Роман Ангелины.

 

                                                             Я поля влюбленным постелю,

                                                                Пусть поют во сне и наяву,

                                                                Я дышу и, значит, я люблю,

                                                                Я люблю и, значит, я живу.

                                                                                          В. Высоцкий.

Глава первая. БЕГСТВО.

 

Россия. Окрестности С. Петербурга. 2003г.

 

Тёмная пелерина неба незаметно, но настойчиво высветлялась и из чёрно-белой, вернее, чёрно-серой, превращалась в светло-серую, небрежно вымазанную небесным импрессионистом ало-малиновыми полосами. И эти полосы, едва заметно мерцая, придали небесной поверхности объём, высвечивая ярче и чётче те стороны облаков, что были обращены к солнцу, в то время как противоположные края облаков ещё не налились красками и их тёмно-серые кромки терялись на фоне неба. Стройные, но пышные ёлочки ухватили первые солнечные зайчики и повесили их на свои макушки, словно не июль только-только вступил в свои права, а рождественский декабрь заканчивал очередное турне по планете.

Тишина.

Покой.

Но это всего лишь вздох, вздох певца перед началом выступления. Сейчас он наберёт в грудь воздуху и начнёт!

И он начал! Но только в самое первое мгновение певец был один. Он не успел закончить даже первую ноту, как со всех сторон запело, засвистело, защёлкало, и от недавней, казавшейся такою прочной, тишины не осталось и воспоминанья. Где уж там какому-либо хору, пусть он даже будет трижды Пятницким, сравниться с хором этим! Этот хор перепоёт кого угодно и безо всяких спевок и репетиций! Какие коленца, какие рулады! Но вот хор умолкает на миг, и в тишине теперь чётко слышится хриплое карканье простуженной вороны. Она старается вовсю, ей её пение кажется самым лучшим, самым изящным (как нам, людям, близко это чувство!). Птичий хор, цепенея от такой наглости, рассыпается, и только из черёмуховых кустов доносятся стоны — это соловей, эталон и совершенство птичьего вокала, не может сдержать негодования. Но вот невидимый дирижёр взмахивает своею палочкой, и выступление хора продолжается!

А восток уже цветёт красно-золотым заревом. Вот-вот солнце выползет на бледно-сиреневое небо и полновластно там воцарится.

И, наконец, вот он, первый луч, яркий и резкий, как удар клинка в начале поединка!

 

Роман стоит у окна давно, всю короткую, незрелую, прозрачную ночь. Но для него нет ни времени, ни этой белой ночи. Не сразу он чувствует и уколы лучей-клинков, хотя они очень настырны и вышибают из глаз капельки слёз. Но, когда жжение в глазах становится невыносимым, а капельки превращаются в ручейки, Роман отворачивает лицо и смахивает влагу со щёк. Он подходит к зеркалу и долго вглядывается в него. Да, вряд ли ему нравится то, что он там видит: воспалённые глаза, трёхдневная щетина и полное отсутствие во взоре желания жить. И только муки, душевные муки так явственны и зримы на этом измождённом лице. Видать, здоров и массивен камень, что гнетёт душу. Такой бы взять, обрамить цветами и венками, и он так здорово подойдёт к могилке! И будут приходить зеваки, и любоваться им, и восхищаться его величиной, и умиляться красотой, и… снисходительно осуждать того, кто улёгся под ним до срока, но по своей глупости! А вы так разве не делаете? Не учите уму-разуму, стоя над цветущим холмиком, тех, кто жил не по вашим правилам, дышал не вашим воздухом, любил не вашею любовью?! Нет? Значит, вы просто молодцы, и памятник вам уже где-то высекают и переводят деньги за газ, чтобы вечный огонь возле него не угасал!..

 

Роман резко тряхнул головой, словно пытаясь прогнать отражение, но оно, криво ухмыльнувшись, засело в чреве зеркала намертво. Тогда он отвернулся, подошёл к столу, заваленному исписанными листками, и уселся прямо на него и на эти листки:

— Ну что, поэт, закис? Струсил? Душонка и внутренности трясутся, а во рту сохнет? Ты же всё решил, всё разложил по полочкам, все потаённые уголки осветил лампочкой логики!

Роман вытащил из лежавшей на столе пачки сигарету, сунул её в рот и, достав из кармана зажигалку, вновь заговорил сам с собой:

— Видишь, до чего ты дошёл, даже курить начал. А ведь лет пятнадцать игнорировал это дело! Погоди, ещё и запьёшь горькую, коли тут на денёк задержишься. А то и того проще — дурдом или кладбище!.. Смелее, раз всё решено! Смелее! Вспомни Пушкина, уж он-то не колебался, пошёл на Чёрную речку, хоть и чётко знал, чем всё кончится!

Роман чиркнул зажигалкой, прикурил сигарету и вновь подошёл к зеркалу. И его отражение не замедлило появиться:

— А как же она? Ведь она так прекрасна, так невинна! Ты не боишься, что она без тебя погибнет?! Она тебя так любит!

Роман глубоко вдохнул сигаретный дым раз, другой и энергично замотал головой, словно желал, чтобы она оторвалась от шеи и укатилась прочь:

— Нет-нет! Это ей только кажется, она слишком юна, она так неискушённа! Она ещё совсем ребёнок. В этом возрасте все влюбляются, а после всё проходит бесследно, как майские заморозки.

Отражение в зеркале скривилось, словно у него там, в зазеркалье, могли болеть зубы:

— Ты всё придумываешь, нет, ты всё врёшь! Придумывать — это твоё ремесло, но ты — врёшь! Врёшь себе, врёшь ей. А она просто тебя любит, любит и совсем не думает о разнице в летах! А ты думаешь! Нет, ты её не любишь!

— Я люблю её, это ты врёшь! Я и жив только ею! — Роман пытался вытянуть из сигареты дым, не замечая, что она совсем сгорела. — Я люблю её и поэтому… я должен уйти!

Он снова подошёл к столу и выудил из-под листков небольшой стеклянный пузырёк. Поднёс к глазам, встряхнул его, и в пузырьке что-то чуть слышно брякнуло. Роман открыл пробку и вытряхнул на ладонь содержимое склянки. Это были несколько белых горошин величиной с большую дробину. Потом он закатил все горошинки обратно в пузырёк, оставив на ладони одну, а склянку спрятал в карман куртки:

— Ну, вот и всё, пора. Пусть я решил неправильно, но я решил и назад шагнуть уже нельзя!

В это время до ушей Романа донёсся певучий скрип входной двери, и послышались чьи-то лёгкие шаги:

— Это она! Скорее!

Роман без раздумий бросил в рот горошинку, и она, попав на влажный язык, мгновенно растаяла. Тело сбросило вес. Потолок плавно поменялся местом с полом, окно раздалось вширь и стало больше стены. Свет перед глазами Романа сначала погас, но тут же появился, но теперь был он голубым, с сиреневым отливом. Звуки пропали, и тишина осязаемо ударила по барабанным перепонкам, отчего внутри сделалось муторно и тоскливо. Но очень скоро вернулось спокойствие и даже некоторое блаженство, и Роман понял, что его куда-то несёт невидимое течение. Свет и сознание стали меркнуть, и последнее, что смог увидеть он, были глаза его любимой, полные слёз и печали…

 

I

 

Роман в последний раз ударил по клавише пишущей машинки и откинулся на спинку стула. Старенький стул устало и привычно скрипнул, словно жалуясь на свои преклонные года и на своего хозяина, абсолютно не щадящего ни свою мебель, да и ни самого себя. Но Роман не слышал ничего. Ни этих жалостливых стонов колченогого приятеля, ни потрескивания деревянного дома, ёжащегося от февральского мороза.

Вот и закончено произведение, вот и поставлена последняя точка в романе. Но где же радость на лице творца? Где ликование? Или не получилось то, что было задумано? Сюжет ли порастерял кружевную изящность, рифмы ли вышли тусклы и банальны или финал — венец творенья — не разложил всё по своим полочкам? А может быть, просто усталость, обычная усталость всему виною? А как вы думали, только размахивание кувалдой утомляет до отрубания? Или рыхление грядок и перетаскивание с родных предприятий в милые дома излишков сырья и товаров? Конечно же, и перемывание косточек ближних, и выявление неправедного образа жизни дальних тоже работка ещё та — трудоёмкая и утомительная! И всё же, смею вас уверить, что написать что-нибудь путное — это работка будь здоров! И силы она отнимает и физические, и душевные, выжимая из писателя больше, чем он в состоянии отдать. Нет-нет, никакого противоречия в этом не высвечивается, но если вы не верите, то попробуйте сами что-либо сочинить, и, будь то проза-жизнь или стихи-смерть, вы поймёте, вы почувствуете всей своей сущностью, что не такое уж это лёгкое занятие — сочинительство!

Но что-то мы отвлеклись от нашего героя. Итак, он закончил роман, но вместо радости и удовлетворённого изнеможения впал в хандру, затосковал. И нет больше, кажется, причин, объясняющих это. Точно нет? А вот и неправда. Есть! Есть, и это не просто одна из причин, это — главнейшая причина. Это — смысл жизни! Это — ЛЮБОВЬ!

Всё? Отсмеялись? Отдышались? Да-да, я явственно слышу все эпитеты, которые вы щедро отпускаете в мой адрес. Но неужели же вы думаете, что я вам всё не объясню?! Все вы, конечно, испытали любовь, ну, или хотя бы о ней слышали, что есть, мол, такая штука, от которой люди умирают и воскресают, взлетают в небеса или обрушиваются в геенну огненную. И, любит ли мужчина женщину или женщина мужчину, либо, как это стало модно ныне, любовь голубеет и розовеет, но объект любви — человек живой, из плоти и крови (есть, правда, некие некрофилы, но они слишком смердят, чтобы о них стоило говорить). А вот ведь бывает любовь и иная. И в этом случае объекты любви не живые люди (но и не мёртвые, слава богу!), они — придуманные! Да что я вам открываю тайны, вы же прекрасно всё знаете и помните и Пигмалиона, и Галатею. Вот так и Роман, подобно древнему ваятелю, влюбился в свой персонаж. Он её, придуманную самим собой, знал и представлял до мельчайших деталей, до завитка русых волос, до искорки лукавства в голубых глазах. Он ясно видел, как она хмурится или улыбается, как прикусывает губку, о чём-то задумываясь. Он чётко слышал её голос, звонкий, чистый и немного низкий. Он знал все её жесты, походку, привычки, он не просто всё это знал, он всё это лицезрел воочию. Он был уверен, что хоть это он её и придумал, но она есть, она реально существует! Единственное, чего не знал Роман — где она? И ещё он, цепенея от ужаса, понимал, что никогда и нигде её не встретит!

 

— Вот и всё, роман закончен, а с ним закончена и жизнь! — Роман поднялся со скрипучего стула, походил минуту по комнате и упал на диван. — Как я ни оттягивал этот момент, как ни пытался обмануть сам себя, уповая на ненормальность психики, всё тщетно. Видно, дьявол подсказал мне этот сюжет. — Он уткнулся лицом в подушку, глуша стон, готовый вырваться из истерзанной души, и захрипел, словно пришло его последнее, смертное мгновение.

Нет, не сразу, далеко не сразу вошла в Романа эта странная любовь. Да и не может писатель или поэт не влюбляться в свои персонажи, будь они самые мрачные и несимпатичные. Поначалу он только любовался своею героиней, восхищался её мыслями и поступками, следил с волнением за её жизнью.

Тут нужно сделать маленькое пояснение, а то, я вижу, вы и на меня-то смотрите, как на человека со слегка сдвинутой «крышей». Я вас уверяю, что это только так кажется, что писатель сам, волею своей фантазии ведёт героев по лабиринту сюжета и определяет все их действия. Отнюдь нет. Придумав основную линию сюжета и главных героев, писателю остаётся только наблюдать за ними и всё записывать. Я ничуть не придумываю, это чистая правда, а если какой-то литератор станет вас уверять, что это он и только он хозяин своего произведения и своих героев, то… не читайте его «творения» и не вникайте в его слова, этот человек просто зарабатывает писаниной!

Одним словом, любование и восхищение Романом героиней своею легко и незримо переросло в самую настоящую любовь! Я и сам почти не верю, что так может случиться, но ведь… случилось же!..

 

Час ли пролежал в полубредовом оцепенении на диванчике Роман или день, или прошло четверть вечности, а, быть может, промелькнуло лишь мгновение, неведомо, но внезапно всё изменилось. Роман резко поднялся с ложа, потянулся до хруста в суставах и потёр кулаками глаза.

— Как странно, — пробормотал он, — кажется, я не спал, но мне снился сон. Но я ничего, абсолютно ничего не помню, ни единой детали! Но то, что это было прекрасно — несомненно!

Он присел к столу, взял в руки последний исписанный листок своего романа и улыбнулся. Да, чёрт возьми, он улыбнулся! Впервые за последние дни или даже недели! Что же произошло? Не лишился ли, боже мой, бедный Роман последних крупиц разума под действием этой странной любви?!

Нет-нет, не бойтесь, рассудок его не помутился, по крайней мере, больше, чем у кого-либо из нас. Всё происходит именно так, как и должно происходить, по всем правилам сочинительства. Необходимо максимально нагнести обстановку перед основными событиями. А поскольку вот-вот должно произойти явление героини (моей самой любимой героини!), то мне и приходится, волей-неволей, подчиняться этим правилам. И опять я слышу упрёки, что, дескать, не велик тот писатель, кто действует в угоду каких-то правил, пусть и общепринятых. Нужно экспериментировать и наплевать на все каноны, только тогда можно создать что-то действительно грандиозное! Тысячу раз, миллион раз согласен с вами! И всё же мне есть оправдания. Во-первых, если у вас хватит терпения дочитать этот роман до конца (или, хотя бы, до половины), то вы сможете заметить и, надеюсь, оценить, что меньше всего я стараюсь соблюдать какие бы то ни было правила. А во-вторых, кто вам сказал, что мне очень хочется прослыть великим? Хотя, конечно, это было бы не самым плохим, что случается в жизни художника, но тщеславие — хвала Господу Богу! — не моя стезя.

А Роман, пробежав глазами последние строки своего творения, вновь улыбнулся:

— Что со мною происходит? Почему мне так хорошо, почему я абсолютно спокоен? Может быть, Бог смилостивился и забрал обратно то, чем он меня так щедро, но по ошибке одарил?

Конечно же, никто не шепнул на ушко ответы на эти глобальные вопросы, да Роман и не ждал этого, он был человеком, который сам задаёт вопросы, и сам же на них отвечает. Да будь иначе, не фиг было бы ему и браться за перо!

Печка ли слишком добросовестно начала отдавать тепло прогоревших берёзовых дров или кровь побежала по телу быстрее, но Роману стало нестерпимо жарко. Он расстегнул ворот джемпера, а потом решил и вовсе его снять, но передумал. Он сделал по-другому: вышел сначала на верандочку, а потом и на крыльцо.

А природа явно готовила сюрпризик. Ещё недавно, яркое до рези в глазах, звёздное небо помутнело, словно его задёрнули куском старого, измочаленного штормами паруса, а прозрачный, как ключевая вода, воздух стал видим и осязаем. Проснулся ветер и негромко принялся что-то напевать. Вначале его пение походило на колыбельную и было приятно и мелодично. Сухая позёмка зашевелилась и начала искусно заплетать снежные косички, перевивая их в красивейшие узоры. Но вот ветру наскучило колыбельное однообразие, он на мгновение совсем утих, но тут же дунул мощно, порывисто, и аккуратный узор снежного макраме легко рассыпался на миллионы частичек. На сером небе уже появились первые гости. Хотя нет, это были вовсе не гости, это были завоеватели, вернее их дозор — тяжёлые чёрные тучи. Они надвигались быстро и неотвратимо, царапая свои брюшины об острые пики елей, и из этих разорванных брюшин просыпались грязно-белые хлопья. А ветер уже не пел, он рычал и бесновался! Он легко и грубо хватал за макушки сосны и берёзы и безжалостно гнул их к земле, пытаясь переломить напополам, а снежные массы свивал в огромные серые валы, но тут же их распускал и бросал в серое небо.

Роман стоял на крыльце и восторженно наблюдал за рождением пурги. А та, словно видя это, старалась вовсю. Она плакала, выла и хохотала, стонала и вздыхала с придыханием, как коварная соблазнительница. Но Роману она представлялась пьяной маляршей, которой стали вдруг ненавистны все цвета, кроме серого, и она окрасила всё-всё в грязные, неживые, мрачные оттенки этого колера.

— Ах, чёрт, какая прелесть! Кажется, что весь мир встал на дыбы и потерял разум и расчётливость! Ах, какой ветер, какая свежесть!

Роман вдохнул резко и глубоко коктейль из свежайшего ветра, на треть разбавленного снежной пылью, и внутри него будто вспыхнуло пламя бенгальских огней — оно горело, но не обжигало.

А пурга, на мгновение умолкнув, вдруг яростно вскричала, как роженица в пик схваток, и утихла совсем. Этот крик эхом прокатился в голове Романа, а сердце как будто остановилось.

Прекратилась и пурга.

Плевра серой пелены медленно разорвалась и явила перед Романом ЕЁ!

Да, это была ОНА! Та, которую он сам по крупицам вылеплял, со страстью, с великой любовью. Он, её создатель, вдохнувший в неё жизнь, но он же и ставший её рабом!

II

 

«Нет, так не бывает! Это сказка!» — слышатся мне скептические возгласы. Да конечно не бывает, не бывает! Я и сам это прекрасно знаю. И всё-таки это произошло, это случилось, и случилось именно так! Я ведь вам объяснял, что мог бы всё это придумать и представить более реально. Но в том-то и дело, что ничего я не придумываю, я лишь записываю то, что происходит, и уж коли я написал так, значит, так оно и было. Честно-честно, мне и самому-то верится во всё это с трудом!

 

Роман застыл, как глыба мрамора. В первое мгновение он даже не понял, что же произошло. Эх, где же вы, Родены, Проксители и Церетели, ведь вот, перед вами, такой бесподобный материал! Был бы я ваятель, я б такое высек из него!

Оцепенение прошло быстро, и наконец-то наш бедный поэт стал осознавать, что перед ним не чудное видение его мечтаний, а существо земное, реальное!

А она же ничуть не удивилась такому приёму, словно предвидела его или, может быть, просто знала, как неотразима?! Ведь была она так прекрасна, что, будь на моём месте даже сам великий Пушкин, и он бы не нашёл нужных эпитетов (Сергеич, надеюсь, ты на меня не в обиде?!). Мороз-эстет слегка подкрасил её щёчки и оттенил припухлость губок, но он не груб с нею, не холоден, он нежен и осторожен. Угомонившаяся пурга, пошив из снежного пуха платье, бережно накинула его на неё и замолчала, знать, любовалась своим шитьём и, конечно, ею. Налюбовавшись, пурга вскочила на спину ветру и помчала прочь отсюда, чтобы ломать покой другим.

Да, здесь она покой сломала! Сердце Романа бьёт набат, лёгкие задыхаются, глаза слезятся. Весь свет плывёт и раскачивается, и глаза поэта не видят ничего и никого, только она перед ним, только ОНА! Каждая чёрточка, каждая деталь её ему знакомы, но она ещё прекраснее, ещё милее, чем та, которой он любовался в своих реальных мечтах!

Он бросился к ней, нет, он полетел к ней, как сокол, как коршун, как орлан. Сейчас, сейчас он бросится к её ногам, обнимет их и, наверное, умрёт от счастья! А если не умрёт, то расскажет, нет, пропоёт о своей любви и пусть она решает дальше, как ему жить, да и жить ли вообще!

Эх, как легко совершать безумные шаги, как легко признаваться в любви не в реальности, а лишь мысленно! Как легко находятся именно те слова, что нужны, как просто и непринуждённо они скатываются к стопам любимых! Вам это тоже знакомо? Тогда вы без труда поймёте, что никуда Роман не помчался, тем более, не полетел и не упал к ногам любимой! Как самый зачуханный истукан с острова Пасхи стоял он на крылечке и явно не в состоянии был что-либо сказать или сделать. Скорее всего, он бы так и окочурился от холода, если бы она не проявила инициативу:

— Я вижу, вас я удивила! — она потёрла носик варежкой и по-детски рассмеялась, но смех этот был некоей защитой — и в ней, верно, тоже жили робость и неловкость.

Роман от звуков волшебного голоска ожил и задышал, потом зачерпнул ладошкой мягкий пушистый снег, бросил себе в лицо, и его понесло. Он быстро о чём-то заговорил, засуетился, рывком распахнул дверь и предложил гостье войти.

Она вошла и первым делом прижалась к горячему печному боку:

— Как хорошо, боже мой! — прошептала она, словно пропела.

Потом скинула шуршащий пуховик и небрежно, но грациозно бросила его на стул. Красивый, узорчатый свитер был ей немножко велик, но, тем не менее, красиво и выгодно подчёркивал безукоризненные формы её фигуры.

А Роман глядел, и всё больше узнавал в гостье свою выдуманную любимую, в мгновение ока ставшую такою реальной и близкой. Да, это они, озорные, но ласковые глаза, это они, подружки-брови, отступившие друг от дружки, словно меж них промчала тень ссоры! Да, это они, нежные губки, которые слепил самый великий, но грозный ваятель! И эти губки, чуть влажные и сочные, разлепились, и полились певучие, как плачь свирели, слова:

— Если бы вы знали, Роман Петрович, как я рада видеть вас и этот дом! Я много раз тут бывала, я всё здесь знаю. Вот там, за печкой, стоит столик, за которым вы так любите работать, особенно, когда на улице лютует мороз или колобродит метель. Ваша рука бежит, и на бумажной глади тянется цепочка неровных, иногда и вам не сразу понятных слов. Но это не неряшливость, это — вдохновение, наитие. Да и не может быть иначе, ведь если стихи пишутся ровными, чёткими строчками, значит, в них нет ни страсти, ни боли, ни любви! — она умолкла, но внимательно смотрела на Романа, ожидая, каков же будет эффект от произнесённых слов.

А эффект был. Да нет, это был не эффект, это был аффект! Легко и непринуждённо покинула Романа логика, а, вместе с нею, и здравый смысл, ну, и за компанию с ними, реальность восприятия окружающего мира. Все умные и полугениальные мысли веером разлетелись кто куда, а в голове осталась лишь мыслишка одна, простая, но очень верная:

«Да, много раз я прощался с умом, и часто это мне казалось самым правильным и нужным. Но чтобы сказать уму „прощай" именно сейчас, когда повстречался со своей мечтой!..»

Роман едва не застонал от непонимания и неприятия реальности, но одна из вернувшихся мыслей поспешила ему на подмогу:

«Но ты же сам её придумал, а вдруг и она придумала тебя?!»

Нет, эта мысль не помогла, она ещё больше запутала поэта:

«Она меня придумала? Так что ж, меня, получается, и нет?»

Скорее всего, рассудок Романа раскололся бы на несколько частей и отчалил в разные стороны, но опять помогла гостья:

— Роман Петрович, вы меня простите за мой розыгрыш, но мне так хотелось вас удивить. А объясняется всё очень просто: мой папа — Геннадий Павлович.

— Генка?! — широко распахнул глаза Роман.

— Да. А меня зовут Гела. Ангелина. Папа говорил, что вы самый его близкий друг, и, если что с ним вдруг случится, то я у вас всегда найду помощь. — Голос Ангелины дрогнул, и слёзы, быстрые, как олени, помчали по шелковистой коже щёчек, обгоняя друг друга.

 

III

 

Эх ты, литератор хренов, думаешь, что закрутил сюжет очень оригинально?! Да это всё так банально и пресно!

Вы подумали, что это я сам себя ругаю? Нет, это вы произносите эти гневные словеса, снисходительно, и с чувством превосходства улыбаясь. И не нужно качать в благородном отрицании головою. Если и не сказали вы этих слов, то уж подумали, точно! Но я абсолютно не в претензии, критика — дело святое. В своё оправдание я лишь вновь напомню вам о вышеупомянутых правилах сочинительства. Как бы, интересно, я ввёл героиню в роман, чтобы это произошло максимально органично: объяснило бы её явление именно теперь и связало бы те нити повествования, которые до сего момента вольно змеились? Ну как, я вам доказал свою правоту? Нет?! Ну и прекрасно! Если честно, то я и сам-то ни шиша не знаю этих правил!

 

Прекрасная гостья давно уже витала в сладком зефире снов, а наш бедный поэт, лёжа на верном диванчике, рвал свою душу на узкие длинные полоски, дымящиеся испарениями горячей крови. Вероятно, это всё слишком выспренно, но иных слов я подобрать не могу. Вы скажете, что тут-то уж явное несоответствие: чего ради страдать, когда любимая под боком?! Расшнуровывай язык и своди с ума её своим красноречием! Конечно, конечно, всё так бы и случилось, но вот, нравственность, что делать с нею? При чём здесь нравственность? Ах да, я совсем забыл сообщить одну важную деталь: возраст. Роман уже давненько топтал матушку-землю, он приближался к своему сорок седьмому дню рождения, и, конечно же, не испытывал от этого особого восторга. А вот для Ангелины нынешнее лето должно было стать лишь семнадцатым! И пусть Роман на вид казался гораздо моложе, а душою своей был просто юн, а Ангелина, напротив, выглядела, как вполне зрелая молодая женщина, но тридцать лет, что меж них проросли — это для поэта стало катастрофой! Для многих, вероятно, разница в годах не стала бы даже заминкой, и они с упоением, не стесняясь своего возраста, открылись бы любимым. Но наш поэт был личностью иною, он был рабом этой самой пресловутой нравственности! Только каноны её он устанавливал для себя сам, а, приняв их, следовал им неукоснительно. Ну и потом, если бы он во всём открылся Ангелине, а она взяла б, да и бросилась в ответ на его шею, то что бы произошло далее? Правильно, они бы поженились, нарожали детушек и жили б себе, поживали. Вам нравится этот вариант? Тогда бросайте к чертям чтение, считайте, что всё так и произошло, и наслаждайтесь счастливым житьём героев! А я всё-таки пойду за ними дальше, мне очень хочется узнать, как же сложатся их судьбы на самом деле!

 

Роман плеснул остатки коньяка в стакан, сжал посудину в двух ладонях, поднёс к губам, но пить не стал и поставил стакан на стол. В утробе поэта уже плескалась приличная доза солнечного напитка, но опьянения не наступало, а, вместе с ним, не наступало и облегчения.

Вообще-то, Роман практически не пил, да и курить бросил уже давным-давно, но сегодня, уложив уставшую Ангелину в постель, руки его сами, безо всяких команд мозга, достали бутылку, сорвали с неё резную шапочку, набулькали полный стакан и влили содержимое в несопротивляющийся организм. Организм вначале ужаснулся такому ударному количеству допинга, но, когда следом за первым стаканом влетели ещё два полустакана, он понял, что рыпаться бесполезно!

— Боже мой, боже мой! — хрипло прошептал Роман. — Неужели это всё происходит в реалии, а не есть фантазия моего неугомонного мозга?! Ведь, увидев её, я почти поверил, что свершилось величайшее чудо! А потом… потом посыпались эти удары, и я всё потерял, всё, ради чего стоило жить! Нет больше друга. И она, мечтой о которой я только и жил, стала бесконечно далека и недосягаема! Нет, вряд ли есть страшнее муки, чем те, что я терплю сейчас! Неужели грехи мои так велики и тяжки, что мне послано во искупление их самое тяжёлое наказание?! Ну почему бы смерти, этой милой и работящей старушке, не зайти ко мне, я бы теперь пошёл за нею с величайшей радостью!

Роман схватил стакан и влил коньяк в себя с такой поспешностью, словно от этого зависела его дальнейшая жизнь.

— А как же она? — вновь зашептал он. — Я с таким вожделением призываю смерть, но совсем не думаю о Геле. Она ведь приехала ко мне, потому что на всём свете у неё никого не осталось! Разве я имею право даже думать о смерти? Но что же делать? Что делать?!

Роман застонал и заскрежетал зубами. Пальцы сжимались в кулаки с невероятной силой, до хруста в суставах. А душа его стонала, кричала, выла, совсем как та нынешняя пурга в пике своей разнузданности! И так же как пурга природная, разродившаяся прекрасной Ангелиной, пурга в душе Романа тоже свершила роды. Она родила успокоение. Или, быть может, эмоции, перебродив и перезрев, утратили свои силы и угомонились на время? Как бы там ни было, но Роман почти успокоился, и лишь грусть, засевшая в его душе, как осколок гранаты в теле, уютно высветилась в его воспалённых глазах.

Роман взъерошил рукой волосы, в которых седина ещё абсолютно не освоилась, и, отчаянно махнув рукой, почти бодро произнёс:

— Пускай! Пускай всё идёт так, как идёт, а что будет дальше, о том никто не сможет сказать. У меня же есть сила воли, да ещё какая! Я вырву, я выжгу эту свою ненавистную любовь! — и Роман яростно, с придыхом стукнул кулаком по столу, но тут же спохватился: — Господи, я ведь разбужу Гелу!

И действительно, она проснулась и вышла из своей комнаты. На ней, поверх ночной рубашки, был накинут симпатичный халатик, разрисованный полевыми цветами. Чуть прищурив на свету глаза, Гела оглядела комнату: за столом, на котором валялись упавшие от удара кулака бутылка и стакан, сидел Роман, и выглядел он так печально, так скорбно, что она медленно подошла к нему, обняла его за шею, прижалась щекой к его голове и прошептала:

— Как часто папа мечтал, что, вот, возьмёт большой отпуск, и мы приедем к вам на целое лето. Последние годы он только и жил этой мечтой. Но работа, эта его дурацкая работа, она его не отпускала. Она же его и убила…

На глазах Романа набрякли слёзы, и Гела это почувствовала:

— Не нужно плакать, Роман Петрович, папа бы это не одобрил.

Но слёзы только сильнее закапали из глаз Романа, и было в них много горечи об ушедшем друге, но ещё больше горечи было о своей любви, которую теперь нужно было как-то убить!

 

IV

 

Тропинка ловко бежала над берегом речки, словно клубок пряжи разматывался перед сказочным героем, но ступала по этой тропке ножка, конечно же, сказочной красоты, но героини абсолютно реальной. Это была наша Ангелина.

Вот тропинка, словно змеиный язык, плавно раздвоилась: правая её сторона нырнула с высокого берега и помчала к реке, а левая устремилась на юг. Потом она легко вскарабкалась на небольшой холмик и, пробежав немного краем поля, изредка окунаясь в тень густых зарослей ольхи и черёмухи, резко отвернула вправо, прямо в эти зелёные кущи. Прошелестев сквозь кусты, тропинка с разбега влетела в небольшой ручеёк и словно растворилась в нём. Над самым ручьём, глубоко врывшись в его берег, будто вечный страж, навис огромный камень. С другой стороны этого камня разлеглась ровная, почти круглая полянка, метров двадцати в поперечнике. В её центре чернел ожог кострища, как видно, место это было часто посещаемо. Именно сюда и направлялась Ангелина. Камень этот показал ей Роман недели две назад, в самом начале мая, когда они, опьянясь чудной тёплой погодой, решили устроить пикник…

 

Дрова в костре прогорели, и вот-вот уже испечётся картошка, зарытая в тлеющие угли. Роман и Ангелина сидят рядом, молча глядя на умирающие огоньки. Глаза поэта грустны, но это для нас не новость, ведь мы-то отлично знаем, как несладко ему приходится в последнее время. Но Ангелина, её-то волшебные глазки почему в плену такой же грусти?! Или скорбь об ушедшем отце не отпускает её ни на минуту? А, может быть, у неё сегодня всего-лишь плохое настроение? Хорошо, хорошо, не буду вас терзать, только, чур, прошу не обвинять меня в том, что я выстраиваю сюжет лишь себе в угоду, и пытаюсь сочинить какую-то идиллию. Ещё раз осмелюсь напомнить: я ничего не сочиняю, я лишь описываю то, что вижу!

Ах, моя милая, любимая Ангелина, за что же тебе выпало всё это?! Мало было потери самого близкого человека, так нет, надо же ещё влюбиться! И в кого?! В старого, сумасшедшего, противного фантазёра! Хотя нет, это я перебрал. Роман, конечно, не очень молод, но о старости его говорить преждевременно, да и то, что он сумасшедший, я тоже слегка приврал. Ну, а о фантазёрстве — разве ж в этом есть что-то нехорошее? Но, как бы там ни было, и кем бы ни был Роман на самом деле, но Ангелина его полюбила! Она это почувствовала сразу, в первую же встречу, когда, осыпаемая снежной пылью, поймала этот взгляд, в котором были и удивление, и восхищение, и боль, и… любовь! Она так ясно видела эту любовь, что ощутила её всем своим существом, она пила её! И любовь, вливаясь в сердце и в душу Ангелины, наполняла их трепетом, радостью и… грустью.

Так вот они и сидели, грустя каждый об одном и том же, но не зная этого и не смея признаться друг другу в своих чувствах.

Роман вдруг остро ощутил неестественность ситуации и поспешил это исправить:

— А хочешь, Гела, я тебе расскажу об этом камне?

— Конечно, Роман Петрович, — оживилась она.

— А он тебе никого не напоминает?

— Мне кажется, он похож на слона. Нет-нет, на мамонта, на старого, уставшего мамонта!

— Поразительно! Ведь все и правда называют его Мамонт-камень!

— Честно-честно? — не поверила Ангелина.

— Честно-честно, — улыбнулся Роман и начал: — Жило-было стадо мамонтов: вожак, пять его любимых жён, несколько почти взрослых самцов и десять или девять детёнышей. Жили они хорошо и дружно, а вожак, понимавший, что он всё больше стареет, частенько стал задумываться, как бы ему передать власть молодому преемнику, но без боя — этот вожак так не любил драки. Однажды утром земля затряслась, а север дыхнул холодом. Очень скоро до мамонтов стал доноситься треск и скрежет, а потом мимо них помчались звери, и все они причитали: льды идут, льды идут! Да, это надвигался ледник! Его натиск был решителен и быстр. Ели и сосны он ломал как травинки, а небольшие холмы без усилий сглаживал, и властно занимал всё пространство. Долго стадо уходило от ледника, но тот был быстрее и неумолимо нагонял животных. Мамонтята устали и еле-еле передвигали ноги. И вожак понял, что им не уйти. Но вожак этот был могуч и упрям, а ещё он больше всего на свете любил своих детей и, конечно же, жён. И тогда он отправил стадо дальше, а сам повернул назад и пошёл навстречу леднику. И вот он совсем близко — серые, угрюмые льды, скрежеща, словно недобро усмехаясь, в нескольких шагах. Вожак затрубил громко и решительно, бросая вызов леднику, расставил ноги пошире и упёрся упрямой головой в ледяную стену! И затрещали бивни, затрещал череп, но затрещал и ледник! И остановился злой ледник, и не прошёл дальше!

— Он его остановил! Ура! — закричала Ангелина, абсолютно поверившая в эту историю, придуманную Романом.

— Да, остановил, — кивнул он, словно и сам в это верил. — И вот с тех пор вожак и стоит тут. Он почти такой же, каким был тогда: лохматый, могучий, упрямый! Но — окаменевший. А этот вот ручеёк — всё, что осталось от злого ледника.

Ангелина долго смотрела в глаза Романа, потом покачала головой:

— Нет, вы это не придумали, это всё так и было!

А Роман, залпом выпивший взгляд девушки, с ужасающим восторгом понял, что все его героические старания по умерщвлению любви к Ангелине полопались так же легко, как пузыри на лужах в конце дождя!

 

V

 

На самой верхушке Мамонта-камня, на его загривке, обняв руками согнутые ноги и положив на колени голову, сидит Ангелина. Она неподвижна, словно спит. И нет для неё сейчас ни отцветающих черёмух, ни захлёбывающихся радостным пением жаворонков, ни сладкого, почти приторного аромата цветов. Её не радует высокое полуденное солнышко и чистейшее, словно отполированное ярко-сиреневое небо. Да и здесь ли, в этом ли мире она? Что произошло за две недели, прошедшие после пикника?

 

На следующий день после похода к Мамонту-камню Роману понадобилось срочно уехать на два дня по каким-то неотложным делам. Ангелина тотчас же решила воспользоваться этим, чтобы прибраться в его комнате, потому что в своём присутствии Роман этого делать не позволял, заявляя, что чем больше беспорядка на столе, тем больше порядка в голове. Но Ангелина с этим соглашаться не желала, и, как только за Романом закрылась дверь, она засучила рукава и энергично принялась за дело. На столе она решила ничего не трогать, но посмотреть на то, что там находится, всё же рискнула. И вполне естественно, что последнее произведение поэта было ею обнаружено. За два с половиной месяца, которые Ангелина прожила тут, она прочитала почти всё, что было написано Романом, но об этой вещи даже не слыхала. Мгновенно позабыв про уборку, она уселась на диванчик и погрузилась в чтение.

Время, как физическая величина, утратило своё значение. Ангелина не читала, она просто глотала страницу за страницей, и в её душе полыхал восторг. Она ещё чего-то не понимала, но знала, что вот-вот откроет то, главнее чего нет в жизни. И она это поняла: героиня романа — это она, Ангелина! Но не только это увидела она. Девушке открылось отношение автора к своей героине — он был в неё влюблён! И наивная, неискушённая Ангелина сделала вывод: поскольку автор любит героиню, а героиня — это она, то и её, Ангелину, он тоже любит! И от этого открытия её любовь, чистая, по-детски непосредственная, стала крепче, ярче, возвышеннее!

Вот видите, к чему приводят выводы, не подкреплённые житейским опытом и достаточной любовной практикой! Но вы-то, надеюсь, не делаете таких опрометчивых резюме и твёрдо знаете, что автор по отношению к своим героям только сочинитель. Я ведь вам об этом так всегда и говорил. Или, почти так!

Но в этом случае произошла ошибка во всех правилах, как литературных, так и житейских. Ангелина сделала вывод… правильный! И тут нет ничего необъяснимого — это всего-лишь обычное чудо, порождённое истинной любовью!

 

В наипрекраснейшем настроении заканчивала Ангелина уборку в комнате Романа. Всё в ней ликовало. Невесомая душа порхала вокруг образа любимого, как колибри вокруг медоносных пряных цветков, и пела страстные гимны.

Девушка ловко протёрла большое запылённое зеркало и улыбнулась своему отражению:

— Привет, двойняшка! Как тебе там, в зазеркалье, не скучно? Ах, как жаль, что ты не реальна, вот бы подружки из нас получились! Хотя, мы ведь и так подружки, верно? И я вижу, как ты радуешься вместе со мною!

Ангелина подмигнула отражению и повернулась, чтобы выйти из комнаты. Пальчики её уже взялись за дверную ручку, но глазки, окидывая комнату в поисках огрехов уборки, вдруг заметили маленький золотистый ключик, висевший на стене над письменным столом. Он был такой изящный, что не взять его в руки было просто невозможно.

Чувствуете, как я нагнетаю обстановку? Сейчас, сейчас что-то произойдёт! И ключик здесь неспроста, найдёт Ангелина, ох, найдёт какую-нибудь важную вещицу! Вы совершенно правильно полагаете, что, коли нашёлся ключик, то отыщется и дверца с замочком под него, и героиня его обязательно отомкнёт. Но, вполне вероятно, вы немного удивитесь тому, что такая положительная девушка решится сунуть свой очаровательный носик в чужую тайну! Да, да, я и сам очень удивлюсь, если она так сделает! Но не будем терзаться в догадках, а посмотрим, как же поступит Гела.

Ключик идеально подошёл к замочку ящика письменного стола, и Ангелина, ни секунды не колеблясь, отомкнула этот замочек. Но не было в её поступке ни малейшей доли наглости или, даже, порочного любопытства, нет! Разве Роман был ей чужим? Особенно теперь, когда она твёрдо знала, что он её любит так же страстно, как и она его! Да и найти девушка хотела не какие-то страшные тайны, а всего-то новые сочинения поэта, которые он стеснялся ей показать, а то, что он именно стесняется этого, Ангелина знала точно. И ещё она знала, что он стесняется своего возраста, вернее, разницы в годах между ними. Для неё же это было так мало значимо, что она об этом никогда бы и не задумалась, и только стеснение Романа направило её мысли на эту тему.

Итак, замочек был отомкнут, ящик стола выдвинут, а из него извлечена потрёпанная тетрадка в коричневой коленкоровой обложке. В эту тетрадь Роман записывал всякие интересные мысли, новые сюжеты, наброски характеров героев.

Ангелина, присев на краешек стула, неторопливо листала тетрадь. Она почти не вчитывалась в корявые, во многих местах жирно перечёркнутые строчки, она просто смотрела на них, и перед нею явственно представал Роман: вот он, на миг задумавшись, принимается порывисто писать, и рука его не поспевает за мыслью, а теперь он без сожаления резко зачёркивает то, что только что написал.

И вот самая последняя страничка. Она заполнена лишь наполовину.

 

«Господи, я никогда у тебя ничего не просил, да и никогда просить не стану. Но сегодня я умоляю тебя об одном: убей мою любовь, убей, а, если не любовь, то убей меня!

Я столько раз в своей долгой жизни влюблялся, но об истинной любви не ведал. И вот теперь, когда она мне открылась, я понимаю, что это для меня не счастье, это — моя гибель! Неужели так кому-то нужно, чтобы я полюбил ту, которую посмею обнять и поцеловать только как ребёнка, только как дочь?! И, если даже произойдёт чудо, и она полюбит меня, то и тогда между нами всегда будет бездна, бездна лет. Ведь я её старше на целую жизнь! И это перешагнуть я никогда не смогу, да и не посмею!..»

 

Солнышко давно переползло полуденную горку, а наша бедная героиня всё ещё сидит на камне. Она почти каждый день приходит сюда и думает, думает. Ангелина пока не призналась Роману ни в прочтении его произведения, ни в том, что невольно заглянула в заветную тетрадь. И она абсолютно не понимает, а что же ей теперь делать, теперь, когда Роман стал ещё ближе, ещё дороже, ещё любимей и желанней! Но, в то же время, он стал и дальше, вернее, недоступнее с его неистребимым стремлением уничтожить свою любовь!

Ангелина легко спрыгнула на землю и прижалась всем телом к каменному мамонту:

— Ах, как жалко, что я не такая сильная, как ты, я бы его сдавила в своих объятиях так, что он позабыл бы все свои морали, и утонул бы в моей любви!

Ангелина погладила рукою шершавый, поросший грязно-зелёным мхом бок валуна:

— До свидания, вожак, я приду ещё. Ты, как никто, прибавляешь мне силы, ведь ты смог остановить ледник! Я постараюсь, а вдруг и мне удастся совершить чудо, а вдруг и я смогу остановить и растопить ледник в душе любимого!

 

А что, кажется, у нас что-то получается. И сюжет постепенно разматывается, и герои приобретают всё более осязаемые черты. Или я слишком самоуверен, и мне это только мнится? Может быть, вы осыпаете меня самыми сочными, но отнюдь не лестными эпитетами и лишь ехидно посмеиваетесь надо всей моей писаниной?! Нет, не могу поверить в это, не могу этого даже представить!

 

VI

 

Июль в самом начале!

Полдень. Жара.

Роман медленно, ссутулясь, бредёт по знакомой нам тропинке. Но направляется он не к камню, так полюбившемуся Ангелине. У этой тропинки есть ещё ответвление, и ведёт оно к одиноко стоящему домику. Он умело замаскировался пышными зарослями акации, и лишь почерневший от времени шифер крыши указывает на наличие здесь жилища. Из давно небелёной, покрытой сеткой мелких трещинок трубы тоненьким столбиком поднимался дымок, внизу узкий, но расширяющийся вверху, и создавалось такое впечатление, что из этой трубы вот-вот появится дежурный джинн и устало произнесёт: «Да когда же вы оставите меня в покое?!»

Роман немного замешкался перед дверью, и тут же из-за неё донёсся сочный женский голос:

— Заходи, заходи, не стесняйся!

Дверь распахнулась, и на пороге появилась стройная черноволосая особа. Да, это была настоящая красавица! Её чёрные глаза были так выразительны, прекрасны и манящи, что если бы я не был по самую последнюю чёрточку своей души влюблён в Ангелину, то уж в эту роскошную женщину влюбился бы безоговорочно!

— Входи, Роман, входи, я, признаюсь, уже давненько тебя поджидаю.

— Поджидаешь? — удивился поэт, но спохватился. — Ах да, конечно.

— Ну, молодец, хоть вспомнил, к кому пришёл! Боже мой, мне даже тебя жалко. Посмотри на себя, ты же стал похож на члена Политбюро, в тебе я вижу те же молодость и задор!

— Мне нравится твой юмор, Ванда, но, поверь, не теперь.

— Конечно, какой там нынче юмор, когда вот-вот концы отдашь! — Ванда прищурилась, и от этого её взгляд стал менее красивым и заблистал жестокостью. — Очень хочется стать святым? Не получится, поверь мне!

Роман ничего не ответил, но голова его дёрнулась, словно щеку обожгла смачная пощёчина. А Ванда вновь приветливо улыбнулась и указала рукой в глубь дома:

— И всё же заходи, если не передумал просить у меня совета.

Роман вошёл в жилище и присел на табурет перед огромным чёрным столом. Стол этот был таким древним, что вполне мог служить мебелью ещё Адаму и Еве, когда их выдворили из райских апартаментов за страстные занятия любовью.

— Вот, испей-ка, — поставила Ванда перед Романом большую керамическую кружку, — это мой квасок, энергетический!

Роман с подозрением покосился на посудину, но хозяйка, присев за стол рядом с ним, властно произнесла:

— Пей, не бойся, и тебе станет легче.

Невероятно, но несколько глотков прохладного и очень ароматного напитка вернули Роману способность мыслить и рассуждать логически.

— Я расскажу тебе, Ванда, всё с самого начала.

— Нет, Роман, это я тебе всё расскажу. Жил ты, не тужил, стихи пописывал, пером поскрипывал, книжонки почитывал, прожить лёгкую жизнь рассчитывал! Да не тут-то было! Свалилась снегом на голову девчоночка-красоточка, и закружилась головушка, и забухало сердечко, и пересох ротик, и заслезились глазки! И вот, подумал ты, пришла любовь-кручина безответная! Ан нет, а девчоночка-красоточка и сама тебя полюбила, да как! А ты взял, да и забил свою головушку всякою дребеденью о губительности возраста в любви! Всё это, пиит мой, я знаю. Но я ещё знаю то, чего ты знать не желаешь. Девчоночка-то эта действительно тебя любит, и страсть её куда твоей жарче, а решимость — прочнее!

Ванда умолкла, а чувства, переполнявшие её, раскрасили смуглые щёки алыми полосками. Пышная, безукоризненно правильная грудь живописно вздымалась под расшитым сарафаном, и Роман невольно залюбовался ею:

— Красивая ты, Ванда!

— Неужели? — зло выгнула она бровь. — Что-то раньше ты этого не замечал!

Роман не ответил на упрёк, он схватил кружку обеими руками и жадно прильнул к ней.

— Люби её, Роман, люби и ничего не бойся!

Поэт, осушив посудину, отставил её к краю стола и спокойно, почти холодно отчеканил:

— Вот видишь, Ванда, не всё ты знаешь, хоть и колдунья. Не за советом я пришёл к тебе. Мне нужно ТО средство!

— Ну почему ты такой упрямый?! Кому ты хочешь сделать лучше? Ты губишь себя, и её ты хочешь погубить?!

— Нет, я всё решил, и доказывать мне что-либо глупо. А она… Она просто ребёнок, это у неё всё возрастное, оно быстро пройдёт. А у меня не пройдёт никогда. Жить же с этим я не смогу.

— А ты хоть представляешь, что ты хочешь с собою сделать?

— Да, я представляю. Память моя умрёт, и я начну всё с чистого листа.

— Как просто ты рассуждаешь! — Красотка всплеснула руками и звонко хлопнула ладонями по своим округлым коленям. — Умрёт не только твоя память, но и рассудок! И кем ты станешь, обычным человеком или безвольной плесенью, даже я сказать не смогу!

— Пусть! — упрямо скрипнул зубами Роман. — Что будет — то будет! Так или иначе, а рассудок свой я всё равно потеряю!

— Нет, — печально покачала головой Ванда, — или ты её не любишь, или ты упрям, как сто миллионов ослов!

Но Роману надоел этот разговор:

— Так ты мне дашь то, что я прошу, или нет?

— То, что ты просишь, я тебе не дам! Но у меня есть средство другое. Я думаю, это как раз то, что тебе просто необходимо!

Ванда скрылась за низенькой дверцей, но очень скоро появилась:

— Вот! — и она поставила на стол маленький пузырёк.

Роман взял его в руки, открыл и высыпал на ладошку несколько белых горошин:

— Что это?

— Когда ты проглотишь эту конфетку, то исчезнешь из нашего времени. Я не знаю, куда ты попадёшь, но, глотая по одной горошинке, ты всегда будешь перемещаться в какую-либо эпоху. Кем ты там станешь, как сложится твоя жизнь, я тоже не знаю. Но держи этот пузырёк всегда под рукой, ибо, если ты его потеряешь, то останешься там навсегда! А последняя конфетка вернёт тебя сюда, если ты, конечно, этого захочешь.

Роман крепко сжал пузырёк в руке:

— Спасибо тебе, Ванда!

— За это не благодарят. Но я верю, пиит, ты поймёшь, что я была права! Я только верю в это, потому что, хоть я и колдунья, но такие вещи даже мне знать не дано!

 

О, какие гневные возгласы в свой адрес я слышу! Вот, мол, колдунью какую-то приплёл! Слабо самому придумать что-то оригинальное! Нет, вы просто не понимаете всей сути. Мне вам хочется показать не только любовь во всём её величии и божественности, но ещё и провести вас по разным эпохам, чтобы вы узнали, как жили ваши далёкие предки. А как, интересно, я отправлю героя туда, не прибегая к колдовству? Ну, и ещё, неужели же вам совсем не симпатична эта роскошная женщина?!

 

VII

 

В начале июля ночи белые, мягкие, тёплые. Как чудесно в такую ночь бродить вдвоём с человеком, который тебе ближе и дороже всех! Но как же тоскливо и тяжко, если этот человек не с тобою, не рядом, и вовсе не потому, что он где-то далеко или занят неотложными делами! Нет, он совсем близко, но сам, по своему непонятному хотению, не желает этой близости!

Ангелина долго и бесцельно бродит одна. Её не радует ни нежная прозрачная ночь, ни бестолковое радостное птичье пение, ни рождение нового дня. Что ей тёплая ночь, если любимый холоден, что ей птичье пение, если любимый молчалив, что ей светлый день, если любимый мрачен!

 

За неделю до этого Ангелина, устав от неопределённости, понимая, что ожидать от Романа каких-либо действий глупо, решилась сама всё расставить на свои места. Она, наивная, полагала, что, открывшись поэту в своих чувствах первой, снимет с него обузу условностей, которую он взвалил на себя, и он, увидев всю глубину и жар её любви, страстно раскроет свои объятия! Это решение ей казалось таким простым и очевидным, что она только недоумевала, почему же не пришла к нему раньше!

Бедная Ангелина, бедная девочка, как же мне жалко её! Чего только она не услышала от Романа! Она узнала так много интересной информации и о своём детском возрасте, так склонном к мимолётным влюблённостям, и о годах поэта, близящихся к финишу, и о приличиях, имеющих хождения в человеческом обществе! Она с ужасом, проникающим в каждую клеточку её сильного, жаждущего ласки и тепла тела, осознала, что не быть им вместе, не позволит поэт этого себе! Только что-то невероятное, что-то сумасшедшее сможет изменить устои Романа!

Дни и ночи сплелись для Ангелины в непонятный сюрреалистический клубок. Она бродила у речки, просиживала часами на хребте каменного мамонта, ожидая чуда и веря, что оно произойдёт. Но капли дней падали в океан вечности, и ничего не менялось. А Роман стал угрюмым, рассеянным, запирался в своей комнате, и что он там делал, Ангелина не ведала, лишь изредка до неё доносились не то хрипы, не то стенания. Она знала, что он любит её ещё страстнее, чем прежде, но признаться в этом не посмеет, даже если будет лежать на смертном одре! Ангелина за эти дни изменилась, она повзрослела, словно каждый прожитый день был для неё годом.

 

Солнце больно ткнуло своим слепящим перстом в глаза Ангелине, и она вдруг чётко поняла, что ей нужно делать.

Осторожно прикрыв за собою входную дверь, девушка вошла в свою комнату. Она быстро, рывками, скинула с себя всю одежду и посмотрела в зеркало:

— Я хороша! Я просто божественна! Если и это его не убедит, то я жить больше не буду!

Да, она была божественна! Я не смогу, хоть пожелай этого больше жизни, описать красоту её небольшой, но изящной груди, соблазнительную округлость бёдер, благоухающую чашу живота и нежный тёмно-русый шёлк, обрамляющий низ его!

— Я пойду к нему, я околдую его рассудок своими ласками, и он не устоит, он упадёт в мои объятия!

Ангелина решительно распахнула дверь и шагнула в комнату Романа.

Комната была пуста. На столе, как одинокое облачко в небе, белел листок бумаги, исписанный неровными строками. Ангелина взяла его задрожавшей рукою и, с чётким осознанием непоправимой беды, вгляделась в эти строки:

«Ангелина, ты уже не ребёнок, завтра тебе исполняется семнадцать, поэтому всё должна понять. Я не могу, хоть и желаю этого больше жизни, оставаться с тобою рядом! Я уезжаю, может быть, на год, может быть, больше, я ничего не знаю! Но, что бы ни было, и где бы я ни был, я буду жив только тобою!

Дом я оформил на тебя, все деньги тоже.

Прости глупого и старого поэта! Будь счастлива!

P.S. Искать меня не нужно, это бесполезно, но, поверь, жизни я себя не лишил».

Листок затрепетал в руке, а из глаз Ангелины покатились жемчужные горошинки и забарабанили по последнему сочинению поэта.

— Впервые в жизни меня так поздравили с днём рождения! — печально улыбнулась она, и внезапно до неё дошёл весь трагический смысл послания. — Всё, это конец, его больше нет! Я его никогда не увижу!

И скорбь, горе траурными тенями легли на лицо девушки. И оно, и так прекрасное, стало ещё красивее, ещё прелестнее!

Силы покинули Ангелину, и она рухнула на диван.

Она уснула, или просто душа её умчала вслед любимому, хотя следов-то он и не оставил!

 

VIII

 

Дверь осторожно приоткрылась, и в комнату вошла Ванда.

Долго она смотрела на лежащую неподвижно обнажённую Ангелину, то ли изучая её безукоризненное тело, то ли любуясь им.

— Да, хороша! Будь я мужчиной, я бы не устояла перед нею, нет, архангел крест в меня вгони!

Ванда заметила исписанный листок и, взяв его, быстро пробежала глазами:

— Что ж, не поэтично, но делово. Так и нужно, нечего чувства размусоливать. Эх, Роман, — вздохнула она шумно, — дурак ты! От такой красоты уйти! Да миллионы мужиков отдали бы жизни за одну ночку с нею! Где там Клеопатре, она была страшилищем по сравнению с этой девчонкой!

Ванда опять долгим взглядом посмотрела на Ангелину, и восхищение в её глазах вдруг сменила злость:

— Да за что ж всё ей?! Чем я хуже? Почему он на меня всегда смотрел только как на подругу, только как на колдунью?! Чем моё тело хуже этого? — и Ванда, неожиданно даже для самой себя, принялась судорожно срывать с себя одежду, а потом бросила взор в зеркало: — Ну, это ли не идеал?

В зеркальной глади отразились красивые, почти безукоризненные формы. Всё в них было идеально, но не хватало той нежности, которую просто источало тело юной Ангелины, и Ванда это поняла:

— Да, возможно, это одно из прекрасных творений Создателя, но это, — и она повернула голову в сторону спящей девушки, — это самое прекрасное!

Колдунья неторопливо оделась, а потом открыла резную дверцу тумбочки и достала оттуда бутылку коньяка, видать, здесь женщина находилась не впервые. Коричневатая влага тоненькой струйкой перетекала из бутылки в фужер, но Ванда за этим не следила, взгляд её, чуть затуманенный, был обращён куда-то далеко, быть может, она сейчас видела Романа там, куда его отправило её снадобье? Коньяк, переполнивший фужер, блестящей лужицей растекался по столу, и колдунья поняла это только тогда, когда капельки, соскользнув с поверхности стола, разбились о её босые ноги.

— Что же это я! — спохватилась Ванда и поставила бутылку на стол. — Не к лицу мне испытывать эмоции. Я рождена для того, чтобы их создавать, а, создав, полновластно ими пользоваться!

Она жадно влила в себя коньяк, выдохнула спиртные пары и, усмехнувшись, потёрла руки:

— Ох, что я придумала! Не знаю, понравится ли это Роману, но Ангелине это наверняка придётся по душе. Почему-то она мне нравится всё больше и больше! А ну-ка, девочка, просыпайся, потом досмотришь своих снов вычурный ажур!

Ангелина проснулась мгновенно, хотя, скорее всего, это был не сон, это была смерть, краткая смерть, словно репетиция той смерти, неотвратимой, нетерпеливо ожидающей всех нас. Девушка ничуть не удивилась, что рядом с нею находится незнакомая женщина. Во взгляде этой женщины были лёгкая печаль и какое-то озорство, словно она только что решилась на что-то очень важное.

— Скажи-ка, милая девушка, хочется ли тебе жить? — задала вдруг Ванда вопрос, сваливший бы с ног любого, любого, кроме нашей героини.

— Если без него, то — нет! — не задумываясь ни на миг, ответила она. — Да я и не живу теперь.

— Нет, ты жить будешь!

Ангелина поднялась с ложа и тут же опустилась на колени перед Вандой:

— Вы знаете что-то о нём, — не спросила, а утвердительно прошептала она и сжала руки на груди. — Где он? Что с ним? Он жив?!

— Надеюсь, да. А вот где он?.. Этого я сказать не могу, хоть и сама его отсылала.

— Вы тоже, как и он, считаете, что я ребёнок, и все мои чувства мимолётны и смешны?

— Нет, девушка, мне так не кажется, и в вашем споре я на твоей стороне.

И Ванда, подняв Ангелину с колен, усадила её на диван и рассказала ей всё, кроме, конечно же, своего отношения к Роману.

— Я верю, что, проблуждав в глуби веков, он всё поймёт и вернётся к тебе, и ты будешь счастлива! — закончила колдунья своё повествование.

— Но я же не смогу сидеть и бесцельно ждать, я потеряю разум, я умру без него! — вскричала Ангелина и опять рухнула на колени: — Я умоляю, дайте мне то же средство, что вы дали ему!

Ванда жеманно пожала плечами:

— Да пожалуйста, какие вопросы, только поднимись с колен, они у тебя так красивы! Я вообще-то хотела тебе сразу это предложить, но подумала, что ожидание здесь для тебя будет гораздо привлекательнее, чем скитания там.

— Куда угодно, хоть в пламень ада, лишь бы к нему!

— Да, но тут есть один нюансик, — Ванда бросила взгляд на коньячную бутылку, но, увидев, что она пуста, слегка поморщилась.

— Я понимаю, — взволнованно воскликнула Ангелина, — я должна что-то вам отдать! Душу свою? Молодость?

— Бог с тобою, девочка, — отмахнулась Ванда, — это ты перепутала, я не дьявол, я всего-лишь колдунья, причём, не очень ещё старая!

— Тогда что?

— Да откуда ты взяла, что ты должна что-то отдать?!

— Но вы же сами сказали…

— Я сказала, что есть один нюансик. Заключается же он в том, что, попав во времена иные, и ты, и он измените свою внешность. Попадёшь ты в Египет, значит, станешь египтянкой, отправишься в Индию — будешь там индианкой. Так же и он.

— Я его не смогу узнать?!

— Ты его узнаешь, если любовь твоя действительно так безгранична. Ты его узнаешь по взгляду, ты его узнаешь по дыханью, ты его узнаешь по сердечному биению. Ты его почувствуешь! Но он-то тебя может и не узнать, ведь он уверен, что ты осталась здесь, а он там один.

— Я согласна, согласна! — Ангелина обвила шею Ванды горячими и крепкими руками и жарко её поцеловала.

Этого колдунья, вероятно, не ожидала, но поцелуй был так нежен, так искренен, что сердце её, спокойное, расчётливое сердце, забилось в груди, как глупая пташка в лапах куницы.

— И ещё одно: и ты, и он можете там погибнуть. Я туда попасть не могу, и помочь вам буду не в силах. Но ты должна быть смела и упряма, только в этом случае удача тебя не оставит!

— Во мне нет страха, есть только жажда найти любимого, обнять его и губы до крови исцеловать!

Ванда внимательно и долго, словно запоминая, смотрела в глаза Ангелине:

— Да будет так!..

 

Ангелина стояла одна в комнате Романа. Она не знала, приснилась ли ей колдунья или она была здесь реально. Девушка словно вынырнула на поверхность из глубин тёмной вязкой жидкости. Всё казалось ей таким нереальным, химерным. Но что это в её руке? Она разжала пальцы, и на ладони тускло блеснул коричневатым стеклом небольшой пузырёк.

— Правда, всё правда! — радостно прошептала девушка и выкатила на ладошку одну горошинку. — Ну что ж, пора. Любимый, пожалуйста, почувствуй, что я иду к тебе!

Горошинка быстро растаяла во рту. Свет померк, тело потеряло вес, в ушах что-то нежно зашелестело, и Ангелина плавно полетела в никуда…

 

Что-то я не слышу ехидных смешков. Неужели вас захватило то, что я написал? Тогда я просто счастлив! Если вы последуете вместе со мною и дальше, то увидите ещё очень много невероятного, прекрасного, но… реального, ведь я ничего-ничего не придумываю, я только иду рядом со своими героями и радуюсь их удачам, и плачу от их несчастий!

 

Глава вторая. ЖЕРТВА.

 

Шумер. Лагаш. 2370 год до н.э.

 

Кому не знакомы Тигр и Евфрат, две великие реки, неспешно катящие свои воды в Юго-Западной Азии?! О них не слышал разве что полный остолоп, прогуливавший уроки географии в туалете, где засорял свои молодые лёгкие дешёвым никотином, торопясь превратиться во взрослого, но не всегда здорового мужчину. Но мы-то с вами точно знаем, что Междуречье — это одно из самых прекрасных мест на свете, и именно там Господь Бог разбил райский садик под названием Эдем. Потом он поселил там Адама с Евой, и они долго наслаждались сначала ароматами диковинных растений, а после и друг другом, чего, как оказалось, делать было категорически нельзя. Отец укоризненно покачал мудрой головою и безо всякой жалости изгнал своих детушек в места пустынные и бесплодные, хотя мне не очень понятна его логика — он же точно знал, чем закончится эксперимент по созданию гомо сапиенс! Но верная супружеская пара не раскисла и не пошла в разнос, а, породив пару детушек, занялась освоением целинных земель. И расплодились от них не просто люди, а целые народы, которые их Всевышний Отец, хоть и любил, но всё же периодически наказывал то смешением языков, а то и вовсе Всемирным Потопом. Но люди оказались стойки и живучи, они преодолели все беды и успешно освоили Междуречье.

Дикие племена развивались и умнели, порабощая более слабых и ассимилируя с более сильными, но все они владели этими плодородными землями только временно. Вечно так продолжаться не могло, и количество должно было перейти в качество. Так и случилось. Очередной народ, заселивший бывшее райское садоводство, оказался настолько умён, что создал целое государство и стал успешно его развивать, покоряя попутно соседние племена. И назвал он себя шумерами, а страну свою — Шумер!

Чего только не напридумывали шумеры за долгие века своего царствования! И колесо-то они сбацали, и астрологию основали, и письменность изобрели! И строили они свои изящные сооружения не абы как, а чётко выверив наклоны и горизонты. И в литературе шумеры оставили свой чёткий отпечаток, и в математике, и в медицине, и в астрономии, в общем, куда ни сунься — везде мерещатся их носатые круглощекие физиономии!

Лишь одним этот великий народ не отличался от других — своим отношением к человекам. С лёгкостью и наслаждением шумеры разбивали вдрызг черепа и вспарывали животы врагам, недругам и другим сомнительным личностям, а уж перерезать глотку ближнему своему считалось святым делом! Да нам, вообще-то, это хорошо знакомо, ведь мы истинные потомки и шумеров, и египтян, и иных народов, почитавших жестокость и вероломство за удаль. Мы в совершенстве освоили эти принципы, лишь напридумав вороха идеологий и философий, оправдывающих варварство и дикость, и нынче никто никого не убивает просто так, всё делается во имя каких-либо благих целей, короче, всё происходит ради человека! Вот как далеко шагнули мы за пять тысячелетий!

 

I

 

Неспешно, твёрдо, величаво поднимался старый жрец по ступеням зиккурата. Нет, стар он лишь годами, а телом, умом — сыщи его моложе! Пятьсот ступеней и юнец не всякий пройдёт, не сбив ритмов вдоха, не загнав сердце в горло, не вбив звонкие наковальни в виски! А этот старик, мышцы которого прочны и сильны, как натянутые корабельные канаты, даже не участил своего дыхания, и сердце его, холодное ко всему, кроме власти, не трепыхнуло чаще, не влило лишнюю порцию крови в сети вен.

Жрец остановился на верхней площадке зиккурата, где помещался золотой жертвенный стол. Тёплый ветерок, не задерживаясь, скользил по чисто выбритому черепу, по гладким, не старческим ещё щекам, по тонким губам, увитым едва заметной улыбкой. Улыбка эта хитра и желчна, холодна и жестока, так, вероятно, посмотрит на нас старушка, когда придёт с приглашением в долгие гостины, скромно пряча за белым саваном свой инструмент.

Мощный старик опустился на колени и простёр руки к востоку:

— Да славен будь, великий Шамаш! Я, жрец храма бога Нингирсу, что хранит наш город Лагаш, шлю тебе свои молитвы! Но и жертвы будут многочисленны и щедры, богаты и кровавы! Лишь тебе я служу, лишь твою волю исполняю! Я тебя не просил ни о чём, но теперь твоя помощь необходима! Для тебя это пустяк, мелочь, мне же — жизнь! Помоги, помоги Урукагине, направь его меч на врагов, сокруши их! Пусть станет он правителем Лагаша. Да, он груб и невежествен, но, поверь, не он будет править, а я, я, но твоею волей! А рядом с этим зиккуратом — он лишь жилище Нингирсу — я выстрою храм в твою честь, храм самый богатый и самый прекрасный! И денно и нощно молитвы будут лететь к тебе, рабы и рабыни будут изливать свою кровь на жертвенные столы! Все богатства станут твои, все жизни будут для тебя! Я верю, ты поможешь, ведь мы, жрецы, — частицы твои, воля твоя, лишь нам дано истинно повелевать и распоряжаться! И пусть наша власть не явна, не показна, но она самая крепкая, самая полная!

Поднимавшееся над горизонтом солнце выпустило первые лучи, и они зажгли в серых глазах жреца огонь, но огонь холодный, как взрыв далёкой звезды.

 

— Привет тебе, о, жрец лукавый, служитель алчущих богов!

— Урукагина, рад тебя лицезреть, — проговорил старый жрец, но в его голосе не было ни тепла, ни приветливости.

— Да знаю, как ты рад, знаю, — отмахнулся вошедший и оглядел жилище жреца, словно видел его впервые. — Ну как так можно жить, Бирос? В лачуге раба и то богаче!

Жрец внимательно оглядел мощное, но располневшее тело собеседника:

— Тебе ли, погрязшему в роскоши, объедающемуся до рвоты, учить меня?! Тебе ли, способному лишь насиловать рабынь и убивать чужими руками, осуждать меня?! Взгляни на себя — ты же толст и неловок, ты же, пройдя сто ступеней, не поймаешь своё выпрыгивающее сердце! А ну, дай руку!

Урукагина, недобро ухмыляясь, протянул громадную ладонь и сжал ладонь Бироса, небольшую, сухую. Но очень скоро ухмылка сбежала с его широкого мясистого лица, а на смену ей явилась сначала жалкая улыбка, а потом лицо его исказила гримаса боли:

— Всё, пусти, жрец, пусти! Да пусти же!!

Урукагина потряс освобождённой рукой и восхищённо помотал головой:

— Силён! Ишь, даванул, прямо до слёз! Тебе не жрецом быть нужно, а воином!

— Всяк на своём месте ладен, патеси, — произнёс Бирос, — и повторил со значением: — На своём!

Урукагина намёк понял сразу. Он опустился на скромное ложе жреца и положил тяжёлые кулаки на низенький столик:

— Да, на своём! Но моё место пока занято!

— Скоро, очень скоро, патеси, ты займёшь место, какое по праву станет твоим. Лугальанду не долго осталось править, этого хочет великий Шамаш! Этого хочу я.

— Этого хочу я! Я, я этого хочу! — взревел Урукагина и напыщенно добавил: — Этого хочет народ!

Бироса даже передёрнуло от этих слов:

— Да ты никак себя богом посчитал?

— Правитель всегда наместник богов!

— А как же Лугальанду?

— Он — ошибка!

— Боги не ошибаются! — жёстко блеснул глазами Бирос.

— Да, не ошибаются, — так же жёстко ответил Урукагина, — но и ты, жрец, смотри, не ошибись!

 

II

 

Вы уже давно, небось, упрекаете меня, дескать, что ты всё крутишь вокруг да около, давай, предъявляй нам героев! А вы думаете, мне самому не интересно взглянуть на них?! Да меня просто колотит, словно алкаша в отходняке, от этого желания! Но, увы, пока я их не нашёл в этом древнем государстве или, возможно, не узнал свои любимые персонажи, ведь вы не забыли, что красотка Ванда изменила их облики. Но это не беда, мы узнаем их обязательно, лишь бы они не порастеряли свои чувства, лишь бы они не остудили свою любовь!

 

Роман, с прилежанием первоклашки, что вычерчивает первые крючки, выдавливал гладко выструганной палочкой клинышки на глиняных пластинках. Как умело и изящно это у него получалось! Он досконально знал, где нужно надавить сильнее, а где едва коснуться ровной поверхности, в каком месте сделать значок идеально чётким, а где и допустить лёгкую небрежность. И, кажется, это доставляло ему удовольствие, словно ничего он в жизни больше и не желал. Неужели же это так и есть, и поэт всё забыл? Или чары Ванды так сильны, что легко укротили ураганы страсти, совсем недавно бушевавшие в его душе?!

Ах, Роман, Роман, да не ты ль стенал о любви своей так печально и нежно, что соловьи, заслушавшись тебя, забывали свои обязанности, и их подруги тщетно ждали зазывных рулад кавалеров?! Не ты ль, бродя по заснеженным полям, разрывал усталыми ногами их девственную сверкающую плевру, заплетая такие кружева, что и сам великий Дали позавидовал бы их сюрреальности?! Не ты ль посылал страстные речи бледному лунному лику, увидя в нём милые черты, и омывал подсоленной влагой свои запылённые башмаки?! Не ты ль.… Но довольно гадать, давайте просто спросим его. Впрочем, слова могут и солгать или вовсе увести в сторону, обмануть или запутать, или укутать правду в чадру показного целомудрия. Мы не будем спрашивать Романа ни о чём, мы заглянем в его глаза, и глаза не солгут, они не сумеют это сделать, даже если правда спрячется на самом донышке их!

Как же колотится моё сердце! А вдруг в глазах поэта я не увижу Ангелину! К чёрту страхи и сомнения, я утопаю в глазах и… ура! ура! Там — ОНА!!

 

Давно уже устал Роман и от фантастической новизны древней жизни, и от увлекательной шумерской письменности. А поначалу он так этим увлёкся, что на какой-то миг и правда поверил, что сможет забыть о своей жестокой любви или, хотя бы, притупить острые её коготочки, которыми она впилась в его немеющее от боли сердце. Где там! Здесь, вдали от любимой, поэт только острее осознал бессмысленность своей затеи, а его чувство с каждым днём становилось крепче и нежнее, но также становилось оно и более горьким, ведь теперь нет рядом ЕЁ.

Роман твёрдо разделил свою жизнь на две половины. В первой половине, там, в другом мире, остались мечты и наивность, свет и музыка. А здесь, в половине второй, были лишь мрак и безмолвие, реальность и опустошение. И только одно связывало эти две половины — любовь!

Да если было бы иначе, если бы Роман смог заглушить в себе свою любовь, разве стал бы я писать о нём? Да я умертвил бы его беспощадно самой лютой смертью!

 

Глаза Романа заслезились, и ровный ряд клинышков расплылся и разбежался в стороны. Спина поэта распрямилась, на лбу набрякла тесьма жил, а пальцы нервно сжались, и орудие письма с сухим треском разломилось надвое. Он отбросил обломки и опустил усталые руки, и они безвольно повисли, словно рукава изношенной до ненужности рубашки.

— Ну что, глупец, вот и примчал ты в те миры, о которых так грезил, которые воспевал, бренча по струнам звонкой лиры. Так что ж тебе так же радостно, как узнику перед казнью?! Давай, пей со смаком сласть безумных желаний!

— Да хрен тебе с маком, а не сласть со смаком! — хоть и в рифму, но зло и резко сам же себе ответил поэт. — Реальность-то оказалась иною! Ведь ты думал, попади сюда, и сразу же станешь богом. И все тёмные шумеришки заахают от восторга общения с тобой, а потом преподнесут на блюде свои послушание и раболепие, а тебе останется лишь мудро кивать головой, да благословлять их на добрые дела! А эти гадкие людишки, как узнали, что ты ловок писать, усадили тебя за стол да заставили не просто работать, а пахать, стирая в кровь пальцы. А за малейшее ослушание или леность плётка дежурного жреца быстро обнимет твои бронзовые плечи, расписав их не клиньями, но багровыми полосами!

— Да прав ты, прав, двойник мой тайный! Я за эту неделю устал так, будто две вечности подряд таскал Сизифа вместе с его камнем! И руки немеют, и глаза слезятся, а на спине словно горб пророс!

— А зачем ты мучаешься? Возьми горошинку, проглоти, и муки кончатся.

— Чтобы начаться в другом месте? Кто скажет, что ждёт в эпохе другой?!

— Зачем, зачем тебе все эти эпохи?! — взорвался двойник. — Да пробеги их молниеносно, ведь для тебя в них нет места! Твоё место там — у ног твоей, ТВОЕЙ ВЕНЕРЫ! Да ты хоть сотри себя в прах меж жерновов, хоть изруби себя на части, но без неё ты нигде жить не сможешь! Ведь ты же поэт, сам знаешь, что этот сюжет отнюдь не нов!

— Давай, бей меня, хлещи, я это заслужил! Не было ни дня, ни минуты, ни мига, чтобы я не думал о ней, не говорил с нею, словно пытаясь доказать ей же, что её нет! Ах, душа моя, дрянная и робкая, сможет ли она хоть когда-нибудь разрешить ЕЙ войти в неё полноправной хозяйкой?!

Но тайный визави Романа не успел дать ответ. Плечи со свистом ожгла плеть жреца, но яркая полоса от удара отпечаталась не на коже, она заалела на плевре души. Роман резко вскочил и оказался лицом к лицу со своим экзекутором. Тот был спокоен и равнодушен, выполняя свою обычную работу, и физиономия его была начисто лишена каких-либо эмоций или гримас. И тогда поэт, сжав кулак и вложив в него всю свою силу, всю свою злость, врезал по этой лишённой гримас роже!

 

III

 

Идеально отполированная поверхность золотой пластинки отражала прекрасный девичий лик. Округлое, цвета добросовестного загара лицо не изведало ещё косметических специй, да они были бы бессильны перед макияжем природы. А она постаралась от души! Над бездонными чёрными глазами, опушёнными веерами изящно изогнутых ресниц, нависли смоляные полумесяцы бровей, почти сросшихся у переносицы. Алые, полные губки — зависть нынешних красоток — влажно блестели, и розовый язычок то и дело ласкал их, словно искушённый их наготою.

Но вот девушка отложила зеркало и взяла в руки медный гребень. Расчёсанные густые волосы чёрными водопадами заструились по полным плечам и перетекли на грудь, тоже не малую. Да, девушка была полновата, она не подошла бы ни под один современный стандарт, но в те века эталоны красоты были таковы.

Но, я думаю, вы уже догадались, что эта пышная красавица не кто иная, как наша милая Ангелина. Но что-то в ней изменилось. Нет-нет, не внешность, с этим всё ясно, так и должно было быть, но взгляд её… Нет в нём былой шалости, нет и упрямства, но появилась усталость, и даже тени безнадёжности можно там заметить, когда она, вздыхая, вздымает свою шикарную грудь. Что же случилось с нею? Не разлюбила ли она своего несчастного поэта? Не жалеет ли, что, бросив всё, помчалась за ним сюда, за тридевять веков? Не льёт ли слёзы, кляня себя за это дерзкое решенье?

Здесь, конечно, мы могли бы отпустить в полёт свою фантазию и напридумывать массу интересных гипотез о невесёлом состоянии Ангелины. Но опять повторю, что я отнюдь не фантаст и даже не сочинитель, я лишь стараюсь записывать то, что вижу и то, что слышу. Подождём, а вдруг девушка сама нам всё разъяснит?!

 

Ангелина вновь взяла в руки золотую пластинку и равнодушно взглянула в неё:

— Ты осуждаешь меня, двойняшка? И поделом! Ах, как просто было решиться, каким лёгким всё представлялось! Я просто дура, самонадеянная и легкомысленная! Прав любимый, я — ребёнок! Конечно, телом я взросла — вон грудь какую отрастила! — но по уму и опыту — я дитя!

Близнецы-слезинки родились в уголках глаз и закачались на кончиках ресниц, словно раздумывая, скатиться ли им на щёчки или, повисев немного, испариться восвояси. Но раздумывать долго им не пришлось. Новые и многочисленные близнецы высыпали из глазок целой оравой и дружной гурьбою помчали по атласной коже, увлекая за собой и первую пару.

— Нет, плакать я не стану! Да если бы Роман меня сейчас увидел, он бы меня стал презирать! И правильно!

Ангелина решительно стёрла с личика солоноватые следы своей слабости и в её глазах появилась былое упрямство:

— Похныкала, девочка, и хватит! Давай-ка, вспоминай, что там судачила Ванда о средствах распознания в этом мире! А то я тут таращусь на всех мужиков, и они чёрт знает, что обо мне думают! Особенно тот патеси, приятель Бирона. Да и сам жрец глядит на меня так, словно замыслил какую-то пакость. Но ладно, об этом после, а сейчас мне нужно вспомнить всё-всё, что говорила колдунья. Она твердила мне, что я узнаю его по взгляду, по жестам, по делам, по биению сердца, по ритму дыхания. Правильно, всё так, но для этого мне придётся опять пялиться на мужиков. Вот незадача!

Но это девушка произнесла уже задорно, словно подстёгивая себя к решительным действиям, хотя в этом нужды теперь не было.

Ангелина решительно направилась к выходу из кельи, в которой она тут обитала, но вдруг вспомнила самое главное:

— Господи, да что ж я! Куда помчалась? Кто меня выпустит?! Я ведь совсем забыла, что я здесь лишь прислужница в храме, я — рабыня! И всё моё дело — это готовить пищу богу Нингирсу и относить её в храм. Да и на эту-то должность я попала лишь потому, что ещё невинна! — При этом слове Ангелина поморщилась, вспоминая, как её осматривала старуха-жрица, шаря своими жёсткими шершавыми пальцами по всем уголкам девичьего тела. — Если бы не моя непорочность, ещё неизвестно, не оказалась бы я в каком-нибудь борделе! Впрочем, и это не гарантия. Приятель Бирона наверняка задумал меня выкрасть из храма, и, если бы у меня не было заветных горошинок, участи моей никто б не позавидовал!

Ангелина торопливо нащупала пузырёк, спрятанный на груди, словно испугалась, что его там нет, и облегчённо вздохнула:

— Он здесь! Да, но вдруг, я не успею проглотить волшебный шарик, что тогда?! — и в глазах девушки вспыхнул испуг, но почти мгновенно он превратился в решимость. — Тогда — смерть! Я без чести жить не буду! Честь отдам лишь любимому!.. Любимый! Ну неужели ты не слышишь своим сердцем сердца моего? Неужели в глазах твоих не живут мои черты? Замри на миг и слушай, слушай: шуршание ветра, звон ручейка, беседа меж морем и сушей, стук капель — это плачу я, это взываю к тебе я! Пусть твоё сердце защемит болью, пусть свет померкнет в твоих глазах, пусть слёзы обожгут их — это моя любовь! Будь милосерден, сделай милость, дай знать мне о себе, хотя бы намекни, а я пойму, я увижу, я почувствую! Мне кажется, что я слышу порою в себе твой печальный вздох, я знаю, что ты где-то рядом, может быть даже за этой преградой? — и Ангелина положила ладонь на прохладную поверхность каменной стены. — Да нет, я знаю, там лишь тупые писцы день и ночь корпят над своими пластинками! А вдруг ты — сам Бирос? Или Урукагина? Нет-нет, только не он! Только не этот жирный боров, источающий чесночный перегар!

Девушка брезгливо передёрнулась, отчётливо представив ненавистного патеси, и опять заглянула в зеркало:

— Двойняшка, милая подружка, а ты не знаешь, где мой любимый и кто он?!

Но отражение загадочно молчало.

 

IV

 

Бирос и Урукагина вновь в келье жреца. Лица их чем-то одухотворены, и это что-то, скорее всего, предвестие осуществления их дерзкого плана. Тут можно было бы подробнее описать их мерзкие гримасы и хитрые змеиные улыбки, показав этим сущность их вероломных и коварных натур, но я точно не знаю, а таковы ли они были. А вдруг здесь всё иначе, и нынешний правитель Лагоса не только не заслуживает сочувствия, а наоборот, давно заработал рандеву своей шее с бронзовым топором?! Да и этика в те полумифические времена была несколько своеобразна. Она вполне допускала и заговоры, и перевороты, и резьбу по шеям своих друзей и, тем паче, недругов.

Урукагина осторожно примостил своё громадное тело на низенькое хлипкое сиденье и, взяв со стола глиняную кружку, пригубил из неё:

— Что за гадость ты пьёшь, жрец?! Дай пива!

— Ты забыл, где находишься? Я пью только воду. Да и ты бы забыл о пиве, особенно сегодня!

— Всё будет хорошо, жрец! За меня не переживай. Ничто не может меня опьянить больше, чем то, что вот-вот случится! Мои солдаты готовы, лишь ждут сигнала.

— Шамаш принял наши жертвы. Сегодня в ночь поднимай все свои войска, и не жалей крови врагов! А завтра в полдень я принесу Шамашу главную жертву!

— Кто это будет? Раб? Рабыня? Если это девчонка, я б с нею поиграл теперь!

— Меня коробит твоя похоть! У тебя сейчас одна цель — престол Лагаша! Об остальном забудь!

— Да как же я могу забыть?! Я силён, не стар, и плоть моя требует плоти женской! И как требует! Стоит мне лишь увидеть красотку, и я теряю разум! А у тебя в храме они — одна слаще другой! Особенно эта, недавняя.

— А вот о ней забудь совсем!

— Да почему?! Отдай мне её, жрец, отдай! А я тебе взамен подарю десяток других, хоть пышных, хоть худых, хоть маленьких, хоть громадных, как я!

— Ты глуп, Урукагина, как всегда! Даже сотня красавиц, побывавших у тебя, не заменит эту девку, потому что у них нет того, что есть у неё!

— И что же такое у неё есть? Лишнее отверстие на теле?! — заржал Урукагина.

— Она невинна. Только девственница может поднести последнюю чашу жертве, иначе Шамаш её не примет!

— Ты прав, Бирос, об этом я забыл. Но это твои дела, и мне сейчас не до них.

— Если ты хочешь быть достойным правителем, то должен во всё вникать и всё знать!

— Да брось, жрец, мне нужно лишь одно: держать народ в кулаке, а солдатам давать побольше благ! И ещё нужна постоянная война! Лугальанду этого не понимает, потому и власть его шатка. Но сегодня ночью забава будет для всех, ведь нет таких, кто б ни любил пограбить и понасиловать! Я вычищу нынешнюю знать, смердящую гнильём безвластья! Ты знаешь, жрец, что мне чужды самохваление и пустословие, и я не стал бы без нужды брать власть, но мне жалко народ Шумера! Он хиреет, вырождается без свежей крови! Я волью в него кровь вольных племён, я поведу его на Умму и Урук! Я создам великое царство!

Бирос спокойно слушал выспренние речи Урукагины, не проявляя внешне никаких эмоций, но внутренне он желчно улыбался:

«Давай, давай, пой громче, толстый павлин! Ты, я вижу, и сам веришь в то, что говоришь! Но забыл ты, патеси, одно: я, а не ты назначен Шамашем для власти! Ты ж всегда служил Нингирсу и Бау, а их влияние угасло! Но ничего, покрасуйся, порезвись. Мне нужно от тебя одно лишь — возьми власть, а уж как её у тебя забрать, мы с Шамашем знаем!»

— Ты прав, Урукагина, тебя ждёт слава! Об этом и только об этом я молю Шамаша и Нингирсу.

— Я верю в тебя, жрец! Вместе с тобой мы будем вершить великие дела! — напыщенно произнёс патеси, но в голове его ход мыслей был иным:

«Нет, мерзкий старикашка, ты мне нужен только нынче, а потом, прости, но место твоё — на жертвенном столе. Вот этой жертвой Нингирсу будет истинно удовлетворён!»

Но Бирос без малейшего труда читал в глазах Урукагины все его тайные помыслы, и нисколько им был не удивлён. Всё это было давно просчитано.

— Да, кстати, жрец, — вспомнил вдруг патеси, — а та рабыня после принесения жертвы тебе ведь будет не нужна?

— Что ж, забирай её, коль это для тебя так важно. Но до завтрашнего дня даже и не косись на неё!

— Да до неё ли мне теперь! Я весь в предстоящем бою! Не знаю, буду ли я жив завтра, останется ли во мне хоть капля крови?!

— Ну, если ты и погибнешь, то за великое дело, — едва скривив уголки рта в едкой улыбке, произнёс Бирос.

— Нет-нет, я погибнуть не должен, иначе Лагашу не возвыситься. Только я смогу это сделать, только за мной пойдёт народ!

— Ты не погибнешь. По крайней мере, не теперь, — задумчиво проронил жрец и тут же осознал свою оплошность.

Урукагина тоже это понял:

— Не теперь? А когда? Ты знаешь! Скажи!!

— Нет, уверяю тебя, я ничего не знаю. Я это сказал просто так, не подумав.

— Ты никогда ничего не говоришь, не подумав!

— Успокойся. Я действительно не знаю этого. Но завтра ты останешься цел, это мне сказал Шамаш! Когда же он примет нашу главную жертву, мы узнаем и всё дальнейшее.

И заговорщики душевно посмотрели друг другу в глаза, и каждый из них был уверен, что он точно знает судьбу другого. Что ж, кто-то из них должен был оказаться прав!

 

V

 

Густую, вязкую тьму легко проткнула сияющая спица и вычертила на земляном полу причудливую фигуру. Или, возможно, это упала и рассыпалась звезда, которой наскучил радужным мерцаньем холодный небосвод?

Нужно быть поэтом, чтобы описать это обычное и всё же великолепное зрелище. Но вот Роман, этот поэт до клеточки последней, не видел красоты солнечного узора. Нет, не потерял он свой дар, но он утратил тягу к жизни! Да и были к тому причины. Вернее, причина имелась одна. Поэт полулежал на грязном полу, связанный по рукам и ногам. Он был бос и гол, а тело ныло и кричало от боли — экзекуторы-жрецы добросовестно поработали плётками и ногами! Но больше всего саднила душа, будто в ней гнила и источала яд огромная заноза, и этот яд, эта токсичная зараза, жадно впитывалась душою, как алкоголь похмельным нутром, отравляя не кровь и печень, а волю к жизни! Роман потерял последние крохи оптимизма, и мысли его сплетались в клубок безнадёжности:

— Что ж, жизнь кончается когда-то, разве это для меня новость?! Конечно, нет огромного желанья умирать, но, если взглянуть на всё трезво, то так будет даже лучше. Я всё равно не разрешу ту проблему, что загнала меня в тупик. Так уж лучше разрубить одним махом этот узел. Ведь ещё немного и я доем до безумия пастью сомнений свой разум, или, что много хуже, пойду на сделку со своей совестью, сломав навеки жизнь ЕЙ! Нет, лучше смерть, пусть и такая глупая! Хотя, любая смерть глупа, если она не естественна.

Роман, как ни был сломлен, но всё же посмаковал последнюю фразу:

— Неплохо сказано. Правда, кажется, кто-то когда-то так уже говорил. Или нет?

И вновь апатия навалилась на поэта, как пьяный Урукагина на тельце очередной рабыни, и Роман погрузился в полудрёму. Нет, скорее всего, это была полусмерть. И нельзя сказать, что такое состояние было ему тягостно или даже неприятно. Наоборот, боли в теле как-то притупились, а боль в душе сменилась почти приятным онемением.

 

Он долго валялся безвольной колодой, как морской огурец на песчаном дне, потом открыл глаза и уставился на светлое пятно, весело сияющее посредине камеры-подвала. Роман смотрел на эту каплю солнечного света как на последний подарок жизни.

Но вот в этот солнечный зайчик вползла невесть откуда взявшаяся ящерка и замерла, наслаждаясь теплом. Тогда зайчик, словно играя с ней, неспешно, но неумолимо убегает. Ящерка подвигается к нему и опять окунается в блаженное тепло. Зайчик снова убегает, но ящерка спешит за ним. И опять, и опять.

И Роман, наблюдая за этой игрой, вдруг понимает:

— Вот где любовь к жизни! Вот где жажда её! Но это ящерка. А что же я?! Какого чёрта живу я вразрез себе же, храня от себя самого себя?! За что сомненьями-бичами я полосую свой хребет, ведь там, под рёбрами-обручами, душа, а в душе живёт ОНА! Я глупый и высокомерный поэтишка, возомнивший себя стражником истины, цербером морали! Но истины нет и быть не может, иначе мир давно бы уже распался, а мораль выдумана немощными стариками, не имеющими сил на грехи!

Роман почувствовал, как в каждый атом каждой клеточки его организма потекли живительные капельки жажды жизни. Он попытался подняться, но где там, путы, стянувшие его тело, были заплетены искусною рукою. Что там Тантал с его дурацкими муками! Муки поэта острее, ведь совсем рядом, на шее, висит пузырёк, в котором — жизнь, но эта жизнь недосягаема для него, как сущность смерти для ума.

Но поэт уже выполз из трясины хандры, его уже нельзя так просто опять в неё затащить:

— Стоп-стоп, Ромка, не дёргайся! Подумай, ведь должно же быть какое-то решенье. Да и не должно быть, а есть! И совсем простое! Не будут же меня казнить, не развязав! Пусть отрубят мне башку или посадят на колышек, но развязать-то всё равно должны! Хотя бы на пару секунд, и этого мне вполне хватит. Ты молодец, Роман! Всё будет так! И скоро, очень скоро ты увидишь ЕЁ!

 

VI

 

Закат был кровав и зловещ. Багровые горизонтальные полосы перемежались полосами алыми и светло-малиновыми, а закатывающееся за горизонт солнце поджигало эти полосы, подчёркивая зловещую кровавость.

Эх, не случайно эта картинка нарисовалась на западе, не к добру! Что-то должно случиться!

Спокойно, спокойно, мой милый читатель, я предвижу все твои негодования. Да я и сам не очень-то верю в приметы, тем более такие красивые. Но как же мне предварить те ужасы, что вскоре последуют в славном городе Лагаше? К тому же, в те века, куда мы влезли так бесцеремонно, к приметам относились с огромным уважением и трепетом. Тогда приметы кроили судьбы не только отдельных человеков, но и целых государств. А уж сколько народу порезали, пожгли и потопили из-за этих дурацких примет — и числа им нет!

 

Ну вот, так и есть, что я вам говорил?! Не успело солнышко спрятаться за край земной, как в Лагаш пришёл ужас!

Урукагина, несмотря на все свои недостатки, руководителем был всё ж отменным, и войска его довольно быстро и без особого шума захватили дворец Лугальанду. Все чиновники бывшего правителя, не принявшие нового диктатора, были ловко перерезаны, а сам он арестован. С ним Урукагина хотел обойтись очень мягко, сохранив ему не только жизнь, но и часть имущества.

Но солдаты нового правителя и, конечно же, мирное население разве могло упустить такой благоприятнейший случай, чтобы во славу ни пограбить и ни порезвиться!

Если бы кто посторонний неожиданно попал в центр Лагаша, то он решил бы, что оказался в каком-то адском вертепе, начисто лишённом какой-либо логики. Но, как известно, в любом хаосе можно найти свой порядок, если, конечно, поискать хорошенько.

Меж домов, сложенных из кирпича-сырца, сновали шустрые людишки, вооружённые и нет, но все они были так деловы и целенаправленны, что было предельно ясно: они точно знают, что делают. Ах, какое же это благоприятное время для утоления низменных инстинктов! Можно запросто, под предлогом благородного свержения диктатуры, расправиться со своими врагами, да и просто с теми, кто живёт лучше вас, а, заодно, и ограбить их жилища, приумножив личное имущество. Можно с полным правом и толпой таких же, как сам, отморозков громить торговые лавчонки, опять-таки приумножая личное имущество. Почему бы этого ни делать, когда за всё отвечать будут другие!

Ах, чёрт, даже завидки берут, когда представляешь эту великую вседозволенность! Только не нужно упрекать меня в каком-то злодействе, вы и сами такие! Да-да, низменные желания присущи каждому, только одни их умело подавляют, другие подавляют с трудом, ну, а третьи эти желания исполняют, и все мы их тогда называем бандитами и мародёрами! Но вспомните историю, разве было хоть когда-то, чтоб не находились толпы желающих поживиться во время войны ли, катастрофы или иного чрезвычайного события?! А не вы ли, увидев, как перевернулась машина, перевозящая водку, бросились не на помощь водителю, а к ней, родимой, чтоб на халяву набрать выпивона?! Это были не вы? Что ж, простите, я ошибся, это, вероятно, были мерзкие шумеры!

Итак, в Лагаше царил хаотический порядок. Кто-то обогащался, кто-то нищал, кто-то истекал последними каплями крови. В общем, одним везло, другим не очень. И только женщинам не везло ни в чём. И это понятно, ведь они сами были ценной добычей. Дам хватали и тащили в сторонку, чтобы наспех насладиться их горячими прелестями, а то и совершая это действо прямо здесь, в свалке грабежа и бойни! И, пусть женщины той эпохи менее трагично смотрели на такие вещи, но всё же их жалко. Хотя, если взглянуть на это более философски, то некоторый смысл найти в том варварстве можно. Поскольку много народу отдаст концы в этой резне, то им нужна будет замена, и это через девять месяцев и произойдёт. Демографический баланс останется в равновесии. Да ещё, возможно, кое-кто из женщин получит удовольствие от экстремального совокупления — таких нынче сколько угодно, значит, и тогда они были. И ревнивые мужья не смогут ни в чём упрекнуть своих жён — виноваты народные массы, а, следовательно, не виноват никто!

 

Ночь близилась к концу. Во дворце Урукагина принимал присягу у тех вельмож, что признали его как правителя Лагаша. И таковых было очень много, видать, не слишком-то они ценили прежнего господина.

И вот все вопросы решены, и патеси остался один. С ним лишь начальник его личной стражи Мардук. Он ещё молод, силён и красив и телом, и лицом:

— Всё, господин, сделано, как ты приказал. Лугальанду с семьёй под охраной в надёжном месте. У него будет всё, что он пожелает.

— Теперь вот что, Мардук, меня тревожит Бирос, — патеси подошёл к слуге вплотную. — Он меня очень тревожит!

— Я понимаю, господин, Бироса сегодня же не будет!

— Нет, сделай это через два дня, но так, чтобы никто не узнал истинной причины! И будь осторожен, жрец в дружбе с Шамашем, да и его приспешники не так-то просты!

— Я, господин, не боюсь ни Шамаша, ни Нингирсу, я в них не верю! А со жреческой братией проблем не будет, тем более что половина их давно служит мне!

— Я восхищаюсь тобой, Мардук, но не признавать богов — это кощунственно.

— Что ж, господин, это так, но никто не знает моих мыслей, лишь ты один, а для тебя ведь главное не это.

— Да, для меня главное, чтоб ты служил только мне!

— Так и будет!

— Тогда иди, я хочу побыть один.

Мардук поклонился Урукагине, но не раболепно, а почти как равному, и это не ускользнуло от патеси. Он опустился на ложе и бросил взгляд на дверь, за которой скрылся слуга:

— А Мардук-то поопаснее Бироса будет, нужно с ним разобраться незамедлительно!

 

VII

 

Неуклюже спотыкаются стройные ножки о каменные ступени, словно не юной деве они служат, а сгорбленной немощью старухе. Не вздрагивают в такт шагов налитые девственным соблазном груди. Поникло, ссутулилось стройное тело, и греховная пышность его превратилась в равнодушную полноту. А эти руки, созданные для ласк и лобызаний, отчего же они дрожат, будто не жаркий полдень объял славный Лагаш, а ворвалась в него ночь, зябкая и сырая?!

Ну вот, опять нагнетает, скажете вы. Может быть и так, но разве в вашей жизни не встречались трагические ситуации, разве вам не знакомы стрессы и всплески эмоций? Ах, это всё вами испытано, испробовано, перетёрто и набило оскомину?! Что-что ещё вы говорите? Что любовь не вызывает таких трагических последствий в нормальных людях? Правильно, миллион раз согласен с вами! В нормальных людях любовь вообще ничего не вызывает, потому что для них — нормальных — она и не существует. Самое большее, что они могут сделать — это влюбиться. Полюбить же способен лишь человек не нормальный, в смысле, неординарный! Вы утверждаете, что нет разницы между любовью и влюблённостью? Тогда нет разницы и между днём и ночью, между мужчиной и женщиной, между жизнью и смертью! Влюблённость — это светлое, прекрасное чувство, периодически навещающее нас, и иногда кажется, что оно пришло навсегда. Но нет, проходит время, и она угасает, блекнет, и один объект влюблённости уступает место другому, ещё более очаровательному и желанному. А любовь… Любовь — это болезнь, это бесконечный катаклизм! Она — сумасшедший коктейль, в котором намешаны счастье и разочарование, сладость и боль, надежда и безнадёжность. Любовь нельзя вылечить, ею невозможно переболеть. Кажется, что она прошла, забылась, выцвела до полной невидимости, но нет, она жива, она лишь выжидает своего часа, чтобы снова с полной силой войти в вас истинной владычицей!

Но ладно, мы немного отвлеклись, тем более что говорить о любви тем, кто ею не заболел, — пустая трата времени. Ангелина, конечно же, страдала любовной хворью, причём, в самой тяжёлой её форме, но не это сегодня так безжалостно угнетало девушку. Была ещё одна причина тому — её служебные обязанности.

Накануне Бирос призвал к себе юную жрицу:

— Завтра в полдень мы приносим главную жертву. Из твоих рук счастливец должен сделать последний глоток, прежде чем предстать перед Шамашем!

Ангелина, живо осознав суть слов Бироса, вздрогнула:

— Я должна его убить?!

— Ты дашь ему эликсир забвения, а потом мы вырвем сердце жертвы, и напоим кровью Шамаша!

Внутри девушки всё онемело, когда она представило жуткую картину жертвоприношения: вот бронзовый нож вонзается в мягкую плоть, и корявая, грязная рука Бироса вырывает из окровавленного тела сердце, ещё сокращающееся, живое!..

— Нет, я не хочу это делать! Я не смогу!!

— Что?! Да кто тебя спрашивает, рабыня! — и Бирос резанул чёрные очи девушки глазами своими, выцветшими, но жёсткими.

Ангелина попятилась под этим взглядом, словно он был материален:

— Нет, нет!

— Что ж, тогда ты ляжешь рядом с жертвой, и я сам волью в тебя последний глоток! Подумай до утра, рабыня!

Бессонна ночь, как день беззвёзден, и коротка, как путь на эшафот.

Несколько раз Ангелина доставала заветный пузырёк с волшебными горошинками, но проглотить белый шарик так и не смогла.

— Если я это сделаю, то потеряю последний шанс найти любимого, ведь он где-то здесь, моё сердце улавливает биения сердца его! Но, оставшись, мне нужно будет убить человека! Убить!! Всё, что говорит Бирос, конечно же, ложь, и то не эликсир какой-то, а обычный яд… А вдруг, там, правда, не отрава?! Зачем же умертвлять жертву, если потом нужно вырвать живое сердце?!

И вновь Ангелина ясно представила жуткую картину жертвоприношения:

— Боже, да что же это такое! Ну почему тут такие дикие законы?! — и горькая безнадёжность светлыми солёными потоками хлынула из огромных чёрных глаз.

Но так не бывает, чтобы безысходность овладевала человеком всевластно. Она лишь доходит до своего пика, а потом рушится оттуда под толчками озарений здравого смысла. Так случилось и с нашей героиней. Слёзы испарились на смуглых горячих щеках, оставив грязные полоски — и в те века прекрасный пол не хотел полагаться на природную красоту и украшал себя, как мог, только вот, несмываемую тушь шумеры придумать не смогли. Ангелина успокоилась, и в лице её появилась решимость:

— Что ж, пусть будет так, как задумал этот мерзкий жрец! Не я, так другая невольница выполнит эту работу. Но я попытаюсь хоть как-то подбодрить несчастного — может быть, он почувствует это, и ему будет не так страшно покидать наш мир. Тем более, я совсем ничего о нём не знаю. Если это человек хороший, то жаль его, несомненно, но вдруг он какой-нибудь злодей, преступник?! Хотя вряд ли, таких, насколько я знаю, в жертву не приносят. И всё равно, у меня нет выбора, я это сделаю! Мой выбор — это мой Роман, божественно гениальный, но по-детски глупый, безумно далёкий, но невероятно близкий! Ты думаешь, что убегаешь от меня, но ведь я живу в тебе, только я! И ты-то это знаешь лучше меня, но боишься отдать себя во власть любви, нет, не боишься, а ещё пока в тебе есть силы сопротивляться ей. Но силы эти будут убывать, таять, как ледяное сердце Кая под горячими слезами Герды! Ты сдашься и придёшь ко мне, и упадёшь к моим ногам, и будешь просить прощенья! А я наброшу на лицо равнодушную гримасу и… Да нет, мой любимый, я тоже упаду, и мы сольёмся в едином вздохе, в едином сердечном биении!

 

VIII

 

— Не развязали — вот развязка! Вот и ответ на все вопросы, да и нет теперь нужды делать выбор.

Роман, как был спелёнут, так и лежал на жертвенном столе. Все его члены онемели, словно их ампутировал искусный хирург, и даже душа, кажется, уже выползла из тела, приготовившись к последней, бесконечной дороге.

— Ну что ж, наверное, так будет и лучше, и честнее. А то поблуждаю по эпохам, а потом вернусь: здравствуй, любимая! А она мне не на шею бросится, а только молвит, сожалея, мол, где ж ты шлялся, старый хрен, я тебя давно позабыла!

Но все эти мысли в поэте возникали только от безнадёжности и усталости, он лишь заставлял ими, как перегородками, чувства истинные, он хотел просто уйти от реальности!

Роман пытался представить перед собою картины детства: вот кривая, неглубокая речка, где он с друзьями купался и дни, и ночи. Вот тенистый ручеёк, в котором вода почти замерзает даже в жаркий полдень. Вот потрескавшийся, вырядившийся в моховую жилетку Мамонт-камень, на горбу которого они любили посидеть…

Ах, зачем, ну зачем ты, поэт, бродишь мыслями не там, где нужно?! Ведь ты сейчас умрёшь, поэтому надо готовить себя к встрече с миром иным! А ты что сделал? Ты опять вызвал к себе ЕЁ! Это же Ангелина сидит на древнем камне, даря тебе чистую улыбку, даря тебе добрую душу, даря тебе жаркое сердце! Её озорные глаза изливают радость тебе, в них и счастье, и нетерпение — когда же ты решишься, поэт?!

 

Солнце ловко запрыгнуло на высший пик небесных гор, и изливало на землю весь жар своего нутра.

Роман уже весь истёк потом, и он, превратившись в толстую солёную корку, покрыл тело жёстким панцирем. Да и мысли, словно выпариваясь из усохшего мозга, стали густы и тяжелы. И казалось поэту, что не слепящее солнце сводит его с ума, а разнузданная пурга закручивает снежные шары и подбрасывает их прямо в зенит, где они взрываются с яркими вспышками. Роману стало на миг знобко, и он очень ясно увидел ту самую пургу, разродившуюся самым удивительным чудом — его любимой! А вот и ОНА. Подходит неторопливо, склоняется к нему, протягивает чашу с прохладной водой. Да, это ОНА, это ЕЁ взгляд, но… это не она! Поэт видит округлый овал смуглого лица, огромные чёрные глаза — это всего-лишь жрица!

— Всё правильно, в таком состоянии так и должно быть. Скорей бы уж кончилось это! Теперь нет никакого страха. И скоро я точно узнаю, что же есть там, за чертой, если, конечно, там что-то есть.

Жрица поднесла к губам Романа чашу, и он машинально потянулся к ней, но неожиданно почти умерший ум его обожгла невероятная мысль:

— Подожди, подожди, Ромка, а ведь у тебя появился шанс! Чёрт возьми, и жить что-то захотелось, и сердце даже забилось, как живое!

Роман попытался пошевелиться, но путы были прочны. Тогда он разлепил испещрённые сетью трещинок губы и прохрипел:

— Прошу, прошу тебя, о, жрица, смилуйся, исполни последнее желанье! Ты так прекрасна, но ты и так же добра, я знаю! Вот здесь, на шее, висит пузырёк, а в нём горошинки. Кинь мне в рот одну, сверши это чудо!

Роман увидел, как руки жрицы дрогнули, и чаша выпала из них. Лицо девушки склонилось к лицу его, и поэту вновь почудилось, что он знает этот взгляд, самый прекрасный, самый желанный! И сердце его забилось неровно, оно сбилось с такта и торопилось поймать ритм другой, казалось, такой знакомый!

Послышался чей-то недовольный голос, и Роман узнал в нём баритон Бироса.

— Скорее, жрица, скорее!

Но не было нужды ему торопить девушку. Пальцы её, изящные и гибкие, уже вытряхнули из пузырька горошинку на ладонь. Жрица ещё раз взглянула на Романа, и он увидел в её глазах не то испуг, не то восторг.

— Бог мой, а вдруг её теперь казнят, когда увидят, что я исчез, — подумал поэт, но было уже поздно: шарик быстро растаял в иссохшем рту.

Ушли и жар, и боль, и свет, и ужас казни. И прекрасная жрица растворилась, как тень в сумерках. Всё погасло на несколько мгновений, а потом перед Романом, далёкая, как туманность Андромеды, проявилась Ангелина, вернее, милое лицо её. Оно медленно приближалось, и скоро уже можно будет разглядеть любимые глаза, в которых — Роман знает! — есть то, ради чего он и живёт — ответ на его неразрешимую дилемму. Сейчас он узнает его, сейчас! Но опять всё меркнет, и поэт погружается в липкую, но приятную трясину…

 

IX

 

Урукагина упивался сладостью победы. Он возлежал на ложе свергнутого правителя, даже не переменив одежд, обрызганных засохшей кровью. Рука поглаживала рукоять меча, выполненную из кости, инкрустированной золотом. Лезвие же бронзового оружия было сплошь покрыто зубцами, знать, немало поработало нынешней ночью.

Внезапно патеси вздрогнул, почувствовав чьё-то присутствие:

— Это ты, Мардук?

— Я, повелитель, — начальник личной стражи будто материализовался из воздуха, наполненного благовониями.

— Как прошло жертвоприношение? Шамаш доволен?

— Не думаю.

Урукагина резко поднялся с ложа и подошёл вплотную к слуге:

— Что ещё произошло?

— Жертва исчезла.

— Кто отвечал за охрану? Не ты ли?

— Нет, господин, жертва исчезла прямо с жертвенного стола. Невозможно понять, как это случилось!

Урукагина вперился яростным взглядом в Мардука, но тот стойко выдержал это.

— А что Бирос?

— Бирос твердит, что Шамаш принял жертву. Может быть, так оно и есть?

— Не знал я, что ты настолько наивен. Запомни: не мы служим богам, но боги служат нам!

— Но как же объяснить, что жертва исчезла прямо со стола на глазах у многих?!

— Наверняка это проделки Бироса! Жрец любит напустить таинственности в свои делишки! Сколько мы жертвуем еды, пива, золота богам, и всё это исчезает. Но не боги же забирают приношения! Их сгребают жрецы, уж ни мне тебе говорить об этом! Посмотри, как они живут — это настоящие богачи! Да и богов они уважают лишь настолько, насколько могут за их счёт поживиться!

Урукагина был очень доволен, что разговор пошёл именно по этому руслу, так легче будет отдать приказ об устранении Бироса и его приспешников.

— Ты понимаешь, Мардук, что кто-то должен ответить за то, что Шамаш не получил свою жертву?!

— Я думаю, господин, поскольку Бирос — главный жрец, то и отвечать должен он! — легко прочитал ход мыслей патеси Мардук.

— Ты очень умён. После того, как мы устраним жреческую братию, ты получишь великий подарок, — Урукагина положил руку на плечо слуги.

— А что мне делать со жрицей? Бирос хотел её бросить на жертвенный стол и вспороть ей грудь, но я не допустил этого. Мне показалось, что ты желал её видеть?

— Как мудро ты поступил, Мардук! Нет, не ей, а Биросу место на том столе! Сделай так, чтобы и солдаты, и народ узнали, кто виновен в том, что жертва не была принесена! И ещё нужно, чтобы они сами, понимаешь, сами, потребовали жестокого наказания жрецам!

 

Двое воинов привели Ангелину к Урукагине. Они не позволяли себе даже прикоснуться к ней, отлично зная, для чего их господин жаждет видеть эту юную прекрасную жрицу.

Да-да, читатель, Ангелина пока ещё здесь, в Шумере. И, хотя она уже точно знает, что Роман, так неожиданно спасённый ею, исчез из этого жестокого времени, но покинуть древнюю страну не торопится. И здесь нет никаких странностей. Во-первых, появилась какая-то определённость — девушка точно знает, что найти любимого вполне возможно. Во-вторых, ей хочется себя немного помучить, ведь бывает так приятно, прострадав целый день от жажды, взять в руки стакан с прохладной водой и, глядя на живительную влагу, помедлить минуту-другую, оттягивая сладостный момент! И, в-третьих, не могла эта нежная девушка, но с характером твёрдым, как воля стоика, не хлопнуть на прощанье дверью, не высказать то, что она думает о некоторых правителях. Вы, конечно, догадались, кто были эти правители. И, если Биросу Ангелина не успела высказать все комплименты, приготовленные для него, то Урукагина должен был их услышать. А в том, что тот её обязательно захочет сделать своей наложницей, девушка не сомневалась.

Воины ввели жрицу в опочивальню Урукагины и мгновенно исчезли.

— Я рад тебя видеть, о, восхитительная! — алчно сверкнул глазами патеси, облизывая взглядом пышные формы девушки. Он полулежал на своём огромном ложе, держа в одной руке чашу с пивом.

Ангелина же нисколько не волновалась, ведь в кулачке её был зажат волшебный шарик, и она в любое мгновение могла освободить себя от компании этого чванливого жестокого тирана.

— А ты невоспитан, Урукагина! — проговорила девушка, словно влепила пощёчину по толстой, небритой щеке.

— Что-о? — недобро нахмурился патеси, впервые в жизни услышавший из уст рабыни подобные слова.

— Я говорю, что поведение твоё — хамовато! Тебя не на конюшне ли обучали хорошим манерам?

— Ты, видно, лишилась ума от страха, когда тебя едва не принесли в жертву! Благодари меня, это я приказал, чтобы тебя не трогали! И иди скорее ко мне, я весь сгораю от желания насладиться твоим юным телом!

— Ах, ты ещё не насладился?! Всю ночь, небось, насиловал и убивал, погляди, ты же весь в крови!

Урукагина отхлебнул большой глоток из чаши и отбросил её в сторону:

— Да, крови пролил я немало! Но на этой крови прорастёт могучее царство, и это царство будет моё! И всё же, в крови этой не хватает одной капли, здесь нет капли крови твоей — самой чистой крови, самой девственной! Мне нравится, что ты так дерзка. Я не отдам тебя своим солдатам после того, как наслажусь тобою, о нет! Ты мне родишь сына, такого же дерзкого и непримиримого, как сама! И он станет самым знаменитым правителем и завоевателем!

— Да что ты говоришь! — усмехнулась Ангелина. — Ах, какая честь, кровавый господин! Да ты едва меня коснёшься, как я тут же исчезну!

А дальше произошло то, чего Ангелина не могла предвидеть. Урукагина, с проворством, не вязавшемся с его тучной фигурой, вскочил и схватил девушку за кисти рук. Хватка его дланей была прочна, как объятия наручников. Жаркое дыхание, источавшее перегар пива и чеснока, почти лишило Ангелину сознания:

— Ну, что же ты не исчезаешь?!

А девушка повторяла про себя лишь одно:

«Только бы не лишиться сознания! Только бы не лишиться сознания! Тогда — смерть! Если я потеряю честь, ничто не сможет заставить меня жить! Только любимому, только Роману я отдам себя!»

— Что ж ты не исчезаешь? — повторил Урукагина и, разжав пальцы, толкнул девушку на ложе. — Всё будет так, как я хочу!

Ангелина, обретя свободу, не стала мгновенно бросать в пересохший ротик горошинку, она лишь вскочила с ложа и встала за него:

— Если бы я знала историю получше, я б тебе рассказала всё, что тебя ожидает, но, увы, училась я не на отлично!

Урукагина раскрыл рот, услышав такие непонятные слова.

— Ну что смотришь, грязный ублюдок?! Ты же невежествен, как твой последний раб! Что ты знаешь об истории, о физике, о математике?! Да ты же два на два не умножишь!

Патеси, оторопев ещё больше, подошёл к столику и отхлебнул пива прямо из медного кувшина.

— Вот твоё истинное назначение: пей да жри, отращивай пузо! Лучше бы бодибилдингом занялся или армрестлингом! — Ангелину уже понесло, и она это вовремя осознала. — Да что тебе говорить, всё равно не поймёшь!

А Урукагина уяснил лишь то, что жрица эта от страха совсем лишилась ума. Но как же стало прекрасно её личико в гневе! Глаза сверкали, извергая потоки страсти, щёки покрылись румянцем негодования! И, пусть страсть эта была иною, нежели хотелось бы ему, всё же это было восхитительно!

Урукагина принялся лихорадочно срывать с себя одежды, не отводя жадного взгляда со жрицы. А та, растерявшись на миг, наблюдала этот царственный стриптиз. Но два пальчика девушки, зажавшие горошинку, находились у самых губ.

Урукагина, сбросив с себя последнюю деталь костюма, оказался полностью обнажённым. Ангелина невольно опустила взгляд на его возбуждённое достоинство, и, удивлённо раскрыв ротик, неожиданно рассмеялась:

— И ты, великий и могучий правитель, хотел вот этим лишить меня чести?! Эх, жаль я микроскоп не захватила из мира нашего! Да, не завидую я твоим жёнам и наложницам!

Патеси, начисто утратив все желания, только что обуревавшие его, издал рёв, словно лев, у которого увели его гарем:

— Берегись! Сейчас я отрежу твой ядовитый язык! Но потом ты всё равно будешь извиваться подо мной, изливаясь кровью до тех пор, пока она не иссякнет!

Он схватил свой меч и медленно пошёл на девушку. Но Ангелина уже бросила горошинку на язык, и тело её начинало терять вес.

— Всего тебе нехорошего, самодур!

Урукагина, заметив, что жрица исчезает, бросился к ней и мощно махнул мечом, но тёмное лезвие пронзило лишь пустоту.

А в угасающем сознании Ангелины мелькнуло:

— И к чему я его упрекнула, что он в математике не силён?!..

 

X

 

Итак, герои наши благополучно покинули Шумер. Но мы не бросимся за ними сломя голову, а задержимся ещё на некоторое время здесь. Не знаю, как вам, а мне очень хочется узнать, что же произошло далее.

Урукагина вначале впал в ярость от неожиданного исчезновения юной жрицы и от её дерзких, обидных слов. Он в бешенстве метался по дворцу, и не сладко приходилось тем, кто попадался под горячую руку патеси! Но, несмотря на упрямство и некоторую дикость характера, был Урукагина достаточно умён, и его мозг — мозг стратега — мог работать в логическом обрамлении. Он очень быстро сопоставил два исчезновения, и стало ясно, что без богов тут не обошлось. Конечно, патеси был скорее атеистом, веря лишь в силу своего меча, но иных объяснений не возникало. Но, коль это так, то без жрецов не обойтись.

— Мардука ко мне! — угрюмо проронил Урукагина, и стражник мгновенно испарился, словно у него тоже было снадобье Ванды.

Но начальник личной стражи был уже в опочивальне — он всегда всё видел, всегда всё слышал, он знал мысли всех:

— Господин, ты желаешь видеть Бироса?

Патеси вздрогнул:

— Как ты догадался?!

— Я подумал, что тебе будет любопытно узнать подробности неудачного жертвоприношения от того, кто им руководил.

— Ты прав, как всегда, верный Мардук!

 

Бирос за один день догнал и даже перегнал свой истинный возраст. Если ещё вчера это был крепкий, жилистый мужчина, то сегодня перед Урукагиной стоял дряхлый старик со слезящимися глазами и трясущимися руками. А во взоре жреца не было и тени былой решимости, в нём явственно читалась обречённость.

Но Урукагина даже и не подумал поддеть Бироса, как это случалось прежде, нынче и он был уже другим.

— Скажи, Бирос, что произошло? Ты должен знать!

— Я мог бы сказать, что Шамаш принял жертву, и поэтому она исчезла…

— Брось, жрец, ты лучше меня знаешь, что это не так! Шамаш, да и Нингирсу никогда так не делали, им нужна только кровь, им нужно только золото! Хотя, золото ты оставлял себе, не так ли?!

— Всё предназначено богам! У меня нет ничего! — испуганно прикрыл лицо ладонью Бирос, словно ожидал удара.

— Успокойся, жрец, твоё золото — это твоё, мне его не нужно. Ты мне лишь объясни, как и куда пропали жертва и жрица?!

— Я не знаю, патеси, — скорбно покачал голым черепом Бирос.

— Ты должен знать. Должен! И вот что, называй меня лугаль, так будет правильнее!

— Слушаюсь, лугаль! — поклонился жрец. — Ты воистину не обычный патеси, а великий правитель!

— Хорошо, хорошо, я принимаю твою лесть! Но ты не ответил на главный вопрос!

— Мне кажется, лугаль, что это была не девчонка-жрица, это была сама богиня Инанна!

— Инанна?!

— Да.

— Я тоже так подумал бы, но вера моя в богов так не прочна. Нет, здесь есть тайна, которую нам не понять!

Урукагина помолчал минуту, потом пристально и с неласковой улыбкой глянул на Бироса:

— И всё-таки, жрец, за то, что жертвоприношение не состоялось, кто-то должен ответить!

— Я понимаю, лугаль, и готов!

— Нет, ты мне нужен живым! А поначалу я, правда, хотел с тобой разделаться. Но я решил сделать могучим наш Лагаш, а для этого мне необходимо твоё влияние и твой опыт. Мы прижмём ростовщиков, даруем права низшим, а женщины, эти лживые твари, не будут иметь по нескольку мужей! И не забывай, бог Лагаша — Нингирсу и жена его Бау! А после них, Бирос, иду только я!

— Да будет так, лугаль! Жизнь моя в твоей власти!

— Да, я это знаю. Иди, твои боги тебя заждались!

Бирос степенно поклонился и пошёл к выходу, но теперь каждый новый шаг делал жреца менее старым, и совсем скоро к нему несомненно вернётся тот моложавый, крепкий облик!

 

Солнце втискивало свой расплющенный лик за рваную кромку горизонта. И было похоже, что оно довольно улыбается. А может, это было не солнце, а сам бог Шамаш, до сыта напившийся крови в славном городе Лагаше? И этой кровью был забрызган не только сам бог, но и всё небо. Шамаш скатывался всё ниже и ниже, и вот он уже совсем исчез, и только багровая кровь неспешно стекает с редких облаков, капая в солнечную опочивальню…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава третья. САТИ.

 

Египет. Ахетатон. 1390год до н.э.

 

Египет! И этим всё сказано!

Никто точно не знает, как же появилась на свете великая народность — египтяне. Большинство учёнейших мужей считают их смешением различных племён, тусовавшихся как в Африке, так и на Аравийском полуострове. Скорее всего, это так и есть. Но некоторые субъекты всё же кривят губы в презрительных ухмылках и относят древний народ прямёхонько к богам. Что ж, возможно, они не так уж и неправы, ведь ныне модно верить в божественную сущность мира, а посему египтяне, как и другие народы, выполнены Господом из подручных материалов по собственному образу и подобию. Вглядитесь в их крепкие фигуры, в их смуглые физиономии, в их густые, чёрные шевелюры — точно, копии Создателя! Хотя, мне лично он представляется немного иначе.

Как только ледники поубавили своё прохладное влияние на природу северной Африки, эта самая природа стала неудержимо портиться. Тёплый, достаточно влажный климат сменился на жаркий, и теперь дожди редко окропляли землю живительными струями. Почва трескалась, изнывая под яростно палящим солнцем, и превращалась в пустыни. Таким макаром на свете и появилась Сахара. Но зато вокруг великого Нила образовался гигантский оазис, куда и устремилось всё живое. И египтяне, конечно же, не могли не оказаться в этом райском местечке! Они быстро смекнули, что Нил, разливаясь каждый год, оставляет на халяву уйму удобрений в виде ила, и занялись земледелием. И стал им великий Нил и отцом, и матерью, и Богом. И зажили умные труженики хорошо, выращивая всякие вкусности. А потом кто-то из них — ну, самый умный — придумал, как из зерна сварить пиво, и житуха пошла не только хорошая, но и весёлая!

Но пиво не только веселит, оно ещё и по-особому расчёсывает извилины в мозгах, и эти извилины заплетаются в самые разнообразные фигуры. В случае с египтянами такими фигурами стали пирамиды. Я думаю, вы согласитесь, что с трезву такие вещи в башку не заскочат! Много трудов ушло на возведение изящных геометрических тел, много здоровья и даже жизней было брошено к их подножиям, но результаты оказались восхитительны! Уже бесконечно давно остыли следы последнего египтянина, а пирамиды всё стоят, и мы не жалеем денег, чтобы взглянуть на эти чудеса и позавидовать своим пращурам, ведь сами-то мы научились лишь возводить гранитных да бронзовых истуканов-вождей и кланяться им, вылизывая лицемерными языками их холодные пьедесталы!

Но египтяне не только лепили гигантские гробницы и ваяли загадочных сфинксов, они не забывали и завоёвывать соседние народы, пользуясь их меньшей численностью и разборками между собой. И так вот, помаленьку, прибрали они к ручкам все соседние земли, как в Африке, так и в Передней Азии.

Десятки веков укреплялась египетская империя. Сменялись династии и конкретные фараоны, развивались наука и техника, изощрялось военное искусство. Казалось, всё это будет продолжаться вечно. Ан нет! Где теперь тот могучий Египет? Где смуглолицые египтяне? Лишь полуразвалившиеся пирамиды напоминают, что было некогда великое и всесильное царство!

 

I

 

Барханы тесно жались друг к другу, напоминая своими горбами мамонтов. А вдруг и правда, давным-давно, стадо лохматых гигантов добрело до этих мест, спасаясь от нашествия грозных льдов, и уснуло, обессиленное и счастливое?! И спали они так крепко и долго, что не почувствовали, как сухие ветра добросовестно их укутали бархатными песчаными пледами. Так и остались мамонты внутри барханов, пытаясь иногда всё же выбраться оттуда. И тогда песчаные глыбы начинают двигаться, осторожно нащупывая дорогу в бесконечной пустыне…

 

Конь тревожно заржал, прижимая уши к голове. Он первым почувствовал приближающуюся опасность.

Ветер, вначале робко и осторожно, но с каждой минутой всё решительнее принялся заигрывать с песчаной пылью. Он, как расшалившийся ребёнок, метнул лёгкие песчинки в небесный свод, и они, закружившись, принялись умело затушёвывать сверкающую синеву. А ветер, осмелев, дунул сильнее, и с небес словно свалился жёлтый полог, скрывая все цвета, да и сам свет. В морды лошадей и в лица людей воткнулись тысячи горячих иголок. Глаза, уши, рты, носы наполнялись сухим, но неприятным теплом. Ещё немного, и все станут слепы и глухи от этого горячего дыхания пустыни.

Но действия воинов быстры и точны, а командир их умел и энергичен. Не прошло и четверти часа, как царский шатёр был поставлен, и принцесса смогла укрыться в нём. А воины вначале позаботились о лошадях, накинув на их морды мешки из грубой ткани, а потом подумали и о себе. Они быстро натянули несколько пологов и, радостно голося, спрятались в них. Теперь самум не страшен.

А в царском шатре юная принцесса горячо просит Атона и всех богов, чтобы скорее закончилась буря. Ведь ей непременно, срочно нужно попасть в столицу, в город Ахетатон! Там, в этой новой столице, встретит принцессу её отец — фараон Эхнатон. Вообще-то ещё недавно звался он Аменхетеп, да и столица была в Фивах, но этот фараон, будучи бунтарём по натуре, решил поменять своего бога, что было очень распространено в Египте. И вот бог Амон уступил место Атону, а фараон поменял имя, а, заодно, и столицу государства. Кроме того, Эхнатон любил вытаскивать людишек из самых низов и зело возвеличивать их, дабы они проводили его политику. Вам никого этот фараон не напоминает? А вы подумайте и вспомните, ведь был и у нас царь, делавший всё это так же быстро эффектно!

Итак, юная принцесса молилась о прекращении бури, и в этом ей усердно помогала её темнокожая служанка-нубийка. Это была очень даже симпатичная девушка, и лишь толстоватые губы делали её личико немного глупым, что, впрочем, и имело место быть.

— Нуби, перестань повторять за мною мои слова! — строго посмотрела на служанку принцесса, но строгость эта так не вязалась с приятным голосом.

— Госпожа, я очень хочу тебе помочь! — чёрные глазки Нуби блеснули влагой.

— Ты мне поможешь, если помолчишь. Или вот что, помолись-ка ты своим богам.

— Я была так мала, когда меня увезли из дому, что не помню их.

— Бедная девочка, — прижала принцесса голову служанки к своему плечу, — тебе столько пришлось вынести! Кому, как не мне тебя понять!

 

Стоп, что же это я! Расписываю тут вам девичьи прелести, а совсем позабыл сказать, что это — Ангелина! Ах, вы и сами уже догадались, что юная принцесса, так торопящаяся к своему отцу, и есть наша любимая героиня?! Конечно, конечно, это — она! Да, здесь, в Египте, Ангелине повезло гораздо больше, нежели в славном Шумере. Ещё бы, быть дочкой фараона, да такого прогрессивного, — об этом можно лишь мечтать! Но наша бедная девушка мечтала только об одном: о своём любимом! И эта мечта и гнала её в Ахетатон. Много времени Ангелина провела в Фивах, где денно и нощно, используя всю ей доставшуюся власть, пыталась отыскать поэта. Поиски эти были безрезультатны, и девушка уже совсем отчаялась найти Романа, когда в город примчала весть о появившемся в Ахетатоне поэте. Было известно о нём лишь то, что был он чужеродец. Но главное заключалось в том, что талант поэта был так велик, что все, не зависимо от возрастов и званий, были им покорены. Да это и понятно, будь тот поэт зауряден, разве весть о нём разнеслась бы по стране, взбудоражив умы и сердца?! Ну что могла подумать Ангелина об этом? Только одно: поэт тот — Роман!

 

Нуби приготовила ложе для принцессы, и та легла, пытаясь уснуть, чтобы время ожидания промчало быстрее. Но опять боги не были милосердны к Ангелине и не давали ей сна. Или, быть может, не так она молилась? Или не тем богам? Да нет таких богов, кому бы девушка ни посылала свои мольбы, ни пыталась бы обменять свою жизнь на одну лишь встречу с любимым! Впрочем, последнее она предлагала вовсе не богам, но и ТОТ, почти всемогущий, проигнорировал эту выгодную сделку!

Верная служанка, видя, что её госпожа никак не заснёт, затянула какую-то заунывную песню, словно перед нею была колыбель с младенцем. Ангелине вначале было неприятно это необычное пение, но вдруг она поняла его красоту, будто всегда жила в этом времени. Высокий и чистый голос Нуби вытягивал из души печаль, оставляя в ней покой и тепло, подобно тому, как ручей, вымывая грязь, обнажает золотые самородки. И Ангелина увидела перед собой Романа, несчастного, уставшего от самого себя. Она раскрыла объятия и бросилась к нему, но он стал быстро удаляться, и скоро вовсе пропал.

— Куда же ты, мой любимый?! Не уходи! Я мчусь к тебе в упряжке злых ветров судьбы, и ты должен это чувствовать, ты же от Господа пиит! Но вперёд меня летит моя душа, она обнимет тебя первой, и ты ощутишь её тепло! Только дождись, не убегай, не пропади во мгле веков!

Ангелина, как в горячке, металась на ложе, а верная Нуби роняла горячие росинки на смуглые щёки принцессы.

 

II

 

— Да, в неудачное времечко закинуло меня! Нет, чтобы годков на триста-четыреста пораньше! — горестно сокрушался Роман, отхлёбывая из глиняной кружки местное пивко, кое вкусом своим очень напоминало ему самую примитивную бражку. Весь египетский лик поэта выражал недовольную обиженность своею неуклюжею судьбою, хотя черты лица нашего героя, — в отличие от его шумерского варианта — на этот раз были просто безукоризненны и даже красивы.

Роман собрался было глубоко вздохнуть, дабы этим выказать своё глубокое огорчение, но передумал. Или не вовремя нагрянула минута хандры, или не так уж велико было горе его. Он ещё отхлебнул пивка и погрузился в раздумья над своим проектом.

Дело в том, что нынче Роман был зодчим. Да не простым, а самым модным и самым новаторским для того времени, и положение его было так высоко, что только фараон, жрецы и номархи стояли над ним. И всё-таки наш герой не был рад. А всё потому, что, увы, ушло время гигантских пирамид, не модны они были теперь в египетском царстве, не рвут их острые макушки тугие пологи небес. Да и желающих пограбить царские усыпальницы становится всё больше. И вот, фараоны и иные знатные персоны, придумали делать для себя скромные гробницы, не бросающиеся в глаза помпезностью. Но зато внутренняя отделочка их поражала роскошью. Только кто же это увидит?! Ясно, что не простые смертные. Им же скажут, что, мол, мы, фараоны-демократы, блюдём Египта доход, экономим ваши личные сбережения. Мы же не Хеопсы, не Джесеры, на хрена нам шиковать! Ведь наша наиглавнейшая черта — скромность без меры!

Да что там говорить, народ хитёр в делах бытухи, он в них просто дока, но в делах политики он не ловит и мухи дохлой, и обмануть его так же просто, как девку, засидевшуюся в невестах. Что я вам говорю, вы и сами это прекрасно знаете. Сколько раз, вспомните, развесив уши и раскатав губы, внимали вы с верой властям, хваля очередной их указ и радуясь мудрости и чуткости руководства! А потом, кинутые скопом, вливали в себя коктейль из водки, слёз и соплей, рвали на грудях последние рубахи и яростно грозились скинуть на хрен эти власти! Но наутро всё затушёвывалось, ярость переходила в головную боль, а решимость переворота сменялась решением опохмелки. А после эффективного лечения вновь прорастали терпимость и надежда, и слезящиеся глаза с умилением пожирали строчки нового указа, ещё более мудрого и более чуткого — вот теперь-то уж точно мы заживём так, как не жили никогда! И в этом правда — каждый новый год мы убеждаемся, что ТАК мы ещё никогда не жили!

 

Ах, как хотелось Роману возвести такую пирамиду, рядом с которой и Хеопсово строение показалось бы серой и мелкой фигуркой! Что ж, каждому художнику присуще некоторое тщеславие. Только в одних оно является стимулом для творчества, а в других наоборот — творчество стелет дорожку этому самому тщеславию. Но наш поэт, слава Богу, был тщеславен настолько, насколько это требовалось для созидания, и поэтому огорчение не стало его верным спутником, оно было лишь незваным гостем в минуты изредка заглядывающей хандры.

Да что же это я говорю!? Вы, небось, уже плюётесь от негодования — вот, мол, мусолит нас какими-то баснями об архитектурных веяниях, о политическом лицемерии, а о самом главном — ни слова! Уверяю вас, это не так! Можно было бы сразу, без промедлений, вскрыть Роману душу и выложить на блюдо любопытства внутренности её. Но разве это правильно? Если так делать, то мы вряд ли сможем понять наших героев, их поступки и решения. Но то, что в вас свербит желание поскорее узнать их чувства и мысли, это просто здорово, значит, вы не равнодушны к ним, значит, и Роман, и Ангелина становятся вам близки!

Конечно же, не то, что стройка тысячелетия оказалась невозможна, угнетает Романа. Всё это напускное, всё это хреновина, фигня! Есть только одно, что гнетёт его, заставляя сотни раз в день поочерёдно решаться то на смерть, то на жизнь, сменяя отчаянность безнадёжности на восторг любви! Роман не думает об Ангелине, он ею живёт! Она всегда в нём, она всегда перед ним, и глаза её, полные любви и боли, мольбы и отчаяния жгут его сердце, и кровь, испаряясь, изливается дымящимися слезами!

И разве могло быть иначе?! Даже мысль не возникает о том, что Роман мог забыть хоть на долю мгновения свою любимую, свою юную, божественную Гелу! Да случись это, я бы, не раздумывая, умертвил своего героя, и, не сомневаюсь, вы бы это одобрили! Хотя, вряд ли так могло статься, ведь о таком герое я не стал бы писать ни строки, а вы никогда не захотели бы о нём читать!

 

III

 

Даже если тщательно обыскать всю территорию Египта с помощью лучших сыщиков всех времён, то и тогда вряд ли можно будет найти девушку лучше Сати! О, был бы я поэтом, как Роман, и всё равно не смог бы отыскать слова, чтобы описать игривость прядки волос, что брызжет чернотою и оттеняет персиковую смуглость щёчек! Не смог бы описать размах густых чёрных бровей, соединившихся — дуга к дуге — в сказочный мосток! А как сочен спелый налив полных и капризных губок, как волнует их влажный блеск! В чёрной бездне глаз таится, чуть себя прикрыв, шалость, но за нею прячутся сполохи страсти! Стан — гибок и точён — изящной выпуклостью форм разит наповал, ввергая в чувственный шторм любого, будь ты муж учёный, иль раб, иль даже фараон!

 

Только не нужно проливать негодование и разочарование! Я отнюдь не позабыл о нашей милой героине и нисколько не пытаюсь заретушировать её красоту. Нет во всей Вселенной девушки, прекраснее Ангелины! Нет, и быть не может!! Но после неё, поверьте, Сати — самая первая красавица! Хотя, возможно, где-то, в иных временах и государствах, тоже есть очаровательные девы. Это мы сможем узнать, когда попадём туда, если, конечно, наши герои захотят продолжить своё путешествие.

 

Так вот, Сати была истинная красавица, но… Но имелся и у неё недостаточек. И этим недостаточком был её характер, своенравный, даже жёсткий. Но вы и сами знаете, как часто девушки красивые имеют тот же недостаточек, не правда ли? О, как ясно я сейчас увидел благородную ярость, бьющую из очаровательных глазок! Но уверяю вас, она напрасна, ведь именно вас я не имел в виду! Простите мне, глупому сочинителю, эти суждения и слова, что поделать, моя голова сама взрыхлила сию тему!

Итак, характер Сати оставлял желать лучшего, как сказал бы опытный дипломат. А если проще, то эта красавица заставляла всех плясать под свою дудочку, играющую лишь тот мотив, что был приятен и угоден хозяйке. Как она расходилась в гневе, когда кто-то восставал против её желаний — не так играл, не так плясал, не так и не в те вживался роли! Бездны глаз искрили молниями гнева, испепеляя любого, вставшего на пути капризов этой жестокосердной красотки!

Но что-то уж больно строг я к Сати и явно несправедлив. Разве её вина в том, что родилась она на свет дочерью самого грозного номарха, а не какого-то ремесленника или раба. А отсюда и издержки воспитания. Так уж случалось во все века, да и теперь в порядке вещей, что отпрыски людей не бедных и чванливых и сами таковыми становятся, а папочки и мамочки лишь поддерживают в детишках веру в их мировую значимость! Бывают, конечно, и исключения, но они так же редки, как разумная жизнь в нашей планетарной системе.

Номарх, папочка Сати, был не просто влиятельным богатеем, он являлся ещё личным другом самого Эхнатона, и поэтому для него не существовало ничего невозможного. Кроме того, слыл он тираном и деспотом, давя до слёз свой бедный народ налогами. Но всё-таки, хоть и считал себя номарх почти что богом, а о смерти задумывался частенько, тем более что смерть в Египте была совсем не страшна, а осознанно ожидаема. Поскольку же он человеком простым не был, то и похоронить его должно было как человека значительного. А для этого требовалось две вещи: богатая усыпальница и тот, кто её сварганит. Насчёт богатства у номарха всё было в порядке, а вот с последним пристанищем дело обстояло сложнее. Конечно, архитекторы в те века не были редкостью, но данному тирану казалось оскорбительным иметь такой же склеп, как и у других вельмож, а предлагаемые проекты не очень-то отличались один от другого. И вот тогда, неизвестно откуда, в новой столице появился зодчий-новатор, нарисовавший перед номархом такие великолепные картины, что они мгновенно покорили деспота. Номарх, не раздумывая, почти насильно увёз архитектора к себе, и тот принялся воплощать в жизнь свой замысел.

 

Вы без труда уже догадались, что тем самым зодчим-новатором был Роман. Он с удовольствием и желанием нырнул в работу, полный решимости создать истинный шедевр, не заморачивая себя тем, что шедевр тот предназначен для злобного и своенравного деспота. Для Романа существовало лишь творчество, в котором он мечтал утопить себя полностью, робко надеясь, что оно поможет ему хоть немного пригасить бушующую в сердце любовь. Он работал безостановочно, прерываясь лишь на еду и сон, но образ любимой становился только ярче и зримей, а она сама — желаннее и дороже!..

 

Нет, не могла не заметить Сати красавца-зодчего, хотя бы потому, что и сама она слыла человеком образованным и даже могла слагать стихи. Да, папочка не жалел сил на то, чтобы дочурка его получила самое лучшее образование, и несколько жрецов постоянно находились в его имении, отдавая свои знания способной ученице. Но Сати, хоть и имела к учению большие способности, относилась к нему с холодком, считая всё это прихотью папочки, мечтавшего выдать дочь замуж за самого фараона. Ей, конечно, тоже хотелось бы встать на самую высшую ступеньку власти, но вот беда, была Сати, хоть это и не очень с ней вязалось, романтична и мечтательна!

И когда девушка впервые увидела немолодого, но стройного и красивого лицом архитектора, сердце её сладостно затрепетало, подобно бабочке, поймавшей первый солнечный луч после зимней спячки. Сати, ещё не осознавая, что это любовь робко царапается в дверцу её души, стала много времени проводить рядом с красавцем зодчим, невзирая на то, что был он с нею более чем прохладен.

 

IV

 

Интересно, а как в человека вселилась разумность? Ведь что-то должно было подвигнуть гомо сапиенс к мыслительному процессу, что-то должно было толкануть двуногих млекопитающих на скользкую дорожку логического соображения?!

Многие, очень многие, считают, что таковой причиной стала работа. Она, дескать, и заставила человеков не просто что-либо делать, а совершать это строго определённым образом, а отсюда и развитие умственных начал. Именно работа, производимая до нужного числа потов и совершаемая осознанно для общества и семьи, явилась бойком, воспламенившим капсюль разума.

Иные же, более романтичные натуры, уверены, что только любовь могла заставить человека обратить инстинкты в разум. Это, конечно, очень оригинальная версия, но мне лично она не импонирует, особенно, когда вспоминаешь все те глупости, которые сам совершил, находясь в любовном исступлении! Эх, как же тогда бывает далеко не только до какого-то разума, но и до примитивной логики вообще!

Ещё кое-кто думает, что основа разума — естественное любопытство, от природы щедро заложенное не только в людях, но и в других животных. Предположим, схватил человечек первобытный своею волосатою ручкой горящую головешку, находясь во власти этого любопытства, а огонёк его — цап больно-пребольно! И сразу в глотке родился вопль, а в головке — разум, и стал человечек соображать, как ему лучше браться за опасные предметы в другой раз. И опять здесь я вижу нестыковку: ведь раз обжегшись, вряд ли кто вообще станет хвататься за огонь когда-либо!

Нет, кто бы что ни говорил, но я твёрдо уверен, что ось прогресса и толкатель разума — торговля! Как только первый человек обменял лишнюю шкуру на кусок мамонтятины, он моментально почувствовал своё превосходство над остальными! А потом он осознал и силу этого процесса, когда смог за какие-то вещи получать не только еду, но и пародию на любовь. Но вся полнота разума выявилась лишь в тот момент, когда первобытный дикарь сумел втюхать ближнему своему сгнившую шкуру как товар высшего сорта! После этого действия разум стал развиваться неудержимо и изощрённо, превращая людей просто разумных в торговцев-виртуозов! Что, если не торговля, закаляет и острит ум?! А как бодрит приятной свежестью ловля процентов барыша! Это же просто наслаждение — продать то, что сгнило или же чистый брак, это просто радость — обуть доверчивого лоха!

 

Базар восточный, вероятно, вечен! Он криклив, хвастлив, нечист, широк. Хитры торговцы, клиенты беспечны, но именно здесь и бурлит поток разумности! Не знаю точно, но мне думается, что Адам с Евой, выкатившись из ворот Эдема, попали на базар. Кто там торговал, спросите вы, если род человеческий ещё не начал свой путь? Не знаю. Может, ангелы, может, черти, но базар был наверняка! Его не могло не быть!

Базар египетской столицы бурлил, шумел, благоухал. Здесь можно купить всё, что угодно любой, даже самой извращённой душе. Всевозможные яства и напитки, одежды и обувь, животные и посуда, услуги лекарей и брадобреев, возчиков и жриц любви — вот неполный список товаров столичного базара. Сытые торговцы, увешанные гроздьями пота, расхваливают свой товар как величайшее и единственное чудо, хватая прохожих за одежду, плечи и иные места их тел, которые подворачиваются под руку. Они орут, не жалея осипшие глотки, но то их повседневная работа, и покупатель это знает. Он проходит с достоинством, уверенный, что его не так-то легко надуть, и, чтобы сбросить цену, отчаянно хает товар. Но всё это входит в правила игры. Торговец, конечно же, скинет пару монет, но всё равно он останется в барыше, ведь его цена изначально завышена. Зато довольный покупатель, гордый своим умением торговаться, так легко расстанется с деньгами и купит товар, зачастую совсем не тот, который и хотел приобрести!

 

Вдруг — разом — гул базарный умолк, но почти мгновенно перешёл в недовольный громкий ропот. Толпа завыла, стала редеть, раздаваясь в стороны, а в неё влетел азартный джигит. Он уверенно прокладывал путь в людском потоке, как слон в бамбуковых зарослях, а в высоко поднятой его руке была длинная плеть. Джигит смачно, но без злости опускал жало плети то направо, то налево, поторапливая самых медлительных. А вот за ним показалась и пышная кавалькада, и та, ради которой воин не щадил чужих спин. Это была юная принцесса, грациозно и уверенно сидящая на белом коне. На ней бал одет калазирис цвета весеннего неба, так ловко подчёркивающий ладные формы тела и безукоризненные черты лица.

Ропот недовольства мгновенно сменился гулом восхищения, и толпа стала прижиматься к всадникам. Но воины это предусмотрели. Они уже заключили принцессу в неровный овал и проворно работали плётками, отжимая людскую массу. Но всем было наплевать на жалящие укусы плёток, ведь вот она, краса и гордость фараонства, совсем рядом! Да за чудо лицезреть её разве жалко раз-другой подставить плечи под плеть?!

Ах, Ангелина, как же ты любима в египетской земле! Всем, всем мил твой образ, но особенно, мне! Ну что без тебя наш мир безликий — пустыня лунная, мираж?! В нём нет ни радости, ни света, есть лишь грусть, обыденность. Как солнца луч в ноябрьской хмури, как пенье вешнее синиц, как штиль в финале грозной бури — свет глаз твоих и взмах ресниц!

О, Боже, простите, я впал в плен дурмана! Но что поделать, коли мне так близка и дорога моя героиня! Мне иногда кажется, что это я, а не Роман схожу с ума от любви к ней! И только поэтому я говорю словами его, моего бедного поэта!

 

V

 

Нуби тенью скользнула в будуар принцессы.

— Ну, как? Ты всё узнала? — юная царевна устремила взгляд на служанку, и в глазах её затрепетало нетерпеливое волнение.

— Да, госпожа.

— Так не молчи, говори скорее!

— У всех подруг я расспросила о нём и теперь его вижу, как живого! Он так хорош, что тех, кто в него не влюбился, в столице почти не осталось!

Глаза Нуби полыхали чёрным огнём восторга, а грудь высоко взлетала. Голос стал резок и высок, и слова слетали с уст, подобно звонким медным цепочкам, что переплелись на локотках девушки. Языку же был явно мал домик рта, и он ежесекундно высовывался, смачивая сухие губы, отчего они, повлажнев, блистали. И вновь с этих повлажневших губ просыпались слова восторга:

— Ах, как он красив, высок и строен! Не по-египетски учтив! Не докучлив он, не нагловат, но в речах — жарок и неспокоен! И сыплет он рифмами, как туча косым живительным дождём! Его стих ладен и страстен, в нём есть всё: и жар души, и мыслей круча, и красота узора слов!

Ангелина впитывала в себя каждое слово так жадно, будто от этого зависела её жизнь. Да ведь так, по сути, и было! Конечно, это он! Это он, её любимый! Кто ещё мог всколыхнуть стоячее болото Ахетатона?! Только его таланту под силу это!

— А все знатные дамы, — особо, юные, — просто пленены изысканным слогом поэта! — Продолжала меж тем Нуби. — И многие разделяют его дерзость к властям и богам. Кстати, именно за это он и брошен в темницу!

Ангелина не сразу поняла значение последних слов, но, осознав их, похолодела. Она рывком поднялась с кресла и вонзила в служанку яростный взгляд:

— Как брошен? Кем? Да ты в уме ли?!

Прежний восторг слетел с личика Нуби, а на его место по-хозяйски поместился испуг:

— Я, госпожа, не виновата!

— Я не виню тебя ни в чём. Говори, что случилось.

— Узнала я, что на днях примчался оскорблённый номарх — друг твоего папочки — и потребовал, чтобы поэта бросили в тюрьму. Он, дескать, враг Египта, предатель и самый большой злодей и развратник!

— Но почему?!

— Да говорят, что тот поэт так ославил в стихах номарха, что над ним смеялись даже рабы!

— И что же папа?

— Он поддержал своего друга, ведь от поэта досталось и самому царю!

— Да, это на него похоже! Это — он! — почти вскричала принцесса.

— Кто он? — на личике Нуби нарисовалось удивление.

— Это — он! — повторила Ангелина, но тут же, представив себя на месте Нуби, осознала всю нелепость ситуации. — Да так, один мой знакомый поэт, он всегда был дерзок.

Но умная служанка, глядя на вспыхнувшее лицо госпожи, почувствовала, что здесь не всё так просто. И следующие слова принцессы только подтвердили это:

— Ты должна увидеть его!

— Я?

— Да! Хотя, нет. Увидеть его нужно мне! Но как это сделать?!

— Да проще некуда. Кто запретит увидеть арестанта дочери царя?! Да если бы и так, то папа твой лишь словечко скажет, и любая дверь любой темницы распахнётся!

— Ты не понимаешь, Нуби, я хочу увидеть его, но так, чтобы меня никто не узнал!

— Тогда ничего не получится.

— Но я должна его видеть! Должна! Придумай что-нибудь, и я подарю тебе всё, что ты пожелаешь!

Нуби, конечно, любила свою госпожу. И вовсе не по обязанности, а за её доброту к ней, за щедрость. Но Нуби была молода и красива, и драгоценные вещи она любила не меньше. Поэтому появившуюся проблему она разрешила очень быстро:

— Есть у меня один воздыхатель, он служит надзирателем в темнице. Давно он меня добивается, но я пока в раздумьях. Что ж, пообещаю ему себя, возможно, он и поможет.

— Ты хочешь предложить ему себя?! — ужаснулась Ангелина. — Нет-нет, тогда не нужно, поищем путь иной! Отдать себя без любви — это мерзко!

— Я не сказала, что отдамся ему. Я сказала, что лишь пообещаю это сделать! К тому же, он мне не противен. Вот если б он вдруг стал начальником тюрьмы, а я — совсем свободной…

— Об этом не переживай, — легко поняла намёк Ангелина, — я лишь шепну папочке, и всё будет устроено так, как мне угодно!

— Значит, я могу сказать моему другу, что это возможно? — скромно потупила взор служанка.

— Да, да, Нуби!

— Так я пойду и всё устрою.

— Иди. Нет, подожди. А что там говорил номарх о распутстве поэта? Или это он со злобы?

— Ах, госпожа, да любая б почла за честь стать наложницей этого красавца! Вероятно, что-то и было. Да я и сама б отдала свою страсть ему, плавясь от счастья!

— Не любя?

— А вдруг, вся жизнь пройдёт, а любовь так и не постучится!?

— Да ты, Нуби, сама развратна!

— Я, госпожа, не считаю это большим недостатком!

 

VI

 

Здоровые крепкие зубы номарха смачно рвали мясо, перемалывая его вместе с жёсткими хрящами. Золотистое масло тоненькой струйкой стекало на грудь, впитываясь в белоснежное полотно одеяния. То и дело из его пресыщенной утробы вырывалась шумная отрыжка, явно свидетельствующая о наполненности её. Но номарх, промокнув полотенцем капли пота и масла на лице, вновь отправлял в большой рот куски мяса, запивая их крепким пивом.

Роман, сидящий напротив тирана, ел очень мало. Зато пил он от души, пытаясь пенистым напитком опьянить свою волю, что заставляла его жить. Да, наш герой опять хандрил, снова его жизнь казалась ему никчёмной и бесполезной. И так изо дня в день — пока он был занят на стройке, неизлечимый недуг его отступал, маскировался. Но, стоило Роману вынырнуть из омута дел, как вновь, сильнее и больнее, отчаянье любви набрасывалось на него. И лишь каждодневные застолья номарха помогали на время забыться. Хмельной напиток, в конце концов, притуплял чувства и хаотично перемешивал мысли, которые теряли логику и направленность, сплетаясь в бессмысленный фантасмагоричный клубок.

Номарх, отрыгнув в очередной раз, с силой хлопнул в ладони, и в зале появилась четвёрка юных танцовщиц. Эх, не был бы наш герой насмерть заражён любовным вирусом, он не смог бы оторвать глаз от этих прелестных созданий, всё одеяние которых состояло из прозрачных накидок, которые не скрывали прелести стройных тел, а бесстыдно их выявляли! А девицы уже были во власти танца. Они изящно выгибались, выставляя на показ соблазнительные попки и вздрагивающие груди, и от этого глаза номарха тускло засветились, а из раскрытого рта потекли струйки слюны. Танцовщицы же, войдя в раж, вытворяли нечто фантастическое. Они сплетались меж собою, как виноградные лозы, и становились похожи на диковинное сказочное растение. Но тут же быстро разбегались, и вот уже перед глазами зрителей четыре статуи, у которых похотливо двигаются лишь их срединные части.

Роман не замечал прелестей танцовщиц, он вообще не замечал ничего и никого. А зря! Ведь рядом с ним сидела красавица Сати, не сводящая прекрасных глаз со своего любимого!

 

Да, да, своенравная Сати полюбила архитектора. И она сама была этим поражена. Как, она, для кого чувства лишь вздорная шелуха, она, которая холодный расчёт ставила во главе всего, она, кого добиваются самые знатные мужи царства, стала рабыней любви! Но что поделать, мы-то с вами знаем достоверно, что любовь приходит не только к тем, кто рад ей и верен, но и к тому, кто над нею лишь насмехается! Любовь спелёнывает даже тех, кто умом хладен и расчётлив, а душою завистливою сух и зол. Но в тех, кто рад этой дивной встрече, любовь родит радость и лёгкость, а в тех же, для кого она гостья нежданная, часто возникает лишь острое чувство собственности!

Сати, как натура сильная и трезвая, вначале пыталась придушить в себе ростки необычного, пугающего её чувства. Она взывала к своему разуму, стыдила себя, насмехалась над собою, но проку из этого не выжала. Тогда, пролив немало слёз, — чего с нею прежде не случалось, — она решила, что позволит красавцу зодчему любить себя. Но произошло нечто удивительное: Сати очень быстро осознала, что для него она совсем не желанна! Вначале это открытие взбесило девушку. Но любовь так быстро гасит негатив, и очень скоро бешенство переросло в желание обладать любимым любой ценой.

В ход пошли все средства, известные прекраснейшей половине человечества. Улыбки, робость, томный взгляд, густые вздохи, кокетство — всё это обрушилось на объект вожделения. Сати по нескольку раз в день меняла наряды и старалась находиться рядом с любимым. Она — словно невзначай — касалась его, рукой ли, краем одеяния ли, концом изящной сандалии. Но в архитекторе не только не загоралась любовь, а даже не просыпалась вежливая симпатия. Он был ровен с Сати, всегда вежлив, она была для него лишь дочь хозяина.

 

Сати, видя, что её любимый уже порядком захмелел, а внимание всех остальных поглощено прелестями танцовщиц, быстрым движением всыпала в бокал Романа щепоть серого порошка.

Ах, коварная баба! Так, думаю, вскричали вы в этом месте. Совершенно с вами согласен. Но, всё же, попытаемся понять и её. Каждому влюблённому присуще желание завладеть своею мечтою любым путём. Правда? Конечно, пути у всех различны, и что для одного — норма, для другого — преступление! А Сати никогда ни в чём не получала отказа, она не привыкла что-то у кого-то просить, поэтому и действовать решила сообразно своему воспитанию. Да что говорить, всем нам известно, что любовь не только животворна и прекрасна, она ещё и слепа, глуха, жестока!

Итак, порошок растворился в пенистом напитке, и Роман влил в себя этот коктейль. Но это был не яд, это было лишь снотворное зелье. План Сати не блистал особой новизною и оригинальностью. Этот дерзкий строитель должен оказаться в одной постели с нею, да так, чтобы это увидели все и, прежде всего, папа. Конечно, номарх в гневе страшен, он способен сделать всё, что угодно, и есть риск, что зодчий погибнет прежде, чем осознает реальность. Сати это знала, но иного выхода из любовного тупика найти не могла.

В глазах Романа темнело. Голова тяжелела и клонилась к столу.

— Да, сегодня я явно перебрал, — тяжело ворочая одеревеневшим языком, прошептал поэт. — Пожалуй, мне не дойти и до своей комнаты. Только не хватало завалиться мордой в салат! Хотя, салатами тут не увлекаются.

Роман потряс головой, пытаясь разогнать тяжёлую дрёму, но это нисколько не помогло. Да, щедра десница Сати, и очень сильно сонное зелье!

 

Два здоровенных раба приволокли бесчувственное тело и уложили его на богатое ложе.

Сати жестом отпустила слуг и присела на постель, нежно глядя на любимого. Её пальцы ласково гладили прядки взмокших от пота волос, и от этого тело пронзали тысячи маленьких острых иголок. Но укусы их были так приятны! От них внутри Сати будто разгоралось пламя, но пламя это было жидкое, и оно, выкипая, истекало соками желания из тела девушки.

Так она просидела довольно долго, купая взгляд в лице любимого, перебирая его чёрные, с серебряными прожилками волосы. Наконец, Сати оторвалась от этого сладостного занятия, и принялась раздевать Романа.

Когда с этим было покончено, Сати разделась сама и улеглась на ложе рядом с любимым:

— Теперь ты никуда от меня не денешься! Теперь ты будешь только моим! Ты полюбишь меня, я знаю, ведь меня нельзя не полюбить! А папа меня поймёт, и ты станешь любим и ему. Ну, а после — никто не вечен! — ты будешь номархом, а потом…

Но что будет потом, Сати додумать не успела. Видимо и она сегодня очень устала от всех этих событий, задуманных и так ловко совершённых ею. Глаза её прикрылись веками, и сон мягко опустился на чело коварной девушки.

И, если бы взглянуть со стороны на спящих Сати и Романа, то нельзя было не увидеть, что их обнажённые тела очень гармонировали друг с другом, практически сливаясь в одно целое.

Нет-нет, я нисколько не стремлюсь вызвать в вас какую-то симпатию к Сати и её методам завоевания любимого! Даже под ножом гильотины я буду стоять на том, что только Ангелина, моя любимая героиня, должна быть рядом с моим не менее любимым героем! И, пусть творение мэтра Гильотена оттяпает мою башку, но и тогда она сможет прошептать: Роман и Ангелина — это так же, как жизнь и любовь!

 

VII

 

Ангелина и Нуби, сопровождаемые надзирателем — серьёзным и не очень уже молодым человеком — торопливо шли по узкому, извилистому подземному проходу. На девушках были надеты тёмные плащи с опущенными на лица капюшонами. Но здесь, в полумраке подземелья, разбавленном лишь колеблющимся светом факелов, скупо развешанных на закопчённых песчаниковых стенах, даже и без маскировки трудно было бы распознать лица.

Надзиратель уверенно ступал по своим владениям, иногда оборачиваясь и делая знак рукой, давая понять, что нужно пригнуться из-за очередного понижения верха прохода. Делал это он всегда неожиданно и резко, отчего девушки вздрагивали и быстро втягивали головы в плечи, хотя в этом и не было особой необходимости, так как обе они рост имели небольшой.

Когда Ангелина уже окончательно запуталась в извилинах лабиринта и почти поверила в бесконечность пути, проводник поднял руку вверх, призывая остановиться. Из мрака подземелья, словно из тверди стены, возникла фигура.

— Открывай! — вполголоса приказал надзиратель.

Фигура, склонив в почтении голову, сделала пару шагов к стене, и через мгновение в каменном монолите появилось отверстие.

Надзиратель снял со стены факел и шагнул внутрь, приглашая Ангелину за собой. И она, ни секунды не колеблясь, последовала за ним. Сердце отчаянно забилось, стремясь вырваться из груди и броситься к ногам любимого, а в глаза, привыкшие к зыбкому полумраку, заползла темнота.

Свет факела высветил бесформенную человеческую фигуру, расположившуюся на охапке соломы в углу тесного помещения. Дух здесь был так тяжёл и резок, что Ангелина в первый момент едва не задохнулась, но именно он и вернул ей зрение. Она быстро шагнула к узнику и опустилась перед ним на колени. Но лица его было не разобрать, и тогда девушка отрывисто бросила:

— Свет сюда!

Надзиратель опустил факел к самому лицу узника, но Ангелина, выхватив горящий светильник из руки воина, приказала:

— Выйди!

Нужно сказать, что Нуби не сообщила своему другу, что же за особу она сопровождает, но тон, каким был отдан приказ, явно свидетельствовал о том, что особа эта находится так высоко, куда ему никогда не попасть, даже если он и станет, как пообещала его подруга, начальником тюрьмы.

Надзиратель молча поклонился и вышел, и отверстие в стене беззвучно закрылось.

А Ангелина вглядывалась в лицо бедного поэта, пытаясь найти в нём хотя бы одну знакомую чёрточку. Узник, открыв глаза, тоже изучал так внезапно появившуюся незнакомку. Потом он приподнялся на локте, и губы его прошептали:

— Ты прекрасна, как самое дерзкое видение моих грёз! Или ты и есть только грёза?!

И в этом шёпоте девушка уловила что-то знакомое и близкое ей. Она дрожащей рукою откинула волосы со лба узника и осторожно, словно боясь причинить боль, погладила их:

— Это ты?!

— Я не ведаю, о ком ты спрашиваешь, о, неземная, но как бы я хотел быть им! Ты так прекрасна, и теперь я нисколько не жалею, что оказался здесь! И пусть я тут сгнию заживо, но до последнего вздоха я буду счастлив тем, что увидел тебя!

Да, вряд ли найдётся такая девушка, которая, услышав эти слова из уст человека, балансирующего на кромке меж жизнью и смертью, останется равнодушна! Но в Ангелине, почти уверенной в том, что этот узник и есть её любимый, такое жгучее признание вызвало отрезвление:

— Нет, это не он! Это не его слова!

— Да, вероятно, ты ошиблась, божественная, и мне очень больно, что именно я стал тому причиной!

— Ах, нет твой вины нисколько, бедный поэт! Я просто слишком глупа и наивна! Я поторопилась поверить в то, что так тщетно ищу!

— Я вижу, что Исида наградила тебя великой любовью!

— Иногда мне кажется, что это не награда, а кара! Кара за мою самонадеянность, за моё нетерпение!

— Нет, лучезарная, любовь не бывает карой! Она может быть только наградой, она может быть только радостью!

— Но почему же от неё так больно? Почему иногда хочется вырвать её из себя и растоптать?!

— Потому что любовь — это хворь. Ею нужно переболеть. Ведь все те сомнения, что змеями вползают в твоё сердце, и есть симптомы этой смертельной болезни.

— Значит, когда меня покинут сомнения, болезнь пройдёт?

— Если тебя покинут сомнения, то любовь умрёт! Не сомневается тот, кто абсолютно уверен в своей правоте, тот, кто не подвержен страстям. А разве можно любить бесстрастно, уверенно?

— Никогда! — громко выкрикнула Ангелина.

Мгновенно стена разверзлась, и появился надзиратель, но принцесса, увидев его, нетерпеливо махнула рукой, гоня того прочь.

— Теперь я понимаю его! — горячо прошептала Ангелина, обращаясь к узнику, как к давнему и верному другу. — Ведь он — постоянное сомнение! Я всё относила лишь к его нерешительности, неуверенности в себя. Да и в меня. А это значит только одно: он любит меня безгранично и больше всего боится причинить мне боль!

Пленённый поэт смотрел на прекрасную девушку, на слёзы её, свободными потоками мчащиеся по смуглым щёчкам, и тёмные глаза его стали ещё темнее от влаги, что источала душа его.

— Ах, как бы я хотел хоть издалека, хоть на мгновение взглянуть на того счастливца! Я так завидую ему! Пожалуй, я не пожалел бы и остатка жизни за это! Хотя, этот обмен не был бы равноценным, ведь жизнь моя ничего не стоит!

— Нет-нет, тебя отпустят, поверь! Я смогу это устроить!

— Если бы это случилось ещё вчера, я радовался бы, но сейчас мне всё безразлично. Никто и ничто не в силах вырвать меня из того плена, в который я угодил теперь!

Ангелина удивлённо посмотрела на узника, но, поймав взгляд того, который просто истекал страстью к ней, всё поняла. Но что она могла сказать или сделать? Только чуть виновато улыбнуться.

 

VIII

 

Хотя Роман видит её лишь сзади, но он нисколько не сомневается, что это она, его любимая, единственная, его Ангелина! Конечно, нет никаких сомнений, это же её волос нежнейших пряди шевелит ветра робкий вздох! Это грациозный изгиб её шейки, покрытой золотистым тончайшим пушком! Это её ладная фигурка — узкие, но сильные плечи, изящная талия и бёдра, чуть широковатые, но упругие и манящие!

А он стоит, не в силах сделать шага, не смея громко вздохнуть! Совсем так же, как той зимой, когда пурга одела ещё незнакомую, но бесконечно близкую девушку в пушистый снежный наряд. Лишь душа Романа, расправив крылья, бьёт ими изо всех сил по сердцу, стремясь вырваться и распластаться ниц перед любимой! Но нет, тщетны её усилия, ведь прочна и надёжна сеть, связанная поэтом из долга, совести, приличий! Ловко и мастерски он её соорудил, сам же этой сетью себя и спеленав!

И вдруг случилось чудо! Роман встряхнулся, сделал шаг, другой к своей Ангелине, и вот он совсем рядом! Его трясущиеся руки бережно пожимают её горячие пальчики, и вот-вот те заветные слова, настоявшиеся, как крепчайший коньяк, вырвутся наружу! Сейчас Роман скажет ей всё-всё, без тайн, без стыдливости!

Ангелина поворачивает к нему своё лицо, и он видит, что её взгляд… угрюмей тучи! Глаза любимой холодны, неласков, зол излом бровей и губы сжаты плотно, до белизны!

Роман теряет слова и силы, ноги его подкашиваются и роняют тело, ставшее чужим, наземь. Свет меркнет вместе с сознанием, а в мозгу, как заклинание, звучит просьба:

— Смерть, прошу, приди, возьми меня! Избавь от мук!..

 

Роман открывает глаза и шумно вдыхает воздух в опустевшие лёгкие. Он врывается внутрь одеревеневшего, полумёртвого тела, возвращая ему тепло и чувствительность. А ещё он приносит осознание, что все мрачные видения лишь бред кошмара! Не было ни суровости, ни холода пленительных очей любимой!

Роман будит улыбкой свою душу, и та, проснувшись, поёт о том, что всё будет прекрасно! Но не успела ещё бестелесная певица допеть свои гимны, а в Романа снова стало просачиваться беспокойство. Он пока не понимал, откуда оно идёт и что означает, но беспокойство всё усиливалось, перерастая в предчувствие какой-то непоправимой нелепости. И неожиданно поэт понял, что его беспокоило. Он находился не в своей опочивальне — эта была намного шикарнее и больше.

— О Боже, где я? Как сюда попал? Чьею волей — доброй ли, злою? И что это может означать?!

Но Роман не успел подумать об ответах на эти вопросы, он не успел и толком оглядеться, потому что почувствовал рядом с собою чьё-то присутствие.

Будто сто ос разом воткнули свои жала в ожившую плоть, когда Роман повернул голову. Рядом с ним лежала обнажённая Сати!

 

Сколько пробыл наш герой в ступоре, он не знал, но, когда в него вернулась способность соображать, он тихо завыл и заскрипел зубами так яростно, что, казалось, они вот-вот рассыплются белым прахом.

А глаза же поэта, помимо воли, совершали путешествие по безукоризненному телу Сати. Она спала, а, может быть, лишь делала вид, что спит, но дыхание её было ровно. Бронзовые близняшки-груди равномерно вздымались, и тёмные глаза сосков бесстыдно глазели на Романа. Ладонь девушки легла на лоно, словно загородив дорожку в райский сад, но между тонких пальчиков пробивалась вьющаяся поросль чёрных волосков. Ножки, будто вырубленные из светло-коричневого камня, были в меру длинны и идеально гладки.

Эх, какой бы мужик не восхитился этой чудной картиной?! Вероятно, только младенец или мертвец! А поэту пристало не восхищаться, а наслаждаться этим зрелищем, ведь раб лиры должен восторгаться и красками природы, и маетой духа, и живой красотой тела — это всё и предваряет творческие роды!

Но сегодня в Романе этих родов не случилось. В оживший мозг вернулись оцепеневшие было мысли, и принялись разматывать клубок вчерашних событий. Но надёжно был запрятан клубочек в закоулках памяти, и, сколько ни старался наш герой, ничего путного у него не выходило. Последнее, что мелькало рваными обрывками серого тумана, было бесстыдным танцем, совершаемым четырьмя обнажёнными красотками.

— Нет, что бы там ни произошло, но изменить своей любимой я не мог! Пусть даже жизнь предложат мне в обмен на ночь с любой красоткой, пусть в муках жутких суждено мне быть до кончины, но и это не подвигнет меня на низость измены!

Роман был твёрд в себе, уверен, но вдруг вылезла гаденькая мыслишка:

— А что если Сати, пока я спал, сумела возбудить мою плоть?! Ведь это могло случиться!.. Но, если это так, то жить мне больше и ни к чему! Или нет, жить, конечно, можно, но об Ангелине нельзя даже думать! Так что ж, радуйся, ты сам этого хотел! — проговорил он вслух. — Останешься здесь навечно и будешь жить с этой своенравной красавицей, штампуя детишек и возводя склепы! Чем не счастье!?

Роман вновь скосил глаза на Сати и поймал её ответный взгляд. Девушка не спала. Она смотрела на него такими влюблёнными, прожигающими душу глазами, что у Романа остановилось дыхание. А Сати, придвинувшись ближе, обвила любимого рукой и положила голову ему на грудь.

Поэт словно окаменел. Он понимал, что должен оттолкнуть девушку, вскочить с ложа и бежать отсюда куда угодно, пока кто-нибудь не вошёл в опочивальню и не обнаружил их в таком интимном положении. Но вялая апатия овладела всем телом, да и душою Романа, а пересохший язык прочно приклеился к нёбу. Сати же покрывала жгучими поцелуями бесконечно родное для неё тело, шепча какие-то ласковые слова. И Роман с лютой ненавистью к себе вдруг ощутил шевеление в своём паху! Пар стыда обжёг его лицо, и поэт наконец-то нашёл в себе силы оттолкнуть Сати и приподняться на ложе. Язык ожил, а мозг мгновенно отыскал те слова, которые сейчас сорвутся с подрагивающих губ:

«Как ты мерзка и отвратительна! Я не ожидал такого поступка именно от тебя! Ты думаешь, что коль ты знатна и богата, то можешь творить всё, что угодно?! Да разве можно заставить кого-то полюбить себя?! Да разве можно быть счастливым против воли и по приказанию?! Посмотри, как похоть исковеркала твоё лицо, а в глазах твоих теперь не таинственный соблазн, а бесстыдная жадность!»

Да, именно такими словами хотел Роман распрощаться с Сати, но неожиданная мысль несколько отрезвила его:

«А вдруг, я сам, добровольно, пошёл с нею? Ведь я столько выпил, что вполне мог потерять над собой контроль, а она так прекрасна, что может запросто свести с ума, особенно, когда ум залит алкоголем! И я сейчас наору на неё, обижу, а она, невиновная, будет считать меня самым последним подлецом! Впрочем, это полностью соответствует действительности! Нет, сначала нужно узнать у неё всё, что было вчера. Если я сам, добровольно пришёл сюда, то здесь и останусь!»

 

Вот какой благородный получился у нас герой! Где нам до него! Уж мы бы, радуясь свалившемуся чуду, не преминули насладиться мягким и горячим девичьим телом! Не так ли? Нет-нет, вы не попали, я увернулся, когда вы запустили в меня кружкой! Я приношу свои извинения за то, что так недостойно подумал о вас! Что? Вы в меня ничем не бросались?! Что ж, тогда вновь приношу извинения, но теперь уже за то, что подумал о вас лучше! Ну, а что касается меня, то, клянусь, я не знаю, как бы себя повёл, окажись на месте Романа! Соблазн так велик!

 

Роман, приготовившись расспросить Сати о вчерашнем вечере и, естественно, о нынешней ночи, только раскрыл рот, но в этот момент в опочивальню ввалился грозный номарх!

 

IX

 

Нуби ловко заплетала длинные и густые волосы своей хозяйки в тоненькие косички. Настроение хорошенькой служанки было великолепно, ведь принцесса сдержала слово и замолвила словечко за её друга, который очень скоро займёт вожделенную должность.

— Ах, госпожа, как мне будет тяжело с тобой расстаться! — вздохнула Нуби, сооружая из змеевидных косичек странную конструкцию, очень похожую на пирамиду.

— Мне тоже, Нуби, будет тебя не хватать! — мягко улыбнулась Ангелина. — Но главное, чтобы ты стала счастливой!

— Моё счастье так зримо, а вот твоё, госпожа… Ведь я вижу, ты кого-то ищешь, но тщетно. Тот узник, к которому мы пробирались, это не тот, кто тебе нужен!

— Я сама не знаю, кого ищу!

Нуби удивлённо посмотрела на принцессу, и глаза её затенила тревога.

— Нет-нет, не смотри так на меня, — успокоила девушку Ангелина, — конечно же, я знаю его, но мне не известно, как он выглядит!

Но это объяснение ещё больше обеспокоило Нуби.

— Понимаешь, он меняет свой облик, и я не ведаю, как он выглядит именно теперь!

— Он чародей?

— Он глупец! — яростно сверкнула глазами Ангелина, но мгновенно ярость сменилась нежностью. — Да, ты права, он чародей! И ещё он поэт, великий поэт! По крайней мере, был им.

— Бедная госпожа! — обняла Нуби свою хозяйку и прижалась щекой к сооружённой ею пирамиде.

Ангелина почувствовала жжение на груди — это слезинки служанки испарялись на горячей коже принцессы.

— Ну что ты, милая, не стоит плакать!

— Как же мне не плакать, когда я вижу такую любовь! Ведь ты любишь его! А вот я никого не любила, и, вероятно, уже этого чуда не случится!

— Если б ты знала, Нуби, как бы мне хотелось прожить, так и не узнав, что же такое любовь! — почти простонала Ангелина.

— Да, так оно верней, — легко согласилась Нуби, — в жизни есть другие вещи, о которых нужно подумать!

— И что же это за вещи?

— Дом, семья, смертное ложе.

— Что-что? Смертное ложе?!

— Конечно. Каждый знатный человек должен приготовить для себя достойную усыпальницу! А для тебя разве не строится гробница?

— Да как-то я об этом и не думала.

— Но так нельзя! Для тебя должна быть сделана самая роскошная усыпальница! И о чём, интересно, думает твой папочка? Да для своей любимой дочери я бы построила самую великую пирамиду!

— Как хорошо, что ты не родилась мужчиной и не стала царём! К тому же, теперь пирамиды не в моде.

— Это правда, сейчас сооружают малые склепы. Но, зато, внутренние убранства их так шикарны, что твоя роскошная опочивальня в сравнении с ними — то узилище, в котором мы навещали опального поэта!

— Да не всё ли равно, как будет выглядеть то место, где истлеют мои косточки?! — равнодушно пожала плечами Ангелина. — Тем более что я этого даже и не увижу.

— Вот потому-то и нужно строить гробницу заранее, чтобы знать, как красиво будешь выглядеть после смерти!

— Смерть не может быть красивой!

— Ещё как может! Ты только представь, госпожа: стены украшены росписью, колонны увиты золотыми цветками, а посредине стоит золотой гроб, в котором лежишь ты, прекрасная, усыпанная драгоценными камнями!

Ангелина и правда очень отчётливо увидела эту картину. Вот она лежит в золотом гробе, бледная, как первый осенний снег, холодная, как бездна Вселенной. И вдруг рядом с этим изящным гробом она замечает фигуру. Это — Роман. Он опускается на колени перед прахом любимой и склоняет поседевшую голову на её ледяное лицо. Но тщетно горячие слёзы пытаются оттаять и пробудить любимую! Роман замирает, деревенеет, и Ангелина знает, что так он будет стоять до тех пор, пока жизнь теплится в нём.

Слёзы вырываются из глаз принцессы и двумя водопадами обрушиваются на тростниковую циновку.

Нуби, принимая эти эмоции хозяйки за восхищение нарисованной ею картиной, продолжает:

— Кстати, сейчас у того номарха, что так огорчился стихами бедного поэта, работает один модный архитектор. Говорят, он создаёт такие великолепные гробницы, что равных им нет! Тебе бы, госпожа, посмотреть на них.

Ангелина уже успокоилась, и траурная картина растворилась в утекающем потоке времени без следа:

— Хорошо, мы завтра же отправимся туда и поглядим, так ли хороши творения того модника. Кстати, Нуби, ты ведь всё и обо всём знаешь. Тот поэт, которого мы посещали, как он?

— Его вчера вечером освободили. Ему велено ехать в Мемфис и жить там неотлучно.

— Что ж, лучше ссылка, нежели гниение в зловонных катакомбах. Выходит, всё у нас получилось! И ты тоже скоро станешь свободной, милая, и выйдешь замуж за своего друга. Но мне показалось, что он гораздо старше тебя. Как ты к этому относишься?

— Муж и должен быть старше. И чем больше разница в годах, тем оно лучше!

— Вот как? Почему?

— Да что взять с сопливых юнцов? У них нет ни положения, ни денег, ни… — Нуби немного потупилась, — ни опыта в делах интимных!

— Ого! — удивлённо распахнула глаза Ангелина. — Тебе нужен опыт мужа именно в этом?!

— А как же? Был у меня один юный воздыхатель. Когда я всё же позволила ему взять себя, он так долго искал пути вхождения в меня, что весь излился желанием прежде, чем я его в себе ощутила! Кстати, в тот, первый раз, я в себе его так и не дождалась!

— А потом? — ушки Ангелины рдели от откровений служанки, но любопытство было сильнее, тем более что сама она в таких делах оставалась ещё абсолютно несведущей.

— Потом я взялась за дело сама, и он быстро понял, что и как нужно делать, чтобы и ему, и мне стало хорошо!

Ангелине так хотелось расспросить поподробнее обо всех нюансах любовного искусства, но язык её не смог извернуться так, чтобы задать подобный вопрос. Вместо этого она спросила:

— Значит, ты считаешь, что муж, который значительно старше, будет любить тебя крепче и… умелее?

— Конечно! А ещё он много лет не станет заглядываться на других, потому что я стану следить за собою. Когда же я начну стареть, он будет уже в таком состоянии, что никого и не захочет!

— А вдруг, он не захочет и тебя?

— Ничего, коль мне нужно будет насладиться мужским телом, я уж кого-нибудь найду для этого!

— Как это безнравственно! — вырвалось у Ангелины.

На это Нуби лишь пожала плечами:

— И что?

— Как что? Если любишь человека…

Но служанка не дала хозяйке договорить:

— Но я-то его не люблю!

«И правда, — устало подумала Ангелина, — что я на неё накинулась? Пусть себе живёт, как хочет. У каждого свои принципы. Главное, что я знаю наверняка: я своему любимому не изменю! Даже если я его не встречу, я никогда и ни с кем не разделю ложе! Я открою великую тайну любви только с ним! Или не открою её вообще!»

 

Что ж, улыбайся, мой читатель, над наивностью девушки! Но ты забыл одно: эта девушка ради любимого бросилась в бездну опасности, презрев саму жизнь! Или ты думаешь, что это я, силой своего воображения, сотворил сие? Нет, и ещё раз нет! Зачем бы я стал желать этой чистой душе смертельных приключений?! Будь моя воля, я бы всё устроил красиво и безопасно, или, скорее всего, я б не пустил в сердце Ангелины эту безжалостную, сумасшедшую, выжигающую здравый смысл любовь!!!

 

X

 

Роман торопливо натягивал на себя простыню и наблюдал за приближающимся номархом. Но не грузного, с солидным брюшком мужчину видел он, а стройную даму, облачённую в белое покрывало. Она была неплоха собой, и лишь безгубый оскал голого черепа да пустые глазницы его немного портили внешность. В руках же дама держала вовсе не косу, как это должно было быть, а огромный нож с запёкшимися каплями крови на явно тупом лезвии.

Роман прикрыл на миг глаза и тряхнул головой. Бескожая дама испарилась, уступив место владетельному папеньке Сати, но некачественное холодное оружие не исчезло, из чего наш герой сделал вывод, что оно предназначено именно для него.

«Что ж, смерть на ложе в соседстве с прекрасной, пусть и нелюбимой красоткой, не так уж и трагична! — пришла в голову Роману оригинальная мысль. — И если у нас с нею что-то было, то это вполне заслуженная кара для меня!»

А номарх, ни слова не произнося, рывком сорвал с поэта лёгкую ткань простыни и, схватив того мощной дланью за его мужское достоинство, взмахнул клинком.

Роман не успел ни испугаться, ни осознать всего происходящего, но зато всё это мгновенно оценила Сати. Она изящной пантерой прыгнула и вцепилась в занесённую над любимым руку номарха:

— Не тронь его! Я его люблю!

Экзекутор, не ожидая такой реакции дочери, разжал руку, и Роман, почувствовав свободу, спешно отполз на дальний край ложа, где его и настиг запоздалый испуг. И там он неожиданно понял, что любовь к жизни в нём ещё не отдала концы, да и сам он, похоже, сейчас не увидит конца своего!

— Папа, выслушай меня! — строго упёрлась взглядом в номарха Сати, и эта строгость ясно говорила о том, что дочь имеет над отцом власть абсолютную. — Я люблю его и хочу, чтобы он стал моим мужем! Я этого хочу больше всего!

— Ты не щадишь меня, дочь! Что скажут при дворе, когда узнают всё? Это же позор!

— Но почему? Ведь он не раб, не прислуга!

— Да, но то, КАК всё это произошло!..

— А кто узнает это?

— Твоя служанка видела вас. И ещё кто-то, возможно, стал свидетелем.

— Так прикажи им, пусть проглотят языки, а ещё лучше — пусть их умертвят! — равнодушно проговорила Сати. — А теперь, прошу, оставь нас одних!

Номарх ласково погладил густые, спутавшиеся волосы дочери и, тяжело вздохнув, вышел из опочивальни.

— Ну, вот и всё! Теперь ты мой! — бросилась Сати к Роману и попыталась обнять его, но он отстранился:

— Как же ты коварна! Как ты жестока!

— Я? Ничуть. Ты более жесток!

— И в чём же моя жестокость?

— В том, что ты мною пренебрегаешь!

Сати вдруг сбросила с себя решимость, словно одежды перед омовением, и в глазах её засверкали слёзы боли:

— Ну посмотри же на меня! Посмотри, ведь я так хороша, как никто другой! Найди хоть один изъян на моём теле! Отыщи хоть одну девчонку, горячее и страстнее меня! Неужели в тебе не разжигают желание эти огромные глаза, эти чувственные губы, эта жаждущая ласк грудь, это лоно, истекающее страстью?! Чего ты ещё хочешь? Кого ты ещё ищешь?!

Сати упала лицом в подушки, и сказочное тело её затряслось от горестных рыданий.

Господи, ну кого же могло оставить равнодушным всё это?! И в Романе жалость к несчастной девушке острой болью взрезала душу:

— Ты прекрасна, Сати, ты прекраснее всех в этом мире! Но есть ещё мир другой, и там живёт та, кто для меня желаннее всех!

Сати оторвала мокрое лицо от подушек:

— Она в царстве Осириса?

Роман запнулся, не зная, как объяснить девушке все нюансы происходящих с ним метаморфоз, но скоро осознал, что это объяснить невозможно, и не только ей, но и самому себе. Тогда он решил всё упростить:

— Да, она в царстве Осириса. И она ждёт там меня!

— И всего-то! — весело воскликнула Сати. — Ты к ней обязательно попадёшь, когда придёт твоё время!

— Но я поклялся только её любить, только ей быть верным!

— Я не понимаю тебя. Она в царстве мёртвых, а мы здесь, мы живые!

— Это всё не совсем так. — Роман окончательно запутался. Ведь, по сути, девушка была права, а он, в её понимании, просто лепил ей какую-то чушь, пытаясь оправдать себя, словно напакостивший донжуанишка!

Сати встала с ложа и, абсолютно не стыдясь своей наготы, подошла к столику, на котором стояли кувшины с напитками. Она наполнила два золочёных бокала тёмно-красной жидкостью и подошла к Роману:

— Выпей это вино, и тебе станет легче.

А поэт и правда внезапно ощутил почти удушающую жажду. Он залпом осушил бокал, но жажда не отпустила, потому что в голове всплыла забытая на время мысль:

— Сати, я прошу тебя, если ты действительно любишь меня, ответь: сегодняшняя ночь, она… было ли что между нами?!

Сати неторопливо пригубила вино и, умело одев на личико наивную робость, проронила:

— Да. И следы этого ты бы мог давно заметить, если б был внимательнее! — и пальчик Сати неторопливо выпрямился, указуя на середину ложа.

Роман, сразу понявший весь роковой для него смысл слов девушки, медленным взглядом проследовал по направлению этого изящного перста. И он увидел именно то, чего и боялся увидеть: небольшое, тёмно-красное пятно с рваными краями, словно это кусок сердца поэта беспощадно выдрали из груди и бросили на это мерзкое ложе!

 

Нет, не верил Роман, несмотря на все явные улики, что мог он даже в пьяном упоении предать свою любовь! Не верил он Сати, ловя в её прекрасных глазах какую-то неестественность, какое-то напряжение! Но только она, и никто другой, могла разрешить ему жить дальше, отпустить его в бесконечно далёкую и неизвестную дорогу, ведущую к любимой! И знал Роман ещё одно: ни за что эта своенравная красавица не скажет правду об этой роковой ночи!

Поэт подошёл к столику и налил ещё вина. Он, как и Сати, тоже не стал прикрывать своё тело, да теперь ему было всё равно. Терпкая жидкость вязко стекла по пищеводу, оставив во рту неприятный привкус, но, то ли вино было очень слабым, то ли безысходность дошла до апогея, Роман не почувствовал никакого эффекта. Он снова уселся на ложе и сгорбился, словно на него вдруг навалились все те века, за которыми он жаждал спрятаться. И вот, помимо его воли, губы разжались, и на свободу стали появляться слова, сочащиеся горечью опустошения:

— Как долго жил я, сам себе в усладу, лишь свой слух лаская звуками верной лиры, лишь свой взор ублажая кружевными узорами строк, и не платя за это никакого оброка. Но как, когда во мне явился образ тот, что полонил меня легко и навек?! Или сам я его выдумал? И свыкся я с ним, тщась обрести его, но страдая до смертного мечтания! Я устал уже молиться Богу, взывать к Сатане — никому души моей не восхотелось. Я жил, не живя, слушая голоса небесных жителей, как в пьяной дрёме вечного запоя. И вот однажды, когда я уже укутал покоем душу, как пледом — телеса, увидел я воочию ту, кто жил во мне полноправной хозяйкой! Не мог я верить в это, но пришлось — она действительно была рядом! И, больше того, она меня полюбила! Полюбила так страстно, что я… испугался этого, не поверил в это! Она легко мне открылась в любви своей, а я её отринул! Я убежал, я её оставил, я умчал сквозь надолбы веков! Но, увы, или, наоборот, о счастье, но, куда б я путь свой ни правил, везде, всегда, в бодрящей ли яви, в тягостном ли бреде сна, я слышу, как губы её шепчут: «Зачем, зачем меня ты бросил?! Я без тебя пуста, мертва!» Так и живу, вернее, пытаюсь жить, не зная, хватит ли мне смелости вернуться к ней, взглянуть в её глаза! Хотя, теперь это невозможно!

Проговорив почти равнодушно последние слова, Роман брезгливо уставился на кровавое пятно.

А Сати… Господи, вы посмотрите, она ли это?! Два длинных каравана слёз струились по щекам её, выцедив до последней капельки из бездны глаз всё, кроме страдания, жалости и вины.

— Это правда! — не спросила, а утвердительно кивнула она. — О, великий Атон! Почему же это случилось не со мною?! Как я ненавистна себе!

Сати неожиданно почувствовала стыд оттого, что обнажена, и судорожно укутала себя простынёй:

— Ах, как же я завидую ей! Ты должен, должен её найти!

— Но я теперь не могу этого даже желать! После того, что произошло здесь, на этом ложе…

— Да, здесь произошло убийство! — и губы Сати тронула улыбка.

— Да-да, убийство! — горячо воскликнул Роман, не заметивший этой улыбки. — Здесь я убил свою любовь! Да и себя тоже!

— Нет, здесь была убита курица. Прости меня, но… ничего меж нас не произошло. Ты чист перед своей любимой! Всё то, что ты тут мне открыл, настолько невероятно и неправдоподобно, что я точно знаю: всё это так и есть! Больше всего в жизни я бы хотела увидеть ту, ради которой ты убиваешь по частичкам себя, и от этого любовь твоя становится чище и крепче! Но я понимаю, что это невозможно. Я отпускаю тебя, но прошу об одном: когда ты встретишься с нею, — это случится, непременно случится! — ты расскажи ей обо мне! Но не о той, кто так коварно и бездушно старался отнять её любимого, а о той, что, как сестра ей, отныне будет всегда рядом душою и сердцем своим! Когда ей станет тяжело, когда в душе померкнет солнце, пусть только позовёт: «Сати!», и я примчусь на помощь, я отведу от неё все беды, потому что я её люблю так же, как и тебя!

 

 

 

 

XI

 

 

Номарх пытался расшибиться в лепёшку, вылезти змеёю из бронзы толстой кожи своей! Да и было, для кого постараться. Сегодня гостьею его была не кто-нибудь, а сама принцесса, дочка его друга — царя государства Египетского!

Но та нынче явно не в духе. Она скучна, рассеянна, бледна. За пиршественным столом, накрытым в честь её приезда, почти не ела, не пила, отвечала на вопросы невпопад. Не зря, как видно, ходят слухи о некой странности её! Вот, будто ищет она кого-то, или же влюблена безответно. Однако пока никто не сумел проникнуть в глубину её души и там отыскать ответы на праздные, но желанные вопросы.

Была принцесса со всеми вежлива, учтива, словно и не занимала в обществе наивысшего положения.

Номарх показывал гостье свои владения, не жалея слов на похвалы самому себе. Особенно он разошёлся в только что отстроенной гробнице:

— Такой гробницы, госпожа моя, ты нигде и ни у кого не найдёшь!

И действительно, Ангелина сразу увидела в этом сооружении лёгкость и странные, но необычайно красивые решения композиции внутреннего убранства. Конечно, она не считала себя знатоком архитектуры, но эта гробница просто зачаровывала её.

— Как мне здесь покойно и легко, — прошептала она, ни к кому не обращаясь, — вот, кажется, легла бы сейчас тут и никогда б уже не вставала! Ведь нет ни злобы, ни лести, ни зависти в этой чудесной усыпальнице!

— Да, это истинное чудо! — вновь похвалил номарх своё последнее жилище и повторился: — Такой гробницы нет ни у кого, да и не будет!

— Так же, как и того, кто строил её! — горестно прошептала стоящая рядом с принцессой Сати.

Ангелина вздрогнула от этой горечи, прозвучавшей в унисон её душе, и внимательно посмотрела на девушку. А та, не успев скрыть слёзы, резко отвернулась и отошла в сторону.

— Но где же тот, кто сделал это великолепие? — спросила Ангелина номарха, с дрожью в сердце почувствовав вдруг, что скоро узнает нечто сокровенное.

— Кто знает? — пожал плечами тот. — Закончил работу и ушёл. Кому-нибудь строит другую усыпальницу.

Но в голосе номарха была такая фальшь, что он и сам понял это, но больше говорить ничего не стал, обратив вдруг внимание на раба, который, якобы, что-то не так делал.

— Исчез тот архитектор, — раздался в ушке Ангелины шепоток всезнающей Нуби, — исчез, как будто его и не было!

Ангелина вздрогнула: вот оно, то сокровенное! И эта Сати что-то знает! Она должна мне всё рассказать!

 

— Найти его — что вздыбить самум! — горестно проговорила Сати. — Где он, какими путями торит дорогу, не знаю. Да, вчера ещё он был здесь, рядом, совсем близко, и я пыталась сделать его жизнь адом! Но, слава Атону, он смог не только душу мне смягчить, но и указать, как же надо жить по милосердным законам, как нужно, отдавая жизнь, обретать любовь!

Ангелина молча слушает Сати, а душа её оглушительно вопит:

— Это — он! Это — он!

И принцесса просит девушку:

— Расскажи, расскажи мне всё!

Сати, вначале спокойно, но всё более и более возбуждаясь, открывает юной принцессе всё до самых интимных подробностей. Ей так нужно выговориться, открыть душу кому-то, иначе она может разорваться от тех эмоций, что вспухли там, подобно миазмам раковой опухоли!

И, ещё не закончив своего страстного рассказа, Сати понимает, глядя в истекающие болью глаза принцессы, что это — она, та единственно желанная её безответно любимого! Она подходит к принцессе вплотную и, запинаясь, выдыхает:

— Так это он искал… тебя?!

Ангелина не сдерживает больше слёзы и пожимает плечами:

— Искал? Не знаю. Чтобы искать, нужно потерять, а он от меня убежал, он бросил меня! Правда, целям благим внемля, но мне от этого только тяжелее и горче! И я не знаю, вдруг, найдя его, не сбежит ли он опять, воспевая хвалу лишь своей чести и дурацким принципам!

— Нет, не сбежит! — страстно воскликнула Сати, сжимая свою грудь, в которой сердце пыталась сильными рывками пробить проход на свет. — Нет, не сбежит! Это всё его нерешимость, это торги с самим собой! Ведь он жив лишь тобою, он существует одной надеждой — увидеть тебя! Он сам вбил в своё сердце, в свою душу занозу благочестия, и заноза эта саднит, гниёт. Но, пусть боль от неё нестерпима, скоро она истлеет, и придёт боль, чистая, светлая! Однажды утром он проснётся и, встретив солнечный рассвет, поймёт, что всё, нет больше той занозы! И тогда он впервые улыбнётся вольно и, отпустив в полёт страсть своей любви, придёт к тебе и поведёт свою любимую по цветущему и щебечущему саду в мир радости и света!

Ангелина горячо обняла Сати, и слёзы их, смешавшись в единый поток, звонко разбивались об изразцовый пол гробницы.

— Милая Сати, как же тебе, наверное, больно, ведь любовь твоя осталась лишь в тебе!

— Нет, госпожа… — начала было та, но Ангелина её прервала:

— Я не госпожа тебе, я твоя подруга, я твоя сестра! Мне жалко до безумия, что я не могу взять тебя с собой!

— Нет, ты должна идти одна, там есть место лишь для тебя!

— И ты не будешь плакать и жалеть?

— Буду. И плакать, и жалеть, и… благодарить Атона за то, что узнала самое сокровенное чудо жизни — любовь!..

Щедрый Нил неспешно катит свои животворные воды, оплодотворяя пустынные пески. На высоком берегу стоит красивая, счастливая и несчастная Сати. Ветер играет её чёрными волосами, пытаясь завить их в тоненькие косички, и они дерзко щекочут глаза девушки. Сати глядит в даль.

Там — пирамиды мощно и высокомерно вздымают свои острые макушки, пытаясь разорвать голубое полотно небес. Каждодневно и каждонощно вбирают они в себя свет солнца и звёзд, напитываясь вечной мудростью и красотою Вселенной. По ночам сверкают пирамиды, подобно гигантским алмазам, обронённым невидимым великаном-старателем.

Там — змеевидно, будто они пьяны, ползут одним им ведомыми путями, но к никому неведомым целям горбатые барханы. Они иногда поют, делясь с ветрами сокровенными мыслями, а те, узнав их, быстро улетают, но вечно хранят эти тайны.

Там — шустро и весело шныряют самумы, ослепляя всё живое своим жарким и сухим дыханием. Они искусно плетут макраме из песчаных нитей, и, быстро теряя интерес к этому занятию, тут же рвут свои произведения на куски, разметая их по пустыне.

Там — скрылась юная принцесса, спеша найти свою мечту, своего любимого. Что ждёт её на этом пути, никто не знает, но удачи ей в этом желают все. И мудрые пирамиды, и горбатые барханы, и весёлые самумы, и широкий Нил. И, конечно же, прекрасная Сати, разбавляющая пресные воды могучей реки горькой солью своих щедрых слёз!..

 

Не знаю, как для тебя, милый читатель, а для меня прощание с Сати стало просто мукой! Да, я не забыл, что только Ангелина — наша любимая героиня, но ведь с нею мы ещё встретимся. А о Сати нам узнать, увы, уже ничего не придётся! А как она мне была неприятна вначале! Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь её придушил или бросил в темницу, и пусть бы она там давила себя своею гордыней! Но как же она раскрылась, расцвела, познав счастье любви! Значит, всё то высокомерие и жестокосердие было лишь показухой, игрой! Я верю, что она ещё найдёт своё счастье, и, как знать, а вдруг они повстречаются с тем опальным поэтом и полюбят друг друга?! Ведь он так хорош собой и чем-то сродни нашему Роману. Он, как и Роман, взорвал покой и размеренность жизни. Только один это сделал в себе, а другой — в славной столице великого Египетского царства — Ахетатоне!

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава четвёртая. ЯД.

 

Китай. Западное Чжоу. 781 год до н.э.

 

При слове Китай у меня всегда захватывает дух. Ещё бы, ведь это самая древняя цивилизация, дотянувшая до наших дней! Где шумеры, где древние египтяне, поражавшие всех своими достижениями и мощью? Растворились в гуще веков и народов, оставив лишь следы своего бытия. Но Китай и его народ до сих пор удивляют нас своими достижениями, и чем дальше, тем больше.

Конечно, нужно помнить, что китайцы не только занимались изобретением бумаги, пороха, воздушных змеев и иных, не менее ценных продуктов цивилизации. Они ещё, в промежутках между этими изобретениями, очень искусно воевали, и, как и наши предки, славяне, зачастую не с внешним врагом, а со своим же кровным родичем. Но китайцев, в отличие от древлян, полян и иже с ними, можно хотя бы понять. Территории этой страны весьма сложны для проживания, а народу в Китае хватало всегда (видимо, им известен какой-то оригинальный способ детопроизводства!), поэтому борьба за тёплое местечко велась постоянно. И верно, кому же охота мёрзнуть в Гималаях или жариться, глотая пыль, в Гоби?!

И всё же главные достижения древней нации достигнуты в науке, технике и медицине. О, китайская медицина! И в наши дни чуть ли не весь мир пользуется ею, надеясь с её помощью исправить здоровье, подорванное обильным питанием, экологическими катастрофами и многочисленными вариациями телесных и духовных удовольствий. Но, чаще всего, толку от этого мало, ведь не соблюдается главный принцип китайской медицины — гармония с окружающим миром! Умные же китайцы совсем не стараются раскрывать всех карт, они просто торгуют всем, что пользуется спросом и, сжав ручки у груди, благодарят в поклоне за покупку.

Если взглянуть на Китай нынешний, то становится заметно, с какими любовью и умением освоены все территории, пригодные для жилья. Две великие реки — Янцзы и Хуанхэ — несут свои мутные воды между возделанными полями и заливными пастбищами, на которых почти круглые сутки копошатся работяги-крестьяне. Бывает, что какой-нибудь заводик и потравит невольно водичку, поспособствовав этим досрочному отправлению в мир лучший излишков населения, но без этого прогресс не ступал бы так уверенно и широко по нашей планете. И так же любовно и умело осваивают китайские труженики остальную территорию земного шара, даже если и возникают робкие попытки противодействия. Но зато, только вглядитесь, вряд ли найдётся страна, где добродушные, абсолютно лишённые хитрости узкоглазые и желтолицые физиономии не кивали бы вам приветливо и подобострастно. Да и то, ведь каждый четвёртый на нашей голубоватой планете — желтокожий потомок древнейшей цивилизации!

 

I

 

Не было в столичном граде Цюаньцю, да и во всей Западной Чжоу, лекаря искусней Линь Цзы. Наверное, сам Шан Ди спускался с небес, чтобы обучить его всем премудростям врачевания. И неудивительно, что, когда занедужил Си Чхой, советник самого Сюань-Вана, то позвали не кого-то, а именно Линь Цзы.

Когда Линь Цзы увидел больного, то решил, что часы того сочтены, потому что то жалкое подобие человека, что лежало, едва дыша, на роскошной кровати, больше походило на бодрый труп. Тем не менее, лекарь взялся за дело без раздумий. После беглого осмотра ему стало ясно, что важный чиновник отравлен. Линь Цзы очень порадовался такому открытию, но вовсе не потому, что желал смерти пациенту. Дело в том, что, занимаясь изучением лекарственных трав, Линь Цзы особое внимание уделял растениям ядовитым, изготавливая на их основе яды и противоядия к ним. И сейчас он быстро определил тот яд, которым отравился Си Чхой, а противоядия у него всегда были с собой. Теперь оставалось уповать только на то, что разрушительные процессы не перешагнули критическую точку, после которой процесс становится необратим.

Почти сутки не отходил от постели больного лекарь и, в конечном итоге, совершил то, что многим казалось невозможным: Си Чхой, находящийся на полпути к миру иному, был возвращён в мир нынешний. Он не стал гневно ругать лекаря за то, что тот не позволил ему добраться до конечной стадии путешествия, а наоборот, приказал наградить его.

И вот Линь Цзы возвратился в своё жилище, имея не только деньги в карманах, но ещё и красавицу-рабыню. Это была одна из лучших и любимых наложниц влиятельного чиновника, и он, не жалея, подарил её своему спасителю.

 

Жилище лекаря считалось далеко не бедным, даже, скорее всего, оно было шикарным, но всю прислугу составляла одна девушка, в обязанности которой входило лишь приготовление скромной пищи, да помощь хозяину в его врачебном ремесле. Её звали Ли, и была она красива, юна и не глупа. Особенно поражали её глаза. Их разрез явно не был китайским, а величина и глубина этих чёрных очей просто завораживала.

Да ладно, не будем заплетать петли интриги и опутывать тенетами таинственности наше правдивое повествование. Очаровательная китаянка — это наша любимая, страдающая Ангелина! Я думаю, вы вовсе не удивились этому сообщению, и правильно. Мы начинаем уже привыкать к тому, что волшебная сила прекрасной Ванды безгранична, а фантазия её изощрённа.

И всё же, я постараюсь вас удивить, ведь тот искусный лекарь, в прислугах у которого жила наша любимая героиня, был не кто иной, как Роман!

Вы, конечно же, сразу мне бросите обвинение в неправдивости моего рассказа, упирая на то, что не могут два влюблённых быть рядом и не узнать, не почувствовать друг друга! Честно отвечу: я и сам не понимаю всего этого! Мне кажется, что уж я-то свою любимую узнал бы, даже превратись она в страшное чудище! Хотя часто, ох, как часто некоторые любимые после счастливого замужества на идеалах своих мечтаний превращаются в таких чудищ! О, прошу, не изливайте слов негодования, наипрекраснейшие половинки человечества! И мы, мужчины, тоже не всегда остаёмся джентльменами! Да, не всегда…

 

Итак, Роман, знаменитый чжоусский лекарь, вернулся домой, усталый, но удовлетворённый. А вместе с ним появилась хорошенькая, миниатюрная китаяночка по имени Ю.

Ли подозрительно оглядела незнакомую девушку, и ей очень не понравились её глаза, в которых она без труда отыскала искорки распутства. Что поделать, это так, Ю была лишь рабыней любви, в смысле, только и знала, как вернее и страстнее ублажить мужчину. И её новому хозяину, уже придумавшему, какие же дела по дому он поручит девушке, ещё предстояло открыть для себя много сюрпризов.

— Вот, Ли, это наша новая служанка, — представил Ю невысокий сухонький китаец, в котором я, даже напившись до белой горячки, ни за что бы ни узнал Романа. — Она заменит тебя на кухне и будет заниматься уборкой.

В красивых глазках Ю вспыхнуло удивление:

— Я? На кухне?!

— Да. Ты же умеешь готовить?

— Я умею только любить! — страстно прошептала Ю. — Пойдём, я покажу тебе своё искусство!

Китаец Роман потрогал жидкий, свисающий, как нечёсаная пакля, ус и смутился:

— Потом, возможно, я познакомлюсь с твоим умением. Ли, покажи-ка ей всё, что нужно делать, а я пойду отдохну.

Линь Цзы ушёл в свою спальню, а Ли скрестила руки на груди и пристально взглянула на Ю:

— И откуда же ты такая взялась?

— Я служила Си Чхою!

— Так, понятно. Чем ты ему служила, я спрашивать не буду, это слишком очевидно. Только здесь тебе придётся освоить иные обязанности.

— А что, наш хозяин не способен любить женщин? — состроила Ю невинную гримасу, но в глазах её заплясала усмешка.

— Наш хозяин великий лекарь, и ему некогда заниматься этим!

— Да, я знаю мужчин, которые так говорят. Но на самом деле они уже не совсем мужчины!

— Знаешь, мне это абсолютно всё равно! Главное, что ко мне хозяин не испытывает желаний!

— Интересно. Он не любит женщин, ты не любишь мужчин. Эх, куда я попала!?

— Пошли-ка на кухню, и там я тебе объясню, куда ты попала!

II

 

— О! Прекрасное вино! Да ещё и самое крепкое из всех!! — обрадовалась Ю. — Хотя бы с этим тут всё в порядке!

— Да ты ещё и пьяница! — чуть скривив тонкие губки, улыбнулась Ангелина. — Да, по-видимому, скучать с тобой не придётся!

— Не знаю, как получится с приготовлением еды, но со скукой в этом доме я справлюсь! — и Ю налила вино в два маленьких стаканчика:

— Выпьем по глоточку, о, мужененавистница!

— Я этим не увлекаюсь.

— И зря! — Ю маленькими глоточками влила напиток в себя и прикрыла глаза от удовольствия. — Этот волшебный бальзам позволяет увидеть то, о чём мечтается, и забыть всё, что нещадно давит!

Последние слова она произнесла со щемящей горечью, и эта горечь мгновенно проникла в сердце Ангелины, которая глубоко вздохнула и тяжело присела на скамью. От Ю это не ускользнуло:

— Ох, подружка, что-то тебя печалит. Расскажи-ка мне, и тебе станет легче. А лучше выпей глоточек вина и, уверяю, ты мне скажешь спасибо!

И Ангелина, почти не осознавая, что делает, взяла стаканчик и решительно выпила ароматный напиток. Хоть это было всего-лишь вино, но девушке показалось, что огнедышащий дракон дыхнул прямо внутрь неё, и там зажёгся робкий костерок. Костерок разгорался, и вот уже пламя его жжёт ощутимо. Но это длится недолго, и жжение сменяется на приятное убаюкивающее тепло, которое тут же высвечивается на лице Ангелины.

— Вот видишь, тебе стало хорошо! А теперь ещё по одной, и можешь обучать меня кулинарному делу! Я почти готова к этому! — При этих словах Ю вытащила многочисленные заколки из плотно уложенных волос, и они свободными потоками ринулись по её округлым плечам к не менее округлым бёдрам.

После второго стаканчика в Ангелине, не пившей в своей жизни ничего более крепкого, чем лимонад, выдержанное вино лихо развернуло свою хмельную деятельность. Оно без особых усилий растворило в себе душевную тяжесть и впрыснуло во всё тело необычайную лёгкость. Ангелина, следуя примеру Ю, тоже распустила волосы, и теперь они, растрёпанные и раскрасневшиеся, были похожи на двух молоденьких ведьм, ещё не искушённых кознями и поэтому переполненных энергией!

— А ты совсем не плохая девчонка! — обняла Ю Ангелину и чмокнула её в щёку. — Но расскажи мне, что тебя печалит, а вдруг, я смогу чем-то помочь?!

— Нет, подружка, помочь мне нельзя, — опять было погрузилась Ангелина в свои грустные мысли, но погружения не получилось. Более того, в голове всплыла мысль иная:

— А знаешь что, Ю, ты ведь правда можешь мне помочь!

— С радостью!

— Мне нужно найти одного человека.

— Кто он? Как его имя?

— Ах, если б я знала!

— Где он живёт?

— Понятия не имею.

Ю задумалась на мгновение, а потом наполнила стаканчики:

— Слишком мала доза для такого дела!

Ангелина ласково посмотрела на так неожиданно обретённую подружку и махнула рукой:

— Ну и ладно, забудь! Давай выпьем, а потом ты мне расскажешь о себе.

— А что рассказывать? Всё просто. Родилась я на свободе, в степи, в племени жунов. Когда мне было десять лет, наши мужчины ушли в набег на Чжоу, а в это время на нас напали бейди, и почти все оставшиеся оказались в плену. Тех, кого не смогли увести, просто убили. А я была хоть и мала, но красива, и грудь моя уже вызывала желание в мужчинах! — Ю это сказала с гордостью. — Меня сразу приметил вождь, и я очень скоро из девочки превратилась в женщину, так и не побывав девушкой! А потом жизнь просто поскакала, как бешеная верблюдица. Нет, наверное, племени, в котором бы мне не довелось побывать пленницей, и везде я услаждала только самых знатных. И, в конце концов, один из вождей подарил меня Си Чхою. У него я прожила последние два года.

— Бедная! — шмыгнула носом Ангелина. — Как же тебе досталось!

— О, нет! Мне повезло!

— Повезло? В чём же?

— Как в чём?! Неужели ты считаешь, что лучше было бы жить в степях, иссыхая от жары летом и трясясь от холода зимой, нежели нежиться в тёплой шёлковой постели? Или лучше было стать женой пастуха и выделывать вонючие шкуры, одновременно приглядывая за кучей грязных детишек?! Нет, это не по мне!

— А любовь? — выплеснула с дрожью в голосе Ангелина. — А любовь к тебе так и не пришла?

— Любовь? Я, Ли, всего-лишь рабыня!

— И что, это убивает все чувства?! — недоумённо вскрикнула Ангелина. — Я тоже побывала рабыней, но любовь мою это не убило!

— Ты была рабыней?

Ангелина спохватилась, что сказала лишнее, но не стала пытаться выкрутиться:

— Была. Правда, недолго. Потом я тебе об этом расскажу. Так у тебя была любовь или…

— Не знаю я, любовь ли это, но мне радостно, когда я вижу Лунь Цу!

— А кто он?

— Он охранник Си Чхоя. Он красив, силён и… нежен!

— А у тебя с ним… было что-то?

— Да, только раз, но это мне показалось сказкой!

— Он знает, что ты теперь здесь?

— Знает. И я думаю, он ещё сюда придёт!.. Но, Ли, — сбросила с себя флёр мечтательности Ю, — как же мы будем искать твоего незнакомца? Это твой любимый?

— Это моя жизнь! Я расскажу тебе всё. Не знаю, сможешь ли ты меня понять, сумеешь ли мне поверить, но слушай!

 

Роман резко проснулся и приподнялся на ложе. Что-то ему снилось, но он теперь не мог вспомнить ни одной детали, хотя знал, что сон этот был красив и волнителен. Но, право, ему и не нужно было выпытывать у своего мозга подробности, ведь он точно знал, что сниться ему могло только одно: его любимая и недоступная Гела!

И, стоило ему вспомнить о любимой, как тоска жёстко схватила вскрикнувшую душу и стиснула её в холодных объятиях. Душа забилась, пытаясь высвободиться, но хватка жестокого агрессора была прочна, как искушение дьявола.

Роман встал и зашагал по комнате из угла в угол. Потом он присел к низенькому столику и, взяв в руки кисточку, обмакнул её в тушь. Кисточка зависла над гладкой узкой бамбуковой дощечкой, но не опустилась на неё. Роман отбросил орудие письма и сжал лицо ладонями. В ушах нежно зазвенело, но неожиданно звон плавно перешёл в тихое и далёкое пение. Роман долго вслушивался в него, пока не понял, что пение это исходит не из него, а доносится извне. Тогда он поднялся и пошёл на этот звук.

Чем ближе Роман подходил к кухне, тем явственнее и чётче различал он грустную мелодию. Она втекала в него физически ощутимо и, словно пушистый котёнок, ласкалась о потрёпанные стенки души. И холодные объятия тоски развалились, словно были сделаны из пережжённой глины, а душа, успокоясь и замерев, преданно отдалась чудесной мелодии.

То, что увидел Роман на кухне, показалось ему весёлой фантасмагорией: Ю и Ли с распущенными волосами, обнявшись, сидели за столом и плавно раскачивались в такт своему пению. Фантасмагорично было то, что ещё ни разу Роман не встречал здесь китаянок в таком распущенном виде, и именно этот вид вызвал в поэте весёлость. И он не смог сдержаться, чтобы не сказать им это:

— Никак не мог предположить, что встречу здесь двух ведьм!

Девушки разом обернулись, и Роман увидел, что они прилично пьяны! Но они не стеснялись этого своего состояния, а лишь улыбались хозяину. Причём Ю улыбалась вызывающе, а Ли — чуть виновато. И было в этой виноватой улыбке что-то такое, что больно напомнило Роману Ангелину! Но он не позволил милому образу явиться перед собою именно сейчас, он понял, что ему необходимо сделать. Хозяин этого дома, знаменитый лекарь Линь Цзы, лишь укоризненно покачал головой:

— Как вам не стыдно, юные создания, предаваться этому пороку… без своего хозяина!

И, более искушённая, Ю мгновенно уяснила суть дела. Она налила вина в большой стаканчик и с поклоном подала его хозяину.

III

 

— И как прошло свидание? — спросила Ангелина Ю внешне спокойно, но внутренне вся вздрагивая от нетерпения.

Нет, её вовсе не мучило праздное желание поскорее узнать об интимных тайнах подруги. Она ждала иных вестей, и Ю это очень понимала:

— Мы скоро найдём его, Ли. Теперь вся стража Си Чхоя, да и ещё очень многие будут знать, что разыскивается опасный преступник, которого нужно взять обязательно живым!

— Преступник? — изумилась Ангелина. — Но почему?

— Поверь мне, подружка, что так отыскать его будет много легче. Это не я придумала, это замысел Лунь Цу.

— И ты думаешь, его отыщут?

— Если только он в Чжоу — конечно!

— А как ты объяснила своему другу, кого искать?

— Да очень просто. Я сказала, что этот человек должен отличаться от остальных поступками, суждениями. Если кто-то где-то сотворит что-либо не привычное, что-либо не принятое, то, скорее всего, это и есть тот человек.

— Да, если он только здесь! — прошептала чуть слышно Ангелина, но тут же громко вскричала: — Он должен быть здесь, иначе это будет нечестно!

Ах, какой наивностью, какой болью было напитано это восклицание! В нём была вся Ангелина — страстная, нетерпеливая, решительная, но и ещё почти ребёнок.

— Лунь Цу найдёт его! — решительно повторила Ю.

— Я верю тебе, милая! Но скажи всё же, как прошло ваше свидание?

— Это было прекрасно! Но можно я не буду тебе рассказывать подробности?

— Что ты, конечно, не нужно.

— Ты только не подумай, что я стесняюсь или жеманничаю. Но, рассказывая тебе о своём любимом, я невольно вызову образ любимого твоего, и тебе станет грустно, а мне этого не хочется!

— Спасибо тебе, Ю, ты такая хорошая!

— Так вот, когда я поведала милому, что новый мой хозяин на меня и внимания не обращает, он мне сразу и не поверил! Но потом обрадовался, ведь, если хозяин захочет, Лунь Цу сможет меня выкупить у него, и тогда мы всегда будем вместе!

— Конечно! — обрадовалась Ангелина. — Конечно! И как мне это в голову не пришло? Я сама поговорю с Линь Цзы, он ко мне относится, как к своей дочери, и, думаю, в этом вам не откажет! Вот видишь, Ю, как всё складывается удачно!

— Да. Но я бы так хотела, чтобы ты отыскала своего любимого! А вдруг, он где-то здесь, совсем рядом?

— Возможно. Им может быть любой, даже наш хозяин! Хотя, — немного подумала Ангелина, — наш хозяин им быть не может!

— Да, это уж точно! — поддержала её подруга. — В нём нет ничего необычного, кроме нелюбви к женщинам, но в этом он не одинок. К тому же он занимается науками, а я таких повидала при дворе — у них в головах нет места для наслаждений!

Вот так, мой милый читатель, две красавицы легко отмели из необъятной когорты претендентов именно того, кто им и был! Но это и хорошо, ведь, догадайся они, что тщетно разыскиваемый Роман живёт у них под боком (вернее, они живут под боком у него), и всё, пришлось бы заканчивать наш правдивый роман. Не знаю, как вы, но я к такому скорому финишу явно не готов. Мне очень интересно и дальше следовать за героями сквозь круговерть времени и пространства!

 

Довольно быстро Ю освоила некоторые кулинарные приёмы, с помощью которых приготовление пищи перестало быть для неё тайной. Этих приёмов хватало вполне, потому что Линь Цзы в еде был более чем скромен, да и девушки тоже не страдали обжорством, содержа в порядке свои стройные фигурки.

Лишь раз в день Ю, с помощью Ангелины, изготовляла какой-либо деликатес для своего друга. А он приходил постоянно и как по расписанию. Линь Цзы был в курсе этого, и препятствий не чинил, выдвинув только одно требование: любовь любовью, но чистота в доме и обед должны быть всегда на должном уровне!

Лунь Цу начинал своё посещения с доклада Ли, в котором подробно описывал те действия, что предприняты по розыску преступника. Каждый день солдаты задерживали по несколько человек, и вечером Ангелине нужно было идти в тюрьму, чтобы их осмотреть. Но всякий раз задержанные оказывались не теми, и Ли с Ю, всегда сопровождавшей её, возвращались домой грустные.

Но Ю была не тем человеком, к кому грусть может прийти в гости надолго или, тем более, поселиться навсегда! Редко теперь в доме лекаря выпадала минута тишины. В этой девчонке было столько энергии и задора, словно внутри неё работала небольшая электростанция. Но главное, что, не позволяя себе окунаться в топкую трясину хандры, она не пускала туда и подругу. Едва Ю замечала, что глазки Ли начинают туманиться печалью, как тут же принималась за дело. Она придумывала смешные истории, пела весёлые песни, а если не помогало всё это, то в ход шло самое действенное средство — стаканчик вина.

Бóльшую часть времени Ангелина была занята. Она помогала хозяину, который работал днями, а иногда и ночами. Но Линь Цзы щадил девушку и при любом удобном случае освобождал её от работы. И тогда в доме рушилась тишина, и он наполнялся звонким девичьим смехом или мелодичным пением. Но Романа вовсе не раздражает это, хотя поначалу, в первые дни появления Ю, ему очень не хватало тишины. Теперь же он привык, что дом всегда был наполнен радующими его звуками. А ещё пожилой китаец стал замечать прелести девичьих тел, и в голове порою вспыхивала неясная пока мысль, что Ю — это его рабыня, и главные её обязанности как раз те, о коих он невольно вспоминает! Но Роман легко убивал в себе зачатки сластолюбивых желаний, особенно, когда глядел на Ли. Она почему-то очень напоминала ему Ангелину, хотя абсолютно ничем не была на неё похожа, кроме, пожалуй, мягкого нрава своего и душевной теплоты.

Нет, не жди, мой читатель, что герой наш соблазнится чьею-то красотой! Этого быть не может, ведь он любит Ангелину, а не просто влюблён в неё! Конечно, кто-то из вас скажет, что он — обычный человек, и плоть его требует плоти женской, мол, в простом физиологическом совокуплении нет измены в высшем её смысле. Какая чушь! Это всё оправдания для тех, кто, не желая сдержать свои желания, разрешает себе на время забыть своих любимых! Но это их дело, только пусть не обижаются на своих подруг, отплативших им тем же способом, ведь и их плоть тоже требует того же!

 

IV

 

Лунь Цу, мягко ступая по лакированным половицам, подошёл к Си Чхою и остановился, почтительно склонив голову:

— Я тебя слушаю, господин.

Си Чхой молчал, внимательно глядя на вошедшего, словно изучая того. Но в этом не было нужды, ведь нет во всём Чжоу человека, преданнее ему больше, чем этот красивый, сильный воин. Не зря именно он стал начальником личной охраны чиновника. Он один знает все секреты своего господина, а тот не опасается, что тайны его узнают те, кому знать их не положено!

— Скажи, тебе нравится Сюань-Ван?

— Это наш правитель, и я ему служу!

— Конечно, это так. Я тоже ему служу. Но я тебя спрашивал не о том. Он тебе нравится?

— Как я должен ответить, господин?

— Ответь так, как ты думаешь.

— Чтобы мне так ответить, я должен знать, как думаешь ты, господин!

Лунь Цу скривил тонкие губы в улыбке:

— Ты не хочешь иметь своё мнение?

— Я служу тебе, и мнение моё — это твой приказ!

— Ты ответил правильно! Хорошо, я скажу: Сюань-Ван больше не способен управлять страной!

— Да, господин, это так. Ты более достоин для этого!

— Возможно, но не теперь.

— Кто же займёт место Сюань-Вана?

— Но Сюань-Ван пока на престоле!

— Тебе стоит только приказать!

— Нет, Лунь Цу, правитель должен умереть сам!

— Его могут найти, висящим в петле — он это сделает сам.

— В это трудно будет поверить. Он должен умереть естественно!

— Тогда придётся ждать.

— Ждать нельзя! Ю-Ван должен занять престол как можно скорее!

— Ю-Ван будет достойный правитель!

— А как же я? — прищурился Си Чхой.

— А ты станешь правителем мудрым и великим! — не раздумывая, отчеканил Лунь Цу.

Си Чхой довольно кивнул и продолжил:

— Нам нужен тот лекарь, что лечил меня. Говорят, он знаток в ядах?

— Да, это так, господин, Линь Цзы самый искусный в этом.

— Доставь его сюда.

 

— Нет, я этого не могу сделать! — решительно отчеканил Роман.

— Почему? — скучно зевнул Си Чхой. — Ты не хочешь помочь своему государству, своему народу?

— Я не могу убить человека!

— Ты же не глуп и должен видеть, куда нас ведёт его правление! К тому же, ты лишь приготовишь зелье, а уж как им распорядятся, это дело не твоё!

— Всё равно я стану убийцей!

— Значит, если мыслить по-твоему, то все кузнецы тоже убийцы? Ведь они делают оружие, от которого погибают тысячи!

— Это разные вещи!

— Да нет, это одно и то же. Ты всё-таки сделаешь то, что я пока — пока! — прошу!

— Нет!

Си Чхой хлопнул в ладони, и в комнату вошёл Лунь Цу.

— Пошли людей в дом этого государственного преступника, пусть убьют всех, кого там найдут, а жилище предадут огню!

Роман вздрогнул, услышав эти слова, произнесённые холодно и спокойно:

— Нет, только не это!

А Лунь Цу и сам оторопел от слов своего господина, ведь там, в доме лекаря, жила его любимая! Но он не мог даже намекнуть Си Чхою об этом.

— Так как же, ты сделаешь то, что я приказываю? — теперь уже в тоне Си Чхоя не было и намёка на просьбу.

— Соглашайся, глупец! — как можно спокойнее обратился к лекарю и Лунь Цу, а в душе его всё кричало: «Да решайся же скорее!»

Но Роману решать было нечего. Он уже ясно представил, как солдаты, радуясь предстоящему развлечению, хватают Ли и Ю и тащат их, плачущих и растерзанных, к себе в казармы, чтобы там насладиться ими, а потом предать смерти.

— Я согласен. Я всё сделаю.

— Вот и хорошо. Только никто не должен знать! Иди. У тебя три дня, и ни часом больше!

 

— Пусть самые незаметные люди следят за домом этого чистоплюя и за всеми, кто там живёт! — приказал Си Чхой Лунь Цу, когда за лекарем закрылась дверь. — Все их мысли я должен знать прежде, чем они придут им в головы!

— Слушаюсь, господин!

— И ещё. Нужно, чтобы те немногие, кто предан Сюань-Вану, либо перешли к нам, либо отправились как можно дальше!

— Я понял, господин. Все они исчезнут!

— Нет, лучше их пока просто отослать на границы Чжоу. Возможно, потом они и изменят своё мнение и станут служить новому правителю!

— Ты мудрее, господин, чем все мудрецы Чжоу!

Си Чхой погладил жидкую чёрную бородку и снисходительно улыбнулся:

— Я это знаю. Есть ещё одно дело, которое исполнить должен ты лично, не доверяя его никому!

— Конечно, господин.

— Лекарь этот не должен прожить более, чем ему необходимо для изготовления яда. Сделай так, чтобы он исчез навсегда.

Лунь Цу склонил голову в знак согласия.

— Да, и те, кто живут с ним, тоже исчезнут, думаю, это не требует особого разъяснения! Кстати, кто это?

— С Линь Цзы живут его служанка Ли и Ю, которой ты милостиво одарил лекаря за его пустячную услугу, — отчеканил Лунь Цу, а внутри него всё онемело, словно там разверзлась пустота и втянула в себя все чувства.

— Милашка Ю, — улыбнулся Си Чхой, и глазки его похотливо заблестели. — Да, много сладостных ночей она мне подарила! Но ей так будет лучше, ведь очень скоро она начнёт превращаться из стройной девушки в обрюзгшую бабу, а это так неприятно! — и чиновник брезгливо поморщился.

Ах, с каким наслаждением Лунь Цу вырвал бы гнусный язык изо рта своего господина!

 

Си Чхой недолго оставался один. За стеной комнаты послышалось негромкое покашливание и, вслед за этим, робкое поцарапывание. Чиновник отдёрнул расписанную цветами занавесь, и за нею оказалась еле видимая дверь. Си Чхой толкнул её и отступил на шаг назад:

— Входи, что ты скребёшься, как мышь!

В комнату, изогнувшись в подобострастном поклоне, мелкими семенящими шажками просочился низенький пожилой человечек. Руки его были покорно сложены на солидном брюшке, а гибкие пальцы находились в постоянном движении, словно массировали друг друга. Человечек быстро стрельнул узкими глазками в чиновника и ещё больше склонил голову.

— Говори, Синь Го. Раз ты пришёл днём, значит, вести твои важны.

— Да, господин. Я принёс слова Ю-Вана: он согласен!

— Я и не сомневался в этом. И всё-таки, он поступил мудро! Ты, Синь Го, один из немногих, кто полностью посвящён в наши планы, поэтому должен понимать, о чём я говорю.

— Я это хорошо понимаю, господин!

— Тогда скажешь Ю-Вану, чтобы он был готов. Через три дня он станет правителем Чжоу! Можешь идти.

Но человечек явно не спешил покинуть покои Си Чхоя. Тот это заметил:

— Что-то ещё?

— Да, господин. Я хочу тебя спросить о Лунь Цу.

— Что именно ты хочешь узнать?

— Насколько ты веришь ему?

— Ты же знаешь, Синь Го, что он мне как сын! Говори яснее! — и голос чиновника оттенился недовольством.

— Прошу простить меня, господин, но мне стала известна одна деталь о твоём верном слуге. Он заболел любовной болезнью.

— И только-то?! Было бы странно, не случись этого, ведь Лунь Цу молод и хорош собой! Ему самое время жениться!

— Да, но избранница его — рабыня!

— В этом тоже нет ничего невероятного. Я и сам столько раз влюблялся в своих наложниц!

— Это так, господин, — ещё больше потупил взгляд Синь Го, — но зовут его избранницу — Ю!

Си Чхой едва заметно вздрогнул при упоминании этого имени, что не ускользнуло от Синь Го, хотя казалось, что он и не смотрел на своего господина.

— Ты думаешь, что чувство Лунь Цу так сильно, что он может не удержать наши планы в тайне и откроется Ю?

— Он вынужден будет ей открыться.

— Вынужден? Хотя, ты прав. Почему раньше не узнал я этого?

— Прошу простить меня, господин, но ко мне эти сведения поступили только что.

Си Чхой надолго задумался, и было видно, что нелегка та задача, которую он пытается решить. Но Синь Го ему помог:

— Господин, у нас нет иного выхода!

Чиновник вздрогнул, теперь уже заметно, но тут же вздохнул почти с облегчением:

— Лунь Цу заслужил роскошь последних почестей своей короткой, но храброй жизнью! Проследи за всем лично!

 

V

 

Ангелина монотонно растирала в медной ступке какие-то корешки, необходимые Линь Цзы для его исследований, а думы её были совсем не об этом. Но нам вовсе не требуется дара чтения чужих мыслей, ведь мы прекрасно знаем всё, что было в головке нашей несчастной героини. Разве могла она плачущей душою своей быть не там, где находился её любимый?! Хотя нет, душа её уже не плакала, не стенала, но совсем не потому, что иссякли слёзы и притупилась боль. Ангелине вдруг стало стыдно, стыдно перед самой собой за эту детскую слабость, за угнетающую растерянность. Она словно повзрослела на целую жизнь, догнав в этом своего Романа. Но не стала Ангелина ни жёстче, ни прагматичнее и не единой капельки не выплеснула из огромной, переполненной чаши своей любви! Она обрела веру в то, что цели своей достигнет, и ничто и никто не помешают ей найти любимого! И вера эта была так же крепка, как и её любовь!

И всё-таки Ангелина отсылала свою душу на поиски любимого, упрашивая её быть решительной и храброй и не пасовать перед превратностями неведомого далёкого пути. А душа лишь удивлялась этому непонятному адресу, ведь тот, кто был нужен её хозяйке, спокойно стоял рядом!

Да, он стоял рядом, но спокойствие давно покинуло его, ведь в последний раз оно его навестило, когда он выдумал свою героиню. С тех пор много посетителей побывало в его душе. Заглядывали на огонёк и взволнованность, и недоумение, и растерянность, и неприятие, и ещё множество других гостей. Кто-то из них лишь забегал на время, а кто-то и остался навсегда, изменив себя до полной противоположности. Так недоумение превратилось в уверенность, а неприятие — в беспощадную и безнадёжную, но чистейшую и горячую любовь!

И Роман в нечастые моменты, когда он позволял себе быть любимым, так же, как и Ангелина, отсылал свою душу к ней, указывая подробный адрес. Но душа его и не думала следовать туда, ведь она-то точно знала, что адресат находится рядом!

И две души бились о невидимую преграду, жаждая слиться в единое целое, но преграда эта была прочна, как истина, впрочем, это и была она! А истину невозможно пробить или сломать, её можно только открыть или увидеть, но для этого мало одного наития, мало одного желания! Чтобы истину увидеть, нужно выстрадать её, выносить её, родить!

Наши герои страдают уже достаточно, но ещё не выносили своё дитя-истину. Им это только предстоит сделать, и, если они выдержат все тяготы пути, то и роды пройдут благополучно!

Не ругай меня, мой читатель, за эдакий возвышенный штиль. Не показухой я занимаюсь, дабы блеснуть огоньком философской свечи и показать, как я неординарен. Отнюдь нет! Но, клянусь, именно эти слова выплеснула моя душа, именно так я мыслю и чувствую, страдаю и болею за своих любимых героев!

 

Славный чжоусский лекарь Роман и его добросовестная помощница занимались привычным делом, но только сам лекарь знал, что именно они делают. И это знание тяжело угнетало его. Конечно, он бы мог спокойно проглотить заветную горошинку и исчезнуть из этой жестокой местности, торя свой путь в иных эпохах. Но он знал, что тогда ни Ли, ни Ю не останутся в живых, и их смерть ляжет на его совесть. А с таким грузом жить нестерпимо тяжко, ведь даже любовь не сможет облегчить его! Да, иного варианта не было, к тому же, по-видимому, участь правителя была решена окончательна. Всё это, хоть и очень слабо, но как-то оправдывало Романа в своих глазах, и он торопился выполнить заказ к сроку.

Линь Цзы старательно смешивал какие-то ингредиенты, пробуя различные сочетания, ведь яд Си Чхою нужен был особенный, от которого смерть должна была выглядеть абсолютно естественной, не вызывающей ни у кого сомнений в том, что правитель скончался сам!

Ю вошла в комнату, где работали хозяин и её подруга, решительно и смело, несмотря на запрет Линь Цзы. Он не успел высказать ей своего неудовольствия, потому что она выпалила:

— Нас хотят убить!

Медный пестик выпал из руки Ангелины:

— Убить?! Но почему?!

Реакция Романа была более конкретна:

— Кто?

— Си Чхой! — громко ответил Лунь Цу, вошедший в комнату вслед за Ю. — И выполнить его приказ должен был я!

— Ты хочешь нас убить? — сузились глаза Ангелины и наконец-то стали походить на стандартные глаза китаянки.

— Нет, он нас не убьёт! — горячо вступилась за любимого Ю. — Он хочет всех нас спасти!

Лунь Цу обвёл всех спокойным взглядом и так же спокойно произнёс:

— Сегодня ночью я вас выведу отсюда, и мы скроемся у родственников Ю в племени жунов.

— Но ты точно знаешь это? — спросил Роман, хотя сомнений в нём и не было. — Ведь я практически сделал заказ, и, быть может, смогу в обмен на него выторговать наши жизни!

— С Си Чхоем торговаться нельзя, он решений не меняет! Нужно бежать.

Но Роману бежать было ни к чему, ему опасность не грозила. Как только сказать об этом?

— Хорошо, бежать, так бежать, — решил он, — но сделаем так: ты, Лунь Цу, заберёшь девушек и увезёшь их, а я выберусь сам.

— Как ты это сделаешь?

— Есть у меня одно средство, я воспользуюсь им.

— А как ты попадёшь к жунам? Ты знаешь дорогу?

— Нет, я к жунам не пойду. Я укроюсь в другом месте. Там меня, поверь, никто не сможет найти.

Лунь Цу пожал плечами:

— Что ж, твоё дело. Но дай мне тот яд, что ты изготовил.

— Для чего?

— Если я пойму, что нам не удастся уйти, я выпью этот яд!

— И я — тоже! — решительно воскликнула Ю.

— Хорошо, я дам тебе его.

— Тогда так, — обратился Лунь Цу к девушкам, — сегодня вечером я отвлеку охрану, а вы в это время выйдете и отправитесь на окраину города. Там, в тутовой роще, и ждите меня. Я приведу лошадей.

Ангелину так захватило всё происходящее, что она и не подумала о волшебных горошках. Ещё бы, такое приключение! А вдруг там, у жунов, она и встретит своего любимого?!

 

VI

 

— Вы готовы?

— Да, любимый! — кивнула Ю.

— Я брошу в окно камушек, и тогда немедленно бегите. Прощай, лекарь, — махнул рукой Лунь Цу и быстро вышел.

Девушки, дрожа от возбуждения, поблёскивая раскосыми глазами, сжимали в руках узелки с необходимыми вещами.

Роман как-то растерялся в этот момент, который для него ничего не решал. В нём давила ответственность за девушек, но большего сделать для них он не мог. Разве что деньги, которых у него было в достатке, могли оказаться им к месту. Роман бросился было в свою комнату, но в это время в окошко влетел небольшой камушек и ударился в кувшин с вином. Кувшин с глухим треском распался на части, и густая розовая жидкость потекла по столу.

Девушки вздрогнули, переглянулись и, по очереди чмокнув своего хозяина, выскочили на улицу.

А он остался стоять, забыв о том, что хотел предложить им деньги, а щёки его горели от поцелуев, и огонь этот, казалось, проник прямо в сердце, которое почему-то забилось так же звучно и больно, как в далёкий вьюжный день!..

 

Ли и Ю, выскользнув на улицу, увидели, что она пуста. Так и должно было быть, и поэтому они торопливо направились к месту встречи с Лунь Цу. Но прошли они лишь метров двести. Неожиданно, словно выпав из тьмы ночи, появились несколько человек, закутанных в тёмные плащи, и набросились на беглянок. Те даже не успели вскрикнуть, как оказались спелёнутыми такими же плащами, как и у нападавших, а во рты им плотно воткнулись тряпичные кляпы. Сильные руки закинули лёгкие девичьи тела на не менее сильные плечи, и путешествие наших несчастных подружек продолжилось по маршруту, не предусмотренному их храбрым защитником!

 

Не прошло и четверти часа, как неудачливые беглянки оказались в абсолютно темном помещении. Воздуху здесь было так мало, и он имел такой противный запах, что головы девушек очень скоро наполнились туманом и стали тяжелы.

Пленниц не развязали и кляпов изо ртов не вытащили, и Ангелина почувствовала физически, как пропали пространство и время, а она медленно, но неудержимо, капелька за капелькой, стала наполняться отчаяньем. Девушка была так плотно укутана в плащ, что не могла пошевелить руками и ногами, чтобы хотя бы почувствовать рядом тело подруги и этим ободрить себя и её. И тогда она вспомнила опального поэта, которого она навещала с Нуби в Египетской столице. Ангелина теперь со всей остротой представляла его состояние, но ещё она вспомнила то, с какой бодростью и как галантно он встретил её в своей темнице. И это впрыснуло в девушку силы, выжав вязкую муть отчаяния без следа.

— Ли, ты жива? — раздался в гнетущей тишине шёпот.

Ангелина совсем не удивилась этому, но ответить не смогла. Она лишь попыталась как-то подать голос, но вышло глухое жалкое мычание.

— Я слышу, слышу тебя! Подожди, сейчас я размотаюсь полностью и развяжу тебя!

А через несколько минут Ангелина уже ощутила, как ловкие изящные пальчики Ю распутывают её узы.

— Как тебе удалось освободиться? — спросила Ангелина, едва мерзкий кляп покинул её ротик.

— Сама не знаю. Вероятно, не очень-то меня добросовестно спеленали. Я только попробовала подёргаться, а одна рука освободилась, ну, а потом было не сложно.

Девушки обнялись и заплакали, выжимая из себя щедрыми слезами накопившееся напряжение этого тяжёлого дня. Но ни в Ангелине, ни в её подруге, рабыне любви Ю, даже не возникло мысли, что с ними случится что-то ужасное. Они, не сговариваясь, верили, что скоро придёт Лунь Цу, и тогда кончатся все передряги, а они отправятся в дорогу, в конце которой их ждёт только радость!

 

VII

 

Роман обмакивал тонкую кисточку в вазочку с чёрной тушью, и буквы плотно ложились на гладкую бамбуковую дощицу. Да, это были буквы, а не иероглифы, витиеватым узором которых украсилась вся поверхность древнекитайской книги, хотя назвать книгой связку бамбуковых пластинок можно было лишь условно.

Для чего он писал эти слова, Роман и сам не понимал. Ведь никто не сумеет их прочитать, да и не нужно, чтобы посторонний человек понял содержание этой надписи. Но рука упрямо выводила корявые неровные буквы, ведь кисточка — не лучший инструмент для славянской письменности.

Но вот он закончил работу, вернее, она прервалась сама собой, внезапно став изнурительной и бесцельной. Роман нацедил в чашку вина, выпил, не почувствовав вкуса, и задумался о дальнейших своих шагах. Можно было ещё до утра оставаться здесь, ничего не опасаясь, и потом неторопливо исчезнуть. Можно было сделать и по-другому: пойти к Си Чхою и, плюнув ему в рожу, исчезнуть у него на глазах. Но этот вариант показался Роману слишком уж мальчишеским, а на мальчишку он сейчас не походил нисколько! И поэт решил сделать иначе:

— Всё, хватит, тут мне больше делать нечего. Допью это славное винцо, и — вперёд, в новые миры!

Он снова налил в чашку вина и поднёс к губам, но выпить не успел. Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Лунь Цу. Первый раз видел Роман, чтобы этот, всегда спокойный и внешне холодный китаец был так возбуждён.

— Что случилось? — чашка накренилась, и густая розоватая влага выплеснулась на пол.

— Где Ю и Ли? — Прохрипел воин.

— Ушли. Как ты и велел, когда камушек влетел в окно. Я даже не успел им отдать деньги!

— Но их нет в тутовой роще! — почти взревел Лунь Цу.

— Как нет?! Но этого не может быть! А они не заблудились?

— Ю хорошо знает дорогу. — Воин сел на скамью и обхватил голову руками.

Роман, не зная, чем помочь несчастному, плеснул вина в большую чашу и протянул её Лунь Цу:

— Возьми, выпей!

Но тот отстранил рукой предложенное питьё и лишь скрипнул зубами:

— Это я виноват! Я понадеялся на себя, но забыл, что Си Чхой никогда никому не верит! Он и за мной наверняка поставил кого-то следить! Я даже знаю, кого именно!

Лунь Цу решительно поднялся и сжал ладонью рукоять своего меча:

— Линь Цзы, ты должен мне помочь!

— Конечно, только скажи, что делать!

— Девушки, если ещё живы, конечно, надёжно спрятаны, и мне их не найти. Поэтому нам нужно их выкупить. Бери своё зелье, и идём к Си Чхою.

— Ты уверен, что он согласится на обмен?

— Он не согласится!

— Тогда, как быть?

— Я предложу ему другой обмен, от которого он отказаться не сможет!

 

— Вот, господин, то, что ты приказал сделать! — склонил голову Лунь Цу, когда они вместе с Романом оказались в покоях Си Чхоя.

— Давай сюда! — жадно протянул чиновник руку.

— Не торопись! Сначала выслушай меня!

— Как ты смеешь мне перечить?! — грозно сдвинул брови Си Чхой и хлопнул в ладоши: — Стража, ко мне!

— Ты напрасно кого-то зовёшь. Ты, кажется, забыл, что охрана подчиняется мне?

— Чего ты хочешь?!

— Я хочу обменять это зелье на одного человечка!

— Тебе нужен Синь Го?

— Ты, господин, как всегда проницателен!

— Он должен скоро быть здесь. Я его послал снять посты у дома лекаря.

— Это было разумно с твоей стороны, только я снял их раньше, и, думаю, что Синь Го будет очень удивлён этим! Но подождём его. Линь Цзы, налей нам того великолепного вина, что пьёт наш знатный господин. Я так давно хотел его попробовать.

Роман, всё более наполняясь азартом от происходящего, взял большой серебряный кувшин с длинным узким горлышком и налил в два бокала золотистый напиток, мгновенно насытивший воздух опочивальни нежным и тонким ароматом.

— Нет-нет, налей и нашему господину, ведь его горло здорово пересохло. Не так ли? — обратился, усмехнувшись, Лунь Цу к Си Чхою.

Роман налил вина в третий бокал.

Лунь Цу подошёл к столику и протянул руку к сосуду, и Роман вдруг увидел, как вторая рука воина бросила что-то в вино. Прежде, чем он успел сообразить, что означает это движение, Лунь Цу поднял два бокала и один из них протянул чиновнику:

— Выпей, Си Чхой, ты никогда не пил со мною, хоть и твердил постоянно, что я тебе как сын!

— Я это могу и теперь сказать! — хмуро ответил тот и с жадностью прильнул к бокалу, видно, действительно, горло его было сухо.

Роман смотрел на всё происходящее, но не мог пошевелить ни телом, ни языком. Он понимал только одно: на его глазах свершается убийство! Конечно, этого человека и нужно было убить, но… Но как легко это сказать, и как тяжело, практически, невозможно бывает такое сделать! И Роман, понимая, что может этим сгубить двух невинных девчонок, собрался всё же воспротивиться злодеянию, но в этот момент в стену кто-то осторожно поскрёбся.

 

— Проходи, ты же здесь не чужой! — предложил Лунь Цу просочившемуся сквозь узкую дверцу человечку, и, видя, что тот замешкался, жёстко схватил его за руку и дёрнул на себя.

Синь Го сделал несколько быстрых семенящих шагов, но не удержался на ногах и повалился на мягкий ковёр. А Лунь Цу, наклонясь к нему, сжал огромной ладонью дряблое горло упавшего:

— Говори, где они?!

— Я не понимаю, о ком ты!..

Но железные пальцы сжали горло сильнее, и Синь Го прохрипел:

— Они там, в глиняном мешке!

Роман, ожидавший, что Лунь Цу отпустит несчастного, сделал шаг, чтобы помочь тому подняться, но увидел вдруг, что помощь его не потребуется. Синь Го был мёртв!

— Зачем ты убил его?! — прошептал Роман.

— Я жалею, что не сделал этого раньше! — невозмутимо ответил воин. — За все те злодеяния, что совершил этот смердящий червь, он заслуживает не одну, а тысячу смертей!

И Роман понял, что спорить бесполезно, скорее всего, Лунь Цу, с его точки зрения, сделал лишь то, что и должен был сделать!

А Си Чхой наблюдал за всем происходящим довольно спокойно, видно, такие вещи нередко случались в стране Чжоу. Он полулежал на мягкой кровати, держа в одной руке бокал с вином, из которого временами и отхлёбывал.

Роман больше не пытался сообщить чиновнику неприятную весть, ведь яд уже начал действовать, и оставались считанные минуты до наступления роковой развязки.

Но Си Чхой решил взять в свои руки контроль над ситуацией и почти благодушно произнёс:

— Твоё условие выполнено, Лунь Цу. Теперь дай мне то, что принадлежит мне!

— Но я тебе уже всё отдал! — невозмутимо ответствовал воин. — Разве ты это ещё не почувствовал?

Чиновник не успел согнать с лица благодушную улыбку, и она словно примёрзла к нему:

— Что ты сказал?!

— Я сказал, что за всё с тобой рассчитался!

— Нет, ты лжёшь! — закричал Си Чхой и, торопливо отбросив от себя бокал, словно это могло спасти его, схватился руками за горло.

Яд начал своё решительное действие, и чиновник это почувствовал:

— Я проклинаю тебя, Лунь Цу! Как безжалостен ты! И именно теперь, когда я почти…

Но докончить он не смог. Тело умирающего затряслось и вскоре затихло, а на мертвеющее лицо вновь выползла тень улыбки, но не той, благодушной, а печально-растерянной.

— Вот и всё, — устало сказал Лунь Цу.

Он легко поднял тело Синь Го и выволок его через потайную дверь, а потом вышел из комнаты в дверь обычную.

Вернулся он через минуту, сопровождаемый воинами и слугами:

— Си Чхой ушёл от нас! Лекарь Линь Цзы сделал всё, что мог, но сам Шан Ди призвал нашего господина к себе!

 

— Теперь идём к девушкам, я знаю, где они! — поторопил Лунь Цу Романа, когда они вышли из покоев Си Чхоя.

— Нет, я не пойду. Ты и сам прекрасно со всем справишься! А я в этом городе не могу оставаться ни мгновения! Я сейчас же отсюда уезжаю!

— Как хочешь, но помни, что обо всём произошедшем не должен узнать никто!

— Я могу тебе в этом поклясться, — ответил вполне честно Роман, но вдруг подумал, а что, если этот верзила его тоже сейчас придушит?

Но Лунь Цу, по-видимому, занимало совсем иное:

— Что ж, прощай, лекарь, но помни, если мы когда-нибудь свидимся, я не знаю, как к тебе отнесусь!

— Прощай, Лунь Цу, спасибо за откровенность! Позаботься о Ли!

И они разошлись. Молодой влюблённый воин помчался на выручку своей подруги, а Роман поплёлся было к дому, но, сделав несколько шагов, осознал, что идти туда ему нет никакого смысла.

— Что мне там делать? — спросил он самого себя и тут же ответил: — Нечего! Никто там меня не ждёт. Завтра ли я покину эту страну или же теперь, значения не имеет. Конечно, я бы хотел ещё раз увидеть Ли, почему-то она мне так напоминает Гелу! Или это всего-лишь отцовские чувства, пробивающиеся во мне независимо от желания, но в угоду зрелому возрасту? Ведь и Гела для меня не только любимая, но и словно мой ребёнок, мною выношенный и мною взлелеянный!.. Нет, прочь, прочь отсюда, я так устал вкушать плоды этой древнейшей цивилизации! Я чувствую, если останусь здесь ещё хоть на малое время, то уже никогда не смогу покинуть эту страну и добью свою жизнь, купаясь тут в реках крови! Неужели я никогда не попаду во времена, где войны презираемы, а в почёте и в любви созидатели?!

Роман помолчал и ответил себе:

— Глупец, где же ты видел такое? Да разве ты об этом хотя бы слышал? Читал? Лишь в твоих слезливых мечтах возможна эта идиллия! Глотай скорее свою горошинку. Смелее!

 

VIII

 

Девушки сидели на соломе в полной тьме, тесно прижавшись друг к другу, и старались дышать реже. Но воздух, перенасыщенный углекислым газом, становился всё тяжелее, и лёгкие жадно требовали кислорода, превращая их вздохи в частые и неглубокие. В головы пленницам словно набивали вату, и она, прессуясь там, больно давила в висках и затылках.

— Ли, — прошептала Ю, — ты должна оставить меня. Зачем тебе всё это?

— Как же я брошу тебя здесь одну?! — голосок Ангелины был тих, но твёрд. — А если сюда никто не придёт, и ты погибнешь тут?

— Но если мы погибнем вместе, кому это принесёт пользу?

— Мне! Я не могу оставить тебя, даже если больше никогда не выйду отсюда.

— И ты не встретишь своего любимого!

— Не нужно об этом, Ю! Когда нам станет совсем плохо, я дам тебе горошинку, быть может, она тебя тоже вытащит отсюда. Но я верю, что произойдёт что-то, и нас освободят из этого ада. Если бы нас хотели убить, то сделали б это попроще.

— Видно, что ты плохо знаешь наши порядки. Это и есть одна из казней!

Но в Ангелине не успели прорасти колючие побеги страха. До слуха девушек донеслись странные звуки, но что это такое, разобрать было невозможно, потому что толстые глиняные стены легко гасили их.

— Это Лунь Цу! — слабо вскрикнула Ю и сжала ладонь Ангелины своими пальцами, окрепшими от охватившего её возбуждения. — Я знала, что он придёт на помощь!

Она оказалась права. Когда дверь темницы распахнулась, в глиняный мешок хлынули свет и воздух. Свет был лунный, но после абсолютной тьмы он казался ослепительным.

— Ю, ты здесь? — голос Лунь Цу прозвучал самой изумительной музыкой, что когда-либо слышали узницы.

— Да, я здесь, любимый! Я знала, что ты придёшь! Я ждала тебя!

А храбрый воин уже был у ног возлюбленной, и руки их сплелись в страстных горячих объятиях. Их губы жадно пили солёный огонь любви, а сердца впитывали в себя этот огонь и разносили по всем органам тел и частичкам душ, легко исцеляя и заживляя израненные места!

 

Ангелина наслаждалась зрелищем встречи любимых. В душе её стало тепло и радостно, и пришла уверенность, что и у неё всё будет так, как она того желает! Но, тем не менее, она вспомнила об опасности, угрожающей не ей, но её друзьям:

— Лунь Цу, но нам нужно скорее бежать отсюда!

Тот с трудом оторвался от своей любимой и покачал головой:

— Нет, Ли, теперь нам скрываться не от кого.

— Но что произошло за то короткое время, что мы томились в этом зловонном месте? — удивилась Ю, вглядываясь в глаза своего друга.

— Си Чхой умер. И умер ещё один… одна тварь, которая знала обо всём. Больше никто не знал о заговоре. А Ю-Ван, я думаю, сделает вид, что не был в курсе тех событий.

— Так Линь Цзы не покинул столицу? — вспомнила Ангелина о лекаре. — Он дома?

— Не думаю, — нахмурился Лунь Цу, — он собирался сделать это немедленно. Да так было бы и лучше для него!

Ангелина не поняла смысла последних слов, произнесённых с едва заметной угрозой:

— Так пойдёмте скорее домой, а вдруг он ещё там?

 

Но Линь Цзы дома не оказалось. И он явно не заходил сюда после стремительных событий в покоях Си Чхоя.

Ю достала кувшин с вином и налила напиток в стаканчики:

— Давайте отпразднуем наше освобождение!

Ангелина смочила губки, но пить не стала. Ей стало грустно и как-то знобко, но она не понимала, почему. Возможно, это реакция организма на всё произошедшее в последние сутки, но, скорее всего, в душу девушки опять вплыли уныние и тоска по любимому. И Ангелина остро ощутила ту тщетность, с которой она пыталась отыскать здесь Романа.

Чтобы как-то себя отвлечь, она пошла в комнату хозяина. Там, на столе, лежала развёрнутая бамбуковая книга, в которой лекарь иногда что-то писал. Ангелина вгляделась в витиеватые значки иероглифов, но, увы, даже будучи китаянкой, прочесть их не смогла. Она молча любовалась этими красивыми значками, пытаясь угадать, что бы они могли означать, но внезапно боль воткнулась в неё, словно терновая ветвь хлестнула по нежной шелковистой щёчке. Глаза Ангелины увидели знакомые буквы, неуклюже выписанные по ровной поверхности бамбука. Она ещё не уяснила смысл написанного, но уже точно знала, что это такое и кто эти буквы выводил! Во всём Чжоу, во всём Китае, во всей Вселенной не было и не могло быть другого человека, который мог бы сделать это! Ангелина ринулась взглядом на эти буквы так, словно бросилась с отвесной скалы в пропасть, словно шагнула из бренности жизни в бесконечность ада! Но в первый момент она ничего разобрать не смогла из-за слёз, росистым бисером высыпавших на её красивых, почти некитайских глазах.

 

«Как я устал бегать сам от себя! Как я измучился убеждать себя в том, что естественно! Господи, но если я не могу раз и навсегда разрубить путы своей жизни, то какого чёрта мочалю душу и сердце себе и ей?! Она-то почему должна страдать от моего идиотского благородства? Да и не благородство это, а дурацкая бравада несуществующими принципами! Именно так! Я должен сделать для любимой всё, чтобы она стала счастлива, а счастье её — это я, как бы ни самомнительно это звучало.

Она, конечно же, поймёт со временем, что я вовсе не тот, для кого она явилась в мир этот, но это всё будет потом. Сейчас же она так искренне меня любит и уверена, что это будет всегда. Она совсем не хочет представить себе, что через десяток лет я превращусь в старика, а она только-только расцветёт, и желание жизни в ней возгорится с новой силой. Ну так что с того?! Но теперь-то она счастлива любовью ко мне, и я своим неприятием этого только мучаю её, заставляя страдать и плакать!

Всё! Отныне я разрешаю себе любить её полною силой и со всем жаром принимаю любовь её! Но я пройду все эпохи, назначенные мне судьбой, и только после этого вернусь к ней! И пусть всё тогда свершится! Если она меня ещё ждёт, я упаду к её ногам и вымолю себе прощение, ну, а если я ею забыт, то и это я приму с радостью, но и с болью.

Если ты слышишь меня, моя любимая, знай, что я спешу к тебе! Я люблю тебя! Я умираю без тебя! Я жив только тобой!»

 

Ангелина не прочитала эти строки, она их впитала в себя, она захлебнулась ими! Все чувства, которые только существуют, кружились в ней мощным торнадо, но не было здесь ни печали, ни безысходности, ни растерянности! Теперь только ожидание могло угнетать её, но разве оно может быть тяжким, когда точно знаешь, что в конце пути, пусть и далёкого и нелёгкого, ждёт тебя тот, ради которого жизнь тебя и держит на свете!

 

Ангелина умчала, просветлённая и возрождённая, а друзья её остались в доме лекаря. Они тоже счастливы и строят планы на свою совместную жизнь. И в этих планах есть и уютное жилище, и многочисленные дети, озорные и смышлёные. Есть в этих планах и богатые угодья, на которых пасётся упитанный скот, и цветущие сады, благоухающие и тенистые, где не смолкают птичье пение и деловитое пчелиное жужжание.

Нет в этих планах только одного. В них нет Ю-Вана, который уже узнал все подробности событий, произошедших в последнее время. Много в Китае (впрочем, как и повсюду!) желающих постучать друг на друга, выцедив из этого максимальную выгоду для себя. И дни правления Сюань-Вана сочтены, а Ю-Ван непременно займёт его место. Но прежде он должен убрать всех, кто хоть что-то знает о готовившемся перевороте. Да он уже это и делает, послав верных людей для выполнения самого обычного в те времена дела — убийства! И люди эти уже совсем близко!..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава пятая. СТИЛЕТ.

 

Индия. Никея. 326 год до н.э.

 

Что бы я вам ни рассказал о сказочной стране Индия, это будет лишь мизерной частью тех чудес и невероятностей, коими она богата!

Если её сравнивать с местностями, родными для нас, то мгновенно выявятся бесчисленные различия. Вот у нас, чем дороги засыпают? Правильно, щебёнкой. А там, в Индии, драгоценными камушками! У нас что растёт в огородах? Да, да, хрен да чеснок. А там, в азиатском подбрюшие, — ананасы да кокосы (чеснок с хреном, правда, тоже есть)! У нас по улицам кто прогуливается? Кошки да проститутки. А у них по древнейшим городам шляются священные животные коровы! Хотя, ну их к бесу, мы и песок-то после зимы никак с асфальта не отскребём, а тут ещё и навозец появится!

И с религией в Индии всё в порядке. Никто никого не давит правильностью своей, единственно верной веры, и их — вер — на все вкусы. Но во главе их мощно стоит Будда, появившийся раньше нашего Христа и много раньше Магомета. Но индийцы этим разве возгордились? Ничуть. Мало того, они выдумали совсем интересную религию, ярчайшие представители которой — йоги — чихать хотели на все достижения цивилизации! Они питаются исключительно воздушными продуктами, а спят на перинах из гвоздей и битого стекла и не страдают несварением желудков и бессонницей! Вообще, они выделывают такие штуки, что невольно задаёшься вопросом: индийские йоги, люди ли вы?

Про литературные творения индийской интеллигенции как-то и говорить неловко. В смысле, кто ж не знает Рамаяну и Махабхарату! А уж о Камасутре если кто-то и не слыхал, то уж практически её изучил досконально почти каждый!

Одним словом, издревле Индия была на устах у всего мира, славясь своими богатствами и идеями. За что и приходилось платить. Всем очень хотелось оторвать кусище побольше от тех богатств и хлебнуть глоток-другой сладкого хмеля идей. И устремлялись к священным водам Инда и Ганга орды алчущих богатств материальных и духовных. Побывали там и хитроумный стратег Александр, и жестокий полководец Тамерлан, и грозный Темучин. Последними оккупантами Индии стали англичане, правда, они считали себя разносчиками семян цивилизации, но пусть это останется исключительно на их совести!

Но индийцы с юмором переживали всех своих поработителей и плевать хотели на временные трудности! Они нарожали столько народу, что вот-вот догонят Китай, а, чтобы народу этому жилось веселее, изобрели кино, равного которому по слащавой тупости и музыкальному нытью не сыщется нигде во Вселенной!

Но это их дело, их нравы, их страна. А в чужую страну со своей конституцией не ходят!

I

 

Александр Филиппович, по прозвищу Македонский, завоевал столько земель, что у самого дух захватывало. Но однажды какой-то бродяга посмеялся над его империей, мол, она без Индии, что обручальное кольцо без невесты! И великий стратег, не задумываясь ни на мгновение, погнал своих воинов на завоевание сказочной страны. К слову сказать, воины те не очень-то туда рвались, поскольку были зело обременены неисчислимыми богатствами, захваченными ими в Малой Азии, Египте и многих других странах, покорённых армией Александра легко и изящно, так же, как неопытная девушка — богатым и красивым ловеласом. Но демократия тогда ещё была не в моде, и посему царь самолично разрешил все вопросы. Войска потопали к Индии. Попутно захватили некоторые царства, присоединив их к македонской империи, а Александру вдруг восхотелось стать императором всей Азии. Поскольку до македонян в мире владычествовали персы, молодой завоеватель взял их за образец в организации империи, поддержании порядка и даже в одеждах. Плюс к этому завёл шикарный гарем из трёх сотен девиц, а одной из жён сделал персиянку.

Конечно, верные соратники его не могли не возроптать, разглядев в этом попрание традиций предков, но Александр пока наплевал на них, приблизив к себе некоторых бывших противников.

Войска македонцев упорно продвигались к намеченной цели. Путь им перерезало Бактрийское царство, которое пришлось тоже завоевать, хоть особого желания и не наблюдалось. Зато здесь молодой царь повстречал девушку, в которую влюбился, чего с ним никогда ранее не случалось. Эта девушка была дочерью Оксиарта, одного из вождей восставшего против македонского порабощения народа. И звали её Роксана.

Она была настоящая красавица, эта Роксана. Когда она скакала на стройном белом жеребце, а густые чёрные волосы её шёлковым полотнищем полоскались в ветру, не было мужчины, чья плоть не взорвалась бы страстью к этой грациозной амазонке, и не было женщины, не пожелавшей ей падения со своего скакуна! Глаза её чёрными молниями без труда вскрывали самые чёрствые мужские сердца и вбрызгивали коварные замыслы в самые благопристойные женские головки. Но желать её простому смертному — то же самое, что желать богиню, об этом можно только мечтать!

А Александр ею запросто обладал! Но, имея подле себя сотни женщин и девушек абсолютно всех возрастов, комплектаций, темпераментов и наций, разве можно наслаждаться лишь одною, отвергнув остальных? Это то же самое, как если бы вы пришли в самый шикарный ресторан, где для вас оплатили на год вперёд любые яства и напитки, и зациклились на одной ветчине, начисто игнорируя остальные деликатесы! Не знаю, как вы, но я, вероятно, не смог бы удержать себя от ухода в разнос! Так поступил и молодой царь. Он явно охладел к Роксане. К тому же, и дела ратные требовали усиленного внимания, а война — это самая большая любовь Александра!

Но вот и долгожданная Индия. Македонская армия легко справляется с разрозненными отрядами противника и продвигается вперёд. На реке Гидасп царь основывает два города: Никею и Букефалию. Если первый город получил вполне логичное название в честь богини победы Ники, то второй Александр назвал в память своего почившего от старости коня, высветив этим своеобразную логику ума.

Итак, Александр остановился на время в Никее, куда и стали стекаться послы от глав индийских обществ. Прибыли послы и от Абисара, бывшего союзника Пора, разбитого войсками македонцев.

Вместе с тем в новый город потянулось много народу, желающего поглядеть на чужеземцев, ну и подзаработать на них же. Ремесленники открывали лавочки и торговали своими изделиями, предлагая желающим всё, что можно только вообразить. Танцовщицы и маги развлекали зевак и солдат, очаровывая их движениями своих рук и тел. Проститутки дарили недорогие удовольствия страждущим, а карманники выуживали излишки средств из их кошельков. В общем, все были при деле, все были довольны.

Только царь Александр грустил и тосковал, видя, как веселятся его воины, наслаждаясь такой жизнью. Нет, ему хотелось совсем иного! Он мечтал только о завоевании новых стран и богатых земель. Его замысел — великая империя Азия, которой править станет великий император Александр! Но ни его воины, ни ближайшие соратники-военачальники этим не возбуждались, все их желания были в возвращении домой.

 

Нет, дорогой читатель, ты напрасно пытаешься вычислить наших героев в тех персонажах, что мелькнули перед тобой. Потерпи немного, и они предстанут, полные жизни и своей искрящейся любви друг к другу. Я и сам ещё не знаю, в чьих образах они окажутся здесь. Но ясно одно: никогда они не станут ни злыми, ни жестокими, ни завистливыми, ни равнодушными. И, конечно, на них в избытке хлынут испытания и приключения. Они познакомятся с новыми людьми, и не все окажутся к ним благосклонны и доброжелательны. Возможно, да нет, наверняка, кто-то попытается создать им неприятности или даже убить их. Но несомненно и то, что найдутся у них и друзья, и покровители и они помогут в трудную минуту и Ангелине, и Роману, а те, в свою очередь, не останутся безучастными к судьбам и жизням новых друзей.

И только в одном я уверен так же, как в том, что разумная жизнь — трагическая ошибка Природы: никто и ничто не смогут вырвать любовь из душ и сердец наших героев! Даже смерть лишь беспомощно оскалится, попробовав это сделать и осознав полное своё бессилие!

 

II

 

Сильная, но изящная рука с помощью клещей выхватила из почти белого гудящего пламени раскалённую стальную полоску и бросила её на наковальню. Вторая рука, вооружившись небольшим молотом, принялась ритмично выстукивать ярко-алый металл, сминая его в последовательности, понятной лишь мастеру. Металл остывал, и цвет его становился более насыщенным, сочным, в котором теперь преобладали малиновые тона. Молот опустился в последний раз, и, прежде чем бросить отработанную полоску в воду, мастер внимательно оглядел её. Но тень, надвинувшаяся на него, не позволила сделать это в полной мере.

— Ты просто кудесник! — прозвенел чистый женский голосок, в котором явно слышалось восхищение.

Мастер ещё некоторое время повертел заготовку, а потом всё же опустил её, уже растерявшую красные мазки в чан с водой. Только после этого он поднял голову и взглянул на щедрую дарительницу комплиментов. Словно горсть горячего песку бросили ему в лицо — глаза заслезились, а во рту мгновенно пересохло, и сухость эта быстро пробежала внутрь тела. Губы, обрамлённые красивой чёрной бородой, раскрылись и еле слышно прошептали:

— Гела!

— Что ты сказал? — наклонилась девушка. — Я не поняла тебя, кузнец.

Но тот уже взял себя в руки, хотя красивые глаза его ещё не избавились от внезапного испуга:

— Я сказал, что благодарю тебя за добрые слова, о, прекраснейшая!

С этими словами Роман (вы не могли не догадаться, что мастер-кузнец был именно он) вынул из чана остывший металл и вложил его в горячие огненные объятия.

Вновь оглядел он девушку и снова поразился, как она похожа на его любимую. Всё, до мельчайшей детали, было её: и разрез глаз, и очертания сочных губок, и прямой узкий носик. Да и фигурка была точнейшей копией Ангелины. И всё-таки, это не она! Это не её взгляд, это не её интонации, это не её жесты. Невдалеке от девушки стояли трое дюжих молодцев, явно охранявших её.

А она смотрела на Романа, словно он показался ей знакомым и тщетно силилась припомнить, где и когда они встречались. Но память, видимо, ей ничего не подсказала, и девушка спросила:

— Как твоё имя, кудесник?

— Меня тут все зовут Челот.

— А я — Роксана. Не слышал?

— Нет.

— Странно, обо мне здесь много говорят. Мой муж человек известный.

— И кто же он? — равнодушно поинтересовался Роман, поворачивая металлическую полоску в огне горна.

— Его зовут Александр. Он полководец и вообще-то хозяин всех этих земель!

— Сам Искандер?!

— Да, его ещё и так называют.

— Вероятно, ты самая счастливая женщина на свете? — с лёгкой иронией спросил Роман.

Роксана уловила эту иронию:

— Ты не так жесток, как хочешь показаться!

Эти слова она произнесла со щемящей болью, и наш герой почувствовал стыд за самого себя:

— Прости меня, благороднейшая, ум мой совсем размяк от горячего железа, а сердце закоптилось от угольной сажи!

— Ты говоришь не как кузнец, а как поэт!

Роман оторопел, и снова ему показалось, что это не царица с ним говорит, а его любимая. Он обхватил голову руками и поворошил длинные волосы, от чего они приняли причудливое, но привлекательное положение.

А Роксане явно нравился этот кузнец, не только умело орудующий молотом, но и искусно владеющий языком. Да и внешне он был так симпатичен, что сердце царицы нервно забилось, а по телу пробежала сладкая и горячая волна желания. Девушка неотрывно смотрела в глаза кузнеца, а тот совершенно позабыл о своей работе, приняв взгляд царицы, и ответив ей своим. Но в Романа этот пронзительный взгляд влил не волнующую истому от предвкушения возможных последствий, а почти осязаемый страх. И был страх вызван не тем, что за такой флирт с царицей можно поплатиться жизнью, а тем, что Роман вдруг ощутил в себе, что эта прекрасная женщина ему начинает нравиться!

Он всё же сумел оторвать глаза свои от страстного взгляда Роксаны и попытался разрядить обстановку:

— Когда работаешь с металлом или драгоценными камнями, голова сама составляет слова в ровные строки.

— Я бы хотела прочесть их.

— Это невозможно.

— Ты не хочешь, чтобы я узнала твои мысли? — капризно прикусила губку Роксана, и Роман снова вздрогнул — именно так делала Ангелина, когда была чем-то недовольна.

— Мои мысли просты и глупы, тебе незачем обращать своё внимание на них!

— Но я хочу их знать!

— Но они нигде не записаны, — развёл руками Роман, — разве что, я могу рассказать тебе о некоторых.

— Да, ты мне о них расскажешь, но не теперь. Покажи мне что-нибудь из того, что ты делаешь.

Роман вздохнул облегчённо и выложил перед Роксаной несколько кинжалов. Надо сказать, что был наш герой не просто кузнец, но ещё и умелый инкрустатор. Он обрамлял рукоятки кинжалов и ножны драгоценными камнями и слоновой костью, и это получалось у него просто прекрасно.

Роксана любовалась красивыми вещами, но не забывала полюбоваться и самим мастером. В себе она уже твёрдо решила, что Челот будет её. И пусть Александр узнает, тем лучше! Вслух же она сказала:

— Я хочу сделать мужу подарок.

— Ты можешь взять всё, что тебе понравилось.

— Нет, это не годится. Мне нужна сабля, но чтобы рукоятью её был скорпион, жалящий сам себя!

— Я сделаю, госпожа, но Александр — лев, он не поймёт твоего намёка!

— Зато ты понял сразу! — глаза Роксаны сузились. — Если он не поймёт, найдутся те, кто ему намекнут!

— Я сделаю, госпожа, всё, что ты пожелаешь.

— И не называй меня госпожой! Я для тебя Роксана!

И царица, сделав знак охранникам, пошла было прочь, но остановилась и обернулась:

— Когда я захочу тебя увидеть и выслушать, тебе сообщат!

Роман глядел вслед грациозно удаляющейся царицы, а в голове его бурлил мыслеворот:

— Я не знаю, что со мною происходит, но я почти уверен, что это — Гела! Я знаю, этого быть не может, но как иначе всё объяснить? Всё, всё её! Неужели тоска моя о любимой так велика, что я начинаю принимать желаемое за реальность?! Или же эта царица смогла меня как-то околдовать? А не проделки ли это Ванды? Быть может, она меня просто испытывает, подвергая таким соблазнам? Я не удивлюсь, если всё так и есть.

Роман, совершенно забывший, что заготовка давно уже томится в горне, отошёл в сторону и уселся в тень старой чинары. Но и тут назойливые мысли его не оставили:

— Что же делать? Наверное, мне нельзя больше встречаться с Роксаной. А что, если я не совладаю с собою и растаю в её соблазне? Или она сама меня доведёт до такого состояния, что я поверю, будто она и есть моя Гела! Нет, как это доведёт? Что ж я, совсем лишён воли и здравого смысла? Хотя, сколько раз стальная воля вдребезги разбивалась о сладость женских объятий! Неужели и я окажусь слабаком?! — и Роман вскочил, больно стукнувшись об узловатый нарост на дереве. — Да я уже им оказался, коли думаю о том! Разве мог я даже помыслить, что стану сомневаться в своей любви?! Господи, но я же в ней не сомневаюсь, я лишь пытаюсь удержаться от соблазна!

Эх, Роман, Роман, скажем мы ему, да ведь это и есть сомнения! Но мы-то знаем, что не в своей любви сомневается наш герой, а в своей нормальности. И этому есть причины, ведь он так зримо увидел в Роксане свою Ангелину! Так бывает, что встречаются люди, до малейших чёрточек похожие друг на друга, и было бы странно, не встреть Роман в мареве тысячелетий точную копию своей любимой. Хотя, в этом я, возможно, и немножко ему посодействовал, чтобы как-то разнообразить его путешествие. К тому же, надо ведь проверить нашего героя по полной программе и посмотреть, что в нём победит: любовь или страсть? Впрочем, это одно и тоже, или… Не знаю, как ты, мой дорогой читатель, но я уже совсем запутался во всём этом! Давай просто последуем за героями дальше и всё постепенно выясним!

 

 

 

III

 

Гроза разразилась внезапно.

Ничто не предвещало её. Небо блистало голубой чистотой, словно аккуратная прачка щедро подсинила простыни и вывесила их для просушки, а озорной ветер закинул эти простыни прямо ввысь. Только у самого горизонта грязным пятнышком болталась едва заметная тучка, словно укор чистюле прачке. Но как-то незаметно тучка выросла и приблизилась, а вскоре и затянула всё небо. Ветер дыхнул зло и напористо, закрутив множество маленьких смерчей, и они споро подмели землю, собрав с неё пыль и мелкий мусор. Ветер на мгновение умер, и природа оглохла от упавшей тишины. Но тут же в утробе тучи тускло блеснуло, словно она подмигивала кому-то, и вслед за этим резко грохнуло, будто где-то там, в поднебесье, началось сраженье, и воин нанёс первый удар гигантского меча по щиту противника. Тот махнул в ответ мечом своим, а потом удары посыпались щедро и неудержимо. Скорее всего, кто-то из сражающихся махнул мечом прямо по туче и разорвал рыхлую серую плевру, и из чрева её хлынули потоки воды, начисто вымывая подметённую ветром землю.

 

Гроза закончилась так же делово, как и началась. Дождь прекратился, словно тёмно-серая туча иссякла полностью, а ветер, рыкнув напоследок, погнал её к далёким зубчатым горам.

Воздух посвежел, но успевшее соскучиться по жаркой работе солнце быстро устранило это. Оно спешно выпарило лужи и подсушило промокший ковёр травы, в котором хоть и не долго, но всё же успели покрасоваться влажные алмазинки.

Александр стоял у входа в свой роскошный шатёр и жадно глотал воздух, из которого стремительно испарялась дождевая свежесть. В голове немного шумело — давали себя знать последствия вчерашнего буйного пира.

Из глубины шатра подошёл Гефестион, держа в руках две чаши:

— Выпей вина, Александр, и хмурь твоя сменится на довольство!

Царь принял чашу и сделал несколько глотков:

— Неплохое вино. Откуда?

— Из личных запасов Абисара. Из тех даров, что вчера были тебе присланы.

— Как настроения армии? — отпил ещё глоток царь. Этот вопрос его волновал больше всего.

— Армия хочет домой, — нахмурился Гефестион, — да и я, признаться, тоже был бы не прочь.

— От тебя я не ожидал услышать такие речи!

— Все устали. Столько лет в постоянном походе. Нас и дома, может быть, уже не помнят.

— Мы пришли в богатейшую страну, брат мой! И мы должны её покорить, а потом пойти дальше, пока вся земля не станет нашей! — Александр энергично зашагал по шатру, размахивая рукой с чашей, и вино каплями крови разбрызгивалось по коврам. — Ничего, я открою глаза воинам, и они поймут меня! Ветераны мне помогут!

— Ветераны тоже устали. Ты бы лучше посмотрел подарки.

— Мне не до них. Я устал от богатых подношений!

— Вот видишь, и ты устал.

— Я устал не от битв! От них я никогда не устану!

Александр гордо поднял голову и расправил плечи, и от этого он стал казаться выше ростом, чем его верный друг. Но тот только улыбнулся этой позе царя.

— Если не желаешь глядеть на дары, полюбуйся хотя бы танцовщицами. Очень они хороши. Особенно, одна!

— Тоже подарок Абисара?

— Нет, они лишь приехали с караваном послов. Они из какого-то племени, которым никто не владеет.

— Как это может быть?

— Вот так. Свободное, полудикое племя. Не очень многочисленное, не живущее в каком-то определённом месте. У них нет ни домов, ни земель. Бродят по всему свету и веселят народ.

— Что ж, пусть покажут, что умеют. Если они меня смогут поразить, то я не пожалею награды.

 

Да, это был народ своеобразный, непохожий на местное население. Но не внешне, а духом своим. Было ясно, что они не привыкли быть в подчинении у кого-либо, да и к тяжёлой работе их руки явно не тяготели. Зато в танцах и пении равных этим красивым, черноволосым и черноглазым людям вряд ли можно было сыскать!

Александр мгновенно пленился тягучими голосами и гибкими стройными телами девушек. Юноши же подыгрывали им на простых музыкальных инструментах, временами подпевая красивыми голосами.

Но одна из танцовщиц особенно понравилась царю. Её узкая талия казалась так хрупка, что вот-вот грозила переломиться. Высокая грудь вырывалась из тесных одежд, стремясь похвастаться своей спелостью. А на овальном личике сияли огромные чёрные глаза, искрясь страстью и озорством.

— Кто она? — восхищённо прошептал Александр и указал рукой.

— Эта? — разочарованно протянул Гефестион. — Не знаю. Я говорил тебе о другой. Вот о той.

Великий стратег проследил за взглядом своего друга и увидел девушку красивую, но, как ему показалось, слишком скромную. Не было в ней того, что больше всего ему нравилось в женщинах: бесшабашной готовности броситься в объятия самого великого полководца, каким Александр себя считал. Он скривил губы:

— Она хороша, но та — несравненно лучше! Узнай её имя, и пусть она ко мне придёт.

— Я сделаю, как ты хочешь. А мне всё же нравится эта!

IV

 

Что-то не ладилось сегодня дело у искусного кузнеца. Да и не только дело, а вообще весь день уверенно шёл наперекосяк. И огонь в горне был недостаточно горяч, и молот тыкался тупым лбом своим не так и не туда, и в руки не отдавало приятной тяжестью после звонких ударов.

Отбросив третью испорченную заготовку, Роман решил прерваться. Да и аппетит, несмотря на непродуктивную работу, почему-то не притупился, а даже наоборот, взыгрывал с каждой минутой всё сильнее.

Недалеко от кузницы весёлая девчушка торговала простой едой — лепёшками и варёным мясом. К ней и направился Роман, но вначале ему захотелось утолить жажду. Обычно во время работы он пил только воду, но сегодня, даже не задумываясь, наш герой направился к торговцу вином.

После второй, солидной чаши крепкого вина, Роман понял, что больше в этот день работа в нём радости не вызовет. В голову неспешно, но уверенно лёгким облачком, как сладкий дым кальяна, поплыли мысли прежние, уже не одно тысячелетие пытавшие разум нашего поэта.

Какой неугомонный мужик, возможно, воскликнете вы. Ведь решил уже всё, чего ж терзаться? Где не надо, сила воли велика, а тут — на тебе, опять затрепыхался! Всё правильно, дорогой читатель, всё логично, но сам ты всегда ли всё делаешь, тесно обняв эту самую логику? Что? Бывают исключения? В смысле, когда не всё логично? Ах, когда всё не логично?! Вот-вот, именно так чаще и бывает, особенно, когда это грозит непредсказуемыми неприятностями! Но это лишь отступления от темы, ведь мы же помним, что и как гнетёт нашего героя. Да, это любовь, впитавшаяся в каждую клеточку, в каждую мысль, а если кто-то мне попробует хотя бы намекнуть, что эту страсть, эту неизлечимую хворь можно даже теоретически упаковать в гипс логики и укротить бичами силы воли, то я только горько заплачу! Да что говорить, вам лишь показалось, что это была любовь, коли вы смогли её укротить!

 

— Нет, вино тебе не поможет, красавец! — низкий и хрипловатый женский голос развалил в голове Романа стройный ряд печальных мыслей.

Рука сама по себе отвела чашу от губ, а глаза, нащупывая обладательницу хриплого голоса, повернули голову вправо. То, что они увидели, в первый момент показалось чем-то странным, даже страшным. Неопрятная, растрёпанная старуха с полубезумными глазами, глядевшими каждый в свою сторону, одной рукой опиралась на толстую палку, а другую, державшую глиняную чашку, протягивала к Роману:

— Плесни винца, а я тебе расскажу, что тебя мучит!

— Это не тайна, — уныло произнёс он и налил в старухину посудину вина.

Та торопливо выпила всё до капельки, облизала толстые губы и довольно улыбнулась, похваставшись двумя оставшимися зубами:

— Нет, красавец, это тайна!

— Что ж тут тайного? — пожал Роман плечами и налил ещё вина себе и, помедлив, старухе.

Та вновь быстро влила в себя хмельное зелье и тяжело опустилась на толстый чурбак, служивший стулом. Взглянула на кузнеца снизу вверх, прищурившись от яркого солнца, и кивнула на соседний пенёк:

— Сядь сюда и послушай меня.

Роман безвольно подчинился старухе и присел рядом с ней. А та вдруг нахмурилась, а зрачки глаз её вперились в глаза собеседника:

— Не своим делом занимаешься ты, красавец! Не железо тебе заплетать в узлы, а слова свивать в косы!

Роман вздрогнул, словно груди его коснулось раскалённое железо, а старуха, помолчав немного, продолжила:

— А мучит тебя любовь, но зря ты пытаешься бежать куда-то за ней, ведь она здесь, совсем рядом. Но глазами ты её не увидишь и ушами не услышишь! Только сердцем своим сможешь ты её поймать, но сердце твоё ещё не настрадалось, из него не вся гордыня ещё вытекла!

— Нет, старуха, твоё гадание не верно! Здесь моей любимой быть не может! Нет, этого не может быть никогда! Но в другом ты права: гордыня моя ещё не вся покинула меня! Если, конечно, это гордыня, а не обычная тупость!

— Нет, красавец, она здесь, рядом, но ты не сможешь её узнать, ещё не пришло время.

Роман горестно покачал головой и сжал её сильными руками:

— Не терзай меня, старуха, я лучше знаю свою судьбу, ведь я сам её для себя придумал! Лучше выпей ещё, да и ступай по своим делам, если они у тебя есть. — И он повернулся к гадалке, но толстый чурбак, на котором сидела та, был пуст. На нём находился какой-то предмет, и Роман взял его в руки. Смысл увиденного дошёл до него не сразу, но сердце, не раздумывая ни мига, больно охнуло: это была миниатюрная фигурка мамонта, выточенная из слоновой кости. Да, именно мамонта!

— Боже мой, но это невозможно! Это совершенно необъяснимо! — застонал Роман. — Этого никто не может знать!!

Он всё вертел фигурку, вглядываясь в изящно вырезанные формы её, словно выпытывал у неё истину. Но костяной мамонт упорно хранил свою тайну, предоставляя нашему герою самому делать все выводы. И он сделал вывод, естественной струйкой вытекавший из слов гадалки:

— Но если она знала об этом, то и все слова её — правда?! Значит, Гела здесь?! Нет, я сейчас лишусь ума! Впрочем, я его уже давно лишился, коли толкусь тут, бросив свою любимую, «одарив» её щедрым даром логической чуши!

Роман совсем растерялся, осознав полную свою беспомощность перед вихрем необъяснимых событий, накинувшимся на него безжалостно и энергично. Ещё одна чаша вина не только не внесла какую-то ясность, но разорвала последние звенья цепи логики.

— Бежать! Скорее бежать отсюда! К ней, к любимой! Но, — вдруг тормознул себя Роман, — получается, что она здесь! Так куда же бежать?!

И тут в нём словно взорвались сто тысяч Хиросим:

— Да это же Роксана! Роксана — это Ангелина! Я же видел, как она смеётся, как хмурится, как прикусывает свою губку! Только Гела всё это делает так же! Это — она!

Роман вскочил, чтобы тут же бежать к своей любимой, но что-то остановило его.

— Нет, ты глуп, как тысяча мудрецов, собравшихся вместе! Она же — жена Александра! — вынырнул в нём тайный сожитель, прятавшийся в закутках души.

— И что же?

— Как что? Жена, не невеста! А это значит, что она уже вкусила со своим мужем прелести плода запретного!

— Но она его не любит!

— Во-первых, это ещё не факт! А, во-вторых, ты додумай до конца, что это значит!

— Ничего!

— Тебе всё равно, сохранила ли верность твоя любимая?!

Романа этот довод жгуче резанул, выхватив изрядный шмат бушующего сердца, но он всё же упрямо возразил:

— Всё, что бы ни совершила моя любимая, правильно!

— У тебя просто нет чувства гордости!

— У меня к Геле только одно чувство — моя любовь! И оно будет жить во мне даже в адском пламени, давно и справедливо уготованном мне!

Внутренний собеседник Романа лишь презрительно хмыкнул и обиженно замолчал, осознав тщетность своих доводов на данном этапе.

А Роман уже придумал, что ему следует сделать, чтобы разобраться в этой невероятной и необъяснимой ситуации.

Ах, Рома, Рома, неужели ты и правда решил, что эта гордая, хотя и очень симпатичная особа и есть твоя несчастная возлюбленная?! Да очухайся ты, погляди вокруг, вдруг ты и увидишь именно ту, по ком плачешь бесслёзно! Пошарь своим сердцем-локатором и улови импульсы чувства, источаемые любимой! Хотя, Роман ещё не пересёкся с Ангелиной, ведь вы, надеюсь, не подумали, что эта самая Роксана и есть наша милая героиня! Конечно же, вы догадались, что она в этой эпохе рождена танцовщицей, страстной и грациозной!

Эх, лишь бы Роман не поддался соблазну и вовремя осознал свою ошибку! Я верю, что он сможет это сделать, иначе я плюну на всё и больше не напишу о нём ни строчки!

 

V

 

Ангелина вся была во власти танца, и сейчас для неё ничего в мире не существовало, даже любимый! Её тело и душа слились воедино и наполнились такой лёгкостью, что невесомо парили над землёй. Изящные стопы едва касались поверхности ковров, устилавших всё пространство роскошного дома, где жил Гефестион. Длинное лёгкое платье трепыхалось, не успевая за быстрыми движениями, словно ветер влетел в дом и, не в силах удержать своего восхищения, сопровождал страстную танцовщицу. Длинные чёрные волосы шёлковым водопадом ниспадали по узким плечам до самого пояса и при каждом новом пируэте облепляли смуглое красивое лицо, пытаясь пленить его. Но танцовщица едва уловимым движением освобождалась от этого плена, и чёрный водопад, искрясь в свете многочисленных факелов, опять перетекал на плечи и спину.

Хозяин дома не сводил жадного взгляда с танцовщицы, и во взгляде этом ясно читались все тайные и явные желания его. Да это и не удивляло, ведь не было на свете такого мужчины, который бы не возжелал это чудо! Но Гефестион не простой смертный, и он точно знал, что добьётся своего любой ценой и любыми средствами. И он не стал бы долго мучить себя и свою плоть долгими ожиданиями, но пример его друга и царя довлел и над ним. Ему тоже хотелось показать всем, что он может завоевать любовь прекрасной девушки не силой и богатством, а только своими чувствами. Но не одно это сыграло решающую роль, а ещё и то, что Гефестион, кажется, и в самом деле влюбился в эту странную красавицу.

А она была странна несомненно. Стоило прекратиться танцу, и страстная, невероятно подвижная танцовщица превращалась в тихую и скромную девушку, зримо отгораживающуюся от окружающих. На лице её угасало живое чувство, словно она надевала маску, а чудные волосы уже не походили на бурлящие водопады, они становились тёмной власяной накидкой. Но именно эти превращения девушки и пленили сурового Гефестиона. Это случилось с ним впервые, и он ещё не осознал, радоваться ли ему или постараться выбить из себя это чувство.

 

Танец закончился, и девушки, исполнявшие его, расступились. На их место выскочил странный чудак в нелепой шапочке, и принялся занимать зрителей фокусами.

Гефестион подошёл к юной танцовщице и чуть заметно поклонился:

— Ты превзошла себя, Зарита! Я никогда ещё не видел зрелища, восхитительнее этого!

Ангелина вежливо улыбнулась и хотела удалиться, но Гефестион её задержал:

— Нет, не уходи! Я прошу, останься! Раздели со мной скромную трапезу!

— Скромную? — притворно удивилась девушка. — А что, лучший военачальник Александра скромен?

Гефестион не уловил скрытой иронии и широко махнул рукой:

— Только прикажи, и на этих столах будут яства из любой страны!

— Ого! Вот это больше похоже на македонца!

Ангелине и самой было не очень понятно, зачем она затеяла эту игру. Скорее всего, она догадалась, что этот влиятельнейший воин не отстанет от неё просто так, но, быть может, и само жеманное кокетство доставляло ей удовольствие? Я думаю, многие бы из нас, имей в запасе волшебное снадобье Ванды, поиграли бы и на нервах, и на амбициях у личностей великих, постаравшись их хоть немного приземлить и поставить на место человека обычного!

И Ангелина кивнула в знак согласия:

— Хорошо, я останусь, но при одном условии, если, конечно, я могу посметь ставить условия!

— Ты можешь делать всё, что пожелаешь! Любой твой каприз — закон для каждого и для меня! — жёстко отчеканил Гефестион.

— Тогда пообещай мне, что не станешь меня домогаться, если я того не пожелаю!

— Обещаю! Но и ты мне пообещай, что не станешь отвергать моих знаков внимания!

— Не стану, — легко согласилась Ангелина и прибавила, — и пусть все мои друзья тоже останутся. Мы странствуем по свету вместе и друг для друга — как родные.

Гефестион скрипнул зубами, но почтительно склонил голову:

— Конечно, они тоже будут присутствовать.

Про себя же военачальник решил:

«Ничего, пусть пожрут-попьют, а потом их выгонят. За это время, я надеюсь, вино смягчит Зариту!»

 

Ангелина смотрела на проделки фокусника, но мысли её были далеки от всего этого:

«Где он? Что делает? Думает ли обо мне?! Я знаю, что он жив и с ним всё хорошо, я бы почувствовала угрожавшую ему опасность. Но я не могу знать, жива ли в нём любовь! Нет, даже сомнения в этом могут меня свести с ума! Он любит меня, я уверена, а иначе, зачем и жить, и блуждать в потёмках смрадных веков!

Господи, прошу тебя лишь об одном: пусть я не узнаю его ни здесь, ни в других эпохах, но дай мне какой-нибудь знак, когда он будет покидать эти, становящиеся мне ненавистными века!»

 

VI

 

Роман работал с упоением. Маленький молот словно танцевал, притоптывая по раскалённому металлу. Но работал мастер вовсе не над заказом Роксаны. О сабле он почти позабыл. Он делал вещь, способную, как ему казалось, прояснить то тупиковое положение, в котором он оказался.

Этот замысел так захватил Романа, что он не думал ни о чём, кроме него. И всё было просто. Он делал подарок для Роксаны. Это будет изящный стилет, но ручку его Роман сделает в виде мамонта. Только Ангелина смогла бы понять весь смысл этого, и, если она — это Роксана, то реакция её будет определённа!

Клинок был готов. Сталь, идеально отполированная, холодно блестела, отражая воспалённые глаза кузнеца. Роман остался доволен качеством жала, и с воодушевлением принялся за рукоять. Она должна была не просто походить на древнее животное, но и максимально напоминать тот камень, возле которого прошли лучшие мгновения жизни поэта.

Работа продвигалась споро и целиком захватила Романа. Резец легко снимал со слоновой кости тонкую, всю в мелких трещинках стружку, и пока ещё робко, но начинали проявляться черты лохматого гиганта.

И снова, как в прошлый раз, тень, упавшая на руки мастера, отвлекла его от работы.

— Я бы, наверное, часами могла смотреть, как ловко и изящно твои пальцы создают эту красоту! — восхищённо прошептала склонившаяся к Роману Роксана. — Что это будет?

Он вздрогнул и, подняв глаза, почти обжёгся о взгляд царицы, так страстен и напорист тот был. Сердце сумасшедше забилось, словно возомнило себя молотом, а грудь хозяина — наковальней. И опять Роман увидел во взгляде Роксаны что-то знакомое. Но ещё не пришло время для решительного разговора.

Тут, конечно, можно удивиться, мол, какого чёрта этот мастеровой мужик прямо не спросит: Кто ты, красотка? С одной стороны и так, но… Во-первых, если она настоящая Роксана, то посчитает этого красавца хамом или полоумным. И, во-вторых, предположим, что это и есть Ангелина. Тогда она радостно вскрикнет, они обнимутся, расцелуются, и дальше начнётся бред счастливых семейных будней, а об этом писать ещё менее интересно, нежели читать! Так что, дорогой читатель, пусть события идут своим чередом, заставляя нас вздыхать, вздрагивать и удивляться неожиданностью поворотов сюжета!

 

— Прости, госпожа, но это пока тайна, — выдавил охрипшим голосом Роман, не в силах оторваться от восхитительного взгляда.

— Я же тебя просила, не называй меня госпожой! Надеюсь, ты не забыл моё имя?

— Нет, Роксана, разве можно забыть это чудное имя?! Даже в бреду пыток оно не покинет меня!

Царица улыбнулась, и было видно, что ей очень приятны речи красавца кузнеца.

— Но всё же, Челот, я хочу знать, что ты делаешь!

— Завтра ты увидишь. Это — мой подарок тебе.

— Но я же могу не вытерпеть до завтра! Ты хотя бы намекни!

— Тогда всё потеряет смысл, — грустно улыбнулся Роман.

— Ну хорошо, до завтра я подожду. А как мой заказ?

Роман не сразу понял смысла вопроса. Да можно ли было думать об этом, находясь рядом с той, кто мог быть его любимой?!

Но Роксана легко махнула ладошкой:

— Хотя, это не спешно.

— Нет-нет, Роксана, я всё исполню, как ты хотела! Завтра же начну работу над саблей.

— Нет, завтра ты придёшь ко мне! Вернее, мы с тобой посетим Гефестиона. У него будет большой пир, и я всем представлю тебя как моего родственника.

— А как же Александр?

— Ему нет дела не только до меня, но и до всего света! Он либо воюет, либо совращает всех без разбора! — голос Роксаны налился гневом, и Роман понял, что она ревнует своего великого мужа.

Это открытие больно ужалило его. Если Роксана — это Ангелина, и она ревнует своего мужа, то, получается, она его любит?!

— Нет, это чушь! Это невозможно! — вырвался вскрик из мгновенно опустошённой груди Романа.

Но Роксана поняла это восклицание, как несогласие с собой:

— Нет, Челот, всё это правда!.. Завтра за тобой зайдёт мой слуга и отведёт тебя ко мне.

Царица подошла вплотную к Роману и приблизила своё лицо к лицу его. Он поймал свежее горячее дыхание красавицы и завораживающий взгляд её. Но во взгляде этом, помимо страстного вожделения, был ещё и злорадный восторг. Изящная ручка царицы погладила шёлк бороды мастера, а полные губки слегка коснулись губ его, сухих, в мелкой сетке трещинок…

Роксана уже скрылась из виду, а губы Романа всё ещё горели, словно раскалённая сталь выжгла на них нестираемое клеймо. Но клеймо это отпечаталось и на сердце, и оно, обожжённое и оплавленное, из последних сил выстукивало:

— Это она! Это она!

 

VII

 

Пир шумел и бурлил. Хотя, если быть справедливым, то это был и не пир вовсе, а обычная оргия.

Низенькие, длинные столы, уставленные изысканнейшими яствами и напитками, уже растеряли аккуратный строй, царивший на них в начале пира. В общем, чтобы вы точнее представили себе это, вспомните новогодний стол часам к пяти утра — здесь было то же, только не переливались огоньки ёлочной гирлянды.

Роман сидел справа от Роксаны, сладостно впитывая в себя тепло её восхитительного тела, которое она источала, словно исправная, добросовестно вытопленная печь. И это воскрешало в памяти поэта тот день, когда он впервые увидел выдуманную самим собой мечту. Вот она, зябко поёживаясь, прижимается к печному боку и прикладывает свои маленькие красивые ладошки к нему, и доброе тепло впитывается в продрогшую девушку, высвечиваясь на её лице спокойной улыбкой.

Роман ещё не нашёл подходящей минуты, чтобы вручить свой подарок Роксане, и держал его за поясом. А Роксана, разгорячённая вином и шумом пиршества, выглядела так восхитительно, что наш герой почти потерял разум. Он уже нисколько не сомневался, что рядом с ним сидит его возлюбленная, ведь все её милые жесты, озорная улыбка, пронзительная взволнованность взгляда, всё было её, Гелы! И Роман уже не считал это нереальным и фантастичным, да он, кажется, и сам потерял ощущения реальности, словно окунулся в одну из историй, им самим же придуманную.

 

Гефестион властно хлопнул в ладоши, и в пространство между столами выскочили несколько воинов с мечами. Это были явно рабы, одетые в доспехи. Они застыли в середине зала, склонив головы и ожидая приказа. И приказ последовал немедленно. Воины разбились на пары, и между ними начался бой.

Ангелина сидела рядом с Гефестионом, всё время пытаясь от него отодвинуться, на что тот немедленно отвечал движением к ней. Но начавшийся бой прервал эту игру. Девушка впилась глазами в сражающихся — её сразу захватила схватка.

Зрители громкими криками подбадривали дерущихся и бросали в них кусками еды. Но гладиаторы были вялы и не очень-то искусны в ратном деле, видно, их подобрали наспех. Но в одной паре всё же сошлись воины более умелые, и скоро это выявилось зримо. Поначалу мечи их щадили друг друга, но вот один из дерущихся, проведя удачный выпад, полоснул противника по щеке. Кровь шустро побежала по подбородку и шее, словно весенний ручеёк, прорвавший построенную ребятишками запруду, а глаза поражённого воина наполнились болью. Но скоро боль уступила место ярости, и меч его замахал с утроенным рвением. Бой становился нешуточным.

Ангелина, до этого момента наблюдавшая за поединком, как за отрепетированным представлением, вдруг осознала, что схватка стала серьёзной и даже смертельной. Но само действо так увлекло её, что она пока не думала о возможных последствиях. А они не замедлили проявиться.

Ярость раненого воина поначалу помогала ему, и он стал теснить своего соперника, вынуждая того лишь обороняться. Но опыта и везения оказалось больше не у него. Вновь меч, тускло сверкнув, ловко впился в живую плоть, и на сей раз удар оказался роковым. Безжалостное остриё почти наполовину вошло в сильное тело, и оно, мгновенно ослабев, распласталось на полу.

Толпа яростно заорала, и Ангелина с ужасом поняла, что все требуют, чтобы победитель добил поверженного! Громче всех кричали Гефестион и красавица царица, почему-то с первого взгляда не понравившаяся Ангелине. И не успела девушка сделать вздох, как меч, обагрённый кровью, совершил последний выпад, с хрустом проткнув шею умирающего!

 

Роман видел, с каким восторгом Роксана требует смерти раненого гладиатора, и не верил глазам. Нет, это не Гела! Нет, она не могла так себя вести! Даже для него, мужчины, это кровавое зрелище стало верхом жестокости и варварства, хотя он и понимал, что в эти века такие вещи обычны и приемлемы.

«Нужно уходить, бежать отсюда! — забилась мысль в голове поэта, словно лань в мощных лапах львицы. — Да неужели я всерьёз поверил, что эта жестокая красотка может быть моей любимой?! Глупец! Глупец и слепец! Видно, желание насытиться сладким телом погребло чувства и здравый смысл! Господи, а вдруг бы я прошёл задуманное до конца!?»

Роман вздрогнул, представив себя в объятиях Роксаны, и поспешно налил вина в большую чашу. Жадными глотками, почти захлёбываясь, он выпил всё до капли и наполнил чашу вновь.

— Тебя мучит жажда? — заметила действия Челота Роксана и, наклонив голову к нему, облизнула полные губы. — Тебя иссушает желание!

Роман отлично понял, о каком желании она говорит, но сделал вид, что смысл от него укрылся:

— Еда очень острая.

— Да, но эта острота наполняет мужчину силой! Скоро мы улизнём отсюда. И никто не сможет помешать нам утолять жажду!

 

— А теперь, Зарита, ты должна танцевать! — Гефестион заметно опьянел, и эта просьба в его устах прозвучала приказом.

— Нет, сегодня я не могу, — отрицательно покачала головой Ангелина, всё ещё находящаяся в шоке от увиденной кровавой развязки поединка.

— Но я хочу видеть твой танец!

— Пусть танцуют мои подруги.

— Мне нет дела до твоих подруг! Я хочу смотреть только не тебя!

Гефестион потерял все чувства к этой скромной танцовщице, будто их в нём и не бывало. В него вернулось превосходство над ней и всеми этими рабами и без особого труда задавило робкие зародыши любви или, по крайней мере, симпатии.

— И всё же, я танцевать не стану! — ответила она так твёрдо, что Гефестион ей поверил.

— Что ж, тогда танцевать будет плеть! И танцевать она будет по твоему нежному телу!

 

Роман увидел, как Гефестион встал и, жёстко схватив за руку девушку, выволок её между столов. Там он бросил несчастную на пол и, повернувшись к страже, крикнул:

— Плеть мне! Живо!

Один из охранявших Гефестиона воинов проворно подал своему господину внушительную плеть.

— Так будешь ты танцевать? — холодно ухмыляясь, процедил военачальник.

Девушка не ответила, но было видно, что она сильно испугалась. Её рука нервно шарила на груди, словно надеясь найти там защиту.

Гефестион, не дождавшись ответа, занёс плеть над головой, но тут Роман, почти не осознавая того, что делает, подскочил к нему и перехватил взмывшую руку. В другой, свободной руке его ярко блеснуло лезвие стилета.

Быстрее всех во всей этой ситуации разобралась Роксана. Она мгновенно просчитала, что через минуту Челот будет или убит, или забит так, что ей наслаждения доставить уже не сможет. Она сделала знак своим охранникам, и те молниеносно очутились возле хозяйки.

— Быстро хватайте этого олуха и тащите ко мне. Спрячьте его понадёжнее и никого не подпускайте близко! Никого!

Охранники Роксаны были, вероятно, настоящими профессионалами своего дела, иначе как объяснить, что никто толком не понял, куда подевался наглец, осмелившийся перечить самому Гефестиону, а вместе с ним и непокорная танцовщица.

Сбитые с толку, стражники военачальника грубо отталкивали пировавших, сновали меж них, заглядывали под столы, но нигде не могли найти и следов преступников.

Гефестион рычал, как слон, из-под которого в самый интимный момент увели слониху, и хлестал плетью всех, кто попадал под его бешеную руку. Никогда ещё с ним не обходились так дерзко. Да, если бы Роман или Ангелина оказались сейчас в его власти, то вряд ли они успели бы проглотить свои спасительные горошинки!

И только Роксана была спокойна. Она смотрела на всю эту кутерьму, весьма довольная, что сумела насолить Гефестиону, этому жалкому вояке, посмевшему когда-то отказать ей в своём внимании!

 

VIII

 

— А эту девку зачем вы сюда притащили?! — выявила своё недовольство Роксана, когда обнаружила, что в её покоях находится не только Челот, но и та вздорная танцовщица, из-за которой и произошла вся катавасия.

— Госпожа, их невозможно было разъединить, от страха они вцепились друг в друга, как собаки при случке! — засмеялся один из охранников. — Если прикажешь, я её выкину отсюда!

— Выкини! Хотя, нет, — задумалась о чём-то Роксана. — Это успеется. Может быть, эта недотрога как-то мне и пригодится.

А недотрога, то есть, наша милая Ангелина, уже отошла от панического ужаса, охватившего её в тот момент, когда она поверила, что не сумеет воспользоваться спасительными горошинками. Теперь она совершенно успокоилась, и взгляд её, обращённый на царицу, был твёрд и даже немного язвителен.

А Роксана коротко приказала:

— Пусть побудет в той комнате!

Воин не очень вежливо сжал локоть Ангелины и потащил девушку. Она не сопротивлялась, но не потому, что боялась чего-либо. Нет, теперь заветный белый шарик был сжат в её горячей ладошке, гарантируя быстрый уход. Но Ангелине стало интересно, что же последует дальше, и к какому исходу приведёт цепь событий, невольно созданная ею.

 

— А ты не только красив и умён, но ещё и храбр! — восхищённо прошептала Роксана, подойдя к Роману вплотную.

Но тот отстранился от царицы, и она это увидела:

— Почему ты отходишь от меня? Боишься? Или стесняешься этих людишек? — Роксана повернулась к охранникам и кивнула на дверь, — выйдите все отсюда!

— Теперь ты не будешь очень скромен?! — расстегнула она ворот платья, обнажив смуглую бархатистую кожу тонкой шеи.

Но Роман был уже трезв. Хмель винный, да и чувственный, так мощно одурманивший его, схлынул, очистив и голову, и душу.

— Теперь мне, Роксана, нужно уходить!

— Как уходить?! — опешила та настолько, что растерянность широко приоткрыла её красивый ротик. Но царица быстро взяла себя в руки: — Вероятно, ты опасаешься Гефестиона? Здесь тебя никто не найдёт, а если и отыщут, то не посмеют тронуть и пальцем!

Роман задумался о том, как бы помягче сказать Роксане о своих чувствах к ней, вернее, о полном отсутствии чувств каких-либо, кроме глубокого разочарования. Он вертел в руках стилет, изготовленный с трепетной надеждой, но оказавшийся ненужной вещицей.

Роксана обратила внимание на него и протянула руку:

— Покажи, что это у тебя?

Роман подал ей стилет и грустно улыбнулся:

— Это тот подарок, о котором я тебе говорил. Но теперь уже ничего не имеет значения!

А Роксана вертела перед глазами клинок и глаза её наполнялись восхищением:

— Никогда не видела более изящной вещи! И зверь этот мне знаком. Но не помню, где же я его видела?

Роман вздрогнул, не поверив своим ушам:

— Ты его видела?!

— Да, видела, — просто сказала Роксана и задумчиво добавила: — Или он мне приснился?

Роман совершенно растерялся. В голове его мысли закружились, как опавшие листья в бурном водовороте, а сердце, оглушительно бахнув несколько раз, замерло, как будто ему осточертела пустая идиотская работа по перемалыванию эмоций. С одной стороны поэт понимал, что Роксана не может быть его любимой — это невозможно! Но, со стороны другой, как тогда объяснить то, что она узнала мамонта?!

До сумасшествия оставалось пара шагов и несколько мыслей, но оно не случилось, потому что царица вдруг обрадованно воскликнула:

— Вспомнила! Я видела этого зверя нарисованным на стенке пещеры, когда была совсем ребёнком! Мы с подругами часто гуляли в пещерах, и там было много рисунков всяких животных. Но все они были нам известны, а этот, — и она опять очень внимательно вгляделась в ручку стилета, — этот знаком нам не был, но вызывал в нас уважение и восхищение! А ты откуда его знаешь? Где живут такие звери?

Роксана, так живо заинтересовавшаяся мамонтом, незаметно растеряла всю свою величавость и страстность, и Роман увидел, что перед ним стоит не грозная царица, жена самого великого полководца, а обычная любопытная девчонка. Да и лет-то этой девчонке едва ли перевалило за двадцать.

— Я тоже видел этих зверей нарисованными на стенке пещеры, но было это далеко от этих мест, да и от тех краёв, где ты родилась.

 

А Ангелина, находящаяся в соседней комнате, ясно слышала весь диалог между царицей и её родственником. Но, когда она поняла, что Роксана пытается соблазнить его, мнение её изменилось:

— Ах ты, потаскушка, — гневно прошептала девушка, — мало тебе мужа, так ты ещё и за родственников принялась! Хотя, вряд ли он её родич, скорее всего, она это сказала, чтобы отвлечь внимание всех. Хитра, зараза!

Господи, да разве могла наша невинная Ангелина произносить такие слова?! Да она же… Впрочем, ничего такого она и не сказала. Да и говорила это не только она, но и та танцовщица, в которую волею Ванды ей суждено было перевоплотиться. И ещё нужно учесть, что в таких невероятных странствиях можно было наслушаться и более красочных словечек!

Ангелина уже собралась отодвинуться к дальней стенке, чтобы не слышать вскриков и вздохов, которые должны были неминуемо последовать вскоре, но тут разговор пошёл по иному руслу. Девушка слушала, и любопытство разъедало её, как свежесмешанная кислота ржавую банку.

— Что же за зверь это, о котором они говорят? Не иначе, какое-то чудо, коли эта распутница даже позабыла о своих похотливых желаниях! Хотя, — Ангелина вдруг посмотрела на это по-другому, — ведь и я, если взглянуть честно, думаю о том же: как бы мне найти своего любимого и поскорее соблазнить его!

Она даже растерялась от этих мыслей, но логика всё ж взяла верх:

— Нет, неправда! У меня же нет никакого мужа, и я люблю Романа!

На минуту она успокоилась, но вздрогнула опять:

— Так и Роксана может любить этого человека! Почему я ей отказываю в этом даре?! А муж? Он ведь может быть и не очень-то хорошим.

Ангелина даже устала от этих размышлений и, в конце концов, махнула на них рукой:

— Да пусть все делают то, чего им хочется! Почему меня это должно интересовать? Мне нужно лишь побыстрее пройти все испытания и найти любимого! И я это сделаю! Пожалуй, можно уже и покидать эту эпоху, тем более что оставаться в ней дальше становится всё опаснее. Но вначале мне бы очень хотелось взглянуть на того зверя, который так потряс любовников. Подожду, может и представится удобный случай.

 

Наконец, Роксана вспомнила, зачем она, собственно оказалась здесь с Челотом, и отбросила в сторону стилет:

— Здесь над тобою никто не властен! Кроме меня, конечно.

— А как же Александр? — равнодушно поинтересовался Роман. — Или он целиком в твоей власти?

— С ним я смогу договориться. И потом, скоро начнётся новый поход, и он с войсками уйдёт отсюда. Я здесь буду полновластной хозяйкой! Но тебе я готова буду служить! — неожиданно закончила Роксана.

Но Роман уже принял решение: здесь он не останется ни на мгновение!

— Спасибо тебе, Роксана, за добрые слова, но я не могу принять твоё предложение.

— Ты не разумен! — сурово сдвинула брови царица. — К тому же, забыл, что если я пожелаю, ты будешь исполнять все мои капризы!

— Ты сильна, и власть твоя почти безгранична, но меня это испугать не сможет. Ведь ты же хотела любви? Так зачем хочешь превратить её в работу?

Роксана удивлённо наклонила голову:

— Так люби меня!

— Любить нельзя по приказу!

— В твоём сердце другая?

— Да. Хотя, можно сказать и иначе: моё сердце в другой!

— И всё равно, — Роксана не сдавалась, — подумай, от чего ты хочешь отказаться! Я ухожу, но скоро вернусь, и за это время ты решишь!

Царица вышла из покоев, а Роман разжал ладонь и поглядел на белый шарик:

— Всё, пора.

Он бросил шарик в рот, но, прежде чем исчезнуть, успел прошептать:

— Как же меня достали эти красавицы! Где же вы все были, когда я не знал Гелу? Вот бы повеселились!

Ангелина подождала несколько минут после того, как Роксана ушла, и осторожно просунулась в узкую дверь. Она ожидала увидеть в комнате гордого красавца, так смело отвергнувшего саму царицу, но там никого не оказалось.

— Интересно, когда он успел улизнуть? — подумала девушка, но это её не очень занимало.

Ангелина без труда нашла то, что искала, но, едва вглядевшись в рукоять стилета, почувствовала, как холодная сталь клинка раскалилась и обожгла её руку. Нет, конечно, металл не изменил свою температуру, но увиденное девушкой словно вскипятило её кровь, и она, бурля и испаряясь, ринулась по всему немеющему телу.

— Господи, но это же мамонт-камень! Это он! Вот и трава, что прикрывает его подножие! Ах, какая же я дура! Теперь, только теперь я понимаю весь смысл услышанного!

Ангелина едва не лишилась чувств. Она устало опустилась на стул, и слёзы торопливо забарабанили по стали стилета.

— Опять, опять я его не узнала! Что же ты, сердце моё горячее, не укололо меня?! Что же ты, разум мой расчётливый, не осветился догадкой?! Что же ты, душа моя легкокрылая, не вскричала болью?!

Снаружи послышалось чьё-то движение, и это вернуло Ангелину в реалии времени:

— Нет, не хнычь, девчонка! Ты должна быть сильна и упряма! Радуйся, молитвы твои услышаны, и тебе дан знак! А это самое главное! Теперь тебя здесь ничего не удерживает.

Ангелина торопливо проглотила горошинку, и её гонка за любимым продолжилась.

 

Роксана шла неторопливо, уверенная, что Челот уже сделал нужный выбор. Она в этом почти не сомневалась. Она не могла понять, как можно даже колебаться между смертью и ласками такой восхитительной женщины, коей она себя считала?!

— Ничего, когда он полной мерой вкусит ту страсть, которую только я могу излить, он поймёт, что вся его прошлая жизнь была тяжкой обузой! И он ещё станет умолять оставить себя при мне хотя бы евнухом, когда я, насытившись им, найду себе новую забаву! Хотя, он так необычен, что заменить его будет очень трудно!..

 

Вот так, мой дорогой читатель, опять не повезло красивой женщине! Как я понимаю своего героя, когда он жалуется, что эти красотки не повстречались ему раньше! Роксана! Сати! О таких прелестницах даже и мечтать страшно!

Не надо гневных восклицаний, это я просто так, пофилософствовал. Я и сам сотру в стиральный порошок любого, кто посмеет хотя бы усомниться, что не Ангелина самая восхитительная девушка во Вселенной!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава шестая. ПЕРСТЕНЬ.

 

Римская империя. Эфес. 218 год.

 

Вольготно и самоуверенно распростёрлась Римская империя от скалистых Британских островов до пустынь Аравии.

Не один век удалые легионы бродили по белу свету и легко рушили жизни народов и царств, подчиняя их единственной воле — Риму. А Рим богател, жирел и разлагался. Он уже был не в силах переварить все богатства мира, и они смердели и загнивали, как это бывает с излишками еды, припрятанными сверхзапасливым хозяином на самый чёрный день.

Внешне крепкая и мощная империя неуклонно растрескивалась изнутри. Рабы совсем оборзели, всё больше жаждая свободы и вкусной еды. Они начинали разглагольствовать о каких-то там правах, ни во что не ставя своих благородных хозяев. А сами хозяева и господа их, вместо того, чтобы объединиться да указать гадким подчинённым на их недостойное поведение, принялись устраивать разборки меж собой, затевая заговоры и гражданские войны.

Войска, разбросанные по всему миру, тоже прилично зажрались своими привилегиями и безнаказанностью. Их военачальники зазнались до того, что стали один за другим объявлять себя императорами, и развелось их столько, что страшно было даже плюнуть — обязательно в какого-нибудь да попадёшь! Скоро, очень скоро эта великая держава расколется на две части, но пока она ещё едина, хотя бы внешне.

Развал начинается с душ. Так было и здесь. Единой религии в империи не утвердилось, и, довольные этим, людишки принялись верить в тех богов, кто был ближе и понятнее. Одни по привычке поклонялись Юпитеру, другие отдавали предпочтение Аполлону, а иные уже твёрдо посвятили себя вере новой — христианству. Почти миновали времена, когда христиан сжигали целыми охапками и вереницами скармливали хищникам. Да, они помучились достаточно, но, выстояв и окрепнув, донесли таки догмы своей веры до сердец и душ людских. И близко уже было то время, когда вера христианская станет доминирующей, а служители её — самыми богатыми и влиятельными лицами обеих Римских империй!

 

После очередной гражданской войны, продолжавшейся четыре года, границы империи очень ослабли, ведь в этом действе принимали участие все основные римские армии. Этим воспользовался хитрый Вологез, работающий царём Парфии. Он сговорился с одним из жаждающих римского престола, Песценнием Нигером, и вторгся в Армению и Сирию, бывших практически вотчинами Рима. Но правителем империи тогда был человек волевой и деятельный — Септимий Север. Он поплевал на ладони и за каких-то четыре года не только надавал парфянам по шлемам, но ещё и захватил кое-какие земли, создав новую римскую провинцию Месопотамию. А после всего этого Септимий принялся укреплять государство, и это выходило у него очень даже грамотно и успешно.

Но жизнь не бывает вечна даже у императоров, и Север отчалил в миры иные.

Тут же, едва успели похмелиться после поминок Септимия, сыночки его принялись делить наследство. В результате этого дележа остался лишь один из двоих претендентов — Каракалла. Он определился быстрее своего брата в средствах достижения цели, замочив не только его, но и всех сторонников Геты. А потом он, мечтавший о славе Александра Македонского, передал управление империей своей смазливенькой мачехе Юлии Домне и свалил на дунайскую границу. Но там честолюбивый Каракалла повёл себя не совсем так, как следовало, и его тоже замочили, но уже некие заговорщики во главе с префектом претория Марком Опеллием Макрином.

Но и Макрин не был идеалом, и этим решила воспользоваться сестричка Юлии Домны — Юлия Мэсса. Она не могла ни есть, ни спать с кем-либо, так жаждала пристроить своего внучонка в императоры.

Вот так и жила-поживала Римская империя, разбавляя скуку то оргиями, то войнами, то непредсказуемыми переворотами. Это у граждан получалось отменно, а посему загнивание империи протекало незаметно, весело и не очень загружая умы людей различными неразрешимыми морально-этическими проблемами!

 

I

 

Юлия Домна, поначалу жена, а теперь вдовушка Септимия Севера, женщиной была более демократичной, нежели бывший муженёк её и даже сынок Каракалла. Ей нравилось делать что-то, идущее вразрез их мнений, а ещё ей доставляло удовольствие привечать людей, отличавшихся свободомыслием, не превосходящим, правда, меры дозволенного. Вокруг неё собрался кружок философов и иных деятелей культуры, и это богемное общество сполна наслаждалось своими, как им казалось, передовыми идеями.

Главной персоналией этого общества был Филострат, философ-софист, ум имевший незаурядный, но характер непростой. Хотя, у кого она проста, эта часть родимой души?! Разве что у тех, кто, отдалившись не по своей воле от общества, уединился в домах скорби?

Итак, Филострат, как гегемон, должен был сделать нечто, определявшее его лидерство. И он сделал. Его роман о мудреце и чудотворце Аполлонии из Тианы явился новым направлением в философии и религии. Главный же герой романа — с одобрения самой Юлии — сделался образцом мудрости и добродетели и был противопоставлен Христу.

Как сладко ты зеваешь, дорогой читатель, читая всю эту философскую муру. Да я и сам почти засыпаю от этого, но что поделать, нужно же нам как-то войти в сюжетный поток, чтобы дальнейшие события не выкинули нас из колеи понимания. Всё дело в том, что главный герой наш в этой эпохе сотворён был философом, да не простым, а сурово критикующим веяния, имевшие место быть тогда. Ему не сложно было это делать, будучи знакомым со всею философией, развившейся в последующие почти две тысячи лет.

Прочитав книгу Филострата, Роман мгновенно вступил в полемику с ним и стал жестоко теснить его логическими выпадами и выкладками. Это так захватило нашего героя, что он легко перешагнул незаметную оградку приличий, и его противник стал чувствовать себя не просто разбитым, но смертельно оскорблённым.

Филострат даже не попытался разбить своего оппонента тем же оружием. Он сделал гораздо проще: поплакался своей заступнице, и Юлия Домна приказала выслать дерзкого философа Солата куда подальше.

 

Плаванье было удачным. Всю дорогу свежий попутный ветер щедро надувал паруса триремы, и она мчала, с приятным шелестом разрезая лазурные воды.

Вот позади осталось море Ионическое, и скалистые берега островов Эллады скрылись в синей дымке, словно растаял сказочный мираж. Судно мчит водами моря Эгейского к конечной своей цели — Эфесу. Там и предстоит Роману наслаждаться жизнью, если, конечно, он сможет это.

А ему не очень-то нравится и эта эпоха, и люди, живущие в ней и относящиеся к ближним своим как-то не по-человечески. Но это, как мы отлично понимаем, лишь субъективное мнение нашего героя, с которым обошлись не совсем тактично. Эх, чудак, скажи спасибо, что тебя всего-лишь выслали, а ведь могли втихаря сыпануть в винцо щепоть-другую какой-нибудь дряни, и всё, так бы и не узнал, каково оно, древнее море Эгейское!

Но, возможно, он это осознает позднее, а теперь, скучая и вздыхая, он продумывает, как будет себя вести со своим учеником. Кстати, я не сообщил, что сослан был дерзкий философ Солат не просто так, а как воспитатель и наставник внука Юлии Мэссы, и должен был вскоре этот внук стать императором.

В Эфесе находился храм солнечного божества Элагабала, а внук Юлии, Авит Бассиан, был жрецом этого храма. И, пусть ему было лишь четырнадцать годков, но для того времени это являлось уже приличным возрастом, тем более что Авит не был юношей обычным. Воспитание в храме в те века было не хуже, чем обучение в наши годы в Кембридже или Сорбонне. И Роман не был уверен, что его работа будет успешной.

 

Чайки звонко радовались яркому солнцу, а оно, попав своим лучом в облачко водяной пыли, разлеталось семицветными колечками, на мгновение ослепляя глаза. Лёгкие впитывали бодрое солёное дыхание моря, и в голове делалось легко и ясно. Ветер, соскучившийся по озорству, дунул резко, по-разбойничьи, и парус громко хлопнул, а мачта скрипуче пожаловалась на свои годы.

Судно рвануло вперёд ещё быстрее, и вот вдали показалась тёмно-синяя полоска суши. Моряки загалдели, засуетились, предвкушая скорое окончание плавания и долгожданный отдых в компании весёлой и доступной красотки и чаши крепкого вина!

Эта радость невольно передалась и Роману:

— Да что я всё грущу без причины?! Ведь каждый шаг, каждое действие в этой затянувшейся трагикомедии приближают меня к мечте! И нужно, чтобы всё происходило быстрее. А для этого достаточно войти в роль, вжиться в новый образ и почувствовать все нюансы его. Тогда и время помчит вскачь, и приключения посыплются на голову! И пусть они поубавят на черепе волос и добавят седины, не беда! Лишь бы сама башка уцелела!

 

II

 

Между Икарией и Мисией, словно язычок меж сочных губок красотки, притаилось государство Лидия. И было всё в нём хорошо и благопристойно, а население радовалось жизни и тёплому климату. Впрочем, это я просто представил, как могло быть дело, а то, что происходило в действительности, покрыто мраком!

Итак, в городок Эфес, что расположился на Эгейском побережье Лидии, был сослан наш герой Роман. Нам уже известно, что он, переболев хандрой, обычной для него при смене эпохи, запасся терпением и надеждой на интересное течение жизни. И поэтому пока оставим его и познакомимся с другими персонажами.

 

Симпатичная моложавая женщина строго смотрела на невысокого юношу, на бледном лице которого явно читалось пресыщение жизнью:

— Готовься, внук мой, скоро ты станешь императором!

На лице юноши не отразилось и тени радости:

— Но это же так скучно, бабушка!

— Власть не бывает скучной! Тем более, власть над такой империей! Ты будешь хозяином всего мира!

— Даже Александр не владел всем миром, — скучно возразил Юлии Мэссе Авит.

— В твоей власти превзойти его!

— Ты же знаешь, мне больше всего нравится служить Элагабалу. В этом моя жизнь!

— Значит, о плотских радостях ты не думаешь? — скривила красивые губы Юлия, что означало саркастическую улыбку.

Авит смутился, но ненадолго:

— Но это не мешает. Да и Элагабал доволен, когда проливается скупая кровь девственниц!

— Ты жалуешь только непорочных? — бабушка явно не смущалась этим откровенным разговором.

— Мне нравятся все, но иногда становится очень скучно.

— А ты проявляй фантазию. Вспомни своих предков — Калигулу, Нерона. Они в этом знали толк!

— Если бы ты видела, какие оргии я здесь устраиваю, бабушка, ты осталась бы мною довольна! И всё равно, мне бывает скучно.

Юлия погладила внука по русым волосам, но в этом жесте не было ни нежности, ни любви:

— Я довольна тобою, Авит. Но ты должен стать ещё жёстче, ещё изощрённее, ведь то, что ожидает тебя, потребует качеств, воспитать которые можно только таким образом!

Не знаю, как тебе, дорогой читатель, но для меня просто дик весь этот разговор! Это ж какой нужно быть стервой, что б поощрять в родном внуке такие низменные страсти! И не только поощрять, но ещё и советовать, как это делать более изощрённее! Не иначе, сама Юлия была в юности ещё та штучка! Хотя, что значит была, и теперь, небось, блудодействует вволю! Но, с другой стороны, тогда все эти оргии и эротические завихрения, а так же практически беспричинные отрубания рук, ног, и иных частей тел и вышибание мозгов из черепных коробок было делом таким же обычным, как нынче — предвыборные истерики кандидатов на сладкую халявную житуху! Так что, нравится нам всё это или нет, но нужно не взрываться благородным гневом, а просто принимать это как должное (это я сказал не о нашем времени!).

 

— Я хочу, чтобы ты знал, Авит, что со дня на день войска заявят о своём желании видеть императором именно тебя.

— А Макрин? — и юноша пытливо посмотрел на бабушку. — Что будет с ним?

— Пусть это тебя не тревожит. Войск, верных ему, не так много, но и они постепенно перейдут на твою сторону. Деньги, внук, способны творить чудеса!

— Это я уже где-то слышал! — улыбнулся Авит, показывая, что чувство юмора ему не чуждо. — Скорее всего, и те, кто теперь будет верен мне, так же получили некоторые средства?!

— Не всё ли равно? — небрежно отмахнулась Юлия. — Главное, что императором станешь ты! И не бойся, если будет трудно, я взвалю на себя эту тяжесть и помогу тебе.

— А каким будет моё имя, когда я стану императором?

— Согласно традиции, тебя назовут Марк Аврелий Антонин. Или это имя тебя не устраивает?

— Я хочу называться Элагабал! — Авит произнёс это твёрдо, видимо, решение не было спонтанным.

— Хорошо, пусть будет так. Но официально тебе придётся носить всё же имя Марк Аврелий.

— Ах, как я ненавижу весь этот официоз! Вот почему мне по нраву оргии — там полная свобода!

— Этого у тебя никто не отнимет. Наоборот, я буду способствовать, чтобы ты никогда не нуждался в новых наложницах. Кстати, со мною прибыли несколько красивых рабынь. Есть среди них и девственницы.

— Это хорошо, а то здесь с этим становится всё хуже.

— А может, просто аппетиты твои велики? — Юлия провела влажным языком по сочным губам и посмотрела на внука так, словно он мог стать объектом её вожделения.

И в ответ она получила такой же взгляд. Но не знаю, может быть, это мне всего-лишь показалось. Хотя, сколько было случаев, когда благородные римские правители жили-поживали самой разнузданной половой житухой со своими ближайшими родственниками! И за это потомки их не столько ославили, сколько прославили. Но это пусть остаётся на совести тех, кому подобные отношения — мёд и перец!

 

— И ещё, внук, — продолжила Юлия, погасив огонь вожделения, — у тебя теперь будет интересный собеседник. Солат.

— Кто он?

— Это философ, но не совсем обычный.

— Ты же знаешь, бабушка, как я не люблю этих философов!

— Этот Солат смог уничижить самого Филострата! А это не удавалось ещё никому!

— Вот как? Тогда действительно, будет любопытно его послушать.

— Да, но особо не пытайся вникать в тонкости. Тебе нужны лишь некоторые познания, которые могут пригодиться в управлении империей. Этот философ знает очень много. Правда, некоторые его идеи не совсем законны. Например, он утверждает, что вскоре вся власть будет принадлежать плебсу, а императора не станет вовсе!

— Странно, что после таких слов он ещё жив!

— Он жив до тех пор, пока нам необходимо!

— А ты не боишься, бабушка, что этот Солат заразит меня своими идеями, и я откажусь от власти?

— Нет, не боюсь, ведь этот философ начисто отвергает не только твои любимые оргии, но даже и простое вкушение телесных сладостей, если они незаконны!

— Но я ничего незаконного не делаю! — искренне удивился Авит.

— А Солат считает, что рабства быть не должно. А у одного мужчины может быть лишь одна женщина!

Юноша так был поражён услышанным, что не сразу нашёлся:

— А он не сумасшедший?

— Ну, как сказать? Вообще-то все философы немного сумасшедшие, но в этом есть резон.

— Какой же может быть резон в сумасшествии?

— Выдумать что-то новое нормальному человеку не под силу!

— Вот в этом ты права! Поэтому я и скучаю, что делаю то, что уже известно. Необходимо придумать что-то необычное! — обрадованно сделал оригинальный вывод Авит.

 

 

III

 

Ангелина видела в зеркале отвратительную картинку. На неё глядела, нагло вытаращив серые маленькие глазки, конопатая взъерошенная девчонка. Волосы её, цвета недоброкачественной ржавчины, были собраны в небрежный пучок, торчащий на макушке подобно плюмажу на шлеме воина. Но на шлемах эти роскошные украшения подчёркивали значимость их владельца, а здесь, на голове рыжей девчонки, бесформенный пучок волос выглядел верхом безвкусицы и нелюбви к себе!

Ангелина скорчила гримасу, и отражение её с удовольствием повторило.

— Ну и уродина! — едва сдержавшись, чтобы не плюнуть в гадкое отражение, вздохнула наша несчастная героиня.

Она отвернулась и поднялась со стула. Да, и с фигуркой её было не всё в порядке. Где же ты, тонкая грациозная шейка, плавно переходящая в изящность узких округлых плечиков? Где же ты, тончайшая талия, разрубающая стройный стан на две почти равные части? Где же ты, волнующая полнота бёдер, незаметно перетекающая в идеальную стройность самых прекрасных в мире ножек?! Неужели в этой эпохе не нашлось для нашей любимой героини более привлекательной упаковки? Или Ванда устала скрежетать зубами, постоянно сравнивая себя с Ангелиной и осознавая своё несовершенство?

Я бы ответил на все эти вопросы, ничего не утаив, но, увы, и сам могу лишь строить догадки по данному поводу. Впрочем, разве это так уж важно, какую оболочку принимают наши герои? Главное, чтобы души их и сердца не растеряли верности и любви друг к другу, и чтобы воля Романа и Ангелины наливалась упорством и силой, как мышцы свихнувшегося бодибилдера.

 

Ангелина ещё раз без удовольствия бросила взгляд на своё отражение, но в серых глазках её появилась весёлость:

— Хотя, возможно, это и к лучшему. Кто позарится на такую страшилку?! Признаться, мне просто осточертело уворачиваться от мужиков, алчущих моего тела. Ах, мой любимый, если б ты знал, как я здесь всем желанна! И никто даже не подумал полюбопытствовать о моих годах! С какой бы сластью, с каким трепетом я отдала бы тебе своё тело, а душа моя уже давно твоя!

Ангелина шмыгнула толстым вздёрнутым носиком, и конопушки ярче проявились на бледной коже щёк.

Но долго плакать девушке не пришлось. В комнату вбежала Тира, смуглая персиянка, как и Ангелина бывшая прислужницей Авита:

— Кассия, нам пора!

— Куда? — непонимающе уставилась Ангелина на персиянку.

— Как это куда? Ты разве забыла, что скоро начнётся богослужение Элагабалу?! Возможно, оно будет последним!

— Последним?

— Да. Ты ничего не знаешь?

— Что я должна знать?

— Наш хозяин скоро станет императором!

— Это хорошо?

— Для него — конечно. А вот что будет с нами, я не знаю.

Ангелина пожала плечами:

— А что может быть с нами?

— С нами может быть всё! Авит может нас взять с собой, а может и утопить в море!

— Утопить? Зачем?!

— А затем. Мы все — его собственность. А собственность нельзя просто так бросить. Но тебе-то это не грозит. Ты для Авита лишь прислуга. Ведь он так и не попробовал тебя?! — пренебрежительно спросила Тира.

Ангелина смутилась и пробормотала сквозь сжатые зубы:

— Ещё чего не хватало! Пусть бы только посмел!

— Уж не ты бы ему запретила сделать это? — в глазах Тиры зажёгся злобный фонарик.

— Да, я! — Ангелина так жёстко упёрлась взглядом в красивые чёрные глаза Тиры, что та этого не выдержала и отвела взор. — Только я буду решать, кто и когда меня попробует!

«Ах ты, рыжая стерва! — выпрыгнуло из недр души Тиры. — Да кому ты нужна, такая уродина! Последний раб на тебя не позарится! Но гордость твою нужно обломать. И я это сделаю!»

Вслух же Тира сказала:

— Что ж, это хорошо, что ты такая смелая и гордая! Ну, а если б вдруг ты не смогла воспрепятствовать, и тобой кто-либо овладел?

— Я не стала бы жить! — ни мгновения не раздумывая, воскликнула Ангелина.

— Я тоже так когда-то думала, — внезапно загрустила Тира. — И я была гордая, и мне казалось, что, обесчесть меня кто-то, и я тут же умру. Но, как видишь, живу и очень даже неплохо.

— И ты не жалеешь, что так произошло?

— А что изменится от этого? По мне, лучше жить блудницей, чем умереть девственницей!

— Ты, наверное, никогда не любила? — с жалостью в голосе прошептала Ангелина.

— Я?! — взорвалась Тира с такой силой, что вспышка сверхновой показалась бы в сравнении с этим огоньком светлячка. — Это я не любила?! Да что ты знаешь о любви, рыжая уродина?!

Но дальше персиянка говорить не смогла. Она упала на кровать Ангелины, и жуткие рыдания сотрясли её немного полное, но красивое тело.

Ангелина не стала утешать Тиру, позволив ей выплакаться вволю. И слёзы вымыли шлаки злобы из души несчастной:

— Мне ли не знать любовь?! Меня схватили прямо с супружеского ложа, в тот момент, когда должно было свершиться величайшее чудо! Мой возлюбленный был убит прямо на ложе, и кровь его обагрила то место, где должна была пролиться кровь моя, невинная! Но он и мёртвый, с разорванной грудью, смотрел на меня, и в глазах его были любовь и счастье! А меня запеленали в ковёр и привезли сюда, где в тот же день честь моя была растоптана!

Ангелина оцепенела, когда представила услышанное. В неё, словно бетонный раствор, влился ужас и мгновенно затвердел, парализовав тело и душу. Но скоро из глаз хлынули слёзы, и горячая соль растворила твердь:

— Бедная, бедная Тира! Я даже не могла вообразить, что может случиться такая беда!

А персиянка уже успокоилась, и ей стало неловко за проявленную слабость:

— Всё уже пережито, Кассия. Мне иногда кажется, что ничего и не было, хоть и прошёл всего год с того дня.

— Ты очень сильная! Я бы не смогла жить после всего этого!

— Нет, Кассия, я слаба, и именно поэтому живу!

Девушки замолчали.

«Господи, а если бы я оказалась на месте Тиры? — содрогаясь, думала Ангелина. — Я, наверное, умерла бы сразу, на месте! Нет, я даже не могу представить, что меня вырывают из объятий любимого, а его убивают на моих глазах! Нет! Нет!! Нет!!! Господи, только не это!!! Лучше убей меня, но не допусти, чтобы я увидела смерть Романа!»

А Тира, успокоившись, думала о своём:

«Дура, распустила сопли! Зачем я тут разжалобилась перед этой девкой?! Что ей до меня, а мне до неё!? Нет, Кассия, я сделаю так, чтобы и ты испытала женское счастье! Довольно тебе нежиться в детской невинности! Пора обломать твою гордость, потом же сама мне будешь благодарна!»

Тира поднялась с ложа:

— Пойдём, Кассия, нас ждут.

Ангелина кивнула:

— Пойдём. Но после богослужения вновь устроят застолье?

— Обязательно. И оно перейдёт в самую разнузданную оргию! — страстно сверкнула глазами персиянка.

— Как бы мне избежать её? — задумчиво прошептала Ангелина.

— Я постараюсь тебе помочь в этом.

— Правда? Спасибо тебе, Тира!

— Благодарить будешь потом, если сможешь и захочешь!

 

Вот ведь, дорогой читатель, какие гадкие дамочки встречались в той эпохе! Как хорошо, что в наше время их нет! Что ты говоришь? Есть? И много?! Да, признаться, и мне они встречались, но я думал, что это лишь исключения. Не знаю, как ты, но я не могу понять, почему бывают так жестоки те, кто волею природы должен быть нежен и всепрощающ?! Неужели именно так всё было задумано с самого начала? Ну да ладно, не мне критиковать разум высший, коли так происходит, это не случайность!

Но я не могу не высказать своего разочарования этой персияночкой! Вот стерва-то! Самой досталось, так другим бы того не желала! Ведь я уже почти поверил, что она, выплакавшись, переменится и отнесётся к нашей героине как к подруге. Но душа женская глубже и темнее любого входа в преисподнюю и таинственнее самой смерти! Как я рад, что не родился женщиной!

 

IV

 

Роман устало махнул рукой. Он понял, что этому юноше все философские концепции нужны так же, как ему, Роману, императорский трон.

— В твои годы я был любознательнее! — заключил Роман и принялся собирать свои записи.

Авит исподлобья глянул на своего педагога:

— В мои годы ты не собирался стать императором. В мои годы ты не был жрецом Элагабала! А что ты делал в мои годы, Солат?

Тот задумался, потеребил жидкую короткую бородку и ответил:

— В твои годы я учился. Читал. Кое-что уже сочинял.

— Короче, валял дурака! — сделал быстрый вывод Авит. — Поэтому и считаешь свою науку чем-то важным. Но мне она не нужна!

— Ошибаешься, Авит, именно тебе она нужна. Ты, как будущий правитель, должен…

— Я никому ничего не должен! — грозно сдвинул брови Авит и сразу превратился из робкого юноши в уверенного в себе мужчину. — Тем более, тебе! Тебя прислали, чтобы ты познакомил меня с философскими началами. Будем считать, что ты это сделал!

— Что ж, поскольку тебе мои уроки не нужны, я не смею настаивать.

— Теперь я слышу правильные слова. Скоро я покину Эфес и уеду в Рим. Ты можешь выбирать, остаться ли здесь или ехать со мной.

— Но меня оттуда выслали, как я появлюсь там?

— Ты забываешь, что я буду императором! Я стану решать, кому и где находиться!

— Я подумаю.

— Думай. Но сегодня, на последнем богослужении Элагабалу и последующей после трапезе, ты должен быть! Кстати, какой веры придерживаешься ты?

Роман только пожал плечами:

— Даже не знаю, как тебе ответить.

— Не опасайся, я не стану гневаться, если ты не поклоняешься Элагабалу. Ты приверженец Аполлона?

— Почему ты так решил?

— Да все вы, писатели и философы, поклоняетесь ему! Считаете его самым красивым, а, значит, и справедливым?

— Если честно, я ещё не решил, кому поклоняться, — попытался увести тему в сторону Роман, но Авит обрадовался:

— Это хорошо. Отдай себя Элагабалу, и я смогу приблизить тебя.

— Я подумаю, — вновь ответил Роман, а сам пристально вглядывался в юношу.

Нет, невозможно было поверить, что тому всего четырнадцать лет! Его рассуждения, да и внешность не принадлежали юнцу. Видно, с самых ранних лет воспитывался он жёстко, в духе своего времени.

Ещё Роман заметил, что иногда он чувствует себя не учителем Авита, а наоборот, его учеником. Но это было так, потому что, как бы ни был развит наш герой, но всё же он не родился в этом времени, а лишь волею случая залетел сюда. И Авит не увидел, но уловил это превосходство:

— Вероятно ты, Солат, жил далеко от людных мест? Либо ты очень наивен. Много ли крови ты пролил? — последний вопрос был так неожиданнен, что Роман вздрогнул.

— Крови? Что ты имеешь в виду, Авит?

— Скольких людей ты освободил от жизни?

— В смысле, убил, что ли?!

— Да.

— Нисколько! И, представь себе, не стыжусь этого! — Роман уже взял себя в руки, осознав, куда гнёт Авит.

— Это и видно. Тебе нужно испачкать руки кровью, тогда ты не будешь рассуждать так нелепо.

— А ты, Авит, много ли крови пролил?

— Нет, ещё недостаточно! Но теперь, став императором, я наверстаю упущенное быстро!

Глаза юноши зажглись огнём решимости и нетерпения, и Роману стало страшно. Но он всё же сообразил, что от него тут абсолютно ничего не зависит, и все его возможные действия, умелые или безрассудные, ни на йоту не изменят ход истории. Но и не попытаться как-то втолковать Авиту его неправоту Роман тоже не мог.

— Ты, Авит, конечно мне не поверишь, но в будущем люди не станут убивать друг друга. Они станут относиться к ближним более участливо и терпимо.

— Ну вот, а ты говоришь, что не решил, кому поклоняться. Ты ведь повторяешь христианские бредни!

— Почему ты называешь любовь к человеку бреднями? Это же так естественно!

— Естественно, когда раб слушает своего хозяина, а тот его наказывает за провинности! Или ты скажешь, что и рабов нужно любить?! — рассмеялся Авит.

— Да рабов вообще не должно быть! — энергично рубанул воздух рукой Роман. — Рабы — такие же люди, как и мы!

Авит даже опешил от такого заявления:

— Рабы — люди?

— Конечно. Я это докажу!

— Попробуй.

— Ты себя считаешь полноправным человеком?

— Да как ты смеешь говорить это мне?!

— Я никоим образом не хочу тебя унизить! Но ответь мне!

— Да, я человек полноправный!

— А теперь представь, только представь, что ты попал в плен, и там тебя сделали рабом. Такое может быть?

— Нет!

— Почему же?

— Я никогда не попаду в плен!

— Да полно. Сколько царей попадали в плен к римлянам. И все они становились рабами.

— Ну, предположим. Что дальше?

— Ты попал в плен, и тебя сделали рабом. И ты перестал быть полноправным человеком!

— Так всегда случается на войне.

— И что, ты сразу же теряешь право на любовь или ненависть? — Роман пристально вглядывался в глаза Авита, но не видел в них ничего для себя радостного.

— Раб — это раб! — твёрже прежнего отчеканил Авит. — А я в плен не попаду никогда!

— Я бы тоже не хотел этого, — согласился вслух Роман, но подумал совершенно иначе.

— Зря, Солат, пытаешься ты вбить в меня свои идеи. Мне нужно не это. Вот если бы ты мог сказать, сколько лет мне отпущено жизни… — и Авит загрустил.

— Зачем ты думаешь об этом? Ты так молод, и жизнь твоя вся впереди!

— Это там у вас, где ты жил, не знаю, жизни долги. А здесь императоры живут иногда даже не годы, а всего-то месяцы! Поэтому я буду делать лишь то, что мне нравится! И, когда мне захочется кого-нибудь убить, я это совершу не задумываясь! Так что, Солат, не попадись мне на пути в такой момент, я не стану тебя жалеть!

 

V

 

Да, знал толк в оргиях юный Авит! Видимо, неплохо изучил жизнеописания своих знаменитых предшественников.

В большом зале, ярко освещённом жёлтым светом многочисленных факелов, человек сорок обоего пола хаотично переплелись в разнообразных любовных позах. Вскрики и вздохи, шумное сопение и восторженное повизгивание сопровождали это коллективное наслаждение любовью.

Не знаю, стоит ли подробно описывать перипетии гигантской групповухи? Вы сами, несомненно, всё очень зримо представляете, не однажды наблюдав это в порнофильмах, вслух возмущаясь сатанинским действом, но в душе мечтая принять в нём участие! Нет-нет, даже не пытайтесь меня убедить в том, что я не прав! Не поверю!! Какой же нормальный мужик не захочет, хотя бы в душе своей страстной, очутиться в объятиях голеньких девочек, вытворяя с ними всё, что только сможет себе вообразить?! А если фантазия его не будет достаточно феерична, то эти девочки сами вытворят тако-о-е!! То же самое относится и к женской половине. И вы, дорогие, не откажетесь от вседозволенности любовных утех с прекрасными, стройными молодцами! Но ещё раз подчеркну: это всё лишь в вашем воображении! Хотя, при современном уровне развития сексуального общения, я не удивлюсь, если бóльшая часть населения с радостью согласится на самую разнузданную оргию, и не факт, что это будут лишь начисто лишённые скромности представители юного поколения!

Было бы смешно, возьмись я тут читать тупо-моральные этические нотации, дав себе право поучения нормам жизни! Я слишком грешен, чтобы кого-то учить и наставлять на путь праведный. Да и что такое этот самый праведный путь, да и мораль вообще? Со вторым более ясно: это то, что кто-то посчитал законом. А законы, как мы знаем, хороши лишь для той эпохи, где они и выдуманы. Что же касается праведного пути, то при этих словах я улыбаюсь, вспоминая святых и пророков, которые таковыми становились лишь под конец жизни, когда на сладкие грехи уже не доставало силёнок! Возможно, и я сделаюсь таковым, если доживу до старости, но, стуча по дереву, восклицаю:

— Не дай Бог!!!

 

Итак, оргия стонала и кричала, изливаясь похотливым соком страсти, но не все принимали в ней участие. Нет, это были не многочисленные слуги обоего пола, разносившие яства, напитки и различные приспособления, с помощью которых оргинавты стремились получить дополнительные острые ощущения. Слугам тоже доставалось: их, абсолютно лишённых одеяний, время от времени использовали для утех, словно они были не живыми людьми, а лишь податливыми куклами. Но они к этому были так же привычны, как мы к тому, что и нас вовсю используют наши властные слуги народа, и поэтому не противились, а старались получить максимальное наслаждение. И правильно!

Но мы ведь не забыли, что были на пиру и наши герои. Да, уклониться от приглашения Авита возможности не было.

Роман, попив-поев, настроился было на умилённо-добродушный лад, думая лишь наблюдать развратные картины римской державы. Но то, что стало происходить, мгновенно выбило его из умиления. Да и понятно, что он, будучи живым человеком, к тому же, достаточно долго не заряжаясь энергией женского тела, не мог остаться спокойным, тем более что его атаковали несколько девушек, желавшие с ним явно не побеседовать на духовно-моральные темы. А девушки-то были так хороши! Бархатная кожа их обнажённых тел отражала свет факелов, и от этого они казались светящимися изнутри, словно страсть, пылающая в них, выбивалась наружу, жаждая испепелить этого холодного и сухого философа! И Роман, как ни противился, но очень быстро почувствовал, как плоть его, наплевав на догмы разума, твёрдо ожила и властно потребовала горячей работы.

Наш герой испугался, что не сможет долго противостоять натиску девиц и плоти своей, и незаметно покинул бушевавшую вовсю оргию. Он нашёл укромную келью и укрылся в ней, погрузившись в раздумья о полной бесперспективности жизни своей в этой греховной эпохе.

 

Ангелина же наблюдала за разгулом вседозволенности с ужасом и отвращением. Но уйти отсюда не могла. Тира, также не участвующая в оргии, но по причине ежемесячного женского недомогания, по приказу Авита не отпускала Кассию. Ей доставляло огромное удовольствие видеть, как эта конопатая рыжая девка смущается и краснеет, наталкиваясь блуждающим взглядом на сотрясающиеся в конвульсиях оргазмов потные тела.

А наша героиня чувствовала себя больной. Её тело пробивал озноб, а голова была полна горячего тумана. И только одна мысль маниакально преследовала её:

«Уйти отсюда скорее! Уйти!»

Но пока это было не в её власти. Ангелина прикрыла глаза, и тревожная дрёма наполнила всё её тело. Она, вероятно, и заснула на мгновение, но тут же сон был прерван. Тира трясла девушку за плечо:

— Эй, Кассия, очнись! Тебя хочет сам Авит!

Ангелина не смогла сразу понять смысла слов Тиры:

— Что он хочет?

— Да не что, а кого. Он хочет тебя!

— Как?!

— Я не знаю, как он это сделает! — засмеялась Тира невесело. — Может, так, а, может, и эдак!

— Нет, это невозможно! — нервно замотала головой Ангелина, а рука её потянулась за ворот платья, к заветному пузырьку.

— Да нет, Кассия, всё возможно, — жёстко сжала её руку Тира своей рукой, небольшой, но сильной. — Разве что, на твоём теле нет естественных отверстий для занятий любовью! — И персиянка засмеялась собственной остроте.

Ангелина попыталась высвободить руку, но ей это не удалось. Зато Тира другой рукой рванула платье девушки, и оно, жалобно вскрикнув, легко разошлось, оголив небольшую грудь, доставшуюся Ангелине в этой эпохе.

Через несколько секунд полностью обнажённая Ангелина стояла перед Авитом. Её руки, сжатые в запястьях цепкими пальцами Тиры, были прижаты к бёдрам.

— А ты без одежд не так и противна! — внимательно изучив тело девушки, кивнул Авит. — Иди ко мне, и ты станешь женщиной в объятиях самого императора!

Тира толкнула Ангелину к сластолюбивому жрецу Элагабала, и та, не устояв на ногах, упала прямо на его тело, разгорячённое и потное. Словно мерзкая скользкая тварь облизала нашу героиню, и она, мгновенно наполнясь отвращением и силой, оттолкнула Авита и отскочила от него. А в следующий момент девушка уже быстро бежала, лавируя между сплетённых тел, и её пышная попка ритмично вздрагивала, словно сотрясаясь от ужаса, который лишь чудом миновал. Хотя, ещё ничего не миновало, и Ангелина это понимала. Она бежала в одно укромное место, найденное ею недавно. Это была небольшая келья, даже не келья, а кладовка, тесная и тёмная. Именно там и хотела наша героиня отдышаться и поразмыслить надо всем произошедшим.

На неё не обращали внимания встречающиеся слуги или младшие жрецы — такое здесь бывало не однажды. И она не обращала внимания ни на кого. А зря. За нею незаметной полуденной тенью кралась Тира. Её не послал Авит, который не очень-то и огорчился несостоявшимся развлечением. Он тут же занялся девушками другими, пусть и утратившими невинность, но зато приобретшими искусство любовных ласк. А это, конечно же, было более ценнее и сладострастнее!

Тира решила выследить Кассию по собственному почину. Во-первых, ей очень хотелось, чтобы эта гордая девка всё-таки попала под похотливого Авита. А, во-вторых, в Тире, помимо её воли, проснулось какое-то уважение к Кассии, проявившей, как ей показалось, бесстрашие и волю, ведь та понимала, чем ей грозит пренебрежение одним из самых могущественных людей Римской империи!

 

VI

 

Роман торопливо писал всё, что думает об этой гнусной, развратной эпохе, искренне сожалея, что судьба его сюда закинула. Но слова путались в голове, в которой ещё не испарились сочные картинки доступных девичьих прелестей. И от этого Роман злился и досадовал на свою слабость:

— Да что ж я думаю об этих прошмандовках, как школьник о подсмотренных в бане одноклассницах!

И он резко встал со стула и заходил из угла в угол по просторной келье. Роман старался думать о красотах природы, но они представали перед ним в интересных вариациях, очень напоминая самые соблазнительные части женских тел. Ещё мгновение, и стон был готов вырваться из стремительно чахнувшей души, но именно в эту минуту дверь бесшумно отворилась, и в келью вошла Юлия Мэсса.

Роман удивлённо воззрился на неё, моментально позабыв не только о женских прелестях, но и обо всём вообще. А Юлия спокойно уселась на стул, ещё хранивший тепло тела философа, и вздохнула:

— Куда катится империя? Что нас ждёт?

Чего только ни ожидал Роман услышать от властительной бабушки Авита, но такого! Он прекрасно понял, что имеет в виду она, и потому был удивлён безмерно, потому что знал, что именно бабушка больше всех одобряла отвратительно безобразное поведение внука. Но, подумав, Роман сделал наиболее правильный вывод: Юлия от него что-то хочет и пытается усыпить его бдительность.

А та, обведя взглядом убогую обстановку кельи, продолжила:

— Здесь хорошо было бы стоикам. Но ты ведь не стоик?

— Нет. Но роскошь меня не вдохновляет.

— А роскошь и не должна вдохновлять. Её предназначение — снимать усталость. А здесь, — и Юлия вновь оглядела келью, — усталость не снимется, она будет лишь больше угнетать и тело, и душу!

— Всё зависит не от усталости души, заключённой в измождённое тело, — возразил Роман, — а оттого, насколько завистлива и избалована она. Если нет, то отдых можно обрести в любом месте, даже в тюрьме!

— Но это же чистый стоицизм!

— Думай так, коли тебе хочется этого, — равнодушно согласился Роман.

Юлия едва заметно улыбнулась, и мелкие морщинки пучками выстрелили от её глаз к вискам:

— Я не рискую вступать в спор с самым оригинальным философом. Мне хотелось поговорить с тобой о другом.

— Я тебя слушаю, госпожа.

— Если хочешь, можешь называть меня Юлией. Мне это будет более приятно. Итак, на днях Авит будет избран императором.

— Я очень рад за него!

— Похвально. Но меня беспокоит одна вещь. Он ещё почти ребёнок, и управлять великой империей будет не в состоянии.

— Судя по тому, что я наблюдал сегодня, — наблюдал с отвращением! — он вполне зрел! А насчёт управления империей, — ты же ему поможешь в этом, не так ли?

— Ты не совсем прав, рассуждая об этих забавах. Авит становится мужчиной, и без этого нельзя.

— Чтобы стать мужчиной, с лихвой хватит и одной женщины!

— Чтобы стать простым мужчиной, да. Но, чтобы стать императором, нет! Но оставим в покое это! Авит должен иметь рядом с собой советника, умного и верного.

— Ты хочешь, чтобы им стал я?!

— Ты лучший из тех, кого я знаю. И, самое главное, ты не завистливый. Это значит, что ты не предашь своего императора, что бы ни случилось! Именно для этого я тебя и спасла.

— Ты?!

— А ты думал, что Юлия Домна такая душка, что просто выслала тебя, когда ты смертельно оскорбил её любимого философа и очень близкого друга? — весело рассмеялась Юлия Мэсса.

— Я лишь высказал своё мнение, не больше, разве за это убивают? — непонимающе удивился Роман.

— Да, Авит прав, ты как будто не из нашей жизни. У нас часто умерщвляют не только за мысли, сорвавшиеся с уст, но и за идеи, ещё даже не успевшие зародиться в голове!

— Ну, этим я не удивлён. И в других эпохах зачастую с мыслителями поступают так же! Да и в будущем эта печальная тенденция сохранится.

— Ты и правда знаешь, что нас ожидает? — оживилась Юлия.

— Нет, знать я не могу, но некоторые события возможно просчитать, если видеть их зачатки.

— А правление моего внука ты просчитать не сможешь?

Роман задумался, и Юлия решила, что он пытается увидеть будущее. И это отчасти было так. Поэт напрягал свою память, пытаясь вспомнить, как и сколько правил Авит, но, увы, в голове его имя нового императора даже не обозначилось. Или Роман о нём никогда не читал, или же память была заблокирована красавицей Вандой, дабы не отвлекать его от тех событий, в которых Роману суждено было вариться.

Роман тряхнул головой, словно отгоняя видения, и сказал как можно печальнее:

— Нет, Юлия, я не вижу ничего. Либо мне что-то мешает, либо правление Авита не оставит особого следа в истории!

Последние слова он произнёс твёрдо, интуитивно чувствуя, что так оно и будет.

Но Юлия Мэсса не расстроилась:

— Скорее всего, так и произойдёт! Но да ладно, будь, что будет! Но ты мне всё же ответь: ты станешь наставником Авита, или я должна буду приказать, чтобы тебя умертвили?

— Роскошный выбор!

— Ты прав, но в другом. Роскошь в том, что выбор вообще есть!

— А время на размышленье мне ты предоставишь?

— Да, конечно. Я женщина мягкая — у тебя впереди вся ночь!

Юлия резко поднялась со стула и молча вышла из кельи.

 

VII

 

Тира немного помедлила, а потом приоткрыла дверь и скользнула в тёмную комнатушку:

— Кассия, ты здесь?

Ответа не последовало, и Тира поняла, что девушка боится обнаружить себя.

— Кассия, ты не бойся, я не потащу тебя обратно. Я хочу с тобой поговорить.

— Я думала, ты лучше, — донеслось из мрака.

— Я и сама так думала, — грустно произнесла Тира и предложила: — Побудь здесь немного, а я скоро вернусь. Принесу светильник и одежду для тебя.

Она ушла, но очень скоро возвратилась. Поставила на пол масляный светильник, и мрачная темень нехотя отползла к каменным стенам.

Нагая Ангелина стояла у самой стенки, зябко поёживаясь. Тира это увидела, но отдать одежду девушке не спешила. Наоборот, она её отбросила в сторону, а сама подошла к Ангелине вплотную и положила горячие ладони на озябшие плечи девушки:

— Неужели ты и правда не хочешь испить жар любви мужчины?

— Я не понимаю, о чём ты! — попыталась Ангелина сбросить руки Тиры со своих плеч, кожа на которых словно загорелась от нежного прикосновения.

— Всё ты понимаешь, — снова вернулись горячие руки на полные плечи. — Может быть, ты хочешь согреться в объятиях женщины?

Ангелина не успела ответить. Тира быстро скинула с себя все одежды и прижалась своим жарким телом к вздрогнувшей девушке.

— Ты что делаешь?! — ужаснулась та и попыталась выскользнуть из страстных объятий.

Но Тира была не новичком в таких играх. Губы её уже ласкали грудь Ангелины, а левая рука бесстыдно нырнула в самое сокровенное и горячее место, и пальчики её, ставшие вдруг ласковыми и нежными, сотворили что-то такое, отчего вся плоть Ангелины наполнилась тёплой негой и сладостным предчувствием. Это почти привело девушку в восторг, но, внезапно, страх пробил её, словно в грудь воткнулось копьё. Ангелина оттолкнула уже стонавшую от вожделения Тиру и отбежала к дверям. Там она подняла брошенную одежду и принялась быстро одеваться.

— Зря ты, Кассия, не позволяешь себе отдаться чувствам! Я же вижу, тебе это нравится, тебя это заводит! — почти простонала персиянка и крепко сжала ладонями свои красивые груди.

А Ангелина, с брезгливостью к самой себе, понимала, что Тира в чём-то права, действительно, в ней засветились искорки наслаждения, в ней почти родилось что-то новое, необычайно приятное. Но даже перед встречей с самим палачом она бы в этом никому не призналась, тем более, этой развратнице!

— Я прошу тебя, Тира, оставь меня в покое! Поверь, для меня лучше смерть, чем всё это! Да, к тому же, я совсем некрасивая, почти урод!

Персиянка, так и не одеваясь, стояла у стены. Она как-то вдруг подурнела, постарела, и в Ангелине, вспомнившей о перенесённых Тирой страданиях, вспыхнула жалость. Она подошла к несчастной девушке и обняла её. Но это было движение души, а не тела, и Тира это остро ощутила:

— Прости меня, Кассия!

— Да за что же?! — искренне удивилась Ангелина.

— Это я уговаривала Авита, чтобы он тебя взял. Я ему внушила, что соитие с тобой принесёт ему удачу!

— Но почему?!

— Потому что я — стерва! Мне стало обидно, что моя жизнь разбита, а у тебя всё хорошо!

— Бедная, бедная Тира! — Ангелина без стеснения заплакала. — Как мне тебя жалко! Но, поверь, и моя жизнь не так красива, как тебе кажется! Я не стану всё рассказывать, но знай, что я живу, разрываясь на части от горя!

— Ты кого-то любишь, и он очень далеко? — стряхнула слёзы со щёк персиянка.

— Да. Но он, возможно, и совсем рядом. Самое грустное, что я не знаю, где он!

— Его угнали в рабство?

— Ах, всё может быть.

— Но как его имя?

— Если бы я это знала!

— Я не могу понять тебя, но чувствую, что ты говоришь правду! Знаешь, я могу тебе помочь!

— Ты? — Ангелина удивлённо распахнула свои маленькие глазки, и от этого выражение её лица стало глуповатым.

— У меня есть одна вещь. Это — волшебный перстень!

— Волшебный? — разочарованно повторила девушка, вспомнив, что она находится в эпохе, где в волшебство ещё верили.

— Да, волшебный! — Тира не заметила разочарования Кассии. — Мне этот перстень подарил мой любимый перед свадьбой. Надев кольцо на мизинец, нужно повернуть его, и любое желание исполнится! Почти любое.

— Почти?

— Да. Он может всё, но не может воскресить мёртвого. Иначе, я бы уже давно была со своим любимым! Я подарю тебе перстень, и ты сможешь найти любимого своего.

Ангелину захлестнула горячая волна благодарности к этой девушке, совсем недавно ещё такой для неё неприятной. Она погладила красивые густые волосы Тиры и поцеловала её в сухие губы:

— Я найду своего любимого. Найду. А ты оставь себе свой перстень, возможно, он ещё станет тебе необходим.

— Нет, мне больше желать нечего!

— Неправда. Ты молода, красива!

— Скоро молодость уйдёт, а вместе с нею и красота. Тогда я сделаюсь ненужной даже самой себе!

— А если у тебя родится ребёнок?! — оживилась Ангелина. — Тогда тебе будет для кого жить!

— Ребёнок у меня никогда не родится! Об этом тоже позаботились… добрые люди.

И девушки, словно по какому-то знаку, заплакали навзрыд, громко причитая о своей беспомощности и несчастливости в этом жестоком мире!

 

VIII

 

Роман даже и не пытался раздумывать о предложении Юлии Мэссы. Его так тяготило пребывание в этой, полной разврата и коварства эпохе, что единственное, о чём он думал, было то, когда же её покинуть. Всё, решительно всё здесь не нравилось поэту. И пышность варварских оргий, и полное равнодушие к человеческим жизням, и вообще полное отсутствие какой-либо морали.

— Кстати, — вдруг озадачился Роман, — а как, интересно, Юлия меня здесь отыскала? Это же не моя келья, я зашёл сюда случайно. Скорее всего, слежка тут тоже в почёте!

И поэт-философ, осознав это, принялся что-то торопливо записывать на пергамент. Принадлежности для письма были всегда с ним, как оружие с воином. Но перо не долго бегало по чистому полю, оставляя за собой красивые завитки букв. Очень быстро воодушевление сменилось полной апатией, и Роман прервал своё занятие. Он сидел сгорбившись, немигающе глядя в какую-то точку на стене, словно пытался разглядеть там ответ на свой вечный вопрос.

 

А в это время Тира привела Ангелину в свою келью. Здесь было светло, просторно, а у окна красовалась огромная кровать, заправленная красивым богатым покрывалом.

— Сейчас, Кассия, я тебя одену так, как не одеваются принцессы, — засуетилась персиянка и принялась вытаскивать из большого сундука всевозможные одеяния.

— Не стоит, Тира, — попыталась остановить её Ангелина, — мне всё это ни к чему.

— Мне лучше знать! Выбирай всё, что пожелаешь! А после пойдём за перстнем, он у меня припрятан в надёжном местечке.

Ангелина не стала спорить и одела на себя первое, что ей подвернулось под руку. Но что поделать, не та была фигурка у нашей милой героини, и любая, даже самая шикарная одежда гляделась на ней, мягко говоря, не великолепно!

— Давай выпьем вина! — предложила Тира и из стоявшего на столе кувшина наполнила серебряные стаканчики.

Девушки пригубили терпкое вино и грустно замолчали. И в этой густой тишине вдруг прозвучал далёкий, но разборчивый голос:

— Всё! Надоело! Пусть тут живут, как хотят! Режьте друг друга, насилуйте, стирайте в пыль! Но — без меня! Какого чёрта я, придурок, мечусь тут, пытаясь понять логику этой эпохи! Нет в ней ни логики, ни человечности! Нет, пожалуй, лучше было мне в Шумере быть жертвой Шамашу, там, по крайней мере, это хотя бы не выглядело бессмысленным!

Тело Ангелины бросило в жар, но через миг оно похолодело, словно из стратосферы на него устремился ледяной вихрь. Но ледяное дыхание вновь сменилось на горячее, и оно ворвалось в голову, закружив там мысли, как шарики в лототроне. Ангелина уже всё осознала, но слова ещё не созрели в ней, чтобы высказать вслух фантастическую реальность.

Тира, конечно же, не поняла сути, но вид Кассии сказал ей, что случилось что-то очень важное. И, обретшая всё же дар речи, Ангелина почти простонала:

— Это он! Господи, это — он!

— Это твой любимый?! — радостно воскликнула персиянка.

— Да, это он! Скорее, к нему!

Ангелина вскочила и бросилась к дверям, но Тира её остановила:

— А ты знаешь, куда идти?

— Нет, — вдруг опомнилась та. — Но он же где-то рядом, раз я его слышу!

— Совсем не обязательно. В этом дворце звуки разносятся так необычно, что невозможно определить место, откуда они исходят.

— Значит, нужно обойти все комнаты!

— Да, это выход, только понадобится не один день, даже не одна неделя, чтобы обыскать все помещения!

— Что же делать?! — едва не заплакала Ангелина.

— Давай подождём, может быть, он что-то ещё скажет, и мы сможем понять, где он?

И голос, словно только и ждал, когда девушки придут к такому решению, зазвучал снова:

— Хотелось бы, конечно, сказать на прощанье несколько слов Авиту, но он так занят утолением своей похоти, что всё равно ничего не поймёт. А с Юлией мне прощаться нет особого желания. Что ж, выходит, всё, пора. Да, записи мои. Они никому пользы не принесут, нужно их сжечь.

— Нет, не делай этого! Остановись! — отчаянно закричала Ангелина. — Любимый, я здесь, услышь меня!

Тира вздрогнула от неожиданности и, прижав девушку к себе, попыталась успокоить её:

— Ты зря кричишь, он ничего не услышит.

— Но я же слышу его!

— Я не знаю почему, но звук здесь проходит лишь в одну сторону. Может быть, это было сделано специально, чтобы подслушивать чьи-то тайны?

Голос же продолжил свой монолог. До него явно не долетели страстные мольбы Ангелины:

— Ну, вот и всё. Мысли сожжены, а пепел пусть лежит тут, может быть, кто-то решит, что я испепелился от страха! Прочь отсюда! Любимая, моя любовь мчит к тебе! Она не остыла, она не ослабла! Осталось четыре горошинки, и мы увидимся! Я буду лежать у твоих ног, пока ты не простишь самого невежественного, самого ничтожного, самого несчастного поэта во Вселенной!

 

IX

 

— Здесь, — прошептала Тира, остановившись перед невзрачной дверью. — Входи.

И она впустила Ангелину, а сама внимательно огляделась, проверяя, не видит ли их кто-то. Но в полутёмном коридоре было пустынно.

Узкое, невысокое оконце скупо освещало тесную келью, но это не помешало Ангелине увидеть на грубом деревянном столе кучку пепла. Это были сгоревшие останки пергамента, и девушка обессиленно опустилась прямо на пол:

— Он был здесь. И он уже ушёл!

Тира взглянула на пепел, потом на Кассию, бесслёзно плакавшую на каменном полу, и резко произнесла несколько слов не непонятном языке. По тону выражения и блеску чёрных глаз Ангелина поняла, что персиянка выругалась. А Тира, добавив ещё несколько слов по-персидски, подошла к стене возле окна и принялась вытаскивать из неё камень. За камнем был устроен тайник, из которого персиянка и вынула красивый перстень, тускло блеснувший в полумраке. В золотой оправе нежных лепестков покоился огромный рубин.

— Вот он. Бери его, Кассия! — дрожащей рукой протянула перстень Тира. — Этот рубин — кровь моего несчастного любимого! Я знаю, он тебе поможет!

Ангелина больше не стала уговаривать персиянку оставить перстень себе, видя, что та от всего сердца делает этот дар:

— Я так рада, Тира, что повстречала тебя!

А та, вся светясь радостью, проговорила:

— Я уже придумала, как и куда тебя спрятать, если мой перстень не поможет!

Да, видно, не очень-то верила она в безграничное волшебство подарка своего любимого! Или, быть может, она была всего-лишь практична и рассудительна?

— Но я хочу тебя попросить об одном, — продолжила персиянка, — когда ты встретишь своего любимого, расскажи ему обо мне!

— Конечно, я обязательно расскажу ему и о тебе, и обо всех других моих подругах! — горячо воскликнула Ангелина.

— О каких других? — насупилась Тира.

Ангелина осознала всю бестактность своих слов и попыталась выйти из неловкого положения:

— Я думаю, что ещё встречу кого-то, прежде чем увижу своего любимого.

Ну не могла же Ангелина рассказать Тире всё, что с нею приключилось за последние три тысячи лет! Та, вероятно, просто не поверила бы в это, да, к тому же, не было ни сил, ни желания пускаться в длительное повествование. Ангелина жаждала только одного: поскорее проглотить горошинку и покинуть эту жестокую эпоху, в которой она впервые увидела себя в облике, отнюдь не прекрасном!

Поверила ли Тира в это объяснение или нет, но недовольство с её лица исчезло:

— Одевай перстень, Кассия!

Ангелина просунула пальчик сквозь золотое кольцо и невольно загляделась на красивый камень.

— А теперь поверни его вокруг пальца, — прошептала персиянка, и в глазах её вспыхнул азартный огонёк.

Ангелина повернула кольцо, и… ничего не произошло.

Огонёк в глазах Тиры погас, а красивые губки разочарованно разжались, обнажив ровный ряд безупречных зубов:

— Странно.

В это время Ангелина незаметно кинула в рот горошинку и предложила:

— Попробую ещё раз. Я не загадала желание, поэтому и не получилось.

Она вновь повернула перстень и, почувствовав, что тело начало терять вес, махнула рукой:

— Прощай, Тира! Будь счастлива!

А та, лишившись дара речи, молча наблюдала, как Кассия растворялась, подобно туманному миражу на солнечном восходе. И вот она совсем исчезла. Тира ступила на то место, где только что стояла рыжая девчушка, втайне надеясь, что та ещё тут, но руки её обхватили лишь воздух.

— Неужели и правда это был волшебный перстень?! — страстно воскликнула прекрасная персиянка, и было не понятно, радуется ли она этому или же горько сожалеет.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава седьмая. МЕСТЬ.

 

Русь. Киев, Коростен. 946 год.

 

Давно копаются учёные (и не совсем доученные) в руинах времени, пытаясь выяснить один простой вопросик: так откуда всё же явились в свет истории предки наши — славяне. Некоторые прозрачно намекают на Тибет, мол, где, как не там, находятся истоки разумности — ведь то, что славяне зело разумны, почему-то не ставится под сомнение! Иные, обрызгивая слюной мантии, отправляют нас искать корни свои в Месопотамские болота, твёрдо уверясь в божественное начало. А кое-кто и об Африке рассуждает не шутя, разглядев в раскопанных миллионолетних скелетах свои родственные черты. Как бы там ни было, но факт налицо: славяне в Европу откуда-то пришли, и пришествие их ничего хорошего живущим здесь не принесло!

Греки, римляне, германцы и даже не совсем мирные скандинавы только закрякали от натуги, отбиваясь от варварской орды, долбавшей всех подряд, невзирая на титулы и заслуги. И скифы, и гунны казались им теперь наивными расшалившимися детишками, капризно размахивающими ручонками.

Но некогда славянам было разбираться с инородцами по полной программе, ведь был у них ворог посерьёзнее — они сами! Ах, как сладостно порубать своих братов, позабавиться с их жёнами и воспитать в почтении их детишек! В этом и только в этом истинное наслаждение! В такой ситуации может быть лишь одно спасение: сильный правитель. Да, он тоже не упустит случая придавить ближнего своего, но всё же это какой-то гарант некоего возмездия и воздаяния по заслугам.

Кем был Рюрик, не очень ясно, но разве так уж важно это, если сумел он сколотить основу государства, сбив в одну кучку мелкие племена и дав понюхать мощь своего кулака многочисленным славянским князькам! Впрочем, о нём осталось так мало сведений, что можно только фантазировать о правлении основателя великой династии.

По кончине Рюрика, ближний родич его, Олег, прихватив с собою сына правителя, Игоря, решил податься в Киев, где славно княжили Аскольд и Дир, тоже, кажется, бывшие некогда сподвижниками Рюрика. Эти два деятеля уже сколотили довольно сильное княжество и успешно обустраивали Киев, основанный братьями Кием, Щеком, Хоривом и сестричкой их Лыбедью. Поначалу-то они хаживали на Царьград, думая на халяву поживиться там, но, получив по сопатке, вернулись в Киев и стали здесь применять свои организаторские способности.

Олег не долго думал, как договориться с Диром и Аскольдом. Да никак! Зря ль в него природа вдула ум и хитрость, щедро перемешанную с коварством и жестокостью?! Прикинувшись невинным торговцем, Олег выманил правителей из города, да и кокнул их, нисколько не терзая своей совести, которой, кстати, в нём и не было. И народ киевский только возрадовался такому решительному поступку, поскольку и сам был вылеплен из того же теста!

Первым делом Олег сбегал в Царьград и сумел там напугать греков так, что они с радостью стали выплачивать ему дань. За это народ возлюбил князя пуще папы и прозвал его Вещим. А дальше вы и сами всё знаете, в смысле, про коня. Хотя, по-моему, дело было так. Игорь, законный наследник Рюрика, давно возмужавший и желавший самостоятельно править и снимать пенки оброков, впал в хандру от нежелания дяди поделиться властью. Но Игорь был слишком мягкотел для действий решительных. А вот жёнушка его, Ольга, родилась бабой хитрой и властной. Мне думается, это именно она сначала подослала волхвов к Олегу, чтобы они ему навешали туфты про коня, а потом и сама стала убеждать старика в том же. А, когда тот глупо клюнул на эту наживку и поехал искать скелет своего коняги, Ольга послала вперёд одного человечка. Тот спрятался под смердящими костьми и выждал момент попрания Олегом останков коня. А дальше, как говорится, дело техники — один укол отравленной колючкой да подсунутая вовремя змея, и Олег поверил в судьбу! Но напоминаю, это лишь моя версия!

В общем, Олег сгинул, и Игорь резво взялся за выполнение своих обязанностей. Первым делом — ну никакой фантазии! — он потащился в Царьград. А вот там всё пошло не так, как у Олега. Греки взяли да побили Игоря. Он притащился в Киев и целый год обижался на Царьград. Возможно, обида длилась бы и дольше, но воины взроптали: что это мы всё без дани да без дани! Делать нечего, пошли в поход новый. Но теперь греки почему-то не стали связываться с оголодавшими и одичавшими славянами, решив, что откупиться будет проще. И откупились, тем более что та мелочь, которой удовольствовался Игорь, не явилась для них серьёзной потерей.

А Игорь вошёл во вкус и начал легонько давить своих подданных — древлян. Но те, решив, что давление это чрезмерно, как-то отловили стареющего князя и разорвали его на две неравные части посредством привязывания к двум наклонённым деревьям.

И осталась в безутешном горе жена князя Ольга с сынком-дитятком Святославом. И замерли росичи в ожидании, что же станется с их градом Киевом — матерью городов русских?!

Кстати, тут я не всё понимаю. Почему это Киев — мать городов русских? Он ведь рода-то мужского! А не потому ли вся наша жизнь идёт через задницу, что мать наша — мужчина?..

 

I

 

Отплакал люд киевский кончину князя Игоря, убиенного таким варварским способом, да и приготовился жить далее, окунувшись в обыденность бытия своего. Да и то, скорбь скорбью, а пить-есть что-то надо, детишкам наплевать, кто кого и за что замочил. К тому же, не был князь Игорь так уж любим подданными, как его славный родственник Олег.

Но разве могла Ольга простить и забыть величайшую обиду, нанесённую ей лично, да и всей земле русской?! Пусть уж не было в ней в последние годы ни любви, ни обожания к своему супругу, но она ещё вспоминала его иногда стройным юношей, околдовавшим её, наивную и благонравную девчушку, жившую в деревне под Плесковом и носившую варварское имя Хельга. Ах, где ты, былая девичья наивность и скромность? Как же безропотно уступила ты место коварству, хитрости и властолюбию!

Впрочем, в те славные времена жить без этих качеств было тяжко, а, порою, и невозможно. И вовсе не считалось скверным, если человек мог кого-то коварно замочить или славно обмишурить. Хотя мы, в наше не менее славное времечко, обретаем все те качества своих пращуров, от которых почему-то иногда впадаем в оторопь. Здесь, вероятно, всё дело в том, что ужасные злодеяния, совершённые предками, мы видим на экранах телевизоров или читаем о них в книгах, и это очень впечатляет. Наши же поступки и мысли — абсолютно такие же! — слишком реальны, а поэтому кажутся нам менее страшными!

Итак, не могла, да и не хотела Ольга прощать древлян за их необдуманное преступление! Она потеряла и сон, и покой, а о еде даже и не вспоминала, вышивая в своём хитрющем уме скорбный саван мести, которым она скоро — очень скоро! — укутает глупых древлян!

 

Если б знали простоватые лесные жители обо всех мыслях хитрой Ольги и об её природном даре коварства, то не сидели б в радостном довольстве от убиения ненавистного тирана, а, собрав свои пожитки, валили бы через леса и болота куда угодно, хоть к чёрту в задницу, только б подальше от суровой бабы! Но в их лесных дебрях никто не преподавал ни логику, ни философию, да и психологи к ним захаживали не часто. И бывать-то им нигде, кроме ближних и дальних болот, не приходилось. Это вам не киевляне, время от времени выбиравшиеся в свет, где они совершенствовались в общении с другими нациями посредством прибивания щитов на их ворота, иногда получая за это дань, а иногда — по сусалам.

Но мало того, что древляне не предпринимали попыток почуять свой конец, они ещё потихоньку и наглели. И обнаглели вконец!

Как-то раз князь их, Мал, обпившись хмельного мёда, вдруг порешил:

— А чтой-то, братцы, Игоря-то мы замочили, а о жёнушке его позабывали! Это неправильно!

— И её мочить! — заорали пьяные и глупые братцы.

— Нет, ну вы совсем озверели! — констатировал явный факт Мал. — Её-то на хрена мочить? Я б лучше женился на ней!

— Женить! — опять заорали братцы, которым, по-видимому, было по барабану, мочить ли бабу или же женить на ней своего князя.

— Тогда прямо завтра, даже не похмеляясь, помчите в Киев и осчастливите Ольгу, мол, хватит тебе маяться без мужика, князь Мал согласен взять тебя!

Братцы зашумели, радостно согласившись на всё, кроме неопохмеления, но в этом вопросе Мал разобрался жестоко:

— Чем быстрее прискачете в Киев, тем быстрее опохмелитесь. Да вас там неделю бесплатно поить будут!

Услышав про сладкую халяву, братцы оживились и принялись немедленно собираться в дорогу, справедливо рассудив, что, ежели выехать тотчас же, то в Киев можно будет успеть ещё до наступления мук похмельных!

 

Ольга, узнав, что придурки-древляне сами бегут к ней в ручки, зело обрадовалась, а когда узнала, для чего прибыли послы, коварный план возник в ней сам собой. И она поспешила им навстречу.

— Так что вы там говорите насчёт женитьбы? — якобы, не осознав от волнения сказанного, спросила Ольга.

— Так князь наш, Мал, желает тебя осчастливить! — гордо ответствовал самый бородатый из древлян. — Чего, говорит, ей одной горе мыкать, вдвоём-то веселее!

— Ах, вы, мои лапушки! — ласково сложила ладони на груди немолодая княгиня. — Какие же вы молодцы! Может, по чарке?

Древляне, покачивая головами, переглянулись, а в их глазах явно читалось:

«Ну и дура ты, баба, коль такие вопросы задаёшь! Наливай быстрее!»

После второй чаши древляне совсем поплыли, и Ольга это увидела:

— Знаете, дорогие, что мне пришло в мою глупую голову?

— Да уж знамо, — заржал самый бородатый, — откуда ж ум в бабской башке?!

— Так вот, — не обратив внимания на смех, продолжила Ольга, — не гоже вам так запросто входить в город.

Древляне недоумённо поглядели на неё.

— Вы прикажите, чтобы вас внесли в Киев прямо в ладье, как самых желанных и уважаемых гостей!

— Желаем! Желаем! — заголосили гости. — Несите нас в ладье нашей!

— Ну, вот и прекрасно! — обрадовалась княгиня. — А я побегу вперёд да распоряжусь о достойном приёме.

В городе Ольга приказала быстро выкопать огромную яму, и, когда толпа принесла древлянских послов, велела их в эту яму вместе с ладьёй и бросить! Пьяные древляне не сразу осознали, что недельная выпивка отменяется, порешив, что это такие странные обычаи гостеприимства у киевлян. Но те и не думали извиняться за странности свои, наоборот, похватали лопаты и заступы и принялись дружно засыпать землицей живых, так и не успевших поверить в жестокое коварство простаков. А рядом с ямой стояла прямая и строгая княгиня Ольга, и глаза её выражали удовлетворение, нет, восторг от этой чудовищной процедуры.

Древляне заголосили как-то сразу, все вместе, но слов их было не разобрать. Лишь один из них, самый бородатый, слёзно просил:

— Дайте хоть мёду испить, злыдни! Что ж, так и сгубите нас на трезвую?!

Но жестокость Ольги была неимоверна — никто из древлян так и не получил ни глоточка!

 

II

 

— Твёрже руку жми, твёрже! — прикрикнул Асмуд. — Вот, гляди, как Агнеса лук держит!

Агнеса, чуть искривив тонкие губы улыбкой, отпустила радостно вздохнувшую тетиву, и стрела беззвучно распорола тёплый утренний воздух, в котором ещё кое-где висели обрывки ночного тумана. Остриё глухо охнуло, найдя середину мишени, и древко судоржно затрепетало оперённым кончиком, как хвостик трясогузки в когтях куницы.

Моймир с завистью посмотрел на сильную девушку, но зависть его не была злой. Да разве можно испытать это чувство к такой красавице!

— Ну, давай, стреляй, хватит таращиться! — Асмуд прервал любование Моймира Агнесой, хотя ему оно явно было подуше. Ещё бы, он спал и видел, как племянница его становится женой Моймира. Конечно, этот статный, очень красивый юноша только племянник грозной Ольги и не имеет никаких прав на наследование княжеского титула, но… Но Святослав — сын её и павшего безвременно Игоря — так мал и неразумен. К тому же, мало ли что с ним может приключиться, да и самою Ольгой тоже… Все люди смертны, нужно просто дождаться нужного часа или как-нибудь его приблизить!

Моймир тщательно прицелился и отпустил свою стрелу в полёт. Выстрел получился удачным, и его стрела воткнулась рядом со стрелой Агнесы.

Асмуд остался доволен:

— Вот это уже похоже на выстрел воина. Ну, ещё по одному разу, и для утренней разминки достаточно. После завтрака займёмся отработкой приёмов защиты от меча.

 

За завтраком Моймир и Агнеса не могли быть спокойны и строги, как этого хотелось и Асмуду, и Ольге. Слишком уж они были юны и задорны для того, чтобы просто поглощать еду в сосредоточенном молчании. Впрочем, Ольга не старалась на этом зацикливаться, не забыв ещё свою юность — она тоже была весела и озорна, и ничего, выросла достойной правительницей. Так ей, во всяком случае, казалось.

К тому же, Моймир был лишь сыном её не очень-то путного братика — Олега. Тот вёл очень активную жизнь, щедро приправленную авантюрами. Сейчас он находился где-то в Моравии, являясь пока её правителем. Обстановка там очень сложная — идёт жестокая борьба с венграми, и, скорее всего, они скоро Моравию вольют в свои владения. И даже посильная помощь Земомысла, да и её, Ольги, Олегу вряд ли помогут.

Но это его дела. Ольга не забивала свои мысли такими далёкими проблемами. У неё и здесь было много дел, которые нельзя было откладывать. Да и любимый сын Святослав должен был быть воспитан ею так, чтобы смог достойно продолжить дело своего отца, жестоко убитого кровожадными варварами!..

 

А Моймир и Ангелина… Да, Господи, я не сказал, но вы-то должны были понять, что эта сильная девушка ни кто иная, как наша любимая героиня! Ах, вы всё прекрасно поняли? Тогда прошу меня простить за это невольное отступление. Да, Ангелина в этой эпохе превратилась в девушку-воина, и, если честно, я не представляю, как она будет себя вести дальше, ведь я ни разу её не видел в подобном качестве. Она всегда была так нежна и женственна, хрупка и очаровательна! Хотя, смею вас уверить, что ни женственность, ни нежность Ангелина не растеряла, наоборот, воинские доспехи только подчёркивают их!

Именно в этот момент Ольге доложили о прибытии послов древлян, и она, не закончив трапезы, ушла.

Моймир оживился:

— Интересно, что там? Пойдём, тоже посмотрим!

Асмуд нахмурился, сдвинув брови:

— У нас занятия, вы разве забыли?

— Да ладно, дядя, — беспечно махнула рукой Агнеса, и этим жестом сбросила с себя остатки серьёзности, — успеется!..

 

Ах, как она пожалела, что оказалась здесь!

Толпа ревела от восторга и удовлетворения. А когда яма была засыпана, и исчезло всё, напоминавшее, что в ней находятся живые люди, очумевшие от хмеля убийства киевляне пустились в пляс, яростно утаптывая рыхлую землю. Не будь этих полубезумных воплей радости, пожалуй, были бы слышны стоны жестоко казнённых послов.

Ангелина сжала уши ладонями так крепко, что в голове раздался тонкий дребезжащий звон, словно тысячи далёких, невидимых кузнецов дружно ковали серебряными молоточками колечки для кольчуг.

На Моймира тоже произвело впечатление это зрелище, которое он так жаждал увидеть. Но, в отличие от Агнесы, это его не расстроило, а, наоборот, окрылило, ведь всё происшедшее он принял как справедливое воздаяние за гибель своего родича. Глаза его горели страстью, а ноздри прямого носа раздувались, как у боевого коня после долгой и тяжёлой битвы. Что поделать, он был вскормлен и взращён своим временем, и иным быть не мог! И Ангелина, глядя на его одухотворённое лицо, пыталась это принять как должное.

Дикая пляска не прекращалась, перейдя в какую-то монотонную работу, исполнение которой для всех обязательно, хотя и не понятно, для чего. Ангелина поняла, что не сможет здесь оставаться ни секунды больше, и потянула Моймира за рукав:

— Пойдём отсюда.

Тот не стал сопротивляться, хотя был не прочь постоять ещё немного, и пошёл следом за девушкой.

Они бесцельно бродили по городу в молчании, каждый по-своему впечатлённый случившимся, пока не оказались на рынке. Сегодня тут было не многолюдно — большинство было там, на месте казни, на месте самого интересного зрелища! Лишь десятка два торговцев овощами, в основном, дряблых старушек, вяло предлагали свой товар немногочисленным покупателям, да неторопливо перебирал струны гуслей одноглазый боян, притулившийся в тенёчке амбара.

И вот гусляр ущипнул струны решительнее и запел. В своей песне он рассказывал, что обошёл немало земель, но везде видел только одно: несправедливость и жестокость!

— Странный боян, — поморщился Моймир.

— Что тебе в нём не нравится?

— Обычно, гусляры поют о подвигах и битвах, о богатырях и их деяниях, а этот на жизнь жалуется!

— Не у всех же она складывается так, как им хочется! — грустно вздохнула Ангелина, и перед глазами её, как живой, предстал Роман. Он был худ, небрит, а в глазах его не блистала ни одна искорка жизни.

Сердце девушки вздрогнуло, словно споткнулось, и застучало часто-часто, как весенняя капель на солнцепёке. Видение растаяло, но сердце не унимало свою быструю иноходь. И Моймир заметил, что с его подругой не всё в порядке:

— Тебе жаль этого бродягу?!

— А тебе нет?

Юноша пожал плечами, а затем, вытащив из-за пояса медную монету, подошёл к гусляру:

— Ну-ка, спой что-нибудь повеселее! — и монетка звякнула у ног бояна.

Но тот не обратил никакого внимания ни на деньги, ни на заказчика. Он по-прежнему заунывно напевал свою песню о несправедливости жизни.

Моймир нахмурился, и рука его легла на рукоять меча. Но руку накрыла горячая ладонь Ангелины:

— Не трогай его. Пойдём отсюда, нас ждёт дядя.

Они повернулись и неторопливо пошагали прочь от неуступчивого гусляра. А тот, словно только этого и ждал, запел вдруг высоким и приятным голосом:

— Тысячи веков брожу я по свету!

Тысячи веков ищу я тебя!

Но к тебе дорог и троп нету!

Их себе отрезал все я!

Ангелина, вслушиваясь в слова, исходящие из уст бояна, ощутила, что в нём таится такая же безысходность и тоска, как и в ней. Она почти не понимала смысла, но это ей и не было нужно, главное, что пение гусляра попало в унисон с её душой!

 

III

 

Если вы подумали, что коварная Ольга удовлетворила себя местью и успокоилась, то спешу вас разочаровать. Для неё всё произошедшее явилось лишь мощным катализатором дальнейших действий! И действия эти не заставили себя ждать.

К простодушным древлянам отправились послы с заявлением, что, мол, для женитьбы у них, конечно, есть некие основания, но Ольга слишком уж раскрученная особа, чтобы просто так вот её сватать! Для этих целей древляне должны послать в Киев самых уважаемых своих представителей, да желательно побольше. И, несмотря на то, что от такого наивного заявления за сто вёрст пахло обманом, лесные обитатели на него клюнули — вот, как они поверили в свою значимость, кретины!

Влупив по паре ковшей хмельного мёда, послы расселись по ладьям и погнали в Киев, оглашая вольные и экологически чистые окрестности матерными частушками. Да хоть бы один хотя бы на миг задумался, а где же это шляются послы предыдущие, так скоропостижно посланные в град стольный? Впрочем, скорее всего, послы новые наверняка решили, что их коллеги квасят уже неделю на халяву, поэтому и возвращаться не спешат! И это их только подстёгивало и торопило.

А в Киеве уже всё было готово для встречи дорогих гостей. Варились меда, топилась грандиозная баня — как это полагается по законам русского гостеприимства.

И, едва ладьи с послами пристали к берегу, их моментально обнесли ковшами с мёдом, а потом повели в баню, ведь негоже представать пред светлыми очами княгини в несвежих рубахах и с немытыми харями!

 

Ангелина и Моймир вновь бродили по городу. Девушка, услышав однажды безвестного гусляра, последнее время лишь о нём и думала, вернее, о словах его песни. Что-то в них было такое, что заставляло душу вздрагивать от обжигающего предчувствия. Ангелина не могла вспомнить ни одного слова, ни единой буквы, но она точно знала, что тот гусляр попался ей не случайно. А что, если он встречал Романа, и тот с ним поделился своею болью, и песня гусляра вовсе не его жизненные переживания, а плач души её любимого?! Как бы ни фантастично это казалось, но наша бедная героиня почти поверила в это, и теперь все дни тратила на поиски гусляра, едва не сводя с ума Моймира, видевшего, что его подруга разрывает себя на части, мечась в поисках не понятно кого или чего.

— Ну, скажи, скажи, кого мы ищем? За кем мы бегаем?! — в сотый раз допытывался он.

— Ты можешь не ходить со мной, я ведь тебя не прошу об этом, — лишь отмахивалась девушка.

— Но, Агнеса, как же я тебя брошу одну?! Да мне теперь уже и очень любопытно увидеть того, кто так околдовал тебя!

Ангелина вдруг посмотрела на себя со стороны и поняла, как же нелепо она выглядит! Да и Моймир, этот наивный юноша, он-то за что терпит все её фортели?!

— Хорошо, я скажу тебе, но ты не торопись отпускать свои мысли вскачь, а вначале немного поразмысли!

— Ты же знаешь, что я рассудителен не по годам!

Ангелина кивнула, но во взоре её мелькнула усмешка, видно, она уже не раз наблюдала рассудительность Моймира.

— В общем, так, мне нужно найти того гусляра. Помнишь, мы его видели недавно?

— И только-то?! — всплеснул руками юноша. — Да ты б только пожелала, и он давно бы предстал перед тобою!

— Нет, я должна его найти сама!

— Хорошо, мы его найдём, раз тебе так важен именно поиск, а не результат!

 

Ласковый жар бани и сладостный аромат её баюкали тела, а новая порция хмельного мёда — души. Древляне расслабились, позабыв о том, где они оказались и почему.

А снаружи вовсю кипела работа. Десятки проворных воинов обкладывали закопчённые стенки сруба сухим хворостом и соломой. Немного поодаль стояла княгиня, и глаза её горели решимостью и злобой.

Она махнула рукой, и огромный костёр мгновенно вспыхнул, оглашая противным сухим треском тихий вечерний воздух. Огненные руки нежно, но властно обняли деревянное строение и принялись его тискать в своих жарких объятиях. И от их властной крепости горящие брызги искр радостно устремились вверх, неохотно угасая в тёмно-синей вышине. Поначалу надо всем довлел лишь один звук — тяжёлые, астматические вздохи гигантского костра, с жадностью пожирающего калорийную пищу. Но вот он, утолив немного голод, чуть стих, и послышались приглушённые, словно из подземелья выдавливающиеся вопли. Это недоумённые, заживо горящие люди молили о помощи, думая, что о них случайно забыли!

Но Ольга всем своим видом начисто отвергала даже малейший намёк на это! Глаза её горели торжеством, а сердце выдавило лишь половину той страстной жажды мести, которой она последнее время жила. Не могло быть на свете слаще музыки, чем эти утихающие в дьявольском жаре вопли!

— Смотри, мой супруг, смотри и возрадуйся! — шептали влажно блестевшие в угасающем пламени губы княгини. — Я это делаю ради тебя, ради твоей чести! Скоро, совсем скоро я полностью отомщу за тебя, и ты сможешь спокойно пребывать в своём новом доме!

И Ольга трижды осенила себя крестом, ибо была она не тёмная язычница, как большинство из живущих в те времена, а истинная христианка, и всегда старалась поступать согласно заповедям Божьим!

Правда я, изучая по мере сил Святое Писание, что-то не нашёл там указаний на отмщение врагам своим. Наоборот, были там только слова о всепрощении и любви к ближним! Но, возможно, в те годы Библию толковали несколько иначе?..

 

IV

 

Роман был невесел. Да и откуда взяться веселью, если видишь такие кошмары?! А Роман видел жуткий погребальный костёр, устроенный жестокой княгиней, и слышал рвущие душу и сердце вопли горящих древлян. С одной стороны поэт понимал, что такие события для живущих в этом времени, норма, хоть и тоже немного перебирающая здравый смысл. Но, со стороны другой, не могло всё это оставить его равнодушным, и он должен был как-то выразить свой протест. Только как можно протестовать, если ты один, да и вокруг тебя не единомышленники, а равнодушные к чужим жизням варвары?! Да, варвары, это Роман чётко уяснил. Он напрочь выкинул из себя дурацкие представления о гордых славянах, защитниках земли русской, кои почерпнул в своей прошлой жизни! Именно в прошлой, ведь он так долго скитался в веках и тысячелетиях, что почти позабыл о жизни былой. Да, вероятно, он бы и совсем её отринул, не будь там той, кем он жил ещё и дышал!

Роман ущипнул струны своих стареньких, рассохшихся гуслей, и они тоскливо заплакали в унисон душе поэта.

— Жалобно играешь!

Роман поднял единственный глаз — Ванда его в этом времени почему-то лишила стереозрения — и увидел перед собой княгиню Ольгу.

— А чему радоваться? — сухо ответствовал он.

— Хотя бы тому, что великий князь наш теперь почти что отомщён!

— А не слишком ли велика цена мести?

— Месть не может быть чрезмерной! Она может быть лишь недостаточной и мягкой! — очи Ольги сурово сузились.

— И тебя не мутит от запаха палёного мяса?

— Нет! Он меня пьянит! Но оставим этот спор. Я хочу, чтобы ты пошёл со мной и пел мне.

— Я пою только для тех, кто меня может услышать!

— Тогда я именно та, кто тебе нужна! — Ольга едва заметно улыбнулась. — Я ведь тебя услышала.

Роман внимательно смотрел на далеко не молодую женщину, и начинал видеть в ней то, чего не разглядел раньше — она была так же несчастна, как и он. И совсем неважно, чем было вызвано это состояние, главное, что оно сплелось воедино с состоянием его, Романа! И тогда, вместо того, чтобы гневно отказаться и высказать княгине всё, что он о ней думает, поэт лишь согласно кивнул:

— Хорошо, я пойду с тобой, но не обещаю, что тебе понравятся мои песни и мои мысли!

 

— А вот ты, если бы твою любимую зверски умертвили, неужели простил бы убийц?!

Этот вопрос ударил Романа беспощадно, ярко высветив в нём картинку вероятного события, и язык не вытолкнул слова о том, что зуб за зуб — это не заповедь Христа. Поэт весьма зримо представил умирающую Ангелину, и в груди его взорвалась такая боль, от которой он едва не потерял сознание.

Ольга это увидела:

— Можешь не отвечать!

И Роман, остро понимая всю неправильность своего поведения, всё же не смог найти слов для возражения.

— Здесь дело не только в мести, — продолжила княгиня, — в основном, всё вершится для того, чтобы подобное никогда не повторилось! Каждый должен знать своё место, своё предназначение!

— Одни платят дань, а другие ею пользуются? — усмехнулся Роман.

— Именно так!

— А если и древляне, или кто иной, окрепнут и потребуют от вас того же? Кстати, поверь, это случится, правда не очень скоро, — Роман не удержался, чтобы не намекнуть на будущие события.

— Всё возможно. Что ж, придётся подчиняться, — спокойно ответила Ольга, но явно не очень-то веря в такую возможность.

— И ты это делала бы с удовольствием?

— Я всё делаю с удовольствием! Главное, внушить себе это!

— Получается, что и месть твоя древлянам — внушена?

— Ты слишком любознателен, хотя, без этого качества ты бы не смог стать хорошим бояном. Я тебе помогу стать ещё более мудрым. Завтра мы отправляемся к древлянам, чтобы окончательно договориться о свадьбе. Они уже ждут и варят меда для торжественной встречи. Ты сам сможешь увидеть всё величие событий, которые вершат историю!

— Что ты такое замыслила? — насторожился Роман. — Тебе недостаточно крови?

— Чем больше её пролито на подготовленную почву, тем благодатнее будущие всходы!

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, но знаю одно: никогда жестокость не рождала любви!

— В делах великих любви нечего мешаться!

— Но ты же хочешь, чтобы подданные твои тебя любили и уважали? Ведь это нисколько не ослабит власти, это только усилит её!

— Что ты понимаешь в таких делах?! Власть может усилить только страх! Пока тебя боятся — и уважают, и любят!

— Значит, ты так хочешь запугать древлян, чтобы они тебя полюбили? — взгляд Романа потускнел.

— Именно так! Но здесь есть ещё одна цель — Святослав.

— Святослав?!

— Он когда-то станет великим князем, и должен знать, как держать в узде непокорных! Он должен уяснить, что жестокость и мудрость — это одно и то же!

 

V

 

Трупы кучками и поодиночке усеяли лесную опушку. Их здесь были сотни! Кровь беспощадно превратила живой изумруд травяного ковра в мёртвую багрово-алую дерюгу.

С помощью острых клинков прекратились последние стоны и мольбы о пощаде. А как всё хорошо начиналось!

Глупые древляне опять поверили в благие намерения Ольги, хотя и второе посольство не возвратилось. А княгиня созвала на пир всех знатных поселян, уверив их, что теперь-то она удовлетворится почестями. Быстро хмель овладел жадными до угощений древлянами, и ловкие, трезвые воины Ольги ретиво принялись за дело.

Это только поначалу брезгливость и жалость робко мешают руке делать правильные удары. Потом же, когда в голове, да и во всём теле притупляются чувства и желания, остаётся лишь одно: жажда крови! И эта жажда разгорается тем сильнее, чем больше алой жидкости пролито.

Долго солнце не выглядывало из-за горизонта, словно боясь взглянуть на кровавую бойню, а, когда всё же выкатило свою тушу, она мгновенно покраснела, будто напиталась досыта невинной крови!

 

— Ты — самая коварная и жестокая женщина на свете! — гневно бросил Роман в лицо Ольги.

— Если ты думаешь, что оскорбил меня этим, то ошибаешься. В твоих словах я вижу только похвалу себе! Но, уверяю тебя, и это ещё не всё, что я задумала!

— Теперь я уже не удивлюсь ничему! Но я верю, что кто-то из древлян избежал жестокой участи и предупредит своих сородичей!

— Зря надеешься на это. Хотя, если ты так горишь желанием помочь им, то можешь сам отправиться в их поселения и всё рассказать. Я распоряжусь, чтобы тебя везде пропустили.

Роман подозрительно упёрся глазом в княгиню:

— Не понимаю, для чего тебе это?

— Всё очень просто. Пусть страх их убьёт раньше, чем это сделаю я! Пусть они умрут дважды!

— Я не могу тебя судить, но и уважать не могу тоже! И всё-таки, ты же христианка!

— А разве я делаю что-то вразрез Святому Писанию?

— Да всё!

— Но вспомни, гусляр, что сам Господь повелел иудейскому народу, когда они пришли на земли обетованные, истребить четыре народа, дабы жить на их месте!

— Я не стану спорить с тобой. Я иду к древлянам, хотя знаю, что это не поможет, ведь историю не переделать!

— Что-что? — не поняла последних слов Ольга.

Но Роман не ответил ей и вышел из шатра.

 

Да, Ольга не поняла последних слов гусляра, но был человек, который их понял, правда, и не сразу. Это была Ангелина, случайно услышавшая разговор княгини с приближённым ею в последнее время бояном.

Наша милая героиня была так потрясена массовым умерщвлением древлян, что не могла уснуть. Она долго бродила между шатров, купая свои ноги в холодной серебряной росе, но свежий предутренний воздух не мог охладить её пылающей души. И тогда она забрела в шатёр княгини и устроилась в тесном закутке, недалеко от входа. Ангелина свернулась клубочком, пытаясь выгнать из себя озноб, всё же проникший в стройное тело из мокрых ног. Это ей удалось, и вместе с теплом пришла ласковая, но и тревожная дрёма, прерванная приглушённым стенкой шатра разговором. Ангелина услышала всё то, что мы уже узнали раньше. Вот, мимо неё решительно прошагал гусляр, и уши девушки уловили его негромкие слова, обращённые к самому себе:

— Господи, как же я устал от этой кровавой эпохи, от этого времени!

Шаги гусляра стихли, и Ангелина, с которой стекли остатки сна, поняла, что эти слова и ей близки.

— Как же прав этот гусляр! Я тоже так устала от этого времени! Во многом он странен, но в этом прав.

Ангелина вдруг подскочила, и её окатила горячая волна догадки:

— Ах, девчонка, девчонка, а не Роман ли это?!

Нет, что-то не вязалось здесь, ведь пыталась девушка разговаривать с гусляром. Она и так, и эдак старалась вытащить из него нечто необычное, но он всегда был неласков, словно бесповоротно погряз в каком-то горе. Ангелина выспрашивала у него о встреченных им странных людях, но он бубнил только то, что все странны и непонятны. И песни его, которые он пел без желания, были тягостны и неприятны. Нет, скорее всего, девушка сама себе внушила то состояние, в которое впала тогда, на рынке, и одноглазый гусляр никогда не встречал её бедного любимого.

Ангелина тяжело вздохнула, сознавая полную свою беспомощность:

— Любимый, ну где же ты?!Неужели же ты не чувствуешь, что от моего сердечка отрываются последние частички?! Скоро, совсем скоро оно станет таким маленьким, что не сможет поддерживать во мне ни желание жить, ни силу любить!

Слёзы освободились из заточения и побежали вперегонки друг дружки по упругим щёчкам. Но это вдруг не понравилось Ангелине:

— Нет! Только не плакать! Думай, думай, воительница, ведь ты тут такая сильная, такая решительная! Ах, какое отвратительное время! Стоп! Стоп! — вдруг вздрогнула она. — Что там сказал гусляр? Что он устал от ЭТОГО ВРЕМЕНИ! Да, именно так! И ещё, что историю не переделать!

Ангелина почувствовала, что задыхается, и попыталась рвануть ворот, но это ей не удалось, потому что здесь она носила в основном не женскую одежду, а воинские доспехи.

— Это — ОН! — девушка бессильно опустилась на колени, но тут же вскочила: — Бежать за ним! Догнать его!

 

VI

 

А Коростен уже облетела ужасная весть. На главной площади собралась толпа взбудораженных людей, но большинство из них были растеряны. Эх, да где же ты, одухотворённая решимость, совершающая чудеса в минуты великой опасности?! Где ты, скала горячей сплочённости, легко отбрасывающая волны вражеских нашествий?! Или права Ольга, и главное — страх? Именно он и является основой жизни и смерти?

Но так не бывает, чтобы в решающую минуту кто-то вдруг не воспарил над робкой толпой и не принял на себя все тяготы и неблагодарность предводителя.

— Братья! — взобрался на бочонок невысокий, но крепкий мужик. — Что ж вы скисли? Али испугались бабы? Да вспомните, кто вы!

— Да была б она просто баба, — отозвался кто-то из толпы, — а то ведь это сама Ольга! Не забыл ли ты о том, Доброж?

Тот лишь отмахнулся:

— Я-то всё помню, а вот вы многое позабыли! Даже то, как решительно был повержен деспот Игорь! А и его-то все боялись, аки беса! Где он теперь?!

Толпа оживилась, видимо, ещё свежа была радость и гордость от смелого поступка:

— Верно говорит Доброж!

— Не будем под бабу ложиться!!

— Взлохматим киевлянам холки!!!

Доброж гордо расправил плечи и взметнул вверх руки со сжатыми кулаками:

— Вставайте все! Вооружайтесь! Не простим врагам смерти наших сородичей!

Толпа взревела и заколыхалась, подобно дубраве, испытанной на прочность мощным шквалом ветра, и над ней показались рогатины и копья.

 

Два войска стояли супротив друг друга, но никто не решался первым начать бой. Свенельд, командующий армией Ольги, выехал на рыжем коне вперёд:

— Не робей, орлы! Разве это противник?! Вспомните, как мы на Царьград хаживали!

Воины одобрительно зашумели и застучали мечами по деревянным щитам. А вперёд выступил Святослав. Он был облачён в воинские доспехи, специально изготовленные для него. Ребёнок-воин, поднатужившись и покраснев от этого, метнул маленькое копьё в сторону древлянского войска. Он явно всё принимал за игру. Копьё пролетело пару метров и неуклюже ткнулось в траву.

Но Ольга осталась довольна действиями своего сына — для четырёхлетнего ребёнка бросок получился неплохим. Да, скоро, очень скоро он возмужает и станет достойным представителем славного семейства Рюриковичей!

Тем не менее, копьё, брошенное ребёнком, послужило сигналом для начала боя.

И бой грянул!

Но, увы, древляне дрогнули почти сразу и попятились. Напрасно скакал из края в край своей армии Доброж, пытаясь вдохнуть в воинов решимость и злость. Никто уже не пытался вспомнить ни о былых победах, ни о горьких обидах, нанесённых им русичами. Началось паническое отступление.

Что ж вы, суровые древляне, так легко сдались?! Неужто смерть в бегстве вам более лепна, чем гибель в бою?! Впрочем, я не в праве так говорить, ибо не знаю, а как бы сам поступил, живя в то время и попав в такую же ситуацию!

 

За деревянными стенами Коростена было намного безопаснее, чем на поле боя, и это ни в ком не вызывало сомнения. Ни в ком, кроме Романа. Да, он был здесь и пытался достучаться до здравого смысла древлян, убеждая их в том, что коварство Ольги безмерно, и лучше погибнуть в бою, чем сидеть в страхе в крепости, с каждым днём всё больше ощущая голод и жажду.

Но кто будет слушать странного гусляра, бормочущего слова, половины из которых понять невозможно! Нет, Роман не страдал косноязычием, наоборот, речь его была слишком правильна и даже умна. Но именно это и раздражало простой люд, не привыкший к изысканности языка. Да и вообще, каждый был занят своим делом, своею семьёю.

Всё кончилось для нашего героя просто и печально: он так всех достал, что древляне решили, что он — шпион Ольги, специально их подстрекающий на бой, дабы киевлянам легче было овладеть Коростеном. И Романа посадили в местную тюрьму, коей являлась вонючая и тёмная землянка. Там он, связанный по рукам и ногам, мог неторопливо обдумать создавшееся положение и сполна оценить разумность и человеколюбие древлянское! Но почему-то первое, что пришло в голову поэту, было воспоминание о последнем походе Игоря, вернее, о том, чем этот поход закончился. Роман очень зримо представил, как два тупых молодчика привязывают его ноги к наклонённым деревьям, ласково заглядывая при этом в глаза и дебильно улыбаясь от предстоящего развлечения. И вот, резко присвистнув, деревца мощно распрямляются, а он, Роман, разлетается в разные стороны, и каждая его половинка истекает потоками крови!..

 

 

 

VII

 

— Так ты поможешь мне или нет? — в Ангелине всё кипело — как же нерешителен этот юноша!

— Но, Агнеса, это же недостойно воина — действовать исподтишка!

— Так ты называешь проникновение во вражеский стан недостойным поступком?

— Я привык всегда идти прямо и открыто!

— И когда же ты успел привыкнуть к этому? Сколько лет ты воюешь?

— Это неважно.

— Нет, важно! Я уже не один десяток веков странствую по свету, а таких наивных слов не слыхала даже от полководцев великих!

Тут Ангелина спохватилась, но Моймир насторожился:

— Что-то мне не всё ясно.

— Я говорю в том смысле, что знаю гораздо больше тебя. Ты же занимаешься лишь воинскими делами, а я ещё и изучаю историю. Но хватит об этом. Значит, ты помочь мне не желаешь. Что ж, тогда я пойду одна!

— Я тебя не отпущу! Я всё расскажу тёте и Асмуду!

— Вот-вот, это ты можешь, наушничать — это так достойно воина!

— Я просто хочу удержать тебя от опрометчивого шага!

Ангелина с усмешкой поглядела на Моймира и, заметив в глазах того некоторые сомнения, выпалила:

— Да ты трус, и прикрываешь это якобы благими намерениями!

Удар был рассчитан точно и попал в яблочко! Юноша сначала покраснел от негодования, но тут же бледность гнева залила его гладкие, покрытые лёгким золотистым пушком щёки:

— Ты не смеешь бросать мне такие упрёки! Я никогда не давал повода к этому!

Но Ангелина не стала рассыпаться в оправданиях:

— Тогда докажи, что я неправа!

— Хорошо, я пойду с тобой, только объясни, зачем тебе это нужно?

— Мне необходимо увидеть гусляра.

— Гусляра? Но для чего?!

— Он… — тут девушка запнулась, не в силах сказать правду. — В общем, он знает одну тайну, которая для меня важнее жизни!

— Но он же был здесь! Почему ты его не расспросила?

— Тогда я ещё не знала этого. Моймир, не мучь меня, не спрашивай больше ничего!

Юноша пожал плечами, словно говоря: делай, как знаешь, ты упрямее меня!

 

Ночь была темна, как мысли убийцы. Всё небо затянуло непроницаемым облачным одеялом, словно и у луны, и у звёзд уже не было сил смотреть на кровавые дела, вершащиеся на земле! Но ветру не сиделось в покое, и он с присвистом, как разудалый разбойник, шнырял на воле, беззастенчиво шумя в кронах деревьев, отчего они недовольно поскрипывали.

— Хороша погодка, как раз для нашего дела! — прошептал Моймир, обращаясь к стройному юноше.

— Ещё бы дождик брызнул, и лучшего бы не пожелать! — ответил тот, но голосом Ангелины.

Да, это и была она, но переодетая в мужское платье. И дождик закапал, словно был рядом и подслушивал разговор. Сначала это были малюсенькие, почти не ощутимые капельки, словно брызги девичьих слёз, падающих на твёрдое и жестокое сердце безответно любимого. Но вот посыпали и сами слёзы, крупные, тяжёлые, мгновенно сделавшие одежду липкой и неприятной.

— Ну вот, — знобко передёрнувшись плечами, улыбнулась Ангелина, — теперь всё будет хорошо!

Спутники находились уже недалеко от стен Коростена, и им оставалось лишь одно: как-то проникнуть за них. Но даже в такую благоприятную погоду перелезть через высокий частокол, оскалившийся острыми клыками затёсанных брёвен, было под силу разве что акробату. И Моймир это чётко понял:

— Ну, и как же нам перелезть? Давай, говори, ведь ты не один десяток веков по жизни шагаешь!

«А он ещё и юморист!» — удивлённо констатировала Ангелина интересный факт — до сих пор Моймир своё чувство юмора не обнажал.

— Что-нибудь придумаем, — ответила она вслух. — Подождём, может, кто за ворота выйдет?

— Ага, прогуляться! Самое время!

Юноша вдруг замолчал и прислушался:

— А ведь и правда, ворота-то открываются!

А Ангелина мгновенно сообразила, как им поступить дальше:

— Слушай меня, Моймир, ты — немой!

— Что? — замотал тот головой.

— Притворись немым, а я буду разговаривать с древлянами.

Юноша хотел было возразить, но девушка зажала его губы своей мокрой ладошкой:

— Молчи, а то мы погибнем!

Ворота приоткрылись и, прежде чем из них смог кто-нибудь выйти, Ангелина юркнула в проём, таща за собою спутника.

На них тут же накинулись и потащили вглубь города, а ворота быстро прикрылись, словно всё и было так задумано. А с неба в едва заметную прореху облаков выглянула луна, которой, видимо, стало любопытно, что же это там такое происходит.

 

— Так вы говорите, что бежите от Ольги? — Доброж недоверчиво уставился на двух юношей.

— Если не веришь, можешь нас убить! — смело ответила Ангелина, стараясь влить в свой нежный голосок мужскую суровость.

— Ты смел! А что ж твой приятель молчит? Или на него смелости не хватило?

А Моймир едва сдерживался, чтобы не выкрикнуть гневно Агнесе всё, что о ней думает. Но он всё же понимал, что жизнь его теперь зависит всецело от этой смелой, но сумасбродной девчонки.

— Он — немой. Когда убивали его родителя — по приказу Ольги! — речь его покинула.

Лицо Доброжа налилось гневом:

— Да будет проклята эта Ольга! Сколько бед она нам принесла!

— А как она расправилась с вашими послами! — решила Ангелина лить масло в пламя по полной программе.

— Ты это видел?

— Да. Одних живьём закопали в землю, а других сожгли. Тоже живьём!

Доброж сжал кулаки до хруста:

— Этого ей не простим ни мы, ни боги! Но всё-таки, как вы попали в Киев?

— Мы приехали из Новагорода с купцами. Его родитель, — девушка кивнула на Моймира, — был один из них. Но Ольга решила всё отобрать, якобы, за то, что ей не отдали должных почестей и нужной платы. Его родитель назвал её татью и за это лишился жизни! Нас же хотели продать какому-то Свенельду, но нам удалось бежать.

Ангелина так всё обстоятельно рассказывала, что и сама почти поверила в эту выдумку.

— Свенельд — это воевода Ольги, — кивнул Доброж, — такой же гнус, как и она. Что ж, оставайтесь, но скажу вам, что здесь опаснее, чем в Киеве, а мы, скорее всего, скоро откроем ворота, потому что еда почти закончилась. Да и силы — тоже!

 

VIII

 

Сияющий Свенельд вошёл в шатёр Ольги и, с достоинством поклонившись, доложил:

— Древляне прислали гонца — они согласны сдаться и выплатить нам любую дань!

Но княгиня явно не разделила радости своего военачальника, и лишь грозно нахмурилась:

— Ах, согласны?! Раньше надо было соглашаться! Мне их меда и шкуры нужны так же, как им — грамота! Нет, Свенельд, они ещё не всё заплатили по главному долгу!

— Что ты хочешь этим сказать?

Опытный воин конечно же понял, куда гнёт Ольга, но хотел услышать всё это из её уст.

— Скажи гонцу, что я не стану брать выкуп с Коростеня. Пусть мне отдадут лишь по три голубя и по три воробья с каждого двора.

Свенельд, уже начавший было склонять голову в знак согласного подчинения, вдруг вздрогнул:

— По три воробья и по три голубя?! И что мы будем с ними делать?

— Пойдём торговать птицей с Царьградом! — желчно, сквозь зубы, процедила княгиня. — Ступай и скажи так, как я велела!

Воевода пожал плечами и, круто повернувшись, вышел из шатра, но не без той мысли, что с его владычицей не всё в порядке. Он сразу же припомнил её возраст, очень подходящий для старческих маразматических завихрений, да и тот факт, что была она всего-лишь бабой, пусть, хитрой и жестокой, но всё же в первую очередь — бабой!

Древляне, ещё не совсем поверившие в свою удачу, гоняли по дворам, отлавливая вольных пташек. Птицы же, почуяв неладное, прятались и маскировались, как умели, и их соображалка явно работала получше, нежели у осаждённых. И то, хоть бы один задумался о том, а зачем же киевлянам бесполезные пичуги? Но древляне были созданы природой не для каких-то там умственных инсинуаций, не в качестве исходного материала для школы изящной логистики и философии, а для одной лишь цели — шараханья по лесам в поисках пропитания.

Коростен, конечно, городок невеликий, но, тем не менее, птицы набралось столько, что пришлось собирать все подходящие корзины, чтобы упаковать странную дань. Кстати, многие хозяева недосчитались в своих дворах и очень редкой теперь птицы домашней, которую под шумок потягали добровольные помощники отлова голубей и воробьёв. Но с этим пока некогда было разбираться, главное, рассчитаться поскорее с киевлянами, ведь осада так затянулась, что хозяйства совсем пришли в запустения, не говоря уже о том, что элементарно было нечего жрать! Но теперь-то, думалось радостным, но недалёким людишкам, всё наладится, всё утрясётся, и мы ещё отомстим этим наглыми жадным русичам, так зло и коварно умертвившим наших лучших сынов!

 

Ангелина и Моймир тщетно блуждали по Коростену, пытаясь отыскать гусляра. Многие его видели, многие его слышали, но никто не знал, куда он подевался. Да, впрочем, не до этого и было, ведь весь народ был занят отловом птицы, и судьба какого-то гусляра никого не интересовала.

— Ну что же делать?! — Ангелина не плакала, но сердце её рыдало и стенало, оно истекало болью, изливая себя в немеющую душу, и становясь от этого всё меньше и твёрже. И, когда это нежное, плачущее сердечко превратилось в маленький упругий комочек, дойдя до последней степени сжатия, оно взорвалось! А разве могло быть иначе? А ваше сердце никогда не взрывалось тысячей мегатонных боеголовок, когда все мысли, все чувства, вся жизнь были брошены к ногам любимых?! Если да, то вы поймёте нашу героиню!

Итак, сердце Ангелины взорвалось, но это, как ни странно, не выбросило из неё способность здраво размышлять, наоборот, только обострило её.

— Ты знаешь, Моймир, я, кажется, знаю, где его искать!

Но юноша не очень-то обрадовался этим словам. Он устал и уже давно клял себя, что поддался на уговоры Агнесы.

«Как же я позабыл слова мудрой тётушки?! — каталась в его голове навязчивая дума. — Ведь она мне не раз говаривала, что нельзя стать великим воином или правителем, если ходить на чьём-то поводу! А я уцепился за верёвочку этой хитрой девки и тащусь неизвестно куда! Хорошо ещё, если всё кончится удачно! Хотя теперь в этом уже нет сомнений, судя по всему, осада закончилась нашей победой!»

А Ангелина, которая не могла проникнуть в мысли своего спутника, поспешила поделиться с ним радостью открытия:

— Он — в заточении! Нам нужно только узнать, где содержат узников!

— Почему ты так решила?

— Всё очень просто. Он непростой человек, не всем понятный, и слова его не всем нравятся. А за это, как известно, по головке не гладят, а заточают в темницы!

— Или казнят, — спокойно добавил Моймир, констатируя естественный факт.

Но на его спутницу он произвёл действие, им не предвиденное: она побледнела и беззвучно опустилась на землю. Моймир успел подхватить девушку и почувствовал, что она трясётся, как в ознобе.

— Что с тобой? Успокойся, я же пошутил! Да жив он, жив, древляне такими делами не промышляют! Они для этого недостаточно цивилизованны.

Но Ангелина и сама уже пришла в чувство. Нет, не может Роман погибнуть! Не может! Иначе, зачем же всё — и испытания, и жизнь, и любовь?!

Губы девушки разомкнулись, и слова, едва слышимые, выкатились из них:

— Ванда, прошу, сохрани его! Сохрани! Хотя бы один раз я должна его увидеть, хотя бы одно дыхание его поймать, хотя бы одно биение сердца уловить!

Моймир слушал бормотанья Агнесы и ничего не понимал. Он уловил лишь одно имя, но и оно для него ничего не значило. Он решил, что это какая-то богиня, о которой он не знает. Но кто же тогда сама Агнеса, если поклоняется чужим богам? Моймиру стало страшно от этой мысли, но он тут же успокоился, ведь и тётушка его не почитала ни Перуна, ни Стрибога, ни Волоса, но, тем не менее, плохо от этого никому не становилось. Кроме, конечно, древлян!

 

IX

 

Роман валялся на холодном земляном полу. Он уже много успел всего передумать, мысленно побывав во всех веках, кои смог посетить. Но воспоминания о Шумере задержали его. И это было понятно, ведь ситуация, в которую он попал теперь, была так ему знакома! Только здесь не было ни солнечного лучика, ни жизнелюбивой ящерки. Но здесь не было и страха. Роман уже так привык к различным испытаниям, так щедро сыпавшимся на него из бездонного мешка его подруги Ванды, что о варианте, предполагающем смерть, как-то и не думал.

Нет, недаром он был вброшен в мир поэтом, причём, поэтом настоящим! Он предвидел, да нет, он знал досконально, что все его мытарства скоро закончатся, и он увидит свою любимую, свою единственную любимую! Он обнимет её, вдохнёт её запах, вышибающий из-под ног саму Землю, и сердце её, сильное, жаркое и верное впрыгнет в грудь его, слившись с сердцем его! Это будет, будет! Но вот, что последует за этим, даже Роман не мог представить, или, быть может, это ему не было дано лишь ПОКА? Не пришло ещё время для главного откровения великого сценариста жизни?..

 

Уже стемнело, когда Ангелина и Моймир всё же смогли найти место заточения гусляра. Его охраняли двое воинов, и лазутчики задумались о том, как бы им вызволить пленника.

Внезапно стало светать, словно солнце, заболев бессонницей, отменило ночной отдых и решило отработать ещё одну смену. Но свет не был похож на ласковую улыбку вечного труженика, он колебался, становясь то ярче, то тусклее, словно где-то, чуть пониже небес, но повыше земной тверди, разгорался огромный костёр. И вот костёр разлетелся на сотни горящих частиц, и они посыпались на крыши домов.

Прошло несколько минут, а весь город уже пылал. Соломенные крыши схватывались мгновенно, с такой охотой, словно давненько ждали подходящего случая. Сначала всё происходило в полной тишине, но вот уже пламя взревело, восторженно вопя в своей удали, а к его гулу добавились людские крики и стенания.

Охранники, обезумев от внезапности событий и забыв про пленника, бросились к своим домам, а наши лазутчики, отложив на время разгадывание загадки небесного огня, принялись отмыкать темницу.

— Любимый, ты здесь? Ты жив? — прошептала Ангелина в открытую дверь, но гул пожара уже был так яростен, что Роман не услышал голоса девушки.

В это время откуда-то выскочили трое древлян, и одним из них был Доброж:

— Ах, вот вы зачем здесь оказались? — и, кивнул своим людям: — Взять их!

Но те находились совершенно не в том состоянии, чтобы думать о чём-либо, кроме пожара, и не вняли словам Доброжа.

— Взять их! — ещё раз, но уже менее решительно приказал тот.

Но воины вдруг разбежались в разные стороны, как волны от носа лодки, и исчезли в дымном чаде.

Моймир вытащил из-под полы накидки небольшой меч и пошёл на Доброжа. Тот этого не ожидал и попятился, но внезапно к нему подоспела подмога — это один из бежавших воинов привёл-таки подкрепление. Пятеро древлян схватили Моймира и Ангелину и потащили их в сторону.

— Это шпионы! Их нужно казнить! — крикнул вдогонку Доброж, а сам вошёл в темницу, ярко освещённую пламенем пожара.

— Так кто ж ты такой? — пнул он ногой лежащего Романа.

— Я — поэт! — гордо ответил тот, но тут же сник. — Правда, самый несчастный на свете!

— Ты нас предупреждал, значит, всё знал?

— Нет, я только догадывался, что Ольга вас так просто не оставит. Но вы же оказались умнее меня!

— Но зачем тебя пытались выкрасть?

— Меня выкрасть? — удивился Роман.

— Да, тебя.

— Кому я нужен?! — в голосе поэта зашелестела печаль. — Хотя, нет, я всё вру! Я нужен ей!

— Ольге? — сурово сдвинул брови Доброж.

— Нет, Ангелине!

— Это кто?

— А вот этого, невежда, ты никогда не узнаешь, даже если прикажешь разорвать меня между двух деревьев!

В голосе узника была такая мощь и, вместе с тем, искренняя боль, что Доброж неторопливо вытащил из-за пояса нож и взмахнул им. Роман закрыл глаза, приготовившись встретить смерть достойно, но почувствовал, что нож древлянина разрезает его верёвки.

— Уходи, я не желаю тебе зла, — равнодушно бросил Доброж и вышел из темницы.

Роман выполз наружу — стоять на ногах он пока не мог, так они затекли — и вдохнул в себя воздух, но тут же закашлялся от едкого дыма.

— Ольга держит своё слово, — огляделся он. — Что ж, мне тут делать больше нечего, что хотел, я увидел. Вернее, я бы так не хотел увидеть это никогда!

Роман достал горошинку и бросил её в рот, но, перед тем, как раствориться во времени, он неожиданно вспомнил, что совсем недавно кто-то шептал ему: «Любимый, ты здесь? Ты жив?» Нет-нет, всё это лишь бред его больной души!..

 

А Моймир и Ангелина готовились принять смерть. Сильные руки древлян толкали их в пламя горевшего дома.

«Это ничего, это не страшно, — внушала себе девушка, — лишь бы с ним ничего не случилось, лишь бы он остался жив!»

«Зря я так восхищался тетушкиной силой, когда древляне горели в бане! — раскаивался юный княжич. — Это же дикость какая-то! Нет, если, вдруг, я останусь жив, никогда так делать не буду! Я всех своих врагов всегда буду предупреждать о том, что иду на них!»

Нет, рано ещё нашей любимой героине даже и думать о смертушке, рано!

Ольгины воины, во главе со Свенельдом, уже весело крушили несопротивляющихся древлян! Ах, как они вовремя!

 

— Моймир, вот ты где?! — удивление Свенельда было искренним. — А мы уж решили, что ты сгинул!

— Ишь, чего захотел! — гордо глянул на воеводу юноша, решив, что тот сожалеет, что он не сгинул. — Чем же я тебе так не угодил?!

Но Свенельд лишь отмахнулся:

— Не говори глупостей! Мне до тебя дела нет!

— Почему же? Ведь ты так активен во всём, а особенно, в желании стать всесильным!

Свенельд только поморщился, давая понять безусому юнцу, что тот говорит глупости, и тут же умчал в гущу сражения.

А наша Ангелина конечно же без промедления устремилась к темнице. Увы, та была пуста. На земляном полу сиротливо валялись забытые гусли.

Моймир приобнял девушку рукой:

— Мои люди поймали Доброжа, и он сказал, что отпустил гусляра, правда, тот как-то странно исчез. Ну, ничего, теперь-то мы его найдём!

Ангелина печально улыбнулась:

— Нет, Моймир, теперь его нам здесь не найти!

Юноша вновь удивился резкой смене настроения Агнесы, но та не стала ничего объяснять. Она что-то достала из маленького пузырька и бросила себе в ротик. Потом быстро наклонила голову Моймира руками и поцеловала его в лоб:

— Прощай. Будь счастлив!

 

Моймир, онемев, смотрел на то место, где только что стояла Агнеса, и ничего не понимал. Да и слух его куда-то подевался, иначе он насладился бы рассказом Свенельда о том, как мудрая Ольга придумала собрать дань с древлян воробьями да голубями. А потом, привязав к ним горящие труты, птиц отпустили, и они, естественно, устремились туда, где были их гнёзда. Так и был дотла сожжён Коростен, и месть Ольги наконец-то свершилась полностью! Теперь она могла быть уверена, что душа её мужа найдёт упокоение в мире ином, а племянник Моймир и сын Святослав запомнят навсегда эту стратегическую хитрость!

Но Моймир запомнил совсем другое: Агнесу, такую красивую, изящную, благородную, но, увы, не ставшею его любимой женою!..

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава восьмая. ПОРТРЕТ.

 

Испания. Мадрид. 1651год.

 

Ах, Испания, Испания, сколько же тебе пришлось вытерпеть из-за разных хамских народностей, мечтающих поработить тебя! Кто только не покушался на твои благоденственные земли, на твои трудолюбивые народы!

Стоило малость поослабнуть великой Римской Империи, как тьмы и тьмы варваров набросились на Европу. Кого здесь только не было! Но первыми дёрнули за верёвочку набата гунны. Они, дав по шеям остготам, погнали своих коней прямо к Риму. Остготы же, почесав свои побитые и немытые шеи, думали недолго, порешив, что гунны не так уж неправы.

И пошли волны всяких готов, а так же вандалов, свевов и иных варваров давить не только города империи, но и тех, кто восхотел жить самостоятельно.

Но нас интересует лишь Испания.

Добрели, круша всё, что можно и, в особенности, то, что нельзя, вестготы вместе с вандалами до Пиренейского полуострова, да поразинули рты от великолепных ландшафтов и цветущей природы. И решили тут остаться, наплевав горькой кочевничьей слюной на робкие возражения коренных народов. Правда, вандалам почему-то здесь не приглянулось, и они, пограбив чуток, разминки для, пошлёпали дальше, прямо в Африку.

А вестготы поплевали на ладони и принялись обустраивать новое государство, и так это у них здорово получилось, что прошло лет триста, прежде чем им кто-то смог надавать по бошкам. Всё же нашлись шустрячки, подмявшие под себя разжиревшее царство вестготское, и были это арабы. Им уже надоело покорять африканские пустыни, и они решили разбавить кровушку европейскую.

Итак, мусульмане-арабы, совместно с маврами очень быстро сокрушили Вестготское государство, включив его в состав своего Арабского халифата.

Ещё лет триста на земле Испании правили не испанцы. Но нельзя сказать, что всё было так уж трагично. Государство мусульман оказалось сильным и деятельным, да и народы жили не в полной нищете.

Но, как бы там ни было, а такой расклад дел испанцев не устраивал, и они решили, что пора действовать. И началась Реконкиста. Нет, это мудрёное и красивое словечко вовсе не обозначает коварную и кровопролитную резню типа джихада. Это всего-лишь возвращение завоёванных земель законным хозяевам. Но, конечно же, подраться пришлось вволю, а как иначе, ведь не родились ещё такие придурки, кто отдал бы награбленное добровольно и с радушной улыбкой!

Наконец-то испанский народ обрёл самостоятельность и вздохнул вольно, готовясь пахать и пахать, сеять и сеять, чтобы обогатиться и влить чуток жирка в свои отощавшие телеса.

Но разве так бывает, чтобы всё происходило по справедливости?!

Конечно, крестьяне получили то, чего им так хотелось — они пахали и сеяли, но не всегда для себя, в смысле, всегда не для себя. Ох, много нашлось хозяев! Но самыми ярыми оказались священники. Они не просто выжимали крестьянские хребты работой, но ещё и заплетали их души ужасами католицизма, породив самое страшное из всего порождённого человечеством — инквизицию!

Вначале-то цели она имела благие — нужно было разобраться с мусульманами, подлыми врагами. Так и стало. А потом, когда кончились они, под нож попали все, кто не был католиком, и, конечно же, евреи, которым достаётся по полной программе при любой власти и при любой религии. А дальше — ещё больше! Правителям очень понравилось, как инквизиция расправляется со своими врагами, и они решили, что так же можно придавить и врагов их. И тогда стало очень модно натравливать церковников на тех, кто просто не был доволен тем или иным королём или его делами. Да и самим инквизиторам не могло не понравиться безнаказанное распоряжение жизнями людскими и их имуществом!

О, сколько людей, праведных и не очень, безгрешных и потемневших от грехов, осветили собою средневековые потёмки. Осветили в буквальном смысле, ведь самой модной казнью или, как говорилось, аутодафе, было сожжение заживо, сопровождавшееся плясками и народными гуляньями. Хотя, в этом я не вижу жестокости толпы, ведь, попробуй, не попляши, так не спалят ли и тебя, заподозрив в сердобольности к врагам?!

Последнее правда знакомо и нам, особенно тем, кто проживал в тридцатые-сороковые годы двадцатого века — это обычный инстинкт самосохранения, ведь мы только хвастаемся, что далеко опередили животных и живём разумом и чувствами!

 

Но не всё, далеко не всё получилось в Испании так печально.

Не могли эти земли, взласканные солнцем, не родить радость и красоту! И она получилась повсюду — и в изящных, крепких строениях, и в янтарных, веселящих плоть и душу винах, и в горячих, будоражащих сердца танцах!

Но особенная гордость Испании — это её живописцы! Я даже не стану перечислять их имена, и так всем известные. Вглядитесь в их шедевры — да разве мог их сотворить обычный смертный? Я в это не могу поверить! А, может, сам Всевышний вдохнул свою сущность и свои видения в те полотна, что открываются нам без робости, распяливая от восхищения наши рты и пленяя и порабощая наши души?!

 

I

 

Дон Диего отхлебнул из изящного бокала, привезённого им из последнего путешествия по Италии. Бокал был нежно-розового цвета, необычайно тонкий, выполненный лучшим венецианским мастером. И поэтому вино, прозрачное и белое, на свету искрилось весело и тепло красными звёздочками.

На кончике чёрных усов повисла прозрачная капелька, словно раздумывая, упасть ли ей на мраморный изразцовый пол или же ещё покачаться, поджидая близняшку-попутчицу. Но дон Диего мотнул головой, и капелька устремилась вниз, скоро разбившись о каменную твердь на сотни блеснувших искорок. А глаза немолодого художника видели только одно: прекрасную Асусену, расчёсывающую тёмно-каштановые, с медным отливом волосы.

Прекрасная девушка отрешённо сидела перед зеркалом, и костяной гребень неспешно ласкал её густые и длинные косы. Во взгляде, отражённом холодным стеклом, не было ни радости, ни живости, лишь строгое спокойствие, да ещё еле уловимая тревога. Что-то явно томило красавицу, не давая восхищённо любоваться собственным отражением.

Но зато дон Диего делал это с полным усердием. Ещё бы, уж кто другой, но он понимал и ценил красоту!

 

Когда он впервые взял в руки кисть и почему, Диего не помнил, но казалось, что это было всегда, да и разве мог он жить без этого?!

Когда ему шёл двенадцатый год, отец отвёл его к дону Пачеко:

— Франсиско, я думаю, что из этого отпрыска будет толк.

Пачеко, лучший художник Андалузии, только хмыкнул:

— Пусть попытается.

И Диего не только попытался, а смог!

Уже в шестнадцать лет его картины не уступали в мастерстве учителю, а в восемнадцать он и сам получил звание мастера и открыл собственную мастерскую.

А потом были только взлёты, и очень скоро имя Диего Веласкеса уже гремело не только в Испании, но и за её пределами! Сам король не оставил своим вниманием редкостное дарование, приблизив живописца ко двору, а, по возвращении из Италии, сделал его гофмаршалом. Теперь у художника была не только слава, но и полная свобода!

Казалось, всё было у гения холста и кисти — и слава, и богатство, и семья, но…

Ах, этот коварный союз, вечно он портит все благие повествования и начинания! Но дону Диего хотелось ещё и любви! И, самое главное, что понял он это лишь недавно, когда встретил свою очень дальнюю родственницу, неожиданно для него появившуюся в Мадриде. Родство было таким далёким, что и родством-то назвать его можно было только условно. Да и не очень-то поворачивался язык назвать родственницей то прелестное создание, что впорхнуло в дом мастера!

А Асусена была так хороша, что великий живописец беспрекословно и мгновенно покорился её красоте! И конечно же, несмотря на приличную разницу в возрасте — а был он старше своей родственницы лет на тридцать пять! — мастер Веласкес принялся интенсивно ухаживать за даром неба и мечты!

Он поселил Асусену в своей мастерской, которая напоминала по шику и размерам небольшой дворец, и отдался сладкому труду — соблазнению прелестной девицы!

Но та почему-то упорствовала, ничуть не падая ниц от восхищения ни перед гением родича, ни перед его роскошью, ни перед красноречивыми излияниями. Асусена была холодна и тверда, как пики пиренейских вершин, и отвечала художнику лишь вежливой лаской и скромной покорностью. Ах, если б эта покорность была во всём!!! Но, увы, бедный Диего очень скоро осознал, что покорности в делах интимных он сможет добиться лишь силой или чудом!

Нет, о силе он даже и не мыслил, ведь не жаждал он только тела этого, нежного, молодого и, вероятно, страстного, нет! Его, человека рассудительного и трезвого, — мало, что он художник, — накрыла своими крылами любовь, и наконец-то он вкусил её сладкий, но с терпкой горчинкой вкус!

 

II

 

— Замри, Асусена, — воскликнул Диего, и рука его сама потянулась к кисти.

— Ах, дядя, ну сколько же можно?! — капризно, но мило надула губки девушка. — Ты уже меня измучил совершенно! Всё равно тебе не понравится то, что ты изобразишь!

— Нет, сегодня, я знаю, всё будет так, как я хочу! — упрямо проговорил, да нет, почти прохрипел гений.

— Ты это говоришь всякий раз, а потом замазываешь меня, словно страшно видеть такое чудо! — звонко рассмеялась Асусена, и принялась более тщательно водить гребнем по своим роскошным волосам. И они, переливаясь тёплыми бронзовыми тонами, словно ожили, и казалось, что это бурный водопад устремился с холодных вершин в живую и сказочную долину!

Диего, держа кисть в подрагивающей от восхищения руке, только молча любовался этим зрелищем. А из-под шёлкового водопада озорно блистали карие опалы глаз девушки, ещё больше настёгивая сердце немолодого художника плетями совершенства! И оно, словно мустанг в разгар любовного сезона, прыгало бестолково, но радостно, и в этот момент всё казалось так доступно и осуществимо!

Асусена бросила гребень и взяла с маленького столика, опёршегося на кривые, но изящные ножки в виде двух переплетённых змей, вазу с виноградом. Она отделила большую, отливающую нежно-изумрудным светом кисть и принялась неспешно отрывать сочные ягоды. Когда виноградинка приближалась к безукоризненно изящным губкам, они разжимались, обнажая белоснежный коралл небольших зубок, и розовый язычок бережно, но с долей жадности принимал добычу и увлекал её в горячую и влажную пещерку рта.

Диего вздрагивал от этой сладострастной картины, возбуждавшей его больше, нежели бы он увидел теперь Асусену обнажённой! А этого он так хотел! Но не только прелесть девственного тела томила его воображение, нет, это было бы примитивно и даже низко для гения живописи! Он мечтал это тело написать! Написать так, как никто до него этого не делал. О, Диего знал, как это будет выглядеть, он видел все детали картины! И ему ничуть не страшно было за последствия, которые неминуемо появились бы, ведь святая инквизиция никому не позволяла делать такие греховные вещи! Но плевать ему на всех, да и на святую инквизицию! Он — Диего Веласкес! Сам король назвал его своим другом и сделал придворным художником!

Нет, ничего не боялся живописец, но вот Асусена… Как её упросить позировать, если только при одном намёке на это прекрасные глазки взрываются таким огнём негодования, что явственно ощущается его испепеляющая мощь!

А девушка, аппетитно уплетая солнечные ягодки, легко прочитала мысли художника:

— А что, дядя, я понимаю, почему у тебя не получается мой портрет — тебе мешают мои одеяния! Вот если б их не было, ты бы не стал замазывать написанное!

Сердце Диего споткнулось о невидимое препятствие и на мгновение замерло. Но тут же помчалось вскачь, как молодой неопытный жеребёнок.

— Зачем ты меня огорчаешь, — облизнув иссохшие мгновенно губы, прошептал он, — я же просил не называть меня дядей! Неужели я так старо выгляжу?!

Асусена наклонила голову, и из-под непокорной чёлки блеснул её задорный взгляд:

— Ну что ты, дядя, ты ещё полон молодости! — и не понятно было, говорит ли девушка серьёзно, или же это милая, но чувствительная колкость.

А она, проглотив ещё одну ягодку, бросила полуощипанную кисть на столик:

— Правда, ты выглядишь очень молодо, но именно поэтому я и не стану позировать тебе!

— Почему же? — удивлённо взметнулись брови Диего, а рука его провела по густым чёрным волосам, словно проверяя, на месте ли они.

— А вдруг ты не сможешь удержаться от соблазна?!

Асусена звонко рассмеялась и, легко поднявшись с мягкого канапе, деланно грациозно подошла к дяде и заглянула в его глаза:

— Я же тебе нравлюсь не как племянница?!

Диего мгновенно вспотел, словно в помещение ворвались жаркие солнечные лучи, но ответить не успел.

— Я пойду прогуляюсь, дядя. И не слушай меня, пожалуйста, я молода и глупа, а ещё часто бываю дерзкой!

Асусена легко щёлкнула Диего по кончику чуть вздёрнутого носа и быстро устремилась к выходу.

А он стоял неподвижно, словно его самого изобразил некий живописец, но не на плоскости холста, а в реальном живом объёме!

 

III

 

Кончита изнывала от желания! Да разве может быть иначе, когда вот уже второй год пошёл, как умер её муж, и она совсем одна!? А тело её, молодое и страстное, и только познавшее сласть и жар любви, разве могло оно не желать снова и снова вкушать это блаженство!?

Кончита потянулась, отведя руки за спину, и грудь её мощно подалась вперёд. Ах, это было само совершенство!

Нет, не нужно меня хаять за то, что я вот так примитивно восхищаюсь прелестями какой-то женщины, словно позабыв про свою любимую героиню! Разве я могу о ней забыть!? Но как-то же нужно привести вас к нашему герою и накидать побольше соблазнительных ловушек, дабы проверить его любовь. Что-что вы говорите? Что любовь нельзя предать и невозможно изменить ей? Конечно, это только так и есть! Но всё же, бывает в жизни и так, что кто-то на мгновения теряет память и разум, и тогда случаются многие невероятные события! Но я совсем не хочу, чтобы это случилось именно с Романом! Более того, если б вдруг такое произошло, я б сам его закатал в такие глубины преисподней! Берегись, Роман, я тебе не прощу предательства, даже и совершённого в пылу забвения!!!

 

— Ну скажи, как мне тебя называть? — Кончита придвинулась поближе к объекту своего вожделения. — Или тебе совершенно безразлично это?

— Абсолютно, — кивнул головой мужчина, и волосы его, мелко вьющиеся и перепутанные, набежали на матовый, в мелких морщинках лоб.

— Хорошо, если ты не против, я буду называть тебя Педро! Так звали одного мальчика, в которого я была влюблена в детстве. А это не ты, случайно?! — и красивые зелёные глазки Кончиты озорно прищурились.

— Хорошо, называй, но это не был я, иначе вряд ли забыл бы такую красотку, как ты!

Педро это сказал просто так, в угоду вежливости, но Кончита всё восприняла иначе и так, как ей этого желалось:

— А ты правда считаешь, что я хороша?! — её глаза вспыхнули страстью ещё больше, а грудь всколыхнулась, натянув до предела цветной шёлк платья.

— Конечно, — улыбнулся Педро, но решительно отодвинулся от надвигающейся на него прелести.

— Так что ж ты отходишь от меня? Неужели боишься?! — Ладони Кончиты легли на упругие возвышенности и сжали их с силой, так, что даже кожа под ноготками слегка побелела. Ты же художник, а художники не боятся красоты! А хочешь, я сниму эти одеяния, и стану тебе позировать?

— Но я пишу только портреты. Если хочешь, я напишу и тебя. Но только портрет.

— Хочу! — Кончита жадно облизнула язычком свои пухлые губки. — Прямо теперь!

— Нет, не сегодня. Мне нужно уходить.

И Педро стал собирать принадлежности для рисования в объёмистую холщовую сумку.

— Но когда же? — простонала Кончита и сжала зубы так, что они скрипнули, как битое стекло.

— Завтра, может быть…

Педро закинул лямку сумы на плечо и поспешно вышел.

Да ладно, чего мы тут тень наводим на изгородь! Конечно же, это был наш милый Роман! Да вы наверняка это уже почувствовали! Конечно, это он стал в этом непростом времени и художником, и Педро! Вот ведь имечко! Для милой Кончиты оно так значимо и ласково, но вот для нашего героя… Хотя, теперь он о нём и не думал. Не всё ли равно, с каким именем ты проживёшь несколько дней или недель. Надолго задерживаться здесь Роман не собирался, он почти не мог думать больше ни о чём, кроме своей любимой Ангелины. Он бы с радостью проглотил оставшиеся горошинки и вернулся в своё время, но что-то не давало это совершить. Была всё же тень сомнения, что всё не так, как виделось и представлялось. Роман гнал от себя эти мысли, но они не могли не посещать его сомневающийся ум, который всё равно оставлял Ангелине шанс на свободу от его любви!

И ещё было одно, что сдерживало поэта. Ему так хотелось встречи с любимой, и он так её ясно представлял, что хотелось немного отдалить этот счастливейший миг! Ведь это станет самым волшебным мгновением в его жизни, и его повторить будет невозможно!

Роман видит, как Ангелина подходит к нему, и в глазках её жемчужная россыпь счастливых слезинок. Она молчит, но он слышит и её сердце, и её душу! Они шепчут и кричат слова, которые может услышать только он один, которые может понять только он один! Ангелина обнимает его, и тепло её тела вливается в тело его! И тепло души её втекает в душу его! И соль счастливых слёз её сливается со слезами его! И они становятся одним целым, одною душою, одним сердцем, одною любовью!!! И будут они стоять так долго-долго, наверное, целую жизнь, и ничто уже не сможет разорвать это целое, ничто не разделит их, ни жестокость людская, ни зависть человеческая, ни глупость его, Романа, причинившая столько боли и ему, и его любимой!

Роман уверен, что это всё свершится! И я тоже в это теперь верю, потому что не верить нельзя, когда видишь такую любовь, великую в своей терпимости и простую в своей красоте!

 

IV

 

Ангелина не знала, куда идёт. Да разве это важно? Главное, не сидеть на месте, а находиться в движении, и тогда она обязательно найдёт его! Или хотя бы почувствует!

С каждой новой эпохой Ангелина становится всё взрослее и мудрее, да так и должно быть, ведь она не просто бредёт по векам, а проживает жизни тех, кто там, в этих веках! Она впитывает в себя их опыт, их ощущения и их заботы со всеми радостями и печалями. Она уже и рассуждает так, как её героини, в которых она воплощается. Единственное, что не меняется в нашей Ангелине, это её любовь к Роману и жажда его найти! Она точно знает, что встретит его лишь там, где потеряла, но всё равно искра надежды на то, что это произойдёт именно здесь, не угасает!

Конечно, вы уже давно распознали в прелестной Асусене нашу любимую героиню и подсмеиваетесь надо мною! Пожалуйста, мне очень нравится, когда читатель опережает повествователя, хотя, я и сам точно не знаю, Ангелина и Асусена — это одно ли и то же?

Да ладно, не возмущайтесь, я просто пошутил. Конечно, Асусена — это наша Ангелина, и других вариантов здесь быть не может!

 

Сегодня народу на улицах Мадрида не много.

Солнце палит нещадно, выгоняя праздных зевак с жарких и пыльных улиц и площадей в тень жилищ.

Перед базарной площадью народу побольше. Тут обосновались художники. Они творят прямо на глазах, и можно за совсем небольшие деньги получить свой портрет или купить какой-нибудь пейзажик. Кого только нет в этой живописной братии! Здесь и старики, и совсем юнцы, и элегантно разодетые, и в почти нищенских лохмотьях! Но все они творят, все они созидают!

Ангелина проходит вдоль рядов и всматривается в рисунки, словно надеясь там найти что-то указующее на своего потерянного любимого. Но, конечно же, там не может быть ничего, кроме изображённых с разной степенью таланта разнообразных лиц, весёлых и не очень, красивых и уродливых, напряжённых и естественных.

Но многие художники обращают внимание на красавицу, грациозно проходящую по их рядам, и пытаются зазвать к себе, обещая нарисовать её совершенно бесплатно. Кто-то это говорит совершенно серьёзно, считая для себя наградой лишь саму возможность запечатлеть само совершенство, а кто-то просто завлекает, чтобы потом, по завершении работы, поторговаться за рисунок и получить хоть что-то.

Но Ангелину не прельщают эти предложения. Да ещё бы, сам Диего Веласкес, величайший из великих, пишет её портреты! И всё же, ей нравится это внимание. А кому, скажите, не понравится быть красавицей и предметом всеобщего поклонения и вожделения!? О, не нужно, девушки и женщины, гневно хмурить бровки, с негодованием доказывая, что вам это безразлично! Простите, но я вам не поверю!!! Так же, как не поверю и вам, о, мужчины, что вы бы не возжелали самую прекрасную девушку на свете! Ну, хотя бы чисто теоретически!!

 

Ангелина проходила мимо художников, задерживаясь лишь на минуты, и иногда восхищаясь творениями уличных гениев. Но ничего её не зацепляло, ничего её не смогло взволновать или поразить.

Чуть поодаль от основной массы творцов притулился симпатичный мужчина средних лет.

«А вдруг, это Роман!? Ведь может же так быть!» — мелькнуло в голове девушки.

Ангелина подошла к нему, чтобы взглянуть на творения этого симпатяги. Но вид того был неприступен и строг, и ему было абсолютно безразлично, что рядом с ним находится такое чудо. И это Ангелину обидело! Она сама не понимала, почему пришла обида, да и какое, в общем, ей дело до этого самовлюблённого красавчика, но всё же её это задело.

Девушка остановилась перед художником и увидела, что тот вообще ничего не рисует, а просто сидит, задумавшись, перед чистым листом бумаги, теребя в длинных пальцах уголёк. Он бросил на девушку быстрый взгляд, но и всё, на этом интерес к ней у него пропал, да, вероятно, его и вовсе не было.

Тогда Ангелина шагнула ближе и капризно проговорила:

— Я хочу, чтобы ты меня нарисовал!

Художник снова посмотрел на девушку, но теперь уже более пристально, и отрицательно мотнул головой:

— Нет.

— Почему же? — от негодования у Ангелины щёчки вспыхнули ярким румянцем.

— Не хочу. Иди, вон, сколько мастеров, и получше меня.

— Но я хочу, чтобы меня нарисовал именно ты! — Ангелина вдруг почувствовала такое желание этого, что решила добиться согласия невежи во что бы то ни стало!

— Да какое мне дело до того, что ты хочешь! — в глазах художника родилась злость. — Не мешай мне, я занят!

— Занят?! И чем же? Созерцанием своей неповторимости?! Ты просто грубиян и наглец!!

— Да, согласен. А теперь иди отсюда.

Ангелину словно облили холодной водой, и она вздрогнула, а потом из глаз её неудержимо хлынули слёзы.

— О, Господи! — простонал художник. — Только не это! Хорошо, садись, я тебя нарисую, лишь не плачь!

Он усадил девушку на низенькую скамеечку, которая чуть слышно скрипнула под почти невесомым телом, словно выражая своё восхищение его прелестной обладательнице.

Вся работа длилась едва ли полчаса, и Ангелина заметила, что художник рисует её лишь из уступчивости, абсолютно не проявляя ни энергичности, ни воодушевления. И девушка пожалела о своей настойчивости:

«Ну и что? Добилась? Я словно капризная девчонка, устроившая истерику из-за некупленной игрушки!»

А работа была закончена. Художник молча подал девушке портрет и отвернулся от неё.

«Он даже не посмотрел, что нарисовал! — мелькнуло в голове Ангелины. — Вот урод!»

Она достала монетку и, бросив её к ногам грубияна, надменно пошла прочь, брезгливо сжав пальчиками листок со своим портретом, который решила выбросить не глядя, сразу же, как только отойдёт подальше от площади!

«И я ещё смела подумать, что это может быть Роман! Да если бы он хоть на тысячную долю стал таким, я бы его мгновенно разлюбила!»

 

V

 

Диего ещё раз осмотрел живописно накрытый стол и довольно кивнул:

— Хорошо, Франческа! Ты очень старательна и умела!

— Да, я умела во всём, хозяин!

И довольная девушка томно погладила полными руками свои пышные формы. Да, она была хороша, и совсем недавно так нравилась Диего! Он проводил с нею много времени, наслаждаясь её покорным и мягким телом. Но и только, ведь живостью ума природа Франческу не наградила, хотя та от этого и не страдала, справедливо полагая, что в женщине должна быть прекрасна в первую очередь внешность, а внутреннее наполнение нужно лишь тем, кто не умеет сполна наслаждаться плотью!

Диего потрепал Франческу по полной щёчке:

— Спасибо, можешь идти.

Девушка покорно кивнула, но серые глазки её потемнели, выдав недовольство, прятавшееся в глубине души. Она пошла было прочь, но перед дверью, украшенной витиеватой резьбой, остановилась и обернулась:

— Ты больше меня совсем не хочешь? Я тебе наскучила?!

В голосе Франчески слышались обида и непонимание, хотя она и догадывалась, что виною в охлаждении к ней хозяина была Асусена.

— Не говори глупостей! — резко бросил Диего и властно махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Франческа вышла, а мастер невольно вздохнул:

— Ну почему ОНА так не скажет!? О, я бы для неё сделал всё, что она пожелает! Хотя, я и так это сделаю, лишь бы только она желала! Но ей, похоже, ничего не нужно…

 

Ангелина вошла в комнату, и Диего сразу заметил, что девушка чем-то огорчена. Личико её потемнело, а глаза сделались совсем чёрными, словно в них собирались грозовые тучи. В руке Асусена держала лист бумаги с каким-то портретом.

— Что с тобою, Асусена? Тебя кто-то обидел? — Диего подошёл к девушке и попытался заглянуть ей в глаза.

— Нет, дядя, всё хорошо, — отстранилась та, и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла невесёлой.

— А что это за портрет?

Асусена вздрогнула, и только теперь осознала, что не выбросила, как хотела, мазню грубияна, а принесла её с собою.

— Это? Да ничего, это так, ерунда!

Девушка брезгливо отбросила портрет и снова улыбнулась, но теперь это у неё получилось вполне естественно:

— Всё хорошо, дядя. Ах, как я проголодалась!

— Стол накрыт, прошу! — взмахом руки пригласил Диего племянницу, а сам поднял лист с рисунком.

Он долго и внимательно вглядывался в изображение, меняя угол зрения и освещение, приближаясь к окну и отдаляясь от него. В глазах его росло удивление:

— Как интересно. И как своеобразно!

— Что может быть интересного в этой мазне!? — пренебрежительно бросила Асусена, жадно откусывая от перепелиного крылышка и запивая нежное мясо золотистым вином.

— Нет, это и правда, очень интересно! Я ещё не видел такого стиля!

— Есть многое на свете, друг Горацио… — проронила Ангелина, но спохватилась, сомневаясь, поймёт ли её дядя. К своему стыду, она не могла припомнить, когда же именно были написаны эти строки.

Но тот, видимо, её слушал невнимательно, и пропустил слова мимо ушей. Он всё ещё любовался портретом, и Ангелина поняла, что действительно хамоватый художник сделал что-то необычное.

— А я похожа там?

— Ты? — Диего был явно удивлён этому вопросу.

— Ну да, это же мой портрет! — теперь и Ангелина удивилась не меньше.

— Нет, что ты, Асусена, это не твоё изображение! По крайней мере, я не вижу ничего общего.

Девушка отбросило перепелиное крылышко и, быстро подойдя к Веласкесу, взглянула на портрет.

Да, там была не она, Асусена, а какая-то юная девица. Что-то показалось Ангелине знакомым в этих чертах, небрежно, но умело набросанных угольными штрихами, но она поняла только то, что художник над нею просто посмеялся.

— Он не только хам, но ещё и наглец!

— Но кто, кто это рисовал?! — Диего всё ещё не мог оторваться от портрета.

— Я даже не хочу говорить об этом!

Ангелина выхватила из рук дяди рисунок и громко позвала:

— Франческа!

Служанка появилась мгновенно, словно стояла за дверью, хотя, это, вероятно, так и было.

— Вот, возьми этот шедевр и выброси его, а лучше сожги!

Слово «шедевр» губки девушки произнесли с пренебрежением и презрением, и это было так неестественно для неё, что Диего не поверил своим ушам.

— Но, Асусена, умоляю, пусть он останется, не нужно его сжигать!

Франческа недоумённо смотрела на своего хозяина — в первый раз она была свидетельницей того, что он о чём-то кого-то просит!

«Это всё из-за этой смазливенькой тощей девчонки! А меня он никогда ни о чём не просил! — Пронеслось в голове служанки. — Разве же это справедливо!?»

Ангелина уже успокоилась и равнодушно пожала плечиками:

— Хорошо, дядя, раз этот портрет тебе нравится, оставь его себе.

— Но скажи, кто это рисовал, мне нужно увидеть этого мастера!

— Да какой он мастер!? Он хам и грубиян! — и глаза Асусены вновь налились предгрозовой темью.

— И всё же, я бы хотел с ним познакомиться, — Диего был настойчив.

— Что ж, я покажу его тебе, но не теперь, я очень устала и хочу отдохнуть.

Ангелина вышла в другую, маленькую дверь, за которой находилась её спальня.

— Да, это рука мастера! — Диего всё не мог насмотреться на портрет.

Франческе тоже стало интересно, что же там, на этом невзрачном листе бумаги, и она заглянула через плечо хозяина.

На неё глядела незнакомая прекрасная девушка, и глаза её были полны любви и печали. Она нисколько не походила ни на кого из всех, виденных Франческой в этой жизни, и было в ней что-то нереальное.

— Она ненастоящая! — эти слова сами собой соскользнули с красивых полных губок служанки.

— Почему? — Диего удивлённо посмотрел на свою бывшую пассию, и сам ясно понимая, что она права.

— Я не знаю, но таких людей я не встречала. Она как будто провинившийся ангел.

Диего вздрогнул, так верно было это сравнение! Да, она, незнакомка с портрета, была ангелом, но ангелом грустным, тоскующим, словно и правда в чём-то провинившимся! Но разве бывают ангелы печальными и сомневающимися и, тем более, провинившимися!?

— Мне нужно обязательно увидеть его! — прошептал Диего.

— Хозяин, пойдём со мною, я тебе поиграю на лютне, — Франческа очень точно почувствовала то состояние Диего, когда он не сможет отказаться от её ласки.

Веласкес согласно кивнул, и Франческа, взяв его за руку, повела в свою спальню…

 

VI

 

Роман вернулся домой в самом отвратительном состоянии. Эта настырная девчонка испортила и настроение, и ровный строй мыслей, так ладно выстраивающийся в голове поэта. Всё было так хорошо ещё сегодня утром, и Роман точно знал, что будет делать и как. Но теперь, не понятно откуда, вновь в душе его зашевелились противные змейки-сомнения, а в сердце вернулась тревога. И всё из-за этой заносчивой красотки!

— Но почему? Мало ли дур живёт на свете! Чем именно она меня выбила из нужной колеи?!

Роман уселся на скамью и обхватил тяжёлую голову потерявшими силу руками.

— Педро, хочешь вина? — в комнату просунулось лицо Кончиты. — Я сегодня купила самое лучшее вино в Мадриде. Специально для тебя, — добавила она с какой-то виноватинкой, словно совершила некий предосудительный поступок.

— Вина? — встрепенулся Роман. — Да, вина я бы сейчас выпил, и самого крепкого!

— Тогда идём, — заулыбалась хозяйка, — я и стол накрыла, и херес уже томится!

— Херес? Когда-то я его уже пробовал!

— Кто ж не пробовал херес? — Кончита недоумённо выгнула красивую бровь. — Если испанец не пробовал херес, то он и не испанец!

Роман удивлённо взглянул на Кончиту:

— Это почему же?

— Не знаю. Мне так кажется! — серьёзно ответила та, но тут же задорно рассмеялась.

Роман смотрел на её хорошенькое личико, на ровные, крепкие и немного большие зубы, и весёлость стала втекать и в него. А вскоре и он смеялся, громко и взахлёб…

Стол был шикарен — Кончита явно старалась поразить своего квартиранта обилием вин и яств. И это ей удалось вполне.

— Ты просто волшебница! — восхитился Роман. — Прекрасная волшебница.

Глаза Кончиты вспыхнули восторгом и любовью, но проголодавшийся поэт этого не заметил. Он наполнил бокалы, взглянул на свет свечей сквозь янтарный напиток и сказал:

— За тебя, прелестная хозяюшка!

Вино быстро сделало своё дело, и вот уже Роман с Кончитой сидят рядом и весело разговаривают обо всём на свете. Где та печаль, что терзала нашего героя совсем недавно? А может, это и не была печаль? Наверное, это лишь усталость, накопленная им за тысячелетия скитаний и ожидания той, единственно желанной встречи!

Кончита тоже опьянела заметно, и теперь все её мысли были в одном — как вернее и скорее очаровать художника. Она подсела совсем близко к Роману, и ножка её, скрытая тончайшим сукном платья, ласково, но настойчиво тёрлась о ногу квартиранта. Да и руки женщины не бездельничали. Одна, та, что была ближе к художнику, как бы невзначай постоянно касалась руки его и пожимала длинные, сильные пальцы нежно и горячо. А вторая рука тем временем подливала в бокал вина. Кончита старалась вовсю, полагая, что чем пьянее будет её желанный мужчина, тем скорее он окажется в её постели.

Эх, наивная, воскликнем мы! Да что же ты делаешь, ведь русского человека очень опасно привораживать таким способом! Мы же люди особенные, и к алкоголю отношение у нас тоже особое! О, сколько раз так получалось, что вино нам заменяло всё на свете, и даже прелести восхитительных дам! Как же точно нужно знать ту границу, за которой в нас проявляется полное игнорирование абсолютно всего, кроме единственной и вожделенной цели — ещё выпить по чуть-чуть!!!

Но где же пылкой испанке знать такие тонкости о народе, про который она и не слыхивала! И в бокал снова льётся солнечный и крепкий херес!

Как ни был пьян Роман, но всё же он чётко уловил те желания, что обуревали Кончитой. Да и руки её, уже без стеснения нежно ласкавшие его, говорили о том откровенно и настойчиво.

«Вот, сейчас я отключусь, а она меня изнасилует», — мысленно улыбнулся Роман, и попытался представить, как это будет происходить. Перед глазами вырисовывалась удивительно чёткая и живая картина, и поэт, словно со стороны, наблюдал за активными действиями Кончиты и за своим полным бездействием. Это было так здорово и смешно, что он не удержался и громко рассмеялся.

— Что с тобой? — удивлённо произнесла женщина, явно не рассчитывая на такую реакцию от своих горячих ласк.

— Мне представилось, как ты удивишься, когда у тебя ничего не получится! — сказал Роман совсем не то, что хотел сказать, но тут же понял, что эти слова были очень к месту.

— Почему же ничего не получится? Ты бессилен с женщинами? — на лице Кончиты высветилось недоверие.

— Нет, я в полном порядке!

— Так в чём же дело, милый? — и рука вновь настойчиво принялась за своё нежное дело.

— А дело в том, что у меня есть невеста, и я её люблю больше жизни и больше смерти!

— И где же она? — рука Кончиты замерла.

Роман вздохнул горько и тяжело:

— Она так далеко, что возможно, я никогда до неё и не доберусь!

Кончита вздохнула облегчённо:

— Вот и хорошо! А я здесь, рядом, и наверняка не так уж плоха! Да?

— Ты просто прелесть! Но своей любимой я не изменю, даже если буду знать твёрдо, что никогда её не увижу!

— А это мы сейчас проверим, — шаловливо прошептала Кончита и прильнула жаркими и жадными губами к губам художника.

Тот не сопротивлялся, и в первое мгновение женщине показалось, что её мечты близки к воплощению. Но очень скоро она поняла, что целует не живого человека, а деревянную, нет, каменную холодную статую! Губы её желанного Педро были так же студёны, как камни мостовой после декабрьской ночи.

Кончита резко отстранилась, и сердце её наполнилось злой холодностью:

— Ах, так!? Хорошо! Но учти, гордец, что если я тебя не получу, то не получит никто!

Но Роману уже было всё равно, что там говорит его хозяйка — херес успешно сделал своё дело, отправив нашего поэта во владения сна. И сон в этот раз был крепок и не наполнен так часто гнетущими душу и сердце картинами.

 

VII

 

Поездка получилась великолепной!

Веласкес долго уговаривал Асусену посетить корриду, и никак не мог понять, почему же она отказывается от самого замечательного и красивейшего зрелища! Но девушка при этом слове видела только жестокое убийство, хоть и обряжённое в красивые одеяния древней традиции.

— Нет! Ни за что! Разве можно получать наслаждение от крови?!

— Конечно! — непонимающе удивлялся Диего, а Франческа только криво ухмылялась:

— Да ты какая-то неженка! Разве испанке пристало бояться крови?!

Ангелина согласно кивала головою, соглашаясь и с нею, и с мастером, но в решении своём оставалась непоколебима.

И тогда Диего предложил другой вариант:

— Хорошо, раз тебе не хочется корриды, то я покажу тебе Толедо. Это красивейший город — в нём творил сам Эль-Греко!

На это Ангелина согласилась сразу.

Да, там было, на что посмотреть! Один Алькасар, на который Ангелина взирала с холма, под которым протекает красивейшая Тахо, стоил того, чтобы совершить путешествие к нему не только из близкого Мадрида, но и из пучин веков! Три дня бродила девушка по городу, наслаждаясь его божественной архитектурой, где смешались различные стили и культуры. Да, она была не одна, рядом находился её дядя, но его присутствие она не всегда ощущала. Больше того, она иногда забывала и о своём любимом, но разве это говорит об её охлаждении к нему? Невозможно постоянно, день и ночь, каждый час и каждую минуту думать только об одном, даже самом прекрасном и самом желанном! Так можно и свихнуться или, хуже того, пресытиться желанием, и оно тогда перейдёт в отвращение!!!

 

Путешествие прошло восхитительно! Ещё бы, одна только дорога до Толедо и обратно, проделанная верхом на красавце-скакуне арабских кровей, стоила того! Правда, сам мастер не рискнул ехать верхом и предпочёл путешествовать в карете, но это для Ангелины стало лишь подарком. Ведь если бы она находилась с ним часами бок о бок, сколько неприятных впечатлений она могла бы получить!

Путешественников встретила Франческа. Предусмотрительный Веласкес послал вперёд гонца с приказом приготовить ванну для сеньоры Асусены, и служанка всё исполнила.

И вот утомлённая Ангелина нежится в горячей и пенистой воде, источающей восхитительные ароматы, а Франческа помогает ей, хотя видно, что удовольствия от этого она получает мало. С каким воодушевлением и сноровкой она помогала бы дону Диего! Но ей выбирать не приходится.

— Как прошло путешествие, сеньора? — без особого любопытства интересуется служанка, скорее потому, что молчать для неё ещё хуже, чем ненавидеть.

— О, я просто в полном восторге! Это самое прекрасное, что случалось со мною!

— И что же тебе понравилось особенно?

— Всё! Абсолютно всё! И Алькасар, и кафедральный собор. Как хороши и величественны его скульптуры, витражи и фрески! А живопись, она какая-то… — Ангелина запнулась, подыскивая подходящее слово, но Франческа быстро вставила:

— Неземная!

— Да! А ты это великолепие тоже видела?

— Да, я была там — это моя родина. Но я мало что помню, ведь меня оттуда увезли, когда мне было десять лет. Но в памяти моей осталось кое-что. Я всё время вспоминаю одну фреску — она написана совсем не так, как остальные. Вот тот портрет, что ты принесла, сеньора, он так же необычен.

— Портрет? Ах, да. А я, признаться, и позабыла о нём. Так ты его сожгла, как я просила?

— Прости, но я не смогла! Да и дон Диего не позволил мне это сделать.

— И где же он?

— Он у сеньора.

Ангелина и в самом деле забыла и о портрете, и о хамоватом художнике, так мастерски сумевшем её разозлить. Но теперь, после слов Франчески, девушка вспомнила не только это, но и ещё что-то. Она напрягла память, ведь было нечто, показавшееся ей странным в том портрете. Чем же он её зацепил? И внезапно она всё вспомнила: изображение ей кого-то напомнило. Больше того, она точно знала ту, кто был там нарисован!

 

Ангелина смотрела на рисунок, и понимала, что она отлично знает эту девушку с печальными глазами. Но почему же ей никак не вспомнить, где она её видела?

— Тебе тоже понравился этот портрет? — Диего стоял за спиной и вглядывался в небрежные линии рисунка.

— Да, теперь я его рассмотрела и поняла, что он восхитителен!

— Иначе и быть не могло, ведь в тебе чувство прекрасного заложено свыше! — и мастер погладил своею чуть дрогнувшей рукой блестящие густые волосы Асусены.

И она не отстранилась, как бывало прежде. Диего решил, что в девушке произошли долгожданные им изменения, и вздохнул радостно:

— Ты сама — самое прекрасное, что мог создать Творец! Когда я тебя всё же напишу, ты и сама поймёшь это! Ты прекрасна вся! Вся!

— Ага, а особенно, без одежд! — подхватив серьёзность мастера, произнесла Ангелина. Она влила в голос свой чуточку томности и немного озорства, но мастер почувствовал лишь первое:

— Да! Да! Без одежд — ты сама богиня! Венера!

— Ого! — Ангелина немного отстранилась от Диего и улыбнулась: — Неужто сама Венера?!

— Несомненно! — воскликнул немолодой мастер, но с пылкостью влюблённого юноши. — Несомненно! И я вижу, как нужно тебя писать — это будет самая прекрасная картина!

— А как же святая инквизиция? — нахмурилась Ангелина. — Она же не допускает подобных вещей? Ты не боишься, что, написав меня обнажённой, угодишь на свящённый костёр?!

— Я слишком значителен, чтобы думать о подобном! — напыщенно бросил Диего. — Моё положение позволяет мне многое! Почти всё!

— Что ж, возможно, — согласилась Ангелина, — но только обнажаться я не стану ни за что! Даже если ты меня и хочешь превратить в богиню.

Но Диего почему-то не опечалился:

— Но ты забываешь, что я мастер! Я могу тебя изобразить и не глядя! Моё воображение достаточно богато, да и Франческа в мельчайших деталях опишет мне твои божественные формы! Ты же их хорошо рассмотрела? — и он повернулся к служанке.

— Да, хозяин. Но, уверяю тебя, ничего божественного в них нет! — Франческа криво ухмыльнулась. — Обычное тело, как у многих. И с моим ему не сравниться!

— О да! Ты прекрасна! — с весёлой улыбкой кивнул Диего. — Но, увы, я не Питер, это он без ума от таких форм! Но потому-то он — Рубенс, а я — Веласкес!

О, сколько в этом восклицании было апломба! Даже Франческа едва заметно улыбнулась, отвернув лицо от хозяина.

А Диего, рассердившись почему-то на двух глупых девчонок, развернулся и вышел прочь.

Девушки же переглянулись и весело рассмеялись, словно подружки-сообщницы.

— Обидели такого человека! — сокрушённо покачала головой Ангелина, и Франческа согласно кивнула. — На, возьми этот портрет, пусть остаётся, если он по нраву дону Диего.

И Ангелина протянула лист служанке, но именно в этот момент её осветило понимание:

— Господи, так это же я!!!

 

 

VIII

 

— И что же тебя толкнуло, сын мой, на стезю еретизма!?

Роман не сразу осознал, что этот вопрос обращён именно к нему. В каменном подвале было сумрачно и сыро, а в голове стоял тупой звон, словно звонарь на колокольне вместо благовеста ударил в набат, да так и бил, позабыв всё на свете.

— Ты будешь молчать? Тебе, видно, недостаточно тех пыток, что уже тобою получены?

Роман, словно в расходящемся в порывах ветра тумане стал различать говорившего. Это был худой мужчина, укутанный в тёмный плащ. Лицо его было спокойно и не выражало ни ярости, ни каких-либо других чувств, уместных в данной ситуации. А ситуация получалась предельно ясна, как смог её осознать Роман. Он снова попал в ловушку. Возможно, это так и было задумано сострадательной, но хитрой Вандой, а может, всё произошло случайно. Сквозь боль, пульсирующую во всём теле, поэт пытался вспомнить последние события, но понял только то, что находится в застенках священной инквизиции. Но вот за что он сюда угодил, хотелось бы знать?!

— Что я совершил преступного? — сквозь пересохшие губы выдавил он.

Человек в плаще оживился:

— Ничего особенного, ты просто выступил против церкви и её постулатов!

— И как же это выглядело? Я призывал прилюдно к атеизму? — Роману хватило сил выдавить улыбку, хотя улыбаться сейчас меньше всего хотелось, потому что он уяснил, что руки его крепко привязаны к кресту, а крест прибит к каменной стене. И пузырёк, в котором оставались две горошинки, бесполезно болтался на его шее.

— Ну, если бы всё было так явно, ты бы получил своё аутодафе ещё там, где проповедовал!

— Так что же тогда случилось? Я не помню ничего.

— А это и не обязательно. Главное, чтобы я всё помнил и знал! А я знаю всё! И то, как ты рассуждал, попирая божественное начало, и то, что ты изображал людей в виде, не позволительном и оскорбительном!

— А, кажется, мне понятно, откуда дует ветерок! Это моя хозяюшка, Кончита, порадела за веру и законность!

Да, вот откуда всё! Это именно Кончита, насмерть обиженная отказом квартиранта, донесла в инквизицию об его ереси. И это было практически правдой, ведь Роман не скрывал своего отношения к религии в беседах с хозяйкой, а когда эти беседы подпитывались крепким хересом, он становился совсем откровенным. Да и рисовал он, ничуть не стесняясь, абсолютно всё и так, как ему этого хотелось, не заботясь о безопасности своей, ведь он не собирался провести в славной Испании всю оставшуюся жизнь.

— Ах, Кончита, ах, молодчина! — прохрипел Роман. — Если женщина твой враг, значит, враг сам сатана!

— Ну вот, — обрадованно потёр ладони инквизитор, — ты и теперь не чужд ереси! За одни эти слова тебя ждёт костёр!

— Костёр? — зябко поёжился Роман и не удержался, чтобы вновь не пошутить: — Костёр — это хорошо! Я бы сейчас с удовольствием погрелся!

— О, это тебя не минует! — уверил поэта инквизитор. — Но прежде тебе предстоит в полной мере раскаяться в своих преступлениях. И для этого у нас есть все средства.

И он взмахом руки показал то, что Роман до сих пор не замечал. В углу подвала, скудно освещённом коптящим факелом, уверенно упёрся толстыми ногами в каменный пол дубовый стол, на котором были всевозможные вещички, типа клещей, ножовок, штопоров, Всё это предназначалось для вырывания из таких умников, как наш герой, признаний в преступной ереси.

Впрочем, зачем я буду описывать то, что вам и так хорошо известно? Все вы это видели в фильмах и прочли в книгах, где люди талантливые и умные подробно показали, как всё это происходило. Вы, конечно же, помните, как срывали глотки в воплях те, из кого вырывали куски живой плоти! Вам знакомы стоны тех, кому выжигали глаза и рты раскалённым железом! В вас, конечно, останавливалось сердце, когда несчастным крошили ноги в испанских сапогах! Так что, ничего нового я сказать не смогу. Просто попробуйте представить себя на месте тех жертв, и тогда вам станет чуточку проще понять нашего героя, который очень ясно увидел всё, что его ожидает!

— А если я всё признаю и со всем соглашусь? — Роман теперь старался как-то оттянуть время, чтобы изыскать возможность добраться до заветного пузырька.

— Конечно же, ты всё признаешь и со всем согласишься, но перед этим нужно принять пытки, чтобы признания твои стали тебе дороги до боли!

«Ах, мерзавец, он ещё и острит! — с ненавистью глядел Роман на инквизитора. — Вот тебя бы на моё место!»

— Я знаю, что ты думаешь, — легко прочёл тот мысли пленника. — Ты желаешь мне своей участи. Но, поверь, каждый из нас занимает своё место, и оно нам уготовано свыше!

— Да, уготовано, вернее, завоёвано или просто получено путём лизания чьего-то зада! — Роману вдруг стало всё безразлично. Он понял, что ничего не сможет изменить, и всё пойдёт так, как кто-то задумал, если, конечно, это вообще чья-то фантазия!

— Это не столь важно, — инквизитор совсем не обиделся, — ведь главное, что у меня моё место, а у тебя твоё, и, по крайней мере, сегодня ничто этого не изменит! А что будет потом, разве важно? И я могу попасть на этот крест — у нас доброжелателей много!

— Да, весёлый мне попался палач!

— Нет, я не палач. Я пришёл лишь выслушать твои покаяния, а палачи придут завтра, и вот с ними тебе придётся шутить уже всерьёз!

— Завтра? — в Романе вспыхнул огонёк радости.

— Да, завтра, а ты что, торопишься?

— Вообще-то, да, но до завтра я могу подождать, — Роман это сказал как можно спокойнее, стараясь не показать важному визави родившуюся в нём радость.

— Итак, ты каешься в содеянном? — голос инквизитора прозвучал громко и торжественно.

— Я каюсь только в одном: я не поверил в любовь!

— В любовь к Господу нашему?

— Нет, просто в любовь!

И Роман увидел, что перед ним стоит не ненавистный церковник в тёмном балахоне, а его юная возлюбленная! Это была Ангелина, одетая в прозрачное светлое платье. Волосы её, свободно разбросанные по плечам, колыхались в порывах ветра, а в глазах, улыбающихся и зовущих, горела сама ЛЮБОВЬ! И она шла к Роману, и руки её, изящные и тонкие, тянулись к нему! И вот она уже не идёт, а бежит, и платье плотно облегает её безукоризненно ровные ножки. Она бежит, но расстояние между ними не уменьшается, и Роман понимает, что это только видение. Но он понимает ещё и то, что скоро, уже совсем скоро он увидит свою любимую, и они с нею не расстанутся никогда-никогда, до тех пор, пока он будет в силах дышать!

Инквизитор смотрел на пленника и понимал, что тот сходит с ума. На его лице сияла улыбка, а губы шептали что-то непонятное и страстное.

Церковник махнул рукой, и из тени, словно из стены, вышел невысокий тщедушный человечек.

— Он сходит с ума. Все пытки будут бесполезны, если это так, ведь сумасшедшие не чувствуют боли.

— Да, это так.

— Сделаем вот что. Ты его освободи, покорми, и пусть он побудет в покое и сытости, может, тогда рассудок не покинет его. Главное, чтобы он не спятил до казни.

— Я думаю, что смогу его привести в надлежащее состояние. Вы знаете, это иногда случается.

— Хорошо, так и поступим. Завтра доложишь мне, как его состояние. Если всё же к нему не вернётся разум, сожгите его без свидетелей — не отпускать же преступника!

— На этот счёт можете не сомневаться, всё будет исполнено так, как предписывается священной инквизицией!

 

IX

 

— Дура я, идиотка, тупица!!! Ну как же можно было не увидеть этого!? Как можно было не почувствовать!?

Ах, как же хороша была Ангелина в гневе! Как сверкали её чёрные глаза! Это были две половинки Вселенной, в каждой из которых мерцала сокровенная тайна жизни! Матовый бархат лба прорезала упрямая стрелка морщинки, сразу же добавив лет юному личику.

— Что же теперь делать? Как ему помочь? Если б я сразу поняла всё! Он был бы в безопасности, он был бы со мною!

Чтобы не вводить вас в ненужные размышления, нужно сделать пояснения. Да впрочем, вы, конечно же, и сами догадались, о чём сокрушается наша прекрасная героиня. Да, это был портрет её, но не Асусены, а Ангелины! Той, которой она была на самом деле, хотя за время долгих скитаний она уже стала забывать свой первоначальный и истинный облик. Потому-то лицо на портрете и показалось Ангелине знакомым! Да мы сами-то сможем себя узнать, если вдруг повстречаем своего двойника? Тоже ведь многие пройдут мимо, отметив лишь то, что где-то уже встречали этого придурка!

И Ангелина, осознав, что на портрете она, без промедления бросилась на поиски Романа, ведь только он мог быть тем художником! Сердце её билось то оглушительно громко, и уши закладывало от гулкого набата, то вовсе замирало, и казалось, что его уже нет, что оно там, в груди любимого, рядом с его плачущим сердцем!

Вот, сейчас, она примчит на площадь и бросится на колени перед возлюбленным, прося прощения за то, что не сумела его почувствовать, не смогла его узнать! Она ему расскажет, как нежно его любит, как ожидает встречи с ним, и обнимет его крепко-крепко, чтобы никогда и никуда не отпускать!

Ангелина летела, как мечта в эфире фантазии! Её тело было легко, воздушно, и ножки едва касались земли!..

 

Гири на ногах наливались весом с каждым шагом, а в груди не хватало воздуха. День померк, хотя солнце светило горячо и настырно. И сумерки, мрачные и холодные, полновластно воцарились в душе Ангелины.

Вот так, наверное, чувствует себя новорождённый в первые мгновения жизни, оказываясь выброшенным из тёплого, ласкового материнского чрева в холодный, непонятный, чужой мир! Но младенец довольно скоро начинает понимать, что здесь ему не так-то и плохо, даже, пожалуй, много лучше, чем в утробе мамочки, а наша героиня видела перед собою только… да ничего она не видела, ничего!

Словно упала гигантская комета с ярких небес и взорвала всю землю — именно такое чувство было у Ангелины, когда она узнала, что Роман схвачен инквизицией. Да, девушка не была знатоком средневековых традиций, но отлично знала это страшное слово. Сам Веласкес, хоть и бодрился и считал себя неприкасаемым, но с очень большим уважением говорил о церкви и её высшем суде. А уж другие, простые смертные, от Франчески до последнего слуги, трепетали перед этим словом, как ярко-зелёные листочки пробкового дуба в порывах шквалистого ветра!

Но, конечно же, не страшны были милой Ангелине ни пытки, ни костёр аутодафе, ведь теперь она была предусмотрительна, и спасительные горошинки всегда были у неё под рукой. Но Роман! Вдруг, он не сможет воспользоваться ими! Ведь она спасла его уже однажды, и если б её не оказалось в тот миг рядом, наверное, его уже не было бы в этой жизни! О, тогда бы Ангелина не смогла жить! Но об этом она не хотела думать!

Вот и теперь, когда ужасная весть обрушилась на неё, девушка не позволила себе даже мыслить о плохом! Она знала, что Роман жив, и что он сможет избежать все каверзы судьбы. И всё-таки сомнение оставалось. А вдруг, он сейчас лежит, связанный, и никто ему не может помочь, а рядом уже разгорается жаркий костёр!

 

— Дура я, идиотка, тупица! — вновь зло прошептала Ангелина.

— За что же ты так себя казнишь?

Девушка вздрогнула от неожиданности и обернулась: перед нею стоял дон Диего. Или он подошёл специально так тихо, чтобы она не слышала, или слух притупился от горьких терзаний и жгучей беспомощности.

— Ну, так что приключилось? Ты так расстроена. Кто посмел тебя обидеть?

Ангелина только болезненно поморщилась, но губы сами разжались и вытолкнули тяжело и горько:

— Инквизиция!

Веласкес оторопел, явно не ожидая услышать именно это слово, и даже осторожно оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто их.

— Ты серьёзно? — и он облизнул пересохшие вдруг губы.

— Да, серьёзно. Но почему ты вздрогнул, дядя? Ты же никого не боишься, даже её!

Мастер распрямил плечи, сбрасывая с себя невольный испуг:

— Да, не боюсь. Что случилось?

— У меня есть любимый, и его взяла инквизиция! — пошла ва-банк Ангелина, которой надоела роль послушной племянницы.

Диего побелел от неожиданности услышанного, и его чёрные усы чётко выделились на светлой коже.

— Прежде ты мне ничего не говорила о нём.

— А зачем? Я даже не знала, что он здесь, в Мадриде.

— А теперь узнала?

— Так получилось.

— И что же он сделал?

— Ничего особенного. Он рисовал то, что видит. Тот портрет, каким ты восхищался, сделал он.

Веласкес задумался на мгновение:

— И что же ты хочешь от меня?

— От тебя? — и в Ангелине мгновенно вызрело решение. — Помоги мне. Узнай, где он, что с ним и как его можно вызволить!

— И только-то? — усмехнулся Диего. — Да, пустячок какой-то!

— Если ты хотя бы узнаешь, жив ли он, я соглашусь позировать тебе. Обнажённой!

Последнее слово далось Ангелине так тяжело, словно она давала обещание больше не дышать.

Но Веласкес оживился:

— Хорошо. У меня есть один человек, который может узнать всё. Как зовут твоего любимого?

— Я не знаю, как он называл себя здесь, но разве в Мадриде каждый день десятками хватают художников, чтобы нельзя было понять, о ком речь?!

— Тоже верно. Я всё узнаю. И уже сегодня. Но писать я тебя хочу прямо сейчас!

— А если ты лишь пообещаешь, но не сможешь исполнить?

— Этих слов я не заслужил! — гневно сверкнули глаза Диего. — Я никогда никого не обманывал!

— Прости меня, дядя, я ещё слишком юна и глупа! — прошептала Ангелина, виновато склоняя голову.

 

X

 

Обнажённая Ангелина лежала спиной к живописцу. На канапе было наброшено чёрное шёлковое покрывало, а на стене перед девушкой висела красная ткань, собранная крупными волнами. И ещё перед нею было небольшое зеркало, в котором отражалось печальное лицо нашей героини.

Веласкес видел её всю, и это и было главным замыслом полотна.

— Венера! — восхищённо повторял он, работая быстро и яростно. — Венера!

Ангелина замерла, как самая послушная натурщица, но мы же понимаем, что только думы о любимом были тому причиной, и за видимым спокойствием девушки скрывалась яростно бушевавшая в душе стихия! Там попеременно, плача и дико смеясь, кружили снежные круговерти и песчаные смерчи, и бедное, рвущееся сердечко Ангелины то замирало, замороженное равнодушным холодом, то бешено трепетало, раскаляясь в сумасшедшем адском жаре!

Но мастер не замечал этого. Он видел лишь плавные изгибы изящного тела девушки, которые, впрочем, сейчас в нём не будили плотских желаний. Да, это был великий живописец — ничто, кроме образа, не занимало его в этот миг!

А наша героиня в облике испанки была и правда, хороша! Солнечный лучик, на мгновение заскочивший в узкое оконце, залюбовался сказочной наготой девушки. Он легко присел на кончик её небрежно, но грациозно вытянутой ножки, и, едва касаясь шелковистой, не по-испански светлой кожи, осторожно и неторопливо начал продвигаться вверх. Вот он уже путешествует по её лодыжке, словно выточенной самым искусным мастером из ствола райской яблоньки, и легко взбирается на округлое колено. А вот он, чуть трепеща, словно стесняясь, взбирается по крутому склону бедра, чтобы тут же стремительно нырнуть в пропасть тончайшей талии. А теперь, с трудом выбравшись из неё, лучик взбирается по отлогому подъёму спины и оказывается на горочке плечика. Но и здесь он не задерживается и спешит к шейке красавицы, в меру тонкой и длинной. Потом лучик скользит по упругой щёчке и, наконец, загорается в пышных кущах тёмных волос, вбрызгивая в них тёплый настой бронзы!

Словно царская корона светится на голове девушки, и Веласкес это схватывает! Да, он истинный мастер!

Ангелина лежит, оперевшись на согнутый локоть, за который откинуты волны водопада волос, открывая полностью красоту и грацию шеи, и глаза её, отражённые в зеркале, полны слёз…

 

— Случилось что-то невероятное! — бросил прямо с порога дон Диего. — Он исчез!

Ангелина даже не стала переспрашивать, сразу осознав, о чём идёт речь. Да, только Роман, ушедший внезапно и не понятно для окружающих, мог вызвать такое удивление! В девушке вспыхнула радость, и она почувствовала, как тело быстро наливается тяжёлой усталостью, копившейся последние дни, но прятавшейся до поры. И вот эта пора пришла, и ноги не смогли выдержать малый вес такого изящного создания!

Ангелина опустилась на канапе и прикрыла лицо ладонями, не желая, чтобы Диего видел её радость. И тот воспринял всё, как и должен был воспринять:

— Не нужно печалиться! Я знаю, что с ним никто ничего не сделал! Но он исчез! Это невероятно, так ещё не случалось! Все церковники просто растеряны, они в полной уверенности, что здесь не обошлось без дьявольских происков!

Ангелина, уже укротившая себя, спрятала радость под маску показной тревоги:

— Почему именно дьявол? А может, это Всевышний ему помог?!

Веласкес пожал плечами:

— Возможно. Хотя, разве это имеет значение? Знать бы, где он, и как ему удалось такое!?

— Да, я бы тоже хотела узнать, где он! — едва слышно прошептала девушка. А вслух сказала: — Я надеюсь, что всё у него хорошо!

Ангелина сгорала от желания тут же проглотить горошинку и умчать вслед за возлюбленным, но вдруг подумала о другом:

— А если тебя обманули? А если его убили, но придумали всё это, чтобы спрятать правду?!

И снова тревога ужалила её сжавшееся сердце.

— Нет, где там! — почти весело воскликнул мастер. — Если б ты видела эти растерянные рожи и испуганные глаза, то сомнения в истинности происшедшего не посетили бы тебя! Ах, как я рад, что и инквизиция наша получила чувствительную оплеуху! Жаль, что о ней не узнают все!

— Почему же? — Ангелина вновь успокоилась, теперь уже окончательно поверив в удачный исход.

— Как же можно рассказать о неудаче самого церковного суда!? Ведь из-за этого можно потерять уважение!

— Но тебе же рассказали!

— Да, но по великому секрету! Если я проговорюсь, то и мне несдобровать, хоть я и сам Веласкес! — напыщенно произнёс Диего, но всё же бросил быстрый взгляд на дверь, словно опасаясь, что его могут услышать. — И ты, Асусена, не смей никому говорить об этом!

Последние слова Диего были сказаны без просьбы, с настойчивой твёрдостью.

— Уж за это я ручаюсь, дядя! — Ангелина с чувством обняла дона Диего и жарко поцеловала его в густые чёрные усы. — Спасибо тебе!

Тот даже оторопел от неожиданности, и из уголка глаза выкатилась непрошеная слезинка:

— Ну что ты, Асусена, разве я сделал что-то невероятное? Но что ты будешь делать теперь?

— Мне нужно уехать.

— Уехать? Но куда? И почему? Ты хочешь искать своего любимого? Ты знаешь всё же, где он?

— Да, я буду его искать, хоть и не знаю, где! Но найду его обязательно!

— Но я не могу тебя вот так просто отпустить! Я за тебя теперь в ответе!

— Хорошо, поговорим об этом завтра, я очень устала и хочу спать.

 

Дон Диего устал ожидать пробуждения Асусены и позвал Франческу:

— Пойди, посмотри, не нужно ли чего госпоже!

Служанка послушно кивнула и вошла в спальню Асусены, но через мгновение выскочила оттуда, взволнованная и растерянная:

— Но её там нет, сеньор!

— Что за глупости! Как это нет!? — и Диего, не поверив, сам направился в спальню.

Да, она была пуста, а на нетронутой постели лежал портрет безвестного художника, на котором неровно и торопливо было выведено одно лишь слово: «Спасибо!».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава девятая. РОЛЬ.

 

Антарктида. Иммортия. 2503год.

 

Да, не так уж трудно было описывать эпохи и события прошлые. Как здесь всё определённо! Бери исторический фактик, обсасывай его со всех сторон, приукрашивай или обесцвечивай и всё, готово! Главное, есть каркас, стержень, на который несложно нанизать любые события и развесить их так, как душе свободной угодно!

Но как описать то, чего пока ещё нет, да и неизвестно, будет ли!? Нет, конечно, будущее неизбежно придёт к нам, в смысле, к нашим потомкам, но каким оно будет?! Да ещё некоторые, не особо оптимистично настроенные граждане талдычат, что и вообще-то не будет ни фига, кроме всем хорошо известного конца! И не просто конца, смысл которого для нас различен в силу испорченности фантазии каждого, но конца, как такового, то есть, конца всех концов и света в частности!

Что ж, у каждого вольно быть своё мнение и хотение, но мы-то с вами точно знаем, что будущее обязательно придёт, да не просто, абы как, а стабильно светлое и доброе!

Конечно, вы уже держите за пазухой камушек, и зудящее желание бросить его в меня сводит судорогой пальчики ваших рук. И я знаю, что камушек этот — каверзный вопросик о том, что я — по моим же словам! — ничего не выдумываю, а лишь записываю то, что вижу и слышу! Да, камушек увесист и крепок! Но всё же я попытаюсь от него увернуться!

Я ещё раз скажу, что ничего не выдумываю! Ничего! Вот и сейчас я сижу и ни шиша не вижу! Где мои герои? Что делают? И главное, как же выглядит то самое будущее, куда они попали по воле и фантазии красавицы Ванды? Но я знаю, что увижу и те места, где им предстоит провести последние дни перед решающей встречей (я уверен, что она состоится!), и тех людей, с кем столкнёт их судьба в этот раз! Главное, чтобы я смог найти их, моих любимых и страдающих героев! Даже не найти, а только почувствовать их!

И я их чувствую, я улавливаю душою и сердцем волны светлой любви, которые они источают! Эти волны может поймать каждый из вас, но при одном условии: нужно любить кого-то, но не просто любить, а любить так, чтобы кроме этого чувства в вас не оставалось больше ничего!!!

Пусть ехидно улыбаются скептики, те, кто ещё не встретил такой любви! Пусть недоверчиво морщатся практики, те, кто любовь эту уже потерял! Но я вижу, вижу тепло улыбок и тех, в ком любовь чувствует себя не гостьей, званной или незваной, а настоящей доброй хозяйкой, заботливой, ласковой, всегда готовой понять, принять и сберечь! И таких людей много, гораздо больше, чем хладных прагматиков, просто ещё не для всех наступило время познания, время понимания…

 

 

I

 

Давным-давно небезызвестный нам всем Джеймс Кук, о трагической судьбе которого поведал великий Высоцкий, предположил, что не всё ещё изведано на планете нашей. Есть, мол, на юге земля, да не какой-то там островок, а целый континентище!

Кто-то посмеялся над ним, кто-то покрутил пальчиком возле виска. А некоторые поверили, да так, что сделали целью жизни своей отыскание этого материка.

Многие зазря тонули в холодных водах высоких широт, но и, замещая очередным глотком солёной влаги последние пузырьки воздуха в лёгких, не жалели ни о чём, кроме одного: не им повезло увидеть новые земли!

Но, как бы там ни было, а кто-то должен был совершить открытие. И оно состоялось.

И вот в первый месяц 1820-го года долгожданное событие произошло! Русские витязи Беллинсгаузен и Лазарев в подзорные трубы впервые узрели очертания южных земель!

Теперь можно было бы вздохнуть с облегчением и поздравить Кука, покойного к тому времени, с верной гипотезой. И действительно, почти сто лет прошло в покое и радости. За это время много чего хорошего и плохого совершило человечество и, в частности, открыло полюс Северный. На честь первооткрывателей претендовали и Пири, и Кук (правда, совсем уже другой), но точно сказать нельзя, потоптали ли они льды на девяностом градусе широты северной. Но последствия это всё же родило — теперь нужно было отыскивать и полюс Южный.

И тут самым проворным оказался Амундсен. Он опередил своего соперника всего-то на несколько недель, и когда уставший, но счастливый Скотт дополз наконец до заветной цели, он едва не заплакал, увидев норвежское полотнище! Наверное, именно потому-то и погиб отряд англичан на обратном пути, что все усилия оказались напрасны!

 

Ах, что за чудо Антарктида! Это земля, совершенно отличная от всего остального! Если оказаться в бескрайней ледяной пустыне, где почти всегда безумствуют ветра, то можно легко уверовать, что находишься на другой планете. Ведь и на Марсе условия примерно такие же, ну, разве, чуть похолоднее, да с воздухом напряжёнка.

Но под километровыми фирновыми льдами прячется не только скалистая земля, а ещё и озёра, по размерам сходные с морями. И кто знает, что там водится и какими свойствами обладает! Тайн тут столько, что с лихвой хватит не одному десятку поколений!

Пока ещё Антарктида не является чьей-то собственностью, об этом даже договор подписали. Но всё это, скорее всего, лишь от нехватки мощи для полноценного освоения территории. Наверняка очень скоро начнут вспыхивать конфликты между мирными наблюдателями южных земель, переходя в войны виртуальные и реальные за каждый квадратный километр!

А век ХХI начался с того, что некий господин Бодров застолбил участок в антарктических льдах, объявив его свободным княжеством Иммортия. И ведь не придерёшься! Где сказано, что это земля чья-то? А коли она ничья, то значит, хозяин тот, кто первым её приберёт к рукам!

А может быть, так и нужно? Чего ж пропадать таким просторам? Вон, китайцы и индийцы как мучаются в своих вотчинах, почти уже стерев попы и животы друг о друга в тесноте жаркой и влажной!

И есть у этого княжества и конституция, и флаг, и гимн, и даже своя валюта, правда, пока что мнимо-виртуальная. А главное, что отличает данное государство ото всех иных — это безграничная забота о жизни и здоровье народа родного! Всё, абсолютно всё на эту цель! И обещание бессмертия, и даже полное разрешение клонирования, как для удовольствия, так и для других, более практических целей, типа воспроизводства органов тела, да и вообще органов.

Нет, нет, это абсолютно не смешно и совсем не глупо! В любой идее обязательно ворошится зерно здравосмыслия, только вот найти его не так-то просто!

 

II

 

Ох, и чего только не произошло на матушке Земле за пять сотен годков! Бывали и войны, и катастрофы, сметавшие с пути жизненного целые народы и страны, и возвеличивающие народы иные, менее или более достойные этого. Появлялись и пророки, предрекавшие то очередное окончание света истинного, то вотвотужошнюю встречу с разумом вселенским! И много ещё всяких событий, горестных либо радостных, произошло, перепахав рельеф планеты и сознание населения её.

Можно долго и увлечённо рассказывать обо всех изменениях и метаморфозах человечества и его дома вселенского, но тогда у нас вряд ли останется время для свидания с героями нашими. А разве не для этого мы и отправились так далеко, презрев не только пространство, но и само время!!

За несколько сотен лет климат совершил такие выкрутасы, что на трезвую голову и не представить! Шутка ли, в ледяной и пустынной Антарктиде, куда раньше даже преступников не ссылали, теперь относительно тепло и очень-очень многолюдно! Да и того мало! Здесь живут не абы кто, а самые известные личности планеты! Да не просто самые известные, а те, кто влиял на сам ход истории земной!

Ладно, хватит интриг.

Наука, и раньше выделывающая чудеса, почище Христовых, совсем распоясалась в своём всемогуществе! Тем более что ещё пару веков назад было решено разрешить всем абсолютно изобретать и испытывать всё, что потребно душеньке любознательной! И душеньки выдали! Опять же не станем вникать во все подробности, — нет у нас на это ни время, ни потребности, — а лишь остановимся на том достижении, которое для нас важно.

Я нисколько не сомневаюсь, что вы уже давно догадались, обладая недюжинными интеллектами, что речь идёт о клонировании. Да-да, именно оно и интересует нас.

В тёплой Антарктиде находятся множество институтов и фирм, занимающихся этим бизнесом. А это уже бизнес, очень прибыльный и совсем не трудоёмкий, и конкуренция в нём высока!

Как только было разрешено клонировать всех и вся, Земля тут же стала наполняться диковинными животными, а так же странными личностями. Вначале всё это вызывало интерес, и толпы бегали любоваться мамонтами, диплодоками и прочими алозаврами. Но когда один проголодавшийся тираннозаврус Рекс схавал небольшую экскурсию, а неуклюжий диплодок случайно раздавил несколько туристических авиеток, решено было предохраняться от таких эксцессов.

Один очень умный землянин предложил использовать практически необжитые земли почти оттаявшего южного материка. Возражений не было, и вскоре в подбрюшие земное стали стекаться все те, для кого клонирование стало главным в жизни.

Поначалу тут происходило много событий, как великих, так и печальных. Но прошли века, и всё устаканилось. Всё встало на свои места. И появились города, населённые людьми, и распластались заповедники, заполненные всякими тварями, вплоть до драконов огнедышащих и Медуз горгон окаменяющих! И если животные, даже самые невероятные и мифические, довольно скоро примелькались, то люди…

Да. О людях нужно говорить особо! Хотя, и здесь вы не могли не догадаться, какие же человеки стали являться в мир божий! Впрочем, теперь его и божиим-то называть язык не ворохнётся!

После того, как были исполнены заказы по воспроизводству точных копий родных и любимых, не ко времени покинувших бренность бытия, заказы начали наполняться смыслом более философским и более извращённым.

Кто-то, с юношеских лет полюбивший Нефертити или Клеопатру, изготовлял себе точные копии и расслаблялся до изнеможения в тесной компании первых красоток Земли. Кто-то вылеплял себе величайших философов и в ночные часы пытался учиться у них уму разуму. А кто-то заставлял гениев кисти, пера и ключика басового создавать новые, непревзойдённые шедевры.

Но вот тут, именно в создании шедевров, дело и стопорилось. Конечно, можно вылепить нового Ван Гога и даже оттяпать ему ухо, только хрена с два он напишет вам и подсолнухи, и другие, не менее ценные сельхозкультуры! Ведь мозги и душу клонировать, увы, не научились!

Хотя, почему увы?! Ведь так смешно было глядеть, как Гитлер в обнимку со Сталиным и Тамерланом вовсе не помышляют о захватах и уничтожении народов, а восхищённо любуются на яркий лик Венеры, всё так же мудро взирающий на все перипетии земные!

 

 

III

 

— Что будете пить? — тщательно протирая высокий коктейльный стакан, поинтересовался бармен, как две капли воды схожий с Эйнштейном.

Роман вздрогнул, выведенный из задумчивости этим самым уместным вопросом, и, протерев лицо ладонью, спросил:

— А что у вас есть?

На этот, казалось, тоже вполне уместный вопрос, бармен недоумённо пожал плечом:

— У нас есть всё. А разве может быть иначе?!

— В самом деле? — удивился наш герой, но вовремя вспомнил, что он находится не в прошлом или настоящем, а в далёком будущем, где, вероятно, действительно есть всё!

И всё же очень хотелось поддеть слишком уж самоуверенного бармена, заказав то, что тот выполнить не сможет.

— Ну, коли у вас есть всё, то налейте мне стаканчик портвейна «Три семёрки»!

Однако Эйнштейн нисколько не удивился этому заказу. Он быстро набрал на светящемся табло какие-то знаки, и через две минуты протянул Роману стакан с тёмно-коричневой жидкостью:

— Ваш заказ — портвейн «Три семёрки» или, как его прозвали в народе, три топорика.

— Однако! — только и смог вымолвить наш герой и понюхал содержимое стакана. От резкого смачного запаха последние сомнения улетучились, словно надежды на удачное замужество старой девы, проживающей в стране амазонок.

Сделав глоток и ощутив вкус юности, Роман решил всё же провести эксперимент по полной программе:

— А теперь налейте мне сто граммов вина «Альмийская долина» и сто — кубинского рома, привезённого с острова Свободы в нефтяном танкере!

Роман победно глядел на великого учёного, явственно предвкушая свою победу, но тот был абсолютно спокоен и уверен в своих возможностях. Он снова набрал ведомые лишь ему комбинации на табло, и вскоре перед Романом стояли ещё два стакана. Тот запах, а, вернее, удушающий смрад, что исходил из них, даже на расстоянии убивал малейшие сомнения в том, что это именно то, что заказал капризный посетитель!

Роман больше не стал экспериментировать, так же как и не стал пить заказанное.

— Да, теперь я верю, что у вас есть всё. Но как вы это делаете?!

Эйнштейн удивлённо взглянул на непонятливого гостя:

— Что значит как? Вы разве только что появились на свет?

— Практически да, — кивнул Роман, но вовремя спохватился. — Я очень много лет провёл… не совсем на земле… ну, знаете…

— Понимаю, — кивнул бармен, — есть вещи, о которых говорят не вслух.

— Да, да, — облегчённо вздохнул Роман, — именно, не вслух. Кстати, вам не говорили, что вы очень похожи на великого учёного Альберта Эйнштейна?

— Что значит, похож?! — нахмурился бармен. — Я и есть Альберт Эйнштейн! Вернее, его точная копия. Вы вообще-то как оказались в Иммортии?

Роман задумался на мгновение, но быстро нашёл нужное оправдание:

— Хорошо, я вам всё расскажу. Я находился в межзвёздном полёте, и вот там времени прошло несколько лет, а здесь, на земле… Какой нынче год?

— Сейчас идёт пятьсот третий год по-иммертийски.

— По-иммертийски?

— Да, — кивнул бармен, но, видя растерянность клиента, пояснил, — а по земному времени теперь две тысячи пятьсот третий год.

— Тогда прошло всего пятьсот лет, — быстро подсчитал Роман и с улыбкой поглядел на бармена. — Впрочем, уж кто-кто, а вы должны знать такие вещи лучше всех!

Но Эйнштейн, всё так же монотонно продолжая протирать бокалы и стаканы, не разделил оптимизма посетителя:

— Моё дело — барная стойка, а то, чем занимался мой предклон, меня не очень интересует.

— Простите, кто? — не понял Роман прозвучавшего слова.

— Предклон — предок клона.

— То есть, вы — клон?

— Конечно! — гордо выпятил грудь бармен. — Здесь, в Иммортии, все клоны: и люди, и животные, и растения! Ну, практически все.

Роману стало жарко, и он машинально произнёс:

— Счас бы пивка «Жигулёвского», ледяного!..

— Пожалуйста, — незамедлительно отозвался клон великого учёного, и перед нашим героем материализовалась большая кружка с янтарным напитком!

Пиво несомненно было тем самым, вкус которого Роман не мог ни с чем спутать. И оно охладило волнение поэта.

— А не мог бы я попросить вас рассказать мне о вашем времени подробнее? — смущённо улыбнулся он Эйнштейну.

— Я не силён в таких вещах, как поучения, — отказался тот без раздумий, но прибавил. — Вон в том здании, напротив нашего бара, вы сможете всё узнать сами.

— А там что же, библиотека?

Бармен, скорее всего не понял этого слова, потому что возразил:

— Нет, там можно найти базы данных всего не свете.

 

Прошло лишь несколько часов, но Роман уже был напичкан знаниями о времени, в кое ему суждено было вплыть по милости Ванды. Да, тут много имелось такого, что простому уму не подвластно. Нужно быть либо гением, либо полным идиотом, чтобы всё принимать всерьёз.

— Скорее всего, я второе, — рассуждал сам с собою Роман, — ведь будь я гением, разве я влюбился бы в мечту!

И эта мысль взрезала душу, как нож мясника свежую печень, и дымящаяся кровавая начинка её запузырилась, перемешивая боль, любовь, но и надежду!.. А перед поэтом, печально согнувшимся, словно на него навалили все беды человечества, высветился световой столбик. Он переливался мягкими тонами, неуловимо вырисовывавшими любимый образ. Но в этот раз Ангелина была совсем не печальна — её нежное, чистое личико было украшено смущённой улыбкой, а губки что-то шептали. Роман не слышал ни звука, но твёрдо знал те слова, которые стекали с уст любимой:

— Я люблю тебя, мой пиит!!!

 

IV

 

— Я люблю тебя, мой пиит! — снова и снова шептала Ангелина, и звонкое птичье щебетание вторило ей, бесспорно соглашаясь с этим признанием.

Девушка сидела на резной скамеечке в красивейшем, пышноцветущем парке, и вряд ли мы, жители начала двадцать первого века, смогли б даже подумать, что дело происходит не где-то в субтропическом Эдеме, а в самом сердце той самой суровой Антарктиды, чьё лишь название вливает в вены жидкий азот!

Да, всё же женщины более прагматичны, нежели мы, суровые представители пола сильного! Впрочем, о силе можно судить, лишь понимая её…

И Ангелина, как самая прелестная представительница пола нежного, очень легко вписалась в новое время. К тому же, у неё теперь был опыт многих тысячелетий и разных судеб, волею Ванды прожитых, ну или хотя бы прочувствованных. И это помогало.

Ангелина скорее Романа оказалась в том месте, где можно было почерпнуть сведения об этом времени, таком далёком и абсолютно нереальном. Но оно всё же существовало, и люди, копошившиеся в нём, жили и размножались, ничуть не удивляясь всем особенностям своей эпохи.

А удивляться было чему!

В отличие от всего земного мира, Антарктида жила по своим законам. И главным здесь было, как мы уже узнали, свобода клонирования. Но и само это действо, о котором и жители безнадёжно далёкого двадцатого века знали уже не понаслышке, здесь было более чем фантастичным!

Да, начиналось всё с того, что бралась клетка организма, по которой и создавалась копия. Но такой примитивизм давно забылся. Нет, теперь всё обстояло гораздо невообразимее! Любой организм (и даже предмет неодушевлённый!) мог быть воспроизведён даже по модели мысленной! Тут главное, чтобы тот, по чьему заказу изготавливается клон, сам хоть раз видел этот исходный объект!

Конечно, это так неправдоподобно, что и вы, и даже я зело усомнимся в существовании данной методы. И правильно — всё подвергай сомнению, как поучали древние! Но вот Ангелина, в силу своей юности, отличалась наивной доверчивостью ко всяким парадоксам, потому и приняла такое положение на ура и теперь восторгалась картинами, не виденными ею даже в прошлых фантастических блокбастерах.

И вы бы не удержались от восторгов, прогуливаясь в парке, наполненном животными и растениями не только всех эр, но и вызванных из фантасмагорических снов и кошмарных видений! А поскольку каждый житель мог свободно заказать любое существо, то и фауна, и флора местные постоянно обновлялись и дополнялись объектами как диковинными, так и обычными.

А сам процесс созидания был до примитивности обыден. Вы заходите в кабинку, которых всюду расставлено, как туалетных домиков во время пивных фестивалей, и закрываете за собою дверь. А дальше ещё проще. Одеваете на голову прозрачный шлем, похожий на головной убор древних космонавтов, и усиленно думаете о том, кого бы вам хотелось изготовить. Всё! Через считанные минуты прообраз готов, и остаётся только задать окончательные параметры. Дело в том, что вы можете заказать клон на любой стадии его развития, как начальной, эмбриональной, так и конечной, близкой к старческому маразму.

И ещё один нюансик. Представьте, что вы лишь экспериментатор, и все ваши клоны вам нужны на время ограниченное. Куда же потом девать продукты ваших фантазий, благородных или извращённых? Опять всё несложно. Нужно лишь задать время жизни объекта, и он распадётся сам собою, лишь закончится его срок, не причинив вреда никому! Здорово, правда!? Представляете, вы клонируете какую-нибудь красотку, задаёте время жизни ей недельку-другую, наслаждаетесь временем, проводимым с нею. Но вот она наскучила, и вы уже тяготитесь её обществом… А тут как раз подходит время самораспада. И всё. Вы расстаётесь с лучшими воспоминаниями.

Только не нужно меня ругать, обвиняя в низкоморальности или высокоаморальности! Я просто уверен, окажись у всех такая возможность, больше половины людей (и женщин тоже!) поступили бы именно так! Ну, в отличие, конечно, от вас. Вы бы клонировали любимых тёщ, жён и мужей, безвременно канувших в дебри вечности, и до конца дней своих наслаждались их сварливым, но таким милым обществом!..

 

Я думаю, что вы и сами догадались, что первым желанием нашей прелестной героини было, конечно же, воссоздание образа любимого в полном его объёме. Да, всё было именно так! Ангелина даже примерила шлем, но что-то её остановило. Она, ещё не осознавая всех последствий, не представляя возможного развития событий, всё-таки почувствовала в душе своей тревогу. Нет, это даже была не тревога, а какой-то дискомфорт, ощущение того, что делается всё неправильно.

Ангелина покинула кабинку и устроилась на скамеечке под взлохмаченными космами корявого вяза. Ласковый ветерок был в меру прохладен и упруг, и быстро выветрил из девушки излишки жарких грёз.

— Господи, разве же можно так делать! — сами для себя прошептали узкие, но всё же красивые губки, немного непропорционально вылепленные на круглом личике. — Ведь это же не будет он, мой любимый Роман! Получится лишь жалкая копия, внешне сходная, но души-то своей не имеющая! Да эта копия и меня не узнает, а уж о чувствах её и говорить нет смысла!

Девушка улыбнулась и легко вздохнула, словно удачно разрешила трудную, очень важную задачку. Она подняла взгляд к небу, и глаза её, небольшие, бледно-голубые, словно зачерпнули синевы и от этого стали вдруг больше и объёмнее! Да, в этой эпохе не блистала Ангелина ни красотою, ни статью. Но что поделать, это изменить мы не в силах, да и есть ли в том нужда?

— Нет, мой любимый, я не стану творить глупости, хоть меня и разрывает на части желание увидеть тебя прямо сейчас! Нет! Стала ли я умнее во время путешествий в тысячелетиях, не знаю, но стала я терпеливее — в этом нет сомнений! Осталась ведь всего одна горошинка, и это значит, что всё вскоре закончится! Прервётся затянувшийся маршрут нашего путешествия, и мы будем вместе! Я верю, что ты тоже устал от бега по эпохам, мой любимый, мой единственный пиит!..

 

V

 

Роман ликовал!

Ещё бы, ведь здесь, в Иммортии, он мог делать то, чего ему хотелось больше всего на свете! Он мог быть режиссёром своей пьесы, а в исполнители пригласить любого актёра, жившего когда-либо на свете!

В театрах самого южного государства Земли не нужно было иметь ни диплома режиссёра, ни особых знакомств в городском руководстве. Всё обстояло гораздо демократичнее. Приходи — и ставь всё, что душе угодно!

Поэт очень быстро переделал свой роман, так извернувший его судьбу, в пьесу, и приступил к постановке. Всё казалось просто и исполнимо…

 

— Нет, это просто катастрофа! — Роман вцепился пальцами в свои густые, вьющиеся волосы и с силой их задёргал, словно желая выдрать и эти роскошные кудри, и глупые, самонадеянные мысли, вьющиеся под ними! — Это конец!! Что же делать!?

Этот древнероссийский вопрос, на который никто и никогда не смог дать ответ, и коий зачастую задавался риторически или в сердцах, Роман имел право задать с полным основанием! Но тоже без особой надежды на ответ.

— Что же делать!? — повторил Роман уже хриплым шёпотом, и посмотрел на сидящих напротив него Высоцкого и Софи Марсо.

— Может, пивка глотнём? — облизнул сухие губы клон Семёныча. — Жарко что-то.

— А я бы подремала часок-другой, — зевнул клон прелестной француженки, — да и есть охота!

Роман словно вынырнул из оторопи:

— Пивка? Поесть?! Да катитесь вы ко всем чертям! Суперзвёзды недоделанные!

И, как ни странно, ни Высоцкий, ни Софи нисколько не возмутились этому негодующему возгласу. Напротив, они, дружно вскочив, радостно заулыбались и устремились к выходу, видимо, именно для выполнения своих сокровенных желаний.

— Что же делать?! — снова прошептал Роман, и на его красивом, моложавом лице высветилась такая душевная мука, словно от разрешения этого вопроса напрямую зависела его жизнь.

Хотя, возможно, так всё и обстояло. Представьте, что вам не удаётся совершить главное в вашей жизни — что бы вы сделали? Что-что? Напились бы, да и дело с концом?! Да, вообще-то, это тоже вариант, как-то я и не подумал…

 

Итак, Роман, так быстро вспыхнувший идеей поставить свою пьесу с участием лучших актёров всех времён и народов, постепенно догорал, вернее, дотлевал, осознавая полный провал своего замысла. Никогда клон не заменит человека реального, тем более, его душу с вихрями эмоций и бурями страстей.

— Как же я самонадеян! Время меня не излечило от этого греха! А ведь я сам столько раз с жаром осуждал иных за тот же порок!

Роман сидел в кафе Эйнштейна, пытаясь облегчить свои терзания с помощью старинного средства. Как нам всем хорошо известно, и вино бывает полезно. Оно иногда вымывает из мозгов те мусоринки разумной логики, которые и мешают решиться на что-то безумное, а, стало быть, поистине гениальное! Правда, ведь и вам знакомо это? Бывало же так, что излишнее винопитие вам помогало? Нет?! Не может быть! Вы, наверное, просто чуть-чуть не допили!..

За соседними столиками расположилась многочисленная публика. Если применить избитый эпитет разношёрстная, то он абсолютно ничего не скажет. Вы только представьте, что рядом с вами запросто сидят… Нет, это вы запросто сидите рядом с Одиссеем, Софоклом, Клеопатрой Египетской, Ньютоном, Леонардо, Гитлером, Сталиным, Шекспиром и, страшно сказать, Христом и Буддой! Да кого только здесь нет! Но все они ведут себя просто и обыденно — пьют, едят и мило треплются. И именно от этой простоты можно запросто свихнуться, если на время забыть, что они всего-лишь клоны, а ты — единственный земной человек среди них! И Роман на мгновение забывает это. Он трясёт головой и, закрыв глаза, негромко вскрикивает:

— Господи! Да есть ли здесь нормальные люди!? Неужели тут только клоны!!!

— Конечно, есть. Например, мы с вами.

Роман вздрагивает и распахивает очи. Напротив него сидит мужчина средних лет, абсолютно лысый или же бритый, но несомненно очень симпатичный, со снисходительной улыбкой на довольном округлом лице.

— Вы кто?

— Я — Майкл. — Мужчина слегка склоняет голову.

— Что-то я не узнаю, — прищуривается Роман, — Горбачёв? Фарадей? Булгаков?!

— Нет, не гадайте. Я же сказал, что мы с вами не клоны. Я просто Майкл. Я — сам по себе, как и вы.

— А откуда вам известно, что я — сам по себе, а не чей-то клон?

— Ну, это не сложно определить. Вы так сильно о чём-то переживаете. А клоны практически лишены эмоций.

— Да, — понурился Роман. — Они лишены эмоций. Именно. И поэтому-то всё так скверно.

— Что же конкретно? — Майкл сочувственно наклонил голову к собеседнику.

— Всё! — отрубил Роман. — Давайте лучше выпьем.

— Давайте.

 

Прошло не больше часа, но настроение Романа кардинально изменилось. И винные пары делали своё дело, и собеседник попался достойный. Он умел рассказывать. Оказалось, что не все в Иммортии клоны. Тут есть люди и обыкновенные. В основном, это те, кому не хочется работать. Здесь оказывается можно жить полным паразитом и не быть объектом гонений и насмешек! Но такая жизнь возможна лишь на южном континенте. Лет сто назад между тремя мировыми государствами — Исламией, Христианией и Буддией было достигнуто соглашение об особом положении Иммортии. Они берут на себя всё содержание её, а та, в свою очередь, не претендует ни на что в мировой политике и экономике.

— Три государства? А остальные как к этому отнеслись?

— Остальные? — не понял Майкл. — А остальных нет. Только четыре государства на Земле — Иммортия, Исламия, Христиания и Буддия.

— Ах да, конечно, — припомнил Роман посещение местной библиотеки. — Я, вероятно, выпил лишнее и всё подзабыл. Произошёл раздел по верам… Постойте, а как же остальные веры? Иудаизм? Синаизм?

— Ну, с верами, то есть, с религиями, покончено давно. Остались, впрочем, некие реликты, проповедующие некоторые философские догмы, но это лишь в виде искусства и хобби.

— Вот это изменения! — воскликнул Роман и отхлебнул огромный глоток старого финикийского вина. Вино было сладковатым и очень терпким, но таившим в себе какую-то неуловимую прелесть. — И как же всё произошло? По принуждению?

— Нет, что вы, никто ни на кого не давил. Сама жизнь показывала, что лишнее в ней.

— То есть, религия оказалась лишней?

— Конечно. Когда наступили годы полного изобилия, получилось так, что идеологий не потребовалось.

— Обалдеть! Просто коммунизм какой-то!

— Называть можно по-разному…

Роман на мгновение как будто задремал, а когда открыл глаза, Майкла за столиком не было.

— Неужели всё это был сон?

За соседними столиками беседовали Гитлер и Гейне, Клеопатра и Дон Жуан, Христос и Бен Ладен. Но не было в их речах и намёка ни на страсти, ни на эмоции…

 

VI

 

Целый день Ангелина провела в парке. Но что это был за парк!

Тут можно было увидеть, да и потрогать такие растения, о которых девушка и не слышала никогда. Они очаровывали невероятными ароматами, цветами, да и своим видом! И ботанический сад, который так прежде восхищал девушку, здесь бы показался жалкой, серой клумбочкой!

А животные! Разве могла Ангелина даже в мечтах потрогать рукою кончик длиннющего хвоста диплодока или услышать грозный рык самого тирекса!

Но сердце девушки едва не выпрыгнуло из груди, когда прямо на неё, из густых зарослей неведомых красно-синих деревьев, вышел красавец мамонт! Она сразу поверила, что это именно тот, о котором ей рассказывал Роман!

— Здравствуй, вожак! — прошептала Ангелина, протянув мамонту руку.

И он подошёл к девушке и кончиком хобота осторожно коснулся её ладошки. Ей стало немного щекотно, но нестерпимо приятно.

— Как же ты красив! Как же ты могуч! А правда, что ты остановил этот дрянной ледник?!

Ангелина глядела на мамонта восторженно, всерьёз ожидая от того ответа. И он качнул огромной, лохматой головой, словно и правда отвечая ей, и неторопливо пошёл прочь.

Ангелина смотрела вслед удаляющемуся исполину, но думала, конечно, о своём любимом…

— Да, что-то разладилось в Вандиной схеме, — грустно улыбнулась Ангелина своему отражению в парковом зеркале. — Как всё раньше было определённо — я попадала в чужую жизнь, но всё же уже кем-то, с какими-то обязанностями. А тут же ни я никому не нужна, ни меня ни к кому не тянет.

Отражение молчало, небрежно измазав грустинкой свои губки.

— Что ж, подружка, неужто и ты не поможешь? С чего начать? Где искать нам с тобою несносного мальчишку!? Что? Ты говоришь, что он мужчина, но не отрок?! Ха-ха! Мальчишка он! Мальчишка!! Бегает сам от себя — разве это мужчинам позволено!?

Отражение озорно улыбнулось и показало язычок.

— Смеёшься? Правильно! Давай посмеёмся над ним, глупцом и наивным принципиалом! А то и вообще искать его не станем! Пусть себе бегает!

Ангелина решительно тряхнула головой, и негустые русые волосы ровными тропками разлеглись на её лице.

— Стоп, девочка! А что ты здесь делаешь, в этой дурацкой эпохе, где людей выпекают, как хлеб поутру?!

— Я ищу своего любимого! — ответило то ли отражение, то ли сама же Ангелина.

— А зачем?

— Как это зачем?! Я люблю его!

— Так и люби на здоровье. Но что ты сделаешь, найдя его?

— Не знаю. Обниму его, исцелую!

— Да он тебя не узнает, ещё решит, что ты какой-то сумасшедший клон.

— Так я же всё ему расскажу. Он не может меня не узнать!!

— Но он же любит и знает ту, которая осталась в веке двадцать первом! Её образ!

— Конечно, но…

Ангелина глядела на своё отражение, и видела свою же растерянность и беспомощность, словно она, заблудившаяся в лесу, долго пыталась выбраться из чащи, а когда заметила далёкий огонёк и наконец-то вышла к нему, он оказался светящейся гнилушкой!

— Что же мне делать?! — всхлипнула девушка, мгновенно потерявшая и надежду, и смысл самой жизни…

 

Долго ли Ангелина сидела в полном отрешении от радостей мира, неизвестно, но вывело её из этого оцепенения появление какой-то девушки. Та присела на минутку рядом, вытащила из сумочки пудреницу и слегка прихорошилась. Потом так же легко поднялась и неспешно пошагала в глубь парка.

Ангелина, мгновенно позабыв все свои горестные мысли, вскочила и поспешила за незнакомкой. Она ещё толком не понимала, зачем это делает, но твёрдо знала, что девушку нужно догнать!

А незнакомка, пройдя совсем немного, свернула с главной аллеи, и вошла в лёгкое летнее кафе. Туда же вошла и Ангелина, и сразу увидела девушку, присевшую за столиком возле окна.

— У вас свободно?

Этот вопрос, заданный в абсолютно пустом кафе, мог бы многих навести на размышления об истинности такой просьбы, но незнакомка нисколько не удивилась и даже явно оживилась:

— Да, пожалуйста, присаживайтесь!

— Нет, если я вас стесню… — Ангелине стало немного стыдно за бестактность своего поведения.

— Что вы, что вы! Мне так скучно одной в этой стране! Прошу вас!

— Почему же вы в этой стране одна? — Ангелина во все глаза глядела на девушку и чётко понимала, что отлично её знает. Но где, в какой эпохе они встречались?..

— Да я и сама толком не понимаю, как тут оказалась, — девушка беззаботно пожала изящным плечиком, — да и где была раньше, тоже не помню. Кстати, мне сказали, что меня зовут Ангелиной!

— Сказали!? — почти вскрикнула наша героиня, и мгновенно узнала девушку. Нет, они не встречались ни в какой иной эпохе. Нет, и раньше она её нигде не видела в мире реальном! Но всё же видела её постоянно и даже разговаривала с нею о самом сокровенном, ибо это и была сама Ангелина!

«Господи! Так это же мой клон! Это я! Я вновь, как и в Испании, не узнала самоё себя! И, конечно же, никто, кроме него, не стал бы меня повторять! Никто!!»

Радость взорвалась в Ангелине и выдавила на реснички крохотные росинки. Но, не успев разгореться, радость стала меркнуть:

«А для чего он меня воссоздал? Не задумал ли он здесь остаться навсегда?! Или же ему достаточно лишь моего клона?! И я, та, настоящая, ему уже не нужна?!»

В кафе, свистя и ворча, ворвался ледяной ветер, и бесцеремонно обхватил Ангелину своими хладными дланями. Он проник под лёгкое платье, но этого ему показалось мало, и вот уже ледяные пальцы подкрадываются к самому сердцу!..

— Эй, с вами всё в порядке!? — донеслось сквозь свист ветра до ушей Ангелины негромкое шептание.

Ветер неожиданно стих, и холод покинул тело нашей героини. Её собеседница глядела на свою новую знакомую спокойно и разумно, как и подобает истинному клону.

— И что же, ты совсем-совсем ничего не помнишь?

— Нет. — Ангелина-клон неторопливо попивала лимонад. — Да мне и не нужно это. Главное сейчас — выучить роль.

— Роль? — заинтересовалась Ангелина. — Ты актриса?

— Ага. Мне нужно правильно сыграть роль. Это моя задача.

— Трудно?

— Не знаю. Слова я все выучила, но Мастер заставляет меня играть эмоционально. А я не знаю, как это.

— Не знаешь? Ты разве не знаешь, как нужно плакать, смеяться?!

— Вообще-то, мне это ни к чему, но я учусь. Самое трудное — запомнить, где должен быть смех, а где плачь. Да ещё со слезами морока. Оказывается, бывает так, что из глаз течёт вода. Где же мне её взять?

— А как зовут твоего Мастера?

— А так и зовут — Мастер. А разве это не имя?

— Имя, конечно, — согласно кивнула Ангелина, но сама иронично усмехнулась. — Странно ещё, что ты не Маргарита!

— Да, я не Маргарита, — согласилась актриса. — А кто она?

— Да так, одна женщина, немного сумасшедшая, но очень разумная… — Ангелина на миг задумалась и добавила: — Можешь и меня так называть, большого греха здесь не будет.

— Сумасшедшая, но разумная? — переспросила Ангелина, но, впрочем, мало удивляясь этому, как и подобает истинному клону.

А Ангелина истинная уже успокоилась и много поняла из слов своей собеседницы. Скорее всего, Роман решил, чтобы в его пьесе Ангелину играла сама Ангелина. Но это и успокоило девушку. Ведь ей уже стало предельно ясно то, что Роман ещё не понял — никакой клон, даже самый реальный, не сможет заменить оригинал!

— Эх ты, Мастер! Разве же ты сможешь обойтись без своей Маргариты!?

И внезапно Ангелина осознала, что же ей теперь нужно делать!

— Да ведь это так просто, так явно! Теперь-то он точно поймёт, что я — рядом! Поймёт!!.. Хотя, разве это мне нужно именно сейчас?!

И загадочная улыбка Джоконды, перелетев через столетия, удобно устроилась на губках своей новой хозяйки, Ангелины!

 

VII

 

Ангелина думала, что сердце её сразу же выскочит из груди и бросится под ноги любимого, окропив горячими кровавыми капельками мозаичный паркет. Но почему-то не безудержное волнение, а уверенное спокойствие овладело девушкой, словно она и сама была лишь клоном кого-то.

А Роман стоял совсем близко, объясняя какому-то актёру концепцию роли. Да полно, он ли это был?! Может, потому сердечко и спокойно, что вовсе это не он, любимый пиит?

Ангелина вглядывалась в высокого, красивого мужчину и не могла найти ни единой капельки сходства с её любимым.

«Я совсем глупа! Ведь и в моей нынешней внешности нет абсолютно ничего от меня самой! Почему же Роман должен выглядеть иначе? Но ведь Ванда говорила, что я смогу узнать его по дыханию, по биению сердца… Но почему-то не узнаю».

Ангелина грустно вздохнула, и это у неё получилось так громко, что Мастер прервал свои объяснения и обратил внимание на неё.

— Это моя подруга, Маргарита, — тут же представила девушку Ангелина-клон. — Она тоже хочет играть.

— Вы чей клон? — деловито и немного сухо поинтересовался Мастер, и Ангелина почти полностью уверилась, что к Роману тот отношения иметь не может.

— Да нет, я не клон, я сама по себе.

— Правда?! — в голосе режиссёра послышались нотки радости. — Это же здорово!

Он как-то по-другому вгляделся в девушку, и вот именно теперь сердце Ангелины затрепетало. Она вновь не увидела в мужчине никаких черт Романа, но в душе её что-то запело, мелодично и ликующе. Это был он, несомненно! И тут же девушкой обуяло нестерпимое желание броситься любимому на шею, излив всё, что в ней накопилось за века: любовь, страдание и… негодование за все муки, причинённые им!

Возможно, это и случилось бы, но в этот момент Ангелина-клон подошла к Мастеру и, обвив его шею изящными руками, прильнула к груди его. Это действие мгновенно отрезвило нашу несчастную героиню. А Роман тем временем продолжил:

— У меня есть одна роль, но пока мне не удалось найти исполнительницу её. Всё дело в том, что нормальных людей искусство мало интересует, да и самих их здесь не так много. А клоны — это лишь манекены, холодные и прагматичные. Ну, разве что за исключением Ангелины. — И режиссёр мило улыбнулся своей пассии. — Я с нею работаю особо, и, на удивление, она учится чувствовать!

Ах, с каким бы удовольствием Ангелина задушила свою новоявленную подругу, нагло прижавшуюся к её любимому! Да как она смеет, эта… клониха даже приближаться к нему!!

Если вы удивлены такой кровожадностью нашей милой Ангелины, то и я удивлён не менее! Ведь все мы точно знаем, что нельзя гневаться на ближнего своего, желая тому всяческих пакостей! Нас же с детства учили этому постулату, вычерпанному из недр святой книги! И мы ему следуем, следуем, следуем…

 

— …если желаете, конечно! — услышала Ангелина обрывок фразы, произнесённой Мастером, и переспросила:

— Что вы сказали? Простите, я задумалась.

— Задумались?! — восторженно вскрикнул режиссёр. — Так это же прекрасно! Значит, вы точно не клон, если можете так отвлекаться!!

— Да, я точно не клон, — кивнула Ангелина, которая уже успокоила своё сердечко. — Но возможно, это и не так здорово. Иногда спокойствие и рассудительность не бывают излишни!

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Мастер и протянул девушке небольшую пачку листков. — Это пьеса, прочтите пока, а завтра начнём репетировать.

— Хорошо, — согласно кивнула Ангелина и хотела было уйти, но губки сами собою проронили:

— А можно спросить?

— Конечно! Всё, что угодно!

— Почему вы на главную роль взяли клон?

Мастер задумался лишь на миг:

— Я искал. Но где же здесь найдёшь человека реального, да ещё такого, какой именно нужен?! Правда, нескольких я всё же смог извлечь из паутины бездеятельности, но и они исключительно пола сильного. Вначале я был просто убит этим, но теперь всё в порядке. Вы же видите, как Ангелина вживается в роль! Скажу ещё одно. Она — точная копия не просто героини, но и прототипа. Вам, конечно, это сложно понять.

«Да, уж кому, а мне это понять так сложно!» — громко захохотала Ангелина, но смех её был слышен лишь ей самой.

— Есть много того, что я не могу объяснить вам, да если честно, и не хочу, потому что оно касается только меня. Надеюсь, вы не в обиде?!

— Ну что вы! Разве я могу обижаться на вас, такого талантливого и известного! Я же не Ангелина, которой, похоже, позволено всё!

— Позволено всё? — непонимающе переспросил Мастер. — Нет, Маргарита, вы не правы. Но если вы имеете в виду наши отношения с нею, то уверяю вас, это всё внешность.

Говоря это, Роман как-то погрустнел, и глаза его, ярко-синие, сочные, словно в них, вылиняв, перелилось весеннее небо, немного потускнели. Он что-то хотел сказать ещё, но лишь махнул рукой, точно гоня прочь неуместные мысли, и отошёл.

А наша любимая Ангелина ликовала! Она знала, она видела, что никакие клоны не нужны её любимому! Никто ему не нужен, кроме неё! Теперь она ни капельки не сомневалась, что это — её Роман! И ещё она осознала, что задуманное ею правильно, как бы ни парадоксально оно было на первый взгляд. А задумала она вот что.

Трезво рассудив, что любыми признаниями она может вызвать в Романе непредсказуемые действия, на которые тот так горазд, она решила ничем не выдавать своего присутствия. Пусть себе делает всё, что ему хочется. Осталась ведь всего одна горошинка, и, хочешь, не хочешь, а придётся её употребить. И тогда они вместе вернутся в свой мир. А там… Там будет то, что будет. Но теперь уже Ангелина не та наивная девчонка, и сумеет убедить своего любимого в том, что тот всего-лишь наивный глупец и романтичный гордец, не имеющий право жить лишь для себя!

 

VIII

 

Конечно же, не мог не придти Роман к мысли, что роль Ангелины лучше всего может исполнить сама Ангелина. И всё потому, что не был он истинным режиссёром. Нет, это вовсе не уничижение нашего героя, но лишь попытка его понять.

Да и для чего была задумана постановка? Только для того, чтобы увидеть свою любимую! Эх, Роман, да будь бы ты посмелее и порешительнее, да менее щепетильнее, давно бы уж был рядышком с Ангелиной, вкушая её сладкую и горячую любовь!

Но что поделать, как Христос на Голгофу, тащил наш герой свой крест, правда, сам не зная, когда же его Голгофа появится.

В прошлых эпохах ему было проще. Там он поневоле попадал в жернова каких-либо событий, и они его крутили и перетирали по своему усмотрению. Но здесь, предоставленный сам себе, он, так же, как и Ангелина, поначалу растерялся, а потом выбрал то, что могло хоть как-то оправдать его задержку здесь. Ведь, не найди Роман тут занятия, он должен был бы задуматься о возвращении. Но этого пока ему не хотелось, вернее, он ещё не был готов к такому решению. Поэтому, когда появилась возможность заняться театром, Роман, не задумываясь, бросился в это дело. А ещё в нём теплилась натужная надежда, что, вдруг, ему здесь понравится и он останется навсегда в эпохе этой, где не всё ему приятно, но многое так импонирует. А с созданием клона Ангелины Роман и вовсе потерял голову. Ему померещилось, что та, явившаяся по велению его и прихоти, и есть сама Ангелина, но теперь любить её он имеет полное право, ведь она вовсе не ребёнок, а существо иного рода!

Поначалу он радовался, что смог вновь создать, теперь уже материально, тот образ, что милее и дороже всех на свете. И действительно, клон выглядел абсолютно, как Ангелина, различий выискать было невозможно.

А они были! И Роман их стал примечать довольно скоро.

— Копия, это всего-лишь бездушная копия! — шептал поэт всякий раз, когда вглядывался в Ангелину. — Нет в глазах её озорного огонька, нет на губах иронии улыбки. Нет её души.

Роман всё больше грустнел, понимая, что обманывает сам себя.

— Нет, пока я не решусь вернуться и не увижусь с нею, жизни мне не будет…

 

Но тем временем случилось нечто, изменившее настроение Романа.

Клон Ангелины получился не совсем обычен. Он, вернее, она… Нет, давайте уж будем называть её Ангелиной, дабы не путаться. Так вот, Ангелина стала меняться. Она вникала во все требования Мастера, искренне пытаясь научиться выражать страсти и чувства. И это у неё получалось всё более реальнее. Она уже могла плакать и смеяться, и не просто так, а явно чувствуя изгибы настроения.

Роман, всё больше восхищаясь своим творением, иногда забывал, что это не настоящая Ангелина. Он любовался девушкой, но так и не разрешив себе даже её коснуться, хотя она не просто не была против, а наоборот, желала того.

И вот в этот момент появилась Ангелина настоящая.

Роман не мог и помыслить, что эта не очень красивая девушка хоть как-то может быть причастна к судьбе его любимой. Он обрадовался, что нашёлся ещё один не клон для его спектакля, но и не более того. Но разговор, произошедший с нею, легко и непринуждённо выбил опору из-под его такой, казалось, верной теории!

 

Однажды на репетицию, которые были открыты для всех желающих, пришёл Майкл. Роман сразу его узнал и очень обрадовался, так как до сих пор не знал наверняка, существовал ли тот в реальности или же был лишь дремотным бредом его сознания.

— Привет, Майкл! Куда же ты пропал тогда?

— Привет, Мастер! Ты в прошлый раз мне не представился. Так это и есть твоё имя?

— Имя? Да, пусть это будет моим именем здесь. Так гораздо лучше, чем опять примеривать чужое.

— Тебе приходится часто менять имена?

— Да. Не так уж часто, раз в полтысячи лет, но всё же поднадоело малость!

Майкл ничуть не удивился этому заявлению, по крайней мере, внешне:

— Да, мне тоже приходилось зваться по-разному. Но это не стоит вспоминать.

— Послушай, Майкл, а не хотелось бы тебе попробовать себя в театре?

— Играть? Нет, Мастер, это не моё.

— А чем ты занимаешься в жизни? — Роман огорчился отказом человека не только знакомого, но и реального на все сто.

— Ничем! И это мне очень нравится. Я достаточно постранствовал по миру, занимаясь многими… разнообразными делами, и теперь могу только бездельничать. И созерцать окружающий мир. В нём столько прекрасного!

Майкл томно повёл глазами, оценивая архитектуру театра, являвшегося точной копией Большого московского, и восхищённо защёлкал языком:

— Грандиозно!

В это время на сцене Ангелина репетировала вместе с Маргаритой одну из сцен.

— Кто это совершенство?! — внезапно побледнел Майкл.

Роман проследил за взглядом ленивого созерцателя:

— Это наши актрисы.

— Вон та, стройная, как столб дыма в безветренном вечере!?

— Это Ангелина — она играет главную героиню. Но успокойся, Майкл, это всего-лишь клон, — вздохнул Роман.

— Это богиня! — Майкл мгновенно превратился из равнодушного наблюдателя в восхищённого воздыхателя.

— Кто б сомневался, — едва слышно пробормотал Роман, — вряд ли найдётся мужчина, который не влюбится в это чудо!

А Майкл, так и не сводя загоревшихся чёрных глаз с девушки, судорожно расстёгивал тесный ворот рубашки:

— Ты, кажется, говорил, что я бы тоже смог принять участие в спектакле?

— Конечно! Ты согласен?

— Да! Я очень этого хочу!

— Здорово! Теперь у меня два настоящих актёра!

— Но скажи мне, Мастер, когда закончится жизнь Ангелины?

— Закончится жизнь? — не понял Роман.

— Ну да. Ты же её создавал на какой-то период. На сколько?

— Ты знаешь, Майкл, я как-то упустил этот аспект из виду.

— Ты не забил срок окончания её жизни?!

— Нет.

— Так это же просто великолепно! Значит, она будет существовать всегда!

— Всегда?! — Романа даже передёрнуло от такого обстоятельства.

— Ну, в смысле, она проживёт среднестатистическую жизнь на данный век.

— И сколько же это?

— Увы, не очень много. Всего сто пятьдесят лет.

 

IX

 

Да, они смотрелись, Майкл и Ангелина!

Майкл очень быстро втянулся в творческий процесс, и Роману даже казалось, что тот имел когда-то отношение к театру, настолько профессионально он держался на сцене. А Ангелина буквально с каждой минутой, с каждой репликой преобразовывалась, всё больше впитывая в себя эмоции. Она уже плакала и смеялась настолько искренне, что вряд ли кто смог бы даже подумал, что это всего-лишь клон.

И чем больше проявлялись творческие способности Ангелины, тем тускнее на её фоне выглядела Маргарита. Да, она старалась, Роман это видел, но её игра лишь немногим превосходила уровень самодеятельности.

Но разве мог Мастер даже помыслить, что девушка вовсе не старается, а лишь создаёт видимость того! Почему, почему она должна играть ту роль, которая ей вовсе не близка!? Ведь она и есть главная героиня! Однажды она прямо заявила об этом режиссёру:

— А нельзя ли мне играть Ангелину? Мне кажется, что у меня это получится очень хорошо!

— Ты? Ангелину?! — Мастер посмотрел на наивную и наглую девицу. — Что ты, Марго, какая же ты Ангелина?! Ведь она — это страсть, мука, любовный огонь! Как ты всё это сможешь исполнить? Да, к тому же, извини, но внешность твоя не совсем соответствует задуманному мной образу.

— Ага, я не такая смазливая, как Гелка! Конечно, ведь она вам нравится, если не больше!

Говоря это, девушка едва удерживалась от желания расцарапать холёное лицо Мастера, чтобы сорвать эту маску и проявить истинный лик!

— Да, она мне нравится, но только как актриса! Ты же сама могла заметить, что уровень её игры заметно повысился.

— Конечно, особенно когда рядом с нею появился красавчик Майкл!

Маргарита, бросив эти слова, повернулась и пошла прочь, не успев заметить тот эффект, что они произвели на Мастера. А они эффект произвели! Мастер как-то съёжился, посерел лицом. Ведь с каждым днём клон его любимой всё больше становился похож на оригинал, будоража сердце Романа. Но было здесь и ещё одно обстоятельство — Майкл! Он, видимо, всерьёз влюбившийся в Ангелину, источал это так зримо, что и она не могла того не заметить. Она увидела чувства своего партнёра и… влюбилась сама! Да, она уже была в силах родить в себе такое чудо!

Весь день Майкл и Ангелина проводили вместе, репетируя роли, но и потом не расставались. Они гуляли в парке или же просиживали вечера в кафе. И Роман, принимая всё это как должное, осознавая, что данный этап его жизни вскоре закончится, тем не менее, всё же наполнялся ревностью!

— Что же я делаю!? Ведь моя Ангелина не здесь, она ждёт меня в другом мире! Это не она! — и он нещадно хлопал себя по щекам ладонями, стараясь болью изгнать глупые чувства.

Но тут же, вглядываясь в заламывающую руки на сцене Ангелину, стонал:

— Нет, но ведь это она!!!

А наша несчастная героиня наблюдала со стороны, словно сидя в зрительном зале, все коллизии происходящего. Она видела муки Романа, но, не в силах помочь ему, и сама не знала, как же ей на это реагировать. Как она должна относиться к человеку, который, любя её, испытывает чувства к другой, которая… тоже она!?

— Я, наверное, сойду с ума! — шептала девушка. — Ведь это же неестественно — ревновать своего любимого к самой себе! Господи, как же здорово, что я не стала клонировать Романа! Что бы могло получиться тогда? Нет, даже думать не хочу! Нужно скорее покинуть это гадкое время, пока остатки разума ещё теплятся в моей голове. Бежать отсюда!

И Ангелина даже улыбнулась такому неожиданному решению, а рука сама потянулась к заветной горошинке. Но вдруг горячая мысль хлестнула по её сердцу, как бич ката по беззащитному телу ребёнка:

— А что если я уйду отсюда, а он останется!?

Сердце на миг остановилось и тяжко упало к ногам девушки. Казалось, сама Смерть бесцеремонно прикоснулась к нашей Ангелине, смрадно дыхнув в лицо.

— Нет! Ни за что! Что бы ни случилось, я буду здесь, пока он не поймёт всё! Я должна быть уверена, что он вернётся! И не просто так, а потому что без меня он жить не сможет!

И Ангелина успокоилась, словно кто-то нашептал ей в ушко ответы на все вопросы, терзавшие её. А, успокоившись, она поняла, что и как ей нужно теперь делать!..

 

Генеральная репетиция прошла успешно. Зрителей набралось довольно много, и среди них клонов были единицы. Успех обрадовал Романа, ещё бы, ведь игру клона оценили люди реальные и оценили высоко!

— Вы все молодцы! — скромно похвалил он свою небольшую труппу после прогона. — Но всё же завтра, на премьере, вы должны играть во сто крат лучше. Вы должны умирать на сцене! Вот тогда действительно будет успех!

Актёры, находясь в бодрой эйфории триумфа, с готовностью пообещали своему Мастеру умереть на сцене.

— Но после смерти вы должны обязательно воскреснуть! — улыбнулся, но как-то не очень весело, режиссёр.

И на это тоже все согласились с воодушевлением. Нужно сказать, что состав труппы был менее чем скромен: кроме трёх нам уже известных персонажей, были ещё четверо клонов, но они исполняли роли практически статистов. В романе Романа, а, следовательно, и в пьесе, были три главных персонажа — Поэт, его возлюбленная и персонаж, выдуманный автором, но становящийся реальным, в который и влюбляется его создатель. Ради него он бросает свою возлюбленную, легко оправдывая это тем, что любовь — превыше всего! И вы сами можете представить весь трагизм нашей героини, которой пришлось играть возлюбленную Поэта, но им впоследствии отвергаемую!

— Итак, все свободны до завтра. А я же проведу эту ночь в театре. Возможно, придётся подправить кое-какие мелочи. Так что будьте готовы к сюрпризам!

Майкл и Ангелина, радостно помахав руками Мастеру и Маргарите, сцепились друг с другом пальчиками и резво помчались к выходу.

— А ты что же?

— А я тоже останусь здесь, — улыбнулась Маргарита. — Не хочется выходить из атмосферы спектакля.

— Хорошо. Тогда, пожалуйста, поработай над своим прощальным монологом, а то в нём недостаточно горечи, а ведь расставание с любимым равноценно встречи со смертью. Будь твой жизненный опыт побольше, ты бы это знала вернее!

Маргарита едва сдержала себя от резкости по поводу малости своего опыта в расставании с любимым, но лишь покорно склонила голову:

— Хорошо, я поработаю.

— Тогда я приду посмотреть…

 

X

 

Роман спать не мог. Он бродил по полутёмным помещениям театра, тщетно пытаясь успокоиться. И не столько предстоящая премьера вызывала трепет душевный и сердечный, тут всё было ясно и определённо, по крайней мере, не должно было произойти досадных сюрпризов. Актёры молодчаги, не подведут!

Но что-то иное давило и угнетало. Да и знал Роман, что это, но боялся вдумываться и вслушиваться в себя, реально представляя, чем это может окончиться.

А окончиться всё может полным презрением себя и грандиозным самобичеванием. В другой обстановке это было бы и полезно, но теперь, когда поэт был в долгу у тех, кого сам увлёк своею идеей, такие эксперименты были неприемлемы.

Бродя по тёмным коридорам и сумеречным залам, Роман пытался настроить себя лишь на предстоящий спектакль, но перед глазами всё время вставал образ любимый, единственно родной. Да, он был тот, который воочию мог лицезреть поэт каждый день, но именно теперь, в полутьме, наполненной тишиной, как воздух в грозу озоном, пришло уяснение истины. Нет, это всё-таки была не его Ангелина! И два чувства вгрызались в сердце: досада на невозможность явления любимой здесь, но и облегчение, что она, живая и любящая, ждёт его там, в реальном времени!

— Я глуп! Глуп, как учёный накануне великого открытия! А ещё я отвратительно мерзок! Я ведь так боюсь поверить в её любовь! Хотя в себе почему-то не сомневаюсь!

Роман зло усмехнулся этой мысли.

— А она, несчастная, ждёт меня, роняя святые слезинки, не понимая, в чём же она провинилась передо мною!

Поэт остановился, и ноги его не выдержали вес плотного, безукоризненно сложенного тела. Оно, обмякнув, как мокрая палатка, лишённая опоры, медленно опустилось на толстый мягкий ковёр.

Несколько минут пролежал Роман неподвижно. Но не мог же он так валяться вечно, иначе мы бы не закончили своё повествование или мне пришлось бы придумывать какой-нибудь фантастический выход для окончания сюжета. Но ведь я ничего не сочиняю, я лишь записываю то, что происходит, вы же это помните?!

Роман как-то разом сбросил с себя оцепенение и рывком поднялся:

— Всё! Хватит распускать сопли, как гриппозный больной! В чём проблема, дружище? — Ласково обратился он сам к себе. — Хочется домой? Так вали!

Улыбка осветила лицо поэта, словно в глаза ему воткнули пару светодиодов.

— Вали! Но прежде доделай до конца дело здесь! Постарайся, чтобы в этом времени тебя никто не стал вспоминать, как презренного, кичливого трепача!

 

Роман тихонько подходил к сцене, стараясь не выдать себя неосторожным звуком. Он ещё за пару десятков метров услышал голос, доносящийся оттуда, и понял, что это Маргарита работает над монологом. И поэтому ему не хотелось смущать девушку своим появлением, но услышать и увидеть её было просто необходимо.

Роман осторожно подкрался к тяжёлым занавесям и осторожно раздвинул их.

Маргарита стояла на коленях и читала свой монолог. Волосы её, всегда такие обычные, некрасивые, сейчас, в свете разноцветных софитов, казались радугой, которой надоела однообразная коромысленная поза, и она вырвалась на волю, заплясала, целиком отдавшись застоявшейся фантазии!

В первые мгновения Роман даже не слышал слов, вернее, не понимал их, без остатка отдавшись чудесному зрелищу! Он словно впервые увидел эту девушку, её блестящие, горящие глаза, её изящные руки, живущие, казалось, своею, отдельною от тела жизнью! А губы Маргариты, матово и влажно сверкая, источали такой соблазн, что хотелось нежно-нежно прижаться к ним губами своими, наполнившимися неукротимой жаждой!

«Что же это со мной!? Как же я раньше не увидел такое чудо!? — мысли в голове Романа совсем обалдели, не понимая, что же они должны выражать. — Неужели эта та самая девчонка, которую я упрекал в нечувствительности!? Да, но что она говорит? Надо же послушать!»

А девушка как раз заканчивала прощальный монолог. Вот сейчас она скажет последнюю фразу, и Роман выйдет из-за портьеры и встанет перед нею на колени, прося прощения за свои давешние грубые слова!

Но Маргарита, закончив монолог, не остановилась, а продолжила, и слова эти, звучавшие в унисон с предыдущими, были совсем иного смысла.

— Любимый мой! Я виновата перед тобой! Только я! Знать, не так я тебе прошептала про любовь свою, не те слова излились из сердца моего! Не таким нежным взглядом я ласкала глаза твои! И жар тела страждущего моего не был достаточен, чтобы воспламенить тело твоё! Прости меня за это! Я знаю, ты самый честный, самый порядочный, и именно это тебя и увело прочь. И поначалу я тебя в том винила, не понимая глупой юной головой своею всё твоё величие! Да, величие, ведь для меня — ты велик! Так прости меня и за это! Но ты ведь любишь меня, любишь всё больше и больше, я это чувствую сквозь все времена, расстояния и мысли! Я чувствую тебя! Я слышу биение твоего измученного сердца — вот оно стучит по груди, словно молоток скульптора, украшающего древние гробницы! А вот натужно поскрипывает, как перо писца или камышовая палочка, царапающая засыхающую глину. Но иногда оно вдруг запоёт, зазвучав струнами древних гуслей, и я тоже слышу это прямо в себе! И тогда воображение моё живо рисует, как великий Веласкес, самые удивительные картины, в которых мы вместе, укутанные любовью и нежностью! И я знаю, я верю, что и ты тоже слышишь сердечко моё, ведь оно так громко стонет, а иногда и кричит: любимый мой, где ты!?

Маргарита упала на пол сцены, и Роман отчётливо увидел, как из её прикрывшихся глаз хлынули слёзы. Она лежала молча, не вздрагивая, и только прозрачные ручейки наперегонки сбегали с бледных щёчек.

Но наш поэт не мог пошевелиться, он, кажется, не мог и дышать. Ведь каждое слово, произнесённое девушкой, острым дротиком впивалось в его разрывающееся сердце. Ведь все те слова — о нём! Да, все!

Но разве могут быть такие совпадения!? Роман понимал, что сходит с ума, но это почему-то не волновало. Вдруг всё стало безразлично. Он, не выдав Маргарите своего присутствия, тихо пошёл прочь от сцены…

 

Утром, когда актёры собрались на последнюю репетицию, Мастер буднично сообщил:

— Главную роль будет играть Маргарита!

 

XI

 

Роман из-за кулис наблюдал за ходом спектакля, но органы чувств его сегодня функционировали избирательно. Он как-то равнодушно внимал игре Майкла и Ангелины, но мгновенно замирал, напитываясь волнующим зудом, когда на сцене появлялась Маргарита. Он не чувствовал своего организма. И тело, и конечности, и даже само сердце, казалось, были мёртвыми, вернее, уснувшими или онемевшими. Поэт как встал вначале спектакля, неловко накренясь на правый бок, так и замер в этом положении. И ни боль, ни тяжесть не причиняли неловкости Роману. Он ничего не ощущал, кроме ненасытного желания любоваться Маргаритой, улавливать каждый её жест, каждый вздох, каждое слово…

А зал, заполнившийся к удивлению труппы почти до предела, жил вместе с героями пьесы. Он вздыхал и всхлипывал, разочарованно гудел и неудержимо смеялся. И, даже находясь в таком состоянии, Роман всё же замечал, что не везде реакции зрителей совпадают с его трактовками событий. Да и вообще, пьеса была задумана в чисто драматическом ключе, практически лишённая весёлых сцен, ведь автору хотелось вновь пережить свои чувства, которые были тяжки и горьки.

Но не всегда зритель вникает в подлинный смысл действа театрального, реагируя по-своему. И это, мне думается, правильно и естественно, потому что нужно видеть лишь то, что видишь, не вдаваясь в то, что бы хотелось сказать автору. Уж если ты считаешь себя незаурядным, изволь написать так, чтобы всем и всё стало ясно безо всяких пояснений! А коль не можешь или не хочешь творить так, то и не обижайся на непонимание!..

Да и актёры были так пропитаны атмосферой пьесы, что иногда отступали и от текста, и от режиссёрской трактовки, добавляя свой шарм происходящему. И это у них получалось потрясающе! Даже Ангелина, явно обидевшаяся на своё отлучение от главной роли, быстро освоилась в роли иной и старалась теперь влить в неё некую долю задора и колкости, пытаясь тем самым хоть чуточку да насолить своему Мастеру. Нет, она явно перешагнула ту грань, что отделяла клон от своего прототипа!

Майкл явно ей подыгрывал, мгновенно уяснив замысел своей возлюбленной, а потом и вовсе об этом позабыв, а просто нырнув в роль до самого донышка. И порою получалось так, что герои, выясняя отношения, упрекают друг друга, но вместо задуманного автором трагизма, выходило нечто мелодраматическое, а то и вовсе смешное.

Но Маргарита просто воспарила над всем происходящим! Едва она появлялась на сцене, зал взрывался рукоплесканиями. А она играла так, как и учил Мастер — умирала и воскресала! Как же она преобразилась! Казалось, она просто истекала красотою, светом и чувствами, которые бурным потоком обрушивались на зрителей! А та сцена, в которой она впервые предстаёт перед своим создателем в облике материальном, повергла зрительный зал в долгую овацию!

В отличие от задумки Романа, у которого главными чувствами героев в этой сцене были серьёзность и торжественный трагизм, интерпретация Маргариты явилась более живой. Она вела разговор со своим создателем легко и даже явно подшучивая над ним, точно так, как это и случилось в жизни в тот метельный вечер. И это получилось так органично, так трогательно, что смех зрителей и правда перемежался со слезами.

 

Но что же чувствовал наш поэт, спросите вы? Или совсем уже одеревенел и плотью, и духом, замерев в своей дурацкой позе?! Может, и чувств в нём не осталось, кроме недовольства актёрами от их непечальных импровизаций?

О, нет! Роман давно клокотал, извергая из себя эти самые чувства подобно сотне грозных Кракатау! И, если бы вдруг перевести жар души его в плазму пламени, он с лёгкостью испепелил бы не только Антарктику, но и все планеты нашей милой звёздной системы! Слава Богу, что такая генерация не под силу нам, смертным!

Роман, в промежутках взрывов чувств, громко и зло хохотал над собою, посыпая голову не пеплом, но красочными эпитетами, угодливо рождаемыми его головою, разум которой явно был повреждён. И получалось так, что поэт внешне молча, но всё же, крича изо всех сил, спорил со своим умом, ясно осознавая, что тот уже и не ум вовсе, а что-то неясное и туманное, как гипотеза о пульсации Вселенной!

— Ах ты, поэтишко паршивый! Режиссёришко задрипанный! Что, накатал пьеску? Вдохновил актёров! Как же ты ловко разъяснял им задачи и сверхзадачи, давя своим авторитетом! А они взяли и наплевали и на тебя, и на твой авторитет! Смотри, ведь не играют даже, а живут! Да не им у тебя, а тебе у них учиться!

Тут ум замолкал, пытаясь услышать ответ, но, знать, не так уж он был крепок, позабыв, что в ответ на вопросы риторические нормальные люди помалкивают, а люди, нормальные не полностью, — молча убивают. Роман, к счастью, был пока нормален, правда, нормальность эта могла вот-вот закончиться.

Да, нормальность и правда заканчивалась, но вовсе не потому, что «великий» режиссёр был раздосадован смелой игрой своей труппы. Досада уже ушла, обменявшись местами с восхищением, которое не могло не появиться! Но и оно пребывало с Романом недолго. Как-то незаметно и непонятно откуда-то просочилось чувство иное, более сильное, но менее приятное. Это было ощущение растерянности и бессильного непонимания!

Да, наш герой был растерян, словно совсем заблудился в ярком свете смешавшихся эпох, не в силах понять, что же происходит! Он смотрел во все глаза и во все чувства на Маргариту и отчётливо видел в ней Ангелину! Ту Ангелину, которая, появившись из холода ночи, опалила его огнём своей любви! Он видел каждую её чёрточку, каждый завиток волос именно теми, оставленными им в жизни реальной! Она смеялась именно так звонко, она говорила именно так печально, она улыбалась именно так волшебно! Это была именно ТА Ангелина!..

 

Не дождавшись окончания спектакля, Роман поспешно покинул сцену и укрылся в какой-то тёмной комнатушке. Ему необходимо было подумать и осознать всё происходящее спокойно. Но какое, к чёрту, может быть спокойствие, когда сердце вот-вот вырвется из опостылевшей и тесной грудины и поскачет к любимой, чтобы ласковым, послушным котёнком устроиться возле её ножек! Какое может быть спокойствие, когда кровь, перекипев в венах сотню раз, давно уже превратилась в саму любовь, в её сласть и боль!

И всё же, собрав все силы, Роман пытается думать.

— Я точно знаю, что это она! И я так же точно знаю, что здесь её быть не может! И то, и другое абсолютно верно!

Руки поэта поспешно обхватили голову и вовремя, ведь она почти раскололась на две равные половинки.

— Что же делать?!

Было ли в тёмном закутке холодно, или же просто переживания героя вогнали его в озноб, но это пошло ему на пользу. Сердце немного успокоилось, и мысли перестали вытанцовывать бразильскую самбу.

— А может быть, я просто влюбился в эту Маргариту? — и поэт вздрогнул, ужаснувшись такой нелепой, кощунственной мысли.

Он замер на секунду, а потом принялся смачно хлестать себя ладонями по щекам:

— Нет! Этого не может быть!! Я люблю только ЕЁ!!!

— Но ведь это она и есть! — вдруг послышался чей-то шёпот.

Роман вздрогнул, но понял, что это сказал он сам:

— Да, это она! Но ведь она там, в прошлом!

— А вдруг, она каким-либо образом попала сюда?

— Это невозможно!

— Но ведь ты попал сюда как-то!?

— Я — это другое дело. Мне помогла Ванда.

— А если и ей кто-то помог? Та же Ванда?! Ведь она рассказала всё, что с тобою произошло в разных эпохах! Кто это мог знать, кроме тебя?!

— Никто! Никто!! Никто!!!

 

Наверное, много времени Роман провёл в тёмном закутке, потому что, когда он, почти бегом, ворвался на сцену, там уже никого не было. Да и зрительный зал был пуст. На сцене повсюду валялись цветки и целые букеты, и было понятно, что зрителям действо пришлось по душе.

Роман бросился к уборным своих актёров, и в одной из них нашёл слившихся в нежном поцелуе Майкла и Ангелину.

Ни одна клеточка Романа не вздрогнула при виде этой картины, которая ещё день назад могла бы его погрузить в горькие думы.

— Мастер! — вскрикнул Майкл, поспешно оторвавшись от своей любимой. — Это был фурор!

— Да, успех просто ошеломляющий! — Маргарита подбежала к Роману и жарко чмокнула его в обе щёки.

— Я вас поздравляю! Вы играли, как боги! — похвалил Роман, но в его словах всё же не было полной теплоты и радости. — Но где Ан… Маргарита?!

— А она… — замялся Майкл, но Ангелина решительно встряла:

— Она ушла!

— Но куда? Вы знаете, где она живёт?

— Нет, мы этого не знаем, но она… она ушла совсем… — Ангелина неловко улыбнулась.

— Как это совсем? — Роман непонимающе уставился вначале на девушку, а потом уже и на Майкла.

— Я не знаю точно, но она сказала, что уходит совсем, и больше мы её не увидим.

— Но почему!? — вскричал Роман так громко, что Ангелина непроизвольно прикрыла уши ладошками.

Майкл лишь пожал плечами:

— Я не знаю. Вообще, она какая-то странная, эта Маргарита! Я даже думаю, не клон ли она? Может, её время окончилось, и потому-то она ушла насовсем?

Роман недоумевающе уставился на Майкла:

— Клон?!

— Ну да. Ведь у клонов есть время жизни. Почти у всех, — и он нежно поглядел на Ангелину, радуясь, что это именно она из тех «почти».

Но Роман замотал головой:

— Нет! Так клон не может играть!

— Но ведь Ангелина смогла! Она разве играла хуже?! — почти сердито бросил Майкл.

— Нет, она играла не хуже…

Роман согнулся, словно тяжёлый лепной потолок прилёг на его плечи, и уныло побрёл прочь.

 

День прошёл в бессмысленных поисках.

Роман бесконечно устал, явственно ощущая всю тяжесть прожитых им жизней.

Нужно было что-то решать.

— Ну что, поэт, тебе хочется остаться здесь, в будущем?

— А что меня здесь ожидает?

— Будешь ставить пьески. Наклонируешь себе десяток Ангелин.

— Я сойду с ума раньше, чем на это решусь!

— Тогда глотай последнюю горошинку — и домой!

— А там что? Вдруг, Ангелина меня уже забыла?

— И что с того? Ты ведь сам об этом мечтал!

— Но я этого не хочу!!

— Тогда не мешкай, а отправляйся к ней!

— Но почему ты решил, что последняя горошинка вернёт меня? А если она отправит ещё куда-то?!

— Да чёрт побери! Какой же ты придурок! Так и будешь нерешительно топтаться на мостике своей судьбы!? Давай, делай уж хоть что-то!! Коли отдал свою жизнь в руки колдуньи, так не трепещи, как истёртый стяг в ветрах времён!

Роман достал последнюю горошинку и, не раздумывая более, закинул её в рот…

…Вот и всё. Закончились путешествия, и скоро наши герои встретятся. Или не встретятся? Ах, знать бы, что им уготовила прелестная Ванда! Даже не могу представить, как они встретятся, как посмотрят друг на друга, что скажут. Не вольёт ли долгое путешествие в них не только мудрость опыта, но и сухость прагматизма!? Как бы мне этого не хотелось!! Я просто не могу представить своих милых героев, здраво и трезво размышляющими и так же грамотно поступающими! Нет! Они не такие! Я вижу их лица, небрежно расцвеченные переживаниями, но как же это их украшает! Я вижу их глаза, лучащиеся нежностью и любовью! Я вижу их губы, тянущиеся друг к дружке, чтобы слиться в долгожданном поцелуе! Я слышу их сердца, бьющиеся в одном ритме! Я чувствую их души, рассказывающие друг другу самую сокровенную историю! Я вижу их, прекрасных и великих в своей любви, которая, конечно же, сильнее гнусных каверз и слащавых искусов судьбы, крепче и надёжнее самой основы жизни! Я вижу их так же отчётливо, как видите их и вы! Ведь скажите, что я не ошибаюсь!!!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава десятая. МАМОНТ-КАМЕНЬ.

 

Россия. Окрестности С. Петербурга. 2003г

 

Солнце, сладко потянувшись, сбросило последние крохи лености и резво помчало по склону небесной горки. Чем выше оно взбиралось, тем большую обретало энергию, и потому всё ярче и жёстче изливало её на поверхность голубой планеты. Оно, как и мы все, лишь спросонья бывало мягким и покладистым, позволяя смотреть на себя спокойно, не роняя слёз и не обжигая роговицы. Но, взлетя, как на чемпионский пьедестал, в зенит небесной сферы, светило становилось высокомерно-строгим, озабоченным одной целью — вылить из себя как можно больше жаркого, испепеляющего огня, но, всё же, ещё и животворного и созидательного!

Птичьи концерты закончились, и лишь самые упорные или глупые продолжали посвистывать и почирикивать. Но и они уже поняли всю тщетность своих потуг и поочерёдно затихали, прячась от жарких лучей в тени кустов и скворечников.

Из густых зарослей малинника с трудом выбрался упитанный серо-полосатый кот. На его усатой мордочке расцветало само удовольствие. Ещё бы, он всю ночь охотился на глупых мышей, и теперь едва волочил набитое ими пузо. Он осторожно ступал по ещё местами росистой траве широкими лапами, кончики которых были белы, словно на них кто-то любезно натянул модные носочки. Подойдя к яблоньке, кот нежно потёрся об её ствол своею хитрющей мордочкой, а потом повернулся к нему задом и, подняв высоко хвостище, мелко затрясся, окропляя пограничный столб своих владений личной меткой.

Глупый воробьишка, погнавшись за мотыльком, не приметил грозного охотника и плюхнулся на землю прямо перед его мордой. Но кот сегодня был сыт и благодушен. Он лишь устало зевнул и протёр белым носочком правой лапки полусонную рожу. Воробьишка вдруг увидел ужасные зубищи и когтищи прямо перед своим клювом и, мгновенно позабыв о вкусной добыче, изо всех сил замолотил маленькими крылышками по тёплому, ароматному воздуху. Кот даже отвернулся от воздушного потока, рождённого ретивым пернатым, и помотал головой, словно осуждая того за неуважение к старшим. А через минуту он уже важно ступал, направляясь к своему дому, где его, возможно, ожидало жирное молоко. Возможно не потому, что хозяева его были жадными или экономными, а потому лишь, что сам кот не считал себя существом, привязанным к домашнему очагу, и любил путешествовать днями, а то и неделями, считая это подлинной свободой и счастьем!

Июльский день обещал быть жарким и тихим, именно таким, каким и должны быть дни макушки лета. Как жаль, что таких дней становится всё меньше и меньше, и приходится довольствоваться пасмурной сыростью, а то и вовсе осенней грустной промозглостью!..

 

I

 

Ванда, проводив Ангелину, глубоко вздохнула и устало присела на диван. Но, отдохнув всего пару минут, колдунья встрепенулась:

— Что ж это я расселась! Ведь скоро они начнут возвращаться! Это там, у них, будут течь века и ползти тысячелетия, а здесь промчат лишь часы!

Ванда вскочила на ноги и поспешила к дверям. Но остановилась, задумчиво глядя на дверную ручку, будто на ней появился какой-то замысловатый и таинственный узор:

— А куда я помчалась? Ведь нужно как-то подготовится к их возвращению. Вернее, подготовить всё для них. Уж коли я вмешалась в такие непростые дела, требуется довести их до конца! Чёрт знает этого пиита, а вдруг он не изменится даже во времени и вернётся таким же принципиальным оболтусом! Да и вернётся ли?

Ванда снова устроилась на диванчике:

— Конечно, можно было бы попытаться узнать всё, что произойдёт там с ними, но это такая трата сил, что я постарею сразу лет на двадцать! Нет, этого мне не хочется! Тем более что Роман мне не светит, и, стало быть, нужно думать о том, что есть ещё на свете мужики, которым я не смогу не понравиться!

К своему удивлению, её совсем не огорчило то, что Роман окончательно вывернулся из её тенет, правда, не таких уж и прочных. Теперь колдунью занимали иные мысли. Ей нестерпимо хотелось всё сделать так, чтобы юная Ангелина обрела своё счастье, чтобы слёзы горечи больше не скатывались с её милых глаз!

— Ох, кажется, я старею, становясь сентиментальной бабой, — невесело усмехнулась Ванда. — А может, это всего-лишь тоска по обычному материнству?! Я как-то раньше мало об этом думала, считая, что для колдуньи дети — непозволительная роскошь. Да и то, ведь о них столько нужно заботиться, что заниматься своими главными делами не будет ни сил, ни времени! А ведь как это здорово — детский смех, топот ножек, — Ванда улыбнулась нежно, — пелёнки, ночное недосыпание… — улыбка потеряла нежность. — Впрочем, ничего особенного! Да и успеется!

Да, видимо Ванде не так-то уж и нравилась роль нежной матери, и всё это была лишь временная зависть к жизням чужим, наполненным обыденными бытовыми радостями. От инстинктов уйти не так просто, потому колдунья и ощущала в себе порою потребность выплеснуть накопившиеся в ней чувства на кого-то.

И так ли уж нужен был ей и Роман? Ведь, заполучив его, она не перестала бы быть тем, кем создал её Всевышний! И очень незавидная жизнь получилась бы у спутника её! Сама Ванда это осознавала, но ведь было и ещё одно — чувство уязвлённой гордыни! Он же сам её отринул, вежливо, но всё-таки отмахнувшись от её чувств, как от докучливого комара! Но появилась Ангелина, и Ванде она понравилась даже вопреки желанию, чем и изменила глупую ситуацию.

Не смейтесь, ведь это и точно была ситуация глупая! Она вроде бы его и любит, но как бы и не очень. Но чувство гордыни не позволяет отказаться от притязаний! Да и он тоже не может так вот взять, да и заявить: отстань ты от меня, женщина! Короче, Ангелина пришлась всем ко двору. Роману — безусловно! Ванде — конечно, ведь она её вывела из этого щекотливого положения без потери уважения к самой себе! И потому-то Ангелина так понравилась прекрасной колдунье! Да ещё всколыхнула в ней материнские чувства, глубоко упрятываемые на донышке души практичной, но и не лишённой всё же нежности!

Ванда решительно тряхнула головою, и волосы чёрной полноводной рекой перетекли с груди на плечи, прикрыв их шёлковой шалью. Красавица вновь поднялась с дивана и, шагнув к двери, резко её распахнула. Но не успела сделать и шага. В дом, высоко подняв хвост, важно вошёл кот. Он ничуть не испугался Ванду, явно быв с нею знакомым.

— А, явился, гулёна! — женщина церемонно поклонилась. — Ну, где промышлял? С кем дрался, Кот?

Кот промолчал, хотя, судя по выражению его наглых глаз, он всё понял.

Этот кот был собственностью Романа, хотя сказать о нём, что он чья-то собственность, было опрометчиво. Более всего здесь подходило такое положение: кот жил сам по себе, но иногда, по неведомым никому причинам, он появлялся в доме поэта. Где он пропадал дни, недели и даже месяцы, оставалось тайной. Но, впрочем, Романа, да и самого кота, такой расклад очень устраивал, и они относились друг к другу по-спартански — не плача и не огорчаясь при встречах и разлуках.

Роман долго не мог придумать имя своему питомцу. Ведь для того, чтобы это сделать, нужно внимательно следить за животным, примечая его повадки и особенности, а маленьким Роман его не видел, потому что тот пришёл к нему так же, как и Ангелина — в полном своём расцвете и непонятно, откуда! И тогда поэт решил не утруждать себя правильностью подбора имени, и звал кота… Котом! А тому, судя по всему, было явно по барабану, как его кличут, лишь бы давали поесть, да не трогали, когда он, натрудив себя в поисках приключений, грелся сном и теплом печки.

— Нагулялся!? — Ванда пошарила в холодильнике и выудила пакет с молоком.

Кот с удовольствием прильнул к вкусной жидкости, и его розовый язычок заработал, как лопасть турбины небольшой гидроэлектростанции.

— Так, один явился, скоро явится и другой! А что, если приготовить баньку? Вот это будет для них самым нужным! Примчат из дальних скитаний, обнимутся, нацелуются и в баньку! Вернее, сначала отмоются, отчистятся, а потом уж пусть и к целованьям приступают!

Ванда проводила взглядом Кота, который, нахлебавшись молока под завязку, попытался запрыгнуть на диван. Это ему удалось, но лишь со второй попытки.

— А вдруг всё-таки они не вернутся? Или вернутся, но друг другу чужими?!

Тёмная морщинка прочертила на гладком лбу колдуньи суровую линию:

— Да нет, не может этого быть! Правда ведь, Кот?!

Полосатый скиталец почесал лапой изорванное в боях ухо и утвердительно мяукнул, явно нисколько не сомневаясь в самом благополучном исходе предстоящего события!

 

Через полчаса из тоненькой, закопчённой трубы старенькой баньки заструился синий дымок. Берёзовые дрова весело перекидывались друг с другом яркими язычками пламени, иногда незлобно шипя, словно сытая, ленивая змея на солнечном пригорке, когда ей кто-то помешает.

В глубоком колодце натужно кряхтел насос, гоня по резиновым шлангам чистейшую воду, чтобы она, напитавшаяся земною силой, нагрелась и смыла с тел влюблённых пыль тысячелетий и последние крупинки отчуждённости, мешающие им соединиться.

А Ванда стояла на пороге баньки и, приложив ладонь к глазам, всматривалась вдаль, словно вот-вот должны были появиться скитальцы, ставшие для неё такими близкими и желанными! Глаза её щурились и наполнялись слезами то ли от яркого солнышка, то ли от дыма, выползающего из баньки…

 

II

 

— Да, здесь ничего не изменилось, словно и не прошло пять тысячелетий! — Ангелина даже вздрогнула, когда представила это.

Она прошла в комнату Романа. Там всё было так же, как и в день её ухода.

— Интересно, а какой сегодня… день, год?

Девушка вышла в другую комнату, чтобы включить телевизор и узнать нынешнюю дату, но неожиданно увидела на диване серого, в чёрную полоску кота. Он уверенно устроился на самой середине ложа и делал вид, что спит. Но один глаз его был немного приоткрыт, явно наблюдая за незнакомкой. И Ангелина это приметила:

— А это ещё что за сокровище?!

Кот немного опешил от такого вопроса и проворчал в душе своей:

«Я-то понятно кто, а вот ты что за фифочка?!»

— Господи, так ты же, наверное, Кот! Мне же Роман про тебя рассказывал! Только вот так и не пришлось увидеть тебя. Да, видно, охоч ты до свободы! Весь в хозяина!

Ангелина подошла к дивану и, бесцеремонно обхватив кота мягкими руками, прижала его к своей груди. Кот, поначалу решивший показать свой норов и вцепиться наглой девчонке в лицо когтями, быстро передумал. Он почувствовал такую нежную теплоту, исходившую от сильного, упругого тела, что невольно расслабился и довольно замурлыкал.

— Киска моя! — приговаривала девушка, поглаживая разорванные в смертельных битвах уши животинки. — Киска! Какой же ты ласковый, мягонький! А Роман говорил, что ты никого не любишь, а только ешь, спишь, да шляешься днями и ночами! Да он просто тебя не любит, этот эгоист! Он вообще никого не любит!

Ангелина загрустила было, но тут же решительно выкинула из своей головки скверные мысли:

— Нет, хватит лить слёзки! Больше мне плакать незачем. Скоро он будет здесь, и я точно знаю, что он мне скажет! Ой, киска, — вдруг спохватилась она, — ты же наверняка голодный!

Кот едва не кивнул, желая подтвердить данный факт, справедливо полагая, что три часа без еды — это почти голод, но девушка уже ловко наливала молоко в его мисочку.

— Пей, лапочка, пей! Гляди-ка, какой ты худенький…

Но кот был худым разве что с точки зрения мясника, и Ангелина это увидела:

— Да, впрочем, ты не так и худ. А интересно, как же я тебя ни разу не увидела? Ведь ты же появлялся иногда?

Кот, причмокивая, лакал жирное молоко, но отвечать не торопился, ведь он и сам не помнил, где обитал в то время, когда здесь появилась эта девушка. Очень уж он был самостоятельный!

 

Ангелина стояла перед любимым зеркалом и расчёсывала волосы.

— Ну что, подружка, очень я изменилась за это время?

— Да, очень! Ты стала ещё прекраснее, ещё соблазнительнее!

— Да так ли? Наверное, ты просто подхалимствуешь!

— Что мне с того? Разве я тщусь какой-то выгодой? Ты правда стала красивее, но и взрослее!

— Точно. Постарела! — И Ангелина состроила грустную рожицу.

— Нет, не постарела, а повзрослела!

— Ну и ладно, — отмахнулась небрежно девушка, — это даже хорошо, а то излишняя молодость некоторых пугает так сильно, что они улепётывают со всех ног в тартарары! Надеюсь, что он вернётся не повзрослевшим хотя бы внутренне!

Ещё пару раз девушка провела по своим роскошным волосам редким гребнем, но тут же спохватилась:

— Господи, так ведь я же совсем неумытая! А что если он прямо сейчас вернётся! Какой же чушкой я буду выглядеть! Нужно срочно истопить баньку! Да и ему она будет в самый раз!

И Ангелина, что-то весело напевая, помчалась к баньке.

— Ого! А ведь кто-то уже всё приготовил! — недоумение выступило на лице девушки, и она пожала плечами. — Не мог же он вернуться раньше меня? Ведь я оставила его там! Хотя, он же куда-то пропал. Боже, не мог же он быстрее меня очутиться здесь!

Ангелина задумалась на мгновение, вспоминая последние часы пребывания в Иммортии.

— А ведь он мог всё понять так, как и было в реальности, а вовсе не так, как хотелось того мне! Я только желала, чтобы он вспомнил обо мне и захотел быстрее вернуться. Но вдруг он меня узнал, но не решился признаться в этом!? А потом взял, да и улизнул первым!.. Так что же, он здесь?!

Ангелина беспомощно огляделась, словно ища признаки пребывания здесь Романа, но никаких явных следов не было. Тогда она вошла в баньку, мгновенно окунувшись в берёзовый, немного пряный аромат. Всё сияло чистотой — полы, лавочки, и именно это было так не похоже на поэта. Ведь он, конечно же, не быв грязнулей, всё же никогда не смог бы так идеально чисто прибраться!

— Нет, тут явно поработала женская ручка! — Ангелина правильно разобралась в ситуации. — Но вот кто?

Девушка задумалась, и в груди её лёгкой бабочкой ворохнулись подозрения.

— А не был ли кто у моего любимого до меня? А вдруг эта «кто-то» вернулась. Нет, нужно срочно узнать, какая сегодня дата! — и Ангелина помчалась в дом.

— Вот это да! Прошло всего несколько часов с того момента, как я ушла из этого времени! Кто же за такой срок смог тут похозяйничать? — и, ещё не договорив до конца фразу, она сама себе ответила: — Ванда! Боже, я ведь о ней почти позабыла! Всё! Срочно мыться, и — к ней!

 

Ангелина медленно раздевалась перед тусклым банным зеркалом, с любопытством разглядывая своё тело, желая убедиться, что оно не изменилось. Но оно — о, чудеса! — изменилось!

Нет, конечно, оно не изменило свои параметры или — упаси Бог! — габариты, но всё же отличия были.

Ангелина пристально разглядывала себя и непроизвольно восхищалась и чуть увеличившейся, словно налившейся спелым соком грудью, и ещё более сузившейся талией, словно её перетянул невидимый поясок! И бёдра округлились ещё зримее и стали так соблазнительны и притягательны! Ножки помещались в зеркале не целиком, но всё же можно было заметить, что они чуточку пополнели, но как раз тою полнотой, что делает их идеальными!

— Господи, какая же я хорошенькая! — Ангелина не смогла удержаться от похвалы самой себе. — Неужели это правда я!?

Девушка медленно провела руками по безукоризненно гладкой коже, привыкая к своим новым формам, и вдруг почувствовала другие изменения. Тело её мгновенно отреагировало на эти лёгкие поглаживания. Сердечко быстро затрепетало, нагнетая жар в груди, и вот уже погнало его сначала вверх, к голове, а потом резко вниз. И вот этот жар в самом низу живота. Он неистов, напорист, и, кажется, что вот-вот там всё взорвётся, и она истечёт сладкой и жаркой болью. Мгновенно вспомнилась Тира, когда её рука бесстыдно пыталась соблазнить девственницу Кассию. Но теперь чувства стали острее, ощутимее!

Ангелина тихонько застонала, впитывая в себя эти новые ощущения, и одновременно восторгаясь ими:

— Любимый мой! Я вся твоя! Торопись, мчи ко мне, что есть сил, разрывай время! Как же я люблю тебя! Как же я хочу тебя! Гос-по-ди!..

 

III

 

Первое, что увидел Роман, очутившись в своём доме, был листок его прощальной записки Ангелине. Он был измят и чем-то щедро закапан. Поэт взял его, и сердце сразу же ворохнулось в груди, а рука задрожала, словно ею удерживалась непомерная тяжесть!

— Это же её слёзы! — неловко всхлипнул Роман, и из глаз его, почти не знакомых с влажными выделениями, выкатилась капелька. — Какой же я негодяй!

Пальцы с силой сжались, превращая бумажный прямоугольник в бесформенный комок:

— Как же я противен сам себе!

На глаза Роману попалась ополовиненная пачка сигарет, и вот уже одна из них примостилась в уголке рта. Но стать выкуренной ей было не суждено:

— Нет, к чертям эту заразу! — и сигарета полетела под стол. — Хватит потакать собственным слабостям! Скорее к ней!

Роман выскочил из своей комнаты и наткнулся взглядом на включённый телевизор. Там как раз шёл новостной выпуск, и внизу экрана чётко маячила дата.

— Это что же, — удивлённо вгляделся в неё Роман, — не прошло и суток с момента моего ухода?.. Да нет, это был не уход, это было бегство! — и лицо его посерело.

Поэт тяжело опустился на диван, но тут же подскочил, осознав, что под ним что-то недовольно ворохнулось.

— Кот! Это ты, мой хороший!

Роман подхватил кошака и прижал к себе:

— Как же давненько мы с тобою не виделись!

Но кот, видимо, не разделил столь горячие чувства своего сожителя, ибо хозяина у такой свободолюбивой твари быть не могло! Он недовольно мяукнул и попытался высвободиться из цепких рук.

— Понятно, понятно, ты же голоден! Счас я тебе чего-нибудь вкусненького дам!

Естественно, что самым вкусненьким оказалось молоко, которое уже булькало у Кота недалеко от горлового отверстия. Но всё же он, превозмогая себя, принялся хлебать полезный продукт, дабы не обижать человека, о нём заботящегося, и не прививать ему инстинкта равнодушия. Как говорится, не отталкивай длани, тебя поящей, а не то эта длань может отвернуться от тебя навсегда и напоить кого-то другого!

Роман огляделся, но Ангелины нигде не было. Но ведь телевизор включён, значит, она недалеко. Не кот же на досуге сумел освоить азы электротехники! На столе стояла недопитая коньячная бутылка, и рядом с нею фужер, из которого ещё не выветрился запах солнечного напитка.

— Неужели Ангелина это выпила? — ужаснулся Роман. — Она же может запросто умереть от такого количества!

Поэт схватил бутылку и поспешно запихнул её в мусорное ведро, словно это могло хоть как-то компенсировать возможные последствия.

— Господи! Так ведь она сейчас в таком состоянии, что может наделать всяких глупостей!

И Роман выбежал из дому. Но, легко спустившись с крылечка, он остановился.

— Куда же мчать? Где она может быть?

Первым делом он решил заглянуть в баньку. Та была на совесть истоплена, и становилось ясно, что кто-то в ней совсем недавно мылся. А в предбаннике, возле зеркала, лежал гребень Ангелины, с застрявшими в нём волосинками. Роман внимательно его оглядел, и спокойствие стало растекаться в его тревожной душе:

— Да ведь это она здесь была только что! Она! И она приготовила баньку! Нет, это не Гела пила коньяк! — И Роман облегчённо улыбнулся. — Я знаю, кто это был!

 

Как бы ни было велико нетерпение Романа увидеть свою любимую, он всё же решил теперь не спешить. Поскольку Ангелины дома не было, а находиться она могла только у Ванды — в этом поэт почему-то был уверен — нужно было привести себя в достойный вид. И банька оказалась здесь именно к месту!

— Она словно знала, что я вернусь! Или как-то смогла почувствовать? — Роман хлестал себя веником изо всех сил, словно наказывая за все свои грехи. — Или же ей это подсказала Ванда? Но как же Гела её разыскала?

Веник уже изрядно поредел, и голые ветки его превратились в розги. Нет, Роман этого не замечал, хлеща себя без остановки. Но внезапно рука опустилась, словно дошла до предела своих сил:

— А вдруг она взяла да уехала! Совсем!

Романа мгновенно окатило холодом, который легко выгнал адский жар сквозь серые брёвна баньки.

— Но зачем? — хриплым шёпотом спросил он сам себя, и тут же себе и ответил: — А затем! Я же сам написал: я ухожу, а ты делай, что хочешь!

И опять по щеке покатились не то слезинки, не то капельки пота, но вкус их был всё-таки одинаков.

— Да почему я решил, что она сидит и ждёт меня, полнейшего из придурков, захотевшего очистить себя своею принципиальностью! Почему я не послушал мудрую Ванду и не плюнул на свою мнимую нравственность! Ведь я же оскорбил, обидел самого любимого, самого близкого мне человека! Разве она сможет меня простить за это!?

Обычно из бани выходят помолодевшими, заново рождёнными, полными энергии и желаний! Роман же еле выполз на свет белый и тяжело потащился в дом.

Долго он сидел неподвижно, и ни одна мысль не смела шевельнуться в его голове. Он словно впал в кому.

Кот несколько раз потёрся о ноги хозяина упитанным бочком, но, не получив ответной ласки, да и вообще никакой реакции, гордо удалился через распахнутые настежь двери. Что-то в этом доме было явно неправильно, что-то здесь кота тяготило.

Но не могло же такое гибельное состояние владеть нашим героем бесконечно! Оно должно было что-то породить. Ведь и вам известны такие тяжкие моменты, когда кажется, что всё кончено, сама жизнь остановилась, и нет цели и смысла её! Но вот, проходит время, и сердце оживает, и кровь разогревается, и мозги, уснувшие было, начинают шевелиться. И вот уже вы улыбаетесь, видя перед собою не только траурный муар, но и живые пастели, и желание жить вновь появляется в вас, теребя перенапряжённые, одеревеневшие органы!

И наш герой ожил, и даже довольно быстро, видно, не зря его закаляли судьбы, которые он пригубил в разных эпохах! Да если бы он не почерпнул из них хоть малую долю разума и терпения, то пусть бы там и оставался, давя себя тоскою и выдуманными принципами!

— Нет, не верю, что моя любимая покинула меня! И не поверю никогда! А то, что я так подумал, это ещё одна обида, причинённая мною ей! Неужели же мне хватит остатка жизни, чтобы вымолить у неё прощения за всё!

Роман успокоился и принялся за свою внешность.

Для начала он чисто выбрился и внимательно оглядел себя в зеркале:

— А что, вроде бы даже я стал моложе!

— Ну, вообще — отпад! — ухмыльнулось отражение.

— Не скалься, я же реалист, и если так говорю, то так оно и есть. Когда я жеманничал сам с собою?!

Отражение вежливо промолчало, либо не припомнив такого факта, либо тактично решив о нём не напоминать.

Роман же достал самые лучшие свои одеяния и внимательно их перебирал, пытаясь сообразить, что же подобает одевать в таком случае. И, когда ворох одежды скрыл собою не только диван, но и часть пола, решение пришло само.

На улицу вышел внешне довольно-таки молодой человек, одетый в потёртые голубые джинсы и тонкую клетчатую рубашку с короткими рукавами. На ногах красовались лёгкие летние туфли, испещрённые дырчатым узором, понятным лишь изготовителю их.

Солнце хлёстко ударило по глазам Романа, но он не стал их прятать ни за тёмными очками, ни даже за веками, как и всё лицо красиво загоревшими не то в Египте, не то на полуострове Индостан. Поэт больше не хотел прятаться ни от Солнца, ни от ветра, ни от реальности жизни! А реальность была проста: его любит самая прекрасная девушка, желаннее которой нет никого во всех временах и пространствах! И нет между ними теперь препятствий ни физических, ни моральных! И это для Романа было не красным словцом, а чётким фактом, проверенным им и выстраданным за многие тысячи лет!

 

IV

 

Ангелина неторопливо шла знакомой тропкой, глубоко вдыхая горячий, но такой вкусный воздух. Ах, как же она по нему соскучилась, столько времени дыша воздухом чужим! Ведь это только здесь время топталось на месте, подобно чувствам нерешительного Романа. Но как же долог был путь её!

Звонкие жаворонки прятались в сиреневом мареве неба, изливая на землю свои жизнерадостные песни. Их птенцы уже выросли, и теперь настала самая прекрасная пора — можно было просто наслаждаться жизнью!

Ангелина даже позавидовала их беспечности, но скоро отбросила это глупое чувство, ведь для неё всё почти закончилось, и уже совсем скоро она станет самой счастливой в этой Вселенной!

С верхушек густых ольшин сорвался шаловливый ветерок и изо всех сил шмякнулся на полевую дорогу. Он недолго поёрзал по её мягкому песчаному ковру, а потом резво взвился вверх, подняв маленький смерч. Но ветерок был упрям и раскручивал смерч всё сильнее, и вот уже тот вырос вдвое, втрое. Но, увы, силы проказника иссякли, и ему так и не удалось почувствовать себя хоть ненадолго мощным своим родственником, буйным торнадо. Он обиженно бросил поднятый песок и вновь спрятался в зелёной листве.

Ангелина всё это видела, и ей стало весело, потому что она в этом маленьком смерче узнала своего любимого, вернее, его жалкие попытки отгородиться от её любви!

— Эх ты, поэт! Да разве бы Пушкин так поступил?! Уж он-то не стал бы прятаться за сомнительными доводами логики, он бы отдался страсти весь, до последней капельки!

Но эта мысль совсем не расстроила девушку, как и то, что её Роман — не Пушкин. Каждый велик по-своему, и для Ангелины её поэт был выше всех, и даже выше классика классиков! И вообще, ведь это даже здорово, что всё так получилось. Столько страданий, но сколько приключений! А не стала бы любовь обыденной, пресной, не подвергни Роман её таким испытаниям!? Обычно то, что легко даётся, и стоит-то недорого!

Нет, Ангелина именно теперь попробовала на вкус истинное счастье, и оно её опьянило! Да-да, именно опьянило! Не нужно усмехаться надо мною за то, что мне не подыскать иной глагол, менее избитый и более утончённый! Я его и не стараюсь подыскивать, нет для этого надобности. Ведь только он абсолютно точно передаёт то чувство, которое мы порою испытываем, взлетая на седьмые и восьмые небеса, и становясь не вполне адекватными, а иногда и вовсе придурковатыми! Да разве в трезвом состоянии такое возможно?

 

Ванда долго и молча смотрела на Ангелину, словно не виделась с нею много лет. А ведь прошло всего несколько часов. Но как же изменилась девушка!

А та, выдержав паузу, подошла к колдунье и без малейшего жеманства обняла её, словно старую подругу. Ванда вновь почувствовала, что её сердце встрепенулось, как это было уже, когда она давала девушке волшебные горошинки, и теперь уже она, а не Ангелина решилась на нежный поцелуй. Как это было для неё приятно! Она и правда ощутила на мгновение, что рядом с нею её дочь!

— Как же ты похорошела, Гела! А я-то, дура, думала, что лучше тебя, той, прежней, и быть невозможно!

— Ну что вы, я всё та же, — щёчки девушки неровно подкрасились, словно заходящее солнце брызнуло в них немного света.

— Не нужно называть меня на вы, — запротестовала Ванда. — Тебе же не хочется напоминать мне о моём возрасте!?

— Что вы!.. Что ты!.. Но ты же так молода, так прекрасна! — голос Ангелины был так искренен, что и колдунья, в тон девушке, подкрасила свои смуглые щёчки.

— Нет, с тобою мне уже не сравниться, да и ни к чему это, — Ванда посерьёзнела на мгновение, но улыбка быстро вернулась на её лицо. — Но расскажи, что же с тобою приключилось там? Да и где ты побывала? Встретила ли ты своего бедолагу, Ромку?..

 

Час пролетел незаметно, но разве можно в такое малое время втиснуть ту череду событий, что пережила Ангелина! Да, впрочем, Ванда и не настаивала на этом. Она лишь жаждала узнать самое главное.

— Как же я тебе завидую, Гела! Ах, с каким удовольствием я сама бы прогулялась по тёмным закоулкам эпох!

— Но почему ты этого не сделаешь?

— Сделать-то можно, но только нет у меня такого повода, какой был у тебя! Никто от меня не убегает!..

И вновь Ванда взгрустнула, и это заметила Ангелина:

— Ты… его любишь?

Колдунья внимательно всматривалась в распахнутые глаза девушки и видела там зарождавшуюся тревогу.

— Нет, Гела, нет. Всё в прошлом. Да и не было, как тут недавно выяснилось, никакой любви!

— Выяснилось?

— Да это так, к слову. — Тряхнула головою Ванда, но, видя недоумение подружки, добавила. — Это я сама с собою намедни поговорила, пытаясь докопаться до некоторых истин, которые мне изрядно жизнь подпортили. Но теперь я в себе разобралась. Не было любви, было лишь чувство досады за то, что я для него оказалась лишь подругой!

Ангелина прижалась к груди колдуньи:

— Как хорошо! Словно я снова рядышком с мамой!..

— Ну вот, скоро и Роман заявится, я уже ощущаю его! — Ванда встала и задумалась, как ей встречать гостя.

— Скоро? — встрепенулась Ангелина. — Тогда мне нужно… уходить!

— Уходить? — Ванда недоумённо уставилась на девушку. — Но почему? И куда?

— Так нужно, Ванда, поверь. Куда, я не могу сказать… пока. А вот почему… Я хочу его встретить, вернее, я хочу, чтобы он сам меня нашёл!

— Хочешь его немного помучить? — Колдунья удовлетворённо кивнула. — Правильно, это Ромке будет полезно!

— Нет, я его мучить не хочу. Он наверняка уже и так измучен смертельно. Но всё-таки нужно, чтобы он меня нашёл! Это необходимо и мне, и ему! — в голосе девушки прозвучали нотки упрямства, и Ванда не стала более расспрашивать её, осознав, что это не просто девичий каприз.

— А когда точно он придёт?

— Скоро. Возможно, через час, а возможно, чуть раньше. Он ведь не курьерский поезд, может и застрять где-нибудь.

— Застрять?

— Ну, встретит кого-то, заговорится.

— Заговорится? — Ангелина явно не понимала Ванду.

— Конечно. Так ведь бывает. Идёт человек, встречает знакомого, начинает с ним лясы точить. — Колдунья тоже не совсем понимала удивление девушки.

— Да разве же может он сейчас не только с кем-то разговаривать, но даже и думать о чём-либо, кроме встречи со мной! Если это так, то пусть и вовсе не приходит!

И Ангелина заплакала горько и безутешно.

Ванда не сразу и сообразила, что ей нужно делать, хоть и была колдуньей. Но профессиональность взяла верх, и она прижала мокрое личико Ангелины к себе и принялась поглаживать её ласковые волосы:

— Прости меня, глупую бабу! Конечно, он сейчас думает только о тебе! Это я так брякнула, позабыв всё на свете. Я даже чувствую, как он торопится, спотыкаясь о высокую траву.

Ангелина высвободилась из объятий Ванды и попыталась смахнуть слёзы ладошкой. Колдунья вынула из кармашка платочек и подала девушке.

— Ах, Ванда, прости меня за эти сентименты! Видно, за время скитаний во мне много слёз накопилось!

— И это хорошо, что ты сейчас от них освободилась! Они тебя очистили. Это были слёзы горькие, а в тебе теперь должны остаться лишь слёзы радости, ведь именно их дарят своим возлюбленным!

— Тогда всё, я побежала! — чмокнула Ангелина Ванду в щёчку.

— Но что же мне сказать Роману? Или ты хочешь, чтобы я ему не говорила ничего?

— Нет, пожалуйста, говори ему всё, что посчитаешь нужным.

— Но где же ты его будешь ждать?

— Он это прекрасно знает! Должен знать!

V

 

— Что-то быстро ты вернулся, не прошло и суток! — улыбнулась Ванда, стараясь придать своему голосу достаточно ироничности.

Роман тяжело дышал, словно всю дорогу до дома колдуньи он бежал с предельной скоростью. Но всё же он не стал торопиться с ответом.

— Что ж молчишь, Рома, не рад встрече?

— Рад, — наконец проговорил поэт и уселся на скамеечку, пристроенную возле потрескавшегося ствола раскидистой старой рябины. — Как поживаешь? Что новенького?

Ванда видела, что Роман сгорает от нетерпения спросить об Ангелине, но не стала первой заводить такой разговор.

— Так ведь ты не ответил. Что так быстро вернулся?

— Я бы не сказал, что это быстро. Тебе не понять.

— Где уж! Да вообще, я, судя по твоему отношению ко мне, в этой жизни совсем ничего не понимаю! — Ванда обиженно отвернулась и быстро вошла в дом. Но вернулась тотчас же, неся в руке большую кружку:

— Вот, глотни-ка кваску моего, а то у тебя в горле пересохло, видно по всему, торопился ты очень!

Роман жадно прильнул к кружке и с величайшим наслаждением влил в себя ядрёный напиток:

— Здорово! Ни в одной эпохе не пробовал ничего вкуснее! Ты, наверное, в квасок добавляешь какое-то зелье, точно, Ванда?!

— Ага, любовное! Вот пройдёт минут пять, и ты без ума в меня влюбишься, позабыв всё на свете!

Роман даже не повёл бровью на это грозное заявление, напротив, улыбка высветилась на его губах:

— Нет, дорогая моя ведьма, мне твои зелья не опасны!

— Неужто? Может, ты в них больше и не веришь?

— Не знаю. Я теперь верю только в себя и в свои чувства!

Роман это сказал так уверенно, что Ванда ему поверила:

— Да, знать на пользу пошло тебе путешествие! Хоть бы рассказал, поделился впечатлениями!

— Потом, в другой раз. А сейчас мне пора.

— Уже уходишь? — Ванда явно было огорошена таким поведением своего друга, но тот, словно видя это, хрипло выдавил из себя:

— Кстати, ты не знаешь, где может быть Ангелина?!

— Ну, наконец-то! А то я грешным делом решила, что ты выкинул из себя всю лирику и превратился в обычного земного мужика!

— Где она?! — теперь голос Романа наполнился мольбой. — Ты же знаешь! Скажи!

— Если честно, я не знаю, где она. Но вот ты знать это должен!

— Как же я могу это знать, если так давно здесь не был! Я даже не могу догадываться, чем она занималась всё это время!

— Ну, времени-то тут прошло совсем чуть! Ты ещё не акклиматизировался к реальности, Рома! Тем более что твоя любимая тоже отлучалась. — И Ванда не удержалась, чтобы не подмигнуть опешившему поэту.

Тот вздрогнул и обречённо понурил голову:

— Я так и знал! Я это понял в Иммортии, но решил, что всего-лишь схожу с ума. Ты её отправила в будущее?! Но почему?

— Эх, ты, поэт! Что же так мыслишь узко! Какой же ты бездушный! Да ведь она была рядом с тобою везде, во всех эпохах! Ты должен был почувствовать её, должен!

— Она была… везде?!

Роман не смог стоять и рухнул на скамеечку. Голова его кружилась, а перед глазами замелькали видения.

Вот он, спелёнутый, как неспокойный младенец, лежит на жертвенном столе, а над ним склонилась прелестная жрица. Он снова и ясно видит её глаза, и это, конечно же, глаза Ангелины. Как же он посмел их тогда не узнать!

А в Иммортии ведь он узнал её, узнал! Но так и не решился поверить сам себе!..

— Да, но как же я мог поверить? Ведь это было невозможно!

— О, силы тёмные! — всплеснула руками Ванда. — Ну почему я тебе должна доказывать, что всё в этой жизни возможно, и чаще именно то, что абсурдно на первый взгляд! Ведь ты поэт, а не я! Не сам ли, выдумав себе мечту, влюбился в неё, а потом и материализовал!?

— Сам? Но ведь Ангелина случайно пришла в мой дом.

— Остолоп! Это ты её создал! Ты её вызвал! Она лишь услышала тебя, потому и пришла!

Ванда была так убедительна, что Роман ей поверил безоговорочно.

— Да, Ванда, наверное, так всё и было. Но точно ли она была везде со мною, во всех эпохах? Я почему-то не могу вспомнить её. Или действительно сердце моё так черство?

Он сгорбился от этой мысли, а губы сами собой прошептали:

— Всё же я её не достоин.

— Только не начинай сызнова свою благородную канитель! Ты ею и так уже всем нам попортил достаточно кровушки! — Ванда обожгла поэта таким строгим взором, что тот даже поёжился, словно за ворот его плеснули ключевой водицы. — Ты же вернулся таким свежим, помолодевшим, уверенным в себе и в своих решениях! Оставайся таким! Ангелина была везде рядом, но не всегда ты мог её почувствовать, не везде вы с нею сталкивались. И потом, это же она тебя догоняла, зная наверняка, что ты там должен быть! Но тебе-то об этом известно не было!

— Да, это так, — согласился Роман, — но всё же, я мог как-то её почувствовать… Расскажи мне о ней!

— Хорошо. Правда, она-то это сделает гораздо лучше, но… ладно, слушай.

И Ванда поведала Роману всё, что успела узнать от Ангелины. Тот жадно внимал каждому слову и вновь переживал прожитые им жизни.

Вот красавица Сати, едва не перерезавшая нити жизни его, но ставшая неожиданно такой симпатичной. Разве мог предположить Роман, что, подожди он день, и встретил бы принцессу-Ангелину, которая спешила к нему сквозь пески и самумы!

А вот красотка Ли! Господи, она же всё время была рядом, и он же ещё покрикивал на неё, заставляя выполнять чёрную работу! Ну почему же сердце ни разу ни ёкнуло?

А теперь Роман видит роскошную черноволосую Зариту, изгибающуюся в страстном танце. Вот же она, Ангелина, разве можно было перепутать её хоть на миг со своенравной, развратной Роксаной, едва не помутившей разум его!

Но с большим трудом припомнил Роман рыженькую девчонку, кажется, Кассию, виденную лишь однажды на оргии Авита. Неужели это была его любимая?!

А вот уже Роман видит себя полуслепым гусляром, которого так внимательно слушает прелестная девушка. Он не знает её имени, но ведь должно же было что-то ворохнуться в его груди, когда она его защитила, а потом настырно о ком-то расспрашивала. Да ведь о нём же! Нет, не ворохнулось!

И та капризная испанская девица, которую он рисовал? Но разве она хоть капельку была похожа на его любимую?! Правда, когда слёзы потекли из её глаз, в нём же что-то ворохнулось! Почему он не задумался хоть на мгновенье?!

 

Все эти видения промелькнули быстро, но глубоко процарапали душу поэта, подобно когтям медведя, отмечающего границы своих владений на вековой сосне. Но теперь это не стало причиной новой волны самобичевания, а вызвало в Романе лишь одно желание: скорее, скорее найти свою любимую!

— Спасибо тебе, Ванда! — Роман подошёл к колдунье и крепко поцеловал её в губы.

Ванда едва не потеряла сознание от этого неожиданного, обжигающего поцелуя. Это было подобно прыжку в ледяную прорубь после адского банного жара. Даже закалённое к чувствам сердце едва не остановило свой мерный бег.

— За что же ты меня благодаришь? — Глухо выдавила Ванда, лишь силою воли укротив взрыв души своей.

— Если бы не ты, вряд ли я был бы ещё жив. Да и вообще, я даже не представляю, что было бы, если б не ты!

Ванда уже оправилась от внезапного потрясения и лишь скромно улыбнулась:

— Я здесь лишь как посредник. Вы всё сами решили, всё сами для себя сделали.

— Нет, Ванда, без тебя ничего бы не было, я в этом уверен! Как я тебя люблю!

Но теперь уже колдунья верно оценила неожиданное признание и не потеряла себя:

— Ага. Как сестрёнку. Я тебя тоже люблю, Ромка. Как братишку!

Они смотрели друг на друга серьёзно, но всё же, с некоторой долей озорства.

— Ну что же ты стоишь? Иди к ней! Ведь не должна она тебя ждать ещё несколько тысячелетий!

Ванда смотрела вслед удаляющейся фигуре поэта, а на губах её ещё таился, незаметно угасая, волшебный вкус его поцелуя…

 

Роман ходко шагал по узкой тропке, даже не пытаясь отводить от своего лица ольховые ветви. А те отгибались сами, не осмеливаясь хлестнуть этого человека, на лице которого было столько счастья, столько любви!

Да и всё вокруг затаилось, утихло, словно став почётным эскортом этого красивого человека, который уверенно шёл вперёд. Ведь шёл он к своей любимой, к своей Ангелине! Он её не видел так долго. Он её не видел почти пять тысяч лет!

 

VI

 

— Вот я и вернулась, вожак! Здравствуй! — Ангелина прижалась к тёмно-серому боку камня. — Ты всё такой же, спокойный, уверенный! Я так часто тебя вспоминала, и ты не раз мне помог!

Девушка обошла камень вокруг, словно проверяя, по-прежнему ли он крепко покоится на земле.

— А ведь я даже видела тебя! Какой же ты был красивый!

Ангелина ловко взобралась на верхушку камня и уселась там, обхватив колени руками.

Солнышко уже устало скатывалось к западу, теряя жгучесть своих лучей и превращаясь в тёплое, ласковое светило. Жар спадал, и из травы вылетали на промысел комарьи эскадрильи. Пока ещё они были немногочисленны и несколько ленивы, но не пройдёт и часа, и их притязания станут невыносимы. Здесь, в тенистых кустах, рядом с говорливым ручейком, им так вольготно.

Но Ангелина пока их не замечает. Она сидит, терпеливо и спокойно, взирая с высоты камня на знакомый пейзаж. Она здесь бывала так часто, что знает каждый кустик, каждый цветочек.

Вот сломанная мальчишками черёмуха. Когда становится темно, она начинает походить на огромного зайца, у которого одно ухо стоит, а второе повисло, так же, как на шапке почтальона Печкина.

А вот густые кущи папоротника. Они походят на застывший взрыв, так живописно разлетелись в разные стороны тёмно-зелёные побеги.

А вот на этой ольхе часто играет рыже-серая белка. Она привыкла к девушке, часто восседающей на камне, и иногда устраивает ей целые представления, кувыркаясь и прыгая с ветки на ветку, с куста на куст. Однажды она так увлеклась, что, прыгая на соседнее деревцо, не рассчитала своих сил и неуклюже шмякнулась в густую траву. Ангелина тогда вскочила, тревожно вглядываясь в травяной ковёр и переживая за смешного зверька, но белка уже, как ни в чём ни бывало, скакала по соседнему кусту, громко цокая, словно извиняясь за свою неловкость!

Да, всё здесь Ангелине известно, всё! Кроме одного: когда же появится её Роман!

Девушка прикрыла глаза, и сладкая дрёма заколыхала её, будто уютная колыбель…

 

… — Слава Атону, я тебя нашла!

Ангелина вздрогнула, открыла глаза и увидела… Сати! Смуглая красавица стояла рядом с камнем и щедро улыбалась своей подруге.

— Сати! Сестричка моя! — вскричала Ангелина и легко скатилась по мшистому боку вожака. — Это правда, ты?!

— Конечно! Можешь даже меня обнять!

Девушки тесно сплелись в объятии, с наслаждением вдыхая аромат друг дружки. Как же теперь они были похожи, почти что близняшки! Обе стройные, одинаковых пропорций, длинноногие, и лишь цвет волос контрастировал, но это только подчёркивало их сходство!

— Подожди, — опомнилась вдруг Ангелина, — но как же ты меня узнала? Да и как тут оказалась?!

— А ты думаешь, что только тут, у вас, обитают колдуньи? Или я не совсем достойна для таких путешествий? — Сати даже слегка расстроилась, и в голоске её послышались капризные нотки.

— Прости меня, Сати! Я не хотела тебя обидеть.

— Ну что ты! Разве можешь меня обидеть ты, моя самая близкая подруга, моя сестрёнка! Но где же, где он!? Я хочу его увидеть!

— Он скоро придёт. Уже скоро, — и Ангелина вздохнула. — Я ведь сама его ещё не видела!

— Не видела?! Но почему?

Ангелина пожала плечами:

— Не знаю. Так, верно, задумано было у наших колдуний!

— Да, они иногда всё путают! — звонко засмеялась Сати. — Но всё равно они просто умнички! Кстати, ты помнишь, как рассказала мне про пленённого поэта, с которым ты встречалась?

— Да, конечно. Ты его видела? Он жив?

— Я не только его видела! Я его избавила от гонений, и теперь он — мой!

— Ты его полюбила?

— Кажется, да. Скорее всего, да. Хотя иногда он уходит в себя, и мне кажется, что его рядом уже нет. Вот таким он мне не нравится!

— Но он же поэт! — Горячо воскликнула Ангелина. — Он иным быть не может! Да и не должен!

— Я понимаю. Я стараюсь привыкнуть к этому, но…

— Тебя что-то гнетёт?

— Мне иногда делается так скучно! Вернее, делалось. Но теперь я могу путешествовать! Ах, как это здорово! А давай вместе куда-нибудь умчим!?

Глаза Сати зажглись сумасшедшими огоньками, и Ангелина увидела перед собою совсем другого человека.

— Нет, Сати, я уже насытилась этим. И мне теперь нужно только одно: быть рядом с любимым!

— А я ещё погуляю!

Сати стала вдруг таять, и вот уже от неё остался лишь прозрачный силуэт:

— Прощай, сестрёнка! — донеслось из него, и через миг всё исчезло.

— Прощай, Сати! — прошептала Ангелина, и грустная слезинка одиноко выкатилась из уголка глаза…

 

…Ангелина очнулась от дрёмы и зябко поёжилась. На землю совсем опустился вечер, и у ручья сделалось прохладно.

Девушка всё так же сидела на верхушке камня:

— Когда же я успела сюда вскарабкаться? Или Сати мне всего-лишь приснилась?..

Она огляделась вокруг и вздохнула:

— Да, это был всего-лишь сон. Но вдруг там всё так и случилось? Вот было бы здорово! Только уж пусть, пожалуйста, не подвернётся Сати колдунья и не отправит её в путешествие!..

И вот до ушей девушки долетел какой-то шорох. Он всё усиливался, приближаясь, и Ангелина уже ни секунды не сомневалась, зная, что это идёт ОН!

 

Роман вышел на поляну и увидел то, что и представлял много раз: на верхушке огромного камня сидит девушка, обхватив колени руками и склонив к ним голову.

Поэт медленно подошёл к самому камню и опустился на колени:

— Прости меня, любимая!

Ангелина приподняла личико и лукаво глянула на Романа:

— А здороваться тебя не научили, там, в прелестных эпохах?!

— Здравствуй, моя Ангелина! Я боялся, что ты не захочешь со мною даже говорить!

— Правда? Так за что же я должна тебя простить!?

— За то, что я был глуп и упрям, как тысяча ослов в одной упряжке! За то, что не поверил в твою любовь! За то, что бросил тебя, трусливо сбежав! Прости за все слёзы, которые ты пролила из-за меня! Прости за то, что я не узнал тебя, когда ты была рядом, а когда узнал всё же, то побоялся поверить сам себе!

Ангелина слушала эти слова и физически ощущала, как они нежно втекают в неё, бросая тело в жар и крепко, но осторожно сжимая трепещущее сердечко! Только одно желание горело сейчас в ней: броситься в объятия любимого и сжать его так сильно, чтобы умереть! Но что-то удерживало девушку от этого, что-то ещё было между ней и Романом недосказано.

И Роман словно это понял:

— Я только теперь осознал, что ты старше и мудрее меня! А я всего-лишь глупый мальчишка, напыщенный своею мнимой значимостью!

— Да! Да! — вскричала Ангелина, и в голосе её были радость и облегчение. — Да! Ты это понял! Ну что ж ты стоишь там? Иди ко мне! Ведь я умру, если сейчас же не изопью сласти твоих губ! Я умру, если ты не сдавишь меня в своих объятиях!! Я умру, если не надышусь тобою!!!

— И я умру! — Роман вспрыгнул на камень, словно тот был высотой не больше метра…

 

Они стояли, крепко сжав друг друга. Губы уже онемели от поцелуев, и на них выступили капельки крови, но разве можно было утолить хоть малую часть той неистовой, настоявшейся в тысячелетиях, жажды друг другом! Они сплелись так крепко, так тесно, что это было одно целое, которое невозможно разделить, не прервав его жизни!

— Как же много слов я хотел сказать тебе, — шептал Роман в нежное ушко, — и я их сочинял и в диком Шумере, и в знойном Египте, и в варварской Руси. Они были прекрасны и полны нежности и любви. Но теперь я понял, как же они блёклы! Как они глупы!

— Ты говори, говори их, я знаю, они прекрасны! Ты же поэт, и слова твои не могут быть пусты!

— Нет, любимая, я не стану их говорить! Но я понял, что те слова, которыми можно выразить мою любовь, давно придуманы! И невозможно найти слова, более простые, и более правильные!

— И я тоже их знаю! — Ангелина ещё крепче, хоть это и было невозможно, прижалась к любимому.

— Я люблю тебя!!! — одновременно выдохнули они и вновь слились в бесконечном поцелуе.

Наверное, этот поцелуй никогда бы и не закончился, но вдруг земля содрогнулась.

— Что это? — тревога искорками промелькнула в глазах девушки.

— Землетрясение?! — в глазах Романа было лишь удивление.

Земля и, вместе с нею, и камень снова вздрогнули, но теперь уже устоять на ногах было невозможно, и влюблённые опустились на колени.

— Смотри! — вскрикнула Ангелина, указывая Роману рукой на камень.

А тот уже и сам увидел, что их каменный постамент ожил! Он превратился в огромного, лохматого мамонта!

Да, это был вожак, живой и сильный, каким его видела Ангелина в Иммортии! Он тяжело качнулся вправо, потом влево, словно разминая застоявшиеся за тысячелетия ноги, и, наконец, шагнул вперёд.

Высоко в небо взлетел мохнатый хобот, и громкий хриплый рёв прорезал белую ночь. Потом ещё и ещё. Это вожак требовал, чтобы перед ним расступились Время и Пространство, ведь он несёт на себе самый драгоценный груз во Вселенной!

Он несёт ЛЮБОВЬ!!!

 

 

 

 

 

ЭПИЛОГ.

 

Где же они теперь, Роман и Ангелина? Увы, никто не знает! Не знаю и я. Не знает этого даже Ванда — я сам у неё спрашивал. Куда-то унёс их старый вожак?

Но знаю только то, что не умрут они никогда, не постареют, пока жива их любовь! А любовь умереть не может, если, конечно, это любовь, а не её легкомысленная подружка — влюблённость!

Но и я, да и вы всё же сможете встретить наших милых героев, сможете сами их расспросить обо всём! И для этого нужно совсем немного — нужно полюбить кого-то! Да и ещё, чтобы и вас полюбили тоже! Ну, примерно так, как РОМАН АНГЕЛИНУ!!!

 

Другие произведения автора:

Квартетки.

Опять не за мной…

Гниль души.