St.Каштан

Пытаясь перекричать стук топора, треск веток и шелест падающих деревьев, Славик проорал:
  – А-у-у! Мужчи-ина! Что вы делаете!? Вы же не в лесу!
  Но это не возымело никакого действия.
  В прежние времена, на этих склонах самозабвенно цвели яблони и груши, тогда как туманы плыли над рекой. Хрущи гудели над вишнями, а в кудрявой зелени утопали одноэтажные домики, так свойственные киевским "горкам". Во дворах дымили самовары, и усатые хозяева домиков пили ароматнейший липовый чай, с душистым гречишным мёдом.
  Потом война, форсирование Днепра, и освобождение Киева, перевели этот район, как и многие подобные ему, в разряд некогда существовавших. Сады заросли, а от домиков остались лишь редкие археологические находки. Со временем на этом месте разбили парк, с мемориальным комплексом, вечным огнём и обелиском, в честь "неизвестного солдата". По прихоти городской администрации деревья подрезали, так, чтобы со смотровой площадки от мемориала видны были заводские трубы и белёсые коробки левобережных районов – в моде были индустриальные мотивы. Но сколько парк не стриги, он всё равно на лес смотрит. И вот к середине девяностых парк, как и всё тогда, одичал, и превратился-таки в дремучий лес, сохранив, однако, потрескавшиеся асфальтированные дорожки и прочие культурные признаки, в число которых входила сурового вида детская площадка, сооружённая из неликвидных стройматериалов во время и под стать мемориалу, вся – металл и бетон. Бетонная горка, съезжать с которой можно было только ценой собственных штанов, венчалась вырезкой из магистральной трубы. На поверхности, по которой принято соскальзывать, был художественно изображён, не то олимпийский Мишка, не то Вини Пух, а может стилизованный Чебурашка или возмужавший Пятачок. Держался рисунок долго, потому что пористая поверхность, глубоко впитавшая краску, не располагала съезжать с горки даже самых наивных детей. По ней можно было только катиться, а это рисунку не вредило.
  На площадке была так же замысловатая качельная конструкция. Из середины, в четыре стороны расходились бетонные параболы, на которых висели, на арматурных прутьях сиденья. Качались они с заунывным, громким, но мелодичным скрипом. Замысел архитектора не нашёл отклика у потребителя и два сиденья из четырёх пришлось снять, так как они мешали остальным.
  Рядом находилась карусель, слегка покосившаяся, но всё, же действующая. Она тоже была самобытной, во многих отношениях. Работала она не на ручном приводе, как карусели на дворовых площадках, где пассажиры рассаживались по кругу лицом к центру, и напряжённо пыхтя, вертели неподвижный руль, от чего карусель и крутилась. На этой же карусели сиденья располагались спиной друг к другу, как в электричке, так, что часть катающихся, непременно ехала задом наперёд. Крутилась она либо при помощи родителей, либо собственными усилиями детей, причём, тех самых, которых угораздило сесть именно спиной к ходу, отталкивающихся от земли ногами. Детские ноги вытоптали кольцевую канаву, и теперь лужи под каруселью не было только в очень засушливый период или зимой, когда и сама карусель напрочь вмерзала в лёд. Апогеем архитектурной мысли было бетонное сооружение в виде двугорбой горки или деформированной радуги. Стояло оно посреди песочника, обнесённого бетонным же бордюром. На эту штуку можно было залезть, можно было сбежать с неё, можно было, пригнувшись пройти под ней, или удариться об неё головой. Но самое главное, то, что назначение её продолжало оставаться не разгаданным. Все аттракционы этой площадки были опасны для жизни и здоровья детей, а последний угрожал и их психике.
  Возможно, площадка была призвана воспитать мужественных защитников отечества. И хотя само Отечество незадолго до этого времени, развалилось, спрос на мужество не падал. Где-то громыхали бои и дымились руины. Благодатная же украинская земля, плавно обогнув острые углы, дрейфовала по реке времени, сохраняя зыбкое равновесие. В Киеве это было шершавое время холодной гражданской войны. Политическая перестройка закончилась криминальной перестрелкой, и ощетинившееся общество устало ждать переклички.
  Каждую весну киевские дома красили, разноцветными красками. Они стояли нарядные, как свадебные торты. Многочисленные деревья с побеленными стволами, сверкали снежной чистотой, выстроившись парадным воинством вдоль белых тротуарных бордюров, на улицах и в скверах. Клумбы расцветали неповторимыми орнаментами из цветов. Это был праздник, а не город. Но теперь… Уже несколько лет, дома стояли серые, унылые и облупленные, парки и скверы заросли, клумбы разорены, как и души горожан. В обветшавшем вдруг общественном транспорте не смолкала брань, а все житель стояли рядами стихийных рынков пытаясь продать друг другу личные вещи и предметы быта.
  Той зимой отопление не горячилось, и электричество отключалось, на несколько часов в сутки. В Славика квартире, температура не поднималась тогда выше отметки +5^оС, и всё семейство перебралось в комнату с величественной изразцовой печью, в ажурной короне. Топливо для неё собирали по окрестным дворам. Но судя по спросу на дрова, видимо топил печь не только Славик.
  Именно об этом и подумал наш герой, когда увидел мужчину, рубящего деревья в парке, на склоне, выше детской площадки.
  "Всем холодно – решил он – но дрова можно было бы найти и в другом месте. Может, это истерическая акция антиобщественного протеста, всем в пику. Но всему есть предел. Если каждый начнёт теперь вырубать деревья, что же будет?"
   Хотя люди обозлились, наэлектризовав атмосферу, и у этого человека, в руках, был топор, а Славик выгуливал тут своих малышей, он всё же не удержался и повторил замечание. 
  – Э-эй! Мужчина-а! Вы меня слышите!? Я вам говорю!
  Только теперь дровосек повернулся на звук. Он сделал рукой, сжимавшей топор неопределённый жест, смысл которого был не очевиден. То ли он означал "отстань", то ли "да, я слышу", а может и выражал угрозу. На лице была гримаса невнятного напряжения. Невзирая на окрики, мужчина продолжил своё занятие. Бегая вверх-вниз, он рубил молодые деревья и сосредоточено складывал их поперёк склона. А добровольный защитник природы тосковал, наблюдая за его работой. Так продолжалось ещё с полчаса. Когда подавляющее большинство молодняка было уничтожено, а на склоне выросло что-то вроде бобровой плотины, человек вытер рукавом лицо, деловито оглядел результат своего труда и покарабкался вверх. На плоской вершине он обернулся, снова окинул взором свой лесоповал, и пошёл к гранитной лестнице, ведущей вниз. Спустившись, мужчина проследовал по алее ведущей к детской площадке и устремился прямо к Славику. Сильно поношенная куртка, свитер и дохлая кроличья шапка, были усеяны щепками, летевшими от рубки леса. Борода была под стать шапке. От крупного носа, двумя веерами, расходились морщины и полосы грязи. Оскал желтых зубов и крылья ноздрей, могли бы напугать, если бы не сияющие счастливые глаза.
  – Этот каштан, – сходу заявил мужчина, указывая топором на могучее дерево, почти на вершине холма – святщенный!
  Мужчина говорил с кавказским акцентом, и Славик не сразу понял последнее слово. Он уставился на счастливого человека с топором, не зная, что сказать.
  – Этот каштан! – восторженно повторил мужчина, не нуждавшийся, вероятно в репликах собеседника – Святщенный! Он видишь, какой болшой. Сто лет здес растёт. А этот клёни, они быстро-быстро, семена бросают, и вырастают. Один-два год, вырастают и мешают каштану. Один-два год и снова надо чистить тут.
  – Ну, для этого специальная организация есть. – ответил Славик, начавший, наконец немного соображать.
  – Какоя организация!? – добродушно удивился кавказец – они не знают. Только знают, так немного, пилить, там ветки, то-сё. Этот каштан они не знают. А он святщенный. 
  Славик, мало знакомый с подобными вещами очутился в тупике. В Киеве каштаны составляют национальное большинство, если так можно выразиться по отношению к деревьям. Ну, уж если не большинство, то, как минимум заметную общину. Привезли их в начале девятнадцатого века, посадили на территории Печерской Лавры, а за тем они распространились по всему городу. От чего именно этот каштан, а не тысячи других был возведён этим человеком в "святщенные", понять было не возможно.
  – Я там внизу ходил, – продолжал тем временем мужчина – там фонтан есть, – он вопросительно посмотрел на Славика, вероятно ожидая выражения согласия, но Славик не понимал, о каком фонтане тот говорит, и это было заметно по его лицу – видел, там арабы мыли руки и ноги. Они мне говорили, что в фонтане вода святщенная. Видишь, они знают. – наставительно сказал кавказец, будто это обстоятельство подтверждало "святщенный" статус каштана.
  То, что, по мнению почитателя "святщенного" каштана, должно было полностью рассеять последние сомнения Славика, напротив их укрепило. Что арабы мусульмане, Славику было известно доподлинно. А какой мусульманин станет считать святой, воду в фонтане возле Печерской Лавры? Ещё и мыть ею ноги. К тому же, на каком языке они говорили с этим чудаком?
  Некоторое время странный человек ещё рассказывал не очень вразумительные истории, но Славик его не слушал. Деликатность не позволяла прекратить этот разговор, и он напряжённо искал удобного момента, чтобы позвать детей и уйти. Наконец кавказец сам распрощался, и покинул парк.
  Сколько лет прошло с тех пор. Сколько воды утекло. Славик, объездив мир, повидал и арабов христиан, и кавказцев мусульман, в далёких странах, встречал арабов прекрасно говорящих, по-русски, и даже по-украински. Каштанов и других деревьев священных и фонтанов повидал немало. Дети выросли и стали красивыми, стройными и высокими, как деревья. Город расцвёл, вырос и стал ещё краше. Снова по весне красивые дома, раскрашенные яркими красками, стоят как свадебные торты. Снова белеными стволами сверкают бесчисленные деревья, на киевских улицах, в скверах и парках. Клумбы пестрят удивительными узорами из цветов. А когда цветут каштаны, весь город окутан, бело-розовым, как зефир, туманом. Праздник, а не город!
  Красив и ухожен парк на днепровских склонах. Вместо сурово-патриотической площадки имени неизвестного солдата, сооружен замысловатый, разноцветный, китайский комплекс из витых пластиковых труб, с башенками, флюгерами, верёвочными лестницами, такой, впрочем, как теперь везде. На месте прежней площадки, раскинулись новые аллеи. Диковинные, декоративные деревья высажены по склонам. Клёны не мешают теперь могучему каштану, потому что нет больше здесь ни одного клёна… и великана, "святщенного" каштана тоже нет.
  Знаешь ли ты об этом, человек с топором?...
 

Другие произведения автора:

Вася

Непонятно

Пикник