Простые люди

Александр Петров

Часть 2

1

Пролетел учебный год, вместивший в себя два календарных. То есть, когда студенты академии несли тяжелый крест в течение долгих месяцев, время тащилось, как раб на каменоломни под жгучими ударами бича. А после, после того, оглянешься назад — два года пролетели, как стриж над полем, и появляются в мозгу головы мысли о времени, пространстве и в конечном счете о вечности. Происходит эта неспешная сакрализация, конечно, после преодоления промежуточного финиша, то есть, в настоящем отпуске. Ненастоящий тоже у нас был между годами календарными, только провели мы его, хоть и без учебных часов, но в заграничных поездках и на военном полигоне.

 

Итак, он грянул, как у Михаила Булгакова в «М&M»: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» — примерно так обрушился отпуск, грянул на нас неожиданно, хоть и вполне ожидаемо.

 

И вот мы уже едем на автоматическом мобиле, по-научному, машине, в сторону путешествий, приключений и обуяния солнечной негой, то есть на юг. Едем не торопясь, подменяя друг друга за рулем. Едем, сдерживая бурление в душе, чувствуя упругие порывы ветра свободы. И как водится, оглядываемся назад, подводим итоги.

 

«Ну, а девушки?», — всплывает вопрос из песни, — «а девушки, конечно, потом», но сейчас-то, где они? Наши верные соратницы, будущие матери детей наших — очень хотелось думать именно так — почему их нет рядом? По этому вопросу в салоне авто начинаются прения. Викторию дед послал в Лондон, с целью возвращения беглой мамы в лоно семьи. Дину строгие родители взяли с собой на Кипр, в сущности, тот же юг, только подальше от нас. Во время учебы мы с девушками постоянно были отгорожены стенами аудиторий, местом жительства, в конце концов, даже потоки у нас были разными, а значит, и готовили нас для различных, пока еще для нас сокрытых, направлений деятельности. Конечно, иногда мы встречались, где-нибудь в столовой во время перемены, в саду камней, бассейне или на стрелковом полигоне, раз даже поужинали в парижском кафе, только наши так называемые свидания были столь мимолетны, что и парой фраз перекинуться едва удавалось. Тем сильней становилось наше притяжение, тем радостней встречи, тем острей ожидания и возвышенные мечты о великом незамутнённом счастье.

 

Из всего перечисленного напрашивается вывод: значит так надо, терпи, жди, погружаясь с головой в мощный поток знаний. На помощь приходит из древности мудрый Соломон, который утверждал: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Увы, без печали и скорби в этой земной жизни никуда, особенно, если тебя поднимают на державный уровень. Чем выше поднимаешься в небесные высоты, тем личные земные пристрастия умаляются до микроскопических размеров, которые как утверждает высшая математика, за малостью величин, отбрасывается.

 

Разумеется, в отпуске нам претило жариться на пляже в каком-нибудь одном курортном местечке, как позапрошлым летом. Поэтому решили перемещаться с запада на восток, от Ялты до Гагры. Да еще профессор геологии именно меня строго попросил съездить на денек в район нового сибирского месторождения, всё там рассмотреть, пообщаться с аборигенами и ему доложить. Уж больно волновала его судьба местных жителей, которые не знают цивилизации, живут как в каменном веке, а тут безжалостный научно-технический монстр встал у них на пороге.

 

Это и меня очень заинтересовало, как хронического исследователя жизни, особенно в части ее простоты и безыскусности. Борис так же загорелся этой идеей, и ему приелся научно-технический глобализм. Ох, не знали мы, во что выльется это наше стремление, и чего будет стоить нам практическое опрощение образа жизни.

 

Нет, в начале пути все было в общем-то привычно и даже накатано. Ялта и Гурзуф, Анапа и Геленджик, Сочи и Гагра — эти места для нас были словно генетически родные и привычные. Менялись населенные пункты, названия гостиниц, санаториев, лица и имена людей, но всюду преследовало ощущение давнего знакомства с окружающим пространством. Вдоволь накупавшись в море, до боли в ногах находившись по горам, до отвала наевшись жареным мясом с домашним вином и пучками пряной зелени, к концу первой декады мы вдруг почувствовали усталость. Оказывается, и от отдыха можно устать, особенно если он такой местно-колоритный. Сидим на горячем от солнца ноздреватом камне набережной Адлера, рядом на пляже лежмя лежат сотни потных бронзовых тел, вопят торговцы «выном, пывом, хачапуры, чурчхэллы!», мимо бредут вялые отдыхающие, мы с Борей отпиваем кофе по-турецки самого низкого качества — и понимаем четко и явно: надоело!

 

2

Вспоминаем просьбу-приказ уважаемого профессора геологии и собираемся на самолет до Иркутска. Оттуда на автомобиле на северо-восток в сторону границы с Якутией, потом на вездеходе в самую глубину таёжной глуши, где нас встретили геологи. Этот маршрут нам заранее организовал профессор, поэтому все препятствия мы преодолели в неплохом режиме. Доставили нас геологи почти до самого поселка, на карте неотмеченном, вручили рацию, сухой паек на всякий случай, бросили на нас прощальный взгляд, полный сочувствия, да и укатили домой в синем облаке выхлопных газов.

 

Между пятачком земли, где только что развернулся вездеход, и дикой тайгой, уходящей за горизонт, пролегала невидимая граница. Нам предстояло преодолеть сакральную черту, за которой и время и пространство меняли свойства.

 

Наступила тишина, да такая, что в ушах несколько минут стоял звон. Чуть позже звон изменил тональность — это комары с мошкарой окружили наши избалованные югом тела. Мы опустили защитную антимоскитную сетку с полей шляпы до самых плеч и, оглянувшись, разглядели среди густой хвои подлеска две пары любопытных глаз. Как заправские путешественники, мы хлопнули себя правой ладошкой по сердцу, подняли руки в жесте доброй воли, вроде как мы одной крови, братья навек, мы принесли вам мир и все такое. В кустах пихты произошло осторожное шевеление, послышался приглушенный шепот, и вот на поляну нам навстречу выходят две девушки. Видно, как страх борется в них с девичьим любопытством, но наши добрейшие улыбки первопроходцев убеждают девушек в благонадежности, и вот мы жмем друг другу руки, знакомимся. Русоволосая — Варя, блондинка — Ольга.

 

Девушки расспросили нас о цели визита. Услышав имя профессора, улыбнулись и пригласили в гости. Поселок в четыре дома с огромными дворами удивил безлюдьем и тишиной. Девушки объяснили, что местные мужики все на охоте, женщины в лесу на заготовке ягод и грибов, а их оставили в качестве дозорных. Вот почему они вооружены ружьями и ножами.

 

Речь девушек отличалась вкраплениями старинных слов, вполне привычных нашему слуху вследствие регулярного чтения Евангелия и Апостола на церковно-славянском. Профессор предупредил меня, что это никакие не «старообрядцы, именующие себя: древлеправославные христиане иже священства не приемлющие», а обычные православные люди, только исторически сложилось им пребывать в глуши, но они весьма ценят свою автономность и независимость. Вскоре, мы уже не замечали особенностей речи, непривычного поведения, девушки признали в нас своих и вполне открылись. Но ружья привычно держали наготове, очень хотелось думать не для нас. Все-таки кругом тайга, звери и, кто знает, может беглые зеки и прочие искатели золота, пушнины, приключений — успокаивали мы себя.

 

Привели нас дозорницы в главный дом, самый старый, из выветренной лиственницы пепельного цвета. Нас представили старейшему жителю деревни деду Трофиму. Лет ему было не меньше ста, согбенный, беззубый, борода ниже пояса, а глаза молодые, без очков. И для него имя профессора прозвучало как пароль, и он принял нас как друзей. Дед Трофим как раз был именно беглым, потому как сбежал вместе с семьей от революционных карателей в тридцать шестом сюда, где с древних времен стояла охотничья заимка с запасом провизии. Получилось, что он в живых остался один, кто знает это потаённое место, остальные погибли. Так он и прожил здесь вдали от людей, пока в пятидесятых годах в этих краях не появились геологи. Кто-то из пришельцев очаровался глухим местом, нетронутой тайгой, сильными, добрыми людьми. Так и остались тут жить, завели семьи, построили дома, пустили корни. Потом к ним из Иркутска друзья приехали и тоже остались.

 

Так само собой выросло поселение из шести деревень, а в восьмидесятых пришли миссионеры, построили церковь, отрядили священника, и жизнь у них стала совсем прекрасная. …Пока не открыли в этих краях богатые запасы нефти и газа. Пока не заговорили об уничтожении поселка — он оказался на трассе трубопровода. Самым участливым из пришельцев оказался наш профессор, он пообещал похлопотать в столице о сохранении столь уникального заповедника.

 

Один за другим, стали возвращаться из лесу охотники, по очереди заглядывали к деду Трофиму, знакомились с нами, гостеприимно пожимали руки, звали в гости. Пока мы общались с дедом, Оля с Варей собрали на стол, мы сытно поели, потом уложил нас дед в свою просторную горницу, и мы часок поспали, вернув себе бодрость и желание продолжать изыскания. Пока мы переодевались в чистое, пока умывались из рукомойника, за стеной происходили переговоры:

 

— И чтобы у меня ни-ни! Слышьте, егозины шалопутные!

— Да ты что, дедушка, нечто мы шалые! Да ты наших родителей поспрошай, да кого угодно.

— Знаю все про вас. Неча мне никого расспрашивать. Это я для острастки, чтобы в узде себя держали. Молодежь ить… А так, что не погулять незамужним девкам с молодыми парнями. Они вроде добры молодцы, раз уж сам профессор их прислал.

 

Наконец, мы с Борей покашляли для приличия, вышли из затвора — и обомлели. Девушки сменили воинственную спецодежду с оружием на белые платья с бусами, покрыли светлые головки белыми платочками с ручной вышивкой, да еще на них из окна упал золотистый свет — в общем перед нами предстали прекрасные существа подобные ангелам. Они так нежно и скромно улыбались, от них веяло таким ароматом чистой свежести, что лично у меня непроизвольно забилось сердце в груди, потом остановилось и рухнуло вниз, на дно «хоть и грудной, но все же клетки». С Борисом, по-видимому, случилось нечто подобное, потому что он спрятался за мое плечо, как в армии во время нашего избиения пьяными сержантами. Странное дело: столичные эмансипе не вызывали у нас подобного смущения, как эти прекрасные создания. Наконец, мы собрали волю в кулак, воспрянули духом и мужественно, как в последний бой, вышли с девушками из дома наружу. Селяне по обычаю трудились в огородах, пока солнце не зашло. Так что мы выдвинулись в сторону леса в тишине и безлюдье. Стихийно разобрались по парам: я с Олей, Борис с Варей. Девушки предложили сходить на лесное озеро, где построили настил со скамейками и даже с холщовым пологом от дождя.

 

И что интересно — ни одного комара, ни крошечной мошки рядом не было, зато птички устроили нам токкату и фугу ре минор Баха с плавным переходом в Оду к радости из 9-й симфонии герр Бетховена. Словом, природа всячески благоволила нашей прогулке, что несколько успокаивало. Дело в том, что мы с Борисом не были избалованы девичьей скромностью и чистотой, скорей мы привыкли к агрессивному поведению подруг и ежеминутной готовности к отпору их Евиных претензий, которые как известно, изгнали человечество из рая и свели по смерти в ад. А тут!.. Милые девушки, нежные и скромные, такие светлые и доброжелательные — нет и нет, вопил наш разум возмущенный, не может быть!, это сон!, тут кроется какой-то коварный обман!, будь осторожным... А девушки легко ступали рядом и, подобно дамам из светского общества, развлекали нас приятной беседой.

 

— Что нового в репертуаре Мариинского театра? Какие российские фильмы получили международное признание? Какие коллекции сезона показали в Милане? Какую марку автомобиля вы предпочитаете? Какие диеты нынче в предпочтении? Сколько времени занимает полет от Иркутска до Москвы? По-прежнему ли подают в парижском Максиме русский борщ? Какие сорта шампанского получили гран-при на международном конкурсе?

 

Поначалу-то мы, несколько ошеломленные, пытались аккуратно отвечать на вопросы селянок, только вдруг меня прорвало:

— Милые барышни! Ну, зачем вам эта светская мишура! Это путь из вашего рая в западный ад! И кто только научил вас этой гадости!

— Это… это инженер, что кабель электрический нам провел, всё он. — Смутившись, пыталась оправдаться Оля. — Он обозвал нас «темными», еще «деревенщиной», и стал рассказывать о жизни на Большой земле. Мы сначала всё, как он велел, записали, потом выучили. Простите, если мы вас расстроили, думали, вам приятно будет.

 

— Нет, Оля, мне неприятно, — сказал я уже несколько спокойней, — а для вас очень даже плохо и даже смертельно опасно! Ну, сами подумайте, вместо этой естественной тишины, вместо приятных звуков природы, вас будут окружать грубые звуки технического прогресса: грохот, лязг, рёв двигателей, сквернословие рабочих, сумасшедшая музыка. Следом за первопроходцами придут разврат, пьянство, наркомания, экономические преступления, цинизм… Оно вам это надо!

 

— Ой, что вы, — схватилась за голову Оля, — конечно, нет! Пусть мы будем темными, только не это.

— И никакие вы не тёмные! Наоборот, самые что ни на есть светлые прекрасные девушки. Не надо повторять за тем инже-негром явную ложь. Он, видимо, восхотел соблазнить…

— Ну уж нет! С этим у нас строго! — Покраснела Оля и опустила глаза. — Кстати, наши мужики того — как вы сказали — инже-негра прогнали, как только он закончил свою работу и принялся по селу хаживать и девок смешить. А может даже и побили слегка, кто их знает…

 

— И все-таки ему удалось заставить выучить эту светскую чушь!

— Слушай, Юрка, — возмутился Борис, — кончай, в самом деле! Ты совсем уже смутил хороших девочек! Давай лучше подышим чистым воздухом и послушаем первозданную тишину.

— Давай, — согласился я, смутившись не меньше селянок. — И это… Оля, Варя, простите, что возмутил ваш покой.

— Это вы нас простите, — прошептали девушки.

 

Помолчали… Согласно исследовательской привычке, погрузились в созерцание. Вдоль просеки, по которой мы шли, выстроились мощные кедры, непривычно высокие сосны и лиственницы, а вот и стайка тонких берез, тянущихся к синему небу. Хвоя меняла цвет от фиолетового до нежно зеленого, среди мачтовых стройных стволов стыдливо змеились кривые изогнутые деревья. Под ноги упала огромная кедровая шишка, размером с ананас. Оля подняла голову, взмахнула рукой и усмехнулась:

 

— Не пугайтесь, это наш Тузик шалит, бельчонок махонький. Он вас приветствует.

— А вы что же, дружите со зверушками?

— Мы бы рады, только нам не позволительно, — вздохнула Варя. — Мы с Олей как-то раз подобрали олененка, хорошенький такой, глазастый. Принесли его в поселок, откормили, подлечили… А потом с волчонком то же было. Ему от старших досталось. Волчица, она ведь, как появится у нее новый помет, прежних своих детей к себе не подпускает. А может и задрать, если прошлогодний волчонок к малышу приблизится. Что поделать, тайга! А потом беда случилась. Наши охотники нашли в лесу нашего растерзанного оленя, ну и волка тоже. Они подросли и в лес убежали. А там их свои же приняли за чужаков и… порешили, бедненьких. С тех пор нам даже приближаться к зверям не позволяют, чтобы от них человеком не пахло. Что поделать, тайга… Она живая, умеет себя защищать.

 

Помолчали еще немного. Мой пытливый взор непроходимого исследователя пролетел по стволам могучих кедров, по верхам тающих в небесной синеве крон, опустился к земле, оттолкнулся от ее хвоистого ковра и… вернулся в глубину сознания. Там, где-то между головой и сердцем, вспыхнула мысль, стала медленно раскручиваться наподобие галактической спирали и, наконец оформилась в идею, которую можно было высказать словами, что в таких случаях не всегда просто. И я высказал то, «что было на душе»:

 

— Да, да, это так! Природа создана Богом, как вполне самодостаточный организм. И пока человек, пораженный гордыней, не вмешивается в деятельность природы, она живет по законам, установленным Творцом. Вас пока едва коснулась разрушительная сила цивилизации, но она уже рядом, уже наступает. Сейчас вы, милые барышни, прекрасны именно своей природной естественной чистотой. И вас необходимо защищать от разрушительной силы. Вот почему профессор геологии нас прислал в ваше богомзданное место. Только что мы, крошечные создания, особенно в сравнении вот с этим величием, — я обвел рукой тайгу, — что можем мы? Что?.. Скажите, девушки, вы посещаете церковь?

 

— Да, конечно, — закивали они, — у нас с этим строго! Попробуй пропустить обедню, так и в чулан могут запереть.

— Ну, пожалуй, так строго наказывать, тоже не вполне правильно, — рассуждал я вслух. — Невольник не богомольник. Я сейчас не про это. Меня интересует, принимаете ли вы участие в соборной молитве? Конкретно вы, две простые девушки, молитесь ли вы о сохранении вашего чудесного поселка?

— Вроде нет, — сказала Оля. — Приказа такого не было. Девок-то у нас не очень слушают, и никаких таких приказов молиться не давали.

 

— Тогда вот что, — сказал я негромко. — Господь сказал: «если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф.18:19-20). Испросите благословения у вашего батюшки молиться каждый день о сохранении вашего села. И прямо сейчас мы вчетвером молча помолимся, а там что Бог даст. Просто, понимаете? «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, защити нас и сохрани наш дом!» Или Пресвятой Богородице, примерно так же. Или своим святым, кого особо почитаете. Ну как, давайте начнем? Молча, про себя.

 

Дальше шли молча, сосредоточенно повторяя слова молитвы. Так, в тишине и покое дошли мы до озера. Берег в зарослях хвойного подлеска по всей окружности, в месте нашей стоянки был аккуратно очищен от растительности. Здесь имелся дощатый настил с мостиком, уходящим на глубину, стояли резные лавки, а сверху на стойках был натянут холщовый навес. Вода оказалась прозрачной и прохладной. В поверхности озера как в зеркале отражались кроны деревьев, облака и синее небо. В озеро впадала речка, вытекая с противоположной стороны, где из дерева построили плотину. Но это гидротехническое сооружение находилось от нас достаточно далеко, почти на горизонте, и картину общего природного покоя не нарушало.

 

Стоило нам присесть на теплые сиденья, как со стороны леса появился бородатый мужчина, судя по внешности, геолог. Он поздоровался и протянул мне радиотелефон.

— Внимательно слушаю, — сказал я, не повышая голоса. Уж очень не хотелось громким голосом разрушать мирную идиллию.

— Ну что, Юра, теперь понял, что это за место! — заговорила трубка голосом профессора.

— Да, уважаемый профессор, еще как поняли. Мы тут как в раю. Это чудо, конечно, надо охранять.

 

— Юра, этот паренек, который догнал вас и передал трубку, мой ученик Вася. Весьма талантливый человек.

— Это заметно, — кивнул я, взглянув на серьезное лицо Васи.

— Васенька сейчас познакомит тебя с документами. Это насчет изменения трассы. Будем считать, что наши молитвы услышаны. Мы, наконец, получили разрешение правительства на обход поселка трассой в пятьдесят километров северо-восточней. Так что всё объясни селянам и успокой. Да, насчет отчета! Пусть в произвольной форме, но сделай. С Богом!

 

   Василий взял из моих рук телефон и протянул несколько помятую карту с нанесенной тушью новой трассой в обход поселка. Под картой нашлась радиограмма с решением правительства и приказом министерства геологии. Я поднял глаза на моих соотечественников. Они, замерев, смотрели на нас с Васей во все глаза, ожидая державного вердикта.

— Наши молитвы услышаны, — произнес я голосом Левитана. — Трассу перенесли. Поселок будет сохранен. Слава Богу!

 

Раздавшиеся возгласы «Слава Тебе, Господи!», «Ура!» и «Вот это да!» взрезали покой пространства, прокатили едва заметную волну по зеркальной поверхности озера — и вновь встала тишина, и мир вернулся её величеству природе. А мы вернулись к нашей простой молчаливой молитве, в которую кроме мольбы вплелись слова благодарности.

 

— Однако, отчет, — напомнил Василий. — Мне велено получить и доставить как можно скорей.

— Тогда вот что, — размышляя, произнес я. — Ты пока иди к старцу Тимофею, там жди.

— А нам что делать? — спросил Борис.

— Вы с Варей возвращайтесь в поселок. А Олю я попрошу побыть моей помощницей. Надеюсь, ты не против? — обратился к Оле.

— Благослови, отче, — поклонилась девушка.

— Бог благословит нас, о, сестра, — так же серьезно поклонился девушке я. — Пока сиди рядом и слушай. Если ошибусь, поправишь.

 

У озера мы с девушкой остались одни. Тишину иногда нарушали всплеск воды от хвоста крупной рыбы, да задумчивое причитание невидимой птицы. Помолился как смог, перекрестился и включил диктофон.

 

3

Отчет о командировке

Решил записать все впечатления и размышления. Уверен, что именно того ждет от меня уважаемый профессор. Почему? Во-первых, нет сомнений в том, что всю научную, так сказать, рациональную часть проблемы профессор изучил досконально, и в этой части от меня не ожидается ни уточнений, ни анализа. Во-вторых, да простит мне уважаемый ученый, но необходимо отдавать отчет в том, что он прибыл в поселок с Большой земли, будучи отягощен мощным грузом знаний при — еще раз простите — минимальной вере в Бога и Его промысел. В-третьих, я, убогий Юрий, призван в Академию из пролетарского социума, намоленный и наученный бабушкой той самой вере, какая встречается у детей, людей простых и наивных, так сказать, «чистого листа», на котором пишут только истинные Богомданные слова. Отсюда несколько импровизационный стиль данного отчета.

 

Итак, что поразило профессора и меня в этом поселке, сокрытом от губительных веяний цивилизации? Конечно, чистота, охраняемая мощной силой тайги. В эту минуту меня окружает природа, которая жила здесь и сто и тысячи лет назад: кедры, сосны, ели, вкрапления берез — они необычайно высоки, они тянутся в синее небо, как бы приглашая человека оторваться от суеты нашей повседневной жизни и устремиться в Небесное царство, о котором Апостол сказал: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор.2:9). Таким образом, Господь указывает нам, чтобы мы охраняли эту заповедную красоту и людей, живущих тут, и сами уподоблялись им. Уверен, если не нас с вами, профессор, так кого-нибудь другого послал бы сюда Господь сохранить это высокое великолепие. А нам, как проводникам промысла Божиего, предстоит до конца жизни осмысливать, вспоминать и учиться этой Божественной красоте.

 

Девушки, которые сопровождали нас, рассказали, что был тут у них некий мутный человек, который научил их светской болтовне, насчет меню ресторанов, сортов шампанского, модам сезона и прочей ерунде. Во-первых, девушки это восприняли не больше, чем развлечение, чуждое им, а во-вторых, этот человек был отторгнут мужчинами поселка и изгнан вон, как соблазнитель. Так, местные жители сами держатся чистоты и защищают ее.

 

Сейчас одна из девушек по имени Ольга находится рядом. Я попросил ее помочь мне в составлении отчета. Так вот Оля не издала ни малейшего звука. Она есть для всего хорошего, и ее нет для плохого, мешающего мужчине во время работы. Пока она рядом, пока она потихоньку молится о моем вразумлении, я уверен в своей правоте. Так же уверен, если ошибусь, она подскажет и поможет исправить невольную ошибку. На Большой земле мужчины привыкли к постоянному вмешательству женщин в наши дела. Это проявление гордыни ума, как учат святые отцы, и это почти всегда разрушительно для дела. Ольга сейчас молчит, знаю, что несколько смущена, потому что говорю о ней человеку, которого она знает и весьма уважает. Но молчит!.. Этим девушка уподобляется Пресвятой Богородице, которая молчанием покрыла свой великий подвиг Боговоплощения и верного служения Божественному Сыну. В молчании девы — неведомая нам сила смирения, которая всегда вознаграждается Богом высокими дарами.

 

Скоро я вернусь в обычную жизнь. Там придется ежедневно общаться с обычными эмансипированными женщинами. Скорей всего, зная агрессивную природу этого явления, будем терпеть, не в силах сломать вездесущую гордыню ума. Но, уважаемый профессор, мы с вами отныне постоянно, скорей всего невольно, станем сравнивать наших женщин с этими, заповедными чистыми девами. Как музыкант поверяет тональность своего инструмента эталонным звучанием камертона. Наверное, это станет для нас своего рода утонченным мучением. Так страдал праведный Лот в Содоме, погрязшем во грехе, — ничего не мог поделать, лишь терпел, молился и ждал освобождения. Только верю и надеюсь, что это всё неспроста. Не зря профессор геологии был послан в заповедный поселок Божиим промыслом, не зря послал сюда нас с Борисом и не зря сейчас делаю отчет. Быть может, удастся не только поселок сохранить, но и наших женщин вразумить, или хотя бы детей, внуков.

 

Завершаю отчет уже в доме деда Трофима. Пока я погружался в сакральные глубины смысла, пока взлетал в немыслимые высоты промысла Небес, прекрасная девушка Оля не оставляла свою ненавязчивую помощь. Она, оказывается, сводила меня под локоток в храм, где получил благословение священника. Потом провела по поселку, где с удовольствием пообщался с местными тружениками — они мне понравились, да так, что хочется остаться и жить здесь. Видимо, и вам, дорогой профессор, знакомо это чувство притяжения человеческой чистоты, природной силы и душевной простоты, Божественной по происхождению. Не зря же вы откомандировали нас в поселок. Я очень благодарен вам, дорогой ученый человек, за такую возможность, за это открытие, которое, может быть перевернет всю мою жизнь. В любом случае, эта поездка — ступень в те самые Небеса, «что приготовил Бог любящим Его».

 

PS Перед тем, как передать диктофон с записью отчета Василию, я перечитал рукописную версию, сделанную Олей. Воистину, этой девушке нет цены — и когда она всё успела! Притом совершенно молча и вполне профессионально, без единой ошибки. Какие люди, профессор, это чистое золото!

(конец отчета)

 

4

 

С некоторых пор погружения в тему настолько увлекало, насколько отрывало от земли, увлекая в небесные высоты. Без такого рода вдохновения уже не мыслил ни обучения, ни хронического промыслительного исследования. Вот и сейчас, отдал Василию отчет, отпустил его в лагерь, а сам оглянулся и вернулся на землю, вернее в дом деда Тимофея. Оля хлопотала по хозяйству, накрывая на стол, старик починял валенки, Боря и Варя сидели рядом, опустив глаза, мысленно общаясь друг с другом.

 

Я и сам, гуляя по лесу, делая отчет профессору, благословляясь у батюшки, приветствуя местных жителей, непрестанно мысленно разговаривал с Олей, а иногда не только мысленно. Видимо всё время пребывания в поселке моё сознание действовало сразу в нескольких направлениях, в нескольких плоскостях. И не факт, что анализ наблюдений для отчета был главным делом. Лично меня, захватили душевные переживания по поводу окружающей вселенной и последствий всего этого для нас с другом. Отсюда моя внешняя рассеянность, отсюда внутренняя сосредоточенность. Скорей всего, если бы не сообщение о спасении поселка от переселения, меня бы уже посчитали ненормальным. Но нет, деревенские смотрели на нас с Борей вполне дружественно, без издевки, без вполне нормального недоумения. Я же парил между небом и землей, упиваясь радостной причастностью к заповедной красоте. Дышал и не мог надышаться чистым воздухом. Смотрел вокруг и внутрь себя, и не мог налюбоваться естественным природным совершенством. Совсем недавно, несколько часов назад, я был чужаком, инородным телом, пришельцем, которого положено встречать с ружьем наизготовку. И вот я живу этим, вписавшись без помарок в общую картину гармонии.

 

Недавно?.. А по ощущениям, прошла вечность. А вот и подсказка, спасибо моему ангелу хранителю, вот он — ключ, отпирающий дверь к познанию тайны! Мы учимся жить в вечности, мы стремимся в непонятную нашему суетному сознанию Божественную простоту. А эти люди, окружающие нас, как никто, причастны вечности, самым простым и естественным образом. Я по привычке, по совету старца Иоанна, проверял себя на блудные помыслы по отношению к молодым привлекательным девушкам — не было их. Оля, которая находилась ближе ко мне во всё время нашего путешествия, будто окружила себя невидимым облаком чистоты, куда не проникало ничего нечистого, тем более блудного. Взглянув на Бориса с Варей, по-прежнему сидящих рядом в немом разговоре, я вполне понимал это нежелание нарушать грубыми звуками современных слов чуда смиренной тишины, тайны кроткого молчания.

 

Как-то вполне естественно, без слёз и долгих прощаний, без сожаления и обещаний, покинули мы заповедный поселок счастливых людей. Только девушки напоследок осияли нас долгим светлым взглядом, только суровые мужи и улыбчивые женщины вскинули руки в прощальном жесте мозолистых рук, только дед Трофим и батюшка размашисто перекрестили нас на дорожку… И вот мы уже сидим в гулком салоне вездехода, цепляясь руками за прыгающие сидения… И вот мы уже летим самолетом, сходим по трапу в Адлере и пересаживаемся в автомобиль, терпеливо ожидающий нас на стоянке — почти всё время молча, по привычке, наверное. И только на первой остановке где-то в донских степях, глотая подзабытый кофе, жуя пирожки с капустой, обнаруживаем в себе желание разомкнуть уста.

 

— Ну и как мы теперь, с нашими невестами? — отвернувшись к окну, прошептал Борис.

— Ты заранее переживаешь? — говорю что-то ненужное.

— А ты нет? — резко поворачивается друг.

— Есть что-то, конечно, — сознаюсь будто в чем-то постыдном. — Главное не делать никакого сравнения. Там одно, а здесь — другое.

— У тебя не было желания остаться там навсегда?

— Было. Только чувство долга перевешивало и возвращало на прямую дорогу.

 

— Хорошо тебе, — пожевал он губами, подбирая слово безобидней, — такому хладнокровному.

— Ага, так хорошо, что прыгать от радости хочется. — Я кивнул за окно, где проплывали ряды торговых лотков с орущими во всю глотку пьяными зазывалами, прыгающими по жирной грязи и мусору. — Разве можно не радоваться вот этому!

— Как думаешь, дальше будет еще тяжелей? — трагично прошептал Борис.

— Дальше будет так, как нужно.

— Кому?

— Богу, старцу, академику, профессору, стране.

— А мы где в этом ряду?

— Где-нибудь в конце второго абзаца. И чем нас меньше, тем Богу угодней.

 

5

И вдруг!.. Как часто это «вдруг» приходит на помощь именно в тот момент, когда мы попадаем в патовую ситуацию, когда, думаешь, ну всё, конец партии, полное фиаско. Вот и сейчас, правую щеку обжигала черная ненависть, исходящая — от кого! — моего друга, данного мне Богом. И если Бог соединяет, то кто разъединяет? Вот этот самый «кто», используя в качестве оружия против нас наши же страсти, пытается разогнать по углам ринга. И ему вполне удалась бы эта афера, если бы не «вдруг». Зазвонил радиотелефон.

 

— Я смотрю, вы сейчас подъезжаете к Воронежу, — заскрипела старческим голосом академика трубка. — Э-э-э, прости, Юра, здравствуй, и всё такое.

— Куда смотрите, Илья Сергеевич? Простите, здравствуйте и вы.

— Есть у меня один хитрый прибор слежения. Тебе, наверное, говорили о нем. Гм-гм… Прости, у меня к тебе еще одна просьба.

— Насчет беглых дам вашего семейства? — догадался я.

 

— Увы, да, — в трубке сквозь щелчки послышались неясные звуки, похожие на подавленный всхлип, нервные шаги по паркету, шуршание бороды по микрофону. — Всё необходимое для вашей командировки мы тут уже подготовили. Задача следующая: вариант первый — убедить и добровольно привезти обеих беглянок домой, вариант второй — в случае упорства, задействовать вариант Б, с использованием спецсредств и спецрейса. Вам будет помогать «наш человек на Пикадилли», он встретит вас в Хитроу и все что нужно устроит наилучшим образом. А сейчас двигайте в сторону Домодедово, там вас ждет наш человек… на Тверской.

 

— А на Кипр за Диной съездить не надо? — ехидно спросил Борис.

— По-моему, ты о Дине с ее строгими родителями забыл, — предположил я.

— Ну да, чуть было не забыл, — сознался друг, смущенно отвернувшись к окну.

— Давай, будем считать поручение академика репетицией перед твоим спасением Дины. …Или сдачей. В любом случае, мы победим.

— Давай, попробуем, — кивнул он, чуть не ударившись лбом о стекло.

 

Как всё в последние месяцы, наше путешествие на берега Туманного Альбиона произошло в скоростном режиме максимально отлаженной системы. Помнится, на военной кафедре, нас учили рассчитывать маршрут по секундам. Видимо, и в нашем случае, время на раскачку и, скажем, на внедрение в среду аборигенов, в расчет не входило. Мы неслись по накатанному скоростному шоссе с вихревой скоростью. Наше время стоило очень дорого, от нас ожидали немедленных результатов. В правительственном лайнере вместе с нами, но за непроницаемой перегородкой, находились дипломаты. Мы с Борисом и с каким-то молодым крайне серьезным человеком в штатском уединились в отдельном купе, получая инструкции. Увидев, что мы рассеянно киваем, не особо вслушиваясь в его наставления, он спросил:

 

— Не слишком ли вы молоды для столь серьезных операций?

— Предлагаю послушать анекдот, который кое-что вам объяснит, — сказал я, глядя на синее небо за иллюминатором и пенистые облака под нами.

— Ну, давайте ваш анекдот, — ухмыльнулся инструктор.

 

— Петька спрашивает у Василия Ивановича: — Василий Иванович, что такое диалектика, логика и философия? — Ну как тебе объяснить? Вот видишь двух мужчин. Один грязный, другой чистый. Кто из них в баню идет? — Грязный. — Нет. Он потому и грязный, что никогда в баню не ходит. Это диалектика. — А что такое логика? — Видишь двух мужчин. Один чистый, другой грязный. Какой в баню идет? — Чистый. — Нет, он чистый, а в баню идет грязный. Это логика. — А что такое философия? — Какой из них идет в баню? — А кто ж его знает. — Вот это и есть философия.

— Знаете, я человек конкретный, — проскрипел серьезный человек, — и этих ваших абстрактных шуточек не воспринимаю.

— Ну и ладно, — сказал я, — значит и не надо.

 

— И все-таки, — после длинной паузы сказал конкретный человек, — не потрудитесь объяснить, что вы имели ввиду?

— Разве только, для расширения кругозора… — Почесал я затылок, отхлебывая чай. — Когда человек, подобно Петьке, осознает свое скудоумие, он смиряет гордыню ума. В таком состоянии ему на помощь приходит Ангел Божий и ведет его по жизни, самым правильным прямым путем, уберегая от ошибок. Только в таком состоянии человек побеждает.

 

Молодой серьезный человек замолчал. Потом прошептал «вот это и есть философия» — и совсем ушел в себя. А мы, тем временем, сходили по запасному трапу лайнера, попав в объятия другого человека в штатском, правда, немолодого, улыбчивого с приятным запахом свежепринятого дорогого виски изо рта. Он представился: Михал Михалыч, энергично дернул нас за руки и посадил на заднее сидение роллс-ройса. Лихо выкручивая руль лимузина, указал большим пальцем на вешалки по сторонам, заставил переодеться в классическую альбионскую спецодежду — светлые брюки, пиджак из толстой шерсти мышиного цвета, фривольную бабочку в клетку и рыжие ботинки цвета «скотч». Одежда Бориса отличалась от моей только цветом твидового пиджака — хаки, да бабочку он нацепил в горошек, чуть сдвинув ее от классического местоположения вниз-вбок, чем вызвал одобрительную улыбку Михал Михалыча, дополнив ее небрежным глотком из плоской фляжки.

 

— По легенде, вы, ребята, сыночки аллигатора, — усмехнулся шутке резидент, — приехавшие сюда учиться и продолжать бизнес отца. А сейчас едете в гости к тетушке с кузиной, навестить, передать пирожки с капустой и выпить чаю с молоком. Здешние жмоты на более серьезное угощение не способны. Ну разве только, за ваш счет в ближайшем пабе.

 

— Они же русские, — напомнил я.

— Здесь, Юра, приезжие очень быстро забывают происхождение и перенимают не лучшие обычаи местных товарищей. На случай, если вас выставят за дверь, я снял квартиру в соседнем доме. Кстати, денежные средства для милых невинных развлечений у вас в кармане пиджака, там же телефон с записной книжкой с адресами и телефонами и ключи от ваших апартаментов. Если понадоблюсь, звоните, буду скоро. Не получится по-хорошему, будем работать вариант Б. Ну вот, ребятки, вы и дома, так сказать. Стучите вон в ту дверь, — показал он в окно, — и откроется вам. А мне сегодня еще троих шпионов устранять. Шучу! Только двоих… Hi-hi…

 

Двухэтажный дом, куда нам предстояло войти, имел классический темно-вишневый цвет.  Поднявшись на четыре ступеньки, я провел пальцем по кирпичу, заметив клеймо «1878», позвонил в дверь, выкрашенную в ядовито-красный цвет.

Спустя минуты две, дверь открылась, и на порог из полумрака выступила Виктория. Она не улыбнулась, не бросилась мне на грудь, только прошептала «здравствуйте» и отошла в тень, пропуская нас вовнутрь. Из гостиной вышла женщина неопределенного возраста, Вика представила нас. Имени леди мы так и не услышали. Впрочем зачем, академик нам и так сказал: Варвара. Помнится, когда Борис услышал эти звуки, его передернуло. Мы решили называть ее по имени-отчеству.

 

— Всё неймется отцу! — прохрипела Варвара Ильинична. — Уже студентов подсылает.

— Мы тоже очень рады столь приятному знакомству, — приветствовал я, намереваясь заключить будущую тещу в родственные объятия, но та резво отскочила, выставив щит из растопыренных ладоней.

— Пойдемте, — бросила Вика, потащив меня за рукав мышиного цвета по лестнице на второй этаж. Борис, пожелавший было остаться с мамой для ведения дальнейших переговоров, был взят на прицеп второй рукой девушки и силой эвакуирован из зоны боевых действий в тыл.

 

— Вы зачем сюда приехали, ребята? — спросила Вика раздраженно.

— За вами, ледями, вестимо, — произнес я громким шепотом. — И отсюда мы без вас не уедем. На этот раз академик настроен весьма решительно.

— Ну значит, никогда не уедете, — выпалила Вика. — Мы остаемся тут. Навсегда!

— Можно узнать, так для общего развития, — сказал я, — чем же тебя переклинило?

— Да ты погуляй по Лондону, подыши здешним воздухом, поговори с местными…

— …Под дождем, по макушку в вонючем смоге, с мокрыми ногами, среди людей, которые нас ненавидят и единственно, чего хотят — уничтожить нас физически? Вика, тебе не кажется, что тебя околдовали? Я тебя не узнаю. Ты стала глупой и злой. Это здешняя атмосфера так действует?

 

Вика села в кресло, съежилась, как от боли в животе, и затихла. Молитва у меня внутри пульсировала как свежая обогащенная кислородом артериальная кровь. На минуту в комнате, где сидели мы трое, установилась тишина. Улучив момент, когда на меня никто не смотрел, я перекрестился, сильно впечатав щепоть в тело. Вдохнул Имя Иисуса, чуть задержал внутри, мягко протяжно выдохнул и заговорил.

 

— Профессор геологии попросил нас с Борей съездить в Сибирь. Там недавно открыли крупное месторождение газа. Трасса должна была проходить через один заповедник, где люди живут так, как жили их предки сотни лет назад. Ну, конечно, кое-что из цивилизации и туда стало проникать, но не столь фатально. Самое ценное, что мы там увидели, это люди. Именно из-за них профессор и послал нас туда, именно из-за них и стал хлопотать о переносе трассы за пределы поселка. Нас с Борей встретили, а потом сопровождали две замечательные девушки. Они так чисты и прекрасны! Не бывает таких на Большой земле. Ни слова поперек, абсолютная кротость и послушание старшим, они красивы, наконец, как белые лилии. Мы с Борей по совету старца Иоанна постоянно в их обществе проверяли себя на блудные помыслы — не было их! Рядом с таким «гением чистой красоты», ты и сам становишься чище, лучше… Нет, на словах это не объяснить. Такое можно понять, только пережив подобные мгновения небесного счастья.

 

— Что же вы там не остались? — подала наконец голос Вика.

— Вот! — взмахнул я рукой. — Именно это мы с Борей всю обратную дорогу и обсуждали. По сто раз прокручивали в голове варианты, нас неудержимо тянуло обратно, в ту небесную красоту, где люди и природа гармоничны и святы.

— Что же вы не увезли девчонок из глуши? — робко спросила Вика. — Ну не вам, упертым гениям-трудоголикам, так каким-нибудь нормальным парням такие невесты достались бы.

— И об этом был спор, — вставил слово Борис. — И такой вариант обсуждался. Только отпал, как и другие.

 

— Просто мы как могли помолились, испросили разумения, на ум пришли слова старца на эту тему, наш собственный опыт с болью и ошибками. — В моей голове вихрем пронеслись воспоминания о мучительных часах раздумий. — И до нас дошло, что увезти девушек на Большую землю, значило бы их погубить. Свободные циничные нравы, магазины с модным шмотьем, клубы с наркотой, повсеместное сквернословие, отравленная еда, вода, воздух, ужасная экология, шум, грохот, ежедневные соблазны и прочие «завоевания цивилизации» — всё это убило бы девочек за несколько месяцев. А там они счастливы в самом высоком смысле слова. Помнишь, у нас была лекция священника-поэта? Как он красиво о Пресвятой Богородице говорил! Он сравнивал Её с дивным прекрасным цветком, который в Божественной оранжерее тысячи лет выращивал Господь для Своего воплощения. Вот и эти девушки — они как цветы в оранжерее, вырви их с корнем, увези в город, поставь на подоконник — завянут, умрут…

 

Еще минута прошла в полном молчании, наполненном нашей молитвой и размышлениями Виктории. Наконец, прозвучало:

— Ты меня свозишь в тот сибирский поселок? — Вика подняла заплаканные глаза на меня.

— Обязательно, — кивнул я. На душе возникла уверенность в нашей победе. На душе встала такая необычайная тишина, как на озере в заповедном поселке — зеркальная поверхность воды, высокое небо с облаками, отражающееся в воде, и такой покой, и такое светлое тихое счастье.

 

… И в этой тишине, как резкий визг пилорамы, раздалась фраза женщины:

— Что ты их слушаешь, дочь! Неужели не видишь, как они тебя из нашего рая хотят утащить в свое ужасное мракобесие?

— Это у вас тут и мрак, и бесов легион! — Вика встала и пошла на мать как пехотинец в штыковую атаку. — Да ты на себя посмотри! Если бы не твои ежегодные подтяжки кожи, ты бы выглядела уже в свои сорок на восемьдесят. Посмотри на ребят, они спокойны и светлы лицом, потому что правы. А ты стала злющей, жадной, завистливой истеричкой! И ты хочешь, чтобы я такой стала! Да не бывать этому! Всё, уезжаю! А ты как хочешь.

— Не пущу! — закричала женщина, вмиг постаревшая, покрываясь красными пятнами.

— Да кто же тебя спрашивает, — прошептал Борис, набирая номер Михал Михалыча.

 

Будущая теща, как водится, драматично упала в обморок, Вика принялась ее обмахивать, судорожно искать лекарства. Я бубнил что-то вроде, не волнуйтесь, мы вас вылечим, и нас вылечим, и тебя, Вика, и твою маму… Но тут в комнату ворвался Михал Михалыч, проворчал «и даже чая с молоком не предложили», сделал женщине укол спецсредством, успокоив на сутки, и вынес на руках в свой огромный автомобиль.

 

Варвара Ильинична спокойно спала на разложенном сиденье, укрытая пледом, с блаженной улыбкой на обрюзгшем лице. Мы с Викой и Борисом под ровный гул двигателей правительственного лайнера с аппетитом уплетали курочку с картофельным пюре и зеленым горошком. Мы снова и снова мысленно возвращались в далекий сибирский поселок, откуда до нас доносился кроткий зов двух прекрасных созданий. Они, скорей всего даже и не ведали, какой переворот устроили в нашей жизни. А за перегородкой члены правительственной делегации бурно отмечали заключение выгодного контракта, но это вовсе не мешало нам отмечать свою маленькую, но очень важную победу.

 

6

Теща на складных носилках с колесиками, Вика и я своим ходом, как всегда, на большой скорости в почти легендарном ЗИЛ-114 — несемся к старцу Иоанну. Я несколько ошарашен — Борис наотрез отказался ехать с нами, бросил «отстаньте наконец, у меня своих проблем куча мала, Юрка, ни о чем не спрашивай, пока!» — и убежал трусцой в сторону стоянки такси. Видимо друга сердечного шокировали наши лондонские приключения. Что не удивительно, особенно после погружения в сибирскую стерильную чистоту.

 

Сначала на Викторию, потом на просыпающуюся тещу, а чуть позже и на меня — стали накатывать волны мистического страха. Я пытался объяснить дамам, что это нормально, так у всех, но меня выдавала собственная дрожь в голосе. Наконец, автомобиль въехал в лес, вырулил на полянку, с разворотом остановился — а тут уж и старец стоит в двух шагах от нашей двери и руки протягивает: милости просим, гости дорогие.

 

И тут началось!.. Пока я брал благословение у старца, водитель-телохранитель на пару с Викой, буквально выковыривали Варвару Ильиничну из лимузина. Два шага до старца тащили ее на руках под истошный визг «не хочу, не буду!», наконец, поставили перед старцем на ноги. Она вытаращила глаза, покрылась бордовыми пятнами, ноги ее не держали. Старец, нашептывая молитву, перекрестил тещу, нас троих, положил руку на потный лоб несчастной женщины — она затихла, упала на колени, зачастив «прости меня, отче, я так виновата!». Из-за спины старца появились двое молодых иноков, подхватили под локотки плачущую грешницу и без лишних слов понесли в дом.

 

Второй акт трагедии случился уже с участием Виктории. Ее внезапно затрясло, ноги обмякли, лицо перекосило, изо рта вырвался протяжный крик, потом рыдания… Старец, спокойный, с улыбкой и молитвой на устах, положил руку ей на голову, перекрестил — тут и Вика успокоилась, и ее унесла в дом пара черноризцев. Я непроизвольно глянул на водителя, ожидая и от него чего-то подобного, но тот перекрестился, неуклюже обозначил поясной поклон, чмокнул руку старца, с каменным лицом выслушал «благослови тебя, Господи, чадо» — вернулся в салон, плавно тронул с места лимузин и бесшумно скрылся за частоколом деревьев. Из приоткрытой двери дома раздался истерический вопль «пустите, я домой хочу!», следом — дочкино «да когда уже ты замолкнешь!»

 

Старец подозвал пожилую женщину в черном платке, велел меня устроить, а сам ринулся в бой… с нечистой силой. Которую так гостеприимно поселили в душе мои возлюбленные будущие родственницы.

 

— Да не волнуйся ты, — пробубнила женщина, увлекая меня за рукав в сторону леса, что стоял плотной стеной за домом. — Батюшке-то не в первой бесноватеньких отчитывать. Завтра как новенькие будут.

— А разве мы не в доме вашем будем жить? — стал упираться я. — Куда вы меня в лес тащите?

— У нас там целая деревня, за лесом-то, — пояснила женщина. — Я тебе сейчас экскурсию сделаю. Ты что же только в доме священника был, а деревню не знаешь?

 

По петляющей тропинке мы пересекли лесополосу, шириной метров пятьдесят, и вышли на просторную поляну. Здесь я насчитал с десяток домов, выстроившихся вдоль прямой улицы. В крошечных огородах возились люди. Мы по очереди подходили то к одному дому, то к другому, нас приветствовали, предлагали кто молочка парного, кто яблочка наливного, а кто попросту посидеть на завалинке, поговорить по душам. Но моя провожатая только руками махала, давала краткую характеристику каждому и упрямо тащила меня в сторону самого дальнего и самого просторного кирпичного дома.

 

— Это для гостей, — бросила она мне через плечо. — Благодетель богатенький построил. Только его сейчас нету, один будешь в хоромах барствовать. — Привела меня в дом, посадила за стол в просторной столовой. — Батюшка велел приготовить ужин. Так я тебе постных щей наварила, да рыбку с картошкой пожарила. В холодильнике есть сметана, огурцы и капуста квашеная. Ешь, не стесняйся. Да, на первом этаже, в конце коридора есть баня. Я ее уже протопила. Там газовая горелка такая спорая — только включишь, а уже через полчаса там пар аж пышит! Да ты городской, разберешься. На втором этаже три спальни, белье застелено, выбирай, какая приглянется. Всё, давай, устраивайся, а я побегу. Дел много, да и с твоими женщинами батюшке помочь нужно.

 

Похлебав щей, почти без аппетита, я решил перед баней и сном, прогуляться по деревне. То, что успела рассказать о деревенских моя провожатая, меня заинтересовало. И вот я прохаживаюсь по чистенькой улочке, заглядываю в огороды, отрываю людей от работы. Только селяне вовсе не раздражаются, наоборот, относятся ко мне вполне уважительно. Меня, как всегда, влечет в народные массы неистребимая страсть исследователя. Да и народ здесь подобрался неординарный, о каждом вполне можно целую диссертацию писать.

 

Первой, под мой исследовательский взор попала Вера, женщина с виду обычная, энергичная, хоть и сдержанная, с приятной доброй улыбкой на загорелом лице. Совсем недавно преподавала философию в университете. После защиты докторской вдруг занемогла, обратилась в поликлинику, оттуда ее направили в больницу. Там у нее диагностировали рак. Принялись лечить по обычной схеме: уколы, химиотерапия, капельницы, больничный режим. Процедуры не помогли, ей становилось хуже, слабость нарастала, начались обмороки, боли. Наконец, положили на операционный стол, разрезали и сразу зашили — кругом метастазы, оперировать, лечить бесполезно. Выписали домой умирать. Приехала к ней сестра двоюродная из этих мест, рассказала про старца Иоанна, как он лечит травками да молитвой. Привезла умирающую Веру к старцу, а он возьми, да за пару недель ее на ноги поставил. Чем? Ну конечно настои травяные давал пить, но главное — исповедь, чтение Евангелия, причастие и выполнение молитвенного правила. Так что вылечилась Вера, продала городскую квартиру, построила здесь дом и стала жить простой деревенской жизнью: труд, молитва, ежевоскресное причастие, посильное послушание в храме.

 

Вторым поведал историю исцеления бывший наркоман Гера. Его привез сюда отец, который прослышал о старце, о его чудесах исцеления. Гера к тому времени уже не мыслил себе дня без дозы героина, по ночам нечистые духи снились, звали к себе в гости, мол тут в аду такой кайф получишь, о каком в земной жизни только мечтать можно. Страшно стало Герке, то он отказывался лечиться, а то сам взмолился: отец, вези меня к старцу, не могу больше терпеть, меня уже в ад открыто зеленые человечки зовут. Когда отец его вез на своей старенькой Ладе, сына пришлось привязать ремнями — сам просил, чтобы на сорваться и не убежать. … Ну и чтобы отца не убить — зеленые человечки заставляли. А здесь, стоило Герке увидеть старца Иоанна, как он упал ему в ноги и зарыдал что есть сил: «спаси, святой отец, погибаю!» Отец Иоанн отчитал болезного, в святой источник заставил сорок раз окунуться, потом два часа готовил к исповеди, час исповедовал… Короче, после первого же причастия как рукой сняло — ни тебе зависимости, ни страха смертного, а только тишина в душе и свет, о котором он уже и забыл, какой он. Отец звал его домой, но Гера посмотрел, как тут люди живут, да и сам влился в это святое сообщество, уж очень хорошо здесь, спокойно.

 

Потом были поэт-алкоголик, блудница из высшего света, неудавшийся самоубийца, закоренелый вор с клептоманией и, наконец, убийца, порешивший трех человек. В настоящее время все они доброжелательные спокойные люди, приятные в общении. О прошлом вспоминают отстраненно, как будто и не они это были, а кто-то другой.

 

Уже в парилке, истекая горячим потом, подумал я, наверное, так и есть — в прошлом не они сами, а некая невидимая, но вполне явная черная сущность управляла ими, а они сами были как бы в плену. А после излечения, личность обрела свою изначальную сущность, Божиего дитя, любимого и хранимого Господом. Человек, созданный Богом, пройдя извилистый путь искушений, вышел на единственно истинный путь и вернул себе образ Божий. Перед сном молитва моя разгорелась, как большой костер, в который подложили немало сухих дров. Так и вера наша вспыхивает, когда узнаем о чудесах, и тогда благодарственная молитва сама льется из сердца, и тихий спокойный свет заливает душу, тело, комнату, двор и всю нашу расширяющуюся вселенную.

 

7

Почувствовав усталость, присел на скамью. Мое внимание привлекло хаотичное движение крылатого муравья, насекомое пыталось уползти подальше от моего пыльного ботинка, но что-то снова и снова возвращало его обратно. Наконец, потеряв надежду и силы удалиться от опасного предмета, способного раздавить его хрупкое тельце, муравей взмахнул крылышками и поднялся в воздух.

— Бывает же такое! — раздался в тиши хрипловатый голос. — Не думал тебя здесь встретить. Впрочем, стоит ли удивляться, когда находишься в эпицентре чудес.

 

Подняв глаза, увидел мужчину неопределенного возраста, обхватившего плечи руками. Живот у него болит, что ли, проворчало в голове.

— Ничего у меня не болит, — сказал незнакомец, опустив руки. Сразу обнажились две симметричные дырки на плечах старенького свитера. — Отец Иоанн меня тут вылечил, я почувствовал прилив сил и решил подкачать одрябшие мышцы. Нашел на чердаке пару чугунных утюгов и принялся их поднимать из положения лежа. Да так увлекся, что не заметил, как порвал любимый свитер. Заметил как-то мою гимнастику старец и спросил: «Можешь продолжать, если найдешь в житиях святых хотя бы один пример, когда кто-либо из них качал мышцы». Я, конечно, пролистал почти все Четьи-минеи, но ничего подобного не нашел. Зато набрел вот на что (он достал из кармана брюк блокнот и открыл на закладке):

 

«…одни из них жили в гробах, другие избрали затвор в уединенном доме, - таким жительством приводя тело свое в особенное изнеможение, оставляя его неспособным к исполнению своих правил, во всякой немощи и изнеможении; сверх того они со сладостию терпели в течении всей жизни и тяжкие приключавшиеся им недуги, от которых не могли даже встать на ноги, чтоб принести обычную молитву или славословие устами; они не совершали ни псалмопения, ни иного чего исполняемого телом. Телесною немощию и безмолвием они удовлетворялись вместо всех правил» (Отечник свт.Игнатия Брянчанинова, Исаак Сирин).

 

— Но ты же не отшельник, — сказал я, — к тебе эта немощь вряд ли приложима.

— Ну почему, самый что ни на есть отшельник, — улыбнулся он. — Видишь, ты меня даже вспомнить не можешь, а ведь мы в одном доме живем.

Я внимательней всмотрелся в лицо мужчины, но так и не узнав, только отрицательно помотал головой.

— Это ничего, меня никто не запоминает, — снова улыбнулся он. — Во-первых, внешность моя без особых примет. Таких специально отбирают в секретные органы.

— Так ты секретный агент?

— «Ты сказал», как говаривали в евангельские времена. …А, во-вторых, я на самом деле из дома редко выхожу. Работа у меня такая, домашняя: с утра до шести вечера работаю на компе с банком, а после шести занимаюсь писаниной, тоже на компе.

 

— Что пишешь, если не секрет?

— Летопись наших дней. Сам видишь, сколько лжи на нас направлено со всех сторон. Вот и взялся писать свою версию, честного русского человека. Посоветовался со старцем Иоанном, он одобрил и благословил. Ладно, давай, Юра знакомиться, если так, зовут меня Иван Павлович. — Мы пожали руки, и он продолжил допрос: — Видел, ты сюда привез двух женщин. Тоже, наверное, на излечение. Это правильно. Отец Иоанн многих тут не только на ноги поставил, но и душу от нечисти прочистил. А ты не задумывался, какой силой обладает этот пожилой человек? Сам-то уж едва ходит, всё каждый день помирает, а одной только своей молитвой тысячи людей держит на ладони. А ты случайно не в приемники старца готовишься?

 

— Да куда мне, — проворчал я. — Я ведь сюда невесту привез. А женатый монахом стать не может.

— Ну, это всё не преграды для святого дела. Нужно будет, Господь и брак твой расстроит, и женатым священником сделает. Была бы вера хотя бы с тысячную долю от старческой, а остальное со временем придет.

— Да что вы все меня в попы записываете! — возмутился я.

 

— А кто еще? — поинтересовался Иван. — Уж ни академик ли Илья Сергеевич?

— Он самый, — кивнул я понуро. — А ты и с ним знаком?

— Да, он сам предложил прослушать курс второго потока. Факультативно, вольнослушателем. Это старец, как пролистал мою Летопись, так и скормил меня Академии.

— Тогда тебе должно быть известно, что меня совсем для другого готовят.

— А разве, старец тебе еще пророчества про твое будущее не открыл? Если нет, то сам не напрашивайся, а то жить неинтересно будет. — Иван Павлович взлохматил шевелюру и высказал то, что, видимо, его томило: — Больше всего меня расстроило то, что на старости лет осознал — сколько времени на суету угробил, сколько сил потратил зря! — Он глянул на меня и, хлопнув по плечу, воскликнул: — Слушай, а ты что такой смурной? Здесь у старца народ обычно воскресает, оживает… а ты как в воду опущенный.

 

— Я два года в академии — у них такой академический год. За это время будто две нормальные жизни прожил. Такой прессинг выдержал, такой мозговой штурм! …Конечно, если бы не молитвенная поддержка старца, если бы не потоки благодати, которые он на нас излил, мы бы и третью часть дистанции не пробежали. А тут, привез моих женщин сюда, посмотрел, что с ними творилось, на себя со стороны глянул… Вдруг почувствовал страшную усталость. Сейчас сижу тут с тобой, на муравья смотрю, тишину слушаю, тебя — а внутри пусто, как в высохшем колодце. И ничего не надо, ничего не хочу. Вот так…

— Юра, подойди ко мне, дорогой! — раздался голос старца.

— Ну вот, видишь, сейчас батюшка тебя вмиг мотивирует! — улыбнулся Иван. — Что замер? Иди! Встретимся еще. Не раз. 

 

8

Это случилось со мной второй раз в жизни. Первый — на кладбище у могилы бабушки, в тот миг, когда осознал, что потерял единственного человека, любившего меня. Били меня родители, друзья, враги — и никто не видел меня плачущим. Мама рассказывала, что даже во время родов, даже в младенчестве, голодным, замерзшим, в мокрых пеленках — в основном молчал, иногда лишь басовито крякая, и только смотрел перед собой не мигая, пытаясь разгадать самую страшную тайну — зачем я появился на свет, и что нужно от меня всем этим людям.

 

…Полутора часами раньше.

 

На старенькой «ниве» увозил меня из обители отца Иоанна старенький водитель, бывший главный инженер завода, который отзывался на подозрительное «Шумахер». Если не обращать внимание на гул двигателя и треск камешков по дну, в салоне стояла относительная тишина, мы оба молчали, Шумахер по привычке, я — вследствие общей подавленности. Легкое беснование Виктории и явная одержимость будущей тещи регулярно всплывали дрожащим миражом из памяти, разрушая с таким трудом выстроенный в душе молитвенный покой.

 

«Ты чувствуешь усталость, опустошение, уныние. Это первые признаки восхождения на следующую ступень. Чтобы это прошло менее болезненно, тебе необходимо усилить покаяние, так чтобы до слез горючих, до рыданий в углу кельи. Ты человек внешне спокойный, что указывает на то, что в глубине души могут бушевать такие разрушительные страсти, как тщеславие, блуд, превозношение. По ощущениям они весьма приятны, даже сладки, но ядовиты, пострашней змеиного яда. Сейчас ты уговариваешь себя, мол, это не так, мне это несвойственно. Никто тебя не осуждает, и я тебя не собираюсь ругать. Но предупреждаю: готовься к благодарному терпению скорбей, тебе это пригодится. И ничему не удивляйся, так надо, помоги тебе Господь!»

 

После этих слов отец Иоанн перекрестил мою поникшую голову и легонько подтолкнул к выходу.

 А ты, Иван Павлович, говоришь «мотивирует», а ты говоришь «воскресит». А на самом деле меня сейчас предупредили о крупных неприятностях впереди, на горизонте, так сказать.

 

Я взглянул на горизонт, но ничего кроме пыхтящего лесовоза не увидел. Интересно, мой «Шумахер» решится когда-нибудь обогнать этого монстра, или мы так и будем плестись за ним, вдыхая экологически небезупречные миазмы из выхлопной трубы. Видимо, услышав моё немое ворчание, тёзка великого гонщика крутанул руль влево, ударил пяткой по педали акселератора, по встречной полосе обогнал лесовоз и, чуть не задев левой фарой выскочивший из-за пригорка «москвич», вернулся на правую часть шоссе. У меня от столь рискованного обгона сердце чуть не остановилось, лицо же моего водителя даже не дрогнуло. Зато на миг открылся искомый горизонт, мерцающий причудливым отражением солнечных лучей от нагретого асфальта, зеленой ленты придорожной растительности и удивительно плоского неба. Миражи, миражи, повсюду миражи… И внутри меня они же…

 

Наконец, гулкое безмолвие, повисшее в салоне автомобиля, прервал зуммер телефона.

— Ты, я слышу, уже в дороге, — прозвучал усталый голос академика. — Вика с тобой?

— Нет, старец обеих оставил у себя, до полного безоговорочного излечения.

— Что же, ладно, пусть подлечатся еще. Я их сам привезу. А тебе, чтобы не заскучал, новое задание, тире, просьба. Пожалуйста, зайди в гости к Борису. Узнай, что он там натворил.

— А что вам известно, Илья Сергеевич?

— Почти ничего. Кстати, твой отчет о поездке в Сибирь, стал местным бестселлером. Кое-кто утверждает, что это новое слово в отечественной психологии. Так ты уж, Юра, изобрази нечто подобное и во втором акте сибирской драмы, если не на бумаге, то хотя бы устно.

 

— Не слишком ли много проблем вы на меня взвалили, Илья Сергеевич?

— Как говорят мудрые погонщики караванов, чем больше верблюд тянет, тем большую поклажу ему навешивают промеж горбов. Шутка.

— За верблюда моё особое большое спасибо!

— Пользуйся на здоровье. — В телефоне раздался щелчок, абонент отключился.

 

С тяжелым сердцем, свинцовыми ногами поднимался я по ступеням лестницы к двери, за которой что-то натворил Борис. Если бы не натворил чего-то плохого, не послали бы меня сюда, всё разрешилось бы звонком академика. В голове ворочались мысли, воспоминания, которые тоже возникли для чего-то…

 

Мама… Никогда я так не называл её, в младенчестве по имени — Ксеня, повзрослев — только мать. Иногда, очень редко, в праздник, она позволяла себе погладить мою голову, прижаться ко мне плечом, но только убедившись, что отца нет рядом, или он настолько пьян, что способен смотреть только в телевизор или в окно, или на пустеющую бутылку. Да, в такие моменты мать будто вспоминала свое главное человеческое предназначенье и как могла проявляла. Она, конечно, любила меня, она, конечно, боялась отца, и чаще всего страх одерживал победу. Мать не способна была устроить бунт, топнуть ногой, ударить кулаком по столу, настояв на своём. С одной стороны, её угнетенная женственность подкупала, вызывая сочувствие. А с другой — когда она, чтобы потрафить отцу, поднимала на меня руку, размахивая ремнем, или отвешивала подзатыльник, оскорбляла грязными словами, — в такие мгновенья сочувствие улетучивалось, а его место занимало острое желание отомстить, уже обоим, беспощадно и жестоко.

 

Не раз приходилось в такие секунды видеть в зеркале, на стекле, на экране телевизора собственную звериную морду — это действовало отрезвляюще, я разом обмякал, расслаблял напряженные мышцы, готовые взорваться яростью, — и отступал. Наша семейная война состояла из атак неприятеля, осады крепости, вялой перестрелки и отступлений — всё как на обычной войне, разве только в качестве врага единым фронтом выступали оба моих родителя. Я искренно хотел их любить, как любят своих родителей мои друзья из благополучных семей, я легко и даже с радостью прощал их, оправдывал агрессию своим хулиганством, на поле боя на малое время устанавливалось подобие мира, только наступало воскресенье или коммунистический праздник, отец выпивал, становился веселым, потом добавлял, тяжелел, озлоблялся — тут и миру конец.

 

Находился повод, вспыхивало новое сражение, я сбегал из дому, возвращался, попадал под горячую руку, меня избивали, снова сбегал, но чувствуя прилив стыда, возвращался домой и порой давал сдачу отцу, особенно когда тот превращался в тупое животное, ни на что не способное, кроме как валяться на диване и нудно сквернословить, угрожая нас с матерью убить, потому что враги революции, разрушители коммунизма и гнусные ревизионисты. В такие минуты я ненавидел отца, мать, себя и всю эту никчемную жизнь, ночью под храп и стоны отца я рассматривал плавающие тени на потолке, строил планы мести, бегства или самоубийства.

 

Именно в такой момент полного отчаяния однажды появилась в нашем доме бабушка. Она приехала вечером, ходила под окнами, ожидая, когда погаснет свет, вошла в открытую дверь, легла в мою кровать, обняла меня и стала шепотом молиться. В ее простой молитве прозвучали необычные слова о любви, милосердии, прощении, покаянии — в ту минуту они меня успокоили, прогнали жуткие мысли насчет убийства родителей и самоубийства… Я впервые уснул спокойно, и мне снились светлые добрые сны. Наутро, мы проснулись от рычания отца. Бабушка вышла из моей комнаты, я следом за ней, она лишь молча глянула в мутные глаза отца — тот разом сдулся, как от удара в живот, рухнул на диван и затрясся в рыданиях.

 

Бабушка вывела меня из дома, повела в церковь, мы поставили свечи к иконам, я подолгу вглядывался в лики святых, просил их о заступничестве и помощи. Вышли из церкви спокойными и просветленными, словно в душе загорелся тихий огонек. Мы еще посидели в церковном дворе, прошлись по району, погуляли в скверике — и странное дело — ни одного грубого слова, тем более матерного, я на услышал, наоборот, нам навстречу попадались только добрые люди со светлыми лицами, они улыбались нам, а мы — им, и мне казалось, будто я все еще сплю и досматриваю тот сон, от которого остался в душе приятный след.

 

— Знаешь, твой папа в детстве был таким хорошим мальчиком, — сказала бабушка с доброй улыбкой на лице. — Они с мамой твоей были очень красивой парой. Им даже завидовали. Они любили друг друга.

— Что их сделало такими? — спросил я.

— Ежели по-мирски, то вступления отца в компартию и отказ ходить со мной в церковь. Дальше — больше: сделали его бригадиром, дали квартиру, появились приличные заработки, уважение начальства и коллег. И у него голова закружилась от успехов. Загордился сынок, на мать свою стал покрикивать, смеялся мне в лицо, издеваясь над верой. Но, повторяю: это с мирской точки зрения. А с духовной — вот что: враг человеческий через сына стал нападать на меня. Мстил за веру, за то, что сын такой красивый и добрый мальчик. Ему бы понять, что его втягивают в войну, ему бы научиться обороняться, а он — нет, попал под обольщение главного завистника и встал на сторону врага. А мне эта беда — для смирения, для осознания моей немощи. Ну и тебе — задание: молиться за отца и мать, терпеть их помрачение — глядишь, мы их с тобой вымолим, вытащим из ада.

 

С той ночи, с того дня, в моей жизни появилась надежда, о которой бабушка сказала, что это самое главное на земле и это то, чего нет в аду. Получается, что я жил до этого дня в аду? Получается, что по лестнице надежды с тех пор каждый день, как по ступеням, я стал карабкаться в Небеса, о которых бабушка мне столько всего рассказала, словно уже здесь, на земле, она жила душой там…

 

Наконец, обнаружил себя стоящим у искомой двери. Почему-то не воспользовался лифтом, а все семь этажей протопал пешком. Наверное, оттягивал время, наверное, для погружения в прошлое, наверное, для поддержки. Как опытный разведчик и неопытный стукач, прежде чем позвонить в квартиру Бориса, я приложил ухо к прохладному дверному полотну. В помещении или в моей голове после езды в старенькой машине — сразу не поймешь — стоял все тот же монотонный гул. Так ничего полезного для себя и не расслышав, надавил на кнопку звонка, раздалось пение щегла. Дверь отворилась, из полумрака выступил Боря с печальной улыбкой на осунувшемся лице.

 

— Тебе уже наябедничали? — усмехнулся друг.

— Здравствуй, Боричка! — Хлопнул его по плечу, отодвинул и вошел в дом. — Надеюсь, ты не один?

— Угадал. Эй, ты куда без приглашения? Тебя послали подслушивать, а ты еще и подсматриваешь!

— Ну и где? — зловеще прошипел я.

— Что где? Нельзя ли поконкретней!

— Где тело, труп, останки?

— «Поезд у Шчепетовку на третьем путю, ой, шо я плэтю», — съязвил по привычке Боря, вычислив мою слабую информированность. — Так что плетешь?

 

— Если меня сюда послали, значит здесь произошло нечто криминальное. Колись!

— Ладно, Юра, стой, туда нельзя, там кабинет отца, — Он схватил меня за локоть и повел в противоположную сторону. — Идем в столовую.

Я сел на табурет за стол, налил себе воды. Борис погрузился в мягкое сиденье кожаного дивана и затих.

 

В столовой беззвучно, как привидение, появилась девушка в длинном белом платье. Она присела на диван, прижалась плечом к плечу Бориса, на секунду подняла лицо к свету — и я узнал Варю. Ту самую девушку Варю из сибирского поселка, с которой столь вдохновенно и продолжительно молчал насмерть влюбленный Борис.

— Прости, Варенька, — пролепетал я, смущенно, — я не хотел тебя напугать. Здравствуй!

— Доброго здоровьичка, — прошептала девушка. — Вы ругаться пришли?

— Нет, милая барышня, только избрать меру пресечения. Шучу. Ну и как тебе, Варя, живется тут? Борис уже устроил тебе экскурсию? Погрузил, так сказать, в пучину?

 

— Я только по дому хожу, привыкаю, — ответила Варя, по-прежнему не поднимая глаз. — Сегодня впервые вышла на балкон. Однако, высоко! Мне тут земли под ногами не хватает. Всё так диковинно!

— Варя, признайся мне как на духу, — проникновенно сказал я, — ты сюда приехала по доброй воле?

— По доброй, — кивнула девушка.

— А родители знают, что ты уехала?

— Да, знают, да, — снова кивнула Варя. — А еще батюшка наш благословил.

— Даже батюшка? Благословил? — оторопело выдохнул я. — Слушайте, дети мои, может, я чего-то крупно недопонимаю? Так объясните мне, пожалуйста.

 

— Первое, чего ты недопонял, — сказал Борис, — верней, не увидел, — это любовь. После того, как я насмотрелся на сумасшедших дамочек во время нашей так называемой спецоперации, до меня дошло: нет и не может быть у этих ведьм ни любви, ни верности. Как подумал, что и мне придется невесту везти на отчитку!.. А потом в самолете, глядел в иллюминатор на облака — а там всюду лицо Вари. Представляешь, на каждом облаке! Эта девушка заполнила всё моё небо, всю мою душу. И не я, а она будет меня учить, оберегать и спасать. А без Вари я больше жить не смогу. Без них, — Борис показал почему-то на окно, — смогу, а без неё — нет.

 

— Насчет тебя всё ясно, — сказал я, как можно спокойней. — А Варя сможет прижиться в нашем Содоме?

— Можно мне? — по-школьному подняла руку девушка. Дождавшись разрешительного кивка Бориса, сказала: — Наш батюшка сказал, что есть два обличья у города: Содом и Третий Рим. Мы сами выбираем, в какой части жить. Я выбираю Третий Рим.

— Видишь, Юра, какая она! — восхищенно сверкнул глазами Борис. — И ты еще спрашиваешь, зачем и почему!

 

— Спрашиваю, и еще буду спрашивать, — прохрипел я. — Например, представляете себе, как придется вымараться в сере Содома, прежде чем вы доберётесь до высоты Третьего Рима? Можете на меня сердиться, а можете ударить, но у меня появилось ясное предчувствие — вы, друзья мои, в прелести. Ваше опьянение завтра пройдет, наступит похмелье, и может статься, вы потеряете всё хорошее, а вернуть обратно будет невозможно.

— Юра, — выпучил глаза друг, — да ты никак завидуешь!

— Чему? Твоей эйфории? Так это самый ненадежный советчик.

— Нет, Юрка, ты завидуешь тому, что я сумел вырваться из заколдованного круга, а тебе придется тащить на себе телегу с истеричными дамочками всю жизнь.

 

— Скажи, Борис, а сейчас ты помнишь о той сакральной цепочке, которую нам выстроил великий Строитель? Где в твоих планах Дина, которую ты получил в попутчики? А если придется возвращать Варю домой, если она не сможет прижиться? Что же, и академию придется бросить? Да и кто тебя отпустит? Вспомни мою бабушку — она каждый приезд буквально убегала отсюда, ей было тяжело в городе. Это мы с тобой с детства ежедневно получали прививки мира сего, и то нам иногда требуется уйти, убежать, пожить в другом месте. Не мы выбираем себе место проживания, а Господь дает именно то, что нам полезно — если хочешь, Он дает ту огневую позицию, на которой — или победить или погибнуть.

 

— А разве Варю не Господь мне дал? — он указал пальцем на поникшую девушку.

— Конечно, Господь, — согласился я. — Только для чего — в жены или в качестве образца, мечты или как у Пушкина: «как гений чистой красоты». Тут нельзя сгоряча, тут надо узнать волю Божью.

— Юра, уходи! — простонал друг. — Уходи, пожалуйста…

— Нет, не уходи, пожалуйста, — полушепотом произнесла Варя, положив ладошку на напряженное плечо Бориса. — Юра прав, как мне кажется… — Она подняла покрасневшие глаза на меня. — Расскажи мне о Дине, о твоих несчастных дамах, о вашей жизни тут. Я ведь ничегошеньки не знаю.

— Лучше не надо, — прошептал Боря, — просто уйди, а, Юра... Ты, итак, все что мог разрушил.

 

Я встал. Да, я все-таки встал, чтобы уйти. Но не мог сдвинуться с места. Ноги словно парализовало. Дыхание почти замерло, спазм сдавил горло. Думал, вот сейчас упаду замертво. Но не падал, а стоял, как истукан.

 

…Такое случилось со мной второй раз в жизни. Я не плакал, когда меня избивали до полусмерти отец, друзья и враги. Только во время явления мне умершей бабушки, когда она уходила в желанные Небеса, а я оставался один на один с жестоким миром без любви, без простой бабушкиной мудрости. Тогда на кладбище слезы хлынули из глаз. Тогда на кладбище не она, а я умирал, оплакивая свое одиночество, жестокое сиротство.

 

Сейчас же я стоял как истукан, рядом с двумя родными по духу людьми, а вместо них я видел спазмы Виктории, беснование её мамы, загорелую Дину в белом, зажатую в тисках родительской любви, смертельно усталого академика, пьяного отца, запуганную мать, унылого Диму, одинокую девочку-девушку Розу, и умирающего старца Иоанна, и почти незнакомого человека, похожего на моё отражение, и сотни пока незнакомых людей, с надеждой взирающих на меня, прожигающих взглядами до боли в сердце. Раскаленной стрелой пронзила меня любовь к людям, жалость к ним, и стыд за себя, неспособного помочь и защитить — но и исцеляющая надежда, рубцами заживляющая раны, но и растущий свет, льющийся с небес… Такое случилось лишь второй раз, а я рыдал и жалел, что только второй, а не сотый, не тысячный, может, и жить было бы проще, и мне и всем остальным.

 

Варя сползла с дивана, встала на колени, схватила меня за предплечье, попыталась поцеловать руку, но я успел её выдернуть.

— Что? Что нам сделать? — спросила девушка. Оглянулась на Борю и выпалила: — Я немедленно уезжаю!

 

— Не надо уезжать, — прошептал я сквозь спазм в горле, поднимая девушку с колен. — Не надо «немедленно»! Не надо совершать следующую ошибку. Если священник благословил твое путешествие сюда, значит, необходимо совершить хотя бы экскурсию по городу. Для чего? Вероятно, чтобы понять для себя и других односельчан что тут — Содом, а что — Третий Рим. Пройдитесь по самым известным туристическим местам: ГУМ, ЦУМ, ВДНХ, Большой театр, Цирк, Центральный рынок, какой-нибудь престижный ресторан, Третьяковка; потом или вперемежку — храмы, кладбища, Горький парк, речной круиз… Всё это фотографируйте, лучше каждый шаг. Что сможет, пусть Варя записывает для памяти. Думаю, к вечеру третьего дня вы оба придете к правильному выводу. Тогда и выясните причину приезда Вари. Во время экскурсии Боря будет объяснять, что это и зачем. Может заодно, и для Вари и для себя, выяснит, чем он занимается, и на какой уровень ответственности нас поднимают. И где в этой панораме хотелки Бориса, а где — промысел Божий.

 

— Юра, — вставила наконец словцо Варя, — ты все правильно сказал. Спасибо тебе! Мы так и поступим, правда, Борис!

— Ага, — промямлил взгрустнувший друг, — так и сделаем. — Поднял на меня злые глаза и выпалил: — Что, радуешься, Юрочка, разрушил такую красивую идиллию!

— Не идиллию, а прелесть, — сухо констатировал я. — Почувствуйте разницу.

 

Какой там «вечер третьего дня»! Варя к полудню второго экскурсионного дня села на цоколь забора у Елоховского собора и взмолилась:

— Всё, Боря, не могу больше. Вези меня обратно. Умоляю!

В тот миг «совершенно случайно» рядом с ними остановился лимузин ЗИЛ-114, дверь открылась, на сиденье сидела, улыбаясь Вика, протягивая руки:

— Варя, садись рядышком. Дедушка велел тебя отправить домой.

— Слава Богу! — устало улыбнулась Варя. — А то я уже готова бежать домой своими ногами. Как вы тут живете!

 

— А как же я? — подал голос Борис.

— А ты продолжай экскурсию, — усмехнулась Вика. — Когда еще придется! Варю я сама отвезу, заодно познакомлюсь с вашим заповедником. Столько шуму из-за него. — Оглянулась на меня и прошептала таинственно: — Правда, любимый?

— Истинная, — кивнул я согласно со своего сиденья слева и прошептал: — любовь моя… непростая.

 

Меня Вика с собой к Варе в гости не взяла. Домой меня не тянуло, там я по-прежнему числился в предателях, пришлось выслушивать плач Бориса вперемежку с угрозами. Я с нетерпением ожидал возвращения Дины, надеялся, что она сумеет изменить настроение друга. Через день после отъезда, Вика стала звонить мне днем и ночью, что неудивительно, ведь у нее сместилось время, а психика перенесла очередной стресс.

 

— Ты мне объясни, пожалуйста, — раздавался из трубки чуть плавающий из-за помех голос Виктории. — Как ты сумел отсюда уехать? Тут ведь просто рай на земле!

— У меня было задание профессора, — приходилось мне отбиваться. — Я прилагал усилия, чтобы выполнить серьезную миссию. Нам необходимо защитить заповедник.

 

Через два часа:

— Познакомилась с твоей Олей…

— Она не моя.

— Ты же с ней общался, так что твоя, не отпирайся.

— Да, общался. Вика, ты меня в чем-то обвиняешь?

— Да! Я никак не пойму, как ты мог променять такую милую девушку на меня, такую испорченную эгоистку… — Отключилась.

 

Через три часа, среди ночи:

— Слушай, Юрка, а может ты из карьерных соображений со мной связался? Может считаешь, если мы разойдемся, так деда тебя из академии вытурит? Имей ввиду, это не так!

— Это уже выходит за все границы терпения. Может, вывалишь на мою голову все обвинения сразу и успокоишься? Зачем ты будишь меня среди ночи! Делать нечего?

— Ага, вот ты и прокололся! — визжала она. — Видишь, как я тебя раздражаю! А с Олей, наверное, не так было! Вы тут как голубки ворковали.

— Откуда ты это взяла! — возмутился я. — Там просто нет таких людей, кто способен сплетничать.

— Да я и сама все поняла. Пообщалась с Олей, она просто ангел, вот и представила себе эту картинку.

— Ты что, нарочно себя накручиваешь? Зачем?

— Ревную, наверное, прости, — выдохнула она и отключила телефон.

 

Той ночью звонков больше не было. Проспал до полудня. А после душа вошел в столовую — и впервые обрадовался появлению Дины. Девушка загорела дочерна, что при ее светлых волосах и белых одеждах выглядело весьма импозантно. Зеленые глаза с поволокой сверкали изумрудами.

— Вот что значит хорошенечко отдохнуть! — воскликнул я, наливая себе чашку кофе.

 

Борис неотрывно любовался Диной. Наверное, вся эта блажь с похищением сибирской невесты покинула его взлохмаченную голову. С каждой минутой они мне нравились все больше и больше. Когда Дина отвернулась, принялась печь блинчики, Борис, улучил момент, приложил палец к губам — о моем психозе ни слова! Я кивнул, допил кофе и с легким сердцем покинул уютное гнездышко.

 

9

 

Зашел домой, там встретили меня радушно, будто и не было обвинений в предательстве. Я настороженно спросил:

— У вас что-то случилось?

— Нет, ничего такого, — хором ответили родители.

— Ладно, мать, расскажи, — проворчал отец, пряча глаза.

 

— Да, сынок, кое-что случилось, — смущенно прошептала мама. — Заходил такой серьезный мужчина. Представился, как генерал. Показал удостоверение с фотографией, все честь по чести. Спросил, не мешает ли учеба вашего сына семье. А то, если мешает, мы ему выделим служебную квартиру в охраняемом квартале, но вы с ним перестанете видеться. Намекнул, что и денег от тебя не увидим. Так что мы сказали, что у нас все нормально.

 

— Ты, сын, прости меня, — проскрипел отец. — Твой генерал объяснил, что ты на спецзадании государственной важности. И что если мы тебе помешаем, то он типа нас за сто первый километр вышлет. Так что прости и все такое. Мы больше не будем. Вот.

— Да ладно, наверное, вы поняли, что генерал пошутил. Никого он никуда высылать не станет.

— Правда? А мы уж так испугались!

— Хотя, конечно, в каждой шутке только доля шутки. Так что, родители, об этом лучше молчать. Сами понимаете!..

— Так мы, как говорится, прониклись! — торжественно рапортовал отец. — Я даже пообещал пить бросить. А он мне: если сам не бросишь, мы, как говорится, так хорошо поможем, что и запах забудешь. Ох и серьезный он у вас!

— Да уж, — согласился я, смахивая с лица ироничную усмешку. — У него не забалуешь. Сами понимаете!..

 

В тот миг домашнего триумфа из кармана раздался зуммер телефона. Я достал трубку, дождался завершения музыкальной композиции — мне она нравилась, а дослушать до конца не удавалось. На экране высветилось «Вика», а под именем — смешливая физиономия возлюбленной, непростой моей любови. Отец загляделся на аппарат и робко спросил:

— Это телефон такой? А где провода?

— Радиотелефон, для спецсвязи через космическое пространство, — пояснил я, после чего родители понятливо со значением кивнули и гуськом покинули помещение.

 

— Ты наконец дослушал музончик до конца? — пропела Вика. — Напоминаю, это композиция «Widows` Weed» группы «Laika».

— И что? — обескураженно спросил я, не ожидая от звонка ничего хорошего.

— А то, что сегодня эта британская группа выступает в клубе «Шестнадцать тонн» на Пресне.

— И что, еще раз?

— По оперативным данным, моя мама Варвара Ильинична, покинула лесной спецсанаторий и выдвинулась в сторону вышеуказанного заведения. Наша с тобой задача — извлечь ее оттуда и вернуть на прежнее место. Я в машине, у твоего подъезда, спускайся, жду.

 

У подъезда стоял единственный автомобиль, и это был не правительственный лимузин, а простенький мерседес А-класса. Я по-пролетарски хмыкнул.

— Ну что опять! — взмахнула руками Вика. — Мог бы и себе что-нибудь купить на колесах, не всё же пешком ходить да на метро ездить. Платят нам вроде бы неплохо. Можешь себе позволить.

— Может быть, когда-нибудь… — вздохнул я. — Да не гони ты так! Заметут, и дело не сделаем.

— А у меня пропуск с красной полосой, правительственный.

— Ну всё она предусмотрела! Тебя случайно не в разведку готовят?

— И туда тоже, — кивнула она. — Приехали, вытряхивайся. Ворчун старый.

 

Мне как-то довелось в этом мрачном заведении праздновать с друзьями день памяти Высоцкого. Помнится, на Ваганьковском кладбище, сразу за главными воротами, постояли в толпе фанатов, выслушали десяток песен культового барда, которые знали наизусть, но по-прежнему волновали и даже, как сказал один из нас, «драли когтями душу». Могила была окружена черными тюльпанами, горящими свечами и стаканами с водкой. Кто-то ревел песни, подражая хрипатому исполнению первоисточника, кто-то пьяно выл в сторонке, девчонки размазывали слезы по бледным щекам. Стражи порядка скромно стояли в стороне, сочувствуя, конспиративно прикладываясь к плоским фляжкам.

 

Мы с друзьями прошли в храм, поставили свечи, встали на колени, умоляя «простить и упокоить» мятежную душу любимого певца. Да так и простояли с полчаса, пока не почувствовали режущую боль в коленях. Только встали, наше место заняли подростки лет пятнадцати, которым вряд ли удалось видеть живого барда, но стояли на коленях и рыдали, будто поминали родного человека.

 

Вышли с кладбища, локтями раздвигая толпу. Прямо на меня упала, вцепившись когтями в плечи, затем сползла по мне и собралась было упасть к моим кроссовкам женщина лет за сорок. Мутные глаза ее, устремленные в небо, источали струи влаги. Мы оглянулись в поисках ее провожатого, спросили одного, другого, третьего: «Простите, она не с вами?»

 

— Да что вы, как дети! — взвыла женщина, повисшая на моих руках. — Одна я! Совсем одна! И у Володи я была всегда одна… Эти его Изольды, Люськи, Маринки — эти так, для блезиру, для «мерседесу». А я всегда была с ним, с первого дня до последнего. Понял, мальчик? — Мазнула меня по лицу ее грязная рука. — Добавить есть чего? Налей за помин души!

— Послушайте, дамочка, — обратился я к ней вежливо, не без труда сдерживая тошноту от несвежего дыхания. — Вы на ногах уже не держитесь. Это опасно! Сюда милиции нагнали столько, что их больше, чем нас. Заберут ведь!

— Сегодня не заберут! — прохрипела женщина. — Сегодня Володьке поминки — весь Союз вдребадан!

 

— И все-таки, пожалуйста, позвольте вас в такси посадить? — нудил я, никак не впечатленный речью предыдущего оратора. — Мне за вас тревожно.

— А у меня денег нет! — Радостно взмахнула она руками, встав наконец на ноги, но не отпуская моего поясного ремня. — Да ты нальешь или… где?

— Давайте я вас посажу в машину, а?

— А где они, машины твои? Видишь, все нормальные идут в метро. А меня туда не впустят, я же… это самое… с поминок!

 

Мы дотащили скорбящую до улицы Девятьсот пятого, я заслонил ее телом, чтобы не пугать народ, поднял большой палец — и о, чудо! — первый же «москвичок» тормознул, даже открыл заднюю дверцу и гаркнул с «высоцкой хрипотцой»:

— Эту повезу только за два тарифа!

— Вам куда ехать? — спросил я женщину.

— Домой!

— А по какому, простите, адресу? — продолжал я допытываться.

 

— Ты что, совсем уже! — возмутилась дама. — Не знаешь, где порядочные дамы живут? Слушай, мальчик, и запоминай: «Где мои семнадцать бед? — на Большом Каретном!»

— Ясно, — весело кивнул водитель, блеснув на меня черными глазами. — Гони пятерку и загружай тело!

Я посадил порядочно перебравшую даму на заднее сиденье «москвича», протянул водителю мятую купюру номиналом в пять рублей, с трудом захлопнул дверцу. Она высунулась из окна чуть не до пояса и на ходу захрипела, размахивая руками:

— «А где мой черный пистолет? — На Большом Каретном! — А где меня сегодня нет? — На Большом Каретном!»

 

— Давайте, сегодня больше не будем никого спасать, — предложило собрание за моей взмокшей спиной. — Накладно это! …И неблагодарно…

 

Пристроив женщину в надежные руки, прошли в скорбном молчании с полкилометра и забрели в этот самый «шестнадцати тонный» клуб. Как ни странно, нас туда впустили, хоть мы и были одеты по-простецки, в джинсы с ковбойками, правда не дальше пивбара, но и там уже толпились скорбящие, и там уже рвали гитарные струны и «драли когтями душу», и там уже мощные секьюрити в стороне от скорбящей бурлящей толпы отводили бдительные взоры и конспиративно прикладывались к плоским фляжкам из нержавейки.

 

…И вот я снова тут, и снова спасаю порядочно набравшуюся даму, и снова, скорей всего, благодарности не получу. Со времени моего посещения, клуб разросся, кроме главного зала со сценой и танцполом, появились укромные кабинеты и даже лестница на второй этаж с церберами у первой ступени. Вика взяла меня за руку и повела в самое темное место VIP-зоны. На диване, обтянутом кожей цвета запекшейся крови, восседала Варвара Ильинична, дергая головой в такт той самой мелодии, которая раздавалась из моего телефона.

 

— А вы знаете, — не поворачивая головы прокричала меломанка, — что у названия этой песенки двойной смысл. «Widows` Weed» — это «черная вдова» и сорт марихуаны. Чувствуете аромат дымка? Точно такой же витал в лондонском клубе «Ministry of Sound», когда мы там зажигали. Помнишь, Вика, как ты скакала до утра? Да, да, это группа «Laika»! Это не ваши Сукачев с Пугачихой на бэквокале.

— Мама! — наконец, удалось вставить словечко Виктории, когда композиция закончилась и наступила относительная тишина. — Ты пила, курила?

— Нет, зачем! У меня и от голоса Маргарет Фидлер с музычкой Гая Фиксена неслабо крышу сносит. — И глянув на меня, произнесла: — Да и отец Иоанн не благословил.

 

— Что-то я не понял, — просипел я, — вас что, старец благословил посетить этот концерт? В этом заведении?

— Ну, не совсем, — протянула будущая теща, — если честно, я сюда сбежала в самоволку. Ностальгия замучила.

— А откуда узнала о выступлении «Laika»? — спросила Вика.

— Мне бывший наркоман из нашей деревни по секрету сказал. Герочка радио слушает.

 

— А откуда у тебя деньги? — продолжила допрос Вика. — Здесь же всё так дорого!

— Ха-ха — с расстановкой произнесла Варвара, — и еще раз «ха»! Ты что же думаешь, я расстанусь со своей золотой кредитной картой! Да я без нее даже по дому не хожу — мало ли что! — Она глянула на меня саркастически. — Например, прилетит волшебник в голубом вертолете, вколет снотворное и увезет в родные пенаты, к родному папочке.

— Вы что же, до сих пор жалеете о вашей эвакуации? — удивился я.

— И да, и нет, — загадочно сообщила дама, все еще находясь в состоянии экзальтации, то есть не вполне трезвом. — Ладно, отстаньте, раз уж вы здесь, и меня отвезете в деревню, я позволю себе…

 

Она небрежно вскинула руку, блеснув тяжелым золотым перстнем. Откуда ни возьмись, из сумрака выскочила юная официантка в красной бархатной жилетке и поставила на столик мартини с оливкой. Теща схватила бокал и жадно выпила зеленоватое содержимое.

— Можете заказать, чего душе угодно, — воскликнула будущая теща, залихватски взмахнув дряблой рукой.

 

Мы с Викой заказали кофе, почти мгновенно получили заказ, отпили по глоточку. В тот миг сумрак заведения взрезали яркие лучи прожекторов, грянул музыкальный взрыв, по ушам ударило звуковой волной.

— О! будто на заказ — «Sugar Daddy», — обрадовалась фанатка английского рока, — прямо, в честь моего папули!

— Вообще-то, это сленговое выражение, соответствующее нашему «папик», — уточнила Вика. — Что-то вроде, богатенького покровителя для молоденькой смазливой девчушки. Так что, мам, это не про тебя с дедом.

— Ну и ладно, — махнула ветреная теща ручкой и подхватила невесть откуда прилетевший еще один мартини.

 

Я искоса поглядывал на Вику, а в голове нет-нет, да вспыхнет картинка из будущего: она уже меня вытаскивает из какого-нибудь притона, а я упираюсь, пихаюсь, брыкаюсь…

Мы вынуждены были пять минут слушать сумасшедшую композицию, иногда закрывая уши во избежание потери слуха. Что еще оставалось, как не предаться молитве! Как ни странно, довольно быстро удалось «уйти под кожу», погрузиться в глубину сердца и нащупать там островок абсолютного покоя. После десятой Иисусовой молитвы Варвара Ильинична принялась оглядываться, вероятно в поисках источника тревоги. После тридцатой она встала и подозвала официантку, расплатилась и, озираясь, быстрым шагом двинула к выходу, мы — за ней следом. Вика обогнала мать, открыла дверцу своего «мерседеса» и аккуратно посадила испуганную леди на заднее сиденье. И только на Кольцевой дороге Варвара Ильинична подала первые признаки жизни. Она заерзала, комканой скороговоркой попросила прощения и громко сказала:

 

— Ну и страху на меня нагнал этот ваш клуб!

— Вообще-то это заведение оформляли английские дизайнеры, — вставил я слово. — Так что вряд ли «наш клуб».

— Ну значит ваши посетители «ненашего клуба», — не сдавалась оппонентка. — Хоть местные прожигатели жизни и пытаются изображать из себя нечто, все равно дамы — хабалки колхозные, а мужчины — элементарные бандиты. — Она потянулась, поглядела в окно на пролетающие жилые дома, лесополосы, будки гаишников, словно увидев там ландшафты Англии, мечтательно произнесла:

 

— Знаете, мы в Лондоне хаживали в такие заведения, куда вам, дорогие, никогда в жизни не попасть.

— Например! — резанул я.

— Ну там, Fabric London,Ministry of Sound, Notting Hill Arts Club— вам что-нибудь говорят эти названия?

— Конечно, — кивнул я, — это клубы для простолюдин, там и вход всего-то по десять — двадцать фунтов. А вы посещали такие заведения, как The Garrick Club, Boodle’s, White’s, Savile Club, Travellers Club…

 

— Постойте, Юра, — прошипела англоманка, выпучив воспаленные глаза, — но это закрытые клубы для аристократии, членов правительства, знаменитостей — туда вход даже богатым особам запрещен. Вы-то откуда о них знаете?

— Разве Вика не рассказывала? — Поднял я брови. — Нас трижды десантировали в Лондон для погружения так сказать в среду обитания потенциального противника. Мы там учили язык, знакомились с очень серьезными людьми, посещали заведения разного класса. Ну, а учителями и проводниками у нас были такие господа, которые вхожи в самые высокие кабинеты и, простите, будуары — их еще называют резидентами. Они там родились, у них серьезный бизнес, обширные связи, они десятилетиями присматривают за шалостями английской аристократии.

 

— Да как же эти аристократы подпустили вас к себе! — удивилась по-прежнему возбужденная женщина.

— Вопрос в другом, Варвара Ильинична, нам-то зачем представление этих сомнительных господ, и второе — с каким трудом нам удалось преодолеть брезгливость по отношению к этим зомби. Мне они во время общения показались не вполне живыми. А если честно, то ходячими мертвецами.

 

— Да вы что, молодой человек! Аристократия — это же вековые традиции…

— …Предательства христианской веры, ограбления целых народов, звериной ненависти к Святой Руси, до сих пор сохраняющей чистоту христианства. Так что истинные аристократы, живущие вековыми традициями, — это мы, православные.

— Ничего не понимаю! — ошеломленно воскликнула Варвара Ильинична. — Да кто вы, в конце концов! Вика, ты тоже там?

— Да, мама, там, — иронично улыбнулась дочь. — Я тебе столько раз пыталась объяснить, да ты слова не давала вставить в свой «поток сознания». Ты аж захлебывалась, расхваливая британских недоумков.

 

— А почему меня что-то… вытолкнуло из клуба? — снова выпучила очи на глазах постаревшая женщина. — Что это было?

— Молитва, — констатировал я тихо. — Старец научил прежде всего действовать именно молитвой. Поймите, нам дано задание вырвать вас из того духовного болота, в котором вы оказались по навету врага человеческого. Вам никто не позволит быть помехой в той миссии, к которой нас готовят. Отныне вы станете образцовой мамой Виктории и послушной дочерью Ильи Сергеевича. Другого пути у вас нет. Так что смиритесь…

— …И получи удовольствие! — завершила мой скетч Вика.

 

— Поверьте, дорогая Варвара Ильинична, — решил добавить я от себя, — тот образ жизни, в который вы сейчас вступаете, вам понравится гораздо больше падения в пропасть, которым вы до сих пор увлекались. Вот увидите, еще месяц-другой, и вы даже в зеркале себя не узнаете. Вы словно из тьмы перейдете в свет — и я уверен, вам понравится… у нас.

— Спасибо, Вика, — всхлипнула она, — спасибо, Юрик! У меня будто в голове прояснилась. Ничего, если я немного всплакну? Вика, дай, пожалуйста, платочек. Спасибо.

 

— Дорогая Варвара Ильинична, — мягко сказал я, — может быть, вам пожить у старца в деревне подольше? Не думали о том, чтобы там поселиться?

— Не только думала, — пролепетала она, — но даже наняла рабочих построить мне дом с участком земли, по типу, простите, английского особняка. Они уже на выделенный старцем участок стройматериалы завозят, разумеется, самые лучшие. Простите…

— А нас в гости позовешь? — спросила Вика, состроив умилительную мину.

— А как же! Считайте, уже приглашены. Кстати, я настояла на том, чтобы сначала флигель для гостей построили с каретным сараем. Может он уже готов. Ребята строители за качество и скорость получили хорошую надбавку. Простите.

 

Снова мой телефон заиграл несколько поднадоевшую за день «вдовью» песенку. Надо будет сменить рингтон, поставить что-нибудь менее одуряющее.

— Вы уже везете её к старцу? — раздался надтреснутый голос академика.

— Да, всё нормально, — прошептал я в микрофон. И, вспомнив титры из кино, отрапортовал: — В течение проведения операции не пострадало ни одно животное, ну и человек, так же…

— Хорошо, — сухо констатировал абонент и отключился.

 

Часть 3

1

Вот какие соображения необходимо обсудить с вами, дорогие мои так называемые любимчики! Моя христианская любовь к вам несомненна и необратима, а то, что вкладывают в смысл этого слова иные люди, сомнителен. Итак, дорогие коллеги, нынешняя тема предложена сверху, она звучит примерно так: сообщество тайных советников руководства страны с высокой степенью доступа с генеральскими полномочиями.

 

Как известно, реальная власть всегда тайная. В глубине власти есть два основных течения: от небытия к Богу и от Бога к врагу нашего спасения. Как вы понимаете, наши заказчики те, которые к Богу. Ну, а у тайной власти и советники должны быть тайными. Исходя из вышеизложенного, учитывая нижесказанное вами, предлагается перестроить учебную программу.

 

На втором году обучения академия остается для вас направляющим и совещательным органом. В реальной жизни будет так: вас командируют на предприятие, где изучаете принципы работы, анализируете и выдаете собственные советы по улучшению. После оценки и благословения со стороны академии, вы наделяетесь генеральскими полномочиями и следите за реализацией вашей теории на практике. Почему именно молодым управленцам наши стратегические заказчики доверяют столь ответственную миссию, вам должно быть понятно. Стране нужны ваш свежий взгляд и ваши дерзновенные идеи. Мы говорили об этом еще на вводной лекции в начале обучения. Наша страна готовится к великим переменам, и мы обязаны молодежь подготовить к навигации и управлению штурвалом корабля.

 

2

 — Послушай, Юрик, сынок, или внучок, как хочешь, как тебе удобней… Пока ты не уехал в командировку, на практику… Да я сам тебе всё подготовлю, усиление подключу и документы выправлю, так что максимально упрощу задачу.

— Кого на этот раз спасать?

— Ты что, уже готов?

— Как говорит великий и ужасный Михаил Маньевич: «Нам только давай, если, конечно, красивая женщина».

— В том-то и дело, что не женщина, и не красивая, а старый толстый мужик.

 

— Опять некондиция? Так кто это?

— Да есть один человек, как говорится, муж непростой судьбы. И душевно он тоже неоднозначен. Но, понимаешь, он свой! Это отец Виктории, бывший муж моей доченьки, так что… сам понимаешь. Вот адрес. Это квартира его мамы. Теперь-то ее нет, и он как-то живет один. А может не один, выяснишь заодно. А задача у нас такая: вернуть жене мужа, а дочке — отца. Время тебе — не больше трех дней.

— Подозреваю, вы меня подписываете на трехдневный запой?

— И что такого? У тебя еще вся печень впереди. Ничего, ничего, справишься! Заодно семью восстановишь и друга приобретешь.

 

Дом потенциального тестя снаружи выглядел вполне прилично. Изнутри оказался старой развалиной, с ржавыми трубами, гниющим деревом, ободранными стенами. Разумеется, при входе в такое жилище, пришельца окутывает ностальгически-головокружительный аромат, настоянный на кошачьих метках, жаренном с томатом луке, сапожной ваксе, нафталине и папиросном дыме. Перед тем, как занести ногу на первую ступень лестницы, даже остановился, вдохнул и не мог надышаться этим ужасным, до боли приятным воздухом. Перед глазами, как у приговоренного на эшафоте, пронеслись картинки из детства. Незнакомый человек, встреча с которым предстояла, стал родным и желанным.

 

Поднялся на третий этаж, позвонил в дверь, обитую стареньким дерматином, в глазке мелькнул проблеск, дверь распахнулась. Хозяин, покачивая округлой спиной, уже удалялся в глубину жилища, как бы приглашая следовать его примеру. К аромату лестницы примешался запах перегара. Паркетный пол не блистал чистотой, поэтому снимать туфли не стал, да и все тапочки, имеющиеся в доме, были на хозяине.

 

— Здравствуйте, уважаемый Федор Иванович, позвольте представиться: ваш будущий зять Юрий.

— Принес чего? — вяло рыкнул хозяин, усевшись к рабочему столу у окна.

— Если вы имеете ввиду, спиртосодержащие жидкости, то у меня тут целый ассортимент. — Я открыл портфель и чуть наклонил к сидящему, тот метнул на звонкое содержимое взыскующий взор и кивнул на соседний стул.

— А какая с-с-с-в-в… какой… чудесный человек прислал тебя ко мне, в столь грустный день моей жизни? …Э-э-э Юра…

— Сразу два человека: ваша дочка Вика и тесть Илья Сергеевич, более известный мировому сообществу как «деда» или «академик».

— Ладно, — снова понуро кивнул мужчина, открыл настольный бар, достал пару толстых рюмок из литого стекла, — тогда начнем вот с этой беленькой.

 

С трудом преодолев отвращение, я отпил из своей рюмки, поставил на стол и откинулся на спинку мягкого стула из довоенного гарнитура. Федор Иванович следом за первой погнал еще парочку полусоток, задумчиво крякнул, порылся в свертке из магазина, выбрал бутерброд с сервелатом и жадно проглотил, почти не жуя. Наступила тишина, которую нарушали только тиканье настенных часов и пыхтенье будущего тестя.

— И не надейся, — проворчал хозяин, — это уже давно не Густав Беккер, а всего-то Сейко. Позор на мои седины…

— Да ничего, — успокоил я его, — все-равно культурненько, а главное, время верное показывают и тикают, да так приятно. А у меня первые часы, — я засучил манжет рубашки, — вот эти «командирские». Конечно, они по сравнению с Беккером, как «москвич» рядом с «роллс-ройсом», но тоже тикают. Гм-гм…

 

Снова повисла тишина. Хозяин принялся жевать следующий бутерброд с окороком, а я плавно вертел головой, осматривая помещение. Мне тут всё нравилось: и потрескавшиеся по углам обои под цвет с выцветшими занавесками на окне, и множество книг на стеллажах, и двухтумбовый стол с чернильным прибором и резным баром и даже ворчливый хозяин, который, кажется, оживал на глазах и даже стал проявлять двигательную активность. Он оказался весьма уютным человеком, явным добряком, весь такой округлый, лысоватый, стеснительный, в очках с роговой оправой и толстыми линзами. При явном похмелье, чисто выбрит, ногти подрезаны, рубашка под стареньким кардиганом свежая, белая, крахмальная, отливающая синевой.

 

— И зачем они тебе? — проворчал он тихо. — Ну, эти, как их… дамы и старик?

— Да вот, считаю по наивности и простоте, что мне их Господь дал. Зачем? Думаю, чтобы любить и спасать.

— Я тоже так думал поначалу. А когда жена нашла себе другого, а меня турнула за ненадобностью… Ну ты понял, да?

— Пытаюсь, из всех сил.

 

— Думаешь, они с тобой не сделают того же?

— Уже пробовали, — сознался я нехотя. — Только удалось всё исправить. Во всяком случае, сейчас обе дамы пребывают в мире и благополучии.

— И как тебе это удалось? — подался он ко мне.

— Конечно, не просто так, не сразу с разбегу, но по благословению и не без помощи духовных сил.

 

— Колдун, что ли? — отшатнулся он от меня.

— Фу, как можно! — отшатнулся от него я. — С помощью Божией, конечно! — Указал я на иконы в углу, с потухшей лампадой. Поднялся, подошел к лампаде, обнаружил в чаше масло, зажег фитилек. — Не возражаете? — получив вялый взмах рукой, продолжил: — Не знаете разве, что ваш тесть и ваша дочь — оба пришли в Церковь нашу православную… И сотворили там вечерю любви. Кстати то, что ваши жена, дочка и тесть до сих пор живы-здоровы и, заметьте, воссоединились — это главный итог нашей духовной деятельности.

 

— У нас с Валькой…

— С кем, простите?

— Ну, с этой… которая изначально Варвара… она так себя называла — Валентина. Стеснялась имени своего. Так тоже с духовной составляющей все было нормально: театр, кино, книги, компании центровые, даже диссиденты были… И мама в церковь ходила и говорила, что молилась о нашем здравии — ничего не помогло. Самое интересное, что мама во время нашего разрыва с Валькой, прости, с Варей — да… Так вот она была на её стороне! Так и говорила — тюфяк ты недоразвитый! Я взял себя за горло, занялся карьерой, защитил диссертацию, стал эСэНэСом, руководил лабораторией. Думал, вырасту до нужного уровня, и Валька одумается и вернется. А потом, наш НИИ сократили, нас — на улицу, я даже торговлей занимался… Мама от нервов умерла, не выдержало сердце… Я устроился на фирму торговую — друг позвал, там и работаю, если это можно так назвать. Сейчас вот фирма реорганизуется, меняет обличье, а меня в отпуск отправили. Вот и «отпускаюсь», как видишь, ниже плинтуса…

 

— Простите, Федор Иванович…

— Давай на «ты» и Федор, ладно?

— Ладно, а вы…, ты, что же семейную жизнь свою не пробовал наладить? Ну там, я не знаю, жениться еще раз? Да просто какую-нибудь женщину завести, чтобы заботилась, кормила, стирала?..

— Если ты познакомился с моей женой, с моей дочкой, — задумчиво продолжил он, — то, должен был понять, что только они могут нас бросать, а нам это не дано. Кажется, в старинных книгах, — он ткнул пальцем в сторону стеллажей, — это называется «любовь».

— И не только в книгах, — кивнул я сокрушенно, — и не только в старину, но и сейчас так называется, и живет и умирать не собирается. Обещаю!

 

— Слушай, как тебя, Юра, — шлепнул он меня по колену, — а ты, кажется, парнишка ничего! Ты это сейчас серьезно?

— Куда уж серьезней! — улыбнулся я. — Ведь мы все — хотим того или нет — служим Богу Любви, который нам это богатство и дарит. А что за жизнь без любви? — так, медленное загнивание. Да еще с весьма печальной перспективой, после того.

 

— Удивительно! — Хлопнул Федор по столу мягкой рукой. — Я вот сейчас гляжу на тебя, слушаю, а передо мной вся моя жизнь проходит, день за днем. Ты, вроде бы, совершенно чужой человек, а уже и не чужой, а как бы и родной! Ты послушай, послушай! — Он заерзал на сиденье и подался ко мне. — Знаешь, что я сейчас увидел? Да! Моя жизнь была непутевой, неправильной, я сам какой-то неказистый, толстый, лысый — Но!.. Ведь, что оказывается? — Он поднял палец к потолку. — А то, что жизнь моя, жизнь наша — она, как солнцем, все эти годы освещалась любовью! Да, нашей неправильной, хилой, уродливой — но любовью! И это прекрасно! И это то, что давало силы жить, работать, стремиться! — Он вонзил взор подслеповатых глаз в мою переносицу. — И тебя сюда прислала ко мне любовь. И ты здесь, как ее носитель, как восстановитель, что ли… А теперь выкладывай всё как есть, как на духу — давай! Мне теперь ничего не страшно! Что? Пришло время помирать? Нужно перед этим покаяться, приготовиться? Говори!

 

— Наоборот, из «сени смертней» тебе предлагается вернуться в лоно Отчей любви! Да, покаяться, да, просить прощения, — но для того, чтобы очиститься и начать новую жизнь, осмысленную, спасительную, прекрасную! Там, — я показал рукой за окно, — тебя ждет семья. Не обещаю, что они прямо так сразу, бросятся тебе на шею. Скорей всего, предстоит большая работа духовного и душевного свойства, но в любом случае, мы обречены на успех в самом высоком смысле слова! Одно тебе обещаю — во мне ты уже нашел истинного друга. И еще — «деда с внучкой» тебя любят и ждут к себе! Ну, а с Варварой Ильиничной тебе придется потрудиться. Но ты прав — эта женщина из тех, кого любят всю жизнь. Она — ого-го какая! Харизмы, огня, силищи душевной — этого добра у нее на гвардейский полк хватит. С ней не соскучишься.

— А что! — Поднялся Федор Иванович, втянул живот, расправил плечи. — Мне это по нраву! Готов к труду и обороне! Веди меня в бой, сын полка!

 

Он ненароком глянул в зеркало трюмо в углу, разглядел свое отражение, несколько помятое недельным «отпусканием», и сел обратно.

— Только сдается мне, милдруг Юрочка, сначала необходимо вернуть себе приличную форму. Мы с тобой еще немного пообщаемся, я поднаберу силёнок, волью раскаленной стали в характер — и тогда вперед!

— Тогда для начала предлагаю легкую прогулку по свежему воздуху. Еще неплохо тебе в приличном заведении поесть чего-нибудь густого, наваристого — солянку, например. С маслинами, острым томатом, лимончиком, рассолом и пятью сортами мясца — и чтобы всё это горело красным, дымилось и благоухало! А?

— Ой, прекрати, пожалуйста, — застонал он, пережидая громкое бурление в животе. — Видишь, я голоден, как старый лев во время засухи. Когда позволяю себе, — он щелкнул себя по горлу, — есть уже не могу. Но ты, конечно, опять прав. Слушай, а нас там, на улице не заметут? Уж больно потрепанным я выгляжу. Мне так кажется.

 

— Судя по всему, твое бытовое пьянство еще не перешло в стадию алкоголизма. Вон и тремора у тебя нет. Так что не беспокойся ни о чем. В крайнем случае, я всегда буду рядом и спасу тебя от любой неприятности.

— И все-таки, чувствую себя не в своей тарелке.

— Если честно, ты мне и такой нравишься, — признался я. — Есть в тебе нечто такое, подкупающее, настоящее! Ты хороший человек — а это главное.

 

— А ты был прав, Юра, — воскликнул Федор, когда мы вышли на улицу и прошли несколько шагов. — На воле свежо и отрадно.

— А еще отрадней станет после красного супа! Кстати, где тут солянку подают?

— Откуда мне знать? Меня всегда мама кормила, а как умерла, я стал фаст-фудом травиться.

— Тогда пойдем по запаху, может и найдем приличное местечко.

 

Третья по счету точка общепита обрадовала нас строчкой меню «Солянка», написанной мелом на доске, выставленной в витрине. Спустились в полуподвальное темное помещение, чуть не ощупью разыскали стол, присели, глаза привыкли к полумраку, — тут мы и рассмотрели соседа. Федор снял запотевшие очки, протер их платком, вернул на переносицу и только после этих манипуляций сказал:

 

— Павел, ты, что ли?

— Это я раньше был Павел, а в этом заведении я Пабло! Если ты не заметил, это ресторан кубинской кухни.

— С каких пор солянка стала кубинским блюдом?

— С тех пор, как я им подсказал. Я тут завсегдатай. А ты, что, Федя, всё забыл?

— Что ты имеешь в виду?

 

— Помнишь, как мы с тобой гуляли по Столешникову и заглянули от нечего делать в Зарубежстрой?

— Было дело! И что?

— Мы там взяли на проходной опросный лист. Ты свой, как мы вышли, выбросил, а я свернул и в карман положил.

— Не хочешь ли ты сказать?.. — подался Федор к Пабло всем телом. — Неужто уехал!

— Да, попал под раздачу, как говорится. Не успел к мысли такой привыкнуть, как гляжу в иллюминатор, а под крылом самолета океан поблескивает. Вот так мечта пионерской юности и перебросила меня на Кубу. Строил там жилье, больницы, сахарные заводы.

 

Подошел смуглый официант, по виду, студент, протянул меню. Мы с Федором хором заказали солянку и подняли глаза на Пабло — остальные названия были незнакомы. Он произнес по-кубински еще два слова и отпустил парня на кухню. Не успели спросить, что он там еще заказал, как перед нами появились тарелки с огненно-красным супом. Федор часто заработал ложкой, наконец остановился и будто пламя изо рта выдохнул:

 

— Ничего себе супчик! У них тут огнетушители далеко? А то у меня внутри уже пожар возгорелся.

— Скоро пройдет, — успокоил Пабло. — А после буррито и фахитос совсем привыкнешь, и уже без приятной остроты за столом будет не интересно.

— Ты про романтику пионерскую серьезно? — спросил Федор, отдышавшись.

 

— Конечно! Ты что забыл, как мы грезили: Фидель, Че Гевара, революция, Остров свободы? Я во снах видел площадь Революции в Гаване! Фидель выступает перед миллионом горячих парней на сорокаградусной жаре. Они ему кричат: «Фидель, отдохни! Ты уже шесть часов орешь, чуть не охрип! Выкури сигару, выпей стаканчик рома, а мы пока вместо тебя покричим!» И давай орать, что есть сил: «Эль пуэбло, хунидо, хамас, сера, венсидо!» что в вольном переводе означает: «Пока народ един, он непобедим!» Да ты что! Куба — это же страна революционной романтики! Это океан, огромные рыбины с полтонны! Танцы по ночам до упаду! Ром, сигары, апельсины, ананасы, пальмы, мулатки, сомбреро, старые автомобили, обветшалые дворцы, в которых живут обычные люди! Дивная нищета, песни под гитару и там-тамы! Старик Хэмингуэй на лодке ловит марлинов со стаканом дайкири в жилистой руке! Я готов был там остаться навсегда!

 

Я влюбился в Кубу, как в прекрасную мулатку цвета шоколада!.. Помнишь у Тухманова: «Золотая, как солнце, кожа, тоненькие каблучки, Узел волос из шелка, складки платья легки, Мулатка, просто прохожая, как мы теперь далеки. Подумал я вслед : "Травиночка, Ветер над бездной ревет. Сахарная тростиночка, Кто тебя в бездну столкнет? Чей серп на тебя нацелится, Срежет росток? На какой плантации мельница Сотрет тебя в порошок?"…Между прочим, автор кубинский поэт Николас Гильен!..

 

— И отчего же вернулся? — спросил Федор, порозовевший от красного супа и волнения.

— Да, всё оттого же! — неопределенно махнул рукой Пабло и вернулся к «Золотому рому» и «черному цезарю» с креветками. — Мы их предали, отказали в помощи, там начался натуральный голод. На русских смотрели недобро. Случалось, мне в спину бросали гнилыми апельсинами, за глаза называли «кочинос»...

— А что это означает, в переводе?

 

— Ты что забыл о высадке американского десанта в «Заливе свиней»? Его еще Фидель расколошматил вдрызг. Так по-испански этот залив называется «байа дэ кочинос». Как  наш президент съездил туда и объявил об отмене помощи, так нас оттуда просто эвакуировали, от греха подальше. Говорят, сейчас помощь возобновили, только… вся романтика ушла, и я до конца жизни буду считать себя предателем революции свободы. Сюда вот хожу, ром пью, музыку слушаю и… плачу. Знаете, пацаны, все-таки в революционной романтике, в той нищете, в «эль пуэбло хунидо…» — было так много жизни! А сейчас… одна трясина… — Пабло резко развернулся к эстраде, там появились двое мужчин с гитарами и полная темнокожая женщина. — Всё, ребятки, разговорам конец — теперь не дадут.

 

Живая музыка, обещанная в меню, не сразу оглушила латиноамериканскими ритмами. Начало выступлению положила песня «Романтика», которую томным полушепотом запела солистка, покачиваясь упитанным телом. Пабло саркастически хмыкнул, приложился к рому и затрещал, будто вспомнил нечто важное и спешил доложить уважаемому собранию:

 

— А если честно, то развал начался чуть раньше. Ведь этим кубинцам только бы на травке валяться и на гитаре блямкать, плясать и ром дуть. А знаете, сколько они нашей помощи разворовали! Как материальный отчет составлять, так мы за голову хватались! От трети до половины материалов растащили, подлецы. К нам комиссии из Москвы трижды приезжали, так если бы посол нас не защитил, на нас всю недостачу бы повесили! А это тюрьма! А посол объяснил комиссии, что это такой у них менталитет: они не воруют, а берут домой то, что прислал им большой русский дядя. Так что, это еще надо разобраться, кто кочинос, а кто благодетели. …И кто революцию предал!

 

Потом вокалисты прибавили звука, понеслись зажигательные румбы-самбы. Пабло прикончил свой запас рома и знаками приказал официанту восполнить, но тот усмехнулся и отрицательно покачал головой. Гул в заведении начал дополняться возбужденными криками. Рядом с нашим столом сидела компания кубинцев, к ним подходил и что-то требовал от них Пабло на испанском, те лишь отрицательно крутили головами. Федор стал с тревогой посматривать в сторону выхода и дергал меня за рукав, я жестом успокоил его, наблюдая за Пабло. Официант подошел и попросил нас расплатиться, добавив таинственное «во избежание».

 

Пабло дождался окончания рефрена «а ля рыба, ля рыба», выхватил микрофон у солистки и зычно гаркнул: «А теперь по традиции исполняется песня «Команданте Че Гевара»! Прошу!» Вокалистам ничего не оставалось, как встать по стойке «смирно» и запеть нечто трагическое. Наши соседи-кубинцы тоже встали с мест и подхватили песню. Остальные гости притихли, но посматривали на нас с угрозой, видимо им не по нраву пришлись революционные мотивы.

 

Пабло же стоял у микрофона и вместе с певицей пел, перекрикивая и солистку, и весь зал:

— Дэ ту, куэрида презенсия, команданте Че Гевара! (Твой любимый облик, команданте Че Гевара).

 

Под конец песни Пабло плакал, размазывая кулаком по щекам слезы. Из недр рассерженной публики раздавался возмущенный свист любителей разгульного отдыха. Выхватив микрофон, Пабло заорал, вскидывая кулак:

— Эль пуэбло, хунидо, хамас, сера, венсидо!

 

Он прокричал трижды, пока к нему не подбежал огромный черный вышибала, отнял микрофон и, схватив его за пояс, оторвал от пола и вынес Пабло из зала. Мы последовали за неудачливым революционным романтиком.

 

Получив от несознательного вышибалы пинок по мягкому месту, Пабло еще раз прокричал: «Эль пуэбло, хунидо, хамас, сера, венсидо!», сел на асфальт и горько заплакал. Мы с Федором подхватили Пабло, который вернулся в обычное состояние русского Павла, и повели домой. У подъезда он остановился и, не позволив подняться к нему домой, смущенно попрощался. Домой к Федору мы возвращались по ночным улицам, глубоко вдыхая воздух, казавшийся свежим после спертой атмосферы покинутого заведения.

 

— И все-таки не зря прогулялись, — подвел итог Федор. — И солянка пришлась весьма кстати, и старого друга вот встретил. Спасибо тебе.

— Если честно, я и сам получил удовольствие. Только, знаешь, так жалко стало Пабло! Представляю себе, какое разочарование он пережил! А ведь в этой революционной романтике есть что-то очень чистое, народное, искреннее! Но и то, что рассказал о воровстве и безалаберности Павел, тоже правда. Нет, как ни крути, а любое человеческое устройство все-равно обречено на сползание с вершины вниз, в теплую привычную пыль. Впрочем, у нас с тобой, дорогой Федор Иванович, впереди как раз восхождение ввысь, так что пути унывать у нас нет! Завтра еще немного тебя подактивируем, приоденем, стрижку сделаем в вип-салоне — и во всеоружии поедем на фронт. Семейный. Вот уж где нам скучать не дадут! Там ведь тоже строить надо! И семью, и дом в лесу, и тебя самого подремонтировать, ну и Варваре не повредит — ей тоже досталось... Хоть она человек безусловно сильный, но все-таки слабая женщина.

 

— Да я хоть сейчас! — Федор взмахнул рукой, сжатой в кулак, и сдавленным шепотом произнес революционное «Эль пуэбло, хунидо, хамас, сера, венсидо!» Видишь, выучил! Мне нравится! Будто помолодел лет на двадцать! Правда! Чувствую себя великолепно! А Пашку мы еще на ноги поставим! Поможешь?

— А как же! Такой человек, такой романтик! Слушай, Федор, а ты пожар в желудке сумел погасить?

— Скажу больше, Павел был прав: меня теперь всегда будет тянуть на острое и пряное. Да и в этот подвальчик кубинский не раз еще загляну. Кстати, заметил, наш Пабло там завсегдатай, но сегодняшний экстремизм — он же не первый и не последний. Значит, кубинцам это тоже нравится. Тоже, наверное, соответствует их представлениям о революционности. А может ему за эти выпады еще и доплачивают.

 

— А давай напоследок, вместо «Спокойной ночи, малыши» еще раз, нашу, романтическую! Только тихо! «Эль пуэбло, хунидо…»

— «…хамас, сера, венсидо!» — подхватил Федор, помахивая кулаком.

 

Так и дошли до дома, проявляя солидарность с дружественным народом Острова свободы, таким далеким, но душевно близким. А у меня перед глазами и в тот вечер, и в ту ночь, и еще долго — проплывали яркие объемные картинки океана, то спокойного, то бушующего; качающиеся высоченные пальмы, бедно одетые рыбаки и рубщики тростника, старинные автомобили тридцатых-пятидесятых годов, облупленные фасады дворцов, влажная всепроникающая жара, песни и танцы под гитару.

 

Мои руки ныли от порезов толстой лесы, на которой бьется огромная рыбина, а глаза с тревогой наблюдали акульи плавники, по кругу взрезающие волну совсем близко от моей добычи. И горячее безжалостное солнце над головой, и плеск голубой волны за бортом лодки, и плеск мутной воды внутри лодки, протекающей от ветхости. И белозубые улыбки черноглазых креолок, идущих танцующей походкой, и тяжелая поступь темнокожих богатырей с огромными мачете в мозолистых руках.

 

И бесплатные медицинские центры, оборудованные по последнему слову техники. И шумные веселые школьники в одинаковых формах. И выстрел в голову старика Хэма, уехавшего с Кубы в Америку. И его замечательные истории о рыбаках и пьяницах, драчунах и нищих, написанные с натуры. И огромные фотографии Фиделя и Че Гевары — и слезы стариков, молодых и детей об уходе последних революционных романтиков в мир иной. И сотни тысяч беженцев, переплывающих на надувных лодках в Америку. И наш православный храм, осеняющий надмирной белизной Остров свободы, его чудесных, безалаберных полунищих тружеников. Надо же, сколько в нас, русских, кубинского! Как сильно притягивает русскую душу далекая океанские даль!

 

3

Наша миссия поначалу представлялась практически невыполнимой. Но именно это соображение и вселяло в наши ровно бьющиеся сердца метафизический оптимизм обреченного. Из памяти всплывали слова из лекции по психологии, прочитанной профессором Корнеллского университета.

 

Суть эффекта Даннинга-Крюгера, казалось бы, проста: человек в силу своей низкой квалификации в чём-либо склонен переоценивать своё понимание вещей в этой области и при этом не осознаёт свой низкий уровень квалификации. Выражаясь афоризмами, можно сказать то же самое словами Бертрана Рассела: «Одно из неприятных свойств нашего времени состоит в том, что те, кто испытывает уверенность, глупы, а те, кто обладает хоть каким-то воображением и пониманием, исполнены сомнений и нерешительности», или Конфуция: «Истинное знание — в том, чтобы знать пределы своего невежества».

 

Ф. М. Достоевскому приписывают также фразу вроде такой: «Дурак, который понял, что он дурак, уже не дурак». Лао-цзы: «Знающий не говорит, говорящий не знает», Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю», Бакунина: «…именно лучшие люди бывают менее всего убеждены в своих собственных заслугах; даже если они сознают их, то им обычно претит навязывать себя другим, между тем как дурные и средние люди, всегда собою довольные, не испытывают никакого стеснения в самопрославлении», Чарльза Дарвина: «Уверенность чаще порождается невежеством, нежели знанием», что аналогичная мысль высказана в произведении Уильяма Шекспира «Как вам это нравится»: «Дурак думает, что он умён, а умный человек знает, что он глуп».

 

Ну и наконец — словам венец — в Библии есть высказывание апостола Павла: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего ещё не знает так, как до́лжно знать» (1Кор. 8:2).

 

А если попросту, то пока мы с напарником неслись в «мерседесе» в командировку, из местности нашего будущего пребывания в нашу сторону светили солнечные лучи надежды. А вместе с ними — ненавязчиво, по аппарату зашифрованной связи, Илья Сергеевич в нескольких словах рассказал, какую подготовительную работу провели они с генералом, чтобы наша миссия была успешной. Так что прибыли мы по месту командировки в полной боевой готовности.

 

Первое, что мы сделали, заняли номер в гостинице на берегу великой реки. С балкона открывался прекрасный вид, он притягивал внимание, бередил душу, вдохновлял на самые грандиозные свершения. Эта большая вода с серебристыми блестками по черно-синему полю, торжественное движение белых четырехпалубных гигантов, стремительно вальсирующие сотни катеров и яхт, стреловидный полет белых чаек, темнеющее небо с проступающими на глубокой синеве яркими звездами — и поток празднично одетых горожан по ленте набережной, все как один, повернувших головы в сторону реки, и живая музыка, льющаяся из ресторана под нами, и томный аромат жареного цыпленка, и женщины в вечерних платьях, выходящие из сверкающих авто — и нереальная уверенность в благополучии завтрашнего дня.

 

Не успели мы разложить вещи и принять бодрящий душ, выпить по чашке кофе, как в незапертую дверь номера вошел майор Рокотов, нами вызванный на помощь. Впрочем, на крутых плечах погоны сияли тремя золотыми звездами, значит повысили в звании до полковника. Он в первую очередь обнял Бориса, засмущав бедного юношу благодарностями.

 

— Вот эти погоны, мой перевод в штаб армии, — с жаром говорил настоящий полковник, сотрясая костлявую руку друга, — это на девяноста процентов твоя заслуга. Ты в курсе, Борис, за нашу с тобой диссертацию мне присвоили звание доктора наук!

— Полноте, полковник, — не без труда высвободив ладонь из клещевого захвата, поморщившись от боли, промямлил Борис. — Какие счеты промеж своими парнями!

— Приветствую и тебя, Юра, — наконец, обратился и ко мне бравый офицер. — Мне уже доложили о вашей миссии и генеральских полномочиях. Ну что, тряхнем старый пыльный ковер! Наведем порядок на вверенном Родиной плацдарме!

 

— Виктор Сергеевич, — впервые обратился я к нему по имени отчеству, — у нас с Борей нет планов громадья. Более того, мы сюда прибыли не для инспекции, а для анализа ситуации на месте и выдачи рекомендаций наверх — а там уж большие дяди решат, что и как делать.

— Ну, не прибедняйтесь! Вам ведь объяснили, какие предварительные меры приняты вашим руководством для полной победы над супостатом. Впрочем, мы народ военный и будем выполнять приказы руководства, какими бы они не были. Но интуиция мне подсказывает, что ваш приезд такого шороху наведет, что наши сонные чиновники, построившие себе виллы за государственный счет, надолго вас запомнят.

 

— Задача у нас простая — выявить тонкие места в военно-промышленном комплексе. — Принялся я курсировать по диагонали номера-люкс, размышляя вслух. — Убрать нерадивых, тормозящих нашу работу, и подобрать на их место работоспособных молодых сотрудников. Поможете?

— Конечно, Юра! Должен сказать, что мне из министерства и органов безопасности поступали засекреченные сведения о том, что сюда направляется комиссия, которой я обязан всемерно содействовать. Не знал только, что это вы! Но я вдвойне рад! На что способны скромные парни, действующие по воле Божией, вы мне уже показали. — Полковник был полон энтузиазма. — С чего начнем? Со штаба армии или с военной промышленности?

 

— А мы разделимся, зря что ли вдвоем приехали. Борис, как технарь, мало что понимающий в дворцовых интригах, пройдется по штабам, ну а я на вашей «ниве» попробую пробраться на сверхсекретный завод. Наш «мерседес» пока отдохнет на стоянке.

— Вообще-то я был уверен, что вы начнете с дедовщины в той воинской части, где вас чуть не убили.

— Во-первых, не убили, — сказал я задумчиво, — а наоборот, уверили в том, что Бог охраняет нас и направляет по нашему очень жизненному пути. Во-вторых, рыба гниет с головы, так что всю имеющуюся гниль необходимо ликвидировать именно в головной организации. И самое главное — ничего выдумывать не надо, есть закон, и ему обязаны подчиняться все, от рядового до маршала. …Или как говорил незабвенный Глеб Жеглов: «Вор должен сидеть в тюрьме!»

 

Напомню законные основания. Согласно Уставу гарнизонной и караульной службы, задачами военной комендатуры гарнизона являются:

разработка мероприятий и организация контроля за соблюдением военнослужащими воинской дисциплины в гарнизоне;

организация мер обеспечения производства по материалам о дисциплинарных проступках; содержание на гарнизонной гауптвахте задержанных военнослужащих; подвергнутых дисциплинарному аресту; осужденных к аресту с отбыванием наказания на гауптвахте; подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений; подсудимых (обвиняемых в совершении преступлений и заключенных под стражу, уголовные дела которых приняты к производству судами); осужденных военным судом, в отношении которых приговор не вступил в законную силу.

Следовательно, нарушение существующего закона должно пресекаться решительно и сурово. Дальше!

 

Решением Священного Синода создан Отдел по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Ранее работа по взаимодействию с силовыми структурами осуществлялась Отделом внешних церковных связей.

Уже в первые годы взаимодействия с Вооруженными силами в армии были созданы условия для пастырской и катехизаторской работы духовенства и мирян Русской Православной Церкви. В воинских частях и подразделениях, появились молельные комнаты, во многих местах началось строительство храмов. Поскольку в то время в Российской Федерации официально не существовало института военных священников, пастырская работа в силовых структурах легла в епархиях на плечи обычных приходских священников. Они же были направлены в воинские подразделения, выполняющие свой долг в Чечне, Косово и других «горячих точках».

 

Серьезной составляющей деятельности Отдела на протяжении многих лет было взаимодействие с Министерством юстиции, в составе которого в настоящее время находится Федеральная служба исполнения наказаний. Понимание того, что возможность осужденных и подследственных удовлетворять религиозные потребности является важной предпосылкой гуманизации условий отбывания наказания и содержания под стражей, подготовило заключение соглашения о сотрудничестве между Министерством юстиции РФ и Русской Православной Церковью. В нем предусматривалась совместная деятельность по организации духовного окормления работников УИС и заключенных; участие в строительстве храмов и часовен, распространение духовно-нравственной и патриотической литературы, оказание гуманитарной помощи, организация лекций по основам Православия.

 

Итак, с нами Бог, так кто против нас!

 

И еще, в настоящее время на самом верху изучается возможность создания военной полиции, которой будут переданы самые широкие полномочия по укоренению закона в вооруженных силах. Также будут расширены полномочия офицеров — это чтобы они не боялись применять личное оружие в отношении подчиненных с сорванной крышей. Знаете же, сколько солдат, озлобленных дедовщиной, берутся за оружие и открывают огонь и по своим однополчанам, и в случае бегства из части — по мирным жителям. 

 

В неукоснительном соблюдении закона и состоят наши особые «генеральские полномочия». И еще, друзья, силовую поддержку нашей миссии осуществляют специальные войска, так что действуйте без оглядки на погоны, угрозы и прочие милые шалости.

 

Рано утром полковник Рокотов повез Бориса в штаб, а я на старенькой «ниве» подъехал к проходной военного завода и встал невдалеке от сурового охранника с автоматом наперевес. Ждать пришлось недолго. С бандитским шиком подкатил черный внедорожник с тонированными стеклами, из него выскочил толстый мужчина с золотой цепью на мощной шее и, дружески кивнув охраннику, сунув ему свернутые пополам доллары, вошел на территорию завода. Спустя не более получаса, из ворот выехал крытый брезентом военный грузовик, доверху нагруженный чем-то звенящим на ухабах — видимо, цветным металлом. Моя видеокамера аккуратно фиксировала каждый шаг преступной операции. Наконец, пришло время и моего выхода на сцену. Я переключил камеру на крошечный объектив, закрепленный на узле моего галстука, на всякий случай прихватил ноутбук.

 

На проходной суровый охранник остановил меня и замер в ожидании. Я достал из кармана две сотенные бумажки с портретом президента страны вероятного противника и вежливо протянул бдительному стражу. Тот сразу смягчился и угодливо спросил, не показать ли мне дорогу? Я сказал, что я от Самого и уверил в том, что дорогу к Главному знаю, мол, не впервой. Неторопливым шагом досужего экскурсанта, отставшего от надоевшей группы, прошелся по заводу, заглядывая по очереди в каждый цех, где едва шевелились полупьяные рабочие. На открытом складе под легкой кровлей обнаружил непривычную для данного предприятия энергичную деятельность. Погрузчик подвозил из дальнего цеха и аккуратно складировал слитки металла желтого цвета, лом нержавеющей стали и обрезки титановых листов. Понятно, здесь готовится очередная партия цветмета для продажи на сторону.

 

Так же неспеша, прогулялся до административного корпуса и так же беспрепятственно, лишь обаятельно улыбнувшись секретарю, зашел в огромный кабинет директора завода. Там проходило заседание руководства под монотонное перечисление достижений лысоватым оратором. Наконец, на меня обратили внимание.

 

— Эй, парень, — просипел мужчина в дорогом костюме, — куда ты пришел? Вам сюда нельзя. Двигай в мой кабинет, там все и порешаем. А ты пока приготовь, что нужно, в заранее обговоренной сумме.

— Спасибо за совет, — сказал я громко, так что по рядам поникших голов прошла волна. — Только мне именно сюда и сразу к директору, так что, милейший, принесите стул для меня и поставьте рядом с директорским креслом.

 

— Да кто ты такой! — взревел директор. — Кто тебя вообще впустил?

— Я из центра, — пояснил я с расстановкой. — У меня самые серьезные полномочия. Вот документ. — Я протянул удостоверение с гербом и письмо министра. — А впустили меня сюда все, кто отвечает за безопасность. Только на проходной пришлось двести долларов заплатить. Я так понимаю, это у вас такса такая, специально для бандитов, с которыми вы разворовываете государственное имущество.

— А вот это еще доказать нужно! — проворчал побледневший директор, оторвав глаза от моих документов.

 

— Доказательства есть, не беспокойтесь. — Я включил ноутбук и продемонстрировал кино, которое снял по дороге сюда — Тут уже на расстрельную статью хватит. А еще имеются сотни часов записей моих предшественников из соответствующих органов. Так что я здесь не для расследования преступления, а для вынесения приговора.

Выключив ноутбук, я встал со стула, дошел до входной двери, распахнул обе створки, впустив в кабинет четверых вооруженных мужчин в масках. Они выстроились в шеренгу и замерли.

 

— Информация о вашем беспрецедентном воровстве достигла не только столицы, но и вышла за пределы Родины. К следствию подключился Интерпол. В настоящее время в квартирах и загородных домах воришек завершен обыск. Изъяты наличные денежные средства и ценные предметы. К тому же, — я сдвинул рукав пиджака и взглянул на ручные часы марки «Командирские», — вот уже сорок минут, как арестованы ваши безналичные средства. Ну а теперь, господа воры и казнокрады, с вещами на выход.

 

Как только военные в масках вывели криминальный квартет из кабинета, я достал из бокового кармана бумажку и зачитал доклад.

— После оздоровления атмосферы вашего уважаемого предприятия, нам с вами, друзья, необходимо выработать новую стратегию производства. Я сейчас изложу предложения из центра, а вы можете вносить свои дополнения и изменения. Особое внимание прошу уделить разработкам инновационного центра вашего проектного бюро.

 

В руководстве сначала поднялся гул. Потом, выслушав мои наброски, из народной среды сразу выдвинулись самые активные товарищи. Выслушивая их предложения, я мысленно наметил кандидатов на освободившиеся места. Оказывается, у трудящихся завода издавна имелись планы и конкретные расчеты, которые они выстрадали в кулуарных спорах. Разумеется, не все пойдут в дело, но всеобщий созидательный настрой проявил честных умных лидеров, которые начнут работу не только на этом заводе, но и на предприятиях всего военного комплекса округа. Я записал их имена и отправил в академию в качестве кандидатур. Центр их проверил и дал добро. На следующий день, ближе к вечеру, на столе в моем кабинете появился четкий план по реорганизации производства с расчетами, графиками, схемами — все как положено.

 

Больше всего удивило и, пожалуй, опечалило количество великолепных новаторский идей, запрещенных к разработке. Это было нечто из области фантастики, только продуманные и рассчитанные до мелочей: гиперзвуковое оружие, боевые всепогодные лазеры, компактные ядерные двигатели, подводные аппараты, развивающие более двухсот узлов; военные роботы, комплексы радиоэлектронного обнаружения и подавления, сверхскоростное стрелковое оружие, подводные пулеметы и пистолеты, и прочее.

 

Ох, не зря эти парни просиживали чуть ли не круглые сутки на мизерных окладах в своих лабораториях и проектных бюро! У них была надежда, цель и еще одна неуловимая, неугасимая энергия созидания. В конце концов, антинародному режиму должен прийти конец, тогда-то и станут востребованы их дерзновенные мечты, воплощенные в реальные материальные объекты. Эти скромные парни, не потерявшие способности смущаться и краснеть, по сути жизнь свою положили на возрождение армии. Мне хотелось их обнять, обнадежить, да в конце концов из своего кармана дать им денег! «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране постсоветской есть!» — бурчал я себе под нос. 

 

Эти документы я так же отправил по засекреченной электронной почте в академию, и так же получил одобрение.

 

Во время моих приключений на лидирующем предприятии ВПК округа, коллектив революционеров в составе «настоящий полковник с Борисом» перетряхнули руководство штаба армии. Разумеется, нам помогали пятеро спецназовцев, разумеется, незаметно и тихо. Наивно было бы думать, что развороченное осиное гнездо не попробует атаковать и отомстить «людям из центра». В который уж раз пришлось удивиться, насколько необычные люди несут службу в столь специфических войсках. Вот так посмотришь на одного из них, отвернешься — и всё, ты уже не можешь вспомнить, как он выглядит и какое у него лицо, — никаких особых примет. Подобные лица носят сотни тысяч мужчин. И одеты они скромно, во все серенькое, неброское. И мышцы у них не как у голливудских суперагентов, а вполне обычные. Только у каждого по два высших образования, знание трех иностранных языков в совершенстве и еще трех, чтобы понимать, о чем говорит супостат. А еще стреляют снайперски из всех видов оружия и… много чего еще умеют и знают.

 

 Среди приданных нам спецназовцев мелькнули два знакомых лица. При встрече я подал знак, что узнал. Они же со мной вместе стреляли на военном полигоне, прыгали на ходу из бронетранспортера и вертолета, снижались на стреляющую землю с парашютом. Я им почти незаметно кивнул, но внешне ничем не приметные ребята никак внешне не отреагировали. Нельзя, или я их принял за других?.. Неважно. Главное то, что они отследили всю цепочку военных преступников, бандитов и коррупционеров — и незаметно, без помпы, шума и криков удалили с нашего поля боя, с глаз долой. И все-таки, эти двое, которые мне показались знакомыми, — они это или не они?..

 

— Отсюда есть пошла Русская армия, и стала бысть! — изрек полковник Рокотов на прощанье, поднимая фужер с шампанским в заведении, что под нашим номером в течение долгих дней отвлекало нас от дел соблазнительными ароматами, музыкой и блистательными дамами. Кстати, о дамах… нет, лучше попозже. Да и наш дорогой полковник уже далеко не полковник, а генерал. — И всего-то нужно убрать мусор и помочь живой идее развернуться в полную силу молодых сердец.

 

— Да вы поэт, генерал! — как всегда с иронией воскликнул Боря, размахивая в такт музыке куриной коленкой термоядерной прожарки.

— И это еще раз подтверждает нашу правоту, друзья! Ибо сказано: сделай хотя бы один шаг к Свету, и осияет Он жизнь твою пречудными дарами!

— Простите, генерал, — изумленно спросил Борис, — а сии глаголы откуда бысть?

— Отсюда, Борька! — Он ткнул пальцем в орден на груди его широкой, под которым ритмично билось сердце русского воина.

 

— А сия золотая звезда «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР», — не унимался Боря, — откуда бысть?

— Да так, — неожиданно смутился генерал, — это была спецоперация, вроде нынешней, только за границей, и еще более скоротечная. Двое суток работы, руины штаба неприятеля, с полтысячи испарившихся духов — а мы все в белом. Примерно так…

— И когда вы только всё успеваете, мой генерал? — пришла очередь удивиться мне.

— Про верблюда и мудрого караванщика слыхал? — таинственно прошептал сосед.

— Конечно, — кивнул я, вспомнив ворчание академика. — А за верблюда благодарить приходилось?

— А как же! Учитывая, что так оно и есть.

 

Обратно неслись на «мерседесе» в традиционных рассуждениях о женщинах.

— И как мы только выдержали такой соблазн! — оглушающе шептал мне на ухо Боря. — Нет, но ты видел, какие там дамы водятся! А как они смотрели на нас! Особенно на тебя… А мы, как кремень! Как уральский утес!

— Что это ты вдруг разошелся? — невозмутимо отвечал я. — Забыл, как я трижды удерживал тебя в номере, чтобы ты не «заглянул» к соседкам по коридору?

— Спасибо тебе, конечно, — скрипнул зубами друг. — Только я и без твоего занудства справился бы. Наверное… Мне так кажется…

 

— Ладно, еще четыре часа, и ты обнимешь боевую подругу, — успокаивал я.

— В том-то всё и дело, что даже обнять ее родичи не позволяют. Как только расстояние между нами сокращается — они тут как тут! «А не желает ли дорогой гость чаю с пирожком? Между прочим, Дина сама пекла!»

— Ну, может быть, как раз это и стимулирует твои самые серьезные намерения! Ты девушке предложение делал?

— Делать нечего! — Ударил он по дверце кулаком. — Представляешь, какими они станут после свадьбы? Что они нам устроят! Это же концлагерь какой-то! И самое ужасное, что Дина всегда на их стороне.

— Всё правильно, — согласился я почти серьезно. — Ты вон, то появляешься, то исчезаешь в каких-то спецоперациях, а папа с мамой всегда рядом, они не сбегут.

 

— Ты издеваешься! — воскликнул друг. — Ты на стороне этих сатрапов!

— Конечно, — кивнул я, по-прежнему с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — А пройдет время, родишь дитя и сам таким станешь, если не сатрапее… Ты еще не раз поблагодаришь тещу с тестем за то, что они Дину тебе представили в таком чистом виде. Уверен, что и фату на венчание дева наденет без страха и упрека.

— Гм… гм… — вздохнул Боря, почесав огромный лоб. — А ведь ты прав. Нет, конечно, не совсем прав, но в целом… — И замолчал до самого дома, позволив и мне обдумать свою семейную ситуацию. А ведь и у меня были те же трудности.

 

4

— Представляешь, Вика, а ведь это наше первое свидание, — сказал я, сам удивившись открытию.

— А ведь точно! — отпрянула она от меня, прихватив пальцами камешек и запустив его по волне. — Опять не получилось, как у тебя. И что характерно, прошли с тобой огни и воды, и даже ни разу не поцеловались, в щечку. Прям как дети!

— А мне нравится!

— Да и мне тоже! Просто удивительно. Будто я уже не я, а новый человек.

 

Теплым вечером сидели мы на пустом пляже.  С огромным трудом удалось вырвать из железных рук сурового руководства краткий отпуск. Здесь на юге дотлевал бархатный сезон. Перед нашим прилетом закончился продолжительный шторм, разогнавший и без того редких отдыхающих. Вышло по-прежнему жаркое солнце, наступили благодатные деньки. Мы целыми днями гуляли по набережной, заглядывали в парк, платили в кассу какие-то небольшие деньги, для нас запускали колесо обозрения, для нас расчехляли ружья в тире, катали на моторной яхте, жарили на углях шашлык и форель, возили на такси по всему побережью. Только купаться пока мы остерегались — вода после шторма обжигала ледяным холодом.

 

Вика рассказывала о своей практике в аналитическом центре одной весьма солидной организации, я — о своей миссии, впрочем, сжато и схематично, что Вику раздражало:

— Я же тебе всё рассказываю. — дулась она, заглядывая мне в лицо. — Почему же ты ведешь себя как на допросе? Ты мне не доверяешь?

— Почему, доверяю, наверное, — тушевался я, отворачиваясь. — Только надо мной висит меч секретки. Ты уж прости, родная, только знаешь, видимо, эта стена, между нами, надолго. — Тут я улыбался, брал ее за руку и задушевно шептал: — Но это не касается наших личных отношений. Мы с тобой близки как никогда. Именно совместные операции по спасению родных сблизили нас. Спаяли, говоря высоким штилем.

 

Вика сидела отвернувшись, но по щеке нет-нет, да пробегала улыбка. Так, еще чуть-чуть, еще одна точная фраза и она повернется и засмеется.

— Не обижайся, пожалуйста, — шептал я, поглаживая плечико, она капризно выдергивала весьма загорелую часть тела. — И когда только успела так загореть-то! Пока я на северах просиживал в пыльных кабинетах? И мечтал о тебе…

— Правда, что ли? — повернула она улыбающееся лицо, кстати тоже загорелое.

 

— Истинная! — Складывал я ладони в умоляющем жесте индийских влюбленных из болливудских мелодрам. — Иначе чтобы я здесь делал. С тобой. Такой надутой, как мышь лабораторная. Такой капризной девчонкой… Когда стоит мне протянуть руку, как на нее сядет целая стая птичек.

— Эй-эй-эй, каких еще птичек? — Улыбалась она уже во все тридцать два зубика, ровных и белых. Надо будет поинтересоваться, где такие делают, а то я совсем за делами запустил себя. — Вот ужо я им крылышки-то повыдергиваю!

 

— Слушай, любимая, может тебе охладиться? Давай искупаемся, наконец!

— Нет-нет-нет! — заскулила она, поглядывая на воду, как на врага.

— Что, так и будешь беречь себя?

— Да, товарищ, берегу себя для Родины! Я еще нужна моей стране!

— Ух ты, какая патриотичка! Уважаю. А не чли ли в Писании, кто будет беречь себя, тот погубит, а кто жалеть себя не станет, тот и победит! Ладно, пойду, окунусь.

 

Я решительно обнажился, заметив краем глаза предательскую «гусиную кожу» на руках, и с разбегу бросился в воду. Заскользил животом по донным камням, отчаянно размахивая руками, взбивая ногами пену. Ожог от холода прошел, я остановился и оглянулся под водой. Вода была прозрачной и приятной. Водоросли плавно покачивались в такт мелкой волне. Рыбки деловито посверкивали серебристыми боками. На солнечном пятне грелся крошечный краб. Висела у поверхности воды крупная желеобразная медуза, выпустив из-под капюшона ядовитые жгучие нити. Солнечные лучи пронзали зеленоватую толщу, рисуя на камнях и песке причудливые неоновые узоры. Запас кислорода в легких закончился, я всплыл на поверхность, жадно глотнул воздуха и широкими гребками добрался до пенистой кромки воды, встал на ноги и, громко хрустя галькой, добрел до нашего становища. Вика лежала, отвернувшись, разглядывала пустую набережную и шаловливо покачивала кроссовками.

 

— Ты что же, не пожелала стать свидетелем моего подвига? — удивился я.

— Я лучше по видику фильм ужасов посмотрю — и то меньше страха.

— Какой там страх! Один восторг! И никакого холода. А там, на глубине — такой покой, такая тишина! Нет, капризница, ты что-то постоянно теряешь. И это неправильно. А может тебя окунуть в воду, прямо в одежде? Ну, поорешь малость, повизжишь, ну подумаешь, мокрой курицей домой пойдешь — зато будет о чем вспомнить, о чем детям рассказать.

— Не хочу, не буду, — пробубнила Вика, по-прежнему улыбаясь. — Пойдем в кафе, тебе надо согреться, горячего кофию испить, а то никаких детей от тебя не дождешься.

 

— Знаешь, что мне в голову пришло, — прошепелявил я с набитым ртом, проглатывая огромный чебурек с горячим кофе в ближайшем кафе. — Там на глубине, там в тишине и покое…

— Неужели в такой холодрыге что-то может в голову прийти!

— Да не было холода, что ты выдумываешь. Я же говорю: тишина и покой. — Поводил рукой, изображая плавную волну. — Значит так, слушай внимательно, чтобы записать в семейную летопись и в старости прочесть детям на годовщину семейной драмы.

— Слушаю, слушаю, — пробурчала Вика, — только прожуй чебурек сначала. И как ты их ешь, о них же зубы сломать можно.

 

— Можно, конечно, если здорово постараться, а можно есть и получать удовольствие. А насчет зубов мы еще поговорим. Ты просто обязана сдать своего стоматолога. Мне уже пора заняться зубами мудрости, а то совсем замудрею. А то ведь вернемся к работе, и снова-здорово, тащи, верблюд, тюки на горбах, пока не надорвешься.

— Это деда про караван тебе наговорил?

— Ну да, кто же еще! А верблюд в этой постановке, простите, я. Да я не против. Нам только давай, если, конечно, на благо Родины.

 

Мы вернулись к воде, сели спина к спине, чтобы согреть друг друга, чтобы слышать биение сердец.

— Не увиливай, говори! — прозвучало сквозь грудную клетку. — Что в семейную летопись записать?

— Так вот. Каждая нормальная семья проживает череду критических лет, это обычно три-пять-семь. Большинство именно в эти годы совместного проживания не выдерживает напряжения и разводятся. Мы с тобой переживаем наши кризисные моменты еще до заключения брака, в период бросковых испытаний, выражаясь по-военному. И смотри сама — мы вместе. Видишь, это ты, а это я — мы рядом на этом клочке суши, в этой огромной вселенной с многомиллиардным населением.

 

— Пока всё правильно, — кивнула она, слегка ударив лопаткой по моему позвоночнику. — Так ты предлагаешь, как говорят в голливудских мелодрамах, перейти на новый уровень отношений?

— Вроде того! Только в голове начинает крутиться сюжет из «Ромео и Джульетта», когда они прежде всего венчаются, а уж после…

— Ты предлагаешь венчаться? Прямо здесь?

— Почему бы и нет? Как вариант, вполне подходит. По-моему.

— И по-моему…

— Тогда встаем, едем в ЗАГС, а после — в церковь!

— Встаем и едем, — прогудела она грудной клеткой мне в спину, даже не пытаясь подняться.

 

Поначалу-то я пытался удивиться и даже возмутиться вопиющим бездействием подруги, пока не услышал противный зуммер телефона, который обязан носить повсюду. Я крутанулся, глянул на Вику, безмятежно рассматривающую вершины гор в облаках, и понял: как всегда, в нашу жизнь вмешивается рок, непреодолимое препятствие — и Вика это предвидела.

 

— Юра, вы сейчас вместе? — раздался хрипловатый голос Генерала. — Включи громкую связь. Вы должны решить это вместе с Викторией. — Я включил динамик. — Дело в следующем: Артур просится на волю, говорит, что его на зоне сильно прессуют, а могут и порешить сгоряча. Ну, не любят в местах заключения мажоров!

— Этого следовало ожидать, — сказал я, — не так ли?

 

Виктория полоснула меня по лицу ненавидящим взором почерневших глаз. Ладонь девушки, лишь с полчаса назад ласкавшая мою руку, жестко вцепилась в запястье — и меня в тот миг заполнила черная ревность.

 

— Как решите, так и поступим, — сказал генерал.

— Отпускайте, — проскрипел я, — если, конечно, это возможно. — Захват девичей ручки ослабел, тьма в душе сгустилась.

— Уже отпустил, — сознался генерал. — Более того, они уже где-то рядом с вами.

— Кто «они»? — спросил я.

— Артур и твой сосед Иван Павлович — у него там в ваших краях домик, он туда нашего мажора и поселит, для реабилитации. А заодно вы там помиритесь. Будем надеяться, парень изменится и после испытаний и вашего прощения станет хорошим человеком. Всё, удачи!

 

— Юра, Вика! — раздался крик в наступившей гробовой тишине. С набережной махал рукой Иван, рядом с ним похудевший, посеревший Артур стоял, опустив повинную голову. Вика вскочила, хлопнула меня по плечу.

— Спасибо тебе, Юра, — воскликнула она. — Ты не представляешь, как меня это всё угнетало. Это же мальчик из детства, из прошлой жизни.

 

Пока Вика трясла безвольно опущенные костлявые плечи Артура, я вцепился клещом в руку Ивана и потащил его в сторону. Меня разрывала изнутри черная туча с молниями, я готов был растерзать всех этих людей. Мне было плохо, стыдно и гневно.

 

— Ну что, успокоился? — спросил Иван, когда «мальчик из детства» с девочкой оттуда же скрылись из глаз.

— Нет! Откуда вы только взялись! — просипел я. — Так всё хорошо было. Мы уже решились венчаться…

— Ну, во-первых, такие судьбоносные решения с бухты-барахты не принимают. — Загибал он пальцы на левой руке. — Во-вторых, меня послали, я должен продержаться. А в-третьих, считай, что вы спасли жизнь, хоть и паршивому, но человеку.

— И заодно разрушил брак себе.

— Помнишь, наш разговор у отца Иоанна? Я тебе сказал тогда, что если будет угодно Господу, Он может и брак разрушить, и в монахи тебя постричь…

— Ой, уйди ты с глаз долой! — возмутился я. — Я семью хочу, детей! Я люблю эту сумасшедшую девчонку!

 

— Хорошему ничего не будет, а плохого не жалко, — философски изрек Иван. — Да что ты так разволновался! Ну, поболтают мальчик с девочкой — и разойдутся как в море корабли. Артур теперь знает, что с ним могут сделать, если сделает что-то не так. Ты бы видел, каким он вышел из ворот тюремных — тень, а не человек. Даже у меня сердце сжалось.

 

Иван тряхнул меня, крепко сжал руками плечи, громко сказал:

— Значит так, сейчас сгоняем на гору, там в домике у меня пара комплектов для дайвинга. Мы с тобой занырнем и поплаваем на глубине. Там ты точно успокоишься.

 

Пока Иван вместе со мной совершал свои плановые манипуляции, у меня перед глазами реяли противные картины пошлого содержания. Я знал, кто навевает эту мерзость, даже слышал смех за левым плечом, но ничего поделать с собой не мог. Меня трясло от ревности и злобы.

 

Наконец мы облачились в черные прорезиненные гидрокостюмы, ласты, маски, трубки — и поплыли на глубину. Темнота под нами сгущалась. Но Иван был прав — медленное кружение рыб, покачивание водорослей, тишина и покой несколько остудили мое душевное волнение. И все же на берег я вернулся по-прежнему мрачным. Глубинная терапия не помогла. Иван сложил обмундирование в багажник и предложил «план Б».

 

Мы сидели за столиком пустого кафе, в самом темном угу, перед нами мгновенно вырос типовой набор «южная ночь»: коньяк, вино, цыпленок-табака, помидоры с перцем, виноград.

— Юра, ты хоть закусывай, что ты как с цепи сорвался — надо же, в одиночку коньяк выдул. Давай, давай, поешь…

— Да не берет меня твой коньяк, и еда в горло не лезет. Ладно, давай сменим тему. Слушай, Иван Павлович, а что за домик у тебя? И откуда? И почему в таком неудобном месте, на склоне горы.

 

— Как-то раз бродил в этих краях, забрался на гору, хотел заглянуть за перевал — что там? Оказалось долина, застроенная коттеджами. Стал спускаться и набрел на лагерь хиппи. Они меня очень радушно встретили. Усадили у костра, накормили бобовой похлебкой. Я понял, что с провизией у них не густо, ну, и дал им немного денег. Они еще больше обрадовались и предложили пожить в домике. Помню, забрался на второй этаж, вышел на балкончик, глянул оттуда на море — и обомлел. Море с высоты выглядело огромным, небо над морем — бездонным. В голове сразу мысли о высоком появились. Словом, узнал кто из хиппарей хозяин, купил у него бунгало, оформил документы. И всем хорошо — у меня домик, у них деньги. К тому же я там появлялся не так часто, их не выгонял. Зато на балконе всегда получал вдохновение, начинал новые книги, на закате там Иисусова молитва сама собой лилась. Ну вот так всё и вышло, можно сказать не по моей воле, а по воле Пославшего меня. Ну, ладно, Юра, давай вернемся в домик, пора на покой.

 

Очнулся среди ночи от холода. На соседнем топчане храпел как ни в чем не бывало Иван. Виктории с Артуром в домике не было — накатила ревность. Меня тошнило, мутило, всё раздражало. Вышел из домика, глянул на звезды, сел на теплый камень и прислушался к себе. Нет, не было там внутри покоя, не было радости прощения, мутный вязкий мрак плескался где-то у горла. Я сполз на колени, стал класть поклоны, много поклонов, до рези в голенях, до тянущей боли в спине, до головокружения. Выл мытаревым воем, как пёс, избитый хозяйским сапогом. Рухнул на спину, залюбовался круговертью звезд на черном небе. От земли исходил теплый запах тлеющих листьев, вянущих цветов, прокисшего кизила. В полной тишине далеко внизу шипело волной, скрипело прибрежной галькой остывающее море, готовое сорваться в новый осенний шторм. Ну что ж, пусть сильнее грянет буря!

 

…И тут на мой пылающий лоб опустилась теплая ладошка. На вздымающуюся грудь опустилась легкая девичья головка. Раздался шепот, похожий на песню, на детский беспомощный плач, на шорох звезд на спокойном небе. Я не расслышал ни слова, и понимал всё. Я ненавидел свою черную злобу, любил внезапную нежность, злоба таяла, утекала в землю, нежность заполняла освободившуюся полость в груди. Словно огненная стена окружила нас, растянувшихся на теплой земле на толстом ковре из сухих листьев, прозрачное безвидное пламя спустилось с небес, опалило, согрело, пронзило светом, подхватило и унесло высоко-высоко…

 

Наутро мы с Викой вернулись в гостиницу, а Иван поселил у себя в домике Артура и взялся его воспитывать. Как сказал он позже, Артур со всем соглашался, был тихим и послушным, но в глубине зрачков тлела смертельная обида, которая когда-нибудь может вспыхнуть и наделать немало бед. Особенно учитывая, что идти в храм на исповедь он наотрез отказался. Поэтому Иван через три дня отправил его домой, под генеральский надзор.

 

Мы же с Викой словно обрели нечто незыблемое. То ли бескрайнее море, то ли горы, то ли буйная вечнозеленая растительность были тому причиной. А может наше прощение подленького мажорчика, её — по-женски органичного, моё — через ревность и мучения, но все-таки случившегося. Да еще во время той печальной ночи, когда я упивался черным гневом, на море случился шторм. Утром же, утром примирения, когда мы погрузились в океан вселенской нежности, спустились по каменистой тропке вниз — а тут!.. Море успокоилось, наступил полный штиль, солнце излило на озябшую землю жаркий свет. На листьях деревьев, на каждом цветочке, на прибрежном камешке, ни лицах людей — заиграли солнечные блики, запрыгали солнечные зайчики. На примирение и прощение человеческое природа ответила сияющей благодарностью.

 

Мы с Викой будто растворились в природе. Наши телесные оболочки стали прозрачными для проникновения великих стихий. Море приветствовало нас мириадами золотистых блесток, горы в синей дымке успокаивали вековым покоем, пальмы и цветы окружали ароматом и птичьим щебетанием; сбежавшие из домашней тени дети прыгали, кричали и смеялись; старики улыбались из-за стихийных лотков с персиками и виноградом — и над всем этим праздником нежданного тепла, вернувшегося лета — синим пологом покрывало нас пронзительно синее небо и сыпало, пронизывало, опаляло беспечное солнце.

 

Мы говорили, говорили, неважно, о чем, передавая словами, вибрациями голоса, улыбками, сиянием глаз — самое главное: мы любим, и мы любимы! Это великое чувство из наших грохочущих сердец выплеснулось наружу и разлилось, и осияло всех-всех: и прыгающих визжащих детей, и кротко улыбающихся стариков, и собак с кошками, растянувшихся там и сям на теплом асфальте, на травке газонов; и каждый цветок на огромных кустах, и высокие лохматые пальмы, кивающие нам растрепанными лаковыми листьями; и проголодавшихся чаек, горлиц и ястребов; и темноликих торговцев шашлыками, домашним вином и огромными помидорами с перцем…

 

Мы чувствовали себя выздоровевшими, вышедшими только что из больницы. Мы обнаружили вокруг себя практически незнакомые формы жизни. Набрали путеводителей, справочников туриста и принялись жадно их изучать.

 

Начали с растений. Мы бродили по Дендрарию, по санаториям, по диким уголкам побережья с книжками в руках и каждый раз, узнавая новый цветок, дерево, куст, радовались как первоклашки на первом году обучения. Вот перед каменным домом, похожим на старинный замок, нас обдали тонким ароматом белые и желтоватые пучки на зеленых ветках, спрятанных среди густой листвы — это османтусы. Китайское растение семейства маслиновых, прочла Вика в книжке с цветным фото. Перед стеной из щербатого песчаника огромным канделябром высится соцветие белых колокольчиков. Вика полистала книжку, нашла фото с описанием и доложила: Юкка — древовидное вечнозеленое растение агавовых семейства спаржевых из Мексики.

 

А вот деревце, увешанное желтыми круглыми плодами — оказалось гинкго, в переводе с японского означает «серебряный абрикос». Недалеко — кустарник с сиренево-желтыми цветами лантана. А чуть дальше среди вытянутых листьев белеют аляповатые цветы японской мушмулы, пахнущие миндалём. Я пробовал ярко-желтые плоды как-то в начале лета, они кисло-сладкие с округлыми косточками внутри. Издалека светит алым абутилон или «китайский фонарик», а вот странные изогнутые розовые плодоножки конфетного дерева — говении сладкой. А вот ярко-желтые и красные гроздья похожей на облепиху пираканты и примерно такого же обильного, только лилового красивоплодника. А вот — нечто монументальное и библейское — кедр ливанский, за которым царь Соломон снаряжал экспедиции, чтобы из его ароматной древесины строить свой храм.

 

На волне взрывного интереса к райской природе тропиков нас потянуло к волне морской. Мы обошли становища рыбаков, подводных охотников, дайверов. Разузнали какая рыба водится под сверкающей поверхностью моря. И здесь нас ожидали открытия — оказывается, по завершению курортного сезона, к безлюдным берегам из глубины приплывают подкрепиться стаи крупной рыбы. На гальке у самой кромке воды вытянулся серебряными иглами сарган, длиной под метр. Стремительный «дизайн» рыбы, напоминающей змею, иглу или угря, выдавал хищность натуры и высокую скорость передвижения.

 

— Это что, оттуда? — визжала Вика, показывая пальцем на море.

— А откуда же? Не из магазина же, — степенно пояснял рыбак. — Если будете ловить, советую обольщать королевской креветкой или куриной грудкой.

В только что пришвартованной лодке бородатый лысый рыбак поднял над бортом сеть с полусотней ставрид, а потом еще единственную рыбину с полметра и с гордостью произнес:

— А это мерланг или серебристый хек. — Наклонил ведро с серебристой добычей помельче и произнес: — Барабуля, рыба гурманов, царская рыбка! — Потом из другого ведра достал пару серебристых рыбешек. — А это черноморская пиранья — луфарь. Самая опасная рыба, которая в одно касание срезает леску любой толщины и ставриду сжирает за один кус.

 

— Дамочка, да вы сюда посмотрите, — позвал Вику следующий морской охотник, поднимая со дна лодки плоскую круглую рыбину, похожую на камбалу. — Скат! Местные называют «кот». Видите шип на хвосте? Он ядовитый. Вот показал вам и сейчас отрублю. — Поднял очередного уродца в шипах наружу. — Морской ёрш! Видите, как надулся!

— Да что ты своими дикобразами дамочку пугаешь! — возмутился из соседней лодки дочерна загорелый волосатый мужчина в сомбреро. — Вот, девочка, погляди на эту красоту. Это пеленгас. Его завезли из Японского моря в семидесятых, и он очень хорошо прижился. А это — кефаль. Помните, «шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил. Синеет море за бульваром, Каштан над городом цветёт…»

— Во распелся! Ты что, Испания, уже принял на грудь? Нас не дождался? — вскрикнул бородач с пирса.

— Да нет, это я в обществе красивой интеллигентной дамы захмелел!

 

— Слышишь, Юра? — толкнула меня в бок Виктория. — Народ зря не скажет! Слушай и запоминай. — Потом тряхнула головой и выпалила: — Всё! Я готова! Давай сплаваем на глубину. Где там у вас костюмы для дайвинга?

 

И вот мы, облаченные в черные прорезиненные костюмы, в длинных ластах на ногах в масках с трубками, да еще в свинцовых поясах, спиной вперед заходим в воду. На берегу остался Иван Павлович с джипом. Он с полчаса давал нам инструкции, как нырять без акваланга. Мы отплыли метров за семьдесят от берега, вдохнули поглубже и медленно погрузились на дно. Остановились, прокачали уши и только после этого, взявшись за руки, закружились на месте. Тишина обуяла нас и успокоила. Над нами беззвучно плескалась ртутная мягкая волна, под нами колыхались бурые водоросли. Толща воды пронзалась косыми лучами солнца. Между кустов бурой растительности на дне появились вкрапления ярко-зеленой травки, каменистых рифов и песчаных полянок. Вокруг нас беззаботно кружились стайки хамсы, промелькнул десяток ставридок.

 

Слева-внизу из темной впадины поднималась  обросшая ракушками и короткими кустиками водорослей скала с пещерой. Из черного зева медленно выплыла крупная рыбина, показавшаяся нам монстром. Вика вцепилась мне в плечо и потащила наверх. На поверхности, мотая головой и прыская радужным фонтаном, она вскричала:

— Акула!

— Нет, трусишка, всего-то крупный пеленгас. Разве не слышала, что говорил Иван? Под водой геометрия предметов меняется. Метровый пеленгас кажется трехметровой тигровой акулой. Да и вооружен я, на всякий случай.

— Чем это?

— Да вот чем! — Отстегнул я подводный пистолет и поднял над водой. — С глушителем, между прочим, антидиверсионное спецсредство. Так что давай, вернемся на глубину и подстрелим испугавшего нашу маленькую девочку японского шпиона.

— Н-н-н-у-у, ладно, — стуча зубами, произнесла Вика и вдруг громко запела: — Нам бы, нам бы, нам бы — всем на дно!

— Хулиганка, — сухо констатировал я и приступил к погружению.

 

На берег выбрались мы, качаясь, запинаясь, держась за руки. На моем поясе болтался спец-пистолет с одной стороны и пеленгас из отряда кефалевых — с другой. Нас, очень усталых, в дружеские объятия принял заботливый Иван, помог снять комбинезоны, вытер, высушил, завернул в одеяла и усадил в старенький джип «виллис» времен Великой отечественной войны.

 

Закончился вечер, полный открытий и приключений, на веранде горного домика Ивана. Пока мы с Викой приводили себя в порядок, хозяин испек в фольге на углях рыбину, нарезал помидоры с красным луком и кинзой, нацедил из бочонка домашнего вина из алычи. До глубокой ночи мы сидели под звездами, слушали трещание цикад, всхлипы невидимой горлицы и далекий плач шакала. Вокруг нас зелеными вспышками по кругу курсировали светлячки, а под горой едва слышно перекатывало береговую гальку пенистой волной «самое синее в мире, Черное море моё, Черное море моё». То Иван, то я, а то вдруг и Вика замолкали, перебирая четки — на самом деле, как говорил Иван, Иисусова молитва благодарности сама собой вскипала в груди и совершала таинственный круг. Редко бывает в нашей суетливой жизни так хорошо, как хорошо было в тот вечер нам. И в ту ночь.

 

5

— Какой у тебя необычный балкон, — сказал я во время экскурсии по московскому дому Ивана Павловича. — Здесь чувствуется женская рука. Зеленый газон на полу, оранжевые стекла, бирюзовое «небо» на потолке. Всюду цветы. Ну и стол с лампой, кресло на роликах. Ты женат?

— М-м-м-можно сказать и так. — Улыбнулся печально он. — Ты читал мою книгу? Ту, которую я дал на юге.

— Да, — кивнул я медленно, — именно поэтому хотел поговорить о ней, о тебе, о них. Сознайся, ты подобно живописцу на пленэре, писал с натуры? …Несмотря на невероятность описанных событий.

 

— Тебя ведь тоже предупреждали в академии, да и раньше, в школе, что писать и говорить можно только правду. Это касается твоих аналитических отчетов, сочинений, дипломов, ну и моих книг, так же. Если мы исследуем реальную жизнь, то подключать сюда воображение, или даже ложь, — это смерти подобно. Мы же помним слова Спасителя о том, что отец лжи есть враг человеческий. Так что — да — «писал с натуры».

— Тогда прошу объяснить, почему в твоих духовных книгах так много женщин? Почему отношения с ними трудно назвать каноническими, а скорей уж они — блудные?

 

— Если ты читал Библию, писания святых отцов, наблюдал церковную жизнь изнутри — наверняка заметил, что интерполовые отношения пронизывают нашу судьбинушку с первого года до последнего. На протяжение тысяч лет. Кстати, и у тебя, Юра, был печальный опыт падений. Рассказывали мне твои друзья, как вы проводили досуг на халтурах, да и здесь, во дворе. Там у вас было всё — и драки, и водка, и табачок южный, и девицы невысокого морального уровня.

 

— Ты что же, Иван Павлович, следил за мной? Досье на меня собирал?

— А как же! Потому Господь и поручил мне писать летопись наших дней, что я вместе со всеми варюсь в адском котле земной жизни. Подобно тебе, и мне, убогому, даются необходимые знания об окружающих людях, событиях — и в комплекте с этим, понимание сути вещей. У нас с тобой одна задача — узнавать, изучать, анализировать, чтобы понять смысл и проэкстраполировать дальнейшие события — у тебя в виде «тайных советов», у меня — пророчеств, если хочешь. Ну ладно, об этом говорить можно сутки напролет, еще наговоримся. Напомню о твоем вопросе про жену. Думаю, тебе это интересно еще и потому, что сам не в ладах с невестой. Вроде пытаетесь быть вместе, а вас раздирает в разные стороны.

— Вроде того, — понуро согласился я. — И все-таки, без оглядки на меня, расскажи о своей женщине, о ваших непростых отношениях. А я буду слушать и прилагать к себе.

 

— Тогда вот тебе кофе. — Иван принес из кухни на балкон и поставил поднос на столик. — Усаживайся поудобней в кресло, а я буду сидеть, вставать, ходить — не обращай внимания.

 

Иван Павлович сел напротив, задумался, и я впервые рассмотрел его подробно. Лет ему было от тридцати до сорока семи, рост около 180, под свитером наметился живот, волосы короткие с проседью, лицо обычное, без особых примет. Руки длинные, гибкие, пальцы чуткие, привычные как стрельбе, так и клавиатуре, вены привычны к физическим нагрузкам.   Выражение лица переменчиво, серые глаза спокойные, взгляд пронзительный. Говорит обычно с легкой иронией, хрипловатым баритоном, иногда на полуслове затихает — видимо, молится про себя. Это и мне знакомо, это школа нашего старца.

 

— Значит так, — решительно начал рассказ Иван, — познакомились мы со Светой еще в детском саду. Таких девочек называют обычно «пацанками» — играла с мальчишками в футбол, в войнушку, лазала вместе с нами по деревьям и даже иногда вступала в драку, кулачки у нее всегда были крепкие, как влепит, мало не покажется. Но при этом училась на отлично, занималась спортом, была романтичной, писала стихи, могла часами сидеть на крыше или на краю обрыва и задумчиво смотреть вдаль. В такие моменты и я присаживался рядом, и мы начинали мечтать, фантазировать, словом душевно сближаться. А однажды на праздник в начальных классах мы с ней танцевали! Она разрумянилась, ее белое платье летало, как крылья, голос звенел, голубые глаза сияли — я залюбовался подругой и… выпалил: «Я тебя люблю!» Света посмотрела на меня как-то необычно, смутилась, а потом шаловливо сказала: «Подумаешь, Ромео! Я тоже тебя люблю!» Так мы стали влюбленными, и так это продолжается до сих пор.

 

Когда подросли, у Светы случился роман со старшеклассником — он был красивым, спортивным парнем, любимцем девчонок. Она ко мне охладела, я обиделся, взревновал и в отместку стал гулять с девочкой из нашего класса, которая смотрела на меня во время уроков и вздыхала — ну, ясно, влюбилась. И тут узнал я про себя не очень приятную новость — никто из девочек Свету заменить не может. Я почувствовал себя прикованным к ней невидимой цепью. Ну всё, думал, это и есть настоящая любовь.

 

— Ты почувствовал себя несчастным, одиноким, преданным? — спросил я о своём, насущном.

— Поначалу да! Но однажды подошел ко мне друг — его уже нет в живых — и предложил записаться в секцию бокса. Нам тогда исполнилось по четырнадцати, и уже можно было. Ну во-первых, нагрузки были такими, что всю дурь из головы вышибло. Учиться тоже приходилось только на четверки-пятерки, а то из секции выставят. Во-вторых, через полгода я заметил, что старшеклассник от моей Светы отвернулся, а она по-прежнему за ним бегает. В-третьих, нас научили неплохо драться. И вот на вечере танцев в школе Света приглашает воздыхателя на белый танец, а он ей грубо отказывает и смеется на весь зал. Света увидела меня, бросилась на грудь и заплакала. Я как мог ее успокоил, а сам подошел к парню, увел его за руку во двор и — увы, да — избил. Свету я тогда вернул, она снова стала со мной дружить, но ее первую измену забыть не мог. А потом была вторая измена, третья — и так далее.

 

— А ты? Неужто не воспользовался народным средством: «Чтобы забыть прежнюю любовь, нужно завести новую»?

— Пытался, но не смог. Нет, девушки, конечно, случались, и не раз. Но как до интима доходило — передо мной лицо Светы появлялось — и всё, «любовь ушла, завяли помадоры»!

— Видимо, это настоящее! — прошептал я, снова подумав о Виктории. — Трагедия…

— Ну, если честно, то трагедия в моей ситуации пополам со счастьем.

— Это как?

 

— Она же каждый раз после очередного фиаско ко мне приходила, рыдала у меня на груди, как тогда в школе. И даже иногда, переступив через гордость, признавалась, что я у нее один такой верный, что она только меня любит. А однажды, когда «перебесится» обязательно ко мне вернется и уже навсегда.

— Какой-то циничный эгоизм получается, тебе не кажется? Или душевный мазохизм…

— Называй как хочешь, только наша больная любовь есть, до сих пор жива и, надеюсь еще «из искры возгорится пламя». 

 

Иван вскочил, заходил туда-сюда по комнате, вернулся на балкон, присел на край стола и выпалил:

— И тут, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Загорелся я написать книгу. Показал ее друзьям, священнику — оценили неплохо. Потом сходу вторую написал, потом третью… Издали книги у нас, потом за рубежом, а потом по совету опытного товарища и в интернете разместил. Слава прокатилась — вперемежку с завистью и замалчиванием, в общем все как у путёвых. И тут, в один солнечный день с газетой и книжкой в руках прибежала ко мне Света и как закричит:

 

«Что же ты меня такой идиоткой изобразил! Как тебе не стыдно?» Я говорю, очень даже симпатичной идиоткой, между прочим. И зачитал ей три отрывка, где она — просто супер-вамп, вся в цветах и бриллиантах. У нее было как-то увлечение богатеньким ювелиром и дизайнером одежды, одновременно. «Всё равно я себе там не нравлюсь!» Тогда я говорю, а с чего ты взяла, что я о тебе писал? Имя другое, возраст нежнее, рост выше, ноги длиннее, номер не первый, а третий — и декольте типа «сэрцэ во двор». Единственное, что тебя делает похожей на книжную Лену, это быстрая смена партнеров, но это сейчас такая всеобщая женская беда. Так что…

 

Света опять разрыдалась, опять мне на грудь упала и в который раз призналась, что я у нее один, а все остальные — так, для жизненного опыта. А как успокоилась, умылась, села вот тут, на твое место и предложила отныне писать главную героиню с нее, а уж она постарается соответствовать высоким идеалам, так сказать и всё такое.

— Но ведь тебе запретили описывать конкретных людей, — напомнил я.

— А я не описываю конкретно Свету. Я, кстати, ей это объяснил. Но стремление стать лучше и соответствовать идеалам беллетристики, этого я никак не мог запретить.

 

— И чем у вас всё закончилось?

— Не закончилось, а продолжается, но уже совсем на другом уровне. Мы уже дважды женились и разводились, и еще не поженились в третий раз, она еще иногда по привычке погуливает, но после очередного фиаско прибегает, кается, плачет, просит простить и об этом в книге не упоминать. Я ей предлагаю сюжеты, которая она должна прожить, разумеется, со мной. Она пытается, старается, но срывы пока случаются.

 

— А ты к старцу ее не пробовал привезти?

— А как же, возил и не раз. И, знаешь, старец ее всегда принимает по-доброму, ласково, без осуждения. А Света просто стелется перед ним, как травка, так искренно кается, рыдает, бьет себя кулачком в грудь… Но возвращается домой и… Помнишь, как там у Блаженного Августина в его «Исповеди»: «Боже, сделай меня святым, но только не сейчас!»

 

— А ведь на самом деле, случай интересный! — признался я. — Спасибо тебе, что рассказал. Сколько тут выводов разных напрашивается! Ведь, по сути, в каждом из нас живут эти страсти. Живут, гадят нам, а мы просто не способны с ними расстаться, или не хотим. Ты, Иван, давай, дорогой, пиши дальше — это очень интересно любому человеку, ставшему на путь Света, идущему по пути Светы. Но, знаешь, ты прав — у тебя в жизни и трагедия и счастье рядом идут, так что одного у тебя не будет никогда — это скуки! С такими не соскучишься. Такие ближние нас всегда держат в тонусе, чтобы не обленились, чтобы не утонули в мещанском болоте.

 

— А хочешь, я тебе еще вывод подарю «безвозмездно, то есть даром»! Тебе, Юра, не приходилось наблюдать одну странную тенденцию? Даже святым, даже праведникам Господь попускает пасть, согрешить так, чтобы об этом все узнали. А для чего?

— Как для чего, чтобы не загордились.

— Вот именно! Самая беспощадная война на земле идет именно за смирение, как единственное оружие против зла, против гордыни, тщеславия. Может потому наш старец с такой отеческой любовью и относится к моей Светлане, что видит в ней современную Марию Египетскую. Ведь блудница она была знатная, а после многих лет борьбы со страстями, Мария стала святой покровительницей всемирного монашества! Ведь в каждом монастыре имеется храм Марии Египетской, и монахи каждый день ей молятся. А почему? Да потому, что блуд касается любого нормального человека — это всеобщая беда, и всеобщее поражение… очень хочется надеяться, что временное. И всем нам — для смирения. Чтобы никто себя праведником на считал.

 

— Ладно о всемирном, — кивнул я, — а теперь скажи, как мне жить и как терпеть женскую агрессивность?

— Как и раньше! — улыбнулся Иван, обнаруживая некомплект зубов во рту. — Ты уже весьма успешно это делаешь. И подобно монаху Зосиме, который кланялся и брал благословение у бывшей блудницы, — это мне у тебя учиться надо. Ты же целую семью из болота вытаскиваешь и собираешь в кучу. Так что благослови, отче!

— Ага, сейчас вот этим кофейником ка-а-а-ак благословлю! Для смирения.

— Давай лучше я свежего кофейку сварю, — невозмутимо сказал Иван. — А то кофейник пуст, а мне с тобой надо кое-о-чем поговорить.

 

Пока хозяин варил кофе, я рассматривал фотопортрет Светы. Красивая, смешливая, шаловливая, неувядающая красотка! Да, такая милая женщина взяла в плен сурового мужчину, и пленила на всю жизнь. Трагедия пополам со счастьем…

— Ну вот, выпей свежачка, Юра, — поставил он поднос, пахнущий кофе, на балконный столик, — а я тебе вот что скажу. Только не удивляйся. Мне в академии благословили написать исследовательскую работу по сериалам. Ты как, смотришь сериалы?

— Нет, конечно! — возмутился я. — Зачем мне эта тягомотина! Да и времени нет совсем.

— А вот зачем! — тряхнул головой оппонент. — Сейчас в сериалы перекочевала вся идеология, вся душевная и духовная жизнь человечества!

 

— Значит у твоего человечества совсем уже кровлю сносит! — констатировал я. — Там же сейчас главные герои — вампиры, зомби, бандиты, проститутки. Основная линия поведения — прыжки, гримасы, истерики, убийства. И самое печальное, что наши сериальщики у западных воруют всё это безобразие и пытаются пересадить на родную почву.

— Ага, значит, все-таки кое-что смотрел! Но видимо, не лучшие образцы продукции. А мне деваться все равно некуда, поэтому качаю и смотрю пачками. И вот, что заметил — да, много некондиции, много откровенной халтуры, но стали появляться и неплохие сериалы. Вот тебе коротенький список. — Протянул он мне листок. — При случае, пожалуйста, глянь и мне свое мнение выскажешь. Ладно?

 

— Обещать ничего не стану!

— Это понятно.

— И вряд ли найду время!

— И это понятно.

— Эх, зря не сбежал после первого кофейника!

— А вот и не зря! Ты откроешь для себя новую страницу ментальной жизни вселенной. Смотри: в сериалы сейчас направляют лучших сценаристов, режиссеров, актеров, финансовые потоки. Там началась новая война за души миллионов человеков, а нас там нет!

— Ну, это понятно, — согласился на этот раз я. — Ладно, пошел, пока ты мне еще один фронт не открыл.

 

6

— Для полноты картины вам с Борей нужно изучить так называемый бизнес.

— Нашей работы в армии, Илья Сергеевич, разве маловато будет?

— Маловато, — проворчал академик. — Военные для того и существуют, чтобы охранять труд мирных граждан. Вот и потрудитесь как обычные мирные предприниматели. Заодно на свадьбу заработаете, ведь у вас с другом всё к этому идет. На этот раз поддержки от нас не будет — для чистоты эксперимента, так сказать. Сферу деятельности выберите сами. Как заработаете, скажем, по десять миллионов условных единиц, можете от практики приступать к обычному анализу. Потом — вывод, текст диссертации и защита. Успехов!

 

В начале славных дел, не сговариваясь, мы зашли в храм. Исповедались у отца Владимира, взяли благословение и сразу получили совет: «Вот, как раз пришел наш благотворитель, посоветуйтесь. Зовут Руслан».

 

Благодетель сел в углу, обозрел окрестности и опустил голову. Не хотелось отрывать человека от погружения в молитву, но мы все-таки подошли к нему. Не поднимая взора, он показал пальцем на скамью, мы с Борей присели и сами погрузились в немую молитву. Наконец, он поднял лицо, посмотрел на нас, едва заметно улыбнулся и произнес полушепотом:

 

— Зачем батюшка послал ко мне? Денег нужно?

— Совета, Руслан, только совета, — сказал я также тихо. — У нас с другом преддипломная практика. Нам дали задание организовать свой бизнес и заработать за три, четыре месяца двадцать миллионов условных.

— Скромненько, — улыбнулся саркастически он, — но со вкусом. Я свой первый миллион зарабатывал четыре года, а потерял во время кризиса за три дня. Но связи остались, наработки и схемы тоже, так что восстановился и продолжил, с Божией помощью. У меня такой принцип: зарабатывай сам и дай заработать другим, особенно если это братья духовные. Ну и, конечно, не забывать о благотворительности.

 

— А чтобы вы посоветовали нам, учитывая отсутствие начального капитала?

— Для начала скиньтесь с другом хотя бы по тысяче условных и откройте фирму. Вот визитка — это юристы, с которыми я работаю много лет. Одно название чего стоит: «Супер-Лекс» — от известного выражения «Lex superior derogat legi inferiori» («Высший по силе закон отменяет закон низший»)! У них есть зарегистрированные фирмы, только ваши данные в документы вписать и можно начинать. Если капитала нет, то запишите перечень дефицитных товаров, которые продаются на условиях предоплаты. Узнайте, что по какой цене имеется на складах, заключите договора на реализацию. Подберите логистов понадежней. Размещаете рекламу, много рекламы, предлагаете товар по цене на десять процентов ниже рыночной и — только успевай получать деньги, проплачивать на склад и отгружать. Если нет денег на офис, работайте первые дни дома за компьютером и на телефоне, выезжайте только на отгрузку с комплектом документов. Позже арендуете офис в приличном здании. Ну что еще, в качестве гаранта и юридической поддержки называйте наших юристов из «Супер-Лекса» — их знают все, авторитет у них международный. И попасть под их крыло — немалая удача.

 

— Спасибо за доверие и помощь!

— Обращайтесь. И не забывайте о благотворительности. Успехов!

 

Энергично, без промедления, но без суеты, мы с Борисом взялись за дело. Первым делом, как всегда, собрали оперативные сведения, выбрали самых надежных поставщиков и логистов, проверили их по всем базам силовиков. Борис оформил документы на фирму, заключил договора с поставщиками, сумел выйти на завод-производитель. Я подал рекламу, много рекламы, встретился с юристами на предмет безопасности, на всякий случай подключил Федора. О, этот парень делал хорошую карьеру! Стареющий генерал готовил его себе на замену, подбирал ему надежных проверенных бойцов, так что Федя решал все вопросы безопасности четко, законно и без проволочек. Нас с Борисом он обещал контролировать лично.

 

И вот наступил первый день нашего «так называемого бизнеса», прозвучал первый телефонный звонок, второй, десятый, сотый… Пришлось нанять секретаря, как ни странно, ею стала Дина с ее мелодичным голосом и ангельским терпением — таким доверяют сразу и навсегда. Работали они на квартире у Бори. Я сопровождал грузовики, отгружал товар, но заказов было так много, что мне тоже пришлось нанять помощников. Очень быстро на нашем счету появилась немалая сумма, из которой мы выплачивали зарплату, налоги, аренду офиса в центре города и соответствующих нашему статусу лимузинов. Разумеется, каждую неделю мы с Борисом подводили итоги, не забывая составлять аналитические отчеты, которые лягут в основу дипломной работы. «Для чистоты эксперимента» мы расширяли поле деятельности. Кроме торговли дефицитным товаром, организовали дочерние фирмы по строительству коттеджей на бросовых загородных землях, ремонту и продаже автомобилей, открыли сеть недорогих закусочных и спортивные залы.

 

Как только мы заработали сумму сакральную в один миллион, к нам со всех сторон потянулись руки вымогателей всех сортов. Нам звонили, к нам приходили в офис, даже домой — бандиты, коррумпированные «блюстители порядка», налоговая полиция, офицеры госбезопасности даже, мутные личности с бегающими глазками — и все, подобно Остапу на кавказской дороге: «Давай дэнги, дэнги давай!», а получив отказ, сразу начинались угрозы от «мы еще встретимся!» до «я тебя лично рэзать буду!» Некоторых «гасили» прямо в офисе, некоторых по выходе из дома забирали в черный автомобиль бойцы нашего Федора. Особо настойчивых и юридически грамотных отваживала служба безопасности нашей уважаемой юридической фирмы «Супер-Лекс», заботливо принявшей нас под крыло — за весьма немалую плату, но оно того стоило.

 

Итак, завершив квартальный отчет, очистив прибыль от необходимых выплат и налогов, мы обнаружили на счету фирмы двадцать шесть миллионов условных единиц — и решили остановиться. Перво-наперво, перечислили благотворительную помощь на банковский счет храма, не забыли альма-матер, то есть академию, продали фирму за символическую цену в один рубль Федору, а вот Руслан от поощрения отказался: «Вы же храму благо сотворили? А мне ничего не надо, но за благодарность спасибо!» Не забыли и себя, перечислив на личные счета по десять миллионов «на свадьбу».

 

По завершению «славных дел», мы с Борей сели за диплом. Сделав первые наброски, составленные из предварительных отчетов, приплюсовав военный отчет в сто семьдесят страниц, получили картину весьма печальную. Мы обнаружили в своих руках банальный «чемодан компромата», который имел у себя в сейфе любой уважающий себя руководитель. Чтобы из дипломной работы не получилось представление о возбуждении уголовного дела, мы обратились к таинственному человеку, который был руководителем группы дипломников и по совместительству полковником госбезопасности, замминистра, депутатом и тайным советником высшего руководства, тайного, разумеется. Суровый дядечка в шикарном костюме, прочитав наши первые наброски, не отразил на лице, высеченном из гранита, ни единой эмоции. Только сказал:

 

— Продолжайте в том же духе. В завершающей части работы ожидаю увидеть самые строгие выводы и рекомендации. — Потом со вздохом: — Теперь понимаете, сколько у нас работы. Сколько у нас врагов. Понимаете, почему вас готовят именно в тайные советники. Работайте, бойцы. С нами Бог, за нами страна.

 

7

С некоторых пор у меня родилась такая ассоциация. Знания, заложенные в мозг, хранятся на складе памяти, которым управляет офис. По мере необходимости я обращаюсь в офис, запрашиваю необходимую информацию и практически мгновенно получаю для практического применения. Нет необходимости обширные терабайты знаний постоянно хранить в офисе, перегружая его ограниченные возможности. Такого рода перегрузки заканчиваются фатально. С другой стороны, необходимую справку я могу получать по первому требованию и сразу.

 

Вопрос: кто запрашивает и поставляет необходимый объем знаний? Ответ: тот, кто ставит задачу и сам же помогает ее решать. Кто-то называет его гений, талант, вдохновение, я называю: ангел мой. Как только верно обозначишь его, так начнешь к нему обращаться и получать помощь. Если действуешь по гордому самоволию с дурными намерениями, получишь ядовитую ложь от нечистого духа. Если получаешь задание у созидателя, если получаешь у духовного наставника смиренное благословение, помощь будет исходить от ангела Божьего, могучего, всеведущего, светлого. В таком случае предприятие увенчает гарантированный успех.

 

Как говорит наш старец, самым главным врагом моей жизни является гордыня ума. Случается она от превозношения ввиду огромного массива знаний, которые вместились в закрома памяти. Превозношение опьяняет, надувает человека солидностью, он уподобляется одновременно индюку, а в случае недовольства — и разъяренному кабану. Вот почему вместе с непрестанной покаянной молитвой в душе зреет потребность в самоуничижении. Это искусство придется изучать и совершенствовать всю жизнь, до последнего дыхания. Особая опасность исходит от необходимости выглядеть солидно и властно. Часто вспоминаю слова Виктории, сказанные в буфете академии при знакомстве. Видимо, сам ангел в тот миг надоумил ее. Не думаю, чтобы она размышляла на эту тему, просто в нужном месте, нужному человеку она сказала то, что станет со временем очень важным: уходит время икономии, наступает время самосокрытия.

 

 

Как и все остальные дела за последние годы, наше дипломирование происходило в ускоренном темпе. Практика, сдача экзаменов, написание дипломной работы, публикация статей в журналах под грифом «для служебного пользования» — все эти этапы были напрочь лишены «заорганизованности» и чиновничьих проволочек. Лично мне это нравилось, потому еще, что с каждым академическим днем всё глубже понимал одну истину — не знания, не корпение над бумагами и сбор данных, а познание воли Божией и исполнение её на уровне каждого человека — вот что главенствует в жизни страны.

 

Наконец, мы с Борисом предстали перед высочайшей комиссией. Наша дипломная работа разделена на две части — социологическую и военно-техническую. В президиуме восседали академики, генералы, ученые, военные. Руководитель нашего диплома сидел в окружении весьма интересных господ. Во время доклада, я бойко излагал положенную информацию, а мое внимание непрестанно притягивала эта троица в штатском, особенно один из них, что «одесную» полковника. Его взгляд пронизывал насквозь, слушал он, как и я докладывал, вполуха, вполсилы. Видимо, текст дипломной работы он изучил досконально заранее. Видимо, ему как и мне была интересна и притягательна личность, как объект дара Божиего.

 

В голове пульсировала неотступная мысль: а что, если это Сам? Тот, к кому все народы вселенной будут обращаться «your Majesty», кто в последние времена станет удерживать мир над пропастью вечной погибели. Люди Божии признают друг друга по свету, исходящему из души, лично меня сияние этого человека буквально ослепляло! Нет, это никак не мешало моему докладу, наоборот — во мне росло сакральное и явное ощущение, что мы с ним, мы со всеми этими строгими солидными учеными и военными, в настоящее время совершаем великое дело служения великому Царю всех царей, Свету светов, огромной Божественной  Любви. Бог посреди нас! В те минуты, растянувшиеся на годы, и вместе с тем, спрессованные до миллисекунды вечности, выходили за пределы суетного восприятия — за горизонт, в прекрасную бесконечную вечность.

 

Напоследок, я посмотрел на него, он — на меня, и я передал слово Борису, которому досталась военно-техническая часть дипломной работы. Сел за стол, смущенно рассматривал кипу документов перед собой, а сам непрестанно чувствовал, как по-прежнему прожигает ослепительный свет, льющийся из глаз, из сердца, из души столь желанного незнакомца. И если на земле есть счастье, то вот оно — во мне, в нас, в том сакральном действе, в котором мы принимали непосредственное участие. Я воспринимал всё это, ни много ни мало, как акт творения будущего Святой Руси.

 

По завершении доклада Бориса, который вызвал одобрительный гул среди комиссии, нам вручали заранее заготовленные дипломы доктора наук, мне — социологических, Борису — технических наук. Академик по-стариковски прослезился, руководитель диплома улыбнулся, может быть, впервые за многие годы; зарубежные академики восклицали «perfectly!, wonderfull!, excellently!», а я вытирал правую ладонь платком и ждал момента, когда пожму руку незнакомцу. Наконец, дошла очередь до него. Он опять пронзил меня рентгеном глаз, крепко пожал мне руку и произнес едва слышно:

 

— Так держать, боец!

— Готов умереть… за наше общее дело! — прошептал я ошеломленно.

— Э, нет, живи! Скоро, уже скоро!.. — И отошел поздравлять Бориса.

 

Я же стоял остолопом и едва удерживал сердце, рвущееся из груди. Потом меня ударил по плечу Борис, потом обнимали академики, профессора, жали руку суровые военные… Потом посыпались поздравления друзей, родственников… А я снова и снова возвращался в те блаженные минуты, когда общался с человеком, который вскоре перевернет весь мир, причем именно так как нужно — с головы на ноги. Мне очень хотелось надеяться на то, что это был именно он. Да нет, не хотелось — я был точно уверен в том. Как там у Луки: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам…»

 

 

Часть 4

1

          Не успели мы с Викой ступить с трапа нашего игрушечного самолета Гольфстрим на бетон частного аэропорта Канн, как в метрах тридцати сначала увидели, потом услышали орущего и машущего руками молодого человека. Он тоже только что вышел из своего крошечного бизнес-джета Чессна.

— Привет, Коронатус! — кричал он. Подойдя ближе, пояснил: — Не удивляйтесь, я сидел в кабине пилота и услышал ваш позывной. А мне понравилось: не сокол там, или сапсан, а венценосный орел (на латыни, Stephanoaetus coronatus) — страшный зверюга, поднимает в воздух добычу весом в пять раз больше собственного.

 

— Прости, друг, мы знакомы? — спросил я.

Вика до сих пор не проснулась и вела себя соответствующе. Видимо воспользовавшись моим недоумением и ее апатией, парень схватил вялую ручку дамы и запечатлел «чмоки».

— Виктория, рад познакомиться, вы очаровательны, меня зовут Валера, — застрочил он скороговоркой.

Новобрачная выдернула руку из лап нахала, вытерла о штаны и буркнула «угу». В тот миг крошечный аэродром оглушил рев двигателя взлетающего самолета, я думал, Боинга, но то был лишь такой же примус как наш, только взлетал совсем рядом.

 

Пытаясь перекрыть грохот он, улыбаясь, закричал, обращаясь ко мне:

— Вообще-то да, нас познакомили в лондонскомTravellers Club, меня тогда пригласили по случаю принятия в члены клуба молодых миллионеров.

— Да, да, что-то припоминаю, — сознался я.

 

Во-первых, действительно знакомились, во-вторых, его ироничная физиономия мелькнула в русской версии журнала Форбс, ну а в-третьих, одним из наших заданий была встреча с новорусскими беглецами с целью возвращения их в комплекте с капиталами на милую родину. Когда генерал готовил нас к свадебному путешествию, он кроме прокладки маршрута под лихим названием «трансфер», не преминул загрузить нас своей традиционной «личной просьбой». Одним из пунктов программы фигурировала встреча с Валерой. Но как он сам-то вышел на нас?

 

— Всё просто, — пояснил Валера. — Как известно мы, «беглые холопы», вынуждены как-то обороняться, а единственное направление, откуда может прийти опасность — это Россия с её коррумпированной властью и вездесущими бандитами. Поэтому моя служба безопасности информирует о появлении на нашем горизонте русских, прибывающих на лимузинах или джетах. Вы, наверное, в «Карлтон»? Могу подвезти.

— Благодарю, у нас есть куда и на чём!

— Кто бы сомневался! До встречи, Юра, Вика! — махнул весьма подвижной рукой Валера и побежал в сторону стоянки автомобилей.

 

Наш Резидент-Отель оказался несколько в глубине, в километре от пляжа, зато в тихом уголке старого города. Даже море отсюда выглядело синим пятнышком, стиснутым малорослыми домами южной архитектуры. После свадебного переполоха, надоевшей суеты, хотелось попросту выспаться, хотя бы пару дней. Чем и занялись, едва успев бросить чемоданы на белый плиточный пол номера.

 

Еще одним заданием было посещение церкви Михаила Архангела. Там намечался раскол, одну из сторон которого поддерживал наш Патриарх. Мы должны передать лично в руки владыке послание и подарок. Да и где же еще отдохнуть душой, как не в храме.

 

Для нас был заказан кабриолет любимой марки Виктории. Вот он, белый Мерседес, зажатый между маломощными смешными собратьями, весь такой стремительный, с половиной тысяч лошадей под капотом, стоит себе и послушно ожидает хозяев. За руль напросилась новобрачная, я же сидел на «месте смертника», обвеваемый теплым ветерком и разглядывал окрестности. К сожалению для себя обнаружил вездесущую роскошь набережной Круазетт, мелькающие вывески роскошных бутиков, обилие тропической зелени, ухоженные пляжи с ласковой голубой волной и огромные потоки автомобилей, в основном, класса люкс.

 

Нас с рычанием обгоняли ядовито-желтые Ламборджини, синие Мазератти, красные Порше с высокомерными мажорами за рулем, я видел, как вмиг проснувшаяся Вика, начинает вибрировать от желания вдавить железку акселератора в днище авто, я тихонько похлопывал по округлой коленке, шепча: «спокойно, милая, спокойно» — и водитель, смущенно улыбаясь, размякала. Проезжая мимо Дворца фестивалей, обнаружили рекламу знаменитого на весь мир кинофестиваля — и это многое объяснило.

 

Однако, мы едем по бульвару Александра Третьего. Здесь потише, народу гораздо меньше, вон и детишки в прохладной тени парка летают на качелях, с визгом съезжают с полированного языка горки. Среди французских «бьен!», «шарман!», «пасс, Жюли!», слышны вкрапления «ура!», «здорово!», «еще хочу!», «Машка, пусти!». Мимо нас проплывает «Театр Александр III», выглядывает из кустарника похожая на виллу олигарха «Гостиница Александр III» — на удивление маленькие, не соответствующие богатырским габаритам царя, а тут вывеска медицинского центра «Катя» — опять же что-то родное, доброе. Среди лавра, пальм и густой платановой листвы белеет часовня основательницы русского Александринского квартала Канна — Александры Скрипицыной — крошечный шедевр, с куполом и колоннами. Когда-то этот городок назывался Русской Францией, здесь всё строилось и наполнялось соотечественниками, в основном, конечно, знатью.

 

Наконец, вот она, красавица наша — церковь Михаила Архангела. Легкая, небесная, с голубыми луковками куполов, солнечным резным фасадом, парящим шатром колокольни на тонких колоннах. Выбрались из автомобиля, вдохнули сладкий аромат тропических цветов, расслышали стрекот цикад, жужжание пчел и робкие посвистывания птиц — в наступившей тишине нас укутал покой, словно блаженная вечность слетела с небес и коснулась ангельским крылом. Не хотелось двигаться, а только стоять, замерев, и проживать летящий, плывущий миг вечности. Однако, нужно идти и что-то делать… Ах, да, вручить петицию и патриарший дар.

 

Входим в светлые покои храма — здесь всё белое, просторное, выгнутое ввысь. А ведь, глядя снаружи не скажешь, какой тут простор, там вовне, всё храмовое пространство кажется небольшим, скромным. Подошли с Викой к порталу, обрамляющему царские врата, навстречу выходит молодой мужчина в стихаре, видимо чтец. Говорит, что владыка срочно улетел к американскому Патриарху, в храме он один. Что делать, звоню академику, спрашиваю можно ли отдать патриаршее послание чтецу. Вручаю пакет с сургучными печатями, он с поклоном и целованием принимает, как святыню, уносит в алтарь. Остались одни, постояли в наступившей тишине, из алтаря послышалось напевное чтение Псалтыри, узнали 50-й псалом Давида, на словах «воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя» меня, как всегда, пронзила невидимая молния «радости спасения», ослепила, обрадовала и позвала в неведомое блаженство.

 

Быть может, только ради этих кратких мгновений великого Божественного Касания нас с Викторией и занесло в этот уголок Русского мира на Французской земле, подумал я и оглянулся на Вику. Она, видимо, тоже переживала нечто подобное, меня окатила нежная светлая любовь к этой девочке, молодой женщине, столько всего пережившей, но кажется, воскресающей к новой жизни, очень хочется надеяться, прекрасной, небеспечальной, небеспечной, но все-таки прекрасной уже своим стремлением к Божественному совершенству.

 

Сзади нас, в дальнем углу храма произошло странное шевеление, от размытой тени отделилась фигура мужчины, и я вздохнул — Валера с улыбкой до ушей подошел к нам. Вика спрятала руки за спину и нахмурилась, я не без усилия, троекратно коснулся скулой его надушенного лица со словами «Милость и истина сретостеся; правда и мир облобызастася…», на что брат ответил неожиданно: «…истина от земли возсия и правда с небесе приниче», — и мы втроем тихонько рассмеялись, всё нормально, свой парень…

— Я ведь зачем вас побеспокоил в этом святом месте, — как бы извиняясь произнес полушепотом Валера. — Пойдемте со мной, я вам кое-что покажу.

 

Мы вышли из храма, обошли его справа и среди густого кустарника обнаружили черные ворота с крестами. Валера открыл, со скрипом распахнул тяжелые створки, включил свет, и мы вошли в полуподвальное помещение, в атмосфере которого устоялся аромат ладана и свечного воска. Он подвел нас к белому мраморному саркофагу в окружении военных знамен, с литыми лавровыми листьями по бокам. Края двух знамен вместе с огромной георгиевской лентой осеняли изголовье саркофага. Здесь же стоял большой подсвечник с тремя горящими свечами, на горизонтальной плите возлежали Библия, потемневшие иконы, кресты.

 

— Здесь лежат Великий князь Николай Николаевич и его супруга во втором браке принцесса Черногории Стана Петрович-Негош, известная как Анастасия Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская и русская Великая княгиня, — зачитывал с листа Валера. — В первом браке Стана была замужем за герцогом Георгием Максимилиановичем Лейхтенбергским, от него родился у Станы сын Сергей Георгиевич. В официальном браке он не состоял.

 

Когда после революции вместе с императорской фамилией обустроился в Риме, там он возглавлял Гоголевскую библиотеку. Там же повстречался с племянницей дипломата Фабрицио Аполонни-Гетти, который был страстным библиофилом. У них с племянницей был краткосрочный роман, родился сын Сергей, о котором отец ничего не знал. Узнал позже, чисто случайно, через общих знакомых и стал помогать мальчику и его матери, и даже выправил сыну документы, согласно которым Сергей-младший является потомком герцога Лейхтенбергского, а по матери он официально был графом Алуффи-Пентини.

 

Скорей всего, документы купил, тогда в Италии это было возможно. Имея на руках такие бумаги, мать позаботилась женить его на обедневшей аристократке, но брак был бездетным.

 

А тут и Сергей-младший «заболел» ностальгией по России. Приехал он в Москву, от Интуриста прикрепили к нему переводчицу, девушку необычайной красоты. Граф Сергей Алуффи-Пентини влюбился в переводчицу, примерно так же страстно как раньше его отец, и у них случился роман. Девушка забеременела, а делать аборт по требованию офицера госбезопасности отказалась. Видимо, надеялась, что граф когда-нибудь узнает о сыне и обеспечит его будущее. За своё упрямство девушка лишилась престижной работы, а чтобы замять скандал и не потерять должность самому, офицер заставил выйти замуж за красавца-передовика производства, пока беременность была на ранней стадии, он же устроил ее на работу в детский сад, он же обеспечил семью жильем.

 

— И зачем ты всё это рассказываешь? — спросил я, чувствуя, как холодная змея заползает прямо в мое сердце. Ответ мне был почти известен.

— А затем, дорогой Юра, — устало произнес осипшим голосом Валера, — что в этом саркофаге покоится твоя прабабушка. А отец твой, граф Сергей Алуффи-Пентини, потомок герцога Лейхтенбергского, тебе, как единственному наследнику отписал солидное состояние, в основном, в виде замков, вилл и столичных апартаментов. Так же выправил необходимые бумаги, удостоверяющие твое аристократическое происхождение. Думаешь, если бы этого не было, тебя пустили бы в закрытый Travellers Club, где мы с тобой познакомились! Думаешь, бегал бы за тобой как мальчишка престарелый академик!

 

— Пустили бы! Бегал бы! Слушай, Валера, откуда ты всё это знаешь? — только и нашел я, что спросить. — И зачем тебе это?

— А знать то, что необходимо, и нюхом чувствовать, что дает прибыль, — это моя работа. Я этим свои миллионы зарабатываю. Сейчас информационный бизнес становится приоритетом развития всего человечества.

— И сколько же я тебе должен за твою информацию о моих корнях? …Век бы их не знать, эту вашу знать…

 

— Мне денег, Юра, от тебя не нужно. Это я так, в качестве презента. Про мой нюх помнишь? Так сей подлый проныра подсказывает, что за такими парнями как ты, дорогой друг, будущее. И я, клоун придурковатый, хочу быть с тобой в одной команде. Помнишь, как заканчивается самый лучший сценарий мирового кинематографа?

— Ты имеешь в виду «Касабланку»?

— Да, да! Вот эти слова: «…думаю, это начало прекрасной дружбы!» Так что поклонись своей прабабушке, и пойдемте отдыхать! Мы это заслужили.

 

Я согласно кивнул. Вика долго смотрела на меня в упор, перебирая губами, подбирая слова помягче. Валера самодовольно улыбался, закипая очередным всплеском энергии. Наконец, мы очнулись, перекрестились и вышли из склепа на залитый солнцем двор, утопающий в томной лазури райского сада.

 

2

 

После фестивального просмотра «Сломанных цветов» Джармуша Валера пригласил нас на яхту, под девизом «Очень кушать хочется!» Поначалу-то, как положено, яхтсмен познакомил гостей с «Принцессой» — так назывался класс и собственное имя судна, дальше посыпались цифры: 1700 лошадиных сил, скорость 37 узлов, вместимость 15 человек, 3 спальни, библиотека, кухня, 2 палубы, душ, плита, морозилка.

 

И да, мы сидели на кормовой палубе, ужинали, обсуждали фильм и любовались звездами. Пока ожидали официанта с заказом из ресторана, мы с Валерой доедали запасы из холодильника — сыр с плесенью, окаменевшая колбаса, сухари, вино, маринованные оливки с креветками, от чего дамы, поморщив носики, воздержались. Наконец, официант заехал прямо на пирс на минивэне, бегом вынес и расставил по огромному столу на палубе десяток подносов, накрытых серебристыми полусферами, два ведра с шампанским во льду, выхватил из рук заказчика хрустящие бумажки, сел в авто и уехал — тут и пошел пир горой. Чтобы не разжигать зависти прижимистых аборигенов, Валера отогнал судно к горизонту, но и здесь нас окружили белые кораблики, правда уже с русскоязычными гостями на борту.

 

На яхте кроме нас оказалась дама, которую нам представили следующим образом:

— Моя снежная Снежана, холодная как лед в ведре с шампусиком. Впрочем, внимание обращать на нее не обязательно, хочет, пусть сидит, она ест и пьет мало, так что ненакладно.

 

Наш моряк порылся на складе музыки, выбрал субтропического Демиса Руссоса, включил не особенно громко, но и за это получил от соседей-яхтсменов благодарные аплодисменты — нигде от этих «новых русских» не спрячешься. Я всё ожидал подходящего случая, чтобы поговорить с Валерой о главном, но нас отвлекало то одно, то другое, в результате мы все быстро захмелели.

 

Наши дамы спустились в каюту «пошушукаться», прихватив со стола миску устриц и початую ёмкость с белым вином. Я проводил их подозрительным взглядом, помня признание Виктории о том, что от вина она дуреет, а от водки трезвеет. Дверь не закрыли, чтобы «не зажариться от духоты». Валера предлагал план будущего «ментального погрома» — «Севильский цирюльник» Россини в Миланском Ла Скала с прекрасной меццо-сопрано Изабель Леонард, фестиваль Оззи Осборна, только что выписанного из наркологии, концерт Пинк Флойд, гонки на суперкарах, мотоциклах и лошадях, прыжки с парашютом…

 

В это время из каюты стали доноситься реплики на повышенных тонах:

— Это Джармуш — дедуля нафталиновый! — восклицала Вика. — Да каждый его фильм — шедевр! Сегодняшние «Сломанные цветы» с Мюрреем и Шэрон Стоун — это вообще улёт! Я половину фильма проревела!

— Нашла над кем реветь! Да твоя Шэрка Стоуниха — старая лошадь!

— Да сама ты лошадь деревенская! — вопила Вика.

 

Раскрасневшаяся новобрачная выскочила из каюты, неверным шагом подошла к нашему культурному столу и прошипела:

— Валерка, у тебя дуэльные пистолеты есть?

— Из дуэльного оружия только веники, — невозмутимо ответил хозяин.

— Тогда!.. Тогда я твою мочалку в море замочу!

— Это можно, — сказал Валера, подошел к двери каюты и громко выпалил: — Снежана, надень самое лучшее платье, нацепи брюлики — и ныряй в воду. До берега сама доплывешь. Ты мне больше не нужна.

 

— Ой, Валерчик, лапушка, я ш не хотела! — донесся плаксивый голос из каюты как из подвала. — Ну, поспорили девчонки трошки, шо такого!

— Одевайся и ныряй! — не унимался олигарх. Вика стояла, вцепившись в столешницу и ликовала. Я ошеломленно молчал, привычно тестируя испытуемого в шоковой ситуации. Валера, не дождавшись реакции на свою команду, спустился в каюту, вывел девушку, ловко швырнул за борт и запел: — И за бооорт её бросааает в набежавшую волну!

 

Из соседних плавсредств раздались аплодисменты и вопли «Браво! Бис!» А бордовый пузан с золотой цепью на бычьей шее крикнул со своего трехэтажного катера, указывая на троих «морячек» в серебристых платьях с декольте до пупа: «Слышь, гражданин Разин, у меня тут еще «княжны» про запас имеются, можешь и их за борт бросить!»

— Мне бы со своей успеть разобраться, до появления полиции, — проворчал и.о. Стеньки Разина.

 

— Ну хоть довези до берега! — взмолилась Снежана, взбивая пену в пучине вод. — Я же утонуть могу!

— Ладно, заползай на борт, лестница на корме, — сжалился деспот. — И чтобы я тебя больше не видел и не слышал! Чтобы сидела на кухне, как мышь, и рта своего больше не открывала! — Когда мокрая девушка появилась на корме, он рыкнул: — Брысь отсюда! Будет она моих гостей кошмарить! Брысь, я сказал!

 

— Думаю и нашей Виктории пора на боковую, — сказал я и повел буйную новобрачную в гостевую каюту.

— Ты тоже прости меня, Юуурик-ик, — канючила она, — я больше не буууду-ду-ду.

— А тебе никто и не позволит. Всё, на горшок и спать! А то, видишь, какие у нас, у морских волков, крутые приёмы воспитания!

— Спасибо, дорогой, что за борт не выбросил.

— Обращайся, при случае. Может я тебя еще раз не выброшу.

— Какая ты у меня лааапочка! Я тебя так люблю-блю-блю…хрю-хрю…

 

Утром по запаху кофе нашел кухню. Снежана в траурном черном платье, черных колготах и потеках на лице, увидев меня, шмыгнула в подсобку с кастрюлями и затаилась. Я соорудил легкий завтрак из сливочного торта, взбитых сливок и йогурта, прихватил с собой полный кофейник и всё это на серебряном подносе принес новобрачной, в постель. Она учуяла аромат крепкого кофе, поднялась, застонала, видимо вспомнив вчерашние приключения, отведя глаза, выпила залпом чашку кофе и только после этих манипуляций прошептала:

 

— Ну и что? Подумаешь! И не надо мне тут мораль читать!

— Да я и не собирался. Тортик будешь?

— Конечно! Что же мне после вчерашнего и торта нельзя, что ли!

— Можно, и даже нужно. По-моему, кроме устриц ты вчера ничего так и не съела.

— Слушай, а скажи, какая это гадость! Сопливые, скользкие, дорогущие! Фу! — с набитым ртом возмущалась она. — Нет, а эта, как её, хуторянка гуляйпольская — нет, ты слышал? Она Джармушечку с Мюррейчиком и Шэроночкой нафталином обозвала!

 

— А что, тебе на самом деле, «Сломанные цветы» понравились?

— Да брось ты, банальная тоскливая тягомотина. Плакала я беззвучно и бесслёзно, именно из-за разочарования.

— Зачем же на девчонку напала?

— С детства ненавижу продажных дешевок, — скривилась она, будто ей предложили еще дюжину устриц, — особенно когда они пытаются умничать. — Агрессивно шмыгнув носиком, новобрачная по-кошачьи фыркнула и зашипела: — Я вот сейчас кофейку вмажу, каааак приму душ, каааак накрашусь — и пойду с ней стреляться!

— На вениках? — напомнил ей фразу яхтсмена.

 

— Ах, ну да, у него даже пистолей нет. Слушай, что это за пиратское судно без оружия! Давай ему пушку подарим! Нет, пожалуй, не будем, а то он из пушки и по нам может…

— Этот мооожет! — подтвердил я.

— Слушай, Юрчик, — вспомнила она еще кое-что, — я вот с тобой говорю, провоцирую как обычно, и не понимаю, а что это он у меня такой тактичный и обходительный? А сейчас вспомнила — ты же теперь у нас граф, ёлки-палки! Ты же теперь, это самое, ваше сиятельство! Во я влипла!

— Да брось ты, — улыбнулся я, шмыгнув носом, по-пролетарски. — Зачем нам с тобой титулы и замки с виллами?

 

— Нам-то может и ни к чему… — Она задумчиво потерла нос рукой, давеча целованной олигархом. — Только сдается мне, что нашему верховному руководству это очень даже пригодится. Например, для создания легенды, в случае нелегального задания. Ну, в развед… это самое, в нашем информационном бизнесе! Представляешь, как это удобно графину с графинкой, провезти сквозь границы тонны две-три этого… солидола… нет, тринитротолуола — и шарахнуть какой-нибудь супостатский пентагоний! Может даже медаль вручат, может даже посмертно. А дальше, как у классика: «Плывут пароходы — привет Графину! Пролетают летчики — привет Графинчикам! Пробегут паровозы — привет Их сиятельствам! А пройдут пионеры — салют нам-вам-им!» — и ручкой наискосок вот эдак, — Вика изобразила пионерское приветствие. — Скажи, красиво!

 

— Ладно, Викуля-красотуля, хватит хулиганить, пора вернуться к активному отдыху в нашем медовом путешествии. И давай так, чтобы попроще, как у людей, как у любезных сердцу пролетариев.

 

Следующий рабоче-отпускной день решили провести на обычном муниципальном пляже. Просто поплавать, позагорать, поесть мороженого. Но тут нас ожидало разочарование: там и тут группами и соло валялись бомжи, хиппи, просто пьяные и обкуренные субъекты, съехавшиеся на фестиваль со всех богемных европейских притонов. Песок пляжа был пропитан мочой, попадались и горки отходов жизнедеятельности, слегка присыпанные песочком. Вику передернуло, меня тоже…

 

И в ту минуту, как знал, как предполагал — появился Валера в белоснежном костюме, улыбающийся, благоухающий, только золотой фиксы на клыке не хватает.

— Предлагаю пойти на пляж моего «Карлтона», там все-таки почище.

 

И дальше всё по олигархическому графскому сценарию. Во избежание обгорания под жарким солнцем, мы разместились под кислотно-лимонными тентами на полумягких матах на ножках. Виктория обозрела окружающих толстяков с фужерами мартини в потных руках, убедилась в отсутствии конкуренции и предалась приятному отдыху.

 

Рядом с Валерой на топчане возлегала загорелая красавица, с которой он щебетал по-французски. На вопрос, не утопил ли он Снежану, ответил, нет, пожалел, дал денег и отправил в родные херсонские степи: где уродилась, там и сгодилась. А тощенькая фурия, что загорает рядышком, из обычного бизнес-эскорта, из местных офранцузившихся ростовчанок, эмигрантка в третьем поколении, основной задачей которой является углубление разговорного французского, коль уж ему приходится частенько бывать на Лазурном берегу.

 

Правда, случилось и на карлтоновском культурном пляже небольшое приключение. Мимо нас, обнаженных до тончайших плавок, лоснящихся от крема для загара, проходил лысый усталый голливудский китаец Джон Ву, малорослый, кривоногий, совсем не похожий на своих актеров-суперменов, которых он безжалостно резал, расстреливал, взрывал пачками на съемках собственных триллеров. Видимо удрал от жюри, надоело ему там всё — а тут мы, такие медовые и молодые, особенно Вика — девушка была в тот день в ударе. Засмотрелся он на Викторию, остановился и принялся усиленно неприлично улыбаться. Новобрачная приподняла черные очки, взмахнула рукой и выкрикнула команду, которую обычно подают боевой собаке: «Джон! Фу!», тут еще мы с Валерой приподнялись и угрожающе напрягли мышцы плечевого пояса — лысый китаец, не дождавшийся восторгов, обиделся и поспешил ретироваться.

 

Но и это не всё! В окружении шикарных мужчин мимо нас проходила Сальма Хайек в красном купальнике, тоже остановилась и долгим взглядом обуяла нас с Валерой. Передо мной пронеслись героические образы её киногероинь, я привстал, чисто из вежливости — и получил сумкой по животу. Сальма, известная феминистка, одобрительно улыбнулась Вике и походкой цапли по трясине удалилась, красивая, загорелая и недоступная. Самое обидное, что сумка, которая влетела мне в живот, купленная за полчаса до этих трагических событий по цене автомобиля бизнес-класса, от какого-то Гуччи, с крутой кручи, была точь-в-точь как огромная хозяйственная сумка, с которой мы с отцом ходили на рынок за картошкой. Что характерно, Валерина эскортная ростовчанка от возмездия сумкой по ублажаемому телу заказчика воздержалась, что указывало на отсутствие признаков любви, которая у нас с Викой расцветала буйным цветом, что в свою очередь нравилось мне с каждым днем все больше и больше.

 

Во избежание новых инцидентов с побоями, я перевернулся на живот и стал читать бестселлер Карлоса Сафона «Тень ветра», который хвалили, но мне только сейчас удалось до него добраться. Одолев книгу за полтора часа, я предложил сообществу посетить Барселону, благо она тут рядом, буквально в паре часов на скоростной яхте, особенно учитывая её 1700 лошадиных сил и уж больно смачное описание автора одного из самых красивых и необычных европейских городов.

 

— Без проблем! — сходу ответил Валера, подняв руку, щелкнул пальцами. К нам с полупоклоном подошел странный человек в темно-синем костюме, получил команду подготовить яхту к круизной гонке, кивнул и растворился в жарком мареве. — Мой помощник, — пояснил член элитного клуба путешественников, иронично улыбнулся и спросил: — В твоей библиотеке случайно книжек Мураками нет? А то бы смотались в Японию, он тоже смачно пишет.

 

— Нет, в Японию не хочу, — закапризничал я. — Не нравится ковыряться палочками в сырой рыбе в перебродившей соевой бурде. Все-таки каталонцы пользуются привычными вилкой и ложкой, а рыбу едят термически обработанную, чтобы глистов не подцепить. Да и Мураками, насколько мне известно, предпочитает проживать в Лондоне, любуясь родиной издалека.

— Согласен, — кивнул Валера, уронив капли пота на грудь. — Снимаемся с якоря, мой старпом наверняка уже все приготовил, он у меня шустрый.

 

3

Конечно, глиссировать в белоснежной пене на скоростном катере — занятие увлекательное. На каждой высокой волне, лодка выпрыгивала из воды и летела по воздуху, приводняясь с легким ударом днищем по упругой воде — Вика с непривычки взвизгивала, я вздрагивал, клацая зубами, яхтсмен с ростовчанкой сохраняли на физиономиях покерное бесстрастие. Я вспомнил, что мы с Валерой так и не поговорили о его делах, спросил:

 

— Нельзя ли нам посидеть в каюте, а штурвал передать старпому?

— Ну что ты, Юра! Да я только ради скоростного экстрима и купил эту лоханку. Да ты хоть минуту посиди за рулем, сам всё поймешь.

 

Я выдержал минуты три — остерегался, что на форсаже улечу в горячие синие небеса, или сердце разорвет грудную клетку и покинет хозяина, в том же направлении. Ощущения оказались выше среднего, одно слово — восторг, причем тот самый, о котором рычал Высоцкий: «чую с гибельным восторрргом, пропадаю, прррропадаю-уууу!»

 

— Кэп, — обратился я к Валере, — раз уж мы летим в Барселону Карлоса Сафона, давай пригласим туда и нашего Ивана Павловича. Он писатель, который называет себя «летописец», ему тоже это может быть полезным.

— Без проблем! — крикнул он, перекрывая рёв двигателя, подозвал «старпома»: — Человек! Летописца Юры доставить в Барселону Сафона первым же рейсом. — Я выдал исходные данные, «Человек» кивнул и спустился в каюту исполнять команду.

 

А Барселона оказалась именно такой, какой я и ожидал увидеть, а не такой, как ее описывал в книге Сафон. Широкие площади, просторная набережная с пальмами, дома в мавританском, романском стиле, вперемежку с готикой, модерном, похожие на дворцы или замки, и конечно удивительные и необычные сооружения Гауди, презирающие каноны архитектуры, напоминающие нечто среднее между стартовыми сооружениями космодрома и оплавленными толстыми ажурными свечами.

 

На огромной площади Каталонии меж двух фонтанов нас ожидал Иван Павлович, с рожком мороженого в руке, темных очках, в белых брюках и черной футболке. Чтобы поместить его в автомобиль, пришлось старпому с ростовчанкой остаться на судне. Я его позвал в автомобиль на четыре человека, он выбросил мороженое в урну, сел на переднее сиденье, вытер руки платком, исполнил ритуал рукопожатия.

 

— Как это у вас, у любимчиков, всё так просто получается! — сказал Иван, обозревая автомобиль, нас и окружающее пальмово-фонтанное пространство.

— Так ведь, это же так просто! — сказал я, хлопнув его по влажному плечу.

 

Оказывается, он успел поймать такси, проехать по туристическим местам, поэтому нам ничего не мешало погрузиться с головой в Барселону, описанную Сафоном в романе «Тень ветра».

 

Сперва, взобрались на гору Монтжуик, где веками стоит крепость, в которой находилась тюрьма — это в ней пытали паяльной лампой Фермина де Торрес, друга юного Даниэла. Отсюда открылась широкая панорама города, обласканного солнцем и голубой морской волной. Вика с восторженным повизгиванием показывала пальчиком, то на мексиканскую агаву, то на финиковую пальму, то на седую оливу, стройный кипарис, разлапистое пробковое дерево, а рядом с кустарником в плотно облегающих фиолетовых цветах предложила остановиться и погулять повнимательней.

 

— Жэншчина, слушай, да!, — прошипел я сурово, — мы сюда не цветочки нюхать приехали, да!, а отделять гармонию от хаоса в мировом литературном пространстве, да!

— Вы поезжайте отделять, а меня, товарищ комиссар, оставьте здесь, пусть я умру в этой красотище!

 

— Ну уж нет! — Рубанул я рукой по-комиссарски. — Умирать нужно за Веру, Царя и Отечество, а не за цветочное убранство на европейском кладбище. Ну да, и на кладбище бывает красиво, но тут из могил выползают модные зомби и… как там у Иоанна в Откровении: носят имя, будто живы, а на самом деле мертвы. …И крадутся, потрясая конечностями с отваливающимся гниющим мясом и пугают маленьких доверчивых девочек, и обольщают мертвенной красотой, утаскивая в разверстые могилы.

— Ой, ну ладно, поедемте, раз так, — пропищала новобрачная, скривив симпатичную мордашку, — никогда зомби не нравились.

 

— Юра, а можно я запишу твои глаголы, «жгущие сердца людей», — пробубнил Иван Павлович, открыв блокнот.

— Во, видите! — показал я на заскучавшую Вику. — Как временная красота мира сего действует на неокрепшие умы молодежи! А ведь глядя на такие места Барселоны, залитые солнцем и зеленью, модный нуар «Тени…» представляется несколько надуманным, — продолжил я вещание. — Понимаю, что это модно, допускаю, что и здесь бывают серые дождливые дни, но, чтобы, как у Сафона, один природный мрак и ужас — это слишком.

— Погоди, мы еще не побывали в средневековой части города, где и происходят основные события романа, — резонно заметил Иван. — И не забывай, что в романе описываются бедные, запуганные, страдающие люди, а мрачный пейзаж должен подчеркивать их незавидный статус.

 

Остановились на минуту на площади Плаза Реаль — здесь стоял дом, в котором жил преуспевающий букинист Густаво Барсело, где юный Даниэль познакомился с Кларой и, став свидетелем неприличной сцены, надолго разочаровался в женщинах. Дальше пришлось оставить автомобиль и пойти пешком — улицы в средневековой части города были узкими и напоминали ущелья. Вот здесь, на улочке Арк дель Театр находился вход на Кладбище забытых книг, где десятилетний мальчик Даниэль выбрал себе книгу таинственного автора.

 

— Но как это описал наш гениальный автор! — воскликнул я, открывая книгу и зачитывая отрывок:

«В полусвете мы смотрели друг на друга, пытаясь найти слова, которых не существовало. Тогда я впервые понял, что отец стареет и что его затуманенные и опустошенные глаза смотрят только назад. Он потянулся к занавеске и впустил в комнату тихий утренний свет.

– Давай, Даниель, одевайся. Я должен тебе кое-что показать.

– Сейчас? В пять утра?

– Некоторые вещи видны только в сумерках, – произнес отец, улыбаясь мягкой, загадочной улыбкой, которую, возможно, позаимствовал из какой-нибудь книги Александра Дюма.

Когда мы вышли из дома, безлюдные улицы все еще тонули в тумане. Мерцающий свет фонарей на бульваре Лас-Рамблас обозначал лишь его контуры, покуда город постепенно пробуждался от сна, утрачивая акварельную размытость. Дойдя до улицы Арко-дель-Театро, мы направились к кварталу Раваль, под аркаду с небесно-голубым сводом. Я следовал за отцом по узкому проходу, скорее напоминавшему шрам, пока отсветы бульвара Лас-Рамблас не остались позади. Окна и карнизы отражали косые утренние лучи, скользившие поверх все еще темных тротуаров. Наконец отец остановился перед резным деревянным порталом, потемневшим от времени и сырости. Перед нами возвышалось строение, напоминавшее развалины заброшенного дворца, где мог бы располагаться музей отзвуков и теней.

–  Даниель, ты никому не должен рассказывать о том, что увидишь сегодня. Даже твоему другу Томасу. Никому.

Дверь открыл человечек с седой шевелюрой и птичьими чертами лица. Его орлиный глаз неподвижно уставился на меня.

– Здравствуй, Исаак. Это мой сын, Даниель, – сказал отец. – Скоро ему исполнится одиннадцать, и рано или поздно именно он станет хозяином моей лавки. Ему пора познакомиться с этим местом.

Тот, кого звали Исааком, кивком пригласил нас войти. Во дворце царил голубоватый полумрак, в котором едва угадывалась мраморная лестница и галерея, расписанная некогда фресками, изображавшими ангелов и химер. Мы проследовали за нашим провожатым по дворцовому коридору и вошли в круглую залу, где царил церковный полумрак, из-под купола которой в окна били снопы солнечного света. От пола до самого верха вздымался лабиринт полок, забитых книгами; их расположение напоминало расположение сот в улье, с проходами, ступенями, плитами и мостиками; это было нечто вроде огромной библиотеки с хаотическим нагромождением книжных полок. Разинув рот, я посмотрел на отца. Он улыбнулся и подмигнул мне:

– Добро пожаловать на Кладбище Забытых Книг.»

 

— Силён! — не без легкой зависти констатировал Иван. — А можно чтобы и нам вот так, но еще лучше?

— Обязательно! — сказал я. — Если, конечно, проще! В простоте — великая сила.

 

 Не без труда, вдоволь попетляв по ущельям, вышли на улочку Святой Анны, где располагался книжный магазин Семпере. Такая же узкая, метров семь в ширину с редкими усталыми прохожими, трехэтажные дома вытянулись в нестройный ряд, смешивая стили и вычурность фасадов. Здесь обнаружили целых четыре книжных лавчонки, в какой именно автор прописал магазин наших честных нищих букинистов, можно лишь догадываться.

 

— Видишь, Юра, — сказал Иван, — в таких ущельях на самом деле можно погрузиться в нуар. Не знаю, как вам, а мне такие городские ландшафты давят на психику. Наверняка здесь были бордели, процветала преступность, шныряли шпики, стреляли и били ножом — запросто.

— Тогда, может, найдем ресторан «Четыре кота» и поедим? — предложил Валера. — Для психологической компенсации.

Я открыл книгу на закладке и весьма кстати прочел:

«— А почему следует непременно идти в «Четыре кота»?

— Потому что там лучшие бутерброды со свиной колбасой в радиусе пяти километров, и надо же нам где-то поговорить.»

 

— Именно поговорить! — согласился Иван. — Ведь всё это, — он поводил пальцем по кругу, — стимул для начала очень серьезного исследования.

— Кстати, а что там про это кошачье заведение в романе написано? — вдруг оживилась до сих пор молчавшая Вика, наверное, проголодавшись. — Ваш сиятельство, зачитайте простому народу, пожалуйста!

 

Я нашел нужное место:

«Кафе «Четыре кота» находилось в двух шагах от нашего дома и было одним из моих любимых мест в Барселоне. Именно там в 1932 году познакомились отец и мать, и я считал, что именно очарованию этого старого кафе отчасти обязан своим появлением на свет. Притаившийся в полумраке фасад охраняли два каменных дракона, а остановившие время газовые фонари берегли воспоминания о прошлом. Войдя в кафе, посетители растворялись здесь среди теней прошлого, но не только. Счетоводы, мечтатели, начинающие гении оказывались за одним столиком с Пабло Пикассо, Исааком Альбенисом, Федерико Гарсиа Лоркой или Сальвадором Дали. Любой бродяга, заплатив за чашку кофе, мог на несколько минут почувствовать себя исторической личностью.»

— Кстати, дом этот является одним из шедевров архитектуры, — заметил Валера. — Посмотрите: скульптуры, колонны-пилоны, арочный вход по эскизу Пикассо...

— …Симпатичные балкончики с цветочками, — дополнила наблюдение Вика.

 

Внутри заведение оказалось неожиданно просторным. Высокие потолки с подвешенными коваными люстрами, желтые стены с картинами, огромные букеты цветов. Валера подозвал официанта, незаметно сунул ему в карман купюру, и тот нас проводил в место потише. Принес кофе, потом заставил стол салатами, рыбой, раками, хамоном, вином.

Вика, видимо из чувства «пролетарской мести», тихонько пропела: «И как графин свою графину, на перший ряд меня сядёт» — и набросилась на еду.

 

Утолив первичный голод, откинулись на спинки стульев.

— Так, о чем ты, Юра, хочешь со мной серьезно поговорить? — спросил Валера.

— Серьезно, с тобой? — произнес я задумчиво. — Думаю, рановато. Чуть позже. Еще не всю твою программу выполнили, не все конфликтные ситуации протестировали. А вот с Иваном нам бы неплохо обсудить симптоматику искусства. Почему именно здесь, в городе Сафона? А потому, что мэтр — один из лидеров нуара, который предпочитает мрачное видение окружающего мира.

 

— Мы с Юрой, договорились написать исследование, — объяснил Иван. — Моё предварительное мнение такое: нас, читателей и зрителей, намеренно погружают в состояние отчаяния. Заставляют воспринимать зло, как обязательную среду нашего существования. Если бы не мощная реклама, мы вряд ли бы стали читать про мрак и ужас. Нас приучают к тому, что бороться со злом бесполезно, что ничего плохого во зле нет. Как они там говорят: не будь тени, мы бы и света не увидели. На самом деле современный безбожный человек уже не может себе представить небесное царство — место, где нет бесов — потому что зло въелось в его душу с детства. Для него дикость — жизнь без мрака, лжи, ненависти, боли и смерти. Для него небесное блаженство — скучно, пресно…

 

— Отсюда увлечение магией, — продолжил Валера, — инопланетянами, насилием, развратом, наркотой…

—  А столь любезные народу зомби, серийные убийцы, извращенцы, — добавил я.

— …Занудные мужики, нагоняющие тоску на даму за столом, — проворчала Вика.

— …Дамы, которые подобно Еве лезут со своим «Адамчик, съешь яблочко, видишь какое оно красивое и вкусное, я уже слопала, и ничо, очень даже прикольненько», — ответил я мимоходом. Вика сверкнула сбоку левым глазом, но, видимо, вспомнив нечто подобное из писаний святых отцов, примирительно улыбнулась, продолжив терзать лангуста.

 

— А ведь дама права! — резанул Иван, залихватски опрокинув в рот бокал вина. — Что это мы уподобляемся тем, кто заливает в наши души негатив в особо крупных размерах! А пошли они!.. Прочь уныние!

— А ведь теперь и Ваня прав! — кивнул Валера, показывая на соседа бордовой клешней краба в руке. — Посмотри, Юра, теперь половина коллектива правы, а мы что же? Давай как-нибудь вырулим на консенсус, а то мы превратимся в отщепенцев или раскольников…

 

— Ладно! — Махнул я рукой с болтающимся листиком хамона на вилке. — В таком случае, вот вам толерант-ней-ший выход из создавшегося кризиса мнений. — Постучав ножом по бокалу, торжественно произнес: — А что нам сказал великий пророк и псалмопевец Давид?

— А что сказал святой царь? — Валера изобразил на порозовевшем лице крайнюю степень интереса.

— А сказал он вот что: «Уклонися от зла и сотвори благо; взыщи мира и пожени и».

— Гениально! — подтвердила Вика. — Особенно завершающее «и»!..

 

— Как я, убогий, это понимаю? — Придвинул бутылку коньяку и указал на нее пальцем. — Вот это зло! Мы уходим от него подальше, — отодвинул ее на край стола и показал на вазу с виноградом. — А вот здесь, на месте хорошем и полезном во всех отношениях, мы станем творить благо! Пусть зло живет там себе, вдали от нас, и само себя пожирает. А мы в новом месте станем творить добро, которое всегда побеждает.

 

— Согласен! — кивнул Валера. — Ребята, мы снова с вами! Мы в добре, мы во благе. — И, подняв руку, крикнул официанту: — Кофе, четыре раза! Кватро кофэ, рапидо!

Кофе был настолько черным и крепким, что сразу ударил по мозгам и сердцу, но мы выдержали удар. Вышли на потемневшую улицу бодрыми и полными сил. Быстрым шагом добрались до стоянки нашего автомобиля.

 

Валера включил телефон, прочел сообщение и серьезно сказал:

— Вот, кстати, мой человек напомнил: во-первых, ночь не за горами, а во-вторых, у Юры в этом славном граде имеется кое-какая недвижимость, где можно и главы приклонить. Адрес есть, едем! Это на Авенидо дель Тибидабо. — Проехав с километр вверх на гору, Валера крикнул: — Смотрите, смотрите, какие тут трамвайчики! — Показал на спускающееся с горки навстречу синее сооружение на громыхающих колесах из далекого прошлого.

 

Остановились мы у особняка примерно в четыре этажа с желтым фасадом, окруженного пиковым забором. Надавили на кнопку стилизованного под старину звонка. Вышел пожилой мужчина и по-английски сообщил, что ему уже позвонили и предупредили: сейчас явится хозяин дома.

 

— Вот он хозяин, — показал Валера на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь нас выселять? — испуганно спросил арендатор.

— Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — поспешил я успокоить старика, — мы только на ночь, а завтра отбудем в дальние края. Найдется место для усталых путников?

— Конечно, — воскликнул он облегченно, — с удовольствием! Ваши спальни всегда готовы, белье свежее, чистота идеальная!

 

Особняк оказался, как всегда, внутри больше, чем снаружи. Высокие потолки, широкие коридоры, комнаты площадью метров по пятьдесят, роскошная мебель. Мы с Викой забрались на самый верхний этаж, вышли на балкон, глянули на улицу, на участок сада с каштанами, кипарисами, лавром и оливами, вдохнули томный аромат, прослушали крещендо цикад — подняли головы. Вика показала на башенку, прилепившуюся к черепичной крыше, и заговорщицки прошептала:

 

— Смотри, какие высокие окна! Там устроим бойницы, установим станковый пулемет. Отсюда весь квартал и половина города, в случае чего, хорошо обстреливается. Наш дом — наша крепость! Короче, но пасаран, камрад!

— Воистину, но пасаран, — ответил я, вспомнив, что Вика за ужином осушила два бокала вина, от которого она обычно становится воинственной. — Однако, маленьким девочкам сильно пора в люлю.

 

Утром выпили кофе в гостиной с камином, попрощались с вежливо-испуганными арендаторами, ободрили как могли, еще раз взглянули на особняк, еще раз поразились его скромному величию, а Валера между прочим сказал:

— Кстати, дом стоит на сегодня шесть миллионов, а семейная пара платит в месяц семь тысяч. Зуб даю — мафиози на пенсии! И такой недвижимости у тебя, Юра, еще миллионов на сто.

— И чего это я в тебя такая влюбленная! — почти серьезно пропела Вика.

— Как это у вас, у любимчиков, всё так просто получается! — сказал Иван, пряча улыбку.

 

4

Наш разговор с Валерой в «кошачьем кафе» Барселоны насчет «серьезного» обсуждения его перспектив, заставил резидента поторопиться с выполнением планов культурной программы. Не успели мы с Викой хоть немного позагорать под жарким солнцем и поплавать в прохладном пока еще Средиземном море, как Валера на своем шестиместном самолетике доставил нас в Милан.

 

Вспомнив свои школьные телевизионные впечатления насчет певиц с избыточным весом, мне почему-то очень захотелось разрушить нелепый стереотип. И вот мы сидим в одной из двухсот лож театра Ла Скала, среди огромных объемов, исполненных в красно-золотых тонах. Отовсюду струятся ароматы французских духов, мужчины, как ни странно не во фраках, а в обычных костюмах, некоторые без галстуков, дамы надели лучшее, что есть в гардеробе, с декольте и бусах, а вон там девушка с открытыми плечами в меховом манто обмахивается бабушкиным веером — бедная, к концу представления сопреет от духоты и соседства горячих тел. Валера поясняет, что это когда-то Монсеррат Кабалье с Ириной Архиповой могли себе позволить лишние килограммы, а теперь изволь соответствовать нынешней моде на красивых и стройных.

 

И вот одна из таких, под гром аплодисментов, выбегает на сцену. Это обещанная Валерой красавица меццо-сопрано из американских прерий Изабель Леонард в изысканном платье с открытыми плечами, очень открытыми и красивыми — это я узнаю по тычку локтем от Виктории в мои ребра, закованные в дорогой костюм, специально купленный для оперы, да я еще неприлично долго прирастаю переносицей к театральному биноклю. Не переставая передвигаться от спящего старика слева — к столу с письменным прибором и апельсином справа — Изабель напевает даже мне знакомую песенку из репертуара Фроси Бурлаковой: «каватина Розины из оперы про парикмахера "Севильский цирюльник", музыка народная — Джи Россини». Да простят меня фанаты, утрамбованные в огромный зал Ла Скалы, потеющие от восторга и духоты, но прекрасная «о, Изабель!» никак не дотягивает до блистательной Фроси ни по громкости визга, ни по харизме. Завтра я и не вспомню Изю с её голыми плечами и грудью, а наша Фрося Бурлакова из суперблокбастера «Приходите завтра» — это на века!

 

Не дав опомниться и всесторонне обсудить юную красоту «о, Изабель!», богатство зала, сцены и костюмов, Валера поспешил загнать нас в самолетик Чессну и вытолкнуть на посадочную полосу аэропорта Лондон-Сити. А оттуда рукой подать вдоль Темзы до Royal Festival Hall, простите, Королевского фестивального зала, в котором по словам Валеры намечалось нечто эпохальное — последний живой концерт Пинк Флойда, вернее того, что от него осталось. Лидер Пинк Флойда Девид Гилмор, красавец клавишник Ричард Райт и бородатый коммунист Роберт Уайатт — седые, пузатые, из вокальных частот вытягивают лишь очень средние, да и то, лиловея от натуги…

 

Вспомнился хор старых коммунистов под управлением моего отца, который собирался у нас на кухне седьмого ноября, распевая революционные песни — так они получали только «аплодисменты» соседским ножом по батарее парового отопления. А тут!.. Разномастная публика — от таких же седых стариков до юных панков с красно-зелеными хаерами — рукоплескала от каждого рифа заученных наизусть композиций Флойда. А тут еще Гилмор запел на французском Je Crois Entendre Encore — арию из оперы Бизе «Искатели Жемчуга», 1863 года издания — после такого «бонуса» вроде бесстрастные северяне, просто взревели, как давеча оперные горячие итальянские парни, думал, разнесут королевскую резиденцию вдребадан, но обошлось. Не знаю как кому, а мне стало ужасно жалко этих подержанных пинкфлойдовцев, что-то мне подсказывало, что живьем увидеть их вряд ли удастся.

 

Конечно, между пунктами культурной программы Валеры и его шустрого старпома, имелись временные промежутки, заполненные лежанием на пляже, дайвингом, посещением парков и ресторанов, гонками на яхте, мотоциклах и даже на спорткаре формулы-3 — только спустя какое-то невеликое время, оглядываясь назад, эти приключения буквально тонут в урагане эмоций, которыми нас одарили концерты великих исполнителей. Особенно последний…

 

Началось как обычно, с полета на джете в недра старой недоброй Англии. На этот раз мы приземлились в Аэропорту Восточный Мидландс, на суровом британском Бентли домчались до американского отеля Хилтон, скромного одноэтажного, в виде микрорайона коттеджей. Наш с Викой номер был выполнен в голубоватых тонах, что напомнило мне песенку из репертуара Вертинского:

В голубой далекой спаленке

Твой ребенок опочил.

Тихо вылез карлик маленький

И часы остановил.

 

Пока Вика разбиралась с чемоданом, я бродил по номеру и напевал песенку. Валера заставил нас плотно закусить перед концертом. Вика, узнав, что такое Блэк Саббат и что они вытворяют на сцене, насильно осушила пару бокалов вина, что по её версии, приготовило к любому экстриму.

 

Мы добрались до деревушки Касл Донингтон, где прямо на трассе автодрома установили огромную сцену для самовыражения двух десятков рок-групп, самого тяжелого металлического сумасшествия. Оставили наш черный лимузин на платной стоянке и пешочком влились в самую гущу народных масс. Валера остановил Вику, пытавшуюся пробиться в самые первые ряды, и посоветовал остаться в рядах последних, ближе к путям отступления.

 

Ждать начала концерта долго не пришлось. На сцену в сопровождении яркого луча прожектора выбежал худой в черном Оззи Осборн, поприветствовал публику, обматерив на всякий случай, поинтересовался о степени готовности к беспределу. Притаившиеся в темноте сцены гитарист с ударником слегка коснулись инструментов — и грянул гром, блеснули молнии прожекторов. Вика ойкнула «мама!», заткнула уши пальцами, оглянулась, убедившись, что она с закрытыми ушами одна, выдернула пальцы. Сцена была от нас метрах в трехстах, зато огромный экран приближал к нам накрашенные глаза Оззи, его распахнутый рот с красивым рядом зубов (надо бы и мне такие сделать), пожилого энергичного ударника, изящного гитариста с крестом на груди и на грифе.

 

Оззи запрыгал на месте, захлопал в ладошки над головой, многотысячная толпа послушно повторяла гимнастику. Вокал солиста, по-девчоночьи визгливый, перекрывал остальные звуки и стал меня раздражать. Но в тот миг мощно вступила гитара и визгливая какофония стала приобретать приличное звучание. «Тони Айомми, — крикнул мне на ухо Валера, — виртуоз!» Перед нами волновалось море голов, поднятых рук, на плечи парней стали карабкаться девушки, первых двух, что ближе к центральному проходу, аккуратно сняли охранники в желтых куртках, до остальных дотянуться не сумели. Минуте на сороковой от начала концерта, мы с Викой разогрелись, втянулись в ритм, наши головы двигались в такт музыке, наши руки поднялись и вписались в народную волну. Но вот в следующей композиции сменился ритм, Оззи пригубил губную гармошку, мы разом очнулись и стали крутить головами в поисках выхода. Валера выдернул нас из толпы, которая со стороны выглядела до неприличия приличной, наши люди давно бы устроили тут компактный такой ядерный взрыв, а эти… нет, не наши люди.

 

Тем временем Валера вывел нас в незнакомую местность и по секрету сообщил, что есть возможность на второй сцене услышать выступление Моторхед — уж с ними не заскучаешь. Как партизаны, через полицейские оцепления, сквозь временные шатры и ряды фанатов-нелегалов, щедро рассовывая мятые купюры и многообещающие улыбки, мы проникли на более скромную сцену, где собирался то ли выступать, то ли репетировать, то ли снимать фильм — творческий коллектив Моторхед (в переводе, «байкер», но с гламурным ö-вывертом — Motörhead).

 

Здесь тоже очень ценили время и деньги, поэтому без долгих представлений, Лемми (в миру — Ian Fraser Kilmister) отсчитал «три-четыре», притушил ногой окурок и что есть мочи зарычал в микрофон. Показалось, что толпа фанатов подхватила его «олл-райт, олл-райт!» чуть раньше оркестра. И если у черных субботников наблюдались и мелодия, и смена ритма, и артистичность, то у гламурных байкеров — просто звуковая лавина. Подумалось, если бы подключить микрофон с мощным усилителем к работающей кофемолке, получилось бы похожее звучание. От звуковой атаки на барабанные перепонки мы сначала слегка очумели, чуть позже — просто оглохли. Вика умоляюще взглянула на Валеру, тот понятливо кивнул и приступил к нашей эвакуации. Я оглянулся на прощанье и рассмотрел на груди Лемми крест — но не канонический христианский, как у субботнего Тони, а нацистский, как у штурмовиков СС — и это меня только подогнало к выходу. Дальше — провал…

 

В абсолютно черном мраке брёл я, натыкаясь на лежащие тела в позе эмбриона, на пляже с темно-серым песком и нефтяного цвета водой. С каменного закопченного свода над головой неслась звуковая лавина, напоминающая грозовой ливень. Я подсознательно искал выход к солнечному пляжу с голубой водой, с тропическими растениями и душистыми цветами, но вокруг до самого горизонта темнел черный мрак с лежащими людьми, то ли живыми, то ли уже не совсем… Что, сынку, помогли тебе твои ляхи, звучало в ушах. Докатился до ада преисподнего, почернел как головешка обгоревшая, изуверился до языческой тупости — и всё это на пути к Простоте! А когда ты молился с теплотой в сердце, когда каялся до горючих слез, когда вспоминал слова бабушки, наконец? Да ты ли это, Юра? Может быть, твои так называемые титулы тебя с пути истинного во тьму увели? А может, просто совесть потерял?

 

Что мне делать, Ангел-хранитель — тихий голос моей совести? Куда идти, чтобы к свету выйти? Неужто погиб навечно? Да не будет! На миг грохот байкеров черной субботы затих — и в полной тишине раздался мой покаянный плач: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?..» Слезы катились по щекам, заливали грудь, скатывались по ногам к земле — от светлого потока возгорелось солнце, прожигая тьму. Всё вокруг оживало, просыпались мрачные эмбрионы, поднимались и брели к востоку, где занималась заря нового дня, из мрака выступили изумрудные, словно очищенные дождем, кусты, деревья, распускались цветы, благоухая; невидимые птицы робко начинали перекличку, их пение усиливалось… Откуда начну? А вот отсюда, с этого дня, с этого мига, с первого шага к вечности — обязательно начну!..

 

Очнулся утром, как ни в чём не бывало, напевая «В голубой далекой спаленке Твой ребенок опочил. Тихо вылез карлик маленький И часы остановил». Принял душ, выпил заказанного в номер кофе, съел пирожное и лег обратно, обняв теплую сонную подругу дней моих суровых. Ночное видение уплывало вдаль, а мне во что бы то ни стало нужно его вспомнить до мельчайших деталей и запомнить на всю жизнь.

 

Разговор с Валерой, о необходимости которого все время говорили мы с ним — все же состоялся. Правда, оказался он не таким длинным и не столь серьезным, как ожидалось. Я ему сказал:

— Отчизна зовет своих сыновей. Искренне советую прислушаться. Особенно учитывая, что деньги ты заработал дома. Вывозить их на запад сродни воровству, за которое ответственности не избежать. Сейчас на милой родине действует амнистия для беглых олигархов. А что будет творится по этому вопросу завтра, никто не знает.

— Допустим, услышу зов отчизны, — сказал Валера, не стирая с лица иронии. — А где гарантии, что меня дома не разденут до нитки?

 

— Если ты еще не понял, гарантии дают западные правительства, банки и твои собственные заблуждения. И, если ты еще не понял, именно они тебя в любой момент так качественно обчистят, что и нитки не оставят. А от меня ты можешь получить только это. — И я протянул ему свою руку. — Если ты еще не понял, это рука друга, который своих на переправе не бросает.

— И это всё? — прыснул Валера, вяло исполнив рукопожатие.

— Всё! — сказал я, поднимаясь. — А теперь мы домой, а ты думай.

 

5

Как учил олигарх Валера, всякое экстремальное действие нуждается в последующей компенсации. Может быть по этой причине, а может по другой, только после зарубежных изысков меня потянуло в такую… компенсацию, чтобы как можно проще.

 

И вот я один — не брать же хрупкую даму в столь опасное предприятие — шагаю от станции в деревню, напевая песенку из далекого прошлого: «На дальней станции сойду, трава по пооояас...» Единственная тропа заросла густой травой по грудь, я себе напоминал конкистадора, который продирается сквозь тропическую сельву в поисках каучуковых деревьев, в крайнем случае, кофейных. Снизу, от корней травы, поднимался влажный прозрачный пар, из глубин души поднимались нежданные воспоминания. Я не пытался разобраться в нахлынувших ощущениях, пока не увидел наплывающую на меня из сумрака леса необычную березу — от черного комля тянулись к небу три белых ствола.

 

Шаг, еще два — и я вспомнил эту троичную березу, сколько раз проходил мимо и всегда хоть на миг останавливался и приветствовал как живого человека, как невесту в белом платье — и она всегда отвечала, то поклоном зеленой листвы, то скрипом коры, то слезой сладкого сока по белоснежному стволу…

 

Оказывается, меня занесло в те места, где я работал в юности, где строил дома, ферму, гараж. Но как тут всё изменилось! Раньше эта заросшая травой тропинка была асфальтовой дорогой, которую каждый год ремонтировали загорелые дочерна кавказцы. Их бригадир по имени Артур зазывал меня к себе в конторку, предлагал написать наряды на зарплату. Я отказывался, ссылаясь на нехватку времени, на недостаток опыта в оформлении бумаг, а он выпучивал черные глаза, бил себя в грудь и произносил страшные свои клятвы.

 

Однажды в праздничный день, когда старшие коллеги по халтуре напились и завалились спать, я вышел из нашей избы и наткнулся на черного бригадира. Обрадовавшись до визга, схватил меня за руку и повел в конторку. Предложил мне домашнего вина, шашлык, я отказался, потому что был сыт. Тогда он пообещал зарэзать самого жирного барана и отдать нашему повару. В конторку постучала и вошла местная девушка примерно моего возраста. Она поставила на стол поднос с крепчайшим ароматным кофе и, поклонившись, собралась было уйти. Бригадир, проследив мой восторженный взгляд, схватил ее за руку и посадил рядом со мной — будешь ему помогать наряды писать, а я вам за это по червонцу дам!

 

В тот вечер мы с Полинкой написали пачку нарядов — девушка научилась этому у матери-бухгалтера, а заодно подружились. Все время нашего плодотворного сотрудничества меня мучил один вопрос. Наконец, я выпил для храбрости стакан сухого вина, закусил кусочком остывшего шашлыка и спросил, а не оказывает ли она какие-нибудь иные услуги этому черному мужчине? Полинка загадочно улыбнулась, заперла дверь, выключила свет и освободила стройную фигурку от пут цивилизации. Со мной ничего подобного еще не случалось, в голове теснились странные мысли — от восторга до тоски, от счастья до брезгливости. Бригадир, посчитав, что сполна расплатился со мной, ничего из обещанного мне не отдал. Зато в конце нашей халтуры, Полинка подошла ко мне, отвела в сторону и с улыбкой на прелестном личике объявила, что ее заразили «неприличной болезнью», значит и меня тоже — это раз. На второе с той же улыбкой девушка сообщила, что Артур заплатил врачу за уколы пенициллина, и она повела меня в медпункт, чтобы «раз и навсегда убить во мне заразу» и… уважение к девицам, раскрывающим объятья черным мужикам.

 

Если бы не тот досадный случай, работа на стройке мне понравилась. Я научился выводить углы кирпичной кладки, из замшелых бревен выпиливать стропила и устанавливать на крыше, замешивать цементный раствор в корыте, рубить дрова старушкам, укладывать шифер, заливать бетон в опалубку, сваривать арматуру, штукатурить, ну и конечно выписывать наряды на получение зарплаты. Росту моей квалификации немало способствовали запои моих коллег — когда они, упившись самогоном, падали прямо на рабочем месте, мне в паре с таким же «салажонком» Витей приходилось работать за всю бригаду. Строго ограниченные сроки строительства, неусыпный надзор агрессивно-пьяного и зоркого председателя колхоза, а также моё собственное чувство ответственности — все эти факторы научили меня полезным навыкам, которые не раз пригодятся в жизни. Кстати, мой бригадир, подобно Артуру, меня тоже обманул, уплатив за большую часть совместной работы сущие гроши. Стоило же мне потребовать надбавку к зарплате, как меня крепким пролетарским кулаком отправляли в нокаут — но и это в свое время даст необходимую стойкость в моей не всегда устойчивой жизни…

 

А еще, пока ноги путались в траве, унося меня в руины прошлого, очень интересная мысль посетила меня. Мне она так понравилась, что пришлось остановиться и записать в блокнот. Позже я не раз вернусь к ней…

 

От богатой деревни остались три дома, зато кирпичные, те самые, которые строила моя бригада. В одном из них обнаружилась старая знакомая, служившая директором школы, единственным учителем и библиотекарем, я даже вспомнил как ее зовут — Нина Ивановна. Мне доводилось брать у нее книги, читать газеты и любоваться ее красивым благородным лицом. Сейчас передо мной стояла древняя старуха в морщинах, сгорбленная, седая, но такая живенькая… Она меня узнала, обняла и за полчаса выложила все новости. Все три колхоза в округе разорились, мужики спились, молодежь сбежала в город. Выживали за счет огородов…

 

Но вот однажды, на Светлую седмицу, приехали в соседнюю деревню два монаха с ведром картошки и сотней рублей в кармане. Помолились братья, закатали полы подрясников и занялись устройством огорода. Все лето проработали монахи, не разгибаясь, только на воскресную службу прерывались, да и то по ночам. Из монастыря им прислали еще трудников, трактор, бычка, коров отмыли и откормили местных — и вот по осени собрали они невиданный урожай. Дальше больше — восстановили ферму, вспахали и засеяли поля. Привели сады в приличное состояние, расчистили пруд и запустили мальков карпа. На следующий год, земля уродила такое богатство, какого не видывали никогда раньше. В монастырский скит потянулись выжившие местные селяне. Игумен был готов принять каждого, обеспечив приличным заработком, но поставил условие — никакого пьянства, за единственный случай похмелья — немедленное увольнение. Видимо, молитва монахов, подкрепленная убеждением жен и детей, со временем сделала свое дело — все три бывших колхоза влились в состав монастырского скита, мужики отрезвели, отремонтировали дома, построили новые, стали покупать автомобили, вернулась из города молодежь. Монастырское хозяйство было признано лучшим в области колхозом.

 

Я забрел на кладбище, с фотографии на ближайшем памятнике на меня глянули улыбчивые глаза Полинки. Она умерла в возрасте двадцати трех лет. Сгорела в новогоднюю ночь, пояснила старая учительница, вместе со своим хахалем, председателем, который разворовал и распродал колхозное добро, почему и деньги у него водились. На миг передо мной как на экране кинотеатра, пронеслись последние секунды жизни Полинки.

 

Она лежала на кровати в золотистом платье, сжимая в руке фужер с шампанским, в соседнем кресле дремал пожилой мужчина с тлеющей сигарой в руке с растекающейся лужей спирта по ковру из бутылки в другой руке, по телевизору показывали веселых людей… Пламя вспыхнуло от огонька сигары, пробежало по ковру, по занавескам, по стенам, обитым деревянной вагонкой. Девушка витала в мечтах, где она танцевала с прекрасным принцем в огромном зале с колоннами и хрустальными люстрами, они, конечно, любили друг друга, а впереди была огромная счастливая жизнь. Ее кровать занялась огнем, жаркое пламя, клубящееся у потолка, спускалось ниже, а девушка улыбалась, так мечтательно, по-доброму, легко и безмятежно — в последний раз.

 

Я тряхнул головой и услышал шепот старой учительницы: прости и помилуй нас, Господи, прости и помилуй, мы Твои дети неразумные, да, пьяные, да, обманутые и сожженные заживо, но мы Твои дети…Твои… Пойдем, Юрик, помянем их по-христиански.

 

Заночевал я у Нины Ивановны. С невероятным удовольствием ел томленную в молоке картошку из печи, пил чай с клубничным вареньем. Молился легко, спал как убитый. Утром купался в реке, ловил карасей, жарил их в огромной сковороде в сметане. Нина Ивановна водила меня в опытное хозяйство. Ее бывший ученик Митяй показал нам удивительные растения, которых я никак не ожидал увидеть в нашем суровом климате. Мы пробовали дыни, виноград, арбуз, вишню, груши, сливы — невероятно сладкие и огромные. У него покупают семена, за приличные деньги, только вырастить нечто подобное удается далеко не всем, потому что более чем в поливе и удобрениях растения нуждаются в непрестанной молитве, а это умеют немногие.

 

Монастырское хозяйство мне напомнило черноморский ботанический сад — чистота, уют, каждое растение ухожено, взлелеяно, ни тебе сорняков, ни одного пустующего местечка, лавочки, газоны, даже фонтан. Я спросил сопровождающего монаха, а нет ли здесь японского сада камней, как в академии? Нет, у нас все по-простому, без изысков, ответил черноризец, но уж то, что есть — высшего качества, потому что с молитвой и с любовью. Видел стада коров — каждая животинка чистая, лоснящаяся, крутобокая, с огромным выменем. Пастух на красивой лошади, на голове шляпа как у техасского ковбоя, на седле закреплен магнитофон, из которого раздается спокойная музыка, изливающая на стадо покой и умиротворение. Да, странное дело — за время пребывания «на лоне природы», ко мне не приблизилось ни одно кровососущее насекомое, что заметил только перед отъездом.

 

На обратном пути остановился у троичной березы, присел на теплый ковер из листьев и травы, прислонился спиной к центральному стволу — и погрузился в созерцательную тишину. Отсюда, из простой глубинки, суматошная поездка в европейскую роскошь казалась чем-то противоестественным. Яхты, частные самолеты, опера, рок-концерты, рестораны, каталонский нуар, парки, средневековые улочки, даже склеп прабабушки, дома и дворцы моих поместий — таяли и улетали в прошлое, вытесняясь вот этим чудесным покоем великой природной простоты, в которую погружалась, врастала моя душевная вечность.

 

Внезапно ощутил себя должником — что-то отложил на потом, но до конца не довел. Открыл блокнот и нашел спешную корявую запись, что сделал для памяти в начале моего пребывания в столь знаковом для себя месте. Конечно, с мирской точки зрения, юность моя могла показаться чередой неприятностей и даже трагедий. Ну в самом деле, меня лупили, обманывали, обкрадывали, использовали зависимое положение — но терпение в перенесении невзгод, «забывчивость» обид, прощение долгов — сделали из мальчишки мужчину, из язычника — христианина.

 

Вот почему в часы молитвы рождалось чувство благодарности к моему Спасителю, который воззвал меня из небытия, за руку провел путем земных скорбей, по-отечески оберегая от смерти, кружившей рядом «как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Опять же, не всегда обиды проходили бесследно, особенно когда они касались близких, но — чудное дело — претерпев боль, сжигая в самом себе острое желание мести, скрипя зубами, сдерживая рвущийся из нутра звериный вой — в конце концов успокаивался, оглядывался на пройденный путь, и… наполнялся от макушки до пят тёплой благодарностью к Подателю всяческих благ. Вот именно сейчас, пока я прощаюсь с местом приключений моей юности, сидя под старой знакомой березой, меня наполняет незримый свет, разливаясь вокруг до самого горизонта, и сладкий дух благодарения опьяняет и зовет в дорогу.

 

Другие произведения автора:

Человек в поиске жизни. ч.1

Звериная боль

Монстры в Москве