"За стеной" Поэма. Книга вторая.

13 апреля 2013 — Сергей Минин

ЗА СТЕНОЙ -2

поэма

Пишу всегда один и только ночью.

Май за окном сиренью белит cвет.

…Лет через двадцать вы поймёте, точно,

Чем скрежетали мне ворота вслед.

Как суки да менты, стирая «фиксы»,

Страдали «сушняками» в мой уход.

Как жали псы хвосты. И с лаем кислым

Подбрасывали мысль в «хозяйский» рот.

Как тамада разгулья девяностых

Так обняла, что хрустнуло в висках.

Как, оказалось: жить «красиво», - просто.

Успеть бы «шлифонуться» до «звонка».

Как, любоваться крашеной стеною

Снаружи, - ощущалось веселей.

Как, встретившим меня, казалось волей,

Всё, что «от туда» чудилось страшней.

Как, выжившему в многих жизнях сразу,

Вместившему их все, - от снов до лжи,

Лохматые романтики с Кавказа

Тянули пяди рук, чтоб «задружить».

Как оказалась верность - в виде Веры,

Светланы, Лены, прочей «болтовни».

Как потрясал масштаб погонных метров

Своих.

И тех, кто нужен, чтоб казнить.

Гордиться стали: -«вышел из тюрьмы».

Сверкать на пляжах львами, «куполами»,

Кто «по – модней»,- на «булках» «портаками».

С перстнями, пиджаками, «цепурами»

Идти сквозь храмы, лишь бы от сумы.

Как, - вроде люди, - святости охочи,

На «форды» морды девичьи склонив,

Не пидоров за баней, чьих-то дочек

Ебли за всех, за всё. Для них самих.

И мыслил я:

- А что ж за эти годы, –

-А это много, вы поверьте, лет,-

Воткнуло от глотка - «Встречай, свобода!»

Туда, где притяженья к воле нет.

Была стена. Как абрис, некий символ.

Теперь мне заглянуть извне в нутро

Не так уж навсегда осталось силы:

-Зачем? – вот поразительный вопрос.

Пишу.

Пока похрустывает «гильза»

Привычной пенкой тает чифирок.

Светает.

И понятно, как с карниза,

Всё то, что вызреть в сумраке не смог.

Вокруг меня – моё, не чьё-то кроме.

Претензий нет,- их разум расстрелял.

Пишу в своём и материнском Доме,

Кому, не изменив, сто раз менял.

Вокруг меня - родных и близких метки,

Их плен, их память, зов, в конце концов.

Чуть жаль с годами, что из чуждой клетки

К ним посылал я искренних гонцов.

Скажу всем тем, кто вновь меня читает,

Кто узнавал себя в моих стихах:

Я вас, как всех, наверно, с детства знаю,-

-Мне кудри соль сожрала на висках.

И пусть вас не тревожит тон общенья:

«Догнать» мой слог, помыслившим,- дано.

Пишу свою судьбу, - не отчужденье.

Как новый приговор. Как полотно.

Часть 1

1

А какая глубокая даль - это небо!

Как зрачок, увеличенный на бесконечность.

Соскользнуть, как с подмостков.

Вдохнуть, будто хлеба.

Дотянуться бы, но возвратиться, конечно.

Кто не дерзок проникнуть туда, не заметит

Что извне мы собой из себя представляем:

-Настоящие, может?

- Наивны, как дети?

-Может, страшно смешные?

-А может,- кто знает?

Кто измерит, в каком мы теперь измеренье?

Первом?

Пятом?

А мерить-то есть чем?

Может, смысл человечества – сполох вселенной?

Призма наших мерил, посягнувших на вечность?

Трудно верить, себя отрывая от тверди,

Что с обузой своей удосужатся люди

На глазах у родителя шанс для доверья

Превратить в состязание прочих и судей.

Может, наша война – смысл тысячелетий?

А вгрызание в недра - червивая жадность?

Может, разума плен и свободу планеты

Надо как-то обречь на взаимную радость?

Ну, а может, всё проще, и краски сгущаю

Потому я, что очень уж небо бездонно?

…Из каких измерений кометная стая

Соскользнула мышонком с простёртых ладоней.

…Меня добьёт не общество, а злость.

Смотрю в упор на облако без влаги.

Венец – внизу: облизывает кость

Ноги,- живой, но лошадиной тяги.

Никак не дозвонюсь,- что там у них?

…Прохожий нежит ту, что мной воспета.

Скрипит трамвай. Ломается монета,

За простодушный брошенная стих.

Босой сапожник выскользнул из фрака.

Отнял смычок пузатый весельчак

У скрипача слепого. Будет драка

У бывшего райкома. На плечах

У циркача очкастая макака

Гадает по ступням. Кузнец рычаг

Куёт с нашедшим вроде бы опору

Великим математиком. К забору

Мальчишка приколачивает кисть

Отца, мертвецки пьяного.

Спастись

В тысячерукой реющей удавке

Голодному, похитившему в лавке,-

- безумье!

( Мне без Вас не обойтись,

Живые!).

- Абонент не отвечает.

Снимать заказ?

И жмёт слегка плечами,

Как будто виновата в чём, связист.

Но

Я однажды вернусь

В неизбежное Завтра.

Отыщу свою грусть

В неподдельном азарте.

Остывающий дым

От костра до рассвета

Станет знаком беды

Високосного лета.

Я когда-то ворвусь

На пустые вокзалы.

Опостылевший груз

Брошу в ноги, на шпалы.

И по ним в горизонт,

Что навеки – без края,

Разолью перезвон,

Полустанки листая,

Словно чей-то архив

Для чужого конспекта,

Словно больше не жив я,

Лишь числюсь в проектах.

И я значимость вдруг

Обрету в перспективе.

Я не стану на круг,-

-Хватит альтернативы.

Мой последний экспресс

В неизбежность умчится,

Тем, кто здесь и не здесь

Не давая забыться.

Не давая забыть

Всё, что мной не допето,

Что не смог долюбить

В вихре этого света.

Я напомню всерьёз,

Кем я был, раз родился.

Что хотел, что донёс,

Что разбил, как разбился.

Что ни царь и ни Бог

Не явились в обнове.

Как растратил, что мог,

Что не пуля в висок,-

- я смеялся до крови.

Пусть

Летят во все четыре стороны

И журавли мои и вороны,-

-Держать не стану я.

В путь,

Где за пустынными разъездами,

За молитвами, песнями

Грусть живёт моя.

Закричу по заснеженным яблоням

Из-за краешка синего – синего.

Захочу,- и неслышимым стану я,

Чтобы снова забыться Россиею.

Заболею я родиной заново.

Разольюсь родниками и росами.

А седого и малого самого

Назову по - старинному Россами.

Расплещу лебединые отмели

И русаличьи омуты с ивами,

Чтоб из сказки всей правды не отняли

Силы тёмные, нелюдимые.

Расскажу я не притчи, не небыли,

А былину словами дремучими.

Отворю терема, чтобы ведали

Кто живёт за кручинами жгучими.

Загрущу, коль ни удаль, ни волюшка

Не гуляют по гуслям рябиновым.

Отпущу на все стороны горюшко

Вековать за лесами, долинами.

Милой матушке брошу косынкою

Весь отрез из любви моей ситцевой.

Красну девицу белой кувшинкою

Заманю, обласкаю сторицею.

А по тёплым колосьям ладонями

Проведу, как по локонам дочери.

И лишь после с крылатыми конями

Тронусь в путь вдоль стены за обочину.

Бирюзовая синь далёкая

Запрокинула в высь глаза.

Прядь хмельных вересковых локонов

В родниковых дрожит слезах.

Окунает в разливы чистые

Полотенца дорог края.

Остужает ладони листьями

Подвенечная Русь моя.

Предрассветною тонкой дымкою

Разметался ветвей наряд.

По лугам дорогой косынкою

Земляники костры горят.

А серёжки дороже золота,

А роса хрусталю под стать.

Да венку не насытить омута,

Хоть гадать тебе, хоть не гадать.

Красной девицей недоступною

Годы долгие напролёт

Ждёт желанного, неподкупного,

Ждёт любимого, ждёт и ждёт,-

Как придёт он, простой и ласковый,

Чтоб невесту расколдовать,

Не жалея росинки маковой

Целовать её, целовать.

Белогрудая, русокосая,

Високосная, как печаль.

Песней звонкою над покосами

Грусть бездонную величай.

Может там, за чужой околицей,

Где дрожит облаков клубок,

Мчится суженый с белой конницей

В ослеплённый зарёй восток.

Пусть будет так: Метнувшись из проёма

Дверей, открытых мною на закат,

Ночные тени выкрадут из дома

Меня, оставив тело отдыхать.

Под занавес кочующих планет

Невидимые нити гороскопа,

Опутав, посвятят меня в некрополь

Погрязших в лени душ.

( Не тот ли свет,

Мерцающий холодными зрачками

Из потрошённых ласточкиных гнёзд,-

-Нам не доступный в терниях,- до звёзд

Ведёт сквозь страх и тьму:

- Что ж станет с нами,

Коль подвело безумие к черте?).

…Вся жизнь промчалась в вязкой духоте.

Стекает лава снова в суть вулкана.

Целую губы, пресные, как снег

Песков твоих, Россия, задыхаясь.

Ты что же так, - забыла обо мне.

Я обещал тебе – и возвращаюсь.

Я говорил, ты помнишь, что приду,

Когда ты спишь, паря, раскинув руки

Под яблоней в большом моём саду,

Вдоль Волжской зеленеющей излуки.

Моя ладья уткнётся в камыши,
Спугнув зарю, полощущую ноги,

И я пройдусь, стараясь не спешить,

По с детства заколдованной дороге.

Туда, где расставались мы с тобой,

Не зная дня, когда сойдёмся снова,

Ладонями, набухшими росой,

Скрепляя вздох, понятный с полуслова.

Туда, где ты пыталась угадать,

Каким и как представится мне выжить.

Туда, где я просил себя не ждать.

А знаешь, как хотелось бы услышать?

А знаешь, как хотелось бы не слыть

Предвидящим неверности засилье.

Забыть, дождаться, - то не мне судить:

Люблю,- во мне эмоции, Россия.

И кажется мне: яблонь лепестки

Я с губ твоих, как некогда, срываю.

И всё целую белые пески.

И всё боюсь будить тебя, родная.

…Народ, с которым я сейчас живу,

О лучшем познаёт из некрологов.

Кто перед властью свят, кто перед Богом –

-Всех втиснет шрифт, увязанный в канву.

Нет поля на заплаканных листках.

Нет смысла в оправданьях отпевалы.

Есть чья-то жизнь, до самого начала

Пропитанная солью от виска.

…Народ, с которым я ещё бреду,

За век двадцатый и последний тоже

Забыл, что он насильно обезбожен,

Что обездушен, ввергнутый в нужду.

Эмоциями больше не владеть,

Пришить к «баблу» кетгутом рты и лапы

Зовут не иноземцы – эскулапы:

Своих в достатке Боткиных везде.

…Страна, в которой я ещё живу,

Похожа на смертельное сафари.

Тут на клыки нацеленные фары

Лукаво «референдумом» зовут.

…Пускай не Бог, хотя других не знаю,

Вернёт к земле опущенным глазам

Свой дар летать. Тогда Россия станет

Живущих удивляться голосам.

Утешаться же можно мечтой

По славянской берёзовой заводи,

По горам, по долинам, по той,

Что Чайковский, что Пушкин прославили.

Наживаться же можно всегда

На наследстве, умом не усердствуя.

Потешаться, когда – никогда,

Над родителей прожитым бедствием.

Помешаться ж не на красоте,

Что досталась былинами прадедов,

Можно, только,

Пропав в тесноте

Информации теле и радио.

Отлежаться, суша языки,

Это издревле - русско явление.

Угрожать чужаку,- «не моги!»

Бить своих – всем им на устрашение.

Обижаться, что хамство вчера

Синяком проступило к обеду.

В суд идти, подзабыв, что пора

Отличать «мэрс» от велосипеда.

Поклоняться же в пояс по ней,

Обнимать, ни слюнявя, ни злобствуя,

Доля третьих, как видно, людей,

По кому то молчат, то юродствуют.

Похвальба большевистских «побед»,

Где ковалось, взлеталось, бурилось

В нас на столько усвоилась лет,

Что с красавцем - рублём разлучила.

Что ни день, то сенсаций рубеж!

«Первый камень заложен»,- на веки!

Эта ложь – не мистерий манеж.

Это – каска на мозг человека.

Это тоже стена, где петух

Прокричал козий лаз лицемерию.

Матом внутрь, а о матушке – вслух.

О единой, казалось, материи.

Не иначе, в истоках прошлись

Два лихолетья.

Не иначе, с лихвою сошлись

Годы со смертью.

И опять по теченью Руси

В паводке крови

Вены синие рек понесли

Корни и кроны.

Понесли на волнах, как плечах,

Кресты и погоны,

В струны выгнули стрелы в костях

Белых и чёрных.

Помирили мечи и щиты,

Плети и розы,

Перепутали копья в плоты

Русые косы.

Волны вылизали бока

Недруга с другом,

Закрутили в клубок старика

С ябедой - внуком.

Заползал на икону кумач

Чистой рубахой.

Обнимались с безглавым палач

Тут же, над плахой.

Двадцать первый в верховьях Руси

Руки полощет.

Кто и жив,- по кому голосить?-

-Мёртвому проще.

Но не будет покоя ни дня

Мне и ни ночи

До тех пор, пока помнит земля

И кровоточит.

До тех пор, пока хлынут на Русь

Чистые воды.

И я в берег последним прибьюсь

Из людохода.

Не стоит, может быть, цена победы

Лавров,

Коль на щите боец,

Поверженный мечом.

Понять не в силах я помпезность

Этой славы.

Поднять не

Волен я накрытого плащом.

Принять не в праве я

Ни жертву, ни убийцу:

Им каждому

Своё отпущено судьбой.

Я прокляну лишь день, когда

Успел родиться

Один затем,

Чтобы погиб другой.

Отгулял ураган.

Без особого к радости повода.

Не щадил ни своих, ни иных:

Всех, кто встретится,- поровну.

Растревожил ночной лиходей

Недостойное сильного.

Обещал одарить преклонившихся

Будущей милостью.

А потом и убогих, и гордых,-

- Кто что подносил ему,-

Он казнил без разбору за всё,

Что казалось спесивостью.

Но в рассвет убегал ураган

Воровато ссутулившись,

Побросав разорёнными гнёзда

И корни разорваны.

И казаться могло, что не сыщешь

Живого на гульбище,

Если б вслед не слезились глаза ему

Мудрого ворона:

«…Я люблю этот день.

Так задуман я.

Я не знаю других,-

Но не сослепу.

Для меня этот день

Также сер и тих,

Даже если сорвусь с фонаря,

Или со свету.

Я люблю этот жест

В небо тополем.

Чистоплотность зари,

Правду омута.

Эту простынь росы

Над норой божеств.

Даже страх одному

Очутиться мне во поле.

Я люблю этот день,-

Так придуман я.

Я, как каждый из Вас,

Только искренней.

От гнезда до небес,

От корней до тла

Я спешу в этот день,

Словно в истину.

Странно мне узнавать

В суете людей.

Мне не жаль их совсем:

-Им не жаль себя.

Я люблю всякий день.

И не важно, где

Мне один провожать,

Чтобы завтра другой встречать.

Я люблю этот день

Не за просто так!

За причуды дорог

Прошлых – будущих.

За желанье успеть,-

Даст, не выдаст бог,-

Захочу – на восток,

Если чужд закат.

Но сто лет напролёт

Над землёй моей

И века наперёд

За пределами

Буду честно грустить

По не сделанным,

Мною, как и людьми,

Всяким обыкновенностям».

Вечно мчимся мы все из далёка.

Толи в гости к себе,

Толи в сети к гостям?

Мы спешим, чтоб успеть,

Отставая на столько,

Что самих ждать приходится нам.

Может, вспомним ту песню, что прежде?

Колдовские слова, может,

Сыщутся в ней?

Может,

Гордая ты

Всё же сможешь быть нежной:

Как ни как, –

Из числа матерей.

Нам эта вечная бродячая отметина:

Круг родного дома

Колеёй знаком из детства.

Чем же ты, Россия, нас приветила?

Как свела с ума,

Как свела сошедших вместе?

Говорят, красива ты и женственна.

Но на всех немыслимо одна.

Нам эта вечная бродячая отметина:

Не нужда,- так удаль.

Не беда, так - вроде чуда.

Как же ты, Россия, не заметила,

Что давно одна,

Что тебя не помнят люди.

Встретишься,- пройдут:

Простая смертная.

Скажешь, кто такая, - не поймут.

Но я не верю, чтобы крик

Заведённого в тупик,

Заглушил твой звёздный миг.

Знаю я, что не игра

Приняла тебя вчера

В глубь убогого двора.

О, эта сласть иметь весь мир!

О, эта страсть к себе самим!

Оградился белый свет.

Но плакаты странных лет

Не затмят кровавый след.

Оправдания твои,

Ожидания мои

Беспросветность обрели.

О, эта страсть иметь весь мир!

О, эта власть себя самих!

Жаль, этих лет летят угли

Будто галочий клин!

Ты прости:

Мне не в радость порог.

Отпусти.

Я оставил, что мог

У осин

Горемычной Руси,-

Ей на вырост.

Не зови:

Я твой новый редут

Не возьму,-

Не хочу, не пройду.

Мне того, что хожено мной,

Что сложено мной,

Моею рукой,

Всей моею судьбой

Хватит, чтобы понять,

Где рождается верности суть.

Но я вижу, что пока

В старом театре паука

Пляшут крайние канкан.

И не верю, что теперь

Ты научишься терпеть

Боль живых ещё людей.

О, этот страх

Своих детей!

О, эта страсть

Казнив, воспеть!

Хмельное рабство алых парусов

Во власти волн и ветра. Или воля

Упругих вёсел в выборе гребцов.

Тревога и сомненье: что же боле

Для воплощенья помыслов до дел,

Ведомых честолюбием открытий?

Бросает что объятия насытить

Стихий, ни в чём не знающих предел?

Достойна ль цель? Окупятся ли жертвы?

Глупцам присуща вера, что бессмертны

Они среди таких же, как они,

Лишь тем, что знают «Боже, сохрани».

…Дурманящим снопом ржаных колосьев

Заветный берег трижды дорог после

Для терпящих крушение вдали.

Понять Есенинскую совесть.

Принять Ахматовскую грусть.

…Я от сегодняшних закроюсь.

Я им, вчерашним, отворюсь.

Скажу, что искренне доволен

Осознаванием того,

Что их судьба, по Божьей воле,

Сложилась раньше моего.

При мне утраты - в мегатоннах:

Попробуй каждого утешь!

Вы были в прошлых миллионах,

В бездонную шагнувших брешь.

Земляк мой славится от века

Разливом запоздалых слёз.

При жизни – казнью человека,

А после,- рвением волос.

Есть вещи пострашней удара

Под сердце финского ножа.

И не с похмельного угара,

Саманно рушится душа.

Своею ханжеской моралью

Мы преуспели в ярлыках,

И кем бы Вы, не знаю, стали

На современных языках.

Играй сейчас Вы те же роли,

Заметны были бы едва:

Ты, хулиган и алкоголик,

И ты, всеобщая вдова.

Сейчас эмоции беднее,

Всё больше непонятных слов

И Вы читаетесь труднее

Законодательства основ.

А там, где роща золотая

Отговорила ветерком,

Реактор в почву закопают.

Поставят крест, коль грянул гром.

И даже в этом Вас я вижу,

И с иступлённой прямотой

Люблю Россию, ненавижу

С её красой и нищетой.

С её засельем дураками,

Её упёртым мужиком,

Её лихими головами,

Её доступным языком.

С её не сбывшейся надеждой

На мудрость всех своих царей.

С детьми, седеющими прежде,

Чем добредут до светлых дней.

Где Вы – искринки слёз России,

Её озёрной глубины,

Где мифы Ваши и простые

Корнями переплетены.

И потому во мне одно есть,

На что надеяться берусь:

Вернуть Есенинскую совесть.

Догнать Ахматовскую грусть.

С их неразгаданною верой

Ни в чёрта и ни во Христа.

С их ношей тяжкого безмерно

На совесть сбитого креста.

Ночной Московский поезд.

Время – ноль.

Вокзал – битком.

Не всё лежит, что плохо.

Идёт посадка. Нервы,- голью – голь.

Слюну глотает хищная эпоха.

Я всматривался в потную толпу

И ненавидел, лиц не различая.

Их не было.

Я видел скорлупу.

Авоськи с сигаретами и чаем.

Трусы в халве. «Л.Толстой» из сапогов.

Презервативы, окорок в миндале…

Всё бережно, на уровне голов,

Тащили сотни рук и трепетали.

Я прижимал тебя к своей груди

И бормотал не понятое что-то.

Зияли неизбежностью пути

Бездонные вагонные проходы.

А ты дрожала где-то у плеча,

Глаза не выдавая, тушью смытые,

Шепча,- я точно помню, - что шепча

Тебе одной известные молитвы.

Я, сильный, был не в силах защитить

Тебя, такую искренне родную.

А ты же знала точно ведь, скажи,

Конечных пунктов истину простую?

И то, что я – у сабельной межи.

Что в этом сумасшедшем балагане

Я выжить не сумею, чтобы жить

С подпиской о невыезде в кармане.

Что в свалке перевёрнутых платформ

С сигналом семафора путевого

Я выпрыгну с подножек, твой укор

Неся в груди, заплаканной тобою.

Пролитой тушью с трепетных ресниц

Проявится мишенью, остывая…

…Езжай, из всех присутствовавших лиц,

Одна, до боли искренне родная.

Часть 2

Научило меня одиночество предугадывать прошлое.

Вытрясать костылями из памяти всё, что не сбудется.

Перепутало имя и отчество, важное с ложным,

Подсказало не метиться на люди,- чудиться.

Приоткрыло за мной одиночество бездну над истиной.

Повенчало со счастьем убогости одержимость познания.

Разрешило, незваному, корчиться состраданию.

Проползло с всеубийственной скоростью к таинствам миссии.

Где ни абрисы псевдокритериев, новые флаги,

Ни реляции к вере и совести, ни декадентство,

Ни жрецам, ни фанатам мистерий не несут совершенства:

Глупо ждать аромата и поросли от венка из бумаги.

Где трясущимся так, чтоб гудела от хлынувшей немощи

Вся земля - от Турина до Мекки - сурой о прощении,-

Никогда не познать запах жизни без ран откровения.

Не поднять, не спалив, свои веки к чуду над зрелищем.

Вам бессовестно жаль свои души в клубке равнодушия.

Вам себя задушить, не другого,- не женское мужество.

От того Ваша максима крови цепного содружества,

Словно кладка стены, служит вместо и дольше оружия.

Вы в боязни ума стёрлись дочиста в категоричности.

Рвёте глотки, взывая прислушаться к поминовению…

Посвящённый своим одиночеством в тайну презрения,

Я постиг Ваш секрет преимущества стада над личностью.

К скольки годам лишения свободы

Была Россия приговорена?

Начало срока всосано народом.

Конец же – конституция одна.

Уж отпылали зарева пожарищ

Столетья, переплюнувшего тьму,

Но всё бредёт,- не хрен тебе,- товарищ,

Во «для господ и нечисти» тюрьму.

Мышиный цвет ( с костюмов руководства )

Внушает трепет: серит поводырь.

Вот в сумерках и мчит, ликуя, скотство

От здравицы лучей оконных дыр.

Сажают всех, кто был вчера судьёю.

«Откинутся»– хоть к мессе, хоть в парад,

Злорадством – блатнословием –кутьёю

Заполнив всё, чему был сам не рад.

Несут «пургу» под Спасскими часами.

Слюнявят деньги – дивиденды слов.

Делами, переделками, телами

Свой пьяный шаг сверяя от «Основ».

Лукавят о полнейшем благоденстве

Для тех, кто будет правнуком рождён.

Гадают на «Пшеничной» в совершенстве.

Но гадят «виски с содовой» за трон.

Отличен всяк: кто дулом, кто разгулом,

Чтоб, не трезвея, чуяла страна,

Что фрак с блохи и мысли между «булок»

Достойней, чем Китайская стена.

Что русским многогранным «через жопу»

Нам пятиться вперёд достанет сил.

Что там, за «хорошо»,- такое «плохо»,

Что вязнут в нём оградки для могил.

Что « помирать, братушки!» - вроде «стрёмно».

Что поздно «оживить патриотизм!»

Что врать о «впечатляющем подъёме»

«Не катит», раз уж вымер большевизм.

Но лезет каждый город-сад отгрохать.

А стройку начинает с тех краёв,

Где мужичок за миску для гороха

В рассвет вонзает жала топоров.

Как скрип от обветшалой колокольни

В деревне помертвевшей, им донёс

Те вести ветер, - не «малява» с воли.

И на конвертах тлел туберкулёз.

Потомки громкогласого Бояна

В бараках русаки и «кизяки»,

О Библии забыв и о Коране

Кряхтят судьбе до «сажевой доски».

И в эту смену крена у галеры

Каких-то крайних вымоет за борт.

Оставшиеся жить, по крайней мере,

Амнистиями будут сытить рот.

Пока ж под сапогами конвоира

Меж прутьев рёбер тих кровавый ток,

Цари молчат: чума – не повод к пиру.

И твой, Россия, не окончен срок.

Ведь

Выбирают тебя, колея.

Зубы – зёрнами в пашню.

Дышит нервная зябь.

Душит мёртвая грязь.

От Покрова дрожать.

Не шлея

Зацепила грозою за башню:

Пламя чёрное в

Синь неба

Выбросилось.

Знак беды не оплавит сургуч на воротах селений.

Гарь не выест слезу под надгробьями лба.

Верить слухам

«Велик и могуч»

Не привык до знамений.

А локтями о рельс

Не даётся набат.

Средь чердачной возни, при оплывших свечах

Пишет инок не оды, не эпитафии,

Худобу обозначив в летучих плечах,-

Тут работа серьёзнее: над биографией.

Вспоминает учёных, писателей, дам,

Что на карточках сзади,- в сопровождении.

Президентов, артистов, их пап и мам

С неизвестным, но лестным происхождением.

Он изучит, где жили, слонялись они,

Во дворцах ли, в трущобах, в каком столетии,

Он подробно узреет их вещие сны.

И по сколько сиживали в туалете.

Гороскопы их предков, потомков, самих

Светлоликих глашатаев нынешней прозы.

Цвет костюмов и линз, запах бдений ночных,

Их мирские слова и порочные грёзы.

Их меню, их долги, даже банковский счёт.

Обаянье усов, голосов, цифры талии.

Что в бутылках: микстуры, лосьоны? Насчёт

Многочисленных связей любовных детали.

Из историй болезни анализов том

На пяти языках в приложенье, чтоб знали

На каких языках те «Гудок» перед сном

Или «Ветхий Завет» с пробужденья читали.

Монументы и баннеры пересчитать,

Да анфас сохранить бы для поколений.

Ну, а прочего, впрочем, не стоит и знать,

Что ещё нам досталось от сущего гения.

Если ж умер Толстой

И в глазах Ваших сытая похоть

Коротает отпущенное ей всеядное время;

Если чагою губы отвисли под слипшимся мохом

От обиды на то, что на них не упало ни капли;

Если в черепе ткань, - имплантант из привратка желудка;

А в огромном жабо Ваши щёки алеют в гримасе

От удара по яйцам ноги закадычного друга -

Конвоира, что был от тщеславья в лампасах,-

-То в положенный час вас засунут в чужую ливрею

А у камня не локти сожмут,

А сольются устами

Те, кто в Вас и при жизни не очень-то верил

К тем, кому Вы с рассветом надгробьем вставали.

Если умер Шопен

И фанфары нацелены в уши,

А бетонные дуги бровей рушат стены;

Если визгом Вы строите дециму выхлопу пушек,

А из каски, как с миски, лакаете страх безразличья;

Если, собственный сад удобряя золой, в пепелище

Превратить Вы способны весь мир при амбициях личных;

Если мерите чревом доходы от творчества нищих,

И, роскошно зевая, плюёте в кулисы арены,-

-То в назначенный час потомки с пустою котомкой

На поминках по Вам не елей разольют, а проклятья

И поймут, наконец,

Что единственный вправе, и только,

Ставить крест в этой жизни, а к той допускать

Без распятья.

Если умер Пророк

И, очистив придатки от сора,

Собиратели шкур и костей постучат в Ваши двери;

Если письма не Вам Вы сочтёте читать не зазорным,

И разжечь сигарету от свеч, озаряющих лика;

Если раненый зверь будет помнить злорадствие Ваше

При удачной стрельбе;

А на скрипке работы Гварнери

Вы сыграть бы мечтали подряд все военные марши,-

-То Вам низкий поклон от живущих,-

И присно, и ныне,-

- Ото всех, кто Вас знал, или мог бы однажды столкнуться.

Не за то, что остались в строении, дереве, сыне.

А за то, что

Оставили их.

Дай вам Бог не вернуться.

Зарделась возле самого виска

Мышатами облепленная верба.

А треснувшее зеркало померкло

В объятьях водяного паука.

Свинцовые с изнанки рукава

Не грели, разметавшись, не тонули,

А точно в центре ныла, не жива,

Под лёд довеском юркнувшая пуля.

То ль под аплодисменты снегиря,

То ли от кровью хлынувшей отваги

Всё громче волны скрещивали шпаги,

Шипели почки, свету удивясь.

В парных накидках скрылся Водолей

И полоскал рыжеющую чёлку,

А струями разбуженные пчёлы

Ныряли ввысь с оплавленных ветвей.

Ладонью робкой первого листка

Земля тянулась к жизни и просила

Любви. Такой же яркой и красивой,

Как верба из отверстия виска.

…«Разреши, землячок, подкурить?

Ты не против, что рядом присядем?

Хоть и не о чем нам говорить,

Посмотри:

Ты прочтёшь всё во взгляде.

Вот, держи: тут пузырь и сырок.

А «кругаль» свой не дам,- не приучен.

Он при мне. Незапятнанный срок.

Он со мной. До стрелка неразлучен.

Сзади мент?

Да и хер с ним, идёт.

Сбоку тоже,- и с ним тоже то же.

Нам с тобою сегодня, похоже,

Как всегда, у стены не везёт.

Пусть поближе сойдутся совсем.

Чтобы тем, что рассказывать стану,

Потроха их наружу достану,

Их презумпцию выражу тем.

Тема, в общем, одна, как околыш:

Дать не рухнуть «забору идей»

От Кремля - до собора и школы,-

На умы отрешённых людей.

Столько лет целовали нам уши

Сказки на ночь на длинных волнах.

А хотелось Pink Floyd дослушать,

А не тех, с кем «тусил» «славный птах».

Вот теперь, когда всюду доступны

Проститутки, болезни, кино

Про ментов и бандитов «проступки»,

Гей-лавины, инцест, казино,

Можно «стрёмную» репу не парить,-

Нужно острые когти иметь.

Зацепиться пытаешься, -

Парень?

Прислониться задумал к

Стене?

Пробуй сразу!

Стена же – не сцена:

Не герой ты,

Хоть в труппу попал.

Обмани,- никакой Авиценна

Не решился на «рамс» бы, не стал.

То не просто стена,- камни, плиты:

Тут ответы отцов и детей,

Счастье пошлости, месть, фавориты,

Государева тупость, людей;

Это не рукотворная кладка.

Даже не столкновенье идей.

Это – Русская издревле cкладка

Меж своих же мозгов и бровей.

Лучше пей во здоровье.

И праху

Не забудь подбородком тряхнуть.

Хочешь, вынь из фуфайки рубаху,-

Можешь так на Карибы махнуть!

Не даёт нищета?

-Ты ж мечтатель!

Твой мотив станут множить и петь,
Перепляс обрисует писатель,

Протрубит про-продюссеров медь.

Станешь тем, кто б ты был при комфорте,

Будто в фильме, как главный герой.

…Не забудь, обосравшись, что «корки»

Не отмоешь «живою водой».

Пропади же вы пропадом

С позолотой одежды,

Если в здравице шёпотом

В мудреца влез невежда.

Пропади же вы пропадом

Страсти праведной ночи,

Если ты не добрёл умом

От приданого к прочему.

Не в глашатайстве веры суть

И не в лоботрясении.

Не в умении спины гнуть

Осенит озарение.

Испокон без ума не тот,

Кто юродствует «от Христа»:

Без креста, но открывший рот,

Помнит олово рабства.

Пропади же вы пропадом

Снисхожденья «из милости»,

Проповедникам – проводы,

Прихожанам – терпимость.

Даже грош не цена тому,

Кто с претензией – в истину…

Дураку быть,- так знатному.

Быть пророку – так нищему.

…Как ты живёшь, Воронежский мужик?

В чём теплится великое искусство?

В углу твоём не стало краше «пусто»,

Всё ставишь к ёлке свечи и коржи?

Не весел что, кузнец венцу подковы,

Кудесник лицемерья в бересте?

Всё ждёшь, каким к тебе вернётся слово,

В Рублёвском вознесённое персте?

Всё также ты лучинно - терпелив?

Терзаешь вьюге душу под жалейку,

Рубахой с петухами окрылив

Приученные плечи к телогрейке?

Доволен ли брусчаткой орденов?

Спокоен нерушимостью окраин?

Гордишься ли землёй, шипящей в кране

О худшей доле лучших из сынов?

Зачем тебе, пожизненный стратег

Дворовых войн, соседские бурьяны?

На твой плетень насрал тот из коллег,

Кто знает цену истинную пьяну.

Чем дорожишь, ревнивец красоты,

Домашний тать, кормилец околотка?

За что тебя,- при жизни во кресты,

Но в чистой на погост косоворотке?

Когда б один ты лез на колокольню,

Своей вознёй воспринят был в набат…

Ты где, народ?!

За что?

Зачем?

С какою

Нуждой ты взял в союзники раба?

Отец «отката», склонный к афоризмам,

Предрёк, холодным пальцем поманя,

Что

-«Электрификацией царизма

Займётся большевистская семья».

Шепнул, как быть с рождёнными по ГОСТу,

Куда девать на нищих госзаказ.

Тихонько объяснил, что на погосте

Не следует мочиться каждый раз.

Просил идеологию Гос. страха

С Царь–пушкой не попутать сгоряча.

Молил молчать про то, как за бараком

Не по-мужски прозвали Ильича.

Вокруг кенты того ещё засола.

Есть все: барыги, воры, фрайера.

Вот «погоняла»: «Сталин», «Камень», «Молот»;

Как «бабье лето» - Ленина пора.

-«Учитесь врать прилюдно,- лучше будет,-

Наш не уклюж с расправами народ.

Пусть пьёт, сидит, работает и судит.

А кто горазд понюхать,– пусть поёт.

Толпа всегда ликует, раз «Свершилось!»

И в алый грунт роняет свой посев».

…Не уж-то Вере Павловне не снилось,

Какой стеной страда разделит всех?...

-«Когда ж иссякнет духа упоенье

То вы из-за стены, а не с Луны,

Увидите такое представленье,

Что первыми обсерутся менты.

Спасать себя, пока не растерзали,

Учиться должен каждый. Я к тому,

Чтоб путь с яслей к помосту верно знали.

Чтоб в час расплаты « лишь бы не в тюрьму!».

Ещё шептал пророк на ложном ложе,

Что мир героев – вера тьмы страны:

-«Хозяин на Руси один, похоже.

Вы все в «мастях»: с «премьеров» до «блатных».

Назвать Его одним каким-то словом

Нельзя.

Он полз с червя - до «баттерфляй…».

Учил, - «Учитесь:

На родной основе

И роспись для крыла, и распиздяй».

Кивало под напутствие подворье,

Мол, - Без врагов никак не обойтись?

- «Свои всегда сподручней в общем хоре.

Гасите всех. Свой чад несите в жизнь.

Вот я – ваш факел, задник, зал, кулисы.

Вот вы: моих затейники идей.

Вот публика:

Она всё зданье снизу

До купола сложила в мавзолей.

Поэтому попам – светла дорога.

Поэтому хорам – всегда припев.

Всевластие всеведенья – острога.

Поэтому варьируйте запев.

Историю отечества - замямлить,

Грядущяго прожектом - потрясать!»

Тряс пальцем, что «интернационалить

Нельзя ни на мгновение бросать!»

А перед тем, как выдохнуть столетье,

Унесшего вопрос бессчётных глаз,

От подвига до подлости метелью

Кружившего весь век в урочный час, -

-Свинцовыми разумными словами

Вдруг о наследье, было, заморгал,

Но недобормотал.

« Конец» пергамент

Поведал миру.

Мир не понимал. (охуевал)

Ты пойми: не могу я не петь.

В эру зомби и в век аллигаторов

Замолчу, ты представь, и на завтра

Их нон-стоп станет гимном толпе.

Ты пойми: если даже на миг

Вдруг такое сегодня случится,

То из нас, теплокровных, напиться

Не упустят возможность они.

Их и так слишком много на нас,

Мы и так уже живы с оглядкой,

И нельзя, чтобы мёртвою хваткой

Нас смогли задушить в этот раз.

Стоит только на миг замолчать,

Согласиться, забыть, оглянуться,

Чтоб в себя никогда не вернуться,

Чтоб себя навсегда потерять.

Ты взгляни: саблезубая рать

Расщепляет на хворост иконы,

И скребутся, и лезут горгоны

Со спины в наши души опять.

Мне уже их воинственный рык

Не под силу унять в одиночку,

Потому – то ни днём и ни ночью

Мой приют никому не закрыт.

Но я только поэт, ты пойми,

И в грядущем, быть может, сраженье

Мне погибнуть, чтоб стать продолженьем

В мыслях Ваших, как в песнях своих.

Не упасть бы лицом.

Даже если и выстрелят сзади.

На сегодня блажен, кто вчера

Не усердствовал впрок.

Накричались, нажрались, товарищи.

Как быть с парадом?

Там места уготовлены каждому,-

Ровно и в срок.

Согревай телогрейку,

Запомни свой номер на бирке.

А разбитые губы студи

В невоспетых снегах.

И, конечно, гордись,

Что вокруг все, как ты,-

Под копирку:

Фото – шоп про героя с ружьём

В пролетарских руках.

Пленник страха, запомнивший

«Байки» о стали калёной,

Об изменах, расстрелах, доносах.

Про низость и власть,-

-Это ты отвергаешь «понятья»

« не столь отдалённых»?

Это ты «пониманьями» лечишься,

Правды боясь?

Ты, кто просто родня палачам,

Или тихий знакомый,

Кто «повязан» безумием

Цвета засохшей крови?

Или ты, кто со справкой дурдома,

С « о высшем…» дипломом

«Портаки» из отметок несёшь

На лопатках руин?

Не упасть бы лицом,

Даже если и выстрелят сзади.

На сегодня блажен,

Кто вчера не усердствовал впрок.

Выше руки тяните к хозяину

Милости ради.

Выше головы те,

Кто в отечестве имя сберёг.

Он вырос из площади, стонущей в вере,

Из алых икон и имён на фанере –

-Потомок былинных героев и

Русских богатырей.

Он шёл в телогрейке покойного цвета,

Доставшейся после покойного брата

С ржавым пятном на груди,

С запахом крови и вшей.

Он вырос из площади –чёрный на красном,

Как рана на теле: смертельный и страшный,

С походкою волка, с глазами

Цвета ранней весны.

Он цепкими пальцами мёртвою хваткой

Как в горло, вонзился в портрет на десятке,

Промокшей слезами детей и

Ещё не остывшей жены.

Повсюду знамёна огнём миномётным

Хлестали от ветра под топот походный

Ревущих колон и под марши оркестров

Внутренних войск.

Под красные речи и красные лица

Краснели гвоздики, краснели петлицы,

И красили в красное красные стебли

У гербовых розг.

И чавкал с трибуны улыбчивый маршал,

И ноги не в ногу победному маршу

Рыхлили асфальт, уводя его

С праздника прочь.

Он рос, приближаясь, немой и упрямый,

Собой раздвигая зловещую рану,

Чёрный на красном,- закат

Проглотившая ночь.

Ты посмотри, глаз не пряча:

Он твой родник, твой источник значит,

Он твой двойник, твоё имя, значит,-

Русский мужик.

Это его на листе склоняли,

Это его на кресте пытали,

Это ему не хватило стали,-

Русский мужик.

Часть 3

Проклятая. Длинная. Серая. Скучная осень.

Глаза выедают дожди, и дожди, и дожди.

Гниющее жерло разлуки подачки приносит.

Садится в ногах и сквозь зубы грозит: - Подожди…

Грозит:

- Подожди,- превратится в труху твой домишко.

Дороги сожрёт непролазная липкая грязь.

Погаснет свеча. И машина увязнет по крышу.

Любимая женщина станет продажной, змея.

Грозит:

- Подожди, - захлебнёшься бензиновым смрадом.

Цементная жижа застынет в твоих волосах.

Твой город проснётся безликим удушливым адом.

Поднимутся чёрные травы в голодных лесах.

Смеясь, рвёт когтями души замороженной струпья.

Торжественность склепов в пустые вливает зрачки.

Прогнившие кости подпорок дыханию рубит.

И сердце швыряет к задворкам промозглой ночи.

Грозит:

- Подожди,- воя лисом за нивою лысой.

Завистливым глазом горящее сверлит окно:

Там наших детей приглашают на трапезу крысы.

Но пыльно уму, тленно телу, и нам – всё равно.

Проснёмся во тьме,- захрустят худосочные руки.

Стряхнём с себя сон. Наважденье. Похмелье. Угар.

Разлука уйдёт. Но останется эхо разлуки:

На складках души. В одеялах, примятых в ногах.

А я был убит в уличной драке.

Просто так был убит, ни за что, ни про что.

Мне говорили, что цепные собаки –

Ерунда в сравненье с теми, кто взял поводок.

И это точно:

Так и случилось со мной.

Теперь я знаю, как мне не жить.

Теперь и сам бы я мог рассказать от души,

Что может произойти

С каждым тобой.

Я был убит вечером лунным

После белого танца и бутылки вина.

После кустов и скамейки – певуньи,

Сигареты, дискуссий о роли хрена.

И это точно:

Всё так случилось со мной.

Теперь я знаю, как бы я жил.

Теперь и сам бы я мог объяснить от души,

Что может произойти

С каждым тобой.

Я был убит незнакомой знакомым.

Вот теперь будет повод чесать языки.

Гляньте, как девочка утром у школы

Будет гордо кивать на подруг косяки.

Вот это сучка!

Так и случилось со мной.

Теперь я знаю, как мне не жить.

Теперь и сам бы я смог рассказать от души,

Чего кто стоит порой

Рядом с тобой.

Утро там за стеной, ну а здесь только я да ты.

Только чётки секунд, да октава дыхания.

Говорящий сундук дорогой.

Сигаретой общенье с тобой.

Да шампанское скатертью до бороды.

Утро там за чертой, как условие верности.

Там, где ждёшь – не дождёшься, но ждёшь, как спасения.

Ну а тут,- к батарее щекой.

И слова не понятно, на кой?

Тут покрепче за то, что ещё под рукой.

Утро там, за мечтой, за сонетами классиков.

Там, где плачут дожди и смеются акации.

Ну а тут, - занавесок прибой.

Тут вчера был такой перепой,

Что глядишь и не веришь, кто рядом с тобой.

Утро там, за стеклом, за неровными строчками

К той, которая есть за свиданьем и почтою.

Ну а тут – магазин за углом.

На душе и кармане – шаром.

И к вчерашним сардинам одеколон.

Свой семейный альбом я, листая, протёр до дыр.

В этом царстве теней одинаковых профилей нет.

Пустота в интерьере имён, меж обоями лет.

Манят жерла окон,

Сквозь которые тянется в утро

Наш тягостный дым.

Сквозь которые видится смутно

Начало мечты.

А,

- Помнишь, как пахли грибы

Уходящего лета?

Как струился на щёки дождь?

Помнишь: счастливые мы,

И дым до рассвета?

И коры впечатлённой дрожь?

Помнишь крылатый пруд

И ивы

С ветками в небесах мокрыми?

Помнишь последний круг

Нетерпеливый

Толи волны, толь ветра,

Толи любви?

Падала мгла,

Стирая старые правила.

Память не жгла:

Она рождалась и таяла.

Таяла мысль,

И превращалась в крылатую тень

Мы разглядеть себя,

Смогли других себя

Только

В новый день.

Помнишь, шептала трава полуночного луга

Незнакомые нам слова?

Помнишь, как мы берегли верно друг друга

От манящих еловых лап?

Помнишь один ответ вопросу

Что до сих пор никем не задан был?

Помнишь, как «да» и «нет» честно и просто

Одновременно с губами встречали лбы?

Падала мгла, стирая старые правила.

Память не жгла. Она рождалась и таяла.

Таяла высь, и исчезала пьянящая тень

Совсем других себя.

Поверивших себя

В этот

Новый

День.

Растревожит мне душу забытая многоголосица.

На потухших щеках помутнеет золою слеза.

Я в себя закричу и в кулак ухвачу переносицу,

Чтобы Ваши слова мне, немому, не выжгли глаза.

И когда я молчу, не будите меня, будто колокол:

Мой чугунный язык Вам уже не настроить под медь.

Не казните себя, что былое созвучье расколото,-

Было вдосталь всего, для того, чтоб не мог он звенеть.

Я не с Вами, хотя среди Вас, дорогие и нежные.

Ваши хрупкие пальцы, боюсь, захрустят об мои.

Не качайте меня,- свою тень я не брошу, кромешную.

Я не стану звенеть, разрываясь опять на двоих.

Растревожит мне душу забытая многоголосица.

Раскачает верёвками ветер багровый закат.

И тогда я решусь к колокольни подножию броситься.

И тогда вы поймёте, каков он, мой поздний набат.

Ветер сорвёт

И листвой закружит

Песню для нас самих.

Вечер поймёт,

Что искать не нужно

Ягод в словах моих.

Поздний трамвай в продолженье темы

В вечном кольце пути

Одинокий мотив

В перекрёстках ночи

Навсегда отстучит.

Город полон тревог.

Город душит закат.

Город – плен, город – рок.

Город – спрут на века.

Город – встреча двоих.

Страстных дней и ночей.

Город – гнев, город – миг.

Город - раб, но ничей.

Город – смех, город – вой.

Город древних камней.

Город – дом.

Город твой

Мчит на жёстком ремне.

Город выцветших губ.

Город странных имён.

Гордо светит врагу

Из проёмов окон.

Буднее утро в питомнике многоэтажном.

Стонут перила, у лифта натянуты нервы.

Шарканье, скрип, голоса, чьи-то насморк и кашель.

-Завтрак готов?

-Как спалось?

- Где ж ты шляешься, стерва?

Звон телефонов, часов, подзатыльников, чашек.

Строй унитазных бачков, раскладушек и кранов.

Скрежет засовов, цепей, челюстей и подтяжек.

Залпы дверей. Потрошенье газет и карманов.

За пылесосами бритвы выгнулись в стаи.

Гимн. Гороскоп. Президент. Криминал. С миру титры.

Мусоропровод зевнул и лязгнул зубами.

Ветер закинул в подъезд сигаретные фильтры.

Спешка, возня, суета.

- Нынче холод собачий!

Топот.

- Здорово, сосед!

Оправданья. Заданья.

- Купишь на ужин картошки.

- Будь трезвым, иначе…

Время.

-Залезть бы в маршрутку!

-Пока! - на прощанье.

Хохот. Сквозняк. Гаснут спички. Забылись перчатки.

-Эх, вашу мать! Возвращаться – примета плохая.

Всё: постепенно стихает. На чьей-то площадке

Плачет котёнок.

Спят дети. Старухи вздыхают.

Прислушайся к заброшенной скворешне:

Творенье чьих-то рук в себе хранит

Черты и голоса хозяев прежних.

Следы уюта, что был ими свит.

Представь, - и станет явственней в мелькнувшем

Далёкий гомон, крыльев суета,

А воля и призыв вдохнут сюда

Тот дом давно покинувшие души.

Озвучив миг былого голошенья,

Соври хоть сам себе на утешенье,

Найди причины, ставшие виной,

Свяжи с зевотой, ленью, глухотой…

(За жизнью – оправданий воплощенье.)

…Когда б не быть подвластным искушенью

Звать бывший пепел будущей листвой,-

- костёр не знал бы жертвоприношений.

Воскресный день. Пронзительно и нежно,

Как дети, в руки просятся фиалки.

Из окон общежития Малежик

С утра тоскует по провинциалке.

Разбуженные галками соседи

Навстречу солнцу щурятся с балконов.

От почтальона на велосипеде

Во двор ворвался дух одеколона.

Стучат кастрюли, крышки примеряя.

За молоком отважились подружки.

В какой – то из квартир, не прекращая,

Ругаются. В другой, - налиты кружки.

Когда успели только на верёвках

Штаны к штанам повиснуть в это время?

Друг – другу кто – то хвалится обновкой.

Вот кто – то воду выключил в системе.

С атаки первой заняли мальчишки

Траншею, что никак не докопают.

Вот девочки капронового мишку

От всех невзгод зелёнкой угощают.

У гаража беседуют с ногами

Автовладельца знающие парни.

Они уже с билетами, с цветами,

Их ждут уже и нервничают пары.

Выходят из подъездов, как на стачку,

Уставшие вчерашние мужчины.

У каждого, конечно, есть заначка.

У всех у них, похоже, нет причины.

Старушки в спину, будто на заставе,

Из – под слезинок выстрелят вдогонку,

И долго будут в ушко нитку править,

И толковать о чём - то потихоньку.

Всё видит дед,- до пояса газета,-

И шаркает ногами под скамейкой:

-Мы не такими были. Мы – так это,

Тащили в дом всю лишнюю копейку...

Мой милый двор: с мечтой из подворотни,

Судьба к судьбе, с весельем и нуждою,-

Ты родиной мне был и есть сегодня,

Я так же твой, хоть нет меня с тобою.

Твоих акаций грусть, как память, свята,

Как все, кто жил, и кто ещё пребудет…

Дай, Господи, вернуться мне когда – то

К тебе из мостового перепутья.

Листаю старые письма

У догорающих окон.

И мне не так одиноко

Снова быть одному.

Листаю годы и лица,

Которых время ушло,

Так неслышно ушло,

И досадно и грустно,

Что им, прежним, не возвратиться.

Качает ветками осень

Над суетой прохожих.

Они, как листья, похожи.

Они, как ветер, вольны.

За промокашками стёкол

Страницы улиц твоих,

Тайны писем моих.

И досадно и грустно,

Что они не сохнут нисколько.

Здравствуй, здравствуй,-

-Шёпот знакомый ласковый

Снова со мной теперь,

Словно открылась дверь,

Словно,

-Здравствуй, здравствуй,-

- С той стороны ненастья ты

Как когда-то, пришла

Ко мне.

Было жарко. И пела рубиновым заревом ночь,

И Папетти не знал, вероятно, какую озвучивал тайну,

Так пронзительно плача.

Твой шёпот, твой искренний,

Не был случайным:

-Ты хотел бы, любимый, чтоб я родила тебе дочь?

Чем довольствовались в нас

Безволие и равнодушье

Прояснять нет причин: наш сегодняшний статус тому эпилог.

Отлетавшие крылья стократ тяжелее бездушья

Проворонивших радость броска

Безрассудного: вновь, за пролог.

Видишь: наша война в столько лет не развеяла память.

Безымянная исповедь та

Будет жить наречённой, чтоб странные мы,

Отступившие в пропасть одну друг от друга,

Не встретились, падая, лбами:

Имя дочери нашей

Сплело нас смертельней, чем вещие сны.

После стольких, срывавших замки,

Но не ставших на йоту дороже,

После лести чужой

И своей канонады в случайные уши

Как услышать хочу я твой шёпот из прошлого.

Ты ж, если сможешь,- слушай:

Амарантовых зорь сентября

На щеках твоих всполохи рдели.

Одевалась ты, не догоря.

И роса замерзала на теле.

Ты – озеро моё. Где отраженье,-

( пускай на глади вод ещё видны

Нашедшие когда-то утешенье

Дневные облака), - дневные сны.

Я точно помню:

Ты меня не знала,

Когда я ждал тебя.

На сколько ж лет

Мы далеки от истины? Начало

Увидел я твоё.

Меня ты,- нет.

Я был у вод твоих давно.

Когда

Был жив, но о тебе не помнил,-

- Так молод был, и верил, что судьба

Моя в моих руках.

Потом лишь понял,

Как может из таких глубин, как ты

Смотреться близнецом знакомый облик.

Но – в преломленье.

Для моей мечты

В тебе же утонуть, - в моей же воле.

Теперь ты есть. Но нет уже меня.

Меня того, что жил, в тебя впадая.

Вот твой обрыв ползёт к воде, деля

Остатки мыслей.

Волны, набегая,

Расколят гладь твоих же сонных вод,

Моё обезобразив отраженье.

Покой?

Покой потом придёт.

И пустота.

Теперь-то я не тенью,-

- Живой, глубины глаз твоих терзаю

Опять. Хотя себя не вижу.

Вроде,-

И берег тот, и небо то, и знаю,

Что быль жива в народе

О том, что мы когда-то были,

Встречались даже…

В этот ли транзит

Сердца и души наши непростые

Вечерним светом памяти пронзит?

Дымом пустынных аллей

Осень с небом прощается.

Машет ветвями

Бесстыжая голая синь.

Горькая правда рябин:

Прикоснись, как однажды, губами

К сорванным гроздьям ночей.

Может, хоть чуточку станешь

Ты ближе, а может и вовсе честней,

И твоё имя вернётся дыханьем моим.

Жена?

Ты ею станешь потом.

Когда

Придёшь внезапной из женщин.

И я тогда

Я не обмолвлюсь о том, как ты

Разлукой звалась моей,

И было, за что.

Плещется белая шаль

Вслед твоим расставаниям.

Разве узнаешь тебя

За открытками душ?

Но не спеши отрицать,

Что дождинки некстати бывают,

Да и щеками, к тому ж.

Может, сегодня ты станешь

Понятней и ближе мне лишь потому,

Что я такой никогда тебя прежде не знал.

Жена?

Себя ты сможешь понять,

Когда

Сорвутся первые листья.

Когда ко мне

С осенним ветром вернёт тебя

Не жажда тепла,

А дрожь погасшего дня.

Из обещанных радостей мгла

Разметалась по стёклам канвой.

Не ломаясь, ткала пеленой

От сугробов до сердца, игла.

Обезбашенный, корчился дым,

Строя рожи смешные плетню.

В назиданье угасшему дню

Загорались окошек ряды.

Из-за краешка вещих лесов

Пробирался, себе на уме,

Хитрый месяц, гулящей луне

Разрешив порезвиться разок.

Был тогда у чертей выходной.

Не летала Яга на метле.

Было слышно лишь: где-то кряхтел,

Утепляя чердак, домовой.

Да ещё копошился щенок,

Твои тапки в дверях теребя.

Да жалели часы, что тебя

Мне дождаться в ту ночь не дано.

Над землёю колдует зима.

Вдоль перронов тасует вагоны.

В гулких стрелках стальных перегонов

И на стрелках часов – кутерьма.

Разгулялся, юродствует свет,

Раскачав фонари со столбами.

Бьются в окна замёрзшими лбами

Привиденья прадедовывых лет.

Толи стансы причудились мне?

Толи вправду нечистая сила,

Закусив удила, закрутила

В безудержной упряжке коней?

Трудно верить, что в связках дорог,

На развилках путей сообщений

Больше нет аномальных явлений,

Больше нет неучтённых тревог.

Что к вокзалам идут поезда

Регулярно со всех направлений,

Потому что диспетчерский гений

Путь им раз указал на всегда.

Что забыты под толщей снегов

Нами, Русскими, Русские страсти,

И мы мчимся сегодня во власти

Машинистов и проводников.

Что колёса на стыках точь-в-точь

В соответствии с сердцем пружинят,

И что нам салютует пол-ночь

Мириадами лезвий – снежинок…

В этот раз по Руси из веков

Рыщет ветер в неистовой злобе,

И трясёт, и терзает сугробы

Над крестами своих ямщиков.

Жив суеверный скупщик барельефов.

Его крыльцо назвать уж таковым

Смешно. Давно катаются мальчишки

На санках из названия конторы.

Простуженным обшиты пауком

Под иней щели. Ставни свои души

Вернули небу, дымом притворившись.

Визжит от страха жесть, боясь сдаваться

Ветрам, готовым сбросить её с крыши

В подружек исковерканную участь.

Впились клыки сугробов под лопатки

Сквозь штукатурку вывернутых сводов.

Хозяйничает в комнатах разруха

Проказницей, гулящей до упаду.

Но жив, я знаю, скупщик барельефов.

Он бродит где-то, также медяками

Отягощая варежки и шапки

Допившихся от ужаса вахтёров

Из проходных к дымящимся колодцам

Гигантских строек, чьи хозяева уныло

При жизни тиражируются в камне,

Литье, цитатах, олицетворяя

Собою нерушимость неких правил,

Ценою в шанс, маячащий до гроба.

Жив мудрый собиратель изваяний,

Уверенный до странности в исходе

И важности задуманного дела:

Когда остынут домны и камины,

И некому придётся подытожить

Значенье коченеющих шедевров,-

Останутся в пластах тысячелетий

Стихией отшлифованные ядра,

Пришельцам указуя поголовно

Ушельцев с этой некогда планеты.

Часть 4

К земле мой взор

Сквозь тысячи запретов

Пронзительней, чем некогда и

Горше.

Причина там: в допросах и анкетах,

Где отпечатки всех с моими схожи.

Мне больно за невежество одних,

За ханжество – других,

Жестокость третьих.

…Перечислять пороки – это стих

Из мудрости иных тысячелетий.

…Я - о другом.

Ответственность придёт.

Придёт баланс, когда сознанья чаша

Их сможет уровнять, хотя бы. До

Момента истин искренности нашей.

Лесть – ископаемое лжи -

Не станет ежечасно неизбежной.

Месть,- сокрушающая жизнь,

В своих углах забудет выход внешний.

Зачем нас подгоняли лицемеры? -

Отпетых перескажет ровный гул.

За кем нас приглашали пионеры,

Работники «за галстук», за отгул?

Прожившие бок о бок - сложат память.

Ушедшие косить – своё найдут.

Голодным быть? – Россию позабавить!

Пьянеть? - когда друзья к тебе придут.

Вопросы и проблемы, что я вижу,

Которым есть название в веках,

Назвав «менталитетом», я обижу:

У распиздяйства – гены в ДНК.

Во всех народах с детства знают сказы:

Там труженик в почёте, там – ловкач.

Емеля – это мы. Готовы сразу

Из ничего ничем извлечь калач.

Россия вся в челнах своих фантазий.

То боцман, то пират порулят ей.

Ей и гребут, а в матерном экстазе

Всё плачут по поруганной княжне.

Восторг от постоянного хотенья

Веленьями штормит «из-за бугра».

Когда же, наконец, родное пенье

Услышится из радио с утра?

Чтоб стало «нашим» это возвращенье,

Достаточно самим нырнуть в века.

Осмыслить Русь до «прежнего» прочтенья

Архивных манускриптов ВЧК.

Не надо только децибелов в двести,

Отравы ковш допив-таки до дна,-

Всем вместе на весь мир взреветь:

-«Не лезьте!

Хоть щучья, но моя вокруг страна!

Тут главные герои – я и рыба!

Есть печь – ей бездорожье по плечу!

В союзниках – гармонь, мороз, и, либо

Царёва дочь, иль жаба,- что хочу!»

Под «караоке» из аплодисментов,

Под звёздным сводом шаткого дворца

Как пеплом, замуруют вас цементом

По швам и щелям, с крыши до крыльца

Какие-то не сказочные лица.

А публику,- их уши, лбы, зады,

Их смех, их плач накроет цвет милиции,-

- Цвет сумерек, забвения, беды.

Пролейся, Господи, дождём,

Простыми чистыми слезами.

Ты напои нас знойным днём.

Послушай: звёздными ночами

Искры наших душ спешат назад,

И жизнь,- ничто перед мечом,-

Зовёт стократ:

Пролейся, Господи, дождём!

Зелёным ливнем окропи

Морщин ущелья наших судеб,

И в них земных продажных судей,-

-нужду и зависть,- утопи.

Вражду и жадность утопи.

Пролейся, Господи, дождём!

Чтоб из руин стекла и стали

Живые радугой восстали.

Пролейся, Господи, дождём!

Научи солдат всей земли жалости.

Подари всем детям земли радости.

Научи любить и беду не пусти,

Дождём уста напои планеты раненой.

Отведи от нас ты потерь горести.

Остуди пустынь наших зной атомный.

Мудрость дай тебя для себя сохранить.

Засей же душ наших нивы не кормом, а злаком!

Смотри: на стёклах синих струн

Дождя – аккордами потоки.

Отдай себя прохладе струй.

Познай высокие истоки.

Пролейся, Господи, мы ждём,

Когда, устав от злого пекла,

Отмоет синь свою от пепла

Земля людей твоим дождём.

Моя Земля твоим дождём.

Рисует твой упрямый профиль,

До синевы в изгибах, палец

По чёрной мантии рояля,

На вдохе стиснувшего зубы.

По запорошенной равнине

Твой чистый след, со лба стекая,

В зрачки впадает и струится

Ручьём зеркальным, словно память.

На чёрной глади отразится

Всё то, что мир твой окаймляло:

-Обои, пепельница, шторы;

-Восторги, запахи, привычки;

-Дань суеверью – статуэтка;

-Портрет, кому обязан счастьем

Был знать весь этот хлам на ощупь,

Порой забыв про нечто боле;

-Вот белый потолок, стянувший

Углами хищными квартиры

Пружин тугую перспективу

В узлы никчёмных обязательств;

-Стопа квитанций и повесток,-

Закладки вечные клавира:

Там выбиты открытым текстом

Три капли крови многоточьем

В последней авторской странице;

-Грань недопитого стакана;

-Клок поздравительной открытки

От той, что помнит переводы;

-Страница томика Монтале

О том, как панцирь с каракатиц

Сорвали.

Как дробят булыжник

Мощёных черепами улиц.

Как манит облако корнями

В седую дымку горизонта,

Где за снесённой колокольней

Набат бутылочных осколков.

Как плачет вьюга по синицам,

Взлетевшим с клавишей рояля,

На вдохе стиснувшего зубы

От боли грянувшей утраты;

Вот – я: я наизусть рисую

И слышу твой знакомый профиль

В окне, смеющемся открыто:

Спонтанный вектор к погруженью

В нечеловеческую бездну

Твоей трагедии,

Творец.

Вечер закатился за сатиновый сноп.

Улизнул с подоконника вечер.

Стёкла разноцветным пробуждаются сном,

И за каждым видится встреча.

Город роняет башенный вес

За горизонт.

Звёзды качают солнечный блеск

На чашах окон.

В тайне ожидания рождается ночь

И дрожит на губах и ладонях.

Кистью откровений проявляется дочь

Дня и ночи: наша с тобою.

Светел родник стеариновых грёз.

Сладок глоток.

Странен бутон в увядании роз:

Так нежен листок.

Бог мой!

Ты не поверишь,

Но весь мир твой в вечном круженье

Сбежал в наши глаза сейчас!

Бог мой!

Ты не измеришь

Восторга самосожженья,

Но, Бог мой,

Пепла не требуй от нас!

Именем гордым хрупкой любви,

Хором прилива на голоса,

Правдой зеркал и цветом крови

Пьёт далёкий рожок эту землю

На небесах.

В эру сошествий полых сердец,

В век искушенья ради бумаг

Ты сохрани, пока ещё есть,

Тех, кто в это мудрое время

Не боится сойти во веки

И с ума!

Тебя я о прощенье, слышишь,

Господи,

Не так уж часто, ты прости,

Как все, прошу.

Ведь то, что было, есть

И будет до смерти

Я сам себе,

Поверь мне, больше не прощу.

Поверь же мне хоть ты сегодня,

Господи!

Прости меня сейчас,

Когда я не грешу.

Я просьбой о своём прощенье, слышишь,

Господи,

Уже перед тобой, прости,

Как все грешу.

Ведь всё, что есть во мне и

Будет

До смерти

Как чью-то месть за

Этот монолог ношу.

Поверь же мне хоть

Ты сегодня,

Господи!

Поверь сейчас.

Когда, прости,

Я не грешу.

Парадокс? Закономерность?

Может, то и другое вместе?

Воют волки во мне. Нервность

Пульса, как метроном: двести.

Этот мир развернул дыбом

Монолит прописных истин,

Разметал на куски глыбу,

В бездну путь указав чистый.

На бескрайнем краю этой

Пустоты меня ждут. Скоро

В путь. Пора. Неземным светом

Я промчусь, ослепив город.

Оглянусь в суету: где-то

Страсти дробно стучат градом.

Выжег нервы разгар лета.

Злой язык и беда – рядом.

Там страданий страда в поре.

В закромах не зерно – судьбы.

Там любимым несут горе,

Будто воду несут, люди.

Там в понятия «чувства» входят

Зависть, трусость и осязанье

Облигаций в руках. Бродят

В джунглях города не планетяне.

Там к достатку – оскал алчный.

Там на слово – зубов сорок.

Там слепого толкнёт зрячий.

Там любимым в очаг – порох.

Там прилипла цена к дружбе.

Жизнь по сниженным там ценам.

Там в газетах: - Ищу мужа,

Не пригодного для измены.

Потому ли огнём с дымом

Разметал монолит истин

Этот взрыв, указав чистый

Путь, вдоль планет, мимо.

Я промчусь пеленой звёздной,

Скорость света гася Вашу,

Чтоб догнать в этот час поздний

Тех, кто знал этот путь раньше.

Парадокс? Закономерность

Ими движет? Вот загадка.

Что причина: талант? Дерзость?

А за мною – уже десятки.

Только помня протест стада,

Только логику чтя чести,

Нам понять тех, кто шёл рядом.

И спешить, чтоб парить вместе.

На Вселенском краю этой

Высоты они ждут.

Скоро

В путь.

Пора.

Неземным светом

Я промчусь, ослепив город.

Так ради чего всё это:

Вязь кропотливых рук,

Пульса неровный стук,

Ключ ко прочтенью душ,

Истокограмма вен?

Так ради чего всё это,

Если беру взамен

Опустошенье глаз,

Ужесточенье фраз,

Вязкость тюремной мглы?

Так ради чего всё это,

Если тесны углы,

Если привычна казнь

В зримом безвестье раз?

Если не слышно в нас:

-Ради чего всё это?

Ради любви ли месть?

Ради забвенья весть?

Может,- беспомощность,

Может,- бессовестность

К нам подселились с тем,

Чтобы укладчик стен

Не огрызался вспять?

Чтобы не смог поймать,

Опустошить, пленить,

Пальцем водить за нить

Чью-то чужую злость?

Да?,- значит, повезло:

-Вот же он, миг торжества

Эговеличества!

Так кому же моя тетрадь

Страшнее петли шнура?

Падальщику чьей же воли

В клетке или на воле,

Каплей по капле, кровь

Красит моё перо?

Ради чего, скажи

Стала смертельней жизнь?

Если бы мне не знать,

Ради чего всё это,-

-Тушью живого цвета

Я бы не смел писать…

Ни злобствуя, таясь, ни радуясь ни сколько,

Ни веря, ни боясь, и ни моля,

Я с совестью своей иду в обнимку только,

И лист мой пуст: все сноски – на полях.

Мне вволю не пришлось с тобой наговориться,

Земля моя, доступным языком.

И искренне, до слёз, пройти, не оступиться,

По всем твоим осколкам босиком.

Когда наш жадный мир, утратив смысл, разрушит

Начинку из преданий и молитв,

Шагреневая сушь,- одна шестая суши,

Иссякнет в превращениях для своих.

Пророкам нет числа. Проблема с дураками:

Ваяют камни формою голов.

Зовёт на помощь плач. Тот, детский, что веками

Взамен умолкших звал колоколов.

Запрети мне тебя вспоминать

Нелюдимая, странная Родина:

-и я выроню лист, словно выпущу птицу из рук.

Обреки моё сердце не знать,

Как была ты не в радости рождена:

-и я выплесну тушь, будто кровь,- без сомненья и вдруг.

Отверни без ответов к стене,

Затяни мои плечи покорностью:

-и неволя моя в твой союз нерушимый войдёт.

Отбери мои совесть и гнев,

Отлучи от свободы и гордости:

-и громаду твою я приму за величье твоё.

Обездоль мою боль по тебе.

Оградись неприступностью, нищая:

-и не ветер, а стон переполнят мои паруса.

Запрети разобраться в судьбе.

Возведи в наказание высшее

Жизнь отдать за тебя, но открыть после смерти глаза.

Часть 5

По аллее, влекущей вдоль тления пней,

Жёлто – красно – зелёные листья,

Шелестя ими, шёл рядом старый еврей.

Молча, всюду, куда ни сверни я.

Он залазил мне в мысли, судьбу и карман

И навязчиво – бренно касался.

Может, «скинутый» им втихаря талисман,

У меня, он считал, оставался?

Да, я помню его: это

Кости для игр

Из тюремного истинно хлеба.

Хлеба с солью.

Их впрок нажевал целый мир.

Их судьбу знают недра да небо.

Деда «зарики» долгую видели жизнь,

Кочевали в «транзитах», «централах»,

В автозаках. От «кума» - в ладошку судьи.

«Хатах», думах, столах генералов.

Они знают конечную фразу в игре.

Помнят судьбы «совсем проигравших».

Хищный радости блеск при «фортовой» поре.

Интерес, – он насквозь видит павших.

Кости деда стучали, менялся расклад,

Лица, «шубы», конвои и масти.

Оставались они, будто смысла азарт,

Воплощение правил в понятья.

Кто-то ж выдумал рамки для каждой из игр?

Их нельзя ни менять, ни уважить.

И играли в них все:

Кто протёрся до дыр,

Кто «притёрся», и кто «обкуражен».

Я его талисман не терял, не хранил,

Я не помнил в нём связи с собою.

Так как правила игр, по которым я жил,

Не годились для флирта с судьбою.

Дед красиво их «скинул» ко мне «на карман»,

Ну, а я – на «общак», для музея.

То, что к ним пристрастились султан и шайтан,

Видно, дедова тоже затея.

Дед ушёл, как соавтор, герой и злодей,

Как начинка и почерк столетья.

Он одною идеей прогибы затей

Выгибал то вниманьем, то местью.

Он один «знаменателя» ведал секрет,

Потому и играться с ним в кости

Редко кто позволял себе.

В равенстве бед -

-Чистота лишь важней на погосте.

Деда помнят все те, кто по книгам вкушал

Впечатленья от прошлого века.

Меньше - те, кто живого « в натуре» видал.

Единицы – кто знал человека.

Вот он рядом со мной. Голос слышу живой:

-« Может,- партию? Слышите,- время!

Это ж Вам на руке показал, как святой,

Осуждённый шаман знак прощенья?

Мы знакомы давно, мы встречались всегда,

И мы знаем, как каждый поступит.

Не прошу,- не простят. Не боюсь ни черта.

Верю только в себя и поступки.

Камни ж те, что достались к игре «общака»,

Были сколы от «вещего камня».

И распутье дорог, и азарт игрока

Не для всех совпадут с предсказаньем.

…- Наша партия будет последней в чреде

Всяких игр, - хватит старых Потопов.

На кону, как стена, будет совесть людей:

-Потревожь её,- рухнет до жопы.

Поддержать её – быть погребённым под ней.

Штукатурить и красить – нет силы.

«Заморозить» - нет денег, забыть – нет идей,

Потрясающих альтернативой.

Бросить всё, как всегда, на судьбы произвол

Не получится: - Партия, видно.

Заповедною сделать – разумный «прикол».

-Зарастёт вся быльём, очевидно,

И про нас будут сказки.

Но,

Выиграй ты.

Собери воедино пространство.

Помири их со временем: даль высоты,

Близость почвы, их непостоянство.

Расскажи, ты же можешь, как в «джунглях аллей

Туб. Отряду ОМОН повстречался».

Покажи, где был плац, где был «бур», где людей

От болезней спасало «скончался».

Поясни, словно гид, что такое «прожить»,

Там, где имя становится биркой.

Не усни, когда вспомнишь, как «бубен» добыть,

Как убитым не стать, как не битой.

Разведи из опавшей листвы и ветвей

Не очаг,- костерок, чтоб туристы

Удивились обилию всяких страстей

И «мастей» от жюри до «артистов».

Я хочу, чтобы партию выиграл ты,

Но кидать буду первым я камни.

В этот раз ставлю я и на всё».

Простоты

Нет изящней премудрости граней.

1988, 1991, 1995, 2012г.г.

Саратов – Россия, транзит.

Имя, но без отчества

Подписалось «критиком».

Велика Россия, но каков!

С вымени Высочества

Каплет аналитику

Смазка для советов и оков.

Пишет, да с ошибками,

Что не прав заведомо

Я, сливая душу по строкам,

И меня с улыбками

В стане правоведовом

К новым приготовили срокам.

Пишет:

-«Нет азов у Вас

В выборе тематики».

Но ему подсказывает вкус,

-«Черпай я с Сазонова,

Бедного и Радека,

То, с его-то почерком, «пробьюсь».

Пишет, что «поэзия –

Дело жутко тонкое:

Радуга, ручьи да соловьи.

А от Вашей – стрессы. И

Хочется карболкою

Всех, с собою вместе, отравить».

Что вульгарна искренность

И кровавы образы,

Живы персонажи, как назло.

Сужена, мол, видимость

От надрыва в голосе,

И вообще,- коль жив я,- повезло.

Но божится матерью

По партийной линии

Сохранить до случая буклет.

-«А пока писатели

И читатель - синие,

Слушайте мой косвенный совет:

-Выбросьте из камеры,

Или из ещё чего,

Всё, что я, простите, не «догнал».

Нам такие стайеры -

Для рефлекса ловчему.

Главное – чтоб «мент не «отшмонал».

И тогда кампанию

Вашего вторжения

Рад и сам я буду возглавлять.

Я ведь некроманию

Духовознесения

Выучил по-ленински на «пять».

А пока помилуйте

И успехов творческих.

Что «пешу с ошипками,- спишу»:

Тут на вас ведь, милые,

Дело сразу строчится.

Критик – это с виду только шут.

Где Пегасы топчутся -

-Вилы сразу точатся…

Хлопотное поприще – ГУЛаг.

А порой так хочется

К имени - да отчества,

Да природа, сучка, не дала».

1991г., УШ 382/33,Саратов

Другие произведения автора:

"За стеной" Поэма. Книга третья

Из поэмы "За стеной"

Рейтинг: 0Голосов: 0597 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!

Добавить комментарий

RSS-лента комментариев