Новые
Меню
Начало:
2
Наши с Марией бурные восторги и познание друг друга продолжились и в следующие дни.
В одну из наших восхитительных ночей Мария поведала мне о своей жизни, о холодности к ней покойного мужа и неспособности доставить ей то, что требуется каждой женщине – любовного удовлетворения.
– Он был слабоват на сие место, – проговорила она, обхватывая ладошкой прикорнувшего было моего дружка. От её ласки милёнок мой приподнялся и стал наливаться потребной силой. А Мария продолжала: – Он и женщиной меня не сумел сделать, пока я не взяла свечу и сама не проткнула себя ею. О, сколько раз она в ночные тоскливые часы служила мне потом и отрадой, и усладой вместо мужа…
Пока она с огорчением вспоминала прошлое, я лёг на неё и вновь погнал дружка галопом. Моя любезная подруга только блаженно постанывала и покрикивала:
– Ещё!.. Ещё!.. Тужур, ма шер!.. Шибче!.. Фраппе!.. Никта йе!.. Оля-ля-ля!..
После очередного возвращения из рая она игриво посмотрела на меня и спросила:
– А ты как сделался мужчиной? Какой бабе ты подарил свою невинность?
Я усмехнулся. Мне вспомнилась наша усадьба, дом с белыми колоннами у парадного подъезда, берёзовая роща, речка и кусты, за коими я прятался, подглядывая за купающимися деревенскими девками. Было мне тогда пятнадцать лет. Девки купались нагишом. Они хохотали и весело плескались у самого берега. Чтобы лучше рассмотреть их прелести, я прихватил с собой отцову подзорную трубу. Тут меня и застал мой дядька Николай.
Он неслышно подкрался к моему укрытию и, чтоб не спугнуть девок, укоризненно прошептал:
– Ай-яй-яй, барин, стыдно подсматривать за девками. Что скажет ваша маменька, узнав сие?
Я был готов провалиться от стыда. Дядьку, возившегося со мной с раннего моего детства, я любил.
– А и то правда, вы, барин, уже, значитца, повзрослели, коли стали интересоваться девками. Пора бы вам спознаться с ними. Вона их сколь в реке. Нравится какая из оных русалок?
Видя, что дядька не журит меня, я указал ему на белотелую с русой косой.
– Вон та, Дашка.
Дядька прищурился и ухмыльнулся:
– Губа не дура у тебя, барин. Красивая баба и к тому ж солдатка. Её можно.
– Вон ту, Маньку?
Дядька снова прищурился и уточнил:
– Коя Манька? Чернявенькая? Прохора хромого дочка?
– Ну, она.
– Дык её тожа можно. Ейного мужика барин отправил в солдаты за дерзость. Слыхал, и она охотно допускает до себя нашего брата. Обех будем брать, барин?
– Можно Матрёнку, что хромого Егорки дочка? – разохотился я.
Дядька покачал головой и ответил:
– Многовато зараз, барин. И с Матрёнкой вам по неопытности будет трудненько справиться. Нетронутая она ишшо.
– Хорошо, – не стал спорить я с ним. – Только когда и где?
– А, барин, сделаимся. Я с бабкой Романихой слажусь. У ей банька на задворках. Хучь и плохонька, да протопим, и в самый раз будет для сего дела. Ты будешь там, а я Дашку с Манькой подошлю. А ты их хучь пряниками опосля угости.
Через два дня дядька всё обустроил и после полудня сказал мне приходить в баньку бабки Романихи.
– А девок я к вам, барин, подошлю, не сумлевайся. Уж сговорено с ними. Они просили с вас ещё по полтинничку, но я сказал им, что слишком жирно будет. А прянички уж не забудьте прихватить с собою.
Я пришёл в назначенное время, разделся и сел на лавку в ожидании подружек.
Они вошли, подталкивая одна другую и похихикивая, и встали у двери. Обе голые, обе прикрывали свои срамные места ладошками. У обеих торчали и подрагивали соблазнительные перси.
Я впервые мог созерцать вблизи, на расстоянии двух аршин, обнажённые женские тела, мог, протянув руки, потрогать их. Но неведомая сила сковала мои члены.
Первыми освоились девки.
– Ну, что, барин, с коей из нас ты хошь начать? – спросила Манька меня, сидевшего истуканом и зажимающего меж ног взбудораженную плоть. Она оказалась смелее Дашки и меня.
– Покажьте, барин, то, чем хотите нас обихаживать, – продолжала Манька, растягивая губы в улыбке. – Можецца, у вас тама и нетути ничаво.
Она нахально протянула руку к тому, что я упорно удерживал промеж ног. Высвобожденный от узды мой дружок высочил, словно пружина, и вылупился горящей малиновым цветом головкой на Маньку.
– Ого! – вскрикнула та. – Такой из пи*ды в поддых упрётся, Дашка. Не мене.
Я смутился.
– Не журись, барин – усмехнулась Манька. – Для баб такой хер скусный. Нас, бабов, токмо таким и проймёшь.
Встав на колени, она обняла мой затвердевший и налитой силой ствол всей пятернёй, поднесла к губам, поцеловала, а затем неожиданно взяла его в рот и всосала в себя под самый корень. Я на секунду ошалел и, подумав, что она помышляет откусить кусок моей лакомой плоти, хотел было вырвать ствол из её рта, но приятность от сей ласки заставила меня образумиться.
Такого услаждения я до сего момента никогда не ведал. В полной неге я откинулся на спину, коя легла на что-то мягкое. Позднее я догадался, что возлёг я на живот и перси Даши, севшей позади меня.
Манька двигала ртом мерно то, заглатывая ствол, то вынимая до головки, облизывая её язычком…
Также неожиданно, как схватила губами моего дружка, она выпустила его изо рта и, развернув вдоль лавки, оседлала меня. Я узрел над собой её подрагивающие груди, а в причинном месте ощутил пальчики, кои, ухвативши дружка, запихнули в узкий, склизкий, жаркий канал. Разумеется, я смекнул, что сей канал именуется вагиной, сквозь кою из бабьей утробы вышел весь род человеческий и даже сам Спаситель.
Манька покачивалась на мне, будто всадник на коне, отчего мой дружок тёрся о стенки вагины и во что-то тыкался мордой, наполняясь блаженством. Манькина упругая, резвая попка ни на секунду не пресекала свой сладостный ритм... Я держал Маньку за бока, как в клещах, и млел от удовольствия. Манька же прерывисто и шумно дышала и повизгивала, потом забилась и протяжно застонала. А я ощутил вдруг горячий прилив, наполнивший всего меня с головы до ног блаженством. Затем что-то во мне взорвалось и ударило в Манькины недра. Манька задёргалась, издала звериный рык. Вскорости она приподнялась, выпуская из себя моего дружка, и спросила:
– Ну, барин, скусно было?
– Сладко, – признался я, с сожалением разглядывая моего опавшего любезного приятеля. Я жаждал немедленного продолжения.
Теперь Даша, осмелев, прикоснулась к дружку. Он откликнулся лишь вялым трепетом. Однако сия апатия его недолго длилась. Ласковые Дашины ручки разогнали его сонливость, и он снова воспрял, теперь уже нацелившись на её рыжеватую мохнатку.
Я уложил Дашу на лавку. Девка охотно развела колени. Я увидел приоткрытые створки раковины и розовые лепестки, меж коими торчал розовый же стручок.
– Сие есть похотник, от коего приключается наша бабья услада, – пояснила мне Манька, проведя пальчиком по стручку. – А сие есть дырочка, в кою должон вставляться ваш хер, барин. Давайте я вам поспособлю вогнать его туды.
Но мне прежде возжелалось припасть к раковинке, к лепесткам и к самому похотнику, от коих исходил сладостный дух. И я припал к ним.
Даша дёрнулась, а Манька хихикнула:
– Ну, вы, барин, и озорник.
Лишь насладившись запахом вагины и вкусом амброзии, источаемой из Дашиной утробы, я возлёг на податливое тело и с помощью Маньки вогнал дружка в нужное место…
Даша была сдержанней Маньки, не повизгивала, а лишь негромко постанывала от удовольствия. Тихие её стоны говорили больше, чем какие угодно страстные взвизгивания.
Я всё глубже и глубже погружался в море наслаждения. На меня накатывала одна волна восторга за другой. Я уносился в поднебесье. Дашино тело, вторя мне, содрогалось в судорогах…
Я изошёл в Дашу без остатка. Она вскричала, пригнулась ко мне, обхватила мою голову и приникла к губам.
После нескольких минут отдохновения Манька сказала:
– Барин, уже вечереет. Пора нам кончать.
Мы вышли в прохладные после бани сени и стали торопливо одеваться. Каждую из моих любезных подруг я наделил гривенником и печатным пряником.
На сем месте я закончил свой затянувшийся рассказ Марии и, оседлав её, поскакал в блаженные дали…
(продолжение следует)
