифик

 

Путь к сердцу мужчины лежит через

смерть коровы

Путь к сердцу коровы лежит через

соль

Путь к сердцу соли лежит через

землю

Путь к сердцу земли лежит через

заступ

Путь к сердцу заступа лежит через

землю

Путь к сердцу земли лежит через

свист пули

летящей к сердцу мужчины

 

------------------------------------------------------------------------

 

Сергей Бирюков

(Тамбов)

 

 

Из книги "Театр ЛИ"

1990

 

 

Пьеса пьес

 

Над сценой сеть.

 

 

Растирающий краски.  Я непротивленец.

С облаком на голове.   Вылепил и выбросил.

Человек-обруч. Взгляните! Здесь всего только двое. Сеть должна выстрелить.

Р.К. Меня ударили по щеке.

Ч-О. Он сейчас упадет. Наклонился, словно Пизанская башня. Его никто не спасет.

С О На Г. Баллистика плевка. Формула с тремя я (пи).

Р.К. Комментирую наклон ужаса. Беру на себя имя – Праведник. Моя ступень –

ваша свинья.

С О На Г. Я три дня и три ночи искал ваш умет...

Ч-О. Цитата ни к месту.

Ч-О достает из левого уха мяч, бросает Растирающему краски, мяч ле­тит в сетку. Сетка поворачивается и делит сцену. Растирающий иС Облаком бросают мяч друг другу. Человек-Обруч свистит в свисток.

 

 

Четыре Тиберия

 

 

Тиберий I. Узнавание...

Тиберий II. Начинается...

Тиберий III. С того, что...

Тиберий IV. Никто...

 

 

Т.1. Подождите, я не досказал своей мысли.

Т.Н. Подождите, я не досказал своей...

Т.III. Подождите, я не досказал...

Т.1V. Подождите, я не доска...

 

 

Голос из-за сцены. Объявляется перерыв на 15 лет. Возможность... вернуться... к зрителям... просьба оставаться...

 

 

Через 15 лет

 

 

Четыре Тиберия. У нас была возможность посовещаться. Мы обрели дар...

Т.I Радар.

Т II. Эхо.

Т.III. Зрители соскучились.

Т.IV. Запрещаю. Начнем сначала.

Т.I.  Никто.

Т.II. С того, что

Т.III. Начинается.

Т.IV. Узнавание.

 

 

Книгура

 

 

О. Вещи. Летит берег нет.

В. Лепечет мел и крошево синиц.

С. Краеугольным кажешься мне.

Д. Лишь лепесток и тот жесток.

Т. Дым лебяжий. Гусиная шерстка.

М. Восторг. Волна. Укрытая волной. Вместе. Мы всё произнесли. Теперь другие. Их. Пускай.

 

 

Капитан Кук

 

 

М. На берег выброшен стремительно. Теперь спит.

З. Зерно в его карманах.

М. И золото в обманах.

 

 

Он и Она

 

 

текст /отсутствие текста

Он. Я...

Она. Я..

 

------------------------------------------------------------------------

 

Алина Витухновская

 

 

Я взяла книжку Некого Автора.

Не было ни топора, ни Авроры.

Не было атомного реактора.

Скоро

 

 

наступала осень. Мне все равно.

Будет Гитлер, тоже скажет: "Здравствуйте, дети!"

А я отвечу: "Я уже смотрела это кино.

Я уже снималась в этом сюжете.

 

 

Но если Вы, Адольф, желаете вновь Войны,

я, конечно, выйду за Вас, и стану Вашим

ручным пистолетиком,

личным чувством вины,

даже

 

 

голубым червячком, убитым под каблучком,

молчуном о тайном Вашем Ничто.

Нас в конце убьют Партизаны Обратных Сторон.

Ну и что?

 

 

Наступила осень. Мне все равно.

Потусторонний Гитлер не появился.

В кафе ада шло все то же кино.

Числа 

 

 

подступали подлыми лапами к липкой сути.

Иксы символов заменяли слова,

Имена повторялись. И что-то будет:

что-то простое, как мертвая голова,

 

 

что-то яростное, как сгоревшая при пожаре мышь,

что-то неизбежное, как убийца на чердаке,

что-то основательное, как Мальчиш Кибальчиш,

что-то очень близкое, как смерти на волоске,

 

 

что-то несчастливое, как еж в костылях,

на цветной картинке с оранжевой подписью "Рай",

неуютно подлое, как мертвый вдруг котенок в руках,

яростно праздничное, как глупый настоящий трамвай.

 

 

Я взяла книгу Некого Автора.

Не было ужаса, но ужас будет.

Не было смысла. Но назавтра

уже появились маленькие и страшные люди.

 

 

И тогда уже, обнаружив связь,

точнее, чушь, мертвые души, слизь на глазе,

я еще улыбалась, как будто бы развлеклась

этой связью, точней, намеком на связи.

 

 

И уже появились маленькие и страшные человечки.

Первый разговаривал из красного телефона.

Умолял меня хищно о наглой встрече. Мона

 

 

Лиза облизывалась, как Маньяк.

И сказала с улыбкой бляди: "Иди!"

Мне показалось тогда, что так

податливо и покладисто стоит себя вести.

 

 

Я нетрезвым гипнозом пролезла в завтра,

во время смерти и место встречи.

И меня встречал представитель Автора.

Стало легче,

 

 

как Мересьевупосле того, как в некотором отдалении

от себя он узрел свою понятную ногу

и узнал, наконец, что жизнь есть всего лишь процесс разложения.

Богу

 

 

тоже нравится убивать и делить.

Богу очень нравится расчленять.

Человечек спрашивает:"Будете пить?"-

подразумевая: "Будете умирать?"

 

 

Бункер похож на тренажерный фоб,

на ржавый бар, на кошмарный спортзал,

на маршала Жукова, которого в пьяный рот

тотальный Дьявол игриво поцеловал.

 

 

А человечек, ворча, пролил

горячий кофе на свой вертящийся хвост

и с ловкой яростью хищно его вкрутил,

как штопор железный в мой неуместный мозг.

 

 

Мы пили иконы и лакали коньяк.

Хотели колоний и хотели колонн.

Тогда-то я угадала, что он Маньяк,

и Некий Автор сделал ход Маньяком.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Лидия Григорьева

(Лондон)

 

 

Сон

 

 

Пробежал трамвай на длинных ногах,

люди рисовали на его запотевших стеклах

смешные рожи.

Человек в одежде (под одеждой не было кожи,

были нервы – синие, как от холода),

похожий на дурной перевод с английского,

силился понять, кто он такой.

Кроме того, мне навстречу из желтого дома

(там, кажется, институт финансово-экономический)

выходили чужие тайны с большими глазами

и взлохмаченной, детской еще головой.

Кошки били в литавры

и мягко мяукали о любви непорочной.

Извращенные формы электрогитары

намекали на то, что она конченная сволочь

и не верит в чистые отношения между полами.

И метались и рвались – почти пополам –

как по темени били крики гитар,

(и какие-то тайны с кругами у глаз

засмотрелись в большой зазеркаленный таз).

И на углу, где я обычно поднимаюсь к университету,

мне сказали, что я не туда иду,

что того, что ищуне было и нету,

(и так во всем).

Зеленый, похожий на таксу самосвал

читал стихи неизвестного поэта.

Я накормила самосвал-таксу овсом

(мой сон, что хочу, то и делаю),

оставшимся от завтрака.

И решила завтра

продать все известные мне сексуальные тайны

старому скопцу

(я часто встречаю его на улице,

где мне подниматься к университету).

А тайны с большими глазами,

разбежавшимися по розовому лицу,

я оставляю себе.

Хотя они и менее интересны,

но с ними спокойнее.

Незнакомый покойник

подошел ко мне в толпе у магазина

и сказал, что до смерти любил меня.

Очевидно обознался.

Трамвай на длинных ногах

приближался с другой стороны,

я поняла, что пора просыпаться,

и испугалась.

Самосвал-такса читал и читал стихи.

Он убеждал меня, что был такой поэт

и жил он там, где ничего нет,

и жил он там, куда иду.

Иду долго, сбиваясь с ритма,

начиная не с той ноги,

налетая на острые вещи и плечи,

и на горы тоски и неверия,

я еще не вижу – куда

(во сне вообще плохо видно).

Трамвай на длинных ногах

выбежал из-за угла совсем близко.

Кошки завыли в унисон с литаврами.

Гитара вовсю изгалялась.

Кончался мой сон.

А что начиналось?

 

 

24.11.1966. Казань

 

 

------------------------------------------------------------------------

 

 

Лоренс Блинов

Композитор

(Казань)

  

 

  Свитофор

 

 

------------------------------------------------------------------------

 

Вадим Сверканов

(1955-1983)

 

 

* * *

По тьме чужих следов

Шевелится мой шаг

Шагал. Стравинский

                                     Морг, Годо

Устал. Подайте стул.

                                      Никто

Мне не откликнулся,

                                    спешат.

Часов опять пустой

                                  виток

В орбите глаз                        

                          свершал.

В виске бессонный

                                  молоток

Мелодию искал.

И вот явилась,

                            гул разъяв,

Морщин ощеря

                              кривь,

Вливая в кровь души

                                     неявь,

И раздувая крик.

На острие его слилась

Полуночная тишь.

Неслась сиреневая

                                   страсть.

А долететь бы,

                           не упасть

В бетон оглохших крыш.

 

 

* * *

Рисует мозг стремительный пространство,

Рука рисуетсловно на листе.

Взлетает музыка рифмованного танца

В свободной и бездонной простоте.

Клокочет зелень листьев в бликах света,

Лопочут крылья бабочек в траве.

Природа так беспомощно раздета,

так отдается ласково тебе.

Твое житье так

каменно

и сыто,

Застывший бег, где задыхаешься в момент.

Твоя душа, так радостно раскрытая,

Врезается в бетоны стен.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Алла Кессельман

Композитор

 

------------------------------------------------------------------------

 

Антология ПО

 

 

 

Идешь ты против неба и земли,

А небо и земля в тебе самом.

 

Шекспир

 

------------------------------------------------------------------------

 

Белла Ахмадулина

Специально для ПО

 

 

Куклы

 

 

Мне позвонили и прислали двух кукол с прось­бой, чтобы я одела этих кукол по своему усмотрению. Их купят богатые люди в пользу детей, нуждающихся в помощи и в радости. Я занимаюсь теперь еще и этим делом. Я уже нарисовала, во что их одеть. Для одной куклы я нарисовала туалет, который должен на ней быть. Он из стекляруса начала века. Его подарила мне прекрасная женщина – костюмер Алисы Коонен. Может быть, кто-нибудь это купит?

Мои книги дорого стоят. Мне не по средствам их купить. Богатые люди – не мои чи­татели. Мои читатели бедные. Но я всегда желала помочь и пригодиться бедным людям. Это чего-нибудь стоит?

А вторую куклу должен одеть Борис Мессерер. По его художественному вкусу. Он хотел бы, чтобы эта кукла выглядела, как я. Но у нее слишком толстые ноги.

 

------------------------------------------------------------------------

 

Кунст-камера

Из истории поэзии           

 

Вадим Рабинович

 

 

Слово не воробей: вылетит – поймают...

 

...если, конечно, во все телефоны, розетки, плафоны, лампочки Ильича, форточки, шпингалеты и замочные скважины вмонтированы жучки...

Кажется, так оно и было в приемной Отдела выездов ЦК КПСС. Там ждала своего часа в очереди на инструктаж ученая делегация, собравшаяся в капстрану Италию на научный конгресс. (Между прочим, автор сих строк в те времена не доходил и до приемной). Бывалые помалкивали. А новичок Толя Яблонский (его уже нет на свете) – математик и системщик – мечтательно и тихо рифмовал:

Мы в Итальи будем кушать пиццу

и домой не будем торопиться.

Несмотря на исчезающемалое количество деци­бел, внутренний голос лирика Толи был запеленгован жучком, вмонтированным (хочется верить) в канцелярскую скрепку, скреплявшую выездное дело вольнодум­ца вслух.

Жучок накапал. Капстрана все-таки...

Пицца для Яблонского осталась невостребованной. До открытия первой пиццерии в Москве оставалось двадцать лет.

------------------------------------------------------------------------

 

"Газета ПОэзия"№9,1998. Учредитель группа ДООС (Добровольное Общество Охраны Стрекоз) при участии Всемирной Ассоциации писателей (Русский Пен-клуб). Главный редактор доктор философских наук Константин Кедров.  Логотип и графика на 1-й с.: Михаил Молочников. Дизайнономера: Елена Кацюба