Психиатрия и её преступления

Это сообщение я отыскал в интернете совершенно случайно: «Директор международной правозащитной организации Human Rights Watch Дитрих Лохман представил журналистам изданную недавно книгу «Признание любой ценой». Она в основном состоит из документальных признаний и интервью с людьми, которые подвергались незаконным методам допросов и пыткам, применявшимся к ним во время задержания и следствия со стороны сотрудников органов дознания и милиции.

О деятельности созданной в 1999 году Гражданской комиссии по правам человека журналистам поведала ее член Любовь Белокобыльская. Она рассказала о шокирующих фактах унижения человеческого достоинства и применения пыток в психиатрических больницах. Врач и пытки — такое сочетание только на первый взгляд кажется несовместимым. Однако и сегодня существует категория врачей, которые практикуют методы лечения пациентов «сильнодействующими препаратами, способными подорвать или даже разрушить психику, подвергнуть самому утонченному способу пытки, до которого не додумались палачи прошлого».

Об этом, кстати, писал еще Виктор Файнберг в книге «Казнимые сумасшествием», опубликованной в 1971 году в издательстве «Посев». С тех пор, по словам Любови Белокобыльской, увы, мало что изменилось. Так, кандидат медицинских наук, бывший психиатр Сергей Запускалов утверждает: «Нигде, ни в одной самой беспредельной тюрьме не существует такого наглого, беспардонного принуждения, как в психиатрической больнице».

Как правило, истязания и пытки применяются к тем пациентам, которые выражают несогласие со своей насильственной госпитализацией и возражают против используемых психиатрами изуверских методов лечения.

В настоящее время Гражданская комиссия по правам человека пытается «достучаться» до правительства России, компетентных организаций и общественного мнения с целью изменения сложившейся в отечественной психиатрии практики лечения пациентов. Комиссия убеждена в том, что психиатры, допускающие незаконные методы лечения и пытки больных, должны привлекаться к строгой ответственности вплоть до уголовного наказания».

А вот что пишет газета «НОВЫЕ ИЗВЕСТИЯ» 28 апреля 2004го года в статье «Сумасшедшие деньги», имеющей также подзаголовок «Психиатрические лечебницы России захлестывает волна коррупции»: «В понедельник вечером из спецпалаты психоневродиспансера поселка Богданово Псковской области, где содержатся обвиняемые в серьезных преступлениях, прикрываясь заложником, убежали шесть пациентов. В прошлую среду аналогичный случай произошел в Челябинске. Россияне вдруг осознали: дурдом – не зона отчуждения. В одной Москве эти заведения хоть однажды посещали 3,5 млн. человек.

«Мы выставили посты единой дислокации, – рассказал «Новым Известиям» начальник уголовного розыска Псковского РОВД Анатолий Павлов, – подключили ППС, ГИБДД, городские органы внутренних дел. Наши ребята приблизительно набросали схему движения беглецов».

В три часа ночи, когда милиционеры, дежуря на мосту Александра Невского, шутили про тех, кто с мечом к нам придет и от меча и погибнет, в поле их зрения показалась ватага разодетых парней. Тут их и задержали. «Днем всех шестерых доставили назад в больницу, – доложил нам г-н Павлов. – Невменяемых, на наш взгляд, среди сбежавших двое, остальные «косят» под психов. Знаете, если человек не умеет писать, его уже считают дурачком... О каком наказании для виновников ЧП вы говорите? По нашим законам не наказывается побег из больницы, там упомянут лишь побег из-под стражи и тюрьмы».

Инцидент исчерпан. Эту фразу, как мы выяснили у начальника пресс-службы Псковского УВД Ирины Тимофеевой, врачи повторяют раз в полгода – с такой периодичностью отсюда сбегают опасные пациенты....

При словах «психиатрическая больница» возникают какие угодно ассоциации, только не криминал, не деньги, не попрание прав человека. Для нас психушки – зазеркалье, антимир. За лечение в них не платят, наоборот, зачастую помещают туда принудительно. Меж тем «желтые дома» лишь внешне огорожены высокими заборами. На самом деле они являются важным социально-психологическим фактором нашей общей жизни.

«НИ» два года назад рассказывали о судьбе Елены Гершаник. Родной брат за взятки упрятал ее в психушку, подал иск о признании недееспособной, присвоил и продал квартиру, доставшуюся Лене в наследство от отца.

Когда Лена в очередной раз была выписана из дурдома, брат фиктивно выдал ее замуж: мол, умрет жених, и тебе достанется квартира. Молодожен протянул после свадьбы недолго. Лена благодаря стараниям брата стала наследницей жилья... и его же трудами вновь попала в больницу.

Усилиями правозащитников судебные решения были аннулированы, Лена вышла на свободу. Но теперь уже по-настоящему больным человеком. Сыграло свою роль близкое знакомство с печально известным галоперидолом (этот сильнодействующий препарат применялся при «лечении» в 70-х годах многих диссидентов). Сергей Запускалов, психиатр с более чем двадцатилетним стажем, утверждает: любой врач, зная о побочных действиях психотропных препаратов, которые в той или иной степени проявляются в 100% случаев, будет оберегать своих близких от стационарного лечения. «За считанные дни при помощи психотропных веществ из здорового человека можно сделать полного инвалида».

Но одно дело твои близкие – и совсем другое «клиенты», за которых прилично заплачено...

Казалось бы, мы свыклись с мыслью о том, что медицина в России платная. Ищем тому оправдание в зарплатах и условиях работы врачей и «младшего медперсонала». Но в отношении психушек приходится говорить о самой настоящей коррупции.

Вот, что называется, навскидку, несколько цифр. Разовый свободный выход за пределы территории – 150 рублей, неограниченный свободный выход на две недели – 3000 рублей, право пользоваться в интернате мобильником или ноутбуком – 1500 рублей.

В «желтых домах» субъект коррупции не только деньги – дармовой труд пациентов также вовлечен в незаконный оборот. Мыть полы в палатах пациенты принуждаются под угрозой уколов нейролептиков. Законное право пациента позвонить домой дают лишь тем, кто моет полы в коридорах и подсобных помещениях. Зарплату за мытье полов медперсонал исправно получает. Другой вопрос – что мизерную.

Обратная сторона коррупции в «желтых домах»: зачастую преступнику, проходящему экспертизу, светит приличный срок, и, если комплексов по поводу статуса «психа в законе» он не испытывает, легко получает спасительную справку. А в «желтом доме» крутой постоялец не бедствует.

Во время всего срока госпитализации стодолларовые купюры постоянно перекочевывают в карманы медперсонала среднего звена: за отдельную палату, за право ходить в домашнем, а не в больничной пижаме, за право иметь с собой игральные карты, за право курить в палате… Но главный пункт расходов – момент выписки! До 2 тыс. долларов обходится «клиенту» гарантия того, что его история болезни отправится в архив медстола больницы, а не будет, как положено, отправлена в психоневрологический диспансер для постановки на учет. Проще сразу откупиться, чем потом несколько лет покупать себе право на вождение автомобиля и ношение оружия.

Криминальный авторитет Сакура (Эдуард Эскузян) занимался в 1990-х в Адлере торговлей живым товаром. Доверчивые женщины массами переправлялись им на «престижную работу в Европу», пополняя на деле публичные дома. Когда в 1999 г. дело близилось к аресту Сакуры, он стал стучаться во все двери психиатрических учреждений Краснодарского края. Там ему посоветовали ехать в Москву, где взятки берут охотнее. Так и оказалось: через два месяца он вернулся в Сочи со справкой о полной невменяемости. И вернулся к своему любимому бизнесу.

Судьба иного рода, но тоже весьма характерная. 33-летний москвич Андрей Ц. в декабре 2003 г., поссорившись со своей девушкой, вышел из ее дома возле станции метро «Тимирязевская» в расстроенных чувствах. Со зла пнул подвернувшийся ему облепленный снегом столб. От неслабого удара плохо закрепленная стойка ворот упала и поцарапала припаркованную рядом иномарку. Суд, может, и ограничился бы административным штрафом, но на беду Андрей в свое время откосил от армии через психиатрию. В результате незадачливого любовника решили отправить на принудительное лечение в специализированную психотюрьму в село Добрыниха на юге Подмосковья. Пока дожидался в обычной горпсихбольнице вынесения приговора, местный завотделения предложил ему за две недели собрать 1000 долл., и тогда он оставил бы Андрея легально отбывать срок у себя под крылышком. Друзьям в оговоренный срок удалось наскрести только полсуммы – и Андрей отправился «топтать психзону»...

Справедливости ради скажем: обитатели «желтых домов» давно стали бы для россиян психическим Чернобылем, если бы не честные, самоотверженные врачи, исполняющие свой долг вопреки существующей системе.

Андрей Л., работающий в одной из столичных больниц, говорит с горечью: «Главная проблема, вторая после нехватки лекарств, – то, что начальство нас загружает писаниной. Все новые и новые формы отчетности, абсурдной и никому в действительности не нужной. Частые беседы с пациентами – ключ к лечению, а на них остается все меньше времени. В результате мы вынуждены выписывать не до конца пролеченных людей…»

Значительной части пациентов нужен не психиатр, а психокорректор – их просто-напросто «достала» жизнь с нарастающим потоком стрессов. А должностей таких в штате большинства больниц нет – есть лишь в элитных. Опять все упирается в деньги: редкие психиатры выступают в этой ипостаси, не получая прибавки к зарплате.

В общем, с какой стороны к «желтому дому» ни подходи – видишь одно: срочно требуется разработка и принятие федерального закона «О нормах и правилах отношений и поведения врачей, медперсонала и пациентов в психиатрических стационарах». Существующего закона «О психиатрической помощи» недостаточно! По-прежнему все, творящееся в стенах «желтого дома», определяется крайне субъективным мнением психиатров: можно ли пациенту пить чай и кофе, разрешено ли пользоваться бритвой (для мужчин), какой длины носить юбку (для женщин), слушать плеер или нет. «Наши психиатрические лечебницы хуже, чем тюрьма, – говорит консультант Гражданской комиссии по правам человека Любовь Белокобыльская. – Из тюрьмы можно выйти по истечении срока наказания, из психушки выхода практически нет – или, как любят шутить сами психиатры, только один выход, на кладбище. Диагноз становится несмываемым клеймом на всю жизнь. А заключения психиатров обжалованию не подлежат. Здесь врач – бог, царь и герой. Как скажет, так и будет. Без его разрешения не только на улицу, в туалет не сходишь...».

Действующий закон «О психиатрической помощи» был принят в 1992 г. не без давления Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА). Российской психиатрии было поставлено ВПА несколько условий, а именно: публично признать имевшие место в СССР злоупотребления психиатрией в политических целях, реабилитировать пострадавших от этого, принять закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании, не чинить препятствий процедурам инспекционной деятельности ВПА, обновить руководство официальной психиатрии. Недобровольная госпитализация предусмотрена по закону лишь в исключительных случаях, когда больной представляет угрозу для себя или окружающих.

Разумеется, столь громоздкая процедура не могла понравиться психиатрам. В прошлом году на рассмотрение Госдумы был внесен проект поправок к закону, разработанный в институте им. Сербского, где в свое время был изобретен термин «вялотекущая шизофрения», позволявший признавать больными лиц без видимых признаков болезни, что широко использовалось в СССР в политических целях. Поправками предусматривались принудительное задержание пациента в больнице решением врача без санкции суда в течение 10 дней, насильственное лечение людей, «не способных понимать смысл происходящего, но не являющихся недееспособными», что позволяет считать таковым кого угодно. Правозащитники и пострадавшие от принудительного лечения выставили пикеты, забили тревогу в СМИ. В последний момент рассмотрение поправок было отменено. «В Думу давно не поступал закон, который нарушал бы столько статей Конституции», – заявили тогда представители Гражданской комиссии по правам человека. Группа адвокатов, специализирующихся по делам, связанным с психиатрией, разработала альтернативные поправки, пока не принятые к рассмотрению.

Но факт, при всем уважении к медикам, остается фактом. В отсутствие новой законодательной базы ситуация на 100% такова: психиатры – феодалы, «психи» – вассалы. А вассалы, по определению, сами скатываются к системе феодализма, что в российских условиях обозначает «дедовщину», пусть и в облегченной форме…».

Авторами статьи являются АНАСТАСИЯ АНДРЕЕВА, МИХАИЛ ПОЗДНЯЕВ и ЮЛИЙ СТОЦКИЙ. К статье также прилагается высказывание начальника отдела психоневрологической помощи Министерства социального развития и здравоохранения РФ Александра КАРПОВА:

«Глупо отрицать, что в наших лечебных заведениях происходят случаи, по сравнению с которыми меркнут гоголевские «Записки сумасшедшего». Но психиатрия – скол всего общества, и скрытые в гуще общества болячки в «желтых домах» прорываются, подобно гнойникам. Если говорить о побегах – они совершаются часто, но преимущественно не из-за конфликтов с медперсоналом, а либо когда пациент не считает себя больным, либо если он принудительно помещен в клинику вследствие совершения преступления (принудительная, насильственная изоляция таких людей законом у нас пока не запрещена) и желает вернуться к своему криминальному прошлому. В прессе был поднят шум из-за случаев сексуальных домогательств, но у нас эта тема просто тонет в болоте других проблем. Если говорить о злоупотреблениях наших медиков, на первое место я бы поставил вымогательство денег с больных, а на второе – равнодушное отношение к пациентам. Мы постоянно усиливаем контроль, есть в УК статьи, предусматривающие ответственность за недобросовестное исполнение медиками своих обязанностей. Наше законодательство, кстати признанное мировым сообществом, безусловно, нуждается в совершенствовании, но одними законами не обойтись. Основная проблема – не дефицит лекарств, не условия жизни психически больных и работы врачей. Проблема в, скажем так, не всегда честном, добросовестном отношении к делу, которому служишь. Нам предстоит воспитать таких педагогов, которые потом воспитают учеников, осознающих уникальность профессии врача-психиатра: прикосновение к самым больным и потаенным точкам личности человека. Сами понимаете, что это дело не одного месяца или года. И усилиями одного министерства его не поднять».

Один из интернет-сайтов, не скрывающий своих антипатий к психиатрии, публикующий большинство материалов со ссылкой на интернет-ресурс «Лента РУ» приводит ряд весьма показательных историй, во многом перекликающихся с тем, о чём было сказано только что. Приведём здесь некоторые из этих историй:

«История №1.

Серая многоэтажка, Северное Бутово. В типовой двухкомнатной квартире, пропахшей рыбным супом, живет бывший слесарь-котельщик местной ТЭЦ Михаил Колесов. Щуплый, с детским лицом, 60-летний Михаил одет в тренировочные брюки и штопаную водолазку; обстановка в его квартире аскетичная: ни телевизора, ни компьютера, из мебели — простой кухонный гарнитур, три кровати, стол, шкаф. Обои в коридоре выцвели, по коридору ходит безымянная черно-белая кошка.

Когда-то в этой же квартире жили его жена Надежда и дочери Аня и Маша. Свою прошлую жизнь Колесов вспоминает со смешанными чувствами: «Жена была слишком заумная, работала в бюро патентной литературы, меня ни во что не ставила, возвышалась надо мной, хотя при знакомстве первом совсем не высокомерная была».

Проблемы с их общими дочерьми, Аней и Машей, начались после школы: «Дочери кое-как учились, кое-как окончили ПТУ. Потом устроились на работу: Аня садовником в теплице на ВДНХ, Маша поваром в кафе, — вспоминает Колесов. — Как-то Маша отошла, извините меня, по нужде, а ей говорят: "А что ж ты посуду не помыла, нам надо было стаканчики вымыть". Раз, и уволили. Потом и Аня с работы ушла, не понравилось ей. Стали они дома без всякого дела жить, нахлебницами. Службу вообще не искали, только музыку целыми днями слушали да с мальчиками гуляли. Жена моя решила, что надо им устроить пенсию по инвалидности».

На учет в психоневрологический диспансер девочек поставили достаточно легко и даже выписали препараты — какие именно, Колесов не знает. Присвоили вторую (рабочую) группу инвалидности, пенсию положили стандартную — шесть тысяч рублей в месяц. По описанию Колесова, семья жила более-менее нормально, вот только Надежда, знавшая несколько иностранных языков, жалела, что не нашлось для нее лучшего мужа, чем миловидный слесарь-котельщик. А Михаил сильно выпивал и несколько раз вшивал под кожу «торпеду».

В последний раз он ушел в запой в 2008 году, когда его жена умерла от рака поджелудочной железы, и пил два месяца подряд — говорит, поминал. Потом «жестко завязал», и вот по какой причине: после смерти Надежды, тайком от Колесова, Аню и Машу устроила в интернат его старшая сестра, Ирина. Пришла домой, когда брата не было, взяла из шкафа документы племянниц, небольшое количество носильных вещей, и на маршрутке отвезла девушек в интернат №5, что в поселке Филимонки. Колесов пришел в ярость. Даже бросил пить, чтобы доказать всем, что может самостоятельно воспитывать своих дочерей.

Сестра Колесова Ирина живет в Северном Бутово, ее квартира расположена рядом с квартирой брата, она заходит к нему несколько раз на дню. Дородная, в халате с цветочным орнаментом, Ирина говорит на повышенных тонах: «Девки у него грязные ходили, голодные, обляпанные, в цыпках до локтей. Жрать им нечего было, ко мне за едой бегали. Кто ими заниматься должен был? Я? Почему это? И что с того, что я их родственница? Хотите, сами себе их берите, а у меня своих забот полно. В интернате их и поят, и кормят!» «*****, да я бухать сто лет назад бросил, я их сам воспитывать хочу, а тебе моя жилплощадь нужна, ты и меня выселить рада!» — возражает Михаил. В ответ Ирина кричит: «Ты че, ты че, ты в своем уме-то?! Как только девки сюда вернутся, я их обратно в интернат сдам!»

В единственном шкафу Колесова стоят фотографии дочерей, сделанные пять лет назад, незадолго до отправки в интернат: у 25-летней Ани длинные темные волосы и тонкие черты лица, 23-летняя Маша — полная, с короткой стрижкой. В руках у Маши плюшевый медведь. «Теперь смотрите, какие они сейчас», — Ирина тычет мне в лицо мобильный телефон. На экране — две женщины, лет 50 с виду. Беззубые, острижены неровно, с проплешинами. На обеих жуткие ситцевые халаты.

«Что же они такие… Как в концлагере», — не выдерживаю я. «Это не концлагерь, это интернат. Им там очень хорошо», — чеканит Ирина.

Источник: http://lenta.ru/articles/2013/10/29/psycho/

История №2.

28-летний Дмитрий Кувшинов никогда в жизни не видел своих родителей и даже не знает, как их зовут. С виду он производит впечатление обычного молодого человека, каких сотни в метро и на улицах. Он помнит себя с пяти лет — в этом возрасте он находился в коррекционном детском доме №7, рядом с метро «Новые Черемушки». Видимо, уже тогда у него была «инвалидность по умственному заболеванию», вот только по какому именно, Дима не знает и никто ему не говорил.

О том периоде он рассказывает связно и слегка старомодно: «Из детства мне запомнилось многое: и плохое, и хорошее. Вот вздумаешь побаловаться, так тебя нянечки отругают очень здорово: и скакалками побьют со всей силы, и голышом на крапиву кладут. Топили несколько раз: помню, мне лет девять, так они вот что удумали — набрали полную ванную холодной воды до верха. Руки, естественно, заломали, ноги держали, и — головой вниз, таким макаром наказывали. А если до ванны лень тащить, санитарки наливали большой керамический таз, туда хлорку сыпали, и опять же — головой до дна. Сами сидят, чай пьют».

Когда Кувшинову исполнилось 17 лет, из детского дома его перевели в ПНИ в Филимонках: Дима живет в комнате с двумя соседями, у них есть один телевизор и шкаф, а в тазу на полу — улитки и черепаха. Правда, Диме приходится убирать весь этаж, но это ерунда. Главное, радуется Дима, в последние два года жить стало попроще: «Аминазин людям реже дают, а от него ведь целые сутки спать хочется, так и не заметишь, как жизнь прошла. И галоперидол теперь не всем колют, а только некоторым, но их так скрючивает, что смотреть больно». Еще радостно, что охрана бить перестала, а то один раз такое было: Дима без спросу с девушкой за воротами встретился, так его охранники избили и закрыли на несколько дней в комнате социальной адаптации, где голые стены, мебели вообще никакой нет, только пара стеллажей, на которых нужно спать. Потом его долго шатало.

О том, что Кувшинову как выпускнику детдома по достижении 18 лет положена отдельная квартира, он узнал лишь через десять лет — жилье он не получил, и получит ли когда-нибудь — неизвестно. «Наверное, государству удобно было меня сплавить, а квартиру мою перепродать», — размышляет Кувшинов (за последний год российское государство предоставило выпускникам коррекционных детских домов всего 24 квартиры).

Жить в интернате Дима категорически не хочет: «На воле и в интернате — это две большие разницы. На свободе ты живешь вольно, ты кому-то себя посвящаешь. А в интернате все под присмотром. Зачем там жить?» Год назад администрация ПНИ разрешила Диме подрабатывать грузчиком в гостинице «Турист», но после работы он обязан возвращаться в интернат. Его место жительства — там.

История №3.

С Таней Багдасарян мы встречаемся в библиотеке для слабовидящих неподалеку от метро «Проспект Мира». 36-летняя Таня, дипломированный тифлопедагог, сидит за столом и читает «Алису в стране чудес» на английском «брайле».

У Багдасарян тот тип внешности, который принято называть уютным: круглое лицо, очки с сильными диоптриями, волосы собраны в «корзинку». Рядом с креслом — костыли.

Когда-то она училась в обычной школе, где ей очень нравилось, вот только учителя сердились, что она их с первого раза не понимает. Учительница велела Таниной бабушке идти с внучкой в поликлинику: Тане поставили диагноз «органические поражения центральной нервной системы», и девочку повезли в коррекционную школу, на пятидневку. Ей казалось, что там будет весело, много детей и игрушек, а летом — разные игры. И детей действительно было очень много, вот только никто с ними особенно не играл. Я спрашиваю Таню, обижал ли ее кто-нибудь, в ответ она молчит.

Позже Багдасарян перевели в психоневрологический интернат: она говорит, что хотела бы жить отдельно, но собственности у нее нет — квартиру, в которой Таня прописана, недавно приватизировала ее мама. «Я маму спрашивала, как же так, почему я собственницей не стала, — рассказывает Таня. — Мама мне ответила: "Ничего страшного"».

Сейчас Багдасарян живет в столичном ПНИ №25 (правда, иногда остается у мамы), где отделения всегда закрыты на ключ, в комнатах — по четыре человека, палаты — как в больнице. «Хорошо бы у нас была своя комната и мы бы сами покупали себе мебель, — жалуется Таня. — А то у нас только кровати, тумбочка, маленький шкаф — все это на четверых».

Багдасарян показывает мне фотографии своих соседок. Наташа Шмаева, ей 70 лет, она плохо слышит и мало что видит; в ПНИ ее перевели из дома для слепоглухих в Сергиевом Посаде. Катя Клименко, ей 19, она прекрасно соображает, но никто в детском доме не научил ее читать и писать. Маша — ей было 20 лет, недавно она «умерла от тоски», поскольку ей было запрещено выходить в город.

Сама Багдасарян дистанционно окончила Московскую открытую социальную академию по специальности «коррекционный педагог», активно пользуется интернетом и постоянно смотрит сайты западных социальных учреждений. «Вот в Европе и США совсем другие дома. Там один человек живет в комнате, где так красиво все расставлено, — мечтает Багдасарян. — А у нас все перемешаны: тяжелые больные в одной комнате с молодежью, никакой самостоятельности нет, даже чай сделать нельзя, потому что чайники — под запретом».

История №4.

«Наша система как будто говорит: поедешь в интернат и оттуда не вырвешься», — разъясняет Андрей Горшков, основатель сайта tvoritdobro.ru (занимается поиском и систематизацией информации для людей с ограниченными возможностями).

Горшкову 36 лет, при рождении у него диагностировали детский церебральный паралич. Мама по совету врачей от Андрея отказалась, и его поместили в детский дом. Про тот период своей жизни Горшков помнит одно: «В одной палате 20 человек, условия тюремные. К нормальной жизни тебя никто не подготавливает. Хочешь читать и писать — учись сам. Мне, допустим, повезло, я много времени провел в городских больницах, там лежали дети "с воли", из обычных семей, они мне здорово помогли. И все равно до 21 года меня держали в детском интернате, потом перевели во взрослый».

Когда Андрей попал в московский ПНИ №30, то сразу сказал: «Я у вас ненадолго задержусь». В итоге он провел в интернате больше года и чудом добился перевода в пансионат ветеранов войны и труда. Таких пансионатов, объясняет мне Горшков, на всю Россию — всего 12, в них люди живут в больших комнатах по двое и на прогулку выходят, когда захочется. Но никто в детском доме не рассказывает воспитанникам о том, что они могут там жить.

Я спрашиваю, каким образом ему удалось перевестись в пансионат, и Горшков отвечает предельно скупо: «Помог один знакомый». Много позже Андрею даже удалось получить квартиру.

Он пытался самому себе доказать, что можно найти выход из интернатской системы: «Ты все время боишься, что с тобой завтра могут что-то страшное сделать. Ударят, на уколы посадят, превратят в овоща, направят за любое нарушение режима в психушку».

Когда я спрашиваю его про самый страшный случай, который случился с ним в интернате, Горшков долго смотрит на меня широко расставленными темными глазами: «Вы знаете, я такое видел... Я не буду про это говорить… Но мои знакомые в одном из интернатов спрыгнули из окошка, насмерть. Вам это странным кажется, да? А я вам скажу: такое вполне может быть, если тебе говорят: "Ты никогда не получишь квартиру, ты вообще никому не нужен, ты всегда будешь жить здесь". Вы не понимаете, вы ведь не живете там, и не жили, и жить не будете никогда». Теперь он пытается мне объяснить все так, чтобы я поняла: «Они многим сломали судьбу, и мне — тоже».

История № 5.

В 2005 году они работали вместе в детском реабилитационном центре «Наш солнечный мир» (в то время он находился в московском районе Текстильщики): Пелепец — волонтером-психологом, Дружинин — коневодом на иппотерапии. «Мы два года общались с Андреем на уровне "привет-пока", я знала, что есть такой чувак, сохранный аутист, пришел из института коррекционной педагогики, — вспоминает начало их романа Надежда. — Я знала его в лицо, знала, как его зовут, и все. Было видно, что он стеснителен, что ему трудно разговаривать, но не более того».

В 2007 году у Андрея случился нервный срыв, и он отпустил из конюшни всех лошадей. Лошадей поймали где-то рядом со станцией метро. Андрею, по словам Нади, до сих пор ужасно стыдно за то, что он сделал: «Я его потом спрашивала: "Ты ведь не думал, что лошади будут жить долго, счастливо и уйдут из Текстильщиков в пампасы?" А он мне: "Нет, конечно. Что ж я, дурак?" — "А зачем выпустил-то?" — "В знак протеста". Там такая была история: Андрей хотел пасти лошадей, другие не хотели, и он таким дурацким способом самовыразился».

После акта самовыражения двоюродная тетя Андрея (заместитель главного врача Московской областной психоневрологической больницы для детей с поражением ЦНС с нарушением психики) Надежда Черлина уговорила его «подлечиться стационарно» в психиатрической больнице №13 в Люблино.

Затем Андрей оказался в ПНИ №25. «У него был лишний вес от лекарств и короткая стрижка, — описывает Надежда внешность Андрея. — Когда я его увидела и спросила, как у него дела, он ответил, что невесело каждый день просыпаться и думать, что в этом месте проведешь остаток жизни. В этот момент меня накрыло, я стала к нему ходить. Кроме тети, родных у Андрея не было: мама умерла в 2004 году, бабушка, с которой он вместе жил, годом позже. И вот, представляете себе, в какой-то момент тетя попросила Андрея оформить на нее генеральную доверенность, тут же подала заявление о лишении его дееспособности, и в принадлежащую ему трехкомнатную квартиру на площади Ильича радостно вселился ее сын Антон Черлин».

Про историю с квартирой Надежда узнала в начале лета 2011 года — и сразу же начала действовать: «Пошла, взяла выписку из ЕГРП (единый государственный реестр прав на недвижимое имущество и сделок с ними — прим. «Ленты.ру») и тут же выяснила, что собственником квартиры является Андрюхин двоюродный брат. Надежда Черлина квартиру путем купли-продажи отдала своему сыну, так что права проживания Андрюха лишился».

С подачи Нади сделка была оспорена в суде: Дружинин выиграл, но Черлина подала апелляцию. Надежда поняла, что «нужно из этой ситуации как-то выковыриваться и срочно выбираться из интерната».

Для того чтобы Андрея признали годным к самостоятельному проживанию, была назначена амбулаторная экспертиза в институте имени Сербского. Я видела запись интервью Дружинина сразу после того, как он попал в интернат: чуть полноватый спокойный брюнет со связной речью, доходчиво объясняющий, что в интернате свободы нет, а значит, нормальной жизни — тоже.

Я видела его лично после экспертизы в институте имени Сербского и пяти лет жизни в интернате. Теперь это грузный молодой человек с встревоженным выражением лица и с неаккуратной стрижкой; он не в состоянии дать ответ на любой, даже самый простой, вопрос. «Андрюху просто залечили, — злится Надежда. — Ему назначали азалептин, галоперидол, аминазин в неслабой дозировке. От этого он был на человека не похож». Надежда считает, что его как будто специально залечивали до такой степени, чтобы он больше никогда не пытался жить самостоятельно».

Кстати, все эти истории опубликованы в текущем 2013м году.

Закончить же этот материал хотелось бы текстом весьма лаконичной, но при этом достаточно содержательной статьи Сергея Запускалова«Душе отвёрткой не поможешь», другую работу которого «Что такое психиатрия» я уже неоднократно использовал в своих прежних статьях:

«Мои родители были врачами-психиатрами. И я 15 лет работал психиатром. Поэтому то, что происходит в психиатрии, я знаю очень хорошо.
Если бы такое происходило в любом другом месте, то считалось бы уголовным преступлением. Дело в том, что психиатрия в нашем обществе является совершенно особой областью. Ни один депутат Государственной думы не обладает такой непробиваемой неприкосновенностью, ни один судья такой полной абсолютной властью, как психиатр. И лишь потому, что психиатру дано право решать, в здравом человек рассудке или нет. Вы можете быть абсолютно уверены в чем-то, и тысячи других людей могут быть согласны с Вами. Но психиатр скажет, что ваши взгляды — психическая болезнь, и все вы — тысячи людей, уверенных в своей правоте, будете считаться невменяемыми. Вас можно будет поместить в психиатрическую больницу, и делать все, что придет в голову психиатру, как бы вы не протестовали. Нигде, ни в одной самой беспредельной тюрьме не существует такого наглого, беспардонного принуждения, как в психиатрической больнице. Нет, я не говорю, что в психиатрию идут работать одни негодяи. Часто в нее приходят хорошие, порядочные люди. Вопрос в том, почему они начинают совершать преступления.

Начиная с 19 века психиатры вели поиски материальных причин душевных болезней, но так и не нашли.

Их это не смутило. Они решили различать болезни по тому, как они чисто внешне себя проявляют. И по степени схожести они выделили 5 групп. Так, к концу 19 столетия было только пять психиатрических диагнозов. Сегодня их придумано около четырехсот, но больным от этого лучше не становится.

Как же лечить, если не знаешь причину расстройства? Если у вас сломался телевизор, а вы совершенно в этом не разбираетесь, что вы делаете? Похлопаете по нему, покрутите разные ручки. Возьмете отвертку и потыкаете наугад — авось поможет… Примерно так же происходит "лечение" в психиатрии. Естественно, это не помогает. Более того, психике человека и его здоровью наносится непоправимый вред. И сейчас, в начале третьего тысячелетия, последствия такого "лечения" гораздо более фатальны, чем сто лет назад. Потому что в 20 веке были изобретены такие изощренные методы как электросудорожная терапия, психохирургия, психофармакотерапия.

Каждый более или менее опытный психиатр, если дело касается близкого человека, сделает все для того, чтобы тот попал в психиатрическую больницу как можно позже с момента начала заболевания. А лучше, чтобы он туда совсем не попал. Психиатры знают: чем раньше человек попадает в психиатрическую больницу и чем раньше начинает принимать " лечение" — тем быстрее наступает его деградация.

Психиатрических лекарств становится все больше и больше. Многие из них уже привычны для людей, как аспирин, и продаются без рецепта. Их раздают в школах учителя и психологи, чтобы ученики стали более спокойными. Нас уверяют в том, что это совершенно безвредно. Но это не так. Не существует безвредных психиатрических средств, просто потому, что эти химические соединения, проникая в клетки мозга, приводят к необратимому нарушению химических процессов. Эти вещества, как бы они не назывались, дают только два эффекта. Одни вызывают жуткую подавленность, очень болезненный спазм мышц. Другие вещества улучшают настроение, вызывают расслабление мышц.

В том числе и мышц сердца, что иногда приводит к его остановке и смерти. К ним быстро привыкают, и после их отмены самочувствие ухудшается. Фактически, эти лекарства являются наркотиками, и человек, принимающий их, становится самым настоящим наркоманом. Я хочу, чтобы вы знали: все, что применяется психиатрами, так или иначе, наносит непоправимый вред человеку.

Когда в психиатрическую больницу приходит выпускник медицинского университета, он, очень часто испытывает искреннее сострадание к душевнобольным людям. Но когда начинает использовать то, что находится в его врачебном арсенале, то видит, что вредит своим пациентам. В растерянности он спешит за советом к более опытным психиатрам. Но встречает невероятный цинизм, полное равнодушие к здоровью пациентов, неприкрытую озабоченность только собственным благополучием и стремление как можно быстрее избавиться от него.
Я знаю ребят, которые именно по этой причине уходили с работы или спивались. Но многие плодотворно усваивают уроки своих наставников и в короткое время становятся такими же, полностью оправдывая свою преступность тем, что психические заболевания неизлечимы. Изо дня в день осуществляя лечение, которое по сути своей является преступлением, психиатры сами становятся все в большей и большей степени преступниками. И, к сожалению, это закономерность, не знающая исключений.

бывший врач-психиатр, кандидат медицинских наук, Сергей Запускалов».

15 ноября 2013го года.

Другие произведения автора:

Квазипатриотизм

Не все понимают

Маразм времени