Жюль Верн и пожарные собаки

(Из цикла "Артёмка. Рассказ третий)

       Артёмка завороженным взглядом смотрел, как отец, с широкой улыбкой на лице, подкидывал и перекатывал по всей своей огромной и мозолистой ладони, небольшой, только что из поддувала вычерпнутый длинным, специальным совочком, красный уголёк. Рот Артёмки был открыт от глубочайшего изумления, он весь замер, застыл в немом восторге и безуспешно пытался понять, почему отец не кричит от боли, почему раскалённый докрасна уголёк не обжигает его, как он вообще может проделывать такое, да ещё лукаво при этом улыбаясь! А папа, тем временем, стал перекидывать пышущий жаром кусочек антрацита с руки на руку и, наконец, вдоволь натешившись, бросил его в ведро, с недавно извлечённой из печки золой.

- Ну вот, сыночка, видал? Огня бояться не надо, с ним надо уметь обращаться.

- Пап, ну как же так? Он же – горячий! – У Артёмки даже дыхание перехватило.
- А я смогу?

- Конечно, сможешь. Только, не сейчас. Вот, подрастёшь немного и, обязательно, сможешь. Тут, сыночка, хитрость одна есть. Хитрость – она во всём есть, для каждого случая – своя, особенная. Живёт человек на белом свете, живёт и хитростей этих самых узнаёт всё больше и больше. Даже и сам не замечает, когда и как он понял очередную хитрость. И по жизни ему, с этими самыми хитростями, вроде как легче двигаться дальше. И всё это, сыночка, называется простым житейским опытом.

- А нельзя, пап, чтобы сразу, ба-бах, и весь на свете житейский опыт я уже знаю? Представляешь, пап? – Глаза у Артёмки горели теми самыми угольками, один из которых отец только что, как настоящий фокусник, подкидывал на ладони.

- Я – ещё маленький, а уже всё и про всех знаю! – Артёмка весело и по-особенному звонко, как могут только дети, рассмеялся,

- Ведь так можно стать самым главным человеком на земле! На всём свете! Правда, пап?
- Не торопись, сыночка, всему – своё время. Жизнь – она ведь всегда только вперёд двигается, так что всё ещё успеется, и у тебя, надеюсь, всё получится. Ты, главное, не спеши никогда. Кто, родной ты мой, сильно спешит, тот, как правило, падает. И шишки себе набивает. Иногда – на пользу. А когда и бестолку. – Отец аккуратно выбирал из поддувала остатки золы. Ручка у совка была предлинная, так что дотянуться до задней стенки растапливаемой печи особого труда не составляло.

       Вот что Артёмке нравилось в отце больше всего, так это его взвешенная обстоятельность, природная осанистость, неторопливая серьёзность, уверенное спокойствие и всегдашняя мудрость. Конечно, в том ещё своём далёком, детском возрасте, Артёмка не располагал необходимым и достаточным словарным запасом, чтобы выразиться именно таким образом, этот подробный анализ собственных, из детства, ощущений и переживаний придёт к нему значительно позже, уже во взрослой жизни, когда он перестанет быть Артёмкой и обращаться к нему окружающие будут по имени отчеству.
       А тогда, в ту счастливую и безмятежную пору, Артёмка просто чувствовал безграничные уважение и любовь к своему отцу, и пытаться как-то объяснить свои чувства, ему даже и не приходило в голову. И ещё одно обстоятельство вселяло в душу Артёмки гордое, счастливое ликование. Отец, почти всегда, разговаривал с сыном, как со взрослым. Например, усаживаясь вечерами за полюбившиеся Артёмке шахматы, они, по ходу игры, рассуждали на самые различные темы, начиная от простых, житейских и добираясь до глобальных, государственных, включающих в себя и вопросы политики, и окружающей среды, и общества, и господствующей в нём философии. Конечно, за такими разговорами, отец избегал всяческих мудрствований, и в доступной форме, с прирождённым родительским талантом, доносил до сознания ребёнка только самые основные, общие понятия.

       Сейчас они сидели вдвоём на корточках, у большой, цилиндрической комнатной печи, которую все домашние величали контрамаркой. Это была основная печь в доме, и во всё Артёмкино детство, насколько он себя помнил, растапливалась она сначала дровами, а потом целым ведром угля. Собственно, и две другие, устроенные иначе, чем контрамарка, печи, топились точно так же. Просто они были гораздо меньшего размера, на их горизонтальных поверхностях вмонтирован был толстый, чугунный лист, с двумя, разного диаметра, отверстиями. Отверстия закрывались целым набором чугунных же колец, со специально снятой фаскою, так что кольца плотно ложились друг на друга, и горизонтальность плоскости чугунного листа, благодаря этим самым фаскам, была идеальной. Можно было ставить сверху, например, кастрюлю, и готовить еду, можно было согреть, даже закипятить, полное ведро воды, а вот уже для установки казана убиралось несколько колец, в зависимости от его размера и необходимого расстояния до горящих углей.

       Но больше всего Артёмку занимал процесс растапливания главной домашней печи, то есть контрамарки, над которой они сейчас с отцом и колдовали.

       Открытое полностью, вначале, поддувало, по мере того, как огонь набирал силу, почти полностью затем прикрывалось. Оставалась небольшая щель для притока необходимого воздуха. Жар в печи, с каждым мгновением, становился всё больше, печь, как живая, гудела на низкой, немного страшноватой, ноте, и вот уже отец закрывал наглухо и верхнюю, тяжёлую створку, через которую загружались дрова и уголь, и само поддувало. Всё! Печь была растоплена. При выключенном в комнате свете особенно бросалось в глаза, как задняя сторона печи накалялась докрасна. Смотреть на это было жутко интересно, но и немного тревожно тоже.

- Пап, в печке ведь места много, а если ещё ведро угля положить?

- Нет, сыночка, тут мера нужна. Печка, она, хоть и печка, а может и не выдержать. Норма должна быть во всём. Это тоже, между прочим, ещё одна хитрость. Так что, запоминай. Подрастёшь немного и сам будешь печку топить.

- Эх! – Слегка расстроено вздохнул Артёмка, - Когда это ещё будет?

- Скоро, мой родной, скоро, ещё надоест.

- Вот ты всегда так говоришь, - хитро сощурившись, Артёмка погрозил отцу детским своим пальчиком,

- И когда я у тебя спросил, скоро ли я буду бриться, как ты, что ты мне ответил? А ответил ты мне, папуля, что ещё надоест! И ничего мне не надоест! Ведь интересно же! И когда я сказал, что на работу хочу ходить, как ты. Опять: «Надоест ещё». Что ж это, пап, получается, тебе всё на свете надоело уже, что ли?

Отец, немного растерявшись от Артёмкиных вопросов, смотрел на сына с обожанием.

- Нет, сыночка, считай, что я пошутил. А вот ты мне скажи лучше, какую книжку сейчас читаешь?
- Жюль Верн. Приключения и фантастика. Интересно – жуть! Там, пап, про пиратов и сокровища. Я уже дочитал почти. Сейчас они решают, где сокровища свои спрятать.

       Читать, нет, даже зачитываться книгами, Артёмка стал рано. Наверное, где-то с третьего класса он читал произведения авторов, к которым обычно приступают в более позднем возрасте. Научная фантастика и захватывающие морские приключения – вот что сейчас более всего занимало Артёмку. Он уже прекрасно ориентировался в параллелях и меридианах, по координатам широты и долготы мог отыскать любую точку на карте, мало того, географический атлас Земли с фотографической точностью отложился в его памяти, и Артёмка подолгу, в классе ли, на переменке, или после уроков, особенно, если его пускали в кабинет географии, где на стенах развешаны были огромные, красочные карты, а на отдельном столе возвышался настоящий глобус, изучал неведомые страны, пересекал океаны, заглядывал на многочисленные, крохотные и затерянные острова, вскарабкивался на самые высокие горы и погружался в таинственные океанские впадины. В детских своих мечтах, Артёмка видел себя бесстрашным путешественником, исследователем неоткрытых ещё земель и, конечно же, искателем древних сокровищ и запрятанных пиратами награбленных кладов.

- Пап, ну всё, я читать пошёл. Тебе же моя помощь больше не нужна?

- Иди, мой родной, - отец поднял ведро с золой и направился выносить его на улицу.

- Возле печки только приберись и беги к своим книжкам.

- Да знаю я, знаю! Всё повторяешь и повторяешь, как-будто я маленький какой.

       Артёмка старательно вымел пространство вокруг печи, собрал в совок образовавшуюся горку и отнёс в ведро для мусора. Затем, в порыве внезапного вдохновения, взял влажную тряпку с порога и тщательно протёр выметенный участок пола. Критическим взглядом окинув прибранное пространство и вполне удовлетворившись итогами своей работы, вернул тряпку на место, сполоснул руки, прошёл в свою комнату и взял с письменного стола потрёпанный том Жюля Верна. Тут же стоял приготовленный на завтра портфель. Заканчивался последний день зимних каникул. Артёмка коротко вздохнул и с удовольствием плюхнулся на диван. И уже в следующую минуту он, плечом к плечу с отчаянными мореплавателями, боролся со страшным штормом, треплющем, словно щепку, видавшую виды пиратскую посудину.

       Примерно за полгода до описываемых событий, во время летних каникул, Артёмка играл у себя во дворе. Играть не очень-то и хотелось, потому что от раскалённого июльского зноя не спасали даже во множестве растущие во дворе тенистые фруктовые деревья. Воздух, в немилосердном пламени азиатского солнца, буквально растекался по всем направлениям закипающими, ленивыми потоками, а по асфальту на улице лучше было бы не ходить вовсе, потому что подмётки сандалий становились жутко горячими, и даже создавалось впечатление, что ноги слегка погружаются в размягчённое на солнце асфальтовое покрытие дороги. Артёмка спасался от жары следующим образом. Он ставил у калитки, на самом солнцепёке, большое оцинкованное корыто, натаскивал туда холодной воды из водопровода и через короткий промежуток времени погружался в него почти всем телом. Правда, ноги в коленях приходилось сгибать, потому, что корыто куплено было на рождение Артёмки, специально, что б его можно было купать, но он рос, а корыто оставалось прежним. Существовал ещё один, более предпочтительный для него вариант: обливаться из-под шланга, но мама такую затею категорически не одобряла, считая, что Артёмка непременно заболеет от холодной водопроводной воды. Приходилось довольствоваться корытом.

       Посередине большого Артёмкиного двора росла древняя, больше ста лет, наверное, орешня. Во всяком случае, по рассказам бабушки, дерево выглядело таким же старым, когда она, с ныне покойным дедом, покупала этот дом. Бабуля, в те далёкие времена, была ещё молода, красива и здорова, правда, верилось в это Артёмке не без труда, и отец его ещё не родился на свет, а уж о том, что когда-то, в далёком будущем, появится сам Артёмка, никто даже и не предполагал.

- Вот и считай, мой золотой, сколько же этому дереву лет может быть, - говорила любимому внуку бабушка, - Оно, почитай, лет сто уже, как стояло, да накинь сюда отца твоего возраст, да ещё годков пять, пока он не родился, а дом мы с дедом уже купили. По всему выходит, что больше века ореху нашему! И нет ни у кого из соседей такого старого и здорового дерева. А уж как щедро плодами нас одаривает, ведь на зиму то, меньше мешка не собираем.

       В несколько Артёмкиных охватов, остов старого дерева, возвышаясь над землёй метра на полтора, разветвлялся далее тремя могучими, в разные стороны, стволами. Хотя и изъедены они были изрядно длинноусыми, под цвет коры, серыми и страшными на вид короедами. Но, несмотря на почтенный возраст и полчища ненасытных жуков, дерево исправно плодоносило, и орехов по осени, действительно, собирали немерено, но и листвой ореховой в эту пору выстлано было, как сказочным покрывалом, полдвора. Артёмка, с приходом осени, усердно работал граблями, собирая крупные, смолою пахнущие, ореховые листья, в большие, горой возвышающиеся, кучи и, хоть все члены семьи, выходя во двор, подбирали упавшие на землю орехи, Артёмка, увлечённо сгребая красно-жёлтую листву, находил их ещё больше. Потом листья поджигали, но гореть они никак не хотели, и густой и терпкий дым, в зависимости от состояния погоды, то столбом уходил в небесную высь, то стлался по земле, постоянно меняя при этом направление. Задыхающиеся от дыма короеды, целыми колониями спускались вниз, чуть не к самой земле, и папа, прямо веником, сметал их в ведро, слегка наполненное небольшим количеством керосина. Артёмка наловчился осторожно хватать короедов за их длинные усы, и жуки в ответ злобно пищали, смыкая и размыкая огромные, жуткие челюсти.

       И, сколько помнил себя Артёмка, под орешней всегда стоял, вытянутый четырёхугольником, здоровенный стол, дедом Артёмкиным когда-то, до рождения внука, сработанный. За столом, с ранней весны и до поздней осени, то есть, с приходом тепла и до самых последних погожих дней, сиживало всё его семейство, а также многочисленные родственники, часто, особенно по праздникам, наведывающиеся целыми семьями. На столе, с ближнего к дереву торца, устанавливали закипевший, полувёдерный, настоящий самовар, а командовал самоварным разливом почти всегда Артёмкин отец. Заваренный пузатый и цветастый чайник, чтобы тот не остывал, водружался на венчающую самоварную трубу специальную подставку, а стол ломился от разных пирогов, не только испечённых Артёмкиной мамой, но и тех, что гости имели обыкновение приносить с собой. И мясные, и с капустой, и с яйцами и зеленью, и сладкие яблочные, вишнёвые, лимонные, и ещё разные всякие. Целыми тазами гости приносили с собой беляши, пирожки, расстегаи, чебуреки – кто во что горазд. В традициях той местности, где они все проживали, являлось неукоснительным правилом не приходить в гости с пустыми руками. И загадочный, азиатский колорит, зачастую доводил традицию до гротеска. Поэтому и несли порой не свёртками, а тазами, не кулёчками, а сумками, не горстями, а охапками, ни капельки при этом ни о чём не сожалея и воспринимая национальный обычай, как нечто само собой разумеющееся, как народную мудрость, достойную искреннего почтения.

       Одна из самых любимых Артёмкиных тёток, почти всегда приносила с собой настоящий, с густым кремом, домашний торт. Жила тётка в просторной квартире, с газовой плитой, в духовке которой она эти самые торты и выпекала. А у Артёмки дома такой плиты не было, поэтому, как объясняла ему мама, сами они тортов не пекли.
- Вот будет у нас, солнышко моё, когда-нибудь, газ, будет и плита с духовкой, и торты будем печь, хоть на каждый выходной.

       Зато мама, помимо традиционной, но, тем не менее, разнообразной, стряпни, прекрасно готовила и сочные, на тонком тесте, манты, и рассыпчатый, в шафрановом цвету, ароматнейший плов, и благоухающие восточными специями мампар и лагман, и, с кусочками курдючного сала, слоённую самсу, и наваристую и удивительно прозрачную шурпу, и фаршированный, и зеленый, и красный, болгарский перец, и ещё много разных, с мудреными названиями, блюд. А уж какими фантастическими салатами украшала мама их большой и гостеприимный стол! Словом, дома у Артёмки, по любому малейшему поводу, всегда было многолюдно, хлебосольно, задушевно, радостно, простодушно, чистосердечно и по-человечески счастливо.

       Итак, Артёмка играл у себя во дворе.

- Артёмка-а-а! – Вдруг послышался с улицы знакомый Федькин голос. Федька был Артёмкиным одноклассником, товарищем и соседом по параллельной улице. Обрадованный приходом приятеля, Артёмка бегом кинулся отпирать калитку.

- Знаешь, - выпучив глаза, таинственным голосом рассказывал Федька, - Папка мой щенков домой принёс! А собаки-то – не простые. Пожарные!

- Как это? – Тоже почему-то заговорщическим тоном спросил Артёмка.

- А вот так. У них огонь со рта выходит!

- Так не бывает!

- А вот и бывает! Мне папа сказал, пожарные это собаки. Значит, у них огонь изо рта идти должен!
- Побежали к тебе, покажешь?

- Не, сейчас рано, они ещё маленькие, щенки же, понимаешь? А вот подрастут, тогда и начнут огнём дышать.

- Врёшь ты всё, Федюня! Это же собаки, а не змей-горынычи какие-то!

- Не вру, Артёмка, честно, не вру! Ну, ты сам подумай, папа сказал, они огромными вырастут, да ещё порода у них – пожарная. Значит – огнедышащие!

- Покажи щенков!

- Ну ладно, пойдём, только по-тихому, папа сказал, никому пока их не показывать.
- Мам! Я к Федьке пойду, можно? – Артёмка повернулся в сторону матери. Мама, прямо под орешней, установила на низенькой табуретке одну из двух домашних керосинок и жарила на сковородке пышные, с картошкой, пирожки. По всему двору разносился вкусный и аппетитный запах.

- Мойте руки! Я вас сначала пирожками накормлю, потом и пойдёте.

       Федька не возражал, Артёмка – тоже. Они с удовольствием уселись за большой садовый стол и, обжигаясь, уплетали вкусные и, как раз ко времени предложенные, мамины пирожки, запивая их сладким и ароматным, горячим чёрным чаем. С набитыми ртами, они увлечённо обсуждали тему пожарных собак и возможные перспективы их применения в будущем. Причём, ни Артёмке, ни самому Федьке, даже не приходило в голову, что, уж если собаки – пожарные, то они, скорее всего, должны были бы, каким-то образом, гасить пламя, а не провоцировать его возникновение. Наверное, они должны были спасать пострадавших от пожара. Однако, наперекор здравому смыслу, торжествовала, не понятная для взрослого человека, особая, детская логика, и через много лет, став уже взрослым человеком, Артём не переставал удивляться, как он мог тогда легко и просто поверить в Федькины фантазии. Любопытно, что и сам Федька, в описываемое время, искренне верил в правдивость собственных утверждений. Как бы там ни было, покончив с пирожками, они, по раскалённой улице, помчались к Федькиному двору.

       Три забавных и милых комочка мирно посапывали в картонной коробке. Федька приложил к губам указательный палец, мол, тихо, не разбуди. Налюбовавшись на спящих щенят, мальчики вернулись на улицу.

- Ну и чё? – Недоверчиво косился на приятеля Артёмка, - Щенки, как щенки, ничего особенного!
- Не веришь, не надо! – надулся Федька, - Вот вырастут – тогда посмотрим…

- Ладно… Слышь, Федюнь, а мы их сможем взять в путешествие?

- Какое такое путешествие?

- Ну, я сам ещё не знаю… Представляешь, попадём в экспедицию, исследовательскую, научную! В дальние страны. И собак твоих с собой возьмём. Ночью – звери дикие вокруг, хищные, голодные. А на нас не нападают. Собак наших огненных боятся! – Артёмка уже ясно представлял себе картину предстоящих приключений.

- Ух ты! Здорово! – Выдохнул увлечённый идеей товарища Федька. – Конечно, возьмём! А нас-то возьмут?

- Да с такими собаками, нас в любую экспедицию возьмут! Только их кормить надо хорошенько. И дрессировать тоже.

       На том и порешили. Правда, через пару дней, Федькин отец увёз щенков и самого Федьку на дачу, и до самой осени приятеля своего Артёмка не видел. Когда же тот возвратился, выяснилось, что подросшие уже щенки оставлены были там же, на даче, во-первых, для охраны, а во-вторых, что бы в городе никого не пугали. Потому, что уже совсем скоро, по Федькиным уверениям, собаки должны были задышать огнём, и по этой причине в городе их держать не представлялось возможным.

- А там то, кто за ними смотрит? - Разочарованно спрашивал Артёмка.

- Кто, кто? Бабулька с дедом, вот кто! – Сердито отвечал ему приятель. Он тоже был разочарован и немного растерян по поводу задержки нетерпеливо ожидаемого собачьего огненного чуда, и за сердитостью своей пытался эти самые чувства как то скрыть.

- Клетку они там большую поставили, подальше от дома, - Вынужденно врал напропалую Федька, - Что б дом не подпалили. И нам они сразу же сообщат, как только ЭТО произойдёт!
       Потом начался учебный процесс, история с собаками, сама собой, слегка подзабылась, да и Артёмка, в силу врождённой тактичности своей, общаясь с приятелем, старательно тему эту избегал, но внутренне, тем не менее, продолжал надеяться на обещанное Федькой чудо.

       Пришла зима. Позади остался самый яркий и запоминающийся праздник – Новый Год. Незаметно и до обидного быстро пролетели зимние каникулы. Завтра начиналась новая, третья четверть. Но сейчас, на излёте январского, завершающего каникулы, вечера, Артёмка, удобно развалившись на диване, дочитывал последнюю страницу увлекательной книги. Клад отчаянными пиратами был надёжно спрятан и, что самое интересное, к великому Артёмкиному недоумению, автором приводились точные координаты погребённых на затерянном острове сокровищ. Не может быть! У Артёмки перехватило дыхание. В голове тут же созрел грандиозный план. Он опрометью кинулся к письменному столу, где припрятана была одна его заветная и очень личная тетрадка, куда уже в ту раннюю пору, записывались им разные секретные мысли и любопытные детские наблюдения. Сверяясь с книгой, на полях исписанной тетради он стал старательно фиксировать драгоценные координаты. Причём, чтобы понятно было только ему одному, он шифровал свою запись следующим образом: столько то градусов - на одной странице тетради, столько то минут – на следующей, такой-то широты – ещё через страницу, и так далее, пока не записал координаты полностью.

       «Всё», - рассуждал Артёмка, - «Начнётся география, учить буду на отлично. Да и не только географию. Всё остальное тоже надо учить на отлично! Где вот мне, только, корабль раздобыть? Ладно, как папа говорит, главное – не торопиться, и всё получится. Федьку с собой возьму, с его собаками пожарными».

       До самой весны ходил Артёмка под сильным впечатлением и от прочитанной книги Жюля Верна, и от щекочущей нервы далёкой и заманчивой перспективы когда-нибудь, если улыбнётся удача, отправиться в захватывающее морское путешествие, на поиски обозначенного точными координатами пиратского клада.

       Весна, в краях, где проживал Артёмка, наступала рано, как-то сразу и неожиданно, изгоняя короткую, но успевшую надоесть зиму, ярким солнцем, уверенной капелью, щедро разливающимся теплом, бурным цветением трав и фруктовых деревьев. Несколько абрикосов в саду у Артёмки цвели уже буйным, бело-розоватым цветом, когда ему в голову пришла ещё одна идея. Окна их большой комнаты смотрели на улицу через крохотный палисадник, заросший пьяняще пахнущей, во время цветенья, сиренью. От большого двора палисадник отгорожен был высоченным железным листом, но между стеной дома и торцом листа оставался просвет, через который Артёмка без труда перебирался и оказывался на территории палисадника. И вот там, под стеной дома, в малозаметном, как ему казалось, месте, он выкопал неглубокую яму. Потом долго возился с хитроумным, боковым тоннелем. В прихваченную, к месту тайной своей работы, пустую бутылку, опустил, свёрнутую в тонкую трубочку, записку с секретными координатами клада. Наглухо закупорил бутылку собственноручно изготовленной, деревянной пробкой. Зажёг свечу, перевернул и густо залил капающим, расплавленным парафином закупоренное место. Просунул бутылку в сооружённый боковой тоннель и, убедившись, что всё получилось по размерам и вышло самым наилучшим образом, заколотил горловину тоннеля заранее подобранным, по габаритам, камнем. Яму засыпал и припорошил сверху прошлогодними, из-под сирени, опавшими листьями. И уже на стене дома, по оси только что закопанной ямы, старым, ржавым гвоздём, нацарапал схему расположения похороненной на долгие годы бутылки с координатами клада. Всё. Теперь оставалось ждать. Когда окончит школу, потом – институт, когда отслужит в армии, короче, когда станет настолько взрослым, что сможет, наконец, организовать долгожданную экспедицию к таинственным пиратским сокровищам.

       Пройдёт несколько лет. Отец с Артёмом задумают строить баню. Для этого надо будет прорубать стену дома, с выходом в палисадник, как раз в том месте, где в хитром тоннеле маленький мальчик с горящими глазами спрятал когда-то бутылку с подсказанными знаменитым фантастом координатами. Обуреваемый противоречивыми чувствами, Артём извлечет её из земли, удивится сохранившейся пробке и вытряхнет на руку целёхонькую свою, из детства, записку. Прочтёт, грустно улыбнётся и глубоко вздохнёт. И такая грустная улыбка, по самым разнообразным поводам, на протяжении всей дальнейшей жизни Артёма, ещё не раз будет собирать морщины на его лице, а терпкая и порой пронзительная, глубоко запрятанная от посторонних, печаль, по чему-то безвозвратно и окончательно утерянному, невозвратимому, станет ему верной спутницей и навсегда поселится в его сердце.

Другие произведения автора:

Курилка. Предисловие к поэме

Курилка. Перекур 3-й, женский

Курилка. Перекур 1-й, дедовский