Простые Люди часть 3

 

Часть 5

1

По возвращении на милую родину, оставил новобрачную в новом загородном доме в лесу, сам же отправился к маме Ксении и… иже с ней. На лавочке сидел пожилой человек и как пёс, оставленный у входа в магазин, не мигая глядел на дверь подъезда. От него исходили флюиды тревоги. Бросив на него беглый взгляд, прошел мимо, набрал код на замке и погрузился в гулкое лестничное пространство. Остановился, прислонился спиной к стене, попытался разобраться в нахлынувших воспоминаниях.

 

В моем не вполне благополучном детстве тогда случился весьма тяжелый день. Меня избил парень, которого я считал другом. Да ладно бы лицом к лицу, а то ведь подло, ударил сзади, отключил и потом испинал ногами. Дома на лице обнаружил синюшные отеки, ссадины и классические фингалы под обоими глазами; болели рёбра, наверное, сломанные, ключица, колено и плечо. Пьяный отец, увидев меня в плачевном состоянии, обозвал хулиганом и ударил по лицу, из чисто воспитательных соображений. Мать, проявив классовую солидарность, отвесила подзатыльник, содрала одежду и голым отправила в ванную. Под вечер у нас появилась бабушка, она присела на стул рядом с моей кроватью, положила руку мне на голову и чуть слышно зашептала молитву.

 

Той ночью, взрослый и сильный, простивший всех обидчиков, я занимался строительством огромного дома, в котором намеревался поселить большое количество друзей. Помнится, моё сердце взыграло внезапной радостью и забилось часто-часто. Я-взрослый буду счастлив, буду заниматься серьезным добрым делом, меня будут окружать настоящие друзья, которые не предадут, как вчерашний «друг». Я-взрослый ходил по полю, по улице, по дороге — залитым ярким солнечным светом. Вдруг увидел черную тень, крадущуюся за мной-взрослым, чуть позже из-за угла появился и тот, кто её отбрасывал на солнечную дорогу, по которой я-взрослый так красиво шагал. От того человека исходила звериная злоба, он крался подобно льву за добычей, только разве не рычал. Я-маленький пытался предупредить меня-взрослого, набрал побольше воздуху в легкие и что есть мочи, закричал…

 

…В тот миг я проснулся, сел на кровати и замер. Бабушка, дремавшая у моего изголовья, вздрогнула и проснулась.

— Что? Что с тобой, Юрик? — забормотала она спросонья.

— Бабушка, — прошептал я, с трудом подбирая слова, — сейчас видел будущее. Я там сильный, добрый… Бабушка, — вцепился в худенькую руку, — там, у меня, этот… такой страшный… враг!

— Ну, Юрик, это нормально. У каждого человека есть враг. Но вот, что я скажу тебе, Юрик, он ничего плохого сделать тебе не сможет. Ты всегда будешь его побеждать. Всегда!

 

— Почему, бабушка?

— Потому, внучок, что у нас с тобой есть Бог, и Он всегда будет нас защищать. Запомнил?

— Запомнил, бабушка, — прошептал я, засыпая, улыбаясь во сне, вновь погружаясь в долину света.

 

Пока я подпирал стену в подъезде, детский сон всплыл из памяти. Странным образом, человек, преследовавший меня-взрослого, человек, похожий на крадущегося льва, соединился с тем стариком, который сидел на лавочке. Привыкший с некоторых пор разбираться с проблемами решительно и без промедления, я выскочил из подъезда, сел рядом со стариком и спросил:

 

— Так это вы заставляли мать убить меня до рождения?

— Кто тебе сказал? — отпрянул незваный гость.

— Есть у меня, знаете ли, такая служба, весьма информированная, называется служба безопасности.

— Но ты жив, как видишь! — прошипел старик. — И устроил я вашу семью в лучшем виде. Какие претензии?

— Мать всю жизнь прожила в страхе. С нелюбимым человеком. Они оба меня избивали, они меня ненавидели — всё благодаря тебе, гнусный продажный мент. Отец знал, что я не его сын, а мать ему всю жизнь подчинялась из страха. И ты говоришь, «устроил в лучшем виде»?

 

— Нельзя ли поуважительней, молодой человек?

— …А теперь ты узнал, что сын Ксении стал состоятельным, сильным, вступил в наследство папочки-графа — и решил затребовать свою долю?

— Ну, да, а что не имею права?

— Я тебе скажу, на что ты имеешь право. Выбирай: даю тебе вожделенный миллион, в рублях, конечно, и ты больше никогда не появишься рядом с моей семьей. Есть еще вариант — офицерская пуля в висок или мордовская зона. Что выбираешь?

— А можно миллион в условных единицах? — робко попросил человечек.

— А можно, пулю в висок прямо сейчас — очень хочется!

— Ладно, согласен, — кивнул он, схватил протянутый чек и чуть не бегом скрылся из глаз.

 

Вот теперь можно и к маме в гости. Но там, в некогда моём доме, случилось нечто печальное. Отец сидел за столом, морщась отхлебывал ненавистный чай и… плакал. Мать сидела рядом со скорбящим и, подперев подбородок рукой, сочувствовала.

 

— Что, рухнул коммунизм в отдельно взятой семье? — догадался я. — Завод закрыли, партийную организацию распустили за неуплату взносов.

— Посмейся, посмейся над отцом, — всхлипнул тот.

— Ну, во-первых, никакой ты мне не отец. Отец мой — граф и потомок великого князя. Так что никакого права лупить меня у тебя не было.

 

— Сынок, кто тебе сказал? — спросила мать, встав во весь рост, наверное, впервые в жизни. — Это же страшная государственная тайна!

— Да полноте, графиня, — сказал я с легким поклоном, приложившись к ручке матери. — Разве не знаешь, что ничего нет тайного, чтобы не стало бы явным. Я несколько дней назад стоял у склепа моей прабабушки в Каннах. Мне всю родословную изложили добрые люди, с документами на руках.

 

— А что теперь со мной будет? — спросил отец, прервав политически безграмотный плач.

— Не волнуйся, отчим, ты останешься в этой квартире и устроишься дворником у нас во дворе — всё-таки, какая-никакая, пролетарская профессия. Маме я купил просторный дом за городом, с прислугой, разумеется. Одно тебе запрещаю навсегда — издеваться над мамой.

— Спасибо, сынок! — торжественно произнес отчим, сунув руку, которой избивал меня много, много раз. Я её пожал.

— Мама, возьми самое необходимое, поедем в новый дом. Надеюсь, тебе понравится. Кстати, этот продажный полкан из кагэбэ больше вас не побеспокоит, я об этом позаботился.

— Ты его… убил? — прохрипел отчим.

— Фигурально выражаясь, да… Мама, поторопись, мне здесь плохо… всегда было.

 

На полпути до особняка матери графини, Федор позвонил мне на телефон и сообщил, что полковник КГБ в отставке, не успев обналичить мой чек, пустил пулю в висок. Он сразу подрос в моих глазах — стало быть, совесть у него осталась. Жалел его? Скорей нет, чем да. И это мне сейчас очень не понравилось. Такие дела…

 

2

Я предупредил Вику, что вернусь позже, чем планировал, и направился к старцу.

Отец Иоанн, как всегда, встретил меня с готовностью, словно ждал приезда. Отвел меня в келью, надел поручи с епитрахилью: кайся! Я рассказал о свадебном путешествии, о рассекречивании моего титулованного происхождения, об освобождении мамы от деспотического плена отчима, о выстреле в висок семейного тирана…

 

Старец выслушал меня, произнес разрешительную молитву и сказал:

— Ничего плохого в твоей душе не вижу. Что ругаешь себя, чувствуешь недовольство собой — это хорошо. Конечно, удовольствие не из самых приятных, но необходимое. Только есть у тебя на душе что-то еще…

— Да, батюшка, есть, — удивился в который раз прозорливости старца. — Перечитывал пророчества о царе грядущем, прикинул сроки его воцарения и загрустил — получается, что мы как беременная на десятом месяце — перехаживаем…

— Не читал ли в Деяниях: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти». Уж сколько раз пророчества с указанием конкретных дат ошибались, а пророки постыжались.

 

— Так ведь народ изнывает под бременем безбожной власти. Детей наших соблазняют, погружают в омут лжи, убивают их неокрепшие души.

— Видимо, не очень-то изнывает, раз Господь попускает этой власти пребывать до сих пор. Значит, не готовы мы принять Божиего помазанника с открытым сердцем. Мы сами в этом и виноваты. А что касается соблазнения детей и взрослых… Снова отправляю тебя в Святоотеческому преданию. —

 

Старец показал на икону Антония Великого, стоящего на коленях перед Богом.

— Вот он вопрошает: «Господи, почему же так происходит, что богатые люди хорошо живут, доживают до глубокой старости и умирают, не болея, не страдают, ни о чём не беспокоятся, и всё у них хорошо? А бедный, скромный, честный, праведный человек сильно страдает… Почему же так происходит? Разве это справедливо? Эти кресты, которые даешь — как их понести? Как на них смотреть?»

 

Этими вопросами задавался святой Антоний, задаются ими и другие, не только ты. Очень многие думают об этом, находясь в тяжелых испытаниях. Но он превратил свои вопросы в молитву, — ни в богохульство, негодование и гнев, а именно в молитву, и сказал: «Господи, скажи мне, поведай эту тайну!» И Господь ответил ему: «Антоний, следи за своими делами, а не за Моими! Это Мои тайны, которые не могут вместиться в твоем уме. Ты мучаешься этими вопросами, потому что они превыше твоих сил, они тебя не касаются, твои плечи не смогут их понести. Нет ни одного человека, который бы не нес свой Крест. Богатые и бедные, красивые и невзрачные, высокие и низкие, и женщины, и мужчины, и дети, и те люди, беспечной жизни которым завидуют — у всех свой Крест».

 

— Что делать мне, отче? — спросил я.

— Продолжай своё дело, данное тебе Богом. Погружай душу во ад и не отчаивайся, как научил Господь блаженного Силуана. И молись непрестанно, как я благословил. А скорби — они всегда были и будут до скончания века, нам ли их боятся. — На прощанье старец едва заметно улыбнулся: — Всё будет хорошо, именно так, как Богу угодно.

Перед тем, как уехать, увидел Ивана Павловича, махнул ему рукой, он кивнул и дальше пошел по своим неотложным делам. Ладно, заеду к тебе гости, расскажешь, чем ты так увлечен.

 

На следующий день, тщательно переварив слова и дела предыдущего дня, я чмокнул жену в сонную щечку и сел за руль. Навестил Бориса. Что-то мне подсказывает, что не все у него гладко. Боря сидел на кухне, перед ним по столу расползлась кипа бумаги, смотрел на небо, ожидая появления Веги, думал непростую думу.

 

— На днях приступаем к работе, — объявил я. — Нам с тобой оформили мощную фирму, да еще аналитический центр, в придачу. Ты готов к труду и обороне?

— Не уверен, — протянул Борис. — Всё никак не решу, как быть, что делать. Представляешь, в новобрачную ночь, родители Дины стояли под дверью и требовали, чтобы я прекратил мучить их доченьку. Короче, сбежал от них, под рёв новобрачной и восторги родителей. Вот сижу, отключил телефон и жду их скандального появления. Долго жду, а они не приходят.

 

— Тогда остается вариант Б — отрезать от себя дела семейные и с головой погрузиться в работу. Ну и, разумеется, молиться, целиком доверившись воле Божией.

— Именно этим я и занимаюсь, — пробубнил друг. — Вот, принялся за анализ антикризисной темы. Решил от имени аналитического центра отправить правительству. Видишь, сколько информации собрал! А выход, как всегда, прост до неприличия. Но для солидности нужно дать объемное обоснование. Завтра закончу и с готовым проектом приступлю к работе на новом месте.

— Молодец! — Хлопнул его по плечу. — А с родителями новобрачной ты попроси поговорить генерала. Он моих родителей так успешно построил, что они с тех пор со мной по стойке «смирно» и на «вы», а отец даже с испугу пить бросил. Кстати, этот приём воспитания генерал перенял у прежнего руководства, зря сейчас его не практикуют.

— А это идея! — озарился счастливой улыбкой Борис. — Мои-то — люди прежнего воспитания, на них это может подействовать. Спасибо!

 

Ну вот, и здесь порядок, теперь — к Ивану, сбежавшему от меня в деревне старца. Мне нужно лишь перейти в соседний подъезд.

И вот я у Ивана в гостях. Как всегда на балконе, пью кофе и слушаю друга.

— Перед отъездом старец предупредил меня о том же, что наверняка сказал и тебе, — о наступающих скорбях. Дома почитал благодарственный молебен, затем вечернее правило, спать не хотелось, поэтому сел за стол — и «ушел в ночь». 

 

Иван Павлович протянул папку с машинописными листами. — Прочти, это может быть полезным для тебя, для нас. Сейчас принесу свежего кофейку, а ты располагайся и читай.

Думал, пролистаю по диагонали и верну. Но стоило прочесть первую фразу, как меня унесло туда, где побывал Иван той ночью, мысленно, конечно.

 

«Опять вызывали на тайную встречу по новому незнакомому адресу. По-моему, они совсем свихнулись на почве маниакальной подозрительности. Эти карнавальные маски, балахоны, измененные голоса и обязательные угрозы, вроде «предателя ожидает суровая кара». Напугали девушку широкими плечами!

 

Уроды. Да мы все тут под карой ходим, дело привычное. Воинам Валгаллы, пившим мёд из чаши Одина, смерть не страшна. Мы пойдем в бой со словами нашего гимна «Мёд искрился, как звезды, в божественной чаше Сладким золотом славы и вечностью слов» — и умрём с радостью.

 

На этот раз меня назначили старшим группы по работе с какими-то академиками. Я спросил, может подождать, и они сами развалятся от старости. Один из клоунов хмыкнул и сообщил, что там у них служба безопасности посерьёзней, чем у премьера. Тогда я уже хмыкнул: в таком случае интерес и оплата возрастает. Мне протянули листок с семизначной цифрой, и я согласился.

 

Начал с того, что разузнал всё, что можно об академии: чем занимаются, как организована охрана и в каком порядке кого устранять. Куратор выдал свою оперативную информацию, я еще пробил что можно по братве, по нашим проплаченным федералам и ментам. В общем, план стал принимать четкие очертания. Я предложил начальника охраны — генерала — послать в ту горячую точку, куда он уже ездил, был ранен, только на этот раз оставить его там навсегда. Обещали сделать. Затем разберемся с чинами пониже — кого подкупим, кого запугаем, а кого и устраним. Параллельно с помощью спецсредств устроим инфаркт главному академику, чуть позже — еще двоим старичками, скорей всего заграницей. Ну а дальше, ликвидируем академию, как учебное заведение, и примемся за выпускников.

 

Куратор, человек старой формации, поначалу запротестовал — не слишком ли много жертв для мирной учебной организации. На него сверху надавили, и тот сдался. Но предупредил, что эта самая академия «устроена по типу религиозной секты, под началом сильного колдуна по кличке Старец». Были и раньше попытки помешать их деятельности, даже на стадии становления, но каждый раз затея проваливалась, а бравые бойцы разбегались кто куда с воплями «спасайся кто может!» Тогда главный клоун в самой страшной золотой маске с рогами и пастью льва рявкнул: «Прекратить мракобесие! Теперь всё по-другому. Наше время пришло! Приступать немедленно!» — и, честно сказать, такого звериного рычания от человека слышать еще не приходилось, и мы — да! — испугались, верней, сгруппировались и приступили к операции».

 

— Ты эти «записки сумасшедшего» генералу показывал? — спросил я с аскетической иронией в охрипшем от волнения голосе.

— Нет еще, — сознался Иван, — решил прежде тебе показать. Ты же знаешь, генерал человек конкретный, от слов «мистика», «привиделось», «пророчество» — старик может и разозлиться. Старцу позвонил, прочитал ему, так и он велел не поднимать паники и, по святоотеческому принципу, «не принимать и не отвергать». Правда еще добавил, чтобы усилили покаяние и причащались все, кто способен, каждое воскресенье. Так я — к тебе! Что скажешь?

 

— Старец меня предупреждал о наступлении времени скорбей, — сказал я, подбирая слова. — Меня в рукописи заинтересовали слова «главного клоуна» со звериным рычаньем, — я полистал рукопись, нашел нужное место и прочел: «Теперь всё по-другому. Наше время пришло!» Если сложить воедино предупреждение старца, твой рассказ и мои личные соображения, то — да, это серьезно. А с другой стороны, чему быть, того не миновать. Бог даст, переживем и это. Понимаешь теперь, почему из нас готовили «тайных советников»? Генералы с академиками всё знали наперед и нас защищали. Чувствуют супостаты, недолго им зверствовать, еще год-другой и всё для них кончится. И тогда наступит наше время.

 

 

Долго считали и пересчитывали, даже взяли калькулятор и календарь, но все-таки определили с достаточной степенью точности — Вика понесла не за границей, а по возвращении на милую родину. Чудесное слово «понесла» впервые услышал во время уточнения даты, и мне оно так понравилось, что повторял снова и снова.

— Слушай, Вика, если мы выяснили с достаточной степенью вероятности, — проявлял свою новоявленную заботливость, — что ты у нас понесла…

— Конкретней, пожалуйста, что, куда и с какой целью понесла, и точно ли ты говоришь обо мне и со мной, — выдала жена автоматически, не отрываясь от чтения утренней газеты «Бюллетень практикующего аналитика».

 

— Понесла из нас двоих ты, родная, — пояснил я терпеливо. — Если по-простому, то забеременела, залетела, попала. Понятно?

— Угу, и что? — прозвучало из милых уст, вперемежку с хрустом пережаренного тоста.

— У меня вопрос, движимый исключительно заботой о тебе: твоя новая работа не помешает ли тебе выносить ребеночка, так чтобы здоровенького и такого же красивенького как ты?

— Не-а, не помешает, — бросила она и, ткнула пальцем в газету: — Да ты послушай, оказывается, подавляющую часть секретной информации разведка получает из открытых источников. Понимаешь теперь, зачем нас посадили в аналитическом центре за чтение прессы и новостей интернета?

 

— Именно это меня и тревожит, — с расстановкой произнес я, положив руку на ее напряженное предплечье. — Работать под землей, в антисанитарных условиях, где компьютеры излучают, а газеты поднимают графитовую пыль и сажу — по-моему, это опасно для тебя и плода.

— Кстати, насчет плодов, подай мне вон то зеленое яблоко. С собой возьму.

— Ты что, меня не слушала?

— Да, слушала я, слушала, — кивнула она отрывисто. — Ты вот послушай, оказывается, основной массив засекреченных сведений можно получить во время войны компроматов и дискуссий между политическими противниками. Они в пылу спора такие сведения разглашают, что в прошлом их бы к стенке поставили. — Она подняла на меня широко распахнутые глаза. — И ты еще сомневаешься в том, что я нужна моей стране! Да наш аналитический центр полезней всех разведок мира!

 

— На этот счет я как раз не сомневаюсь. Меня интересует твое здоровье в период беременности.

— Ой, ладно тебе, зануда, — махнула она рукой, — раньше бабы прямо в поле рожали, да не одного, а целый десяток. Как там у Высоцкого: «и однажды как смогла родила» — вот и я рожу, как смогу, то есть качественно и в назначенный срок.

— А тебе не кажется твое увлечение новой работой излишним? Все-таки напряжение там недетское. Давай, хотя бы во время плодоношения ты последишь за своим здоровьем? Ну там, прогулки на свежем воздухе, витамины, размеренный темп работы…

— Ладно, обещаю, — бросила она, мазнув меня по лицу невидящим взглядом. — А сейчас бегу! На работу, страну от супостатов защищать.

 

— Ладно, — прокричал я вслед, — только хоть один прокол с твоей стороны — и я на весь период беременности посажу тебя на лесной полянке нашего дома под замок.

— Хорошо, хорошо, сажай! — крикнула она, захлопнула дверцу автомобиля и с визгом тормозов, развернулась и вылетела со двора. Ворота за ней закрылись автоматически. Доехав до горизонта, Вика развернулась, обратно поставила автомобиль под окном, бросила камешек, чуть не разбив стекло. Я открыл створку и замер в ожидании откровения.

— Супруг, а супруг! — промолвила жена в полной тишине. — Мне показалось, или это было в реале? Ну… ты это… что-то там сказал, или мне послышалось?

— Да, что-то сказал.

— Если это что-то серьезное, то давай ты еще раз скажешь вечером. Вернусь с работы, сядем за стол…

 

— Ты же вернешься, как всегда усталая, с языком на плече. За ужином станешь клевать носом, а я тебя понесу на руках в постель. Как вчера.

— Ну да, мы все как один — на полную выкладку. Нет, а как еще можно страну защищать! Да я за мою родину готова костьми лечь, голову на плаху… до последней капли… И так далее… Всё! Пока! До встречи в тылу!

 

Чует мое отцовское сердце, придется ее арестовать. Всё у этой сумасшедшей на пределе, всё не как у благочестивых мамаш. Позвонил старцу и рассказал о поведении жены. Я не видел его лица, но по тону догадался, что отец Иоанн улыбнулся.

 

— Не первый год знаю эту семью. У них это родовое — «всё до упора, на полную выкладку». Энергии этих милых людей хватило бы на отопление Арктики. Да ты и сам знаешь… Давай, сделаем вот что: я помолюсь о Виктории со чадом, а ты закажи сорокоуст блаженной Матронушке в Покровской обители.

 

После того, как мы «сделали» всё как нужно, уже спустя пару недель состояние Виктории изменилось. Начались головокружение, боли, слабость. Работу в аналитическом подземелье пришлось оставить. Токсикоз на весь период беременности устроил ей пост — она не могла смотреть на мясо и даже на рыбу. Овощи, фрукты и злаки употребляла только свежие, воду пила святую и родниковую. Причащалась каждое воскресенье. Тошнота отправляла ее гулять по лесной дорожке четырежды в день. Округлившиеся щечки порозовели, она стала плавной, спокойной и женственной.

 

На лице появилась улыбка — о, сколько я прочел в этой обычной игре мимических мышц: извинение в дерзости, просьба о снисхождении, желание заботы, устремленность внимания внутрь, туда, где под сердцем произрастала новая жизнь, крошечная как проросшее зерно и огромная как расширяющаяся вселенная. Я ловил себя на том, что мог любоваться этой обновленной женщиной часами, порой задыхаясь от приступов нежности и счастья. Боялся спугнуть хрупкое очарование, не произносил вслух, чтобы не потерять… Кажется, мы с Викой нашли то, к чему стремились с детства, то, чего у нас самих не было, то огромное бесценное богатство — семья, скрепленная любовью, где супруги заботливы, а дети желанны.

 

Через месяц упорной работы на новом месте, мы с Борисом решили отпраздновать первую победу в ресторанчике. Отмечали промежуточный успех, приём правительством варианта выхода из кризиса и первую зарплату.

 

Покончили с салатом оливье с крошечным тельцем перепела на вершине горы — застарелая советская привычка. Дождались опоздавшего Ивана Павловича, полюбовались его смачным поглощением харчо, заказали винтажный портвейн с тремя семерками на этикетке.

 

— Что-то давненько вы ничего не рассказывали про вашего школьного товарища, — произнес Иван, наслаждаясь культовым напитком, — как его? Дима, кажется.

— Думаю, сей отрок получил от нас всё, что нужно для его карьеры, и ушел в туман, — предположил я, — как это у них принято.

— Жаль паренька, — посочувствовал Иван. — В конце концов, он жертва мира наживы, в котором ему не повезло родиться.

— Обязательно! Как только встретим, — кивнул Борис. Отпил из бокала и хмыкнул: — Пожалел заяц волчонка, да не успел договорить, как скрылся в пасти хищника!

— Перегибаешь, Боря, — печально улыбнулся практически пожилой человек. — Лехше надо как-то, лехше…

 

Девушка с улыбкой на милом лице принесла огромный поднос. На зеркальной поверхности его обнаружились три тарелки размером с блюдо, знаменитой чешской фирмы — при касании металлического инструмента о край такого блюда, раздавался звон, похожий на бой корабельных склянок. На каждом блюде-тарелке дымился и благоухал дикарским духом увесистый кусок мяса, запеченный в пламени открытого огня до слегка обугленных краев. Почувствовав приступ голода, набросились на еду. Так, наверное, поступали тысячи лет мужчины всех времен и народов. Аж вспотев, изгрызли толстенный бифштекс с пережаренным картофелем, запили холодным каберне со льдом и вышли во дворик проветриться.

 

В заведение это по старой привычке пригласил нас Иван Павлович, когда-то давно здесь собирались приличные люди, до сих пор витал аромат недорогого шашлыка и прокисшего пива, из колонок растекалась музыка эпохи застоя. Здесь до сих пор снимали фильмы из жизни простых советских граждан. Ну и сейчас ввиду наплыва посетителей, как завсегдатаев, так и поколения пепси, что-то пристраивали, расширяли, декорировали. Территорию под модный дворик недавно отрезали от стоянки автомобилей, успели только оградить резным заборчиком да накрыть шифером, тут еще темнели кучи строительного мусора, зато горела единственная лампочка и по контуру высадили кусты в кадках. В единственную кабинку туалета в этом заведении всегда стояла очередь из дам, мужчины же пользовались для своих нужд двориком, нарушали запрет на курение, «добавляли» втайне от жен и вели конфиденциальные переговоры, на предмет кого бы заказать и где бы достать денег.

 

— А вот и безвременно пропавший школьный товарищ! — сказал Борис, указывая подбородком на мужчину в полицейской форме с портупеей.

Покачиваясь, обнимая метрдотеля, тот гнусавил:

— Ты пойми, Стасик, допустим дамочку испугал какой-нибудь пьяный хулиган. К кому несчастной бежать? У кого искать защиты чести и достоинства? У меня, блюстителя порядка!

— Конечно, гражданин начальник! — поддакивал начальник официантов. — У кого же еще!

 

— …Бежит, значит, невинная жертва — а тут я, такой гроза преступного мира! Сажаю в мой форд, едем в тихое местечко. Потом дамочка в качестве благодарности отдает холеное тело в мое страстное обладание. Потом достает деньги из кошелька, снимает золотые побрякушки, часики — и просто умоляет взять в качестве платы за мои услуги. Учись жить, Стасик! Кстати, смотрю, дела у вас идут хорошо, так что со следующего месяца будешь платить на тридцать процентов больше. Молчать!..

— Иван Павлович, слушаешь? — прошептал Борис, дернув Ивана за рукав. — И не говори, что не слышал!

— Как сказали бы Станиславский, Немирович и Данченко — все трое хором: не верю! Так, я сейчас…

 

Человек практически пожилой, поэтому нетерпеливый по части отправления малой нужды, Иван пристроился в темном углу и принялся поливать увядающий куст жасмина. Бравый полицейский, оттолкнул метрдотеля, подошел сзади и с размаху ударил резиновой палкой по плечу нашего друга. Тот обернулся и, продолжая вполне естественное отправление, теперь непосредственно на брюки блюстителя порядка, изумленно воскликнул:

 

— Димка! Ты чего дерешься, придурок! Это же мы, твои друзья! Соседи, ёлы-палы!

— Димон, да ты в продажные копы подался! — подал голос Борис. — А сюда что, поужинать забесплатно и конверт на карман хапануть?

— Я вот сейчас вас троих в обезьянник посажу! — завизжал школьный товарищ. — У меня в капэзэ такие отморозки сидят — вот уж они на вас выспятся!

 

— Дима, — обратился я к истеричному другу, — я так понимаю, папу с поста уволили, маму по условному сроку лет на пять за воровство без права работы в торговле…

— А ты откуда знаешь? — Повернулся он ко мне, обдав похмельным смрадном. А еще мы встретились глазами — и я в который раз сгруппировался, превратившись в железный кулак. О, этот взгляд мне был очень хорошо знаком — так смотрит зверь перед нападением, палач перед взмахом топора, снайпер перед выстрелом — тут пощады не жди… «Из глаз монстра смердела адская бездна!» — так, примерно, пишут в триллерах марки «horror fiction».

— Именно так всегда и бывает у неблагодарных двоечников. Неотвратимое возмездие, так сказать, его настигло на взлете!

 

— Ах, вы подонки! — взвизгнул оборотень в погонах, отступая от меня, расстегивая кобуру. Иван, размяв ушибленное плечо, принял обидчика в объятия, выхватил пистолет, из нагрудного кармана формы ловко двумя пальцами извлек документ. Борис что есть сил ударил кулаком в солнечное сплетение, взял удостоверение с личным оружием и зашвырнул в огромный мусорный бак через дорогу. Сложили останки бывшего друга в тот самый темный угол, который орошал практически пожилой человек. Услышав сдавленное «Уроды, вы за это заплатите!», Борис исполнил контрольный удар ботинком в голову — стало быть, научили парня на военной кафедре. Мы еще закидали тело сломанными до нас стульями и черными пакетами с пищевым мусором, да и вышли из заведения.

 

— Ты еще жалеешь Димку? — саркастически спросил Борис.

— Сейчас еще больше, — прошипел Иван, продолжая разминать плечо. — Ты только представь: очнется парень утром от холода, морда лица разбита, как минимум два ребра сломаны, на полкорпуса мокрый от человеческих отправлений, а может еще и собачьих в добавку, штатного оружия нет, удостоверения нет — это же такой…

— …Урок! — огласил приговор Борис.

 

— А с другой стороны… Ох, кажется, он мне ключицу сломал! — произнес, поморщившись Иван. — А с другой стороны, если бы он выхватил пистолет, то вполне мог бы выстрелить. Вы видели его лицо! И как только таким истерикам доверяют оружие! Он же неадекватный…

— А еще мог бы арестовать и за оказание сопротивления лет на пять посадить, — предположил я.

— Да-а-а, — промычал Иван, — таким психически неустойчивым субъектам давать власть — это преступление. Ладно, ребята-демократы, пойду-ка я в травмопункт. Заодно побои задокументирую. Пусть будут.

— Да брось ты, — сказал Борис, — таких неадекватов наш генерал на счет раз нейтрализует.

— Это не «во избежание», а для пополнения архива — летопись-то я пишу на основании фактов. Всё, прощайте, друзья!

 

Мы с Борисом шагали сквозь ночь. Звезды плыли над нашими головами. Особенно ярко блистала Вега. Эйфория прошла, возбуждение от ресторанной драки растаяло, оставив на душе смутную пустоту. Пока Борис пытался подвести под происшествие психологический базис, у меня в голове трижды прозвучало на разные голоса: «…вы за это заплатите!»

 

И вот она — расплата! …Из-за угла выступил человек в черном и наставил на нас пистолет марки Беретта. Он не выстрелил сразу, не потребовал денег, а замер в оцепенении. Поняв, что наступило время действовать мне, я перекрестился и с молитвой «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» пошел навстречу незнакомцу. Когда я приблизился на расстояние вытянутой руки, он вскрикнул, отбросил пистолет и убежал в темноту ночи. Я оглянулся на Бориса, убедился, что он в норме, поднял за конец ствола Беретту, аккуратно положил в карман и продолжил проводы друга до дома.

 

Пистолет отдал заместителю Генерала — Федору, он снял отпечатки, пробил их по базе и сказал:

— Так я и думал. Это профессиональный киллер, которого нанимают для самых ответственных дел. Впрочем, он у нас в разработке, мы уже знаем о нем всё необходимое, чтобы нейтрализовать. Не хватало только улик — а тут и ты с машинкой, заляпанной отпечатками. Ты не заметил, он был в нормальном состоянии?

— Вряд ли, — сказал я, — иначе бы выполнил заказ. Ничего ему не мешало: мы были безоружны и стояли в пяти метрах от его позиции, вокруг — никого.

 

— Значит, вы его так испугали, что он наделал уйму ошибок. Во-первых, оставил отпечатки, во-вторых, не выстрелил сразу, а застыл в нерешительности. Ну и потом, выбросил пистолет с пальчиками — это вообще нонсенс. И сбежал… Ну-ка признавайся, чем ты его накрыл?

— Известно чем — молитвой «Да воскреснет Бог…». Она меня не раз выручала.

— Это, конечно, всё объясняет! — усмехнулся Федор. — Кстати, ты можешь не знать, но ваша с Иваном информация, которую он изложил на бумаге и нам отдал, позволила принять превентивные меры. В результате, попытки отравить академиков провалились — ребятишек со спецсредством взяли еще на проходной. Генерал отказался ехать в горячую точку на переговоры, а того, кто отдал приказ, самого сдал в прокуратуру — оказался продажным штабистом. Нам удалось выследить подельников киллера и допросить. Раскололись парни «на счет раз». Теперь остался только сам командир группы, но сегодня мы его уже возьмем. — Потер он руки. — Я просто предчувствую удовольствие от его допроса. Особенно, после твоей молитвы — раз благодать на него так сильно действует, то ему конец.

 

— Ты не забыл, что в… информации Ивана Павловича фигурируют так называемые «клоуны». Неплохо бы узнать, кто они.

— Как раз с этими проблем нет. Мы их прекрасно знаем и уже вовсю нейтрализуем. Как на допросе стали известны их настоящие имена, мы список — на аналой старцу. Наш человек, которого мы туда внедрили, не успевал докладывать победные реляции: этот попал в психушку, тот удавился в сортире, еще двое врезались в столб освещения — всмятку. Кстати! Уж не знаю, как тебе это понравится… В общем, ты только не расстраивайся…

 

— Знаешь, кто был одним из тех, кто разбился в спорткаре?

— Артур, что ли? — догадался я. — Иван мне сказал, что после тюрьмы он наотрез отказался идти в храм на исповедь — а это приговор!

— Точно! Мажор, как приехал домой, сразу к ним и прибился, к тем политическим самоубийцам. Они себя называли «Боги анархии», вроде, кино такое было. Сами ничего придумать не могли, так у голливудских сатанистов слизали. …А еще двоим удалось сбежать в Англию — этих известный тебе Михал Михалыч успокоит, с помощью Интерпола, скорей всего, — загадочно улыбнулся он. — Короче, с Божией помощью, по молитвам старца, сегодня всё и закончится. Разумеется, победой! Не зря же ты в молитве сказал: «…и расточатся врази Его».

 

— Значит, их время еще не пришло? — напомнил я слова «клоуна» из информации Ивана.

— И никогда не придёт, во всяком случае, у нас в стране — будь уверен!

 

3

Мучительная двойственность появилась во мне с тех пор, как в академии пришлось утрамбовывать в мозг огромное количество информации. Чувствовал, как желанная простота сменяется чудовищной усложненностью. Обращался к старцу, а он — потерпи, через это необходимо пройти, но с Божией помощью всё наладится. Примерно, то же говорил академик и друзья, Викторию такого рода «заморочки» вообще не волновали, она была увлечена новой жизнью, и похоже она ей нравилась. Обычно после хорошей исповеди и причастия, чувство раздвоения уходило, но через какое-то время обязательно возвращалось.

 

Чем только не приходилось заниматься! Ко мне стекались огромные массивы информации, требующие анализа и самых серьезных выводов, от которых порой зависели судьбы тысяч людей. Конечно, без божественной помощи я бы просто-напросто или сошел с ума, или загордился до состояния безумного гения, что со временем погубило бы меня. Но именно успешное ведение дел при внешнем спокойствии давало повод быть уверенным в том, что я при всех трудностях на пути истинном, что мое дело угодно Богу, «наше дело правое, победа будет за нами».

 

Иногда оптимизма добавляло успешное завершение дела. Например, приносит мне офицер полиции альбом фотографий преступников и чуть не умоляет показать пальцем — кто из них убийца. Мужчина смотрел на меня, как потенциальный самоубийца на психотерапевта или отчаявшийся на колдуна, словно от моего слова зависела жизнь его, семьи, родственников, не говоря уже о карьере. Я уведомил его, что не являюсь ни следователем, ни криминалистом, ни тем более каким-нибудь экстрасенсом — но ему было все равно, лишь бы уцепиться за соломинку, лишь бы у него появилась малейшая надежда. В моем кабинете мы были одни. Я предложил ему подойти к красному углу, где крошечный огонек лампады освещал любимые иконы, откуда исходил дивный покой.

 

Крепкий мужик робко подошел, встал чуть сзади меня, я шепотом зачитал молитвы, более всего приличествующие поставленной задаче, он повторял некоторые слова, крестился, делал поклоны. В моей душе появилась драгоценная уверенность в том, что сейчас мы не одни, с нами Бог, мой сосед, похоже чувствовал то же. Молча сели за стол, я пролистал альбом, перед моими глазами промелькнули десятки лиц, но лишь на одном остановилось мое внимание, и я указал на него пальцем. Так и думал, сдавленно просипел он у моего уха. Я вгляделся в фотографию, непрестанно молча молясь, — что-то меня удержало от восторгов. Еще раз глянул на иконы и неожиданно для себя сказал вслух: «Его уже нет, отец убил, как узнал, что сынок натворил, ищите их дома, надеюсь, адрес знаете». Забыв поблагодарить, офицер выругался, закрыл ладонью рот и выбежал из кабинета.

 

Перед самым окончанием рабочего дня он мне позвонил и поблагодарил — он с группой товарищей прибыли по месту проживания родителей и обнаружили пьяного отца, пившего за упокой сына, лежавшего в спальне на кровати. Потом еще трижды помогал этому офицеру, но самое главное, он сообщил, что уверовал и воцерковился, чему я обрадовался, но тихо, по-рабочему, без излишних восторгов.

 

Примерно таким же образом помог врачу поставить диагноз. Опытный доктор исследовал больного, каждый орган, каждый миллиметр тела, собирал консилиум, перепробовал все известные медицине методы лечения — но внешне крепкий больной таял, худел и впадал в отчаяние, умоляя врачей прекратить его мучения радикальным методом, то есть эвтаназией. Мы с доктором вместе помолились, как смогли, я полистал для видимости медкарту — в голове появилось слово, которое я высказал вслух, о смысле которого не догадывался. Доктор выпучил глаза от неожиданности — такого диагноза он никак не ожидал. Вскочил, растеряв солидность, и вприпрыжку бросился из кабинета. Звонил через три дня, поздно вечером, сообщил, что операцию на свой страх и риск сделал, вырезал опухоль, и больной пошел на поправку. Все-таки чудеса случаются, завершил он и положил трубку.

 

Мой новый друг, олигарх Валера, позвонил и позвал на встречу, разумеется, в ресторан, конечно, в самый дорогой. Сообщил, что разговор со мной не дает ему покоя. Ругнулся даже, но с улыбкой. Как я предсказывал, отчизна зовет своих сынов обратно домой. Самым громким звонком оказался наезд европейской полиции. Его даже задержали и поместили в тюрьму на три дня. Конечно, с помощью адвокатов он вырвался из застенков, но как говорится «осадок остался», и понял, что он на западе беззащитен, его в любую минуту ограбят, арестуют активы и вернут в тюрьму по надуманному обвинению.

 

В тот момент прозрения он и вспомнил мои слова «Отчизна зовет своих сыновей», вспомнил мою протянутую руку — и вот он дома, чему несказанно рад. Только, зная ментальность чиновников, в какой бы стране они ни злодействовали, олигарх у меня, убогого, попросил защиты или как он выразился «хочу под твою крышу» — в чем отказать ему не смел. …Учитывая, что в спецоперации по возвращению олигарха домой мне пришлось принять самое непосредственное участие. Ну и ладно, в конце концов, лучше его миллиардам пополнить нашу родную казну, а хорошему парню — получить шанс и жизнь свою спасти и душу. Вслед за ним потянутся другие, в конце концов, у Валеры там было немало подельников, весьма талантливых ребят, между прочим.

 

…И все же тонкое мучение раздвоенности нет-нет, да кольнет сердце, горизонт затянет серыми тучами, и я плетусь свинцовыми ногами в храм, чувствуя себя «нагим от добрых дел», предателем и бесчувственным бревном. Смотрел на входные ворота и остро желал, пройдя сквозь огонь стыда и покаяния, выйти из них оправданным.

 

4

Этой ночью, светлой и тихой, со мной были только птицы и ангелы. Не успел отпылать закат, как заалел восток, разливая по сумеречным низинам прозрачное топлёное молоко робкого рассвета. Птицы отовсюду пульсировали мелодичными трелями, ангелы молча пронзали душу таинственными ощущениями. Я превратился в рыбака, замершего на берегу зеркальной поверхности озера, я не видел обитателей подводного мира, но знал абсолютно точно, что они рядом, они осторожны, может быть даже пугливы, и не спешат обнаружить себя, проверяя мои намерения на предмет опасности, на степень агрессивности относительно их мистического существования на глубине, под этой плавной текучей плоскостью, отражающей лазурные небеса.

 

Замер в предощущении касания чего-то великого, опасаясь обнаружить суетность насквозь земного тела души, лишь только немая молитва, соединенная с биением сердца, текла по артериям, наполняя надеждой предельную усталость моего существа.

 

Видимо я все-таки провалился в обморочный сон, потому что всё разом изменилось. Будто меня поглотила та самая глубина, над которой я замер над небесным зеркалом, видимо меня протестировали и решили принять таким, какой я есть. Осторожно оглянувшись, обнаружил иное время, неизвестное пространство, вдалеке — незнакомых людей, которых почему-то знал, но не принимал и не отвергал, позволяя им находиться рядом. Я был одинок, но это не опечалило, я видел себя уродливым, немощным старцем, но с удивительно молодой неопытной душой.

 

Где-то рядом звенела весна, оттуда веяло свежим сладким ароматом цветущих садов, оттуда доносилось пение птиц, по сравнению с ним недавние трели земных птичек казались грубым скрежетом. Меня повлекло туда, в невидимое прекрасное совершенство, но я точно знал, что не готов стать его частью, моя душа представляла собой нечто темное и дрожащее от низменных страстей. «Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения!»

 

…И я стал, как брошенное дитя в толпе несущихся по своим делам взрослых, меня захлестнуло ядовитое отчаяние. В миг наибольшей оставленности, гнетущего одиночества, когда сердце готово было разорваться на части, снизошел покой, словно мама прижала к себе дитя, погладило по влажной от пота голове — и затих, утешенный, усталый от надрывного плача. Сердце наполнила любовь, из самой глубокой глубины вырвался радостный крик: «Я не оставлен, я живой, я Твой, Господи!» Я повторял эти сладкие слова «я Твой, Иисусе, я Твой, Господь мой, я Твой, и никогда не стану чьим-то другим».

 

Мне сейчас видимо очень много лет, много раз смертельная усталость подводила меня к краю земной жизни, когда остро желаешь кончины, но не для обрушения во ад, а для встречи с Иисусом, которого любит душа человеческая. В помяннике сотни имен усопших, которых я пережил, тело в шрамах от ударов ножа в спину, в живот, по лицу, сердце пронзено предательствами тех, кто называл себя друзьями, душа отравлена желчью измен тех, кто клялся в любви до гроба. Как же я сумел пережить всё это и не лишиться рассудка! Понятно, что не по силам это обычному смертному, ясно, что не без промысла Божиего.

 

Отсюда вся моя земная жизнь кажется цепочкой ошибок, плутанием по сумрачному лесу, я спотыкался и падал, разбивая лицо в кровь, ломая руки и ноги, разрывая сердце — но всё-таки поднимался и упорно бежал, шёл, полз... Сам того не понимая, двигался к Тебе, Господи, плелся туда, откуда слышался то набатом, то тихим шепотом Твой, Господи, призыв, полный любви и сострадания. Несмотря на то, что с детства пришлось познакомиться с уродством и насилием, несмотря на то, что зло въелось в душу, как черный уголь в кожу и легкие шахтера — я неосознанно искал красоту, тянулся к любви, шел на свет. И всегда это был Ты, мой Бог! Днем и ночью, среди веселия и в тоске, в мороз и в жару, с первого вздоха до последнего, вот этого вопля радости — Ты был рядом, ни на миг не оставляя своего непутёвого блудного сына. Твой я, Господи!

 

Сейчас я как никогда чувствую в себе семя предательства, оно при определенных обстоятельствах, при должной мере обольщения, очень даже способно прорасти и дать убийственно ядовитый плод, подобный тому, что вкусила Ева. Вот почему перед сном я особо проникновенно повторяю жгучие слова молитвы святого Иоанна Дамаскина: «Вем убо, Господи, яко недостоин есмь человеколюбия Твоего, но достоин есмь всякаго осуждения и муки. Но, Господи, или хощу, или не хощу, спаси мя». Вот почему сейчас взываю к Тебе: только не оставь меня, только будь со мной до конца!

 

Нет жизни без Тебя, Господи! Нет вообще ничего без Тебя! Там, где нет Тебя, нет ни жизни, ни пространства, ни времени — ничего… Ведь Ты — Творец, Создатель, Вседержитель, альфа и омега, путь и истина — Ты и есть сама Любовь!

 

Я Твой, Господи, и мне повторять это радостно, это дарует надежду и такую… сладость, такой золотой свет, такой дивный аромат рая! Опять пахнуло на меня блаженное соцветие Небес, опять великое совершенство рядом, вот здесь, за тем холмом, за тем облаком, за тонкой перегородкой мышцы сердца, внутри него, где в огненной плазме живет вечность, необъятный космос, осененный торжествующим сияющим Крестом.

 

5

Сейчас, когда ураган пролетел над нашими головами, унеся моих друзей; сейчас, когда наступило затишье, я снова и снова мысленно возвращаюсь в те дни. Не дает покоя вопрос — что явилось причиной столь фатального разгрома?

 

Часто приходят на ум слова старца Иоанна о том, что ни вооружения, ни успехи дипломатии, ни сильный лидер, а народное покаяние и крепкая вера восстановят Русь святую на территории нашей страны. Только если честно, ни эти слова, ни другие, приходящие на ум, не приносят мира, не смиряют. Бабушка обещала, что Господь не оставит меня, Он всегда защитит мою немощь. Вот уж в чем я уверен точно, это в своей немощи, слабости, тупости… Отсюда вывод — если что и случилось со мной неприятное, значит, все равно для пользы, а может для исправления каких-то ошибок, которые успел наделать, но даже не заметил или не обратил внимания.

 

Попробую пойти логическим путем, в конце концов, именно рассудительность считается высшей добродетелью. Были предупреждения? Конечно были. Как всегда в виде цепочки событий, слов, видеоряда.

 

Как-то проходил мимо и зашел в гости к Ивану Павловичу, без предупреждения, нарушая правила приличия. Но надо же такому случиться, появился на пороге жилища друга именно тогда, когда был ему нужен. Иван пил кофе, смотрел на видеомагнитофоне кассету с фильмом «Адвокат дьявола». Когда я вошел в открытую дверь, сменил обувь и сел на диван рядом с хозяином, на экране телевизора журналист предлагал красавчику Кевину Ломакс в исполнении Киану Ривз дать интервью, которое не только восстановит его в рядах адвокатов, но и прославит на весь мир. Кевин соглашается, предлагая позвонить на следующий день. В тот миг лицо журналиста с бейджиком «Пресса» на лацкане меняется, сквозь мягкие черты округлой физиономии проступает жесткое лицо дьявола в исполнении Аль Пачино и звучит полная сарказма фраза: «Определенно, тщеславие — мой самый любимый из грехов!» Я было пожалел, что мне достался лишь конец фильма, но Иван сказал, что эти слова и есть самое главное.

 

Я бы, наверное, и в тот раз пропустил бы эту фразу мимо ушей, если бы Иван не выключил видик, не встал передо мной фертом и не сказал:

— Мне опять угрожали. Как положено, оповестил Федора, а он — не волнуйся, мы всех супостатов низложили.

— Мне он тоже рассказал о ликвидации заговора. Не вижу основания не доверять ему.

— А у меня на душе камень, — упрямо мотнул головой Иван. — Что-то не так… Ладно, давай я тебе кое-что передам. Так, на всякий случай… Если со мной что-нибудь случится, ты продолжишь мое дело.

— Конечно, давай! Давно собирался ознакомиться с твоей летописью.

 

Получил из рук Ивана портфель с бумагами и дисками, хлопнул друга по плечу и ушел. Дома за вечерним чаем пролистал последние страницы, полные нехороших предчувствий и отложил до встречи с Федором. Все-таки, если у нашего летописца появились настолько серьезные подозрения, их надо бы проверить. …А на следующий день Иван пропал. Трое суток велись поиски, на четвертые позвонили из Сочи и железным голосом сообщили, что его обезображенное тело нашли в домике в горах. Опознали по документам и свидетельским показаниям соседей. В крови обнаружилось большое количество алкоголя. Он выпил почти все запасы домашнего вина, на это и списали причину смерти.

 

Потом нашего куратора от специальных органов, полковника госбезопасности отстранили от дел и арестовали по явно сфабрикованному делу о коррупции. После этого исчезли двое зарубежных академиков — их вызвали на родину и там провели с ними беседу, запрещающую всяческие контакты с русскими. Наш академик Илья Сергеевич слег с третьим инфарктом в клинику. Генерал попал в автокатастрофу и слег в соседнюю палату. К ним никого не допускали.

 

Федор сокрушенно объявил, что киллер от него ушел, а подлый Артур остался живым и сейчас проходит реабилитацию заграницей. А это значит, что они продолжат исполнение заказа «клоунов» или их «клоунского» руководства. Старец Иоанн тоже слёг на одр болезни, никого не принимает — во всяком случае, так нам сказали молодые келейники, окружившие его агрессивной заботой.

 

По мере поступления неприятных вестей, настроение у меня падало, молитва рассыпалась, сковало жестокое уныние. Возвращаясь с работы домой к беременной жене, я все больше молчал, а Вика подолгу смотрела на меня, с укором, теряя ко мне доверие. В конце концов, они вместе с беременной Диной собрали вещи и укатили на Кипр, где у них была вилла на берегу моря, и не было растерянных мужчин, прятавших глаза. Чуть позже к ним поехал Борис, сначала вроде бы проведать, но так оттуда и не вернулся. Теща Варвара Ильинична вернулась к лондонскому супругу, который «достал ее своей любовью и желанием осыпать золотым дождем». Тесть Федор переселился к Пабло-Павлу и влился в ряды любителей кубинской романтики и золотого рома.

 

Академию закрыли, преподавателей и учащихся распустили. Мою фирму трясли проверками все кому ни лень, пока не арестовали все активы за долги. Мне удалось избежать судебного преследования — заступились супер-юристы. Аналитический центр закрыли все по тому же делу, что нашего полковника госбезопасности.

 

Тот самый киллер, который в прошлый раз не довел дело до конца, как-то ночью напал на меня сзади, оглушил кастетом по затылку и вонзил армейский нож в спину. И об этом получил предупреждение, в десятый раз просматривая фильм Люка Бессона «Леон», там опытный киллер учил юную ученицу Матильду: «Чем ты будешь более профессиональна, тем ближе ты сможешь подобраться к клиенту». Видимо «сын Одина» тоже не раз смотрел этот фильм, почему и сработал с близкой дистанции, пока я витал туманах отчаяния.

 

 Выжил тоже благодаря предупреждению. После долгого сидения в офисе, потерял физическую форму, прочел о том, что государь Николай Александрович увлекался колкой дров. Купил шикарный колун с роликами на лезвии, набросился на гору заготовленных на зиму чурбаков, конечно, потянул спину, вспотел, переохладился на ветру, получил удар люмбаго в поясницу. Мануал прописал согревающую мазь и корсет из толстой пористой пластмассы с металлическими вставками — этот корсет и остановил лезвие на полпути к сердцу.

 

Лишь второму удару удалось ранить шею, выпустив на волю фонтанчик крови, но и тут мне чисто инстинктивно удалось крутануть тело и ударить супостата с локтя в горло. Хрустнула трахея, парень рухнул наземь, я следом на него, стянув шейным платком кровоток — всё, провал во мрак.

 

В настоящее время лежу в больнице, удивляя медперсонал своей раздражающей живучестью. Лежу, думаю и вспоминаю…

 

Если бы Федор не впал в обольщение своей суперсилой и довел дело группы «клоунов» до конца, если бы наш Генерал не устранился от дел и не засел писать мемуары, академик переформатировал бы академию под нечто более скромное, если бы полковник госбезопасности не стал бы выводить нас из статуса тайных советников в явные и публичные, если бы старец Иоанн выгнал бы взашей этих выходцев из так называемой духовной академии, где профессура учит ненавидеть царей, если бы я, в конце концов не стал бы столь теплохладным и самовлюбленным «графином», если бы… мы все поголовно в одночасье превратились в праведников… то оно конечно всё у нас было бы… не так, как обычно, а так как надо.

 

А вот еще из перечня подсказок и предостережений:

 

«Хорошую характеристику внутреннему самолюбованию дал Иоанн Лествичник:

Тщеславие ко всему льнет: тщеславлюсь, когда пощусь, но когда разрешаю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь, считая себя мудрым; побеждаюсь тщеславием, одевшись в хорошие одежды; но и в худые одеваясь, также тщеславлюсь; стану говорить, побеждаюсь тщеславием, замолчу, опять им же побежден бываю. Как ни брось сей трезубец, все он станет верх острием.»

 

«Тщеславие святитель Феофан Затворник называет «домашним вором», оно подкрадывается незаметно и похищает у нас тот труд, которые мы затеяли ради Бога и ближнего, и награду за него.»

Вот, стало быть, и обозначился вор, отнявший «всё, что нажито непосильным трудом».

 

Бабушка, дорогая, ты же обещала, что Господь защитит, стонал я от боли в теле и в душе, проваливаясь в обморочный сон. А в том сне явилась мне бабушка, молодая, красивая и спокойная, и, не открывая рта, сказала: «Так Господь защитил тебя и твоих друзей от гибели. Вы даже не заметили, насколько почернели ваши души от тщеславия. Вы ходили по краю пропасти. Я еле умолила Спасителя и Пресвятую Заступницу простить вас и вернуть в состояние смирения. А как еще вас лечить, если не скорбями! Но ты, Юра, не унывай, не отчаивайся, покайся, смирись, верни божественную простоту — и всё что нужно для вашего дела, вам вернется. Вспомни Иова Многострадального — у него тоже всё было отнято, но за верность Богу всё вернулось. Так и тебе вернется, только благодари и смиряйся — и всё будет хорошо».

 

Видимо, последние слова, повторяя за бабушкой, я произнес вслух, потому что расслышал сквозь пелену сна:

— Конечно, всё будет хорошо! Кто бы сомневался! — Это сказал олигарх Валера, появившийся в моём убогом, пропахшем карболкой и йодом скорбном мучилище как сказочный принц, улыбающийся и ароматный.

 

Я смотрел на него молча, ни возможности говорить, ни желания у меня не было. Только что я получил приказ на погружение под воду, а этот веселый парень пытается выдернуть меня наверх. Для чего, спрашивается, чтобы снова поднять и ударить о что-то твердое? Вот почему я молчал, а он пытался успокоить по-своему. Там были слова о моих зарубежных активах, о нанятых им адвокатах, которые приготовили документы к вступлению в права собственника, о материальной стимуляции врачей и хороших показаниях к выздоровлению, о Виктории, которую он навестил на Кипре, добавив от моего имени денюжек на фрукты и врачей, привет от нее, и что-то еще... А мне с каждым вздохом становилось всё лучше. Всё-таки молчание — золото, чистой пробы.

 

Если меня нашел Валера, значит могут и другие. Наивно было бы думать, что супостаты оставят попытки меня уничтожить. Ночью дежурила самая добрая и заботливая медсестра Машенька. После недолгих, но убедительных уговоров, попросил у нее свои вещи, пачку обезболивающих, написал расписку об отказе в медпомощи. Покинул больницу через морг, где навестил бездыханное тело киллера с расплющенной трахеей, подмигнул ему: ты, парень, конечно настоящий боец и удар в сердце со спины — это высший пилотаж, только не было у тебя шансов, у неверующего.

 

Вещи мои Машенька подштопала, кровь отмыла, документы находились во внутреннем кармане куртки, там же обнаружил бумажник с деньгами, даже спрессованные крупные купюры, зашитые в брючный пояс, остались нетронутыми. Протянул было несколько денег заботливой сестричке, получил решительный отказ. Чудесная девочка! Пока в нашем здравоохранении есть такие прекрасные создания, шансов выжить у таких как я, немало.

 

Дохромал до шоссе, удивился потоку автомобилей в столь мрачный час. Под покровом ночи, как шпион из покетбука, добрался на такси с выключенными фарами до поворота к загородному дому. Последние сто метров пришлось продираться сквозь густой кустарник. Совсем не удивился тому, что деревянная часть дома сгорела дотла, удивился тому, что подвал с сейфом остался нетронутым. Поблагодарил мысленно службу безопасности, по рекомендации которой устроил несгораемый тайник с отдельным входом. Взял денег побольше, колоду кредитных карт, документы на другое имя, загранпаспорт, переоделся в комплект туриста, да и ушел в ночь.

 

Куда? А куда глаза глядят. А они, безумные, а они, рыскучие, ползали по безмятежному звездному небу. Обнаружил внутри подзабытую пульсацию молитвы — словно свет пролился на мой путь, и я доверился ему, и я пошел вперед.

 

6

Утро застало меня там, куда привела молитва. Полузаброшенная деревня в окружении смешанного леса стояла на берегу речушки с запрудой. Из трубы одного из домов поднимался вверх дым, туда и направился. Калитка и дверь нараспашку — видимо живут здесь или доверчивые или безалаберные люди. Я вошел, постучал по простенку. Не обращая внимания на вошедшего, у печи возился мужчина. Из печи струился дымок, наполняя дом горьковатым туманом, — вот и причина дверей нараспашку. Он лишь показал пальцем на лавку, прокашлялся и бросил:

 

— Садись, сейчас завтрак поспеет.

— Простите, я не успел представиться, — сказал я, тоже прокашлявшись. — Меня зовут Юрий.

— А я… да так, никто. — Глянул на меня и сказал: — Тебе тоже лучше никем побыть. Беглый, что ли?

— Верно, сбежал из больницы. А имя-то у вас есть? А то не знаю, как обращаться.

— Степан. Да ты садись за стол, картошка с яичницей лучше горячая. Вот и чай на подходе.

— А что у вас с печкой? Почему дымит?

— Труба засорилась, наверное.

 

Картошка из печи, хоть и отдавала дымком, оказалась безумно вкусной, а чай… даже не ожидал, что обычный чай может быть таким душистым и бодрящим.

— Просто, всё своё, как говорится, экологически чистое, — пояснил Степан, наблюдая мой гурманоидный восторг.

— Просто, всё просто, — повторил я задумчиво. — У вас есть длинная палка? Хочу попробовать дымоход прочистить.

 

Вскарабкался на крышу, сел на конёк, снял с трубы жестяной зонт, сунул внутрь дымохода удилище, наткнулся на затор, пробил с третьего раза. Степан крикнул:

— Готово! Это пучок травы. Опять видимо Жменя пакостит. Есть у нас тут хулиган.

— А если бы я не пробил палкой затор, что бы вы сделали?

— Открыл бы двери и окна, набил печь дровами и зажег. Огонь так и так сжег бы траву в трубе.

 

— Разумно! — кивнул я. — Только, по-моему, опасно. А разве со Жменей ничего поделать нельзя?

— Пробовали, бесполезно, — вздохнул Степан. — Попробуй, может у тебя получится. Я смотрю, у тебя свои методы… борьбы с энтропией.

— Откуда столь мудреные словечки, господин Никто? — спросил я удивленно.

— А вот и твой воспитанник, — вместо ответа показал он на окно.

 

Расплющив нос о стекло, в окне улыбалась безумная грубоватая физиономия. Я вышел во двор, ко мне подлетел мужчина в телогрейке и сходу стал ощупывать мой костюм туриста.

— Давай меняться, кажись мой размерчик!

— Отстань от человека! — крикнул от печи Степан.

 

— Да нет, отчего же! — сам того не ожидая, выпалил я, расстегивая куртку. — Снимай телогрейку и штаны! Бум меняться, бум! — спародировал Райкина из старого кино «Волшебная сила искусства». Во время переодевания, под ворчание Степана и повизгивание Жмени, в голове пролетел сюжет фильма с переодеванием Райкина в спецодежду старого хулигана и пьяницы, немного игры, чуть-чуть импровизации — и вот сосед-хулиган превратился в угодливого второгодника.

 

— А сотку на обмыть дашь? — спросил обнаглевший абориген в костюме английского путешественника из элитного клуба.

— Сейчас, только спросим разрешение у Степана. — Повернулся к хозяину, подмигнул и увидел кивок — согласие получено.

 

Потом сидели втроем на берегу речки, пили чай из термоса, настойку на березовых почках, хрустели огурцами, доедали утреннюю картошку — она и холодной была замечательной. Жменя солидно поглаживал рукав куртки, Степан показывал рукой на окрестности и пояснял:

 

— Когда-то противоположный берег речки был там, у кромки леса, да вот ушла вода, река обмелела. Да что говорить, раньше тут была богатая жизнь, а теперь — едва выживаем. Там, за лесом, стояла барская усадьба, кругом сады, поля, храм большой. Теперь поставили крошечную типовую часовню среди руин, народ разъехался, остались только старики и такие как Жменя.

— Жменя — хулиган! — воскликнул парень, допивая настойку. — Самый страшный!

— Мы это поправим, — прошептал я. — Ты у нас еще человечищем станешь. — Вслух сказал, обращаясь к Степану:

 

— Можно у тебя остановиться?

— Конечно, — кивнул он. — Я дом строил с расчетом, что сын женится и со мной поселится. Для него пристроил хоромы к моей избушке, а он возьми, да и… Погибли они с матерью, в одной машине ехали, а им в лоб пьяный водитель — один миг, и нет их. Сам хотел уехать, чтобы забыться, а то ведь стоят они оба перед глазами, прямо в душу глядят и молчат. Так ведь не могу отсюда никуда податься — будто держит меня земля и отпускать не хочет. — Поднял на меня сухие печальные глаза. — А ты, Юра, заселяйся на половину сына, там свой выход есть, печь новая, комнаты светлые — живи, не хочу.

 

Поздним вечером сижу на веранде своей половины дома. Над головой на черном небосводе сверкают звезды необычной яркости и величины. Моя деревенская одежда пахнет потом и сеном, руки огрубели, покрылись мозолями, загорело и лицо, правда только до линии бровей, выше — белая полоса. Мы со Степаном и Жменей, бабой Гуней и дедом Свирей — ловим рыбу, собираем грибы, пасем коров и козочек. Чернозем огородов дает богатый урожай. В лесу водятся зайцы и кабаны, лисы и волки. Охотимся на тетеревов и куропаток. К нам приезжает из района автолавка, деловые парни покупают наши продукты, продают консервы, чай, сахар и соль. Да и потребности наши невелики. Так что живем, можно сказать, неплохо.

 

Раз в месяц в соседнее село приезжает священник. Мы туда ездим с ночевкой в старом барском доме. Батюшка наш такой же как всё тут — старенький, седенький, добрый, но вот исповедаешься ему, причастишься из его чаши — и на душе такой покой, что даже говорить не хочется, а только молиться про себя и украдкой слезы промокать. И благодарить за каждую минуту, прожитую на этой богатой земле, среди простых людей. А земле этой не тоска наша нужна, а руки приложить, тогда воздаст она родимая сторицей.

 

Поначалу-то храм посещали только мы со Степаном, но, видя какими просветленными и спокойными возвращаемся домой, за нами потянулись и другие, и даже Жменя, который только спросил на всякий случай, а его там не побьют, ведь он страшный хулиган. Попутно узнал, что зовут его Алексей, а жменю свою он уже давно никому не протягивает, чтобы чего-нибудь выпросить, поэтому стал именоваться исключительно Алексеем.

 

За праздничным столом как-то познакомился с девушкой, внучкой старенького батюшки, тоненькой глазастой девчушкой, заботливо сопровождающей старца по дальним приходам, разбросанным по лесам, лихо управляя лошадкой, запряженной в телегу на мягких автомобильных шинах. На глазах прихожан наш хулиган превратился в самостоятельного мужчину в солидном английском туристическом костюме, культурно под ручку гуляющего с дамой. Одна у него забота, как бы не наступить огромным сапогом на крошечную туфельку девушки, поэтому смотрит вниз, под ноги, что выглядит со стороны проявлением скромности. Теперь к имени Алексей прибавилось еще одно прозвище — Жених, против которого он не возражает.

 

Сижу в ночи, подняв голову к небу, и гадаю, а не смотрит ли на эти же звезды моя далекая Виктория? Нет у меня в душе переживаний по поводу нашей разлуки. Да и вообще никаких страстей там, внутри, не наблюдаю. Ведь мы все находимся под защитой Господа нашего, Бога Любви и всякой милости, так чего нам бояться, о чем переживать и заботиться. Всё в нашей жизни происходит согласно великому промыслу Божиему, и нам необходимо лишь довериться этому величию и благодарить, благодарить…

 

А чтобы мне и вовсе успокоиться насчет Виктории, ночью в тонком сне, когда еще пульсирует молитва, утихает всё вокруг и внутри меня — вижу прекрасную женщину с ребенком на руках. Она поднимает голову, подолгу вглядывается вдаль, шепчет молитву, смотрит мне в глаза, наблюдает таинственный луч, связывающий нас, и вдруг четко произносит:

 

— Это ты? Слышишь меня?

— Конечно, слышу, — отвечаю, не прерывая Иисусовой молитвы.

— Как хорошо! — всхлипывает она. — Дина с Борей, освободившись от надзора родителей, все время вместе. Сыночек наш совсем маленький. И нет у меня сейчас никого, кроме тебя, хоть ты и далеко, но самый близкий и родной. Я часами разговариваю с тобой, ты меня слышишь?

— Слышу, каждое твое слово слышу, — успокаиваю, как могу, всматриваюсь в ее сияющее лицо с огромными глазами, полными небесной синевы, любуюсь снова и снова.

 

— Кажется, я начинаю понимать, зачем нас так разметало. Помнишь Есенинское: «Лицом к лицу Лица не увидать. Большое видится на расстояньи»? Сейчас, когда, между нами, тысячи километров, когда иногда меня пробирает страх — а жив ли ты? — в такие минуты откровения понимаю, как много ты значишь для нас, для всех твоих друзей, для страны. Вижу себя самовлюбленной эгоисткой, выверты которой ты сносил с мужественным терпением.

 

— Поверь, Вика, «терпеть твои выверты» мне доставляло огромное удовольствие. Ты даже во гневе и своём весьма симпатичном хулиганстве меня только умиляла, ты меня удивляла, я снова и снова любовался тобой. Как, например, сейчас — твои глаза сияют бриллиантами.

— Спасибо, дорогой, — выдохнула она облегченно. — И все-таки прости меня… мой эгоизм, и то, что я была такой непослушной, не понимала, какой огромный крест несёшь. Не заботилась о тебе как должно. В будущем я стану другой! Я пылинки с тебя сдувать буду!

— Ну, это лишнее, — улыбнулся я, внутренне ликуя. — Теперь у тебя на руках великая забота, это крошечное существо отберет все силы, всё время…

 

— И все-таки, Юра, мы с ребенком — лишь твои помощники, только твои попутчики. Чем сейчас можно помочь тебе? Только молитвой! И знаешь, только сейчас я поняла, насколько наша с ребенком молитва стала сильной и благодатной. Ведь это она сейчас соединила нас лучиком небесного света! Именно благодаря молитве мы сейчас разговариваем. Знаешь, никогда прежде мне не было так спокойно за нас, за тебя, за наше будущее. Вот зачем нас раскидало по земле.

 

— Всё правильно, всё так, — соглашаюсь задумчиво. — Я и сам мучился подобными вопросами, и так же как ты, пришел к таким же ответам. Чтобы показать Своё всемогущество, иногда Господь вынужден уничижить наше самомнение. Да, иногда это бывает больно, но это как горькое лекарство для нашего излечения. Когда у нас не остается ничего кроме слабенькой молитвы, Спаситель посылает нам потоки благодати — и тогда всё налаживается, а в сердце поселяется мир и великая благодарность божественному Благодетелю. 

 

— А знаешь, дорогой мой человек, — вскинула сияющие глаза Вика, — знаешь, что послужило переломным моментом в моем настроении? Не поверишь… Строчки из нашего любимого стихотворения Александра Кочеткова «Баллада о прокуренном вагоне». Мне тогда вдруг показалось, что ты где-то очень далеко, совсем один, может даже больной, раненый, окровавленный. Сердце сжалось от элементарной бабьей жалости, я заревела — и вдруг сами собой вспомнились и прозвучали эти слова:

 

— Но если я безвестно кану —
Короткий свет луча дневного,—
Но если я безвестно кану
За звёздный пояс, в млечный дым?

— Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.

 

Вот она, подсказка — «я за тебя молиться стану»! Тут всё и началось! Слушай, слушай, Юрочка, как же хорошо, что у нас есть вера, что у меня есть ты…

— А у меня есть ты, и это дитя малое — всё у нас будет хорошо, именно так, как надо.

 

Время замерло, слова умолкли, но по-прежнему соединял нас небесный луч света, по душе растекался теплый мёд любви. А я любуюсь этим умилительным зрелищем, и глажу по головке дитя, а мать прижимается ко мне плечом и касается прядью волос моего белого незагорелого лба и шепчет что-то нежное, очень женственное — младенцу, мне, всем людям и этим ярким звездам на черном небе, и этой великой тишине, окутавшей вселенную. Всё у нас хорошо, всё именно так, как надо.

 

 7

Можно сказать, я потерял счет времени, вернее, изменилось само свойство времени. Остановилось его календарное и часовое наполнение, зато события и природные сезоны вышли на передний план, во всяком случае, именно они руководили нашими делами. Мы прожили достаточно для того, чтобы однажды ночью Степан подсел ко мне на крыльцо, положил руку на плечо и сказал:

 

— Если появились вопросы, можешь их задавать.

— Первый — кто ты?

— Такой как ты, беглец. Были у меня семья, дом, бизнес — всё отобрали. Раньше я жил в страхе, тут же вернул себе мир и веру.

 

— Алексей по прозвищу Жменя?

— Попал в плен, удалось бежать, сюда пришел пешком. Психика не выдержала, самое страшное заблокировала, осталось только простое и понятное.

 

— Баба Гуня — она не похожа не деревенскую старушку.

— Не узнал? В прошлом она была известной моделью, красавицей. Ты видел, какие у нее огромные глаза, а губы, ресницы, длинная шея, пальцы? Конечно, сейчас она опухла, оплыла как свеча… Пила много лет, плакала, тосковала — это как понимаешь, женщину не красит… Как это часто случается с красавицами, влюбился в нее молодой генерал, просил руки, получил отказ, изнасиловал, да еще написал на нее донос. В общем, загубил карьеру нашей модели, она стала выпивать, потом пошла по рукам, опустилась. Чуть было не наложила на себя руки, но вовремя остановилась и сбежала, куда глаза глядят. Сюда они глядели. Сюда и пришла.

 

— А Свиря?

— Как ты понимаешь, имена у них другие. Мы все тут отсекли прошлое, имена, в том числе. Тот, кого мы называем Свиря, — тот самый генерал, который сломал жизнь нашей красавице. После того происшествия, он сам чуть не погиб. То ли совесть замучила, то ли, как он сам говорил, карма настигла, только заглянул в бездну, чудом остановился на краю. Ушел в монастырь, но через год сбежал — она ему каждую ночь являлась, то злой, то прощающей, то зовущей. Стал искать свою роковую красавицу, именно чудом нашел, как сам понимаешь, здесь, в этой деревне. Нынешняя Гуня простила его, назвала Свирей, так и живут вместе.

 

— А что обо мне скажешь?

— Тебя тоже обнулили. Видимо, взлетел высоко, да вот падать пришлось низко. Ну, а если не рассказываешь о себе, значит секретность держит. Если не можешь, лучше молчи дальше. Придет время, всё встанет на свои места, и ты откроешься.

— Знаешь, еще недавно считал, что здесь какой-то позорный отстойник для неудачников. Да и сам себя таким видел. Но когда включился в работу, понял, насколько соскучился по простому труду — и всё будто преобразилось. И сам я тоже.

 

— Помнишь устройство патрона? Там есть пуля, гильза с порохом, но без капсюля патрон не боеспособен. Перед тем, как ты появился, я ожидал, что кто-то придет, выведет нас из состояния депрессии, а то… можем и спиться вовсе. Когда ты появился, я подумал: вот он, наш капсюль, который подожжет порох, и мы вернемся в нормальное боевое состояние. Скажи, Юра, ты помнишь, как впервые взялся за лопату? Что ты почувствовал?

 

— Радость! Мышечную радость. Я ведь был серьезно ранен, пока сюда добирался, глотал обезболивающие. А здесь раны зажили как на собаке, боль ушла, а меня наполнила энергия созидания. Наверное, после твоих слов про энтропию. Помнишь, они меня тогда удивили. А что еще можно противопоставить разрушительному хаосу энтропии, как ни энергию созидания!

— Всё правильно. Вовремя ты пришел, и точно — не просто так, а по воле Божией. Мы тут все не просто так.

 

— Слушай, Степан, у меня есть немного денег, хочу потратить на восстановление храма и усадьбы в селе. Уж не знаю, что будет со мной дальше, только чувствую потребность как-то отблагодарить это место и здешних людей. Я видел там болтающихся без дела приезжих строителей, может, их нанять?

— Возьми благословение и делай. Я в усадьбе две комнаты отремонтировал, чтобы там ночевать. На большее денег не хватило. Еще в одной комнате девочка живет, которая священнику прислуживает.

 

— Внучка отца Ионы?

— Нет, какая там внучка — батюшка наш монах. А Верочка — она примерно в таком же душевном состоянии, как и Жменя. Может поэтому и сошлись. Девочка помнит только тот период, который прошел от последней исповеди и до текущего дня.

 

— Странное место, — протянул я задумчиво. — Оно притягивает к себе людей. Это неспроста.

— А усадьбу нужно строить — это у тебя хорошая идея. Там ведь главное — церковь. Кстати, рабочие на храме расчистили фундаменты, хоть завтра можно завезти кирпич и начинать работы.

— А откуда они? Что-то не видел здесь объектов строительства.

 

— Просто ты еще не добрался до дальней деревни, совсем заброшенной. Там обосновался весьма строгий мужчина. Судя по выправке, офицер, если не идет на контакт, то скорей всего из секретных. Он появляется, дает строителям задание, потом пропадает. Сейчас, видимо, запаздывает с возвращением, вот рабочие и бездельничают.

— Как думаешь, можно с ним встретиться?

— Это вряд ли. Если захочет, сам тебя найдет.

 

8

Совсем недавно у неё были две любимые заботы — белая лилия в горшке и старик. Откуда они появились в недолгой жизни девочки, она не знала, да это и неважно. Жила она нынешним днем, правда иногда что-то неясное пробивалось из тёплой темноты прошлого, но всегда улетало прочь, не оставляя в душе ничего плохого. Цветок всегда жил с нею, заботиться о нем было приятно, с ним можно было разговаривать, он умел слушать и рассказывать ей сказки детства.

 

Мужчина, которого девочка называла про себя стариком, появлялся нечасто, но всегда привозил из своего далёка подарки, вкусно кормил и одевал в новые платья. Каждый приезд старик рассказывал грустные истории, гладил девочку по головке, укладывая спать, сидел до глубокой ночи у изголовья постели, напевая колыбельную, а утром его и след простывал.

 

Она не помнила, кто ее научил работать на огороде, собирать грибы и ягоды, готовить еду, стирать одежду, убирать дом. Она умела делать все что нужно, без натуги, просто и естественно, как птицы, как домашние животные, напевая песенки, рассказывая цветку истории, невесть откуда приходящие. Разруху в большом доме она воспринимала как само собой разумеющееся, также как чистоту и уют в своей комнате — так было всегда.

 

Менялась погода снаружи, тепло сменялось холодом, солнце светило и скрывалось за тучами, а внутри дома ничего не менялось. Только однажды пришли рабочие и отремонтировали еще две комнаты на первом этаже. Иногда в этих комнатах ночевали незнакомые люди, но они никогда не тревожили девочку, а однажды она поймала на себе взгляд, полный испуга — оказывается, ее боялись. Но и это открытие промелькнуло и улетело вдаль, за горизонт.

 

В один чудесный солнечный день в большой пустой дом вошел еще один старик, не такой как первый, а совсем старый, в седой бороде с крестом на груди. Объяснил девочке, что он священник, крестил ее и подарил крестик на цепочке, а еще сказал, что имя ей Вера. В тот вечер девочка много разговаривала с цветком, рассказывая новости, пытаясь описать очень приятные чувства, нахлынувшие разноцветной палитрой на белоснежный лист ее чистого сознания, а белые лепестки лилии по-особенному сияли и благоухали.

 

Священник подарил Верочке святые книги с молитвами, с житиями святых. Стоило девочке открыть первую книгу, как она поняла, что читает свободно и с удовольствием. Молитвы поднимали ее, как птицу сильные крылья, и уносили высоко-высоко, где сиял свет, раздавалось пение и пахло цветами. Жития святых иногда приносили слезы, но потом обязательно приходила радость и стремление жить, как они и верить также как они — свято, крепко и бесстрашно. Однажды священник едва дошел старыми усталыми ногами до ее комнаты, она напоила старика чаем, накормила пирогами, а он попросил ее помощи. Так Вера стала помогать ему в новой церкви, возить батюшку Иону по дальним церквам.

 

После долгого отсутствия стал появляться главный старик в ее жизни. Когда она как-то назвала его так вслух, он не обиделся, а лишь засмеялся и объяснил, что он не так уж и стар, просто пришлось много пережить, а вообще-то он еще вполне сильный мужчина средних лет. А пропадал он долго, потому что было много дел, которые он делал не только для себя и Веры, но и для других людей. Вера успокоила его тем, что теперь у нее есть отец Иона, он ее водит в церковь, где ее все любят и даже не боятся, как раньше. Они вместе сходили в церковь, и Вера познакомила его с отцом Ионой, со старушками, ей было приятно видеть, как на ее мужчину средних лет и на нее смотрят уважительно, с улыбками, а священник благословляет каждого по отдельности и говорит очень хорошие слова.

 

Потом на празднике Вера познакомилась с парнем со странным именем Жменя, впрочем, батюшка сказал, что зовут его Алексеем, и именно так его следует называть. Вера подружилась с Алешей, ухаживала за ним за столом, подкладывая в тарелку куски получше, а он, такой огромный и сильный, смущался, каждый раз благодарил ее и ходил с ней по кругу на площади под ручку так уважительно, так бережно, что ей становилось еще праздничней, еще веселей. Они почти не разговаривали, но молчание само рассказывало им нечто очень важное и вместе с тем радостное — они живы, они молоды, все вокруг прекрасно и удивительно, они так похожи и так любимы, и вообще всё очень хорошо.

                                                       + + +

 

Пока работал на земле, времени ни что другое не хватало. Думал про себя, вот наступит зима, тогда и вернусь к летописи Ивана. А пока я с превеликим удовольствием работал до седьмого пота, до усталости с обрушением в мертвецкий сон. Не было потребности читать рукописи летописца, тем более писать, тем более на ноутбуке.

 

С наступлением холодов мы с Иваном, как положено, переболели простудой. Потом занимались заготовками на зиму, консервацией, дровами, хворостом, засолкой рыбы, копчением кур, диких поросят, оленины. Наконец, Степан сказал, что к зиме наше сообщество приготовилось как надо, так что теперь можно забраться на печь и валяться там подобно медведю в берлоге.

 

Тут и портфель Ивана Павловича напомнил о себе — когда я рылся в рюкзаке в поисках теплых вещей. Как на послание из прошлого, смотрел на пыльный ноутбук, открывал, для чего-то нажимал на клавиши, нюхал даже. Столько времени обходился без этих благ цивилизации, а тут они напомнили о себе, и даже, признаться, загрустил.

 

Для начала взялся читать летопись Ивана. О, моему другу удалось собрать огромные пласты информации, проанализировать, систематизировать и скомпоновать в книгу. У него получилось написать не просто учебник современной истории, а целую сагу, притом интересную, занимательную, полную приключений и тонкого юмора. Книга не заканчивалась, она требовала продолжения… Коль уж Иван передал ее мне, значит, я должен писать дальше, ведь мы все, и я в том числе, продолжаем проживать сюжет летописи.

 

И вот после праздничной службы, получив благословение, открыл тетрадь, потянулся к чистому листу, взял карандаш и написал первый сюжет — о Верочке. Как только обрисовал её светлый образ, так от неё потянулись нити к другим людям, некоторых я не знал, и это требовало расследований. В конце концов, книга стала писать себя сама, мне лишь требовалось вовремя записывать произошедшие события, сказанные слова, навеянные вдохновением мысли и образы. Неожиданно для себя, обнаружил, что жизнь моя углубилась, стала богатой и многообразной. И еще одно открытие пришло — я вернулся к своей профессии, снова стал аналитиком.

 

А однажды отец Иона, пролистав летопись, велел сесть вместе с ним в коляску. Вера взмахнула вожжами, пустила рысью лошадку и за полчаса домчала до лесного скита, о котором как-то давно рассказал, но привез сюда впервые. Скит представлял собой небольшой монастырь. Отец Иона повел меня под локоть в отдельно стоящий дом с часовней на втором этаже. На первом этаже дверь открылась, на нас пахнул аромат ладана и воска, в глубине в кресле под иконами с горящими лампадами полулежал седой старец примерно таких же лет как наш батюшка.

 

— Это игумен Философ, мой духовник, — сказал отец Иона.

— Отче, благослови, — прошептал наш батюшка, приложившись к плечу сидевшего.

— Это он? — очень тихо прошептал Философ.

— Да, отец, это Юрий. Как ты благословил, так сразу и привез. — Отец Иона протянул летопись игумену, тот, так же как он сам, лишь пролистал книгу, положил на колени, накрыл рукой и замолчал. Видимо помолившись, вернул рукопись и произнес:

 

— Был у меня недавно Сам, — он приподнял веки и метнул на меня пронзительный взор, мол, ты знаешь кто. — Он всё о вас знает, о тебе тоже. Велел сказать, чтобы не унывал и продолжал писать вот это. — Он коснулся пальцами обложки рукописи в руках отца Ионы. — Ты, сынок, пиши. Слышишь? Он всё читает, он все об этом знает и ценит ваш труд, и твой тоже. Благословляю — пиши. Да поможет тебе Господь.

— Отец Философ, — произнес я, затаив дыхание, — А мой Иван жив?

— Конечно! Придет время, он вас снова всех соберет. А ты пиши, молись и пиши. — Сказал, опустил голову и, как мне показалось, заснул. Только ритмичное дыхание, да едва заметный перебор четок под пледом выдавали его бессонную молитву. Где в это время был монах? С кем общался? Неизвестно. Только одно знал наверняка — молился о нас.

 

Верочка, увидев нас с отцом Ионой, выходящих из кельи, подпрыгнула, весело сверкнула огромными глазищами, подсадила старца, подгребла нам сена, взлетела на козлы и, взмахнув вожжами, пустила рысью застоявшуюся лошадку. Обратно ехали дольше, часа два. Отец Иона, заметив мой недоуменный взгляд на часы, хмыкнул:

 

— У нас всегда так: отец Философ притягивает, как магнит. Вот и время, и пространство меняет. Слышал, наверное, про вышеестественные явления в духовной жизни?

— Слышал, батюшка, — кивнул я задумчиво. — Даже принимал в этом участие, пока общался со старцем Иоанном. А теперь живу не то, что вышеестественно, а скорей противоестественно. Видите, как меня, да и всех нас разметало! Иногда я себя не человеком, а тупым животным ощущаю.

 

— Это хорошо, с Богом всё хорошо, — сказал отец Иона и, как его духовник, опустил подбородок на грудь и умолк.

 

 Верочка обернулась, поглядела на старца, на меня, удостоверилась, что мы на месте, не свалились по дороге, не улетели в кювет, улыбнулась и отвернулась, продолжая улыбаться затылком. Чудесное дитя, в который раз пронеслось в моей голове, и она опустилась на грудь.

9

Очнулся на веранде своего дома, верней половины дома Степана, который на время стал моим пристанищем. Ополоснулся под струёй дождевой воды, переоделся в чистую рубашку, выпил чашку удивительно вкусного здешнего чая, зажег свечу, прочитал предначинательную молитву и сел за работу над книгой.

 

Перечитал написанное вручную карандашом, почувствовал потребность в перенесении текста на диск ноутбука. Работа на земле огрубила пальцы, почерк изменился до такой степени, что многие слова не мог прочесть, пришлось восстанавливать по смыслу. Да и загружать в интернет нужно, хотя бы для того, кто по свидетельству старца Философа читает всё, исходящее из «свежих мозгов его служителей, просвещенных истиной». Как нельзя лучше, формат летописи подходил к передаче информации, строящей планы, схемы, вектор развития той части общества, которая «по нашу сторону баррикад».

 

В часть летописи, которую довелось дописывать мне, вошли такие поучительные моменты, как возвращение наших олигархов на родину, стремительная карьера выпускников академии в должности топ-менеджеров крупных компаний, возбуждение к ним зависти со стороны наших противников из лагеря так называемых либералов, мощное наступление врагов по всем фронтам, с последующим разгромом наших позиций, находящихся на поверхности общества, потому и доступных агрессивному воздействию. Все эти события нуждались не только в скрупулезном изложении, но и анализе с последующим выводом для принятия решения на самом высоком уровне.

 

Вот почему, получив благословение, принялся за работу со всей ревностью неофита, молитва которого, как известно, сильна как у преподобных, разумеется, при должной искренности и самоотверженности призванного к служению. Писал по двадцать часов в сутки, до состояния обморочной усталости, просыпался, принимал душ, молился, завтракал и — снова за работу. Заглядывал Степан, но видя моё горение, понятливо кивал и молча удалялся.

 

Да, чуть не забыл… Верней, очень хотел забыть, но не получилось. В самом конце папки Ивана нашел файл с диском с надписью «третий фронт» и набросками для анализа сериалов. Что поделать, с традиционным ворчанием принялся за просмотр «культовых, рейтинговых серьяльчиков». Одно радовало — научился использовать линейку прокрутки и мышку ноутбука, для сокращения времени просмотра. Как начинается «мыло», смакование насилия, так называемой любви по-быстрому или чего-либо чисто эстетского, киношного, так и передвигал курсор на несколько делений вперед. Но как ни старался максимально сократить время просмотра, всё-таки пришлось изрядно потрудиться, чтобы не только вникнуть в суть сюжета, но и по ходу анализировать, делая пометки на бумаге.

 

Да еще… что тут лукавить, некоторые «топовые» сериалы так затягивали, что забывал о недавнем желании вовсе отказаться от огромных потерь драгоценного времени. Это явление называется, как я выяснил, — «подсесть на киношки», сделаться киноманом, что-то вроде алкоголизма или наркомании. Но вот однажды, когда я свалился в пропасть обвального сна от усталости, после просмотра за сутки трех сериалов, в моей гудящей голове прозвучали слова старца Иоанна: «А ты не забыл помолиться и поблагодарить?»

 

И да, с утра прочел утреннее правило и затем весь день держал Иисусову молитву. Странное дело — во время просмотра следующего сериала меня стало подрывать желание комментировать события. Так, во время наступления уныния у героев фильма, я чуть не кричал: «Да помолись же ты, наконец! Ведь Господь никогда не бывает так близко к человеку, как вовремя страданий!» или «Вы что, сговорились! Чуть что, сразу к экстрасенсу!» В некоторых случаях приходилось возвращаться назад и пересматривать ключевой момент. Но зато восприятие углубилось, посыпались выводы, выходящие далеко за рамки сюжета.

 

Вспомнил слова Ивана Павловича о необходимости открытия третьего фронта, о направлении огромных финансовых и информационных потоков в данную область искусства. Он также говорил, что нас там пока нет, мы упускаем возможность воздействия на медийную сферу, хотя бы в смысле безопасности.

 

И еще, меня с одной стороны удивил профессионализм зарубежных кинодеятелей, а с другой стороны — позорное дилетантство наших киношников. У тех — медленный темп, позволяющий погрузиться в атмосферу, умение держать паузы, афоризмы в каждой реплике, красивые талантливые актеры… У наших — истерики, прыжки, гримасы, вопли, пошлость — и надоевшие физиономии полусотни бесталанных актеров, перетекающие из одного сериала в другой. В сети нашел отчет о заседании сценаристов. Там актриса, нынешний депутат Елена Драпеко набросилась на драматургов: что за чушь вы пишете, неужели не стыдно? На что гениальные сценаристы понуро отвечали: да у нас столы забиты отличными сценариями, а покупают только «чернуху и пошлятину». Значит, и здесь война, и правильно сказал летописец — на этом фронте мы отступаем.

 

Попутно вспоминал приключения свои, друзей и близких — и что-то не было там ни автомобилей класса «люкс», ни музыкального оформления, ни красивых лиц, ни дизайнерской одежды. Зато лжи, подлости, ударов сзади, жадности, зависти, гематом, крови, выбитых зубов, порванной одежды — в изобилии. В так называемом реале всё обыденно и скучно, именно поэтому страшней.

 

В реальной жизни верующих людей, наоборот: надежда, милосердие, прощение, чудеса, любовь настоящая и терпение, и покров, и свет, льющийся из Царства Небесного, — словом, не искусственная, а настоящая жизнь, истинная. Отсюда вопрос — а так ли уж необходимо участие в пресловутом «третьем фронте»? Может, пусть супостаты уничтожают себя сами — как на картине Сальватора Дали «Осенний каннибализм», где уродливый двуглавый монстр с помощью ложки, вилки, ножа пожирает себя самого — там тоже великий талант, техническое совершенство живописи, яркий образ — и всё безумие, смерть, хаос. Не уверен, что нашего летописца удовлетворят мои аналитические записки по поводу сериалов, зато, может быть, уберегу кого-то от киномании, а себя еще раз убедил в великой силе божественной простоты.

 

Наконец, пришло время загружать текст летописи в хранилище особо важной информации на закрытом сайте бывшей академии. Разумеется, наши компьютеры работали на программном обеспечении, разработанном отечественными специалистами. Конечно же, вход на сайт допускался строго ограниченному кругу проверенных людей. Только во время подключения интернета, загрузки текста в спец-хранилище меня не оставляло ощущение, что я раскрываюсь для всеобщего доступа, что система защиты имеет прорехи, что ее так называемое техническое совершенство уже не столь совершенно. Так, мне пришлось в некоторых особо тонких местах текста, в части анализа и выводов, прибегнуть к эзопову языку, надеясь на то, что тот, кому это предназначалось, поймет и примет к сведению, наш мучительный крайне опасный для жизни опыт.

 

Моим сомнениям пришло подтверждение — на мою личную почту секретного сайта пришло письмо, в котором излагалась просьба выйти на непосредственный контакт. Одно несколько успокаивало — адресат оказался ни кто иной, как Валера, наш, можно сказать, штатный олигарх. Я назначил встречу в областном центре, разумеется, в кабинете центрального ресторана.

 

Мне пришлось ради такого случая приодеться в дизайнерскую рубашку и классические джинсы, с виду простецкие, но знаток с первого взгляда поймет, где и почем куплено. Валера выглядел довольным, как котяра, дорвавшийся до миски со сметаной. Он непрестанно крутил перстень с черным камнем.

 

— А я тебя предупреждал, — распирало его от победоносного сарказма, — что моим бизнесом является информация. Я тебе говорил, что если систему безопасности придумал человек, то у меня всегда найдется свой человек, который ее обойдет, а если нужно, то раздербанит в клочья. И вот, дорогой друг и коллега, стоило тебе только подключить интернет, как на карте высветилась красная точка твоего местонахождения. Так что зря ты назначил встречу так далеко от дома, я бы не прочь побывать в твоем схроне.

 

— Пока не могу, Валера, — сказал неуверенно. — Сам понимаешь, там проживают люди, которым суетный мир, который ты олицетворяешь, ни к чему. — Для подкрепления слов я указал на перстень.

— Это подарок одного лорда за оказанные услуги. Я подумал, что в России он не будет возбуждать зависти. Наверняка и ты подумал, что это агат на серебре? Если честно, то это черный бриллиант на платине. Видишь, как скромно выглядит!

 

— Ага, очень скромно, только лучше снять. Как ни крути, а это предмет роскоши. Пойми, не для того они бежали в глушь, чтобы пускать к себе…

— …Непроверенных людей? — закончил он фразу все той же саркастической улыбкой. — Ну, так я тебя успокою. Пока ты картошку растил, да коров доил, я вышел на вашего полковника фээсбэ, помог ему выбраться из места ссылки и легализоваться. Он, как водится, проверил меня, моих парней и, в отличие от тебя, воспылал ко мне доверием и подключил к работе вашей уважаемой фирмы.

 

— Ну, во-первых, если ты прошел первичную проверку, это не значит, что наш Бонд с двумя нулями в номере прямо уж «воспылал» к тебе. Существует только один человек, к которому он пылает, вплоть до самосожжения на костре инквизиции.

— Да понял я, что это за человек! — перешел на шепот Валера. — Не тупица же я пропащий. Ты прости, но я прочел твою летопись. Несмотря на то, что ты напустил туману, я всё понял. …Ну почти всё. И, кстати, как открыл брешь в секретной защите, так ее и закрыл, да еще кое-что туда прописал, чтобы даже мои орлы к вам не смогли войти. Только я, гы-гы.

— А во-вторых, — продолжил я назидание, — если ты способен влезть, куда не просят, значит, не можешь быть на сто процентов благонадежен для нашего общего дела.

 

— А в-третьих, — снова принялся язвить олигарх, — влез я не без спроса, а по просьбе твоего полкаша в двумя нулями. Кажется, он собирается нагрянуть в твои катакомбы. Так что жди гостей.

— Ладно, ладно, прости, друг, — проскрипел я несвоим голосом, — ну, перебдел малость. Сам знаешь, как супостаты на нас наехали. Едва ноги унес.

— И в этом случае, я бы тебе помог, — упрямо боднул воздух олигарх. — У меня досье на всех силовиков в стране и за рубежом. Мне такие деньги за мою базу предлагали, если бы не мой необъятный патриотизм, кстати с твоей подачи, валялся бы на острове где-нибудь на экваторе и мулатки обмахивали опахалами, а «лиловый негр мне подавал манто».

 

— Но, какая пошлость! — возмутился я. — И ты хочешь с такими провинциальными мечтами гореть на костре инквизиции, если потребуется?

— Да, и что такого! — закивал Валера. — В конце концов, детская мечта заставила меня стать миллионщиком, а в конце другого конца, ты заставил меня поверить в твою суперидею. Всё логично, всё как учили в школе. Мне бы еще твое доверие повысить до канонического уровня. Ну правда, дядь Юра, возьми пацанчика к себе, я тебе пригожусь, я тебя так качественно информацией подкую, что ты у меня как мустанг Пржевальского галопом…

— …По Европам?

 

— Бери выше — по вселенной поскачешь!

— Так, понятно, — заскрипел я, глядя исподлобья на возбужденного визави. — Больше тебе не наливаем.

— А и не надо! Предлагаю купить в этом заведении навынос набор юного туриста с нормативным литражом и соответствующей закуской — и к тебе в гости! Давай?

— Ладно, давай.

 

10

Приехали домой ближе к вечеру. Как ни странно, Степан не спал, он стоял на пороге своей половины дома и бесстрастно глядел на дорогу. Я посмотрел в сторону дома Жмени. Степан, заметив мой взгляд, пояснил:

 

— Он ловит рыбу к празднику. За ним обещала заехать Вера, вот он и старается. А этот юноша, — кивнул он в сторону Валеры, — тот самый олигарх? — И протянул руку. — Степан.

— Рад познакомиться. Валера. — Пожал руку мой нежданный гость. — Мы привезли пикник, присоединитесь?

— Может быть, чуть позже… Ты, Юра, представь гостю бабу Гуню. Ему будет интересно.

 

Свиря с Гуней пили вечерний чай перед моционом. Одеты они были по привычке «к выходу в свет», то есть в наименее ветхие одежды. По дороге к старикам Валера спрашивал, с какой стати может заинтересовать какая-то баба Гуня его, такого продвинутого и крутого парня? Мне ничего не оставалось, как только загадочно улыбаться.

 

Во время церемонии представления Валера надолго задержал морщинистую руку старушки в своей, лощеной с маникюром и бриллиантовым перстнем. Он всматривался в лицо Гуни, затаив дыхание, потом внезапно поклонился и приложился к руке дамы.

— Ну что вы, деточка, — смутилась старуха, выдернув руку и бросив взгляд на Свирю, который несколько раз бдительно кашлянул. — Это сейчас так некстати…

— Простите, простите, — заволновался джентльмен, — вы ведь та самая, наша советская Клаудио Кардинале?

— Не думала, что меня до сих пор кто-то помнит, — произнесла баба Гуня.

 

Она выпрямила спину, приподняла остренький подбородок и добавила в голос тягучую медовую томность. Поднялась из-за стола, легкой походкой подошла к комоду, достала из верхнего ящика альбом.

 

— Простите еще раз, — прошептал Валера, — во всем виновата моя неприличная информированность. С детства собираю разнообразные сведения и факты, к великому сожалению всё запоминаю и только недавно принялся систематизировать. Разумеется, весь массив информации засекречен. Так что, если пожелаете, могу стереть то, что касается лично вас.

 

— Ну, зачем же! — промолвила дама новым голосом. — Кто знает, может это пригодится хорошим людям. Может даже вам, Валера! Вот посмотрите на это, — она открыла альбом и указала на первые фотографии, где она была настолько красива, что дух захватывало. — А теперь снова посмотрите на старуху напротив. Не правда ли, из этого контраста можно сделать немало выводов?

— Сик транзит глория мунди? О том, как проходит земная слава? Вы это имеете в виду?

 

— И это тоже, — кивнула она. — Но не только. Юра, например, изучает проблему тщеславия. Мой друг Свиря — покаяние. А я учусь достойно стареть.

— А мне что бы посоветовали? — спросил Валера.

— Вам? — она медленно отпила чай из своей чашки со сколами по краям. — Что-то мне подсказывает, вам скоро придется избавиться от фетишизации вашего идола — информации. Как нам пришлось избавиться от своих. Впрочем, если вы это не сделаете добровольно, то Господь поможет… добро-больно.

 

— Но ведь это мой бизнес! — сдавленно прошептал Валера. — И пока что всем от этого была только польза. Спросите Юру, его начальство…

— Возможно, место разрушенного идола займет ангел. Или по-другому — благодать Божия придет взамен языческой силе. Ведь божественная любовь покрывает всё!

 

Свиря положил руку на плечо Гуни:

—  Гунечка, нам пора на моцион.

— Да, конечно. А вы, ребята, возьмите пирожков, на пленэре съешьте.

 

Мы допили чай, взяли сверток с пирожками и поднялись. Я намекнул Валере, что моцион для стариков — некое таинство. Они там воркуют, обсуждают новости и молятся, так что лучше им не мешать. Валера все еще пребывал состоянии легкого шока, он лишь молча согласно кивнул. Я взглянул на темные окна Жмени и повел друга в сторону реки.

— А Свиря — тот самый генерал, который изнасиловал модель и угробил карьеру? — прошипел Валера, оглядываясь на удаляющуюся пару. — Помнится, в светских новостях было что-то про это. Так вот почему — покаяние! И она смогла его простить! Да она святая!

— Так всё, хватит, — сказал я тихо, — оставь тему на завтра, а сейчас тебя ожидает встреча не менее интересная и познавательная.

 

 Тем временем по густой траве, влажной от вечерней росы, мы дошли до берега реки. Жменя собирал снасти, убирая берег от мусора, — так тут заведено. Увидев нас, он улыбнулся и молча показал улов — десяток крупных рыбин и с полсотни помельче. Всегда разговорчивый, он перед встречей с Верой становился серьезным и тихим. Мы присели на разостланный плащ, разобрали пирожки и все также молча принялись их поглощать. Тишина стояла удивительная! Небо по-летнему светлело, птицы вдалеке в лесу напевали что-то грустное, рыба плескалась в воде, била хвостами в рыбацкой сети Жмени…

 

И вдруг тишину нарушило шипение шин по траве, топот конских копыт, потом раздался веселый свист — в трех метрах от нашего становища остановилась коляска. С облучка спрыгнула Вера, как всегда румяная от быстрой езды, оглядела молчаливое собрание и тоже притихла. Подсела на плащ со стороны Жмени.

— Вера, познакомься с моим другом Валерой, — сказал я полушепотом. — Валера — это наша Вера. Как сказал о ней Гоголь: дама приятная во всех отношениях.

 

Оба вскочили и пожали друг другу руки. Второй раз за вечер Валера задержал ручку девушки в своей руке, с маникюром и перстнем, и впился в ее милое личико своим лазерным взором естествоиспытателя. Теперь пришел мой черед кашлять, сдерживая джентльменский порыв друга. К моему удивлению, девушка не смутилась, приняв поцелуй ручки, как нечто привычное, и даже изобразила что-то вроде книксена. Жменя сидел по-прежнему спокойный и смотрел на Веру нежно и восхищенно, не обращая внимания на Валеру.

 

В полной тишине только сердце нашего олигарха грохотало, как кузнечный молот. Впрочем, это мог быть и мой пульс, ударивший мне в барабанную перепонку… Несколько двусмысленную ситуацию легко и непринужденно разрешила Вера — она подхватила улов, лихо скрутила сеть и забросила в коляску.

 

— Простите, господа хорошие, — весело вскрикнула девушка, — мне пора назад. Там у нас дым столбом — готовимся к празднику. — Она погладила Алексея-Жменю по плечу, прошептала «спасибо тебе!», взлетела на сиденье кучера, по-ковбойски взмахнула вожжами, присвистнула и улетела в сумеречную даль.

 

Мы втроем громко выдохнули. Олигарх долго смотрел в упор на Жменю, видимо не понимая метафизики момента. Жменя молча собрал снасти, свернул плащ, кивнул на прощанье и вразвалку удалился. Мы с Валерой присели на смятую траву, что была под плащом, не тронутую росой, я стал ожидать вопросов от друга, но тот сидел, опустив плечи, крутил головой и шептал под нос нечто невразумительное. Видимо, две дамы, с которыми он имел честь познакомиться, вывели его из привычного состояния перманентного победителя, повергнув в легкий шок, обозначенный Гуней словосочетанием «добро-больно».

 

— Это хорошо, — сказал я, похлопав друга по плечу.

— Что именно хорошо?

— А всё, что ведет нас к смирению, — продолжил я теорию. — Как там у Апостола: «Вемы же, яко любящым Бога вся поспешествуют во благое».

— Кажется, сейчас я люблю только Веру. Она заслонила от меня всё!

— Полноте, уважаемый! Уж сколько раз ты влюблялся, и сколько их бросал.

— Такой, как Вера, у меня еще не было. Это гений чистой красоты! Бриллиант чистейшей воды! Да я из-за нее с этим вашим Жменей стреляться буду, на дуэли, с десяти шагов, на рассвете!

— На вениках? — напомнил ему его же слова.

— Ну, ты и язва! Не видишь, влюбился я насмерть!

 

— Да брось ты. Наша Верочка — она как ангел, недоступная и прекрасная, загадочная и божественно простая.

— Ага, простая!.. — проскрипел Валера. — Ты видел, как привычно она восприняла целование ручки и даже как его... комплимент изобразила? А глаза ее видел? А шею лебединую? А пальцы длинные как у пианистки? Да она же аристократка похлеще тебя, ваше сиятельство!

— Не спорю, всё так, — задумчиво произнес я. — Я же говорю — загадочная и простая! Ладно, пошли домой. Мне тебя еще укладывать предстоит, постельное белье чистое искать…

 

— Так у нас же еще набор туриста не тронут! — вспомнил Валера о ресторанной идее.

—  Как же давно и далеко это было!

— Ничего, сейчас быстро вспомним и наведем шухер! Да и со Степаном я еще не пообщался, как следует!

— Да он уж спит, поди! — развел я руками. — Здесь народ рано спать ложится.

 

Но Степан не спал. Он сидел на крыльце и, задрав голову, наблюдал за огоньком, плывущим по небу среди звездной россыпи.

— Это не блуждающая звезда, а всего-то обычный самолет, — пояснил Валера, глянув на часы. — Рейс 324 Челябинск - Адлер. Ну что, Степан, поужинаем?

— Это можно, — солидно кивнул хозяин, — но, в основном, поговорим.

 

— А кстати, пока не забыл, — хлопнул себя по лбу Валера, — тут недалеко у вас усадьба есть. Я хочу ее купить у тебя, Юра!

— Хочешь сказать, усадьба моя?

— Да, ваше сиятельство! — он снова глянул на часы. — Вот уже две недели. Прежних хозяев перестреляли. Знаете, наверное, местную банду Трифона? Вот ее и порешили. Как узнал, что ты здесь прячешься, все разузнал и на всякий случай, оформил на тебя. Сдается мне, у тебя с этим местом какая-то сакральная связь.

 

— Тогда всё упрощается, — сказал Степан. — Мы хотим восстановить усадьбу. Дело в том, что при доме был храм. Он сейчас разрушен. А усадьба частично восстановлена, там наша Верочка живет. Да и мы там останавливаемся, когда в церковь ездим.

— Вот оно как! — сказал Валера. — Значит, Вера там живет… Да у вас, господа, тут клондайк! Может статься, Вера и есть настоящая хозяйка усадьбы. Ладно, в ближайшее время все выяснится. А то, что я оформил собственность на Юру, это лишь упростит передачу ее истинному владельцу. Особенно, если это наша Верочка!

 

 

11

Подсознательно мы ожидали этого дня с плохо скрываемым волнением. Что-то будет! Должны пролиться волны благодати, слезы скорби и радости, шептали себе под нос, остерегаясь потерять хрупкое вдохновение неверным словом, резким движением, всплеском страсти.

 

Поднялись утром на заре, на службу шагали по лесной тропинке сквозь утренний туман своими ногами, прижимая иконы, спрятанные под одеждой, к сердцу. На подходе к храму волнение нарастало, со всех сторон к маленькой церкви тянулись ручейки людей. Праздничная служба началась даже несколько скучновато, отец Иона выглядел постаревшим, усталым, надтреснутый голос его со старческой хрипотцой звучал буднично, скучновато.

 

Но вот он вынес икону Царственных мучеников из алтаря и водрузил на праздничном аналое. Поклонился, приложился к уголку и… заплакал. Выпрямился, не скрывая слез, взошел на амвон, взял напрестольный крест, благословил притихших прихожан. С каждым словом проповеди голос его возрастал в силе. Для священника Царская семья была живой, здесь присутствующей, родной и близкой. Когда он рассказывал, как пули и штыки пронзали тела мучеников, его лицо искажали гримасы боли, казалось, под рясой его собственное тело кровоточило и горело от боли, а из горла рвался вопль «за что?!». По лицам прихожан струились слезы, дети вздрагивали, размазывая слезки по лицам, мамы и бабушки, папы и дедушки сами плакали и успокаивали детей, поглаживая головы и плечи детей и друг друга. Под конец проповеди голос старца звучал колоколом, наполняя храм густым облаком, который вот-вот прольется дождем всеобщего покаянного вопля, чтобы после грома и молнии наступила тишина, и сверкнуло солнце.

 

На крестный ход вышли с улыбками на лицах, впереди отец Иона нес икону Царственных мучеников. Туман, окутавший землю с утра, поднялся и растворился под синим небом, солнце светило ярко и жарко, в кронах деревьев сокрытые до времени цвиркали птицы, сначала робко, потом все громче и радостней. Раздался крик: «Образ мироточит!», старец остановился и терпеливо ожидал, пока все прихожане приложатся к иконе. Сладкий аромат разливался от иконы по окружающему пространству, пронизанному светом, восторженным пением птиц и возгласами людей. По завершении шествия, Степан с одной стороны, Верочка с другой — поддерживая старца Иону под руки, повели в храм.

 

По мановению невидимой руки за какие-то полчаса во дворе выстроился длинный стол, умелые руки покрыли белой скатертью, выстроили ряд тарелок, блюд, салатников, емкости с жидкостью. Так же быстро стол окружили стулья, лавки и даже кресло в торце, для старца. И был праздник, и радость подняла людей и вознесла на ангельских крыльях в высокую высь, туда, где на Небесах святые мученики праздновали торжество, пия вино, о котором Спаситель сказал на Тайной вечери: «отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего».

 

После застолья, когда старец удалился на покой, молодежь пустилась бродить по кругу, старушки убирали со стола, ветераны потихоньку расходились по домам, а мы с Валерой все сидели, пили чай и чего-то ждали. И дождались!..

 

За спиной раздался хрипловатый голос:

— А вот и тайная полиция пришла к тайным советникам! Думали скрыться от недреманного ока? Не выйдет.

 

Валера скромно понятливо улыбнулся, я же резко обернулся и вгляделся в странного человека, стоявшего сзади. Одет он был как все аборигены в потертый ватник нараспашку, некогда черные брюки заправлены в видавшие виды сапоги, кепка на голове. Лицо загорелое, в морщинах. Лишь светло-серая сорочка под ватником да белозубая улыбка выделяла его из толпы селян.

 

По улыбке я и опознал в пришельце полковника ФСБ, «суперагента с двумя нолями». Даже вспомнил фамилию, которую он не всякому открывал — я запомнил ее потому, что он подписывал мой диплом — и звучала она весьма показательно — Громов, а произносилась с военным раскатом — Г-р-р-ромов!

 

Я вскочил, он порывисто обнял меня, троекратно расцеловал, чуть не выбив жевательные зубы. Вдруг, откуда ни возьмись, подлетела Вера и обняла полковника сзади.

— Дочка, принеси нам моей настойки из машины.

 

Исполнив приказ, Вера вернулась к Алексею-Жмене, сопровождаемая горячим взглядом олигарха.

— Об этом забудь, — бросил полковник Валере, сразу поникшему. — Я свою дочку могу доверить только герою войны Алексею. Видишь, как они друг другу помогают вернуть память. Алешка воевал, попал в плен, там его пытали, а дочка потеряла мать, они попали в бандитскую перестрелку, автомобиль перевернулся, мать — насмерть, а Вера только сейчас потихоньку приходит в себя.

 

— А кто у нее мать, простите? — задал-таки жгучий вопрос Валера. — Видно же, что девушка не из простых.

— Верно заметил, — медленно кивнул полковник. — Мама нашей Верочки была внучкой хозяина здешних мест, дворянина, музыканта, художника. Я как увидел Веронику, так сразу и понял, что девушка не из пролетарской среды. Тогда один высокий чин заехал в здешний санаторий, который в усадьбе устроился, ну, как водится, влюбился в директрису — она тогда продолжала тут хозяйствовать и охраняла родовую усадьбу как могла. Девушка решительно отказала, он, как водится, полез с приставаниями, она треснула старого ловеласа подсвечником по голове, вызвала скорую. Он, как оправился, приказал своим офицерам охраны ее арестовать и посадить в тюрьму.

 

Я как раз руководил этой операцией. Ну, а как я увидел Веронику, так и понял, что выполнять приказ не стану. Спрятал ее у своих друзей, а на чиновника сам завел уголовное дело и отправил его туда, куда он хотел отправить мою Веронику. Потом наступил перестроечный беспредел, старик вышел из тюрьмы, сколотил банду и стал преследовать Веронику, дочку нашу и меня, разумеется. Не уберег я моих золотых девочек, только Верочка чудом уцелела. Такая, братцы, история…

 

— Печально, — прошептал Валера. — И что же у меня шансов никаких?

— Думаю никаких… Впрочем, видишь, как всё складывается в нашей жизни — совсем не так, как мы планируем. Так что… — Полковник повернулся ко мне и посмотрел в глаза. — А ты что молчишь?

— У меня только один вопрос: все живы?

— Да, Юра, слава Богу, все живы и здоровы. Как началась эта война, первое, чем я занялся, всех наших вывел из-под огня, спрятал, кого куда, приставил охрану. Кстати, Степан — один из них. Академию, как ты предполагал в своей летописи, переформатировали в обычный университет.

 

— Значит и вы читали мою летопись? А Иван Павлович? Мне сказали, что его тело нашли в сочинском домике.

— Не его тело, а бомжа из морга. Мои ребята все так устроили, чтобы его защитить от последующих наездов. Видишь, как он разозлил своей летописью врагов! И тебя пришлось скрыть в этой глуши, пока ты зализывал раны и продолжил дело Ивана. Ну, что еще… Твоя ненаглядная уже вернулась в ваш дом, мы его восстановили, правда пришлось заменить сгораемые деревянные детали на кирпич, ты уж прости. Так что Виктория с ребенком ждут тебя дома. Думаю, недели через две, и ты сможешь туда вернуться.

 

— А наш старичок академик? А остальные? — спросил я.

— Ну, во-первых, мы вычислили того, кто развязал войну, и его… скажем так, попросили нам не мешать. Им оказался один из тайных агентов влияния в неприлично высоком чине. Но сейчас и мы не лыком шиты. Повсюду расставляем своих людей, как впрочем, и супостаты, до сих пор. Так мы теперь по их методе работаем — вытесняем их спящих агентов нашими активными, не быстро и не всюду, но работа идет. — Полковник повернулся к поникшему Валере, положил ему руку на плечо. — Кстати, и твою фирму с аналитическим центром вернули, вот этот юноша нам сильно помог. Спасибо ему.

 

— Спасибо много, а мне бы лучше Верочку сосватали, — пробурчал загрустивший влюбленный.

— Юра, ты своему другу про ваших заповедных девочек расскажи — думаю, это его несколько успокоит. Кстати, у них тоже все нормально. Понимаешь, Валера, мы все вместе взятые мизинчика наших золотых девочек не стоим. Слишком испачкались, слишком осуетились… А они — как ангелы между нами, как…

— …Как гений чистой красоты! — завершил за полковника олигарх, зыркнув в мою сторону. Мне лишь осталось подмигнуть ему по-дружески и хлопнуть по плечу, подняв в воздух, пронизанный солнцем, облачко пыли.

 

— А нельзя мне прямо сейчас домой? — спросил я неожиданно.

— Я пригнал сюда своих проверенных людей, строителей опытных, верующих, стройматериалы завез. — Скучным голосом как ребенку, произнес «суперагент с двумя нулями».  — Вы с Валерой найдите в архивах чертежи, начните работы по восстановлению храма, усадьбы, а потом можете вахтовым методом наезжать сюда и строительством руководить. Такое задание вам дал старец Иоанн, верней, благословил.

 

Кстати, мы его монахов-оккупантов, которые перекрыли к нему доступ, отправили в сибирские села, пусть там послужат, посмиряются малость. А отец Иоанн — как орел воспрял! Даже помолодел. Так он вернул свою паству, твоих тещу с тестем, кстати, — в новый сельский дом. А младенца твоего крестил с именем Иоанн, в честь Иоанна Златоуста. Чуть подрастет, можешь с ним вместе на место упокоения Святителя в Абхазию съездить, спаломничать. Эх, братцы, работы у нас с вами — непочатый край!

— А как Сам-то? — спросил я полушепотом, бдительно оглянувшись на гуляющих.

— Сам так же передавал тебе привет. — Тоже перешел на шепот полковник. — Велел передать, что читает вашу с Ваней летопись и очень ею доволен. Так что продолжайте.

 — Последний вопрос, полковник, — прошептал ему на ухо. — Когда уже он явит себя народу? Когда?

— Судя по тому, насколько озверели и обнаглели наши враги, — скоро! Как там у Тютчева: «Зима недаром злится — прошла ее пора, весна в окно стучится и гонит со двора!» Уже скоро!..  

 

Другие произведения автора:

Девушка-весна

Взлетаем!..

Один день частного сыщика Вински