Гарма и другие. Часть вторая.

15 июля 2012 — Сергей Кретов-Ольхонский

Продолжение «Алёха, Бог его знает, и другие жители Хужира».

На самом берегу Байкала расположилась «Караванка», что обозначает название, я до сих пор не знаю или забыл. Она огорожена высоким деревянным забором. Там располагаются сетевязалка, склады для хранения неводов, сетей. Возле складов лежат стеклянные шары, которые вяжут к неводу, чтобы он держался на плаву, или наплава для сетей или маяки из плотного пенопласта. Но многие сети имеют ещё поплавки - цевки, свёрнутые из бересты и это нам, мальцам, интересно. А кроме этого эти поплавки хорошо шли для розжига костра, служащего для обогрева купающихся мальчишек. А там только дров подкидывай в костёр или соляру подливай взятую, из железного чрева плоскодонной нефтеналивной баржи «Хилок», вытащенной на берег, для последующей резки на металл. Сети служат долго до полного износа, их регулярно чинят, для этого есть починщицы в рыболовецких бригадах.

На территории «караванки» живёт Клава Каморникова с сыном Мишкой Абросимовым. И.Р. Романов вспоминает, что Клава жила прежде в Шибетах с мужем Александром Абросимовым, где сторожили базу флота. Зимой в Шибетах было много народа, флотские ремонтировали свои суда, красили их, подготавливая к очередной навигации. Двигатели с судов ремонтировались в механическом цехе в Хужире. Александр Абросимов умер там же в Шибетах, а Клава с сыном перебралась в Хужир.

Она вязальщица сетей и сторожиха. Высокая, сухопарая и слегка сутулая, живёт себе на берегу самого моря. Вреда никому не делает, неграмотная и впечатление такое, что не всегда дружит с головой. Когда выпьет водки или вина становится разговорчивая, может остановиться посреди улицы и болтать с детьми. Мы, дети, иногда злоупотребляли этим, когда собирались оравой. Бравируя друг перед другом, показывали Клаве пальцы рук от одного до десяти и спрашивали её, сколько это, она исправно отвечала. Потом согнув ладони, крутили их одну об другую и спрашивали, а сейчас сколько. А она рассерженно говорила:

-Вот дурак, всё перепутал!

А мы все довольно ржали. Сын её Мишка, окончив школу, уехал в Иркутск, где работал в домоуправлении в Энергетиках. Я видел его и Галю Дурноляпову там, в 80е годы. К матери он никогда не ездил. Она же позже переехала в посёлок и жила в соседнем с нами доме.

Я живу с сестрой и матерью в отдельной квартире: спальня 9 квадратных метров и такая же кухня. В спальне две кровати, разделённые камодом, пара стульев. В кухне стоит сделанный отцом буфет, обеденный стол, да табуреты.

Матушка моя Зинаида Дормидонтовна Кретова, урождённая Воронцова, расставшись с моим отцом, не обрела для себя ни счастья, ни покоя. Билась, как рыба об лёд, пытаясь выбраться из нужды. В связи с сокращением производства на ММРЗ, люди с острова уехали и исчезли потенциальные женихи. Те мужики, что остались, были при семьях или не нужны были ни кому. Время от времени у неё кто-то ненадолго появлялся, дело-то ведь житейское, но ненадолго. Из местных был Володя Нахоев и быстро исчез даже с острова. В конце 70х, во время отпуска, я рыбачил «негром» в бригаде Николая Малашкина. Тот смеялся, подначивая:

- У меня в бригаде два кандидата: один в отчимы, другой в пасынки.

Володя Нахоев так нигде и не прижился, ни с одной женщиной.

Из приезжих заглядывал Федор Иннокентьевич Копылов, водитель прикомандированной почтовой машины. Ходил он в тёмно синем кителе и галифе, хромовых сапогах. Он списанный с лётной работы лётчик гражданской авиации, воевал в ВТА, имел нагрудный знак «1000 000 километров налётанных без происшествий». Мужик спокойный, обстоятельный, но семейный.

И ненадолго появился Володя Фролов, мужик небольшого роста, желчный, постоянно чем-то заведённый, прямо, как сперматозоид. Нос заострённый, скулы туго обтянутые кожей и ревнивый до ужаса. Ревновал мать к каждому встречному столбу. Матери утром на работу, а они сидят на кухне с разборками допоздна. Он тоже быстро исчез, правда, сделав доброе дело. Он попросил свою тётку, жившую в байкальском городе Слюдянка и имевшую знак «Почётный железнодорожник устроить меня в железнодорожную школу-интернат в Слюдянке, что она и сделала, спасибо им. Я с удовольствием вырвался из дома на большую дорогу, после 6 класса..

Мать работает одна, но после обмена денег в стране, их катастрофически не хватает, поэтому мать хватается за любую дополнительную работу – побелить, покрасить, помыть. Я как самый старший в семье ей помогаю. На мне же лежит обязанность следить за сестрой, кормить, поить её. Куда иду сам, тащу и её за собой. Без спроса ушёл в лес с друзьями за ягодой и сестра, конечно, со мной. Вернулись домой, мать сестру покормила, и спать уложила, а меня выпорола ремнём и поставила в угол. Вот уже первый час ночи, мать сидит у печки, нервно курит папиросу, пуская дым в открытую дверцу, и читает мне мораль, требуя извинения. Ноги у меня гудят, глаза слипаются, да и голодный с утра, но прощения просить не буду ни за что. Мать об этом знает, но до часу ночи меня из угла не выпускает. Сестра тоже иногда за компанию со мной попадает в угол, но она хитрая бестия, несмотря, что младше меня на три года. Она делает вид, что стоя засыпает, у неё ноги подкашиваются, и она складывается на полу в каральку. Мать забирает её и укладывает спать на кровать. Я же считаю, такие фортели, ниже своего достоинства и буду стойко переносить тяготы и лишения.

Позже, когда подросла, сестра не брезговала обмануть мать при покупке хлеба. Хлеб в посёлке продают по весу, сколько вытянет булка на весах. И я, выбирая хлеб, беру булку пышнее, красивее с поджаристой корочкой. Иногда данных мне матерью денег не хватало, и продавец долг записывала в тетрадь. Мне отчитываться перед матерью в такие моменты было неудобно, как будто я совершил противоестественный поступок. Я знал, как матери деньги эти доставались. А сестра делала проще, булки хлеба выбирала поменьше, естественно у неё оставалась мелочь, которую она оставляла себе на кино, на конфеты. Я же унижаясь, просил деньги на кино у матери. Впрочем, младшая дочь сестры, через годы проделывала с ней точно так же, видимо гены передались.

Однажды мать заболела и утром не поднялась с кровати, у неё температура. Слабым голосом она будит меня, чтобы я поднялся и затопил печь, поставил чайник и готовил завтрак.

Я, протирая глаза, поднялся и пошёл топить печь. Наложил дров, лучины нащипал и, поджигая её спичкой, увидел на краешке поддувала «жирный» окурок папиросы. Мать с вечера не докурила и оставила. Не знаю, что на меня нашло, но я не задумываясь, засовываю окурок в рот и подношу к нему спичку. Осторожно потянул в себя дым. Мать, лёжа в горячечном бреду, естественно уловила табачный дым.

- Серёга, ну-ка иди сюда, дыхни!

Я дышу на неё и тут же получаю по уху затрещину, отскакиваю от кровати, но …

Мать уезжает в командировку в Еланцы, нас оставляет дома с сестрой. Я уже большой, осенью пойду в пятый класс. Попросила приглядеть за нами тётю Шуру Хамидулину

Лето, готовим во дворе на специально сложенной там печке. Если дома печь топить, чтобы готовить еду, то ночью от жары не уснёшь, да и лишний расход дров. Вот мы и готовим на улице.

Мать уехала, а мне пришла в голову мысль порох поджигать, я видел, как это делают мальчишки. Взрывчик такой и поднимается мини облачко, типа атомного взрыва над Хиросимой. У матери в тумбочке этажерки лежит порох, которым она, смешивая с вазелином, мажет руки, у неё ревматизм рук.

Вот я взял этот порох, насыпаю на улице на печку горку пороха и поджигаю. Бах! Красота!

Но Кулибины и химики у нас в России никогда не переводились. Придумал я заворачивать порох в бумагу, так взрыв мощнее. Эффект изумительный.

Но вот очередная порция пороха не взорвалась, вернее газетная бумага не разгорается, видимо отсырела. Заворачиваю этот пакетик дополнительно в сухую бумагу и наклоняюсь, чтобы его поджечь, но огонь уже, видимо дошёл внутри до пороха. Взрыв. Я успеваю прикрыть глаза, а лицо обжигает пламенем. Больно лицо, ничего не видно, обгоревшие ресницы слиплись, и я кое - как продираю глаза. Бегу к зеркалу. Лицо чёрное, ресниц и бровей не видать, сгорели. К приезду матери лицо немного поджило, а в оправдание сказал, что печь растапливал.

Летом мясо редко бывает на столе. Холодильников ещё нет ни у кого. Живущие в частных домах делают себе погреба, лёд намораживают. Им есть, где хранить рыбу, мясо. Бывает, что в рыбзаводе забьют коня, тогда мясо появляется в магазине.

Мать прибежала вечером с работы, купила банку тушёнки и готовит ужин. На улице, на печке сварила макароны, разогрела на сковороде мясо с луком и всё это смешала. Макароны по - флотски, запах обалденный. Мы с сестрой крутимся рядом, предвкушая горячую пищу. Мать прихватывает горячую сковороду рукавицами и торопится в дом, но… Ноги её в песке заплетаются, она пролетает вперёд, выронив из рук сковороду. Сковорода, кувыркнувшись, всем её содержимым падает в песок. Закон бутерброда или подлости.

Мать, вгорячах, переворачивает сковороду и начинает сгребать в неё макароны вместе с песком.

- Мам, ты, что делаешь? Это же уже есть нельзя.

Она огорчённо смотрит на дело рук своих, потом садится на крыльцо и плачет. Ужинали хлебом с маслом и яблочным повидлом, благо хлеб у нас не городской. И есть его можно охотно всегда. Чего не скажешь сейчас о современном, даже живя в Германии. Всё быстро приедается и становится не вкусно.

Как-то летом мать принесла требуху, то есть коровий или свиной желудок. Я видел, как она чистила его содержимое, скоблила, мыла, потом порезала и поставила тушить в сковороде. О запахе я уже не говорю. Я смотрю, как она возится, и задаю вопрос:

- Мам, а, что мы будем это есть? Нет, я это даже в рот не возьму.

- Нет, вы посмотрите на этого интеллигента, не нравится – не ешь, сиди голодным.

Когда варево было готовым, мать ставит сковороду на стол, и они с сестрой стали активно работать ложками, с хрустом перемалывая кусочки желудка. Я брезгливо смотрел на это, ужиная чаем с хлебом и решился попробовать только тогда, когда остался один кусочек. Если отбросить запах, то варево вполне было съедобным, но, как говорится: опоздавшему - кости. Поэтому и помнится до сих пор.

Большое подспорье для любого жителя Союза, это картофель со своего огорода. Хужирские, у кого нет огорода возле дома, садят картофель на сельповском огороде на Шаманке или на распаханных полях на Полевом стане. Рыбзавод и сельпо выделяю свои машины для производства картофельных работ. Весной увезти народ и посадочный материал на поля, а осенью урожай перевезти в посёлок и всё это за государственный счёт.

Мы тоже садим картофель на Полевом стане. Из работников только я, младшеклассник, да мать. Сестра не в счёт, её девать просто некуда. Садить куда ещё ни шло, мать работает лопатой, я кидаю картофель в лунки. Полоть его и огребать это уже труднее. На небе ни облачка, солнце нещадно жарит, а край поля ещё далеко. Тяпка тяжёлая, а силёнок ещё не хватает, так и норовит выскочить из рук и не вгрызается в землю, а просто гладит или срубает уже расцветающий картофель.

Беда осенью, картофель нужно копать, носить вёдрами и ссыпать в мешки. Мать подгоняет, чтобы шевелился, а я, как бы ни старался, кажется, что замер на одном месте.

Смотришь, в семьях, где есть мужики или большие дети одни за другими заканчивают копку своего картофеля, и помогают родственникам или соседям. Потом накрывают примитивный стол и начинают праздновать уборку нового урожая, поджидая своей очереди на машину. А у нас и родственников нет, одна старая бабуля, да и та за всю жизнь изработанная. Но мир не без добрых людей. Как бы соседи не устали, в беде не бросят, приходят и помогают выкопать картофель, да и на машину погрузят. И как бы сейчас не оскверняли социализм, здорового в нём было больше, чем скверны. Огромное спасибо землякам, за их бескорыстие, готовность прийти на помощь ближнему. Их уже в основном многих нет в живых, но остались их потомки. Дай Бог им здоровья и счастья в жизни.

Что дома летом делать, когда Байкал под боком. Забываешь и про материны наставления. Иду с другом Юркой Ивановым и сестрой на Шаманку, лазим там по скалам, купаемся. Жарко. Мне лет 12, сестре 9. Она стоит в платье по колено воде, возле огромного валуна, на котором все любят фотографироваться. Мы с другом лежим на горячей прибрежной гальке и жаримся на солнце. Я отвлёкся на доли секунды или минуты, поворачиваю голову в сторону сестры и оторопел. Большая волна, видимо от прошедшего рядом с Шаманкой катера, ударяется о берег и сестру, откатывается в море, таща её за собой. Платье на ней надулось парусом и тоже помогает волне. Заскакиваю в воду, хватаю сестру за надувшееся платье и тащу её к берегу, а она наоборот, с перепугу, гребёт руками по воде в море. Если б не платье, то она давно бы накормила рыб. Дома она нажаловалась матери, и я опять остался крайним. Не жизнь, а сплошная тирания и предательство.

Производство в рыбзаводе сокращается, работы становится меньше и народ уезжает. Многие едут на строительство Братской ГЭС, жилой фонд освобождается и начинается расширение. Из четырёхквартирных домов делают двухквартирные. Катя – Красная Шапочка переезжает в другое место, наши две квартиры объединяют в одну. У нас теперь зал 18 квадратных метров, спальня 9 квадратов и такая же кухня. Роскошная квартира, только все удобства на улице, а так ничего.

Мать сделала приобретение, купила стиральную машину «Ангара». Теперь мать только поласкает бельё. Когда машинка работает, я заворожено смотрю на это действие. Великая штука электричество. С некоторых пор меня мучает вопрос, а как часы-ходики сделать электрическим. А что если цепочку от них положить на штепсель стиральной машины.

Поздняя осень, темнеет рано, на улице холодно, дует ледяной ветер.

Мать, включив стиральную машинку, делает что-то по хозяйству во дворе.

Моё терпение лопнуло, и я решился на эксперимент, едва за матерью закрылась дверь. Слегка вытягиваю штепсель из розетки и на виднеющуюся вилку кладу свободный конец цепочки от часов. Взрыв, темнота, что-то с грохотом падает на пол и тишина, машинка, захлебнувшись на пол оборота, замолчала.

Вбегает встревоженная мать:

- Что случилось?

- Не знаю! Я стал подтягивать цепочку часов, как стрельнуло.

Матушка достаёт с буфета керосиновую лампу, зажигает её. Часы на стенке стоят, не идут. Обгоревшая цепочка разлетелась, гирька упала на пол. Мать ругается на мою нерадивость и говорит:

- Одевайся и иди к дяде Толе Харахинову и попроси прийти посмотреть, что случилось со светом. Анатолий, друг материного брата Виктора Ланина, работает электриком в рыбзаводе.

Одеваюсь и иду. На улице холодина. В такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит. Я сам виноват, механик хренов. Харахиновы живут в центре посёлка, у них во дворе злая собака. Я уже основательно продрог, пока у них вышли во двор и я докричался. Анатолий пришёл, ничего страшного, просто перегорели пробки, и он их заменил. Мать так и не поверила в моё позднее признание в содеянном.

Мать держала коз, которые выпили у меня всю кровь. Ох, и противные твари. То они домой не придут, то бельё сжуют. Вот вечером идёшь их встречать на Шаманку. Их ещё нужно собрать всех в кучу. В Хужире многие держат коз. Стоит одной дурной скотине испугаться и побежать, как всё огромное стадо срывается с места и в считанные минуты перебегают с сельповской горы на ту, где маяк. А там, по одним им известным тропинкам забираются под скалы, попробуй их вытащи оттуда. Не пригонишь коз, дома от матери опять попадёт. Тоска зелёная.

Раз как-то отделил своих коз от чужих и от маяка, мимо кирпичиков гоню их на улицу Матросова, чтобы тылами прогнать их домой. Я уже успокоился, что коз нашёл и счастливый спешу домой, но рано обрадовался. Едва моё стадо вошло в проулок между забором сельпо и огородом Межиновых, как мои козы встали, как вкопанные. Смотрю, а впереди на дроге стоит огромный орёл, широко расставив ноги, а за ним, как прихвостень стоит коршун. Я испугался не меньше коз и замер. Орёл смотрит на нас не мигая, и не делает ни малейшей попытки взлететь. Козы дрогнули и в мгновении ока сорвались с места и убежали туда, откуда я их пригнал с великим трудом. Бежать за ними у меня уже не было ни сил, ни желания. Дома опять получил взбучку. Говорят, что эти орлы-могильники уже почти вывелись на Ольхоне, но мне тогда было не до Красной книги.

Ранней весной, когда отходят на Байкале забереги, в прибрежных камнях мечут икру бычки или попросту «ширка». Её бывает очень много, и она прячется под камнями. Мальчишки привязывают столовую вилку к палке и этой примитивной острогой охотятся за бычками. Отворачиваешь осторожно камень и пока бычок не очухался колешь его вилкой, потом его в банку с водой, чтобы не высох, пока до дома дойдёшь. Из самочек, что не успели отметать икру, можно набрать на засолку приличную порцию превосходной, довольно крупной икры. Засолить её дома, предварительно избавившись от плёнки, добавив мелко нарезанный чеснок и репчатый лук. Сказка. Бычков можно пожарить на масле или сметане, добавить яйца.

Вот и я раз забрался в камни под обрывом на Третьей Крутой, что между скалой Богатырь и бывшей ГСМ для катеров рыбзавода. Через заправку не пойдёшь, там сторож, вот и лезешь по мерзлому глиняному обрыву. Во время охоты за бычками забываешь обо всём. Вот и я увлёкся. 3х литровая банка уже прилично наполнилась рыбёшками, когда забывшись не убрал руку упирающуюся в камень, а другой поднятый камень опустил. Искры полетели из глаз, от удара камень о камень попавший между ними безымянный палец руки мгновенно оказался без ногтя, кровь бежит. Я света белого не увидел, взвился, как сайгак, схватил банку с бычками и мгновенно взлетел на обрыв, по которому полчаса спускался. С соплями и слезами в глазах бегу по улицам домой. Дома нет никого, обмотал кровоточащую руку носовым платком, лёг в зале на пол и мгновенно уснул. Прошло пятьдесят лет, а та рыбалка не забывается.

По обе стороны Хужира тянутся песчаные пляжи. Если со стороны Маломорца пляж открыт всем ветрам, то в Сарайском заливе с северной стороны посёлка пляж от воды отгорожен песчаными барханами. На обоих пляжах за песчаной косой озёра с уникальной прозрачной жёлтой водой со своим растительным миром. Вода в них летом тёплая, хотя и не глубокая, местами может больше метра. Поселковые мальчишки из неё часами не вылезают. Нырнёшь, с открытыми глазами, и перед тобой открываются сказочные картины с растительностью, жучками и насекомыми. Но рыба в ней не водится, даже караси. Осенью открывается сезон охоты на водоплавающую дичь и утром, и вечером звучат ружейные выстрелы местных охотников добывающих дичь.

Сейчас эти озёра уже практически исчезли и только зелёные пятна растительности напоминают, что там когда-то была вода.

На пляже от Маломорца до Хужира находили в песке обломки древней керамической посуды с узорами и без, а так же обломки нефритовых и кремниевых ножей и наконечники для копий.

На улице Лесной, недалеко от нашего дома, но получилось так, что за нашим огородом, был построен новый дом из лафета, в который вселилась молодая, тогда семья, начальника планового отдела рыбзавода Романова И. Р.

Я часто видел его высокую худощавую фигуру, в новой чёрной телогрейке спешащую на работу или с работы. В телогрейке в деревне удобнее работать, ходить. Запачкаешься, стряхнул грязь и дальше, чего не скажешь о пальто. Я играл с его детьми, благо места на улице и в огородах хватало. Потом Романовы, как и многие, уехали из Хужира, я и забыл о них.

Спустя десятилетия, благодаря Павлу Козулину, я стал виртуальным участником не частых, коротких встреч Романова И.Р. и Павла. Павлу пришлось даже приобрести диктофон, чтобы записать содержание бесед, а потом переслать их мне. В голове всё не удержишь. Вот и я многое узнал о прошлом родного острова.

Иван Романович Романов из местных бурят, родился в деревне Сарма. Работать начал в 12 лет ещё в войну, за что имеет правительственную медаль « Труженику тыла». Работал в Маломорском рыбзаводе с 1948 года. Был рыбаком, учеником счетовода, плавал на катерах, был диспетчером флота, учился в вечерней школе, и в 1958 году получив аттестат зрелости, поступил в институт в Иркутске на заочный факультет. С самых низов, дошёл до должности начальника планового отдела рыбзавода. Женился в 1958 году. Жена, Мария Гавриловна, из Курмы, окончила в Иркутске торговое училище. Выйдя замуж за Ивана Романова, она переехала на Ольхон и работала в Хужире продавцом в продовольственном магазине на Песках, а позже в магазине напротив школы. Умерла в 2001 году в Иркутске.

В 1966 году Романов уехал на учёбу в Москву, после неё был секретарём Аларского райкома партии, работал в обкоме партии, первым секретарём Баяндаевского райкома КПСС и секретарём Иркутского обкома партии. Он уже давно на пенсии, но занимается общественной работой, а в 2011 году в книжном издательстве вышла его книга «Колесо времени».

Пишет в ней о себе, семье, работе и о прошлом нашей страны, нашей области, которое, как бы сейчас не хаяли, было не таким уж и плохим. Один экземпляр этой книги с дарственной надписью мне, дожидается меня в Иркутске.

У Романова есть и бурятская фамилия - Хартыгеев. На замену имени и фамилии видимо были причины, мы как-то не поинтересовались об этом. На партийной и хозяйственной работе это довольно часто практиковалось.

Романов же вспоминая старые времена, рассказал о том, что в бурятских семьях, была большая смертность среди детей, и это в их сознании связывалось с гневом духов. Чтобы отвести от ребёнка гнев духов, детям давалось непотребное имя, в котором слово дерьмо было, наверное, самым мягким. Что обозначало, мол, на этого ребёнка не стоит обращать внимания. Незнающему бурятского языка человеку, это слово ничего не скажет, а знающему естественно било по ушам, вызывало улыбку, смех. Поэтому многие буряты брали русские имена и фамилии. Цивилизация, есть цивилизация.

Иван Романович Романов вспоминает, что во время Великой Отечественной войны на Байкале ловили очень много рыбы. Рыбацкие лодки были большие, вёсельные. Всё передвижение зависело от мышц собственных рук и спины.

Вот, например, рыбацкая бригада из Сармы поймав рыбу в Халах (район Курмы) гребёт на вёслах на рыбоприёмный пункт в посёлке Ташкай на острове Ольхон, чтобы сдать рыбу. Бывало, что рыбоприёмный пункт рыбу не принимает, потому что улов хороший, рыбы много и её не могут переработать. Рыбаки идут на вёслах 35-40 километров до рыбоприёмного пункта в Хужире. Сдав рыбу им ещё нужно вернуться обратно, чтобы утром выбрать сети или невод.

Однажды, там же в Халах им в невод попался осётр. Сначала думали , что это большая щука, но потом разобрались. На вылов осетра требовалось специальное разрешение, и отступление от закона строго каралось. Но осётр, запутавшись в неводе ,уже задохнулся, в воду его не выпустишь, поэтому убедившись, что посторонние его не видели, бригада из 25 человек разделила рыбину, каждому поровну, примерно по килограмму на каждого. Царская рыба в голодные годы - это просто сказка. Сейчас там по всему побережью битое стекло, бутылки, мусор зона туристического отдыха называется.

В конце путины, примерно со средины августа, каждому рыбаку, в том числе и школьникам, выдавалась в порядке очереди продрыба (продовольственная рыба) одна бочка, это, наверное, килограмм 50-70. Обеспечивали всех, проблема была в том, где взять бочки. Деревянные бочки, с деревянными же обручами целый год хранить неудобно, они рассыхаются. Они постоянно должны быть заполнены водой. Вот, при выдачи рыбы, и начинаются поиски бочек. Омуль рыба скоропортящаяся, её долго не сохранишь, а ледников ни у кого не было. Просто закапывали бочки в землю до холодов. Так, что рыба с душком, это не технология, а беда рыбаков. Но худа без добра не бывает и омуль с душком изумительная по вкусу солёная рыба, хотя и воняет. Романов смеётся:

- Я бы и сейчас от неё не отказался, со свежей варёной картошечкой, приправленной топлёным коровьим маслом, да с зелёным лучком. Эх…!

Всё побережье Малого моря от Онгурёна до Бугульдейки и берега острова Ольхон принадлежали империи Маломорского рыбзавода. Было много посёлков и улусов, от которых давно уже не осталось и следов. В 34 точках, стояли рыбацкие бригады или были рыбоприёмные пункты

Дальше от Курмы, почти напротив Хужира стоял улус Сурхаты, в котором был колхоз имени Фрунзе. Там же была летняя заимка из деревни Сарма, куда перегоняли колхозный скот на летнее пастбище. В Сурхатах хорошие луга, озеро. Пирса там не было, так как прибрежная коса имеет большую глубину, поэтому катера и лодки подходили к самому берегу. Была там и своя тоня, где заводили и выбирали невод.

В Сарме был свой рыборазводный завод, одним из директоров которого был Ефремов.

В Сурхатах в 1950 году продавцом в магазине, работала моя тётка Нина Дормидонтовна Березовская (Воронцова). Она до сих пор грешит на своего умершего мужа, Георгия Березовского, что это он, работая мотористом на катере «Норд-Вест» ночью с друзьями обворовали её магазин. Воров не нашли, а ей пришлось по суду выплачивать недостачу. Георгий в этом ей никогда не признавался, но позже она вышла за него замуж и родила от него двоих детей.

Надо сказать, продолжает Романов, что Маломорский рыбзавод обеспечивал себя сам основными продуктами питания.

Мясо. У рыбзавода была большая отара овец, которая давала основную массу мяса для работников. Наша природа позволяет даже зимой добывать овцам корм, так как сильные ветра сметают снежный покров с земли, обнажая траву. Размножившееся стадо за лето набирало вес и с наступлением холодов подросший молодняк забивали. Так что склады рыбзавода были заполнены бараньим мясом.

Картофель. На голых горах выше Хужира была распаханная земля, где и садили картофель, снимая не плохой урожай. Сельпо тоже имело свой большой огород, находившийся на выезде из Хужира по дороге в Харанцы.

Репу и турнепс выращивали на огороженном поле в деревне Маломорец на берегу Байкала. Мальчишки, чтобы полакомиться не ленились проделать путь в несколько километров, туда и обратно.

Капуста, морковь, свекла выращивалась за деревней Харанцы, в закрытой от ветров долине, что находится за бывшим зданием аэропорта. Это подсобное хозяйство рыбзавода, где работала специальная огородная бригада. Для огородной бригады там даже был построен дом. Мягкий микроклимат (самое тёплое место на Ольхоне) и протекающий по долине большой ручей способствовали получению хороших урожаев, которые полностью обеспечивали потребности островитян.

Для работников необходимые продукты выписывались со склада.

Романов, вспоминая это время, говорит:

- Когда я был учеником счетовода, то мне приходилось участвовать в подготовках отчётов – квартальных, годовых. Работы много, считали всё на счётах и сидели вечером часов до 10-11, естественно нужно было и поесть. Выписывали продукты со склада, а мне, как самому молодому приходилось за ними бежать. Мясо получаю со склада недалеко от конторы, а за картофелем приходится бежать на Пески, а потом обратно. Но ничего выжил, выучился и отработал своё.

Подсобное хозяйство рыбзавода исчезло где-то с 1954 года. В стране проводилась реконструкция отраслей народного хозяйства. Производство должно было заниматься своим делом, то есть нам ловить рыбу, а государство обязалось обеспечивать нас продовольствием. Так что у завода осталось только самое необходимое.

Рыбзавод имел большой конный парк, но поскольку на острове скудная растительность, то сено для лошадей заготавливали на материке в районе села Косая Степь, а это больше ста километров. Зароды с сеном естественно охраняли и по зимнику перевозили на остров. Охранял заводское сено и старик Ветров, жил там пока всё сено не вывезут. Он старожил тех мест и знал тайгу, как свои пять пальцы. Зимой добывал в тайге коз, бывало и сохатого завалит, привозил дикое мясо и в Хужир. В сарае сохли звериные шкуры, которые он сдавал заготовителям. В его отсутствие в бабушкином доме царила демократия. Приходилось дома из шкуры лезть, чтобы мать отпустила к бабушке ночевать с пятницы до воскресения. Бабушка никогда не ругалась, а я старался её не разочаровать.

Лошадь была основным средством передвижения и естественно рабочей скотиной. На конюшне развелось много голубей и поселковые мальчишки отлавливали их мешками, общипывали и жарили их на костре или варили похлёбку.

Вспоминает Романов И.Р. Хужир изначально начал строиться с Песков.

Во время войны жили в землянках, копали в песке, в четырёх углах жили две семьи, спали на нарах. В войну на острове было много эвакуированных, а после войны много высланных из западных областей страны. Высланные литовцы сами построили себе добротные дома, были трудолюбивыми, знали много необходимых на острове специальностей и вскоре пользовались заслуженным уважением местных жителей. Они не пьянствовали, у них всегда можно было занять денег, но отдать должен был в срок, который ты сам установил. Не вернул деньги в срок, больше никогда не подходи. У матери была подруга из литовцев, которая позже вернулась на родину. Они всю жизнь до развала союза изредка переписывались, поздравляли друг друга с праздниками. В 90е годы приезжал сын подруги и выкопав там прах своих давно умерших родственников и похороненных там, увёз их на родину в Литву. Фамилии некоторых сосланных литовцев Романов помнит до сих пор.

Среди них начальник стройцеха Билискас, солидный, образованный, культурный; два брата Пиликас, на конюшне работал Буткус; Петька Виркявичус, муж с женой Гиржюнас; семья Альберта Шабляускас, он слыл хорошим рыбаком, будучи на поселении женился на Мурзиной Шуре, дочери боевого цыгана, жившего на улице Нагорной, по соседству с Мамонтовым Петром Ивановичем, уехал из Хужира в 1969 году. У Альберта родился сын чернявый в цыганскую породу и был очень хулиганистым парнишкой.

Из литовцев ещё помнит Виктора Пузинаускаса, жившего на Шаманке и бывшего хорошим бондарем (изготавливал деревянные бочки для рыбзавода и бочонки для нужд местных жителей). Это отец моего одноклассника Василия Косарева (примечание моё), Костю Буткус.

Досочки (клёпку) для бочек специально заготавливали в местном лесу. Пилили деревянные чурки длинной один метр или один метр двадцать сантиметров, которые кололи на досочки по длине и шириной сантиметров пятнадцать, складывали их решёткой и оставляли сохнуть в лесу. При необходимости их привозили в лесотарный цех и изготавливали из них бочки. При такой технологии из дерева выветривался запах сосновой смолы, а колотая доска имела прочную структуру, которая не получается при распиловке. Когда надобность в этом отпала, то эта клёпка так и осталась гнить в лесу. Спустя годы её почерневшую от времени и непогоды можно было встреть в лесу, в самых неожиданных местах.

Поскольку леса на не очень большом острове скромные, то промышленная валка леса там запрещена, только санитарная. Поэтому старые дома покупали на материке, перевозили их в на остров и ставили на Песках. У жителей Песков были и огороды, росла картошка и необходимые для дома корнеплоды. Только представьте, как поливать песок, когда вода с него скатывается.

Там же, на Песках, стояли добротные рыбацкие дома для сезонных рабочих. Особенно большой, красивый дом был у бригады Дудеева, казавшийся по тем временам особняком. В доме, кроме жилого помещения была большая столовая, отдельная спальня для бригадира.

Многое увиденное в то время казалось удивительным, а люди были просты и во многом наивны, как дети. Так Дудеев, ездивший в Москву на выставку достижений народного хозяйства, вернувшись на расспросы что видел, что ел, ответил, что ел красную картошку. А оказалось, что он впервые увидел и ел обыкновенные яблоки.

Другой передовой бригадир рыбаков из колхоза имени Калинина, в Буругере, Урбаханов тоже оплошал. А он ас в рыбацком деле, хотя не сильно грамотен, но с народом управлялся. У него, что не замёт невода, то улов 100 центнеров омуля, в худшем случае 70-80.

Так вот он был послан на совещание передовиков рыбной промышленности в областной центр Иркутск. Представительное собрание проходило в здании драматического театра имени Охлопкова. В президиум собрания был избран и Урбаханов, который поднявшись на сцену, скромно сел в задний ряд. Секретарь обкома партии, проводивший это собрание, заметив это, решил потрафить Урбаханову и говорит:

-Урбазай Урбаханович, что это вы передовик производства скромно пристроились на заднем ряду? Давайте пересаживайтесь на видное место.

На что Урбаханов не задумываясь ответил, вот простота деревенская:

- Ни хуа, ни хуа, не беспокойтесь, я и здесь посижу. (типа ничего, ни чего)

На что зал разразился громким хохотом.

Расшифровав присланные мне Павлом Козулиным аудиозаписи бесед с Романовым И.Р. и рассмотрев фотографии 1947 года я подивился известности рода Урбахановых на Ольхоне, о чём и сообщил своей землячке и подруге юности Кларе Сокротовне Урбахановой. А она меня в ответном письме сразу остудила:

- Серега, дорогой! У нас все проще. Урбазай Урбаханов это не мой дед и не наша родня, да и вообще он не из нашей деревни. Мои предки по отцу жили в Ольхонском районе в улусе Огул, там наше родовое гнездо. Это, когда едешь из города в Еланцы, от деревни Косая Степь налево примерно 9-10 км, а направо от Косой Степи идёт дорога на Бугульдейку. В той стороне, не доезжая до Бугульдейки, есть деревня (улус) Алагуй, там родилась моя мама Прасковья Владимировна Шигаева.

Дед Антон Урбаханов был довольно зажиточным бурятом и, как я понимаю, не сильно-то приветствовал советскую власть. Поэтому его решили придавить к ногтю, но об этом его предупредили свои, из советских работников, т.к. дед пользовался авторитетом. Быстро собравшись, дед с семьей бежал в село Онгурен, что расположилось у подножия Приморского хребта на Байкале. Моему отцу было лет 7-8, когда деда выдали и его арестовали там же в 1937 году, а бабушка с детьми (Сократу 9 лет, Прокопию 5 лет, Апполону еще и года не было) осталась одна, практически в чужом краю, т.к. там другие рода и мало кому она там была нужна. Другие наши родственники после ареста деда тоже от семьи врага народа отвернулись. Помаявшись с детьми и надорвавшись на чужбине, бабушка умерла в 1942 году, детей забрал к себе ее отец в деревню Таловка, недалеко от Еланцов. Деда по матери отец (Сократ) не любил и сбежал от него в улус Огул, потом в село Еланцы, там родственники пристроили его в Заготконтору, и он в войну ездил до Иркутска с обозами "Все для фронта! Все для победы!". Я знаю, что он учился в Еланцах, но какие годы не знаю. Короче, когда был жив отец, я не сильно этим интересовалась, не прислушивалась ко всем рассказам бабушек и дедушек в родне, а теперь и спросить некого.

Отца Клары, Сократа Антоновича Урпбаханова, я знаю с детства. Мать моя во время войны училась с ним в одном классе в Еланцах. Он с мальчишками помогал ей носить воду с речки Анга для поливки огорода, чтобы её отпустили поиграть с ними. Оказывается, они оба были из семей репрессированных отцов и изгои.

Сократ был видной фигурой в Хужире, не только в смысле комплекции, но и как начальник лесотарного цеха рыбзавода. Это одно из главных подразделений ММРЗ, где выполнялись многие нужные предприятию работы, как то: пиломатериал, изготовление бочкотары, оборотных и упаковочных ящиков для рыбы, заготовка дров и многое другое. За всем нужно было уследить, выполнить задачу и рабочий народ требовалось держать в узде.

Народец там работал тот ещё, прошедшие огонь и воду, медные трубы и волчьи зубы. За ссыльными смотрела комендатура, а вот вольняшки были разные. Чего стоили только мой отчим Кудряшов Анатолий Александрович - старший на большой пилораме, Тимофей Королёв, Парфёнов, Коля Лысый, да и Алексей Кириллович Тюменцев оставшись без присмотра, запросто путал государственный карман со своим. Вспоминая Тюменцева, Романов И.Р. говорит, что тот собирал бригаду шабашников, и на срочных, необходимых работах, брал за горло дирекцию завода, выколачивая с них приличные деньги.

Так что Сократ Урбаханов отлично справлялся со своими обязанностями в течении многих лет.

На Песках стоял механический цех рыбзавода, сетевязальный цех (Караванка), поселковая баня, магазин, столовая и старая школа, которую мне ещё пришлось посещать. На перемене можно было забежать в столовую, купить пирожки или пончики, запивая компотом. Возле столовой всегда много народа, стоят машины, водители которых обедают. Там же продают бочковое пиво. В углу столовой у входа, стоят большие деревянные бочки, в которые, выбив деревянный кляп, вставляется насос. Мужики, жаждущие пива, рады помочь продавцу, и качают этот насос, подавая в бочки воздух, а из крана в кружки бежит душистая пенная струя. То пиво, что сейчас продают в бутылках ни в какое сравнение с пивом прошлого не идёт – моча.

На Песках располагается гараж, конюшня, милиция, фотография, клуб. В клубе киномеханиками работают Алексей Копылов и Володя Никитин. Володя от рождения горбатый, но это не мешает ему ездить на мотоцикле, кажется К-126, маленький такой козлик, как современный мопед. Но Володя ездит по деревням острова и показывает кино в их них клубах. Для народа это единственное развлечение, да ещё чтение книг. Библиотеки так же есть в каждой деревне. Билетёрами в клубе работают Татьяна Романова, её муж в заводе электрик и Валя Виноградова, её муж бригадир рыбаков на неводе. Билетёры не только продают билеты в кино и на танцы, но и следят за порядком в зале. Пьяных и хулиганов запросто выводят из зала, да те и не сильно сопротивляются, милиция от клуба буквально метрах в стах. Хотя мне пришлось видеть, что молодые парни, брат матери и его друзья, идя в кино или на танцы, выпивали водки, но чтобы не воняло изо рта, жевали чай или лаврой лист. Позже этого уже не делали, считалось ухарством появиться на танцах с запахом перегара.

В поселковом фотоателье царствует литовец из сосланных. Он мастер своего дела. На стене висит нарисованный маслом задник с видом местной достопримечательности скалы Шаманки. Фотографирует людей на его фоне или делает портреты, раскрашивая красками, типа цветное. Для людей это было удобно, и у фотографа всегда была работа. Позже, когда литовец вернулся на родину, только Николай Михайлович Ревякин да ещё житель из сосланных Козел делали фотографии для документов.

Из директоров рыбзавода, с кем пришлось работать Романову И. Р. , он больше выделяет директора завода с 1962 по 1972 год Степана Степановича Козулина. Капитан-лейтенат военно -морского флота СССР, воевал на подводных лодках, в средине войны был переведён на Тихий океан и ходил на кораблях , сопровождая конвои с грузом из Сан-Франциско во Владивосток. Всегда был вежлив, тактичен в общении не только с начальством, но и с подчинёнными, никогда не кричал Добавляет Павел Козулин: «Отец не раз говорил что главное - понимать людей, их нужды и чаяния, и тогда всё получится, уметь слушать в этом источник его обходительности, уж не знаю, где это ему привили, в семье или на флоте. Он одинаково ровно разговаривал и с рыбаком, и с министром, тон совершенно не менялся, а это не у всех и сейчас получается».
В праздники мог выпить, но это не было ежедневным пристрастием.

Жена Козулина, Любовь Емельяновна была директором Хужирской школы и на дух не переносила алкоголь. Романов смеётся, вспомнив, как в один из праздников её упросили поддержать компанию за столом и выпить водки. Любовь Емельяновна пригубила из рюмки и тут же вся сморщилась. Степан Степанович со смехом говорит жене:

- Вот, вот и мы так мучаемся, чай не мёд пьём!

Позже Степан Степанович стал главой Иркутского рыбтреста.

А вот вспоминая предшественника Козулина на посту директора ММРЗ, Долгова Андрея Борисовича, он придерживается другого мнения. Долгов Козулину полная противоположность, хотя он так же фронтовик, капитан запаса, но он был более властным, барственным, хозяйственником сталинского призыва. Завод был его епархией, где он властвовал вовсю. Если он кого-то распекал на молу, то его громкий бас был слышан далеко окрест. Ходил в сером макинтоше, фетровой шляпе и с тяжёлой тростью в руках, которой запросто мог огреть пьяницу, или нерадивого работягу.

В детстве я тоже видел высокую, грузную фигуру Долгова, идущего по деревянному тротуару от его дома к конторе рыбзавода или обратно. Козулин был демократичнее, ходил во флотской одежде или обычном гражданском костюме. Но это уже было другое время.

В начале 60х годов прошлого века на Песках уже почти не осталось домов, одни жители переехали в другие города и сёла, благо страна у нас большая, другие, разобрав дома, перевезли их в основной посёлок. Землянок, врытых по самую крышу в песок, тоже нет, только в одной из них живёт большая семья Коноваловых. Они самые последние покинут Пески в конце 60х и переедут в Хужир, поселившись в освободившемся напротив нас доме. Семья трудолюбивая, кроме основной работы всегда по сезону собиравшая много ягод и грибов для себя и на продажу. А ещё они собирали окостеневшую смолу на лиственницах и варили из неё вкусную серу для жевания, местная жевательная, но не резинка.

Одни люди перебрались в дома в самом Хужире, другие уехали с острова в поисках лучшей доли, среди тех были Копейкины, Чугуновы и другие.

Я, приехав на Ольхон в 1959 году, увидел только чуточку былой мощи рыбзавода и вот со слов Романова узнаю далёкое прошлое родных мест.

С 1958 года на остров стали летать самолёты малой авиации Як-12 и Ан-2 .Первым начальником аэропорта в деревне Харанцы длительное время был Виктор Танкович, жена Людмила которого работала заведующей аптекой в Хужире. И жили они на центральной улице имени 19 партсъезда, через два дома от нынешней больницы.

Романов говорит, что он одним из первых хужирцев полетел на самолёте, когда получив аттестат зрелости в 1958 году, поехал поступать в институт.

Кроме этого по Байкалу ходил белый пароход «Комсомолец» от Листвянки до Нижне Ангарска и Баргузина. От Иркутска до МРС бегал автобус Кавз, потом ПАЗ. Паромная переправа через Ольхонские ворота была в разные годы, разная. Например на большие деревянные лодки делали настил с ограждением для машин и буксировала мотодора, потом мотобот. А уж, когда жизнь наладилась, то рыбзавод получил два самоходных парома, на которые входил один грузовик или два легковых автомобиля.

Иван Романович Романов осветил прошлое нашего региона, а я продолжаю свой рассказ.

В Хужире выделяется среди основных жителей семья Королёвых Тимофея и Тоси. У них трое мальчишек: Колька, Сергей и Сашка и живут они напротив поселковой библиотеки. Тимофей высокий, широкий в кости мужик, очень шебутной и у него ребятишки такие же. С Сергеем я ходил в детский сад, вместе пошли в школу, потом он остался на второй год и отстал от нашего класса. Его бабушка, жившая на Первомайской улице, рядом с Петей Лыковым, видимо когда-то работала вместе с моей бабушкой Анастасией Павловной, поэтому они дружили и собирались по праздникам.

Кем был в прошлой жизни Тимофей никто уже не помнит, может воевал, может сидел в лагере, а в рыбзаводе работал рыбаком и уже в начале 60х годов они с женой Тосей сильно пили, а пьяный Тимофей был скандальным и драчливым, бил жену и гонял своих сыновей. Сыновья не окончив школы, пошли по стопам отца, рано начали пить водку, приворовывать в рыбзаводе или вскрывали продовольственный магазин. Тюрьма стала родным домом всем троим сыновьям: старший Николай умер страшной смертью в начале 90х. Копал кому-то могилу на кладбище, делая пожоги, используя для этого бензин или солярку. Емкость воспламенилась, от огня, которой он не смог выбраться из ямы, там и сгорел. На него возлагали вину за убийство землячки Татьяны Пининой, но не посадили за недостаточностью улик. В посёлке говорили, что Господь сам его наказал. Сергей умер в Хужире, а младший Сашка умер в тюрьме. Только в песне поётся красиво: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», а в жизни всё гораздо сложнее.

На въезде в Хужир, со стороны Маломорца стоит в ограде небольшой домик. С одной стороны дороги у него заводской гараж, с боку лесотарный цех и огородом он граничит с участком семьи Антонцевых. В домике живут старики Наташа и Гарма, они не работают, получают пенсию. Наташа имеет европейский тип лица, Гарма из бурят. Это ещё одна достопримечательность Хужира. Наташу можно встретить на улицах посёлка, она сухощавая, чуть согбенная и хромая. Ходит в пальтишке зимой, а летом в старой, залатанной, вязаной кофте. Длинное, ниже колен, старое, застиранное платье, простые, хлопчатобумажные чулки на её худых ногах вечно топорщились, обута в старые, мода тех лет, боты.

Гарма сухощавый, сутулый старик. Ходил тоже в старой одежде. На левой щеке, ниже глаза, у него был большой, с куриное яйцо жировик. Шёл по улицам посёлка не спеша, заложив одну руку за спину, а в другой у него обязательно была какая-нибудь, палка, доска. Поселковые собаки, сидящие во дворах на цепи, сходили с ума, увидев проходящего Гарму. Те собаки, что были на свободе и вольготно валялись на земле, при появлении Гармы отбегали в сторону, при этом злобно гавкая. Но на него не налетали, видимо видя палку в его руке. Гарма за долгие годы натаскал всяких досок, щепок, и веток огромную, выше крыши его дома, гору. Мы, пацаны, боялись ходить возле ограды его дома, пугая друг друга тем, что под кучей этого хлама водятся змеи. А родители пугали им своих непослушных детей:

- Будешь плохо себя вести, Гарме отдам!

Гарма с Наташей не садили в огороде даже картошку, чем они питались, никто не знает. Но его можно было увидеть в поселковой столовой, сидящим одиноко за столиком с тарелкой супа или стаканом чая с хлебом или пирожком. Про него чего только не выдумывали, даже то, что он потерял на фронте сына, и после этого у него стало неладно с головой. Но достоверно об этом тоже никто не знает.

Проясняет некоторые подробности опять же Романов. Он знает Гарму с детства и говорит, что Гарма всегда был такой. Будучи мальчонкой, Иван Романович, жил у своих деда с бабой по матери, в улусе Тутай, что располагался на берегу Тутайского залива. Он находится в Ольхонских воротах справа от парома в МРС, перед выходом в Большое море. Ожидая прихода парома, можно подняться на крутую гору, с вершины которой видны воды этого залива.

Гарма тоже жил в Тутае, но не в самом, а в стороне от улуса. Так же бродил, собирая палки, ветки, не причиняя никому вреда. Позже перевёз свой домик в Хужир и поселился на окраине. Видимо он когда-то работал, потому что получал пенсию, а, как известно: «Кто не работает, тот не ест».

Вот я и закончил, получившийся большим рассказ о нескольких колоритных жителях нашего посёлка, на фоне 60х годов прошлого века, исходя из своих детских впечатлений. Осенью 1966 года я уехал учиться в школу-интернат в городе Слюдянка и вернулся домой через два года. Конечно, я приезжал на летние и зимние каникулы, но уже не был постоянным свидетелем жизни посёлка и его обитателей. Поэтому у меня в памяти пробел за эти годы, проведённые в не дома, примерно, как в тексте. Но об этом времени пусть расскажут другие.

Перевод некоторых бурятских названий местности в акватории малого моря на Байкале:

Черноруд - можно сказать, что это производное от слова чёрная руда, но руды там нет. Хотя там стояла геологоразведочная партия, с основной базой в деревне Попово. Начальник её Рыков Владимир Иванович. Поэтому название скорее происходит от бурятского слова Шанарод, одноимённое бурятское племя, жившее в тех местах.

Сахюрта (МРС) - переводится, как кремень. Из этого камня делали ножи, наконечники стрел, а так же использовали для высечения огня с кресалом.

Хужир – от слова солонцы. На Ольхоне водилось много дикого зверя, которые выходило из леса лизать соль. В данном случае в том месте посёлка, где сейчас большое грязевое озеро. Там когда-то люди вырыли колодец, но его уже давно там нет.

Харанцы – от слова смотреть, смотровой

http://www.stihi.ru/avtor/olchon

Сергей Кретов

Баден-Баден, август 2010 – 29 апреля 2012 года.