Здравствуйте! Эта последняя, четвёртая,  книга моей поэмы "За стеной", много раз написанной, утраченной, по клочкам собранной,- не единожды по кругу,- впервые появилась в 1991 году. Сегодня, оказывается, её возможно осмыслить, если есть чем, - всем поколениям. Оглянитесь,- всё уже было, есть и готовится к будущему завтра. 

И отмирающим сегодня очевидцам почти вековых событий в России тоже ясно всё. Но они  уже не несут опасности, их мало, они беспомощны в любом пространстве. Разумно объяснить нынешним знаменосцам происходящее в стране "пошлёпывание в ладошки" загоняемого снова в какой-то мифический туннель к "всеобщему благосостоянию" народа,- они не смогут. Да и забота у них другая: не перепутать мошенника с чиновником. Но вот "мобилизацию" каждого из них  для чего-то непредсказуемого они помнят, - это их детство, юность, судьба.   Это страх, который  наш народ передаёт поколениям во всех его проявлениях: от жестокости нелюдя до лизоблюдства и одержимости. От бытовой трусости до подвига.

Я родился через тринадцать лет после Великой Победы над внешним врагом. Я стал и всегда был врагом внутренним, ведь со мной всегда воевали,  мошенники и чиновники.  Всюду, будто из былин, "учений", притчей, анекдотов, указов и заветов появлялась "законная" сила для борьбы "со мной",- гражданином, олицетворявшим собой "массу" и аккумулирующим в себе настроения всех её "слоёв". Стена это не противостояние. Это рубеж, у  которого просто обязан быть  ответ для каждого из нас, - желаемому ли, делам, противоречиям. Это взгляд "глаза в глаза" в реальность, пусть и не столь "святозарна" она.

Пока у меня есть время и возможность нести своё понимание происходящего поколениям, я делать это - буду, потому что я,- автор. Всё остальное - в строках. И угрюмый, и игривый найдёт себя среди одержимых и падших. Пусть шовинисты, националисты, скандалисты не радуются заранее: выдержки из общего контекста не принесут вам предвкушаемого злорадства. Правозашитников попрошу не суетиться: именно в 1991 году общение с вами привело к полной моей изоляции, даже в изоляции. Остановите сейчас?  

"За стеной" - не мой "реванш" и не ублажение собственного "эго". Это то, что каждый недовыссказал, знаю. Мои слова  "фильтрованы", простите, в поэме с 1985 года по сей день, поэтому каждое несёт на себе груз  "понимания",  "трактования"  всечеловеческих "понятий"  всеми, о ком речь. То есть,- всеми  нами.

Помните? - "Если говорю Вам о Земном, и Вы не верите, - Как поверите, если скажу о Небесном?"

Две предыдущие книги поэмы изданы. Третья ждёт , когда я в состоянии буду расчитаться с издательством и типографией. Чтобы не канула в "Лету" четвёртая - я публикую её на этом сайте и общедоступно.

С уважением, Сергей Минин

 

 

 

                 За стеной короче   

                                      I

 

 

В окне я видел:

Снова на помост

Восходят тени всех, что помню явно.

Иных встречал при жизни.

Им погост

Пропиской, наконец, стал постоянной.

Сползаются, съезжаются, летят…

 

 Что там Сафронов: вырисовал как-то

Статистов, что глазеют и молчат?

За ними сзади кто? Напомни, автор!

 

Кто семя бросил, вырастил? Трепал,

Мочил, соткал полотнище по нитке?

Кто холст своею кровью грунтовал,

Не ведая премудростей пропитки?

 

…Я вижу блеск в закапанных глазах,

Небритость и небрежность восприятья.

Родных, но не знакомых, неприятье:

-Известность, слава, деньги на весах!

 

- Отстаньте все! Заказ «народной» чести:

Кухарок и пижонов срисовать

От «Ведомостей» первых - до «Известий»!

- Кого и где  их мудро навтыкать?!

 

Кому из сотен подлинных святых,

Тиранов, лицемеров, лже - героев,

Мечталось сразу всем попасть в триптих:

Икону, стенд, чертёж, - бок о бок стоя?

Я б не хотел сюжеты оживить

На миг, на час:

Исходу нет сомненья.

Натурщиками из Окладов быть

Меж палачей,- недолгое хотенье.

 

Возьми за лупу:

Сквозь неё штрихи

Увидишь даже те, что в ткани недрах.

Их педантично выписал в грехи

Создатель.

Их не видно с полуметра.

 

Но подкупил художник не за день.

Кого б ни срисовал, - то враз узнаешь:

Хоть  чудище, хоть шут, хоть президент,-

- Как  маски с пляжа, - связь не потеряешь.

 

- Искал я типажей по всей Европе:

В России глаз не мог найти «окрас»…

Не вдохновило - ринулся за Гоби.

Батый, Адольф…

Для них я Сафронас.

 

- Да, были до меня таланты века!

Вот Церетели – чем не аргумент?

Жаль, я не он. Я в краску человека

Так  загоню, что рухнет монумент.

Талантлив я, не скрою, и пробиться

Сквозь неводы арбатов и чинуш

Был шанс, но мог и  не случится,

Был знак,- пора бы возвратиться,

Сквозь лица через кисть набравшись душ.

 

Но я рискнул и всколыхнул Россию!

Стал сыт, одет.

Спланировал мечту.

 

С тех пор искусством воссияла сильно

Гирлянда лишь на Питерском мосту.

Наитий не случается. Лишь страхи.

Всё чаще с тыла  вглядываюсь в холст.

 

Мне почему-то явственней во мраке

Весь пласт под тем,  что лаком я нанёс.

Переписать бы заново картины…

Вместить в искру «желание зажечь»…

Не в прихоть персонажей, а  в причины

Их появленья зрителя вовлечь.

 

1.1

Горит огонь.

Поймай. Вглядись. Свяжись.

Он - в центре пентаграммы и решётки.

Вокруг – цветы, венки,

Фамилий жизнь.

Ещё,- зрачки из камня под пилоткой.

Весь ужас в трёх словах, что навсегда:

Напутствие всем нам, кто слышит чётко

Сквозь Реквием - иных сердец удар,

Кто  вспомнит их в объятьях, письмах, фотках.

Их  миллионы: былей для кино.

Домашнего. В простынке кинохроник.

 Они зовут нас «жить!»,  как ни смешно.

Не Рэмбо, не Ван Дамм, не Клуни клоны.

Мне весь, с подножья, светел монумент.

Пусть нет в земле под ним мощам  прочтенья,

Копни два метра глубже, и момент

История подскажет повторенья.

 

Мой дед остался: ранен был

В Малоземельной эпопее.

В ногах осколки он носил.

В руках детей. Внучат на шее.

Носил бутылки в гастроном,

Назад, бывало, нёс бутылку.

Носил анкеты в исполком

И шляпу модно на затылке.

Носил в редакцию стихи,

Что возвращали, к сожаленью.

Вносил поправки и штрихи

На чертежи градостроенья.

Просил ремонта в ЖКО.

У дочерей гостил всё чаще.

Возился с дачей не с его

И чай украдкой пил послаще.

Деревья и цветы растил.

Был суеверен и безбожен.

В воспоминаньях грустен был.

В сужденьях тих и осторожен.

Беззлобно и беззвучно жил,

Любя вождей, храня портреты,

И в этой вере приютил

В себе ровесников приметы.

Он брёл по жизни из войны

Всё тем же рядовым, мы знали.

Всё также трубкой со стены,

Как пистолетом, целил Сталин.

Дед знал соседей имена,

 Врагами ставших для народа.

Его сутулилась спина

Партийной линии по ходу.

 

…Когда же монументов сталь

В безбрежном канула затоне

Он долго взвешивал медаль

На холодеющей ладони.

И тряс ресницами в платок,

И мысль гасла в синем взоре,

И к горлу подступал глоток

Из алой крови в чёрном море.

И ныл металл, не заржавев,

Как в тех, кто утонул с понтоном,

В нём почему-то уцелев,

Единственном из батальона.

Он плакал, маршалу вторя,

Не помня роль его в пучине
И  в том, что делал это зря,

Считал контузию причиной.

Он верил свято в правоту

Политрука и ветерана,

И жал колени к животу.

И соль Керчи шипела в ранах.

 

Мой дед не знал, что он служил

Последним в списках батальона.

В ногах с осколками прожил.

 Не под салют был похоронен.

 

1.2

Миг, воплощённый в камень.

В бронзе отлитый лик.

Строк неживая память.

Вечность потрясший крик.

Боль огня и дыма.

Быль, ценой в приказ.

Долг отца и сына:

Жизнь за всех за нас.

 

Месть не излечит душу.

Слава в рубинах звёзд.

Сына, отца и мужа

В нас цвет очей живёт.

К ста фронтовым и хлебу

С флангов от образов

Не  вопрошенье к небу:

Вас поимённый зов.

 

Смерть за победой где-то.

Меркнет в салют набат.

Но подрастают дети:

Каждый второй,- солдат.

Мир во имя Бога

Ты беречь просил.

Нас,

Достойных,  много.

В каждом – отец и сын.

 

- Не пришёл отец много лет назад?

- Сын был много раз на войне убит?

 Сколько раз, солдат, по тебе молчат.

 Сколько лет, земляк,  над тобой звучит

 

- Стряхни, солдат, ретушь обмана!

Живыми засмейся губами!

Взгляни, как цветы, будто вечное пламя,

В твою распускаются память!

- Шагни к нам, ровесник, из стали!

С любимыми встреться глазами!

Пусть горстка земли, что оставил, спасая,

Хранит тебя за небесами!

 

1.3

Пишу  опять один.

Конечно ночью.

Читатель жаждет знать,

Где эпилог:

- И тот, в ком склонность есть

Для  древоточья.

- Кто точит.

- Кто всем кольцам знает срок.

А уж как ждут развязки персонажи!

«Фамильничая», я не наследил?

 

О ком пишу, тех лично знал, но раньше,

Когда не грим, а пульс нас молодил.

 

«Киряли» безобразно, беспричинно.

Играть учились заново «в дыму».

Рождались параллельно «граммпластинным»

Свои стихи и песни,- что кому.

В  семидесятых, – строем без эмоций,

В  восьмидесятых,- страшно вспоминать,-

Мы славили со сцен «приличье порций»,

Чтоб, как в кафе, – «свой рок»  под рёв сыграть.

 

Я пел о солнце, воле, страсти, ласке,

Дарил и забывал свои стихи.

В строительной днём каске,

Ночью – в маске:

Ведь посещали «препы» кабаки.

 

Гастроли – ни на шаг за ров Союза,-

Вдруг кто-то что-то ляпнет, что нельзя?

 

Проректор всем  студентам крикнет в Вузе,

Что, - «ресторан - предательство, друзья!

Сначала джинсы детям разрешили,

Потом волосья длинные носить.

- Вот до чего мы, русские, дожили!

Паллад и Хиль – их время голосить!»

 

Тогда, раз на всегда связав с  призваньем

Прыжок из ниоткуда в никуда

Над кровью, нищетой, отважной пьянью,

Я знал,  как не сдаваться никогда.

С экранов чёрно-белого раздолья,

Из  глаз – колодцев тех, кто за стеной,

Я  знал, где приземлюсь: краеуголье

Заденет всё равно ботинок мой.

 

Мы шли к эпохе «Ласкового мая».

Нас яблоки слезили на снегу…

Вот их и Журавлёву -  громко знаю:

Тюремный двор и радио – рагу.

 

1.4

Излом восьмидесятых – девяностых.

Предательство по всем  советским швам.

Останется единый трёхполосный.

Кто не под ним,- те на хер по углам.

Бухает царь, приплясывает свита.

Заполнить чем ничтожества пробел?

Война нужна.

Гражданская. С нутри-то

Мы помним, как  наладить «беспредел».

- Нет денег?

Да Вы что?  Не «наци», - штаты

Займут свои для нас «окорочка».

Займут на всё, и даже на награды,

На «федерала» шприц, боевичка.

 

Займут своей новинкою на рынке

Информбюро,- для «лоцмана для нас».

Тут  «европеизация заимки»

То вытеснит умы, то честь, то газ.

 

…Но  это ж было!

И  опять же с нами.

Не раз, не сто,  как «долблено окно»!

Великие дела?

Потопы?

 Пламя?

 

Фанфары глушат всех, до одного.

 

От чупа-чупса - до сражений фракций

Так далеко, что сложно  связь поймать.

 

Красива упаковка.

Лажа  сласти.

Побочные эффекты.

Деньги.

Власть.

 

1.5

Мне ли забыть, как давно, отчего

Моим песням, стихам, афоризмам

Исполнителей много, и - нет никого?

Есть народные, впрочем, артисты.

Вновь удивляться, как будто не знать,

Что, мной созданное за полвека,

Отучает людей занимать и роптать:

Волю, мысль тормошит человека.

Всё равно он найдёт себя тут, «За стеной».

Книгу вышвырнет,- тоже удача!

Долбоёбы – они позитивней, порой:

Ворон чёткую ставит задачу.

 

Хоть питаться за стенкой привычней ему,-

Там  поборы, отбросы, растленье,-

Проворонить нельзя, по легенде, Саму:

Если что,- всех сожрёт.

Без сомненья.

Жаль, что мысль посещает всё реже Её:

Обленилась, спилась, хоть «быкует».

Только гриву поднимет,- так птичий паёк

В общий орган ей нафаршируют.

А о памяти речи вообще не идёт.

Кто была, кем росла и кем стала -

Знают лишь очевидцы:

 В семнадцатый год,

Вероятно, другой быть мечтала.

 

1.6

В памяти хрупкой раме

Холст натяну судьбы.

Там, как смогу, мазками

Я набросаю быль.

 

Я нарисую время

Круглым, а стрелки - врозь.

В нём помещу всё племя,

С кем мне прожить пришлось.

В нём набросаю небо.

Всех, кто достоин, в нём.

Вовсе не чёрным в небыль

Выпишу в нём проём.

Быть портретистом поздно:

Ложь не подкупит кисть.

Всё  поголовье звёздно.

Вот бы живым сойтись!

 

Больше не буду стены

Втискивать по углам:

Крысы грызут, измены,-

Что уж не ясно там?

Мне не нужны изыски

Всех мастеров всех школ:

Мой институт прописки

Роспись свою нашёл.

 

…Как-то, сдувая с рамы

Пыль и жизнь чердака,

Я удивился гамме:

- Это ль моя рука?

Разве вот так, на отмашь,

Должен «творить творец»?

Техники хоть зародыш

Смог же зачать конец!

Классика жанра,- где Вы?

Тонкая чушь штрихов?

Может, рукою левой

Смазана суть грехов?

Краски другие были,

Или  дрожала кисть?

Много в прямом  извилин.

Многих черты слились.

 

Переписать,- не выйдет.

Отреставрировать, – как?

В том же, как вижу, виде

Бережно пнуть в века?

Рядом с другими ставя

Этот шедевр, я

Сопротивлялся славе,-

Землю не смел терять.

 

Исповедь – не карьера.

От перепада влаг,

Зноя, мороза, ветра

Не защитит чердак.

 

Может, как есть, оставить?

Столько стояла ж лет!

Ну, поглядел на заводь?

Хватит.

Пора  на свет.

И я пошёл на вызов

Ярких в досках щелей,

И сквозь труху на выси

Вдруг посмотрел мудрей.

 

Груз и трамплин из хлама,-

Предков и детства быт:

Книги копила мама.

Танк – это мной забыт.

 

Домик без стёкол рыбкам.

Птицам без прутьев клеть.

Снасти для ловли «смыком».

Дробь, чтоб не дать взлететь.

Странная вещь – «болонья»:

Плавилась, как в кино!

Прямо из межсезонья

Тут и висит. Давно.

Вижу, как напоминанье,

Старый концертный фрак.

Многих афиш названье

Жрут  духота и мрак.

Тут, не сходя ни с места,

Можно умчать в себя.

Время проглотит с детством:

Кто же хранил тебя?

 

И не возьму картину:

Пусть постоит, рядком.

Может быть, внуки снимут

Фильм, может – рухнет дом.

 

                                  II

 

 

- Благодарю.

 

Захлопну дверь машины.

Мой двор. Моё окно. Вдоль  лужиц - сквер.

Стою.

- Вы что-то ищете, мужчина?

Из - за спины к вопросу – глазомер.

Присяду на бордюр.

Наполню дымом

Все  органы – приюты для грехов.

Пусть выползают:

Тут, в краю родимом,

Побродят  пусть немножко без оков.

Прошла бабулька.

Может,- «одноклашка»?

«Тусит» дедок.

Мы с ним орали «гол!»?

Промчались дети,-

Радостно,  ватажно!

…Кого-то не хватает одного.

 

Раззинуть, что ли, пасть для литра водки,

Чтоб, как  «в тот свет», к ступеням подойти?

 

…На нижних этажах везде решётки.

Живых без домофона не найти.

Звоню, - впустили.

 Огляделся – странно:

Вот тут спал я, где пыжится панно.

А тут висит таджикский самотканый,

Где книгам было тесно. Но давно.

Тут первый находился телевизор

Для многих из соседей и гостей.

Тут инструмент звучал. Тут,– холст к эскизу.

А здесь диван,- лужайка новостей.

И кухня, не наполненная мною.

Как не меняй углами круг стола,-

Он  помнит, кто и как его накроет.

Всех, с ним деливших пищу  и дела.

 

Экскурсия по сжатому пространству

Потом ворвётся хроникой из лет:

Она с упрямым  станет постоянством

Про полувековой мелькать обед.

 

 Ну, а пока, не слыша сути речи,

Киваю я жильцам не в такт.

Не так

Здесь было всё, что, вроде, не замечу.

Окно, балкон и двери - на местах.

Расшаркались, прощаясь,  до - «входите

Всегда, мы будем рады видеть Вас!».

Кивнул и я:

- Мне ясно всё. Не ждите.

Из детства нить мной поймана сейчас.

 

Сейчас уже  я вижу,  знаю, слышу

Всех тех, кто  в камне.

Тех, кто  налегке…

Фамилии  знакомые напишут

На стенке дома,- в памятной доске.

Лепнина барельефов: то соседи,

Что я мальчишкой знал и  уважал.

Стрелялись часто.

Кто сознаньем светел, -

Интуитивно день опережал.

 

Как в дом «элиты смертников» эпохи,-

Поэтов, композиторов, певцов,

Могли проникнуть «вражеские вздохи»

По воле, про свободу для юнцов?

Как мог, к примеру, я, годами слышать

За стенкой пьяный  рёв и боль творца

Величественных «од «партийным лыжам»

О том, что Русь «просрали до конца»?

Над нами - опереточные люди.

Всегда смеялись. Выстрел был один.

А снизу – мышь: хоть сын и ёрзал в судьях,

Ружьё на стенке – той же пьесы  блин.

 

Интеллигент – не шляпа, трость, иль галстук.

Задушат и без них, лишь отзовись.

Стена с земли сужается к пространству:

Казалось,- лезь. Твори. Не оступись.

 

Я покидал историю рассвета.

Дышала в ночь  поэзия моя.

Не смел я потеряться просто  где-то.

Я обещал вернуться.

Вот он – я.

 

2.1

…Узнаю в почерневшем окне

Полотно тополиной кисти.

Дом напротив, фальшиво – кларнет,

Сигаретные трассы в листья.

Молоточками – виброфон:

Чьи – то шпильки, быстрей и тише.

Поводки проводов,- телефон.

Безответная страсть на крыше.

Клин асфальта. Такси маневр.

Двери с петель.

 Цветник зареян.

Я: в своих же зрачках.

 Прострелян

Не дворовый эскиз,- шедевр.

 

…Акация. Прикручено светило

Над местом споров, свадеб, домино.

Отсюда в неизвестность уводило

За словом и сказавшего его.

Тут место свято. Центр двора, вниманья.

Что  «ленинская комната» – подвал?

Тут, с кепкою в руке, митингованье

Взрывало совесть, гнев, судьбу, металл.

 

…Здесь, под «блокадницы» окошком,

Я сеял рожь, я верил в урожай.

А тут всегда жила, рожая, кошка.

Тут хоронил щенка на первомай.

 

Вот тут курили с улицы окурки.

Тут  лезли к щели в женский туалет.

Вот тут менты так били брата Юрку,

Чтоб он не пил «Портвейн» в тринадцать лет!

А сколько по асфальтовым дорожкам

Я кож с локтей, коленок поменял!

 

Как здорово, что ветра нет.

Возможно

И  дождь моей «грунтовки» не смывал.

 

…Тут радио висело, чтоб однажды,

Когда «the end»  зависнет над  «трубой»,

Успеть раздать «Столичную» для граждан,

Чтоб взять в бомбоубежище с собой.

В одну из летних «краха»  репетиций

Один наш двор не влез в противогаз.

Вопросы – сразу к детям у милиции:

- Динамик у кого сейчас из вас?

Наш дом сочли смертельно заражённым.

Сказали, эпицентр был у нас.

- А если бы мы жили в граде стольном?

- А если б враг не спал на этот раз?

Похоже, на арест и срок потянет

Проделка, как «пособничья рука».

И снова мама на парткоме встанет…

Меня поставят в угол, - привыкать.

 

…Стемнело, как всегда, как будто раньше:

Ещё домой не хочет ребятня.

И вдруг,

 - Домой! – и поимённо дальше

Арпеджио слигует их родня.

И галок перекличка в  чутких ветках,

И горлиц, - слышно каждому и всех.

И я:  зову себя в свою же клетку.

Другие голоса там.

Смех.

И грех.

 

2.2

Тогда не много лет нас отделяло

От бомб, от оккупации, врага.

В родителях - их  верность восхищала

Вождю. Идее. Детям. Старикам.

Не «что», а «почему» губило многих.

Плакат – всему ответ, запрет, совет.

Инструкции. Анкеты.

На пороге -

Ремень, звезда и глаз  судачьих цвет.

 

Как мне забыть гантель в три  килограмма,

Которую я трудно опустил

По центру на фуражку капитана?

Мой брат зато, опомнившись, «свалил».

 

Мне было ровно пять, - мой день рожденья.

«Гуляньем» стал линейный, жаль, отдел.

Аж  до утра мне выпало везенье

Про многое узнать,- спать не хотел.

Увидеть проституток за работой.

Мента, что спал на тех, кто тоже пьян.

А слов услышать мудрых – это что-то!

А  кровь, и в ней засохший таракан?

Как,  то ли трупа, - жертвы привокзалья,

Со слов дружинников – «клиента кабака»,

Сквозь телогрейку мёртвый глаз  зеркальный

Во мне последним вспомнил земляка?

 

Страшней не тот, кто смотрит нараспашку.

 

Предвестник страха жаден и труслив.

Проспится. Похмелится. Скажет:

 - Тяжко!

К калитке хоть коллеги довезли б…

 

- Всю ночь облавы, схватки, перестрелки.

Не скрою, - дважды жизнью рисковал:

- Когда на рельсы пнули малолетки;

- Когда на столб троллейбусный поссал.

 

Теперь отгул. Пивко и «расслабуха».

Традиция:  с сынишкой - в зоопарк.

- Там, говорят, пнёмпеньская лысуха

Лакает кровь из наших кур,- кошмар!

А завтра – на охоту. На ночную:

Статистика дежурств,  как хлеб, важна!

Все пьют.

Ликуют, хвалятся, воруют.

Нам вся аудитория нужна.

 

- Мы честью с населеньем не торгуем.

Народ наш чуток сам:  отдаст весь «понт».

С  буржуями,- вот классно! - не воюем:

Они ж – ответят!

Не хочу на фронт…

Мне  быть уютней  внутренним воякой.

Мечта, - по демонстрантам пострелять.

Их нет у нас. Но может выйти всяко.

«Стеной, - приказ,- кормильца защищать!».

Что платят нам, - считают в наших семьях.

А  что «шмонаем», да и «крысим» мы,-

Так это, вроде, типа поощренья:

Плацкарта с Колымы до Костромы.

Цветные мы. И рожи не бледнее.

Какая-то присяга,- баловство.

Нас тоже ведь «пасут», кто поглавнее.

Такое я, блядь, выбрал ремесло.

 

- А что!?

Коллег нас трое в  целом доме

На восемьдесят с чем-то там квартир!

Так вот:

Никто пока не сможет, кроме,

Ни трещин не иметь, ни крыс, ни дыр.

Я званьицем хоть вовсе не пригляден,

Но что козёл, в районе знают все.

Могу весь отпуск с другом жить в засаде:

- Когда ж жене присунет мой сосед?

 

Заткнув «бычками» ноздри, прям с балкона

Ноль два набрать могу и прогнусить,

Что  «есть сигнал, как жители притона

Мента на жезл хотели пригласить».

И ждать, когда  по вызову примчится

Красивая, в скафандрах и броне,
С петардами и криками  полиция,

Чтоб за «коллегу «высказать» шпане».

Но мозг его,- пустой, как приведенье,

Ведёт к дверям в халате, с рюмкой,

И,

Узнает сослуживцев непочтенье.

А весельчак,- что недополучил.

 

И перед тем, как выглаженный китель,

На вывихнутое надеть плечо,

Раз сто он прошипит: - Ну, погодите,

Я вас найду! Я отомщу ещё!

Хотя и сам, по правде, «затупил я»:

- Взял,- от соседа б лучше б позвонил,

В фуражке б встретил и в  трико б.

Дебил,  бля:

Глядишь, – и благодарность б получил…

 

Он шёл – шипел.

Визжал в дежурной части.

Всю ночь орал, допрашивал и пил.

Показывал вокзальным сучкам «страсти»,

Божился там,

Меня вчера где бил.

- Сорвал  пацан такое задержанье!

За это немцы вешали без слов!

Отделаться не выйдет «порицаньем»,

Объявлено партийное собранье…

Лишат работы, чести, орденов!

 

Где «скорую» дождался мёртвый дядька

Поспал. Посрал.

Протёр холщины глаз.

Развод. Начальник. Деньги. Бланки. Пятка.

- Народу служим! – звонче каждый раз!

 

Купюры разминая в раздевалках,

К  шуршанию ревнуют молодых.

Всё ценное – в носки, под яйца в плавках.

В карманах, – «топтунам» и для «блатных».

Выходят. Выезжают, выпадают.

Придумывают срочные звонки.

…Общенья будет столько, сколько  знают

Приученные к  шлюхам кабаки.

 

…В пакете недоеденных пельменей,

Салата, торта, - «ствол» и «песнь – вода».

 Передвигал «поршнями» пьяный мерин.

Он  верно шёл: к себе и навсегда.

Уж Солнце высоко.

Из лужи – зайчик.

Вот тормозами «мусорка» визжит…

Я видел, как простой Советский мальчик

 Кивнул.

Мол,-  «хорошо на свете жить».

 

Слыхал:  «беспапыш» вырос из фуражки,

Задрал  башку,- там звёзды! Из светил!

И выдернул  фонарь. Что, как папаша,

Согнувшись в пояснице, тут почил.

 

…Ругать меня совсем не будет мама.

Подарит мне с кармашками штаны

 Потом, не сразу.

 Русла слёз,- как шрамы.

 Протоками легли у глаз родных.

 

Мы  шли домой.

 Но «детские вопросы»

Я задавать не стал и не хотел.

Я собирал в ладошку эти слёзы.

Я их вернул. Попозже.

Как сумел.

 

А днём меня соседи поздравляли,

Какая-то родня, «как вырос!», - кто.

Все пели, хохотали. Им не стал я

Рассказывать:

 - А, собственно, про что?

 

А  в вечер мчал «на музыку» я снова,

И  надписи на стенках понимал.

Классическую Русскую подкову

В тот день, видать, я к крыльям приковал.

 

Хватило мне фантазий, несомненно,

Чтоб «Дядя  Стёпа» в книжке стал козой.

Чтоб  маме, «запрещённой к въезду в Вену»,

Про вены рассказать, про колесо.

Былинными, наверное, словами

Причёску ей без «химии» вспушить.

Вдруг пианиста чуткими руками

Мундиров  стать карманы  «шелушить».

Курить «Столичные» за гаражами.

Нет-нет, гостей рюмашки допивать.

А драться – насовсем, как с мужиками.

По – взрослому рычанью отвечать.

 

Я б мог сбежать тогда в любое время:

- Кто стал бы мальчугана догонять?

 

…Что мог мне рассказать, игрался с кем я,

О том, что без понятья – не понять?

Про  холод стен за праздничным фасадом,

Про вонь и грязь, про лампу ясным днём?

Про  блеянье и страх, и немощь стада,

Следы от сапога на лбу моём?

Когда б я умудрился наглядеться,

Да сразу, без «отсрочек» и гримас

На всё, что за стеной, что вместо детства?

 

Через два года – в школу. В первый класс.

 

2.3

Ореховую рощу  по - весне

Вернул декабрь, как сделал одолженье.

Роняю след, и вязнет воображенье:

-А, может быть, она приснилась мне?

И дикий бег по вымокшему пляжу?

И хохотом напуганный мосток?

И мы на нём, и губы мои вяжет

Твоих зубов вселенский холодок?

И мятных щёк бессовестная правда,

И пальцев вседозволенная дрожь,

И никому не ведомое завтра,

И завтра непростительная ложь?

И снег, сложивший крылья по крупице?

И ёжусь, рад доступности огня…

Была ли ты, листнувшая страницу

В начало отлюбившего меня?

 

2.4

Прогорклая радость последней затяжки,

Старательно – сдержанной,

Глотком без эмоций продлит отрешенье

От луж остановки.

Носком по окурку, перчатка с отмашкой,-

-Темно уж, пора домой…

Прости мне, любимая, это решенье,

Пойми, как уловку.

 

Пригоршнями листья швырнёт  и качнётся

Ветвистая вольница.

Фонарь одноглазый лизнёт переулок

С дороги к фасаду.

С балконов по трубам, как кошка, пройдётся

Слепая бессонница.

Простуженный ветер обнимет сутулый

 Киоск из засады.

За пазуху струйка продрогшего неба,

Незваная, скатится,

Распахнутый плащ и нескладные двери

Трамвая закружат.

 

Как в зеркале, лужи

В  окне задрожат, остановку отмерив,

К конечной моей, одиночество  где бы

Со мной и  расплатится.

 

Из позёмки, да сотки повитель.

Распиши, мороз, под сосны окно.

Заунывною волынкой метель

Заведи под индевелой стеной.

Прикажи накрыть сугробами стол.

Приведи с собою ночь потемней.

Мы отметим день рождения той,

Что погасла почему-то во мне.

Приглядись:

В ночи скорые,

Словно сотни лет назад,

Я вернусь.

И просторами

Встретят нас небеса.

 

Ты не верь, что сегодня я

Соглашусь на чей-то плен:

Я  вернусь с новой сотнею

Опрокинутых мигом лет.

 

2.5

Опять мечтами,  и опять с тобой

Моя,  никем особо – то не званная,

Мне позапрошлой данная  весной,

И ей же  разлучённая, желанная.

Опять ты дразнишь близостью своей,

Зовёшь на край,  достигшему, – спасательный.

Но вот беда: канат туда длинней,

Чем видится с партера любознательным.

 

Опять стоишь на шатком пятачке,

У темноты украденная  лазером.

А мне идти без жердочки в руке

По  под ногами стонущей фантазии.

Опять, в который раз за наш сезон,

Мне укрощать зевак недоумение:

-Что проку, мол, и риску этот сон

Хранить в себе и ждать ему свершения.

 

-Опять, мол, не дойдёшь последний шаг.

-Оступишься у самого пути конца.

И - снова, снова жить и не дышать,

И падать, и карабкаться, и каяться.

И верить, что теперь – то, в этот раз,

Смертельный номер кончится везением

И ты шепнёшь спасённому  во  спас,

И мир очнётся после потрясения.

И вспыхнет свет. И выдохнет оркестр.

И вздрогну, обернувшись опрометчиво…

А знаешь: ведь отсюда и окрест

Не дальше рук, протянутых навстречу.

 

2.6

Только не грусти, что этот день догорел без меня.

Что не начат ужин и бокал опрокинут, не тронутый.

Только своим шелестом ресниц не спеши затенять

Песню, набежавшую волной в рубиновых всполохах.

Ночь прольёт Медведица с ковша, только ты не жалей,

Что за эти несколько минут промчатся столетия.

Только не грусти, что на губах снова горечь морей.

Видишь: ночью небо пьёт из этих морей.

 

Только не грусти, что в новый день уплываешь одна.

Что тюльпан из рук  твоих исчез за стенами города.

Только не ищи свои глаза в преломлении дна:

Слёзы не вернут для них огня, если выплывешь снова ты.

Я бегу на крик твоей мечты, только не забывай,

Что за горизонтом этот день продолжается всё ещё.

Только не забудь, что ночь моя для тебя лишь слова.

Знаешь: я давно искал для нашей песни слова.

 

                              III

 

 

                Мешает вера. Выдолбили лодку.

                И ждут: виски – тиски. Глаза – гроза.

 

«-…Потоп – то будет, не  слыхали  сводку?

Не с запада ли рухнут небеса?

Помилуй  боже  мя, когда  начнётся.

Вы соли  взяли? Мыла, порошка?

Конфеток к чаю? Закурить найдётся?

А может, по стаканчику пока?

Погода – то, погода – то какая!

Сейчас бы сеять, да, неровен  час,

Свершится чудо, а про нас не знают,

И ждать не будут, уплывут без нас.

Без очереди точно где-то влезут.

Народ наш  сами знаете какой.

Все наглые и злые, как из леса.

Я не такой.

Вы будете за мной.

 

Ну,  точно:  прёт толпа. Откуда столько?

Похоже, не работает никто.

Как языки чесать,- чего да сколько,-

-Горазды  все. Мы первые зато.

Занять бы место возле туалета.

Милиции  чего –то не видать.

А где не надо,- тут как тут. По  мне, так:

Здесь половину нужно расстрелять.

 

Погода – чудо! Посмотри, как жарит.

Надеюсь, знатный дождичек пойдёт.

Гляди: кого – то бьют.

- Поддай ей, парень,

Чтоб знала, как без пропуска,- вперёд!

 

«Заветы»  Вы когда – нибудь  читали?

Да нет, не  алый, что от Ильича,

А  древний, где по – белому писали,-

Интеллигенту надо б различать.

 

Так вот:

Там «возлюби», куда ни глянешь,

А тут, куда ни плюнь, кого б любил?

С  такими быстро сам скотиной станешь,

Сам суке  сук бы, сука,  подрубил.

Я ж так считаю, что, - себя нет ближе:

С себя начни любить и не кончай.

Кто против, – видно, ядом, падла,  дышит.

Не хочет  если,- смертный враг, считай.

В  «новейшем» так и пишут из «заветов»:

Видать, не глупый кто-то  «замутил».

Мне б только переждать  скончанье  света,

Тогда уж я б, поверьте, начертил…»

                                         Сверкает небо.

                                         Трос скрипит прикола.

                                         Шлифует пемза днища языков.

                                         Смеётся кормчий:

                                         - Трап «Главе гондолы!»

 

                                         Дождались кедры пил и  молотков.

 

3.1

Странный,  однако,  ноябрь: почки

 Вскрылись. А звёзды пропали.

 

Грезится новая шубка на дочке.

Мысли?  – они в опале.

Этот сезон не погряз в дождях,

Не размок вопреки прогнозам.

Прячется в скверах и площадях

В дымной засаде осень.

Хоть не входи в глубину аллей,-

- Так не привык быть лишним.

 

В улицах ноздри очередей

Нервно в затылок дышат.

Пасти разинув,  за каждым углом

Ждут теплокровный завтрак.

 

Манит реклама фильма.

Про то,

Как ожили динозавры.

Всё  у  японцев не как у людей:

Вот до чего домудрились!

 

…Странный  ноябрь: в дебрях аллей

Почки на ветках вскрылись.

 

Как-то зловеще рифмуются выси:

Опережают фантасты.

То из пшена нарождаются  крысы,

То из яиц - педирасты.

 

Что-то сломалось  в обгоне себя.

Ось, говорят, отклонилась.

 

Вылезли  мамонты, чукчей любя.

Нэсси с друзьями явилось.

Йети  орут по ночам во дворе.

С лоджий  визжат птерозавры…

«Курский период»?

 

В  платанной  коре

Цезий маячит квазарам.

Люди, успевшие к высям взойти,

К дну убежать океана,

Радиактивно возьмутся расти,

Идолов строить болванам.

- Это на память:

Они ж, каждый раз,

Горы ворочая, реки,

Всем, «данным свыше, умом»  ждали час,

Чтоб отвечать: - Человеки!…

 

Как назовут  тогда тысячи лет,

Канувшие  в безвозвратность?

Будут ли помнить, где кончился след?

Прежней среды толерантность?

Так же и те ли  по признакам вер,

Рас и полов разветвленья

Их  поведут к «эволюции недр»,

«Сказками» сделав «ученья»?

 

Поймы когда-то красивейших рек

Дно приютит океанов.

В  двух-трёх названьях запомнится «век

Гринвичских меридианов».

Зимнее лето – не повод для лыж:

Цельсий не знал такой минус.

Будут беречь, как «связующий пыж»,

Ветхой реликвией – примус.

Сквозь вечный лёд уловимо тепло

Лишь белоснежных  медведей.

Если оттают – то им повезло:

Всё  доедят на планете.

 

Нашего шара красивейший путь

Строг но эмоционален.

Те, что  как мы, - в нефти, газе живут.

Ценности вложены в скалы.

Доковырялись, сломали, сожгли

Дар, не успев восхититься?

 

Мы не с добром к сути разума шли:

Шли отбирать, не учиться.

 

 Видно с орбиты, как к запуску шли

Люди, начав с колесницы?

Видно, как в матери «сучку» нашли,

Чтоб торговать и гордиться?

Чтоб аж кусать, - «так мы любим её!»,

Хапнуть, что  милостью просят...

Траур разумности  солнечным днём:

Или  убьёт?  Или бросит.

 

Видно, как снова в погоне успеть

Предупредить роковое,

«Други» не станут  о «недруге» петь:

Сразу займутся войною?

 

Вот и японцев  желтеющий ум.

Вот гвателупцы в тулупах…

Чтоб  угадать бывший Мюнхен во льду

Схватится ненец за лупу:

Голодно  им в МКС, нелегко,-

Вся замолчала планета.

Белым снежком наползает на ком

Марса на том конце света.

 

3.2

Подмерзает к полудню опавшая в рань акварель.

Не ускорить шаги: хоть беги, хоть скользи.

Середина Руси. Середина зимы. Колыбель.

Деревянный покой кузовов да осин.

Заколдованный в тишь, удит избы вдоль берега дым.

Пятипалый пожар – от окон за мосток.

Где – то люди? – да вот: будто зёрна, роняют следы

Из - под  шуб круг себя. С рукавов,- на восток.

То – то выбран  числом и веками Рождественский ход

За чудесной водой, за сосной, на поклон.

Детворе отливаются горки. Прощается год.

Намывается кот. Оживает стекло.

Языки  не из ножен врезаются в щучьи бока.

Забывается боль,- во хмелю не горда.

Открываются двери: входи, коли  поступь  легка,

Угощайся: когда  б не сейчас, то когда?

Колядуй, веселись. Раз бывают такие снега.

Что сокрыли они,- то оплачет свирель.

Созывай в хоровод: посредине зимы колыбель.

Новорождена  древняя Русь. На века.

 

3.3

Может, ты думаешь,- что-то изменится?

Мир переменится даже  без лжи,

И  сразу все отгадки твои

У твоих лягут ног?

Ты не думай:  давно ты пленница.

И пробежаться по скошенной ржи

Не сможешь так легко,

Как когда-то было не раз:

Далеко!

 

Ты не жди, что найдёшь виновного,

Дервиша нового тоже не жди.

Твою интригу лишь поймёт

Игрок иль безумный.

Если снова ты ищешь голову,

Бросить готовую сердце в пути,

Тогда прошу: не жди.

Без меня уйди.

Навсегда уходи.

 

Я к тебе обращаюсь, вольница.

Мне твоих перестенков страх

Ясен:

Жаль, что

 Страна - чиновница

Мерит взмах, да и мысль, «в шагах».

 

Тупики меж плетней в России

Не  сравнимы с равненьем лет:

Хоть казённый, но дом, красивей,

Чем  «общаг» и бараков бред.

В нём охрана, тепло и пища.

Зазывал обойти нельзя.

Вдоль стены, будто ложа, ниши.

Там «блатных» - что ни взять, - то зять.

Ложе есть, где  чертей «тасуют»

Через стенку туда – сюда.

То с одной стороны пакуют,

То с другой удивленье: - Да?

Есть побеги и есть подкопы.

Приключенцев  награда ждёт:

Пострадают, опять же, жопы.

Тот, кто ищет, всегда найдёт.

Мужичкам  мышеловки, чтобы

Свежий сыр накусать стране.

Огороды – козлам, должно быть.

Есть и чучело.

Смысла нет.

Сучья есть, как в любом заборе.

Дыры есть, как к партнёрству весть.

 

…О  другом правоведы спорят:

Совесть?

Ум?

Адекватность?

Честь?

Может,  свежий сюжет потерей

Их  на жертвенник «прёт»  Богам?

 

Вот:

 Зовёт  же опять «поверить!»

Русским голосом вечный Хам.

 

3.4

Не надо речь.

Трубач,- сигналь «отбой».

Гримёр с ведром румян для синей труппы,-

-Уйди.

Кудесница в пуантах – стой.

Замри, красавец  тенор. Сплюньте, губы,

Над ямой оркестровой:

- Бенефис,

Товарищи, отложен по причинам,

Имевшим место:

- В ветхости актрис;

-Не эстетично скроенных  штанинах

И  юбках главных действующих лиц;

- Аресте  гардеробщицы – плутовки;

-Утрате  лучших авторских страниц

В коллекторе застойной планировки;

-Протечки  крыши;

-Затхлости  углов;

-Декрета  духовой и струнной группы;

-Пропажи  слуха  с духом у хоров;

-Пожара  реквизита в виде ступы;

- Долгов за свет;

 -Не лестности молвы;

-Запоя  литавриста – виртуоза;

- А также потому, что из Москвы

К нам едет понятой от обркультпроса.

Итак:  поднадоевший всем анонс,

В связи с вышеизложенным, отложен…»

 

…Да ладно вам. Для горя ум положен.

И быть ли драме,- времени вопрос.

 

 

 

                                      *****

 

Жаль,- это волшебство.

И неуловима ты.

Жаль, мои мечты, твои черты

Утром сотрёт восток.

Ты моя грусть, ночь.

Ты моя песнь.

Ты моя жизнь, но

Дольше, чем смерть.

Я не гонюсь, нет,

За тишиной.

Я не ищу бед:

Ты забрала их с собой.

 

Я не прошу тебя:

Мир, тобою созданный,

Мне нельзя понять,

Нельзя обнять,

Не ранясь звёздами.

И не зову я:

- Остановись!

Стаею снов мне

Руки твои.

Будь, как всегда, но

Не оглянись.

Просто кивни мне

И уходи, растворись.

 

Жаль,- это колдовство.

Жаль, не вечно таинство.

Жаль. Растает сон,

Уйдёт в песок,

Исчезнет запросто.

И не найдёшь, нет,

Даже следа.

Перевернёшь свет:

То но не та.

Вот почему ты

Мне дорога

Словно огню - дым:

Мы навсегда. На века.

 

Жаль,  опять горемыка – скрипач

Трескотнёю  кулис,

Позовёт меня прочь

От любимых и любящих рук

В тот «стакан», где не слышен ни чей вокализ.

Где не слышим сквозь стены никем никогда перестук.

Где в живых,- только время,

Чтоб  с мыслью наш путь срифмовать.

И облечь их в гармонию, песнь,-

Наши право на жизнь.

А в раскрытых глазах,-

- Всё равно из за стен не видать,-

Ощутить их звучанье        

От имени взмывшей души.

 

 

1988  - 1994, 2012г.г.

 

Россия, Саратов, Ставрополь.

 

 

Другие произведения автора:

Из поэмы "За стеной"

"За стеной" Поэма. Книга первая

Из поэмы "За стеной"