Долгушин Николай
Жила-была девочка...
Жила-была девочка Ксюша. Папа – сельский фельдшер, а мама – никто. Просто жена и просто мама. Жили они в вымирающей деревеньке с красивым названием Лесная, где уже и лечить-то было некого. Да и незачем: и старики со старушками, и сама деревенька тихо вымирали. Как и по всей России с 90-х годов прошлого века.
У папы-фельдшера пока ещё водился спирт, и он выгодно менял его на самогон в пропорции три к одному. Поэтому они с женой редко бывали трезвыми. Порой напивались так, что им самим требовалась помощь, но как-то выживали. Отборный мат, пьяные драки, табачная вонь в доме – всё это было привычно для Ксюшки с детства и воспринималось как должное. Но мать она всё же жалела и даже пыталась загородить своим маленьким тельцем. Отец мощным пинком отбрасывал её в дальний угол и желание заступаться за мать тихо сошло на нет.
Шли годы. Ксюшка стала уже Ксюшей, перегнала ростом мать, которой теперь приходилось донашивать за дочкой и одежду, и обувь. Эта юная акселератка выглядела девушкой, которую Бог не обидел ни красотой, ни статью, ни умом. Не зря парни из соседних деревень приезжали к ней в Лесную кто на велосипеде, кто на мопеде, а Игорь из Степановки даже на мотоцикле. Но дальше «спасибо» и «досвидания» дело не доходило. Ксюша заканчивала 9-й класс, уже близились экзамены, но училась она без «троек» и экзамена не боялась. А вот ходить из школы домой по привычной лесной дороге длиной почти в 5 километров стало страшновато. Иногда там уже поджидал её кто-нибудь из поклонников, и предлагал проводить до дома. Она женским чутьём понимала, что им надо и чаще всего отказывалась:
—Не маленькая, не заблужусь! – и с гордо поднятой головой шагала дальше, даже не оглянувшись ни разу на незадачливого ухажёра. Но однажды самый сильный и наглый всё же подкараулил её на дороге, и после короткой и яростной борьбы Ксюша, обессиленная, сдалась. Нет, она не плакала, не рыдала. Она как бы выключилась из жизни, словно утюг из розетки выдернули. Кроме боли, отвращения и лютой ненависти к насильнику она ничего не испытала. Разодранные в клочья трусики она закопала тут же в лесу, а пятна крови с платья смыла в ручье. Домой шла, как ходят сильно пьяные – «на автопилоте».
Дома, как всегда пьяные, спали в обнимку мать с отцом, густо пахло перегаром и воняло дешёвыми сигаретами, которые курили они оба. «Значит, опять помирились»- тускло подумала Ксюша, бросила портфель на свою кровать и села за кухонный стол. Ни есть, ни пить не хотелось. Жить на этом свете, в этом доме – тоже. И тут она впервые поняла, как она одинока, что при живых родителях она сирота. Среди дня спят себе сном праведников, пускают пьяные слюни, бормочут что-то во сне. Нет, не ждали они свою единственную дочку из школы, не приготовили обед, не расспросили о школьных делах.
Вопрос «что делать?» решился сам собой. Ксюша нашла шкатулку, где мать держала свои золотые серёжки и такую же цепочку, подаренные ей в день свадьбы. Были там и деньги, которые с трудом, но всё же набирались на покупку мотоцикла. Всё это она забрала, сняла со шкафа чемоданчик обшарпанный, побросала туда своё бельишко, два-три платья, паспорт и кое-какие учебники. Из семейного альбома выдрала все фотографии со своим изображением и тоже бросила в чемодан. Села за стол, вырвала лист бумаги из тетрадки и крупно, размашисто написала: «Всё! Больше с вами жить не хочу. Не ищите меня. Я всё равно в эту дыру никогда не вернусь. Ксюха» Так всегда называл её отец.
Взяла чемодан, постояла недолго у порога, посмотрела прощально на мать с отцом и вышла за дверь. К ней тут же рванулся её любимец Рекс, молодой кобелёк похожий на овчарку. Но он был на цепи. Ксюша сама подошла к нему, обняла его за мохнатую пропахшую пылью шею, и едва не заплакала . Пёс радостно притих и всё норовил лизнуть Ксюшу в лицо.
— Прощай, Рексик! Не обижайся на меня, оберегай тут моих алкашей.
И решительно зашагала, но не той дорогой, по которой 9 лет ходила в школу, а по другой, которая вела к автодороге Пенза- Саранск. Через час с небольшим она уже ехала на рейсовом автобусе в Пензу. Там она сразу же купила билет до Мурманска. Почему до Мурманска? Да потому, что она забыла как называется город или станция, где жила её тётка, старшая сестра матери. Тоже Ксенией звать. Но знала, что года два или три назад мать ездила к ней в гости, и после этого у них завязалась переписка. Уже в поезде она всё-таки вспомнила! А ещё говорят «память девичья»! город назывался Беломорск и действительно был на Мурманском направлении и стоит он на самом берегу Белого моря.
Ксюша сошла с поезда, вышла на привокзальную площадь, и только тут ей стало по-настоящему страшно: она не знала ни адреса тётки, ни её фамилии. Куда идти? Присела на скамейку и заплакала. Злые слёзы катились по щекам, сворачивали в уголок рта и там пропадали. «Вот дура, вот балда!» - ругала себя Ксюша. –«Ну, что мне мешало взять конверт с адресом тётки? Ведь мать часто ей писала». На этот раз Ксюшу спасла зрительная память. Как только в памяти всплыло слово «конверт», она как на экране увидела почерк тётки с какими-то немыслимыми завитушками и прочерками. «ПЛОТНИКОВА!» - сразу же вспомнилась фамилия. Слёзы мгновенно высохли. Ксюша даже огляделась по сторонам: не видел ли кто её непрошеных слёз. Уж очень она не любила, когда её жалели. Беломорск не Москва, и сообразительная девочка быстро нашла адрес тётки, и даже номер телефона. Но звонить не стала.
Домик, где жила тётя Ксеня, был крохотным, всего о двух окнах по фасаду, с прогнувшейся посредине крышей, но зато прямо за небольшим огородом был берег моря. Море Ксюша видела «живьём» впервые. До этого только на экране телевизора, да на картинках в книжках. Стояла и, как зачарованная, смотрела, как одна волна сменяет другую. Ксюша даже не подозревала, что волны могут быть такими большими.
— Тебе кого? – услышала она хрипловатый, и даже грубый женский голос.
От неожиданности даже вздрогнула, перевела взгляд на ворота домика. Там стояла дородная бабища. Огромные толстые и красные ручищи блестели от рыбьей чешуи, на ногах резиновые сапоги, а из одежды, прежде всего выделялся клеёнчатый фартук.
— Мне вас надо, тётя Ксеня, я к вам в гости приехала.
— Я гостям всегда рада, но вот что-то никак не распознаю: кто ж ты такая.
— Да Ксюша я Синицина, племянница ваша из Лесной.
— Батюшка-святый! Что ж ты телеграмму-то не отбила? Я бы встренула тебя. — запричитала Ксеня большая. – Ну, давай шагай в избу, чего стоишь там, как неродная? Ох, господи, а я тут с рыбой связалась, с засолкой. Пропади она пропадом! – ругала себя Ксеня, сбрасывая на ходу все свои пропахшие рыбой одежды. Чуть позже, уже за сытным и обильным столом, были «охи» и «ахи», да «какая большая ты вымахала, прям хоть замуж отдавай». Даже по рюмочке настойки выпили. Кстати, это была первая рюмка в маленькой ещё жизни Ксюши, и только из боязни обидеть тётку она с трудом проглотила содержимое. После долгих расспросов тётка поняла, что племянница приехала не в гости, а спасаться от родителей-пьяниц, от деревенской безнадёги и от позора, если в Лесной узнают, что с ней произошло в лесу.
— Не боись, девка, не пропадём! Ты вон какая девка видная, а у нас тут палку кинь – и в жениха попадёшь. Сплошь моряки, рыбаки и даже капитаны попадаются. В девках не засидишься.
Тётка как в воду глядела. Не успела Ксюшка два-три раза сходить на танцы в «Клуб моряков», как её до дому провожали военные матросики. Но рукам волю не давали. И это Ксюше понравилось. Целоваться-обниматься тоже не лезли, а при прощании щёлкали каблуками надраенных до зеркального блеска ботинок, и шутливо отдавали честь, как старшему по званию. Но так длилось недолго. К ним в дом пришёл давний знакомый тёти Ксени, ещё не старый мужчина в морской форме, крепенький такой, с вислыми, как у запорожцев на картине, усами. На Ксюшу он мельком взглянул и тут же сказал густым басом:
— Ты, девонька, сходи-ка на улицу, подыши свежим воздухом. У нас тут с Ксенией Григорьевной разговор не для твоих ушей.
Ксюша нисколько не обиделась и вышла во двор, пошла на берег моря девятую волну считать. Моряки говорили ей, что она всегда самая большая.
А разговор был такой.
— Григорьевна, выручай! Скоро в море выходим, а у меня на судне повара нет. Сама знаешь, что с бабами тут туго, а из мужика какой повар, не всякая собака жрать будет. Отпусти ко мне племяшку свою. Деньгами не обижу.
— Антоныч, ты никак спятил на старости лет? Ей же ещё семнадцати лет нет, девчонка сопливая. Какой из неё повар, да ещё для вас, оглоедов. К тому ж, девка она ещё, а рядом сам знаешь какие ухари. Нет, нет и ещё раз нет! – твёрдо отказала Ксения Григорьевна. Племянницу свою она успела полюбить и жалела как родную дочь, хотя у самой детей никогда не было.
— Ты эти разговоры брось! Аль забыла, что тебе самой только-только 15 стукнуло, когда в море с рыбаками ушла. И тоже девкой была, — урезонил её Павел Антонович, капитан СРТ-117.
— Вот потому и не отпускаю, знаю я вас, кобелей. Поматросите и бросите.
И всё же капитан уговорил, уломал её. Когда Ксюша вернулась в дом, у них с тёткой был трудный разговор. Не хотелось, даже страшно было Ксюше идти в море кем бы то ни было. Но и нахлебницей жить тоже было стыдно. Пенсия у тетки была не ахти какая и вдвоём на неё трудновато было бы прожить.
Так в один пасмурный осенний день отошёл от берега СРТ-117, где на борту была и Ксюша в чине помощника кока. На самом деле кока не было, и моряки сами по очереди готовили еду. А Ксюша смотрела, вникала, и совсем скоро мужики уже нахвалиться не могли ею. А когда хвалят, то и дело спорится. За работой Ксюша даже забывала про противную изнурительную качку, про морскую болезнь. И всё бы хорошо, но однажды ночью, когда она уже спала – а дверь каюты она никогда на ключ не закрывала – вдруг услышала над собой шумное дыхание, унюхала запах спиртного перегара и услышала горячечный шепот:
— Ксюша, пусти к себе, больше не могу терпеть. Или за борт сейчас прыгну!
Ксюша по голосу узнала старпома Гришу. Она знала, что он «неровно дышит» в её сторону, но делала вид, что не замечает этого красивого чубатого парня, которому сам чёрт не брат. Его на судне не только боялись, но и уважали за то, что он мог и три вахты подряд отстоять, не придирался по пустякам и со всеми умел находить общий язык. Но Ксюше нравился совсем другой парень, матрос-рулевой Костя со смешной фамилией Семечкин. Костя, как и остальные мужики на судне, знал о любовном пожаре в старпомовской груди, но и не помышлял стать ему конкурентом. Все ждали, чем же всё кончится.
Кончилось плохо. Совсем плохо. Ксюша всегда держала под подушкой огромный кухонный нож, хотя была уверена, что он ей никогда не пригодится. И вот пригодился. Полоснула скорее со страха этим ножом пьяного «Ромео», да так, что пришлось вызывать вертолёт и Гришу с трудом спасли. Дело запахло судом и немалым сроком, но капитан всё же каким-то чудом спас Ксюшу. Он быстренько списал её на берег, отдав все заработанные ею деньги. Не поскупились и морячки, сбросились Ксюше «на дорожку». И только одному из них повезло: он поцеловал Ксюшу в щёчку, когда передавал ей тугую пачку денег.
Возвращаться к тётке в дом было совестно, боялась расспросов. К тому же Антоныч на прощанье ей прямо сказал:
— Дуй, девонька, как можно дальше от этих краёв, и прости меня, дурака старого, что не уберёг. И постарайся побыстрей сменить фамилию. Чтоб долго искали, но не нашли.
Ксюша купила билет до Ленинграда и уже оттуда написала тётке письмо. Хорошее, доброе, полное благодарностей, но и ей ничего не сообщила о дальнейших планах. Собственно, планов-то как раз никаких и не было. Первые дни она жила в гостинице, ходила по ресторанам, музеям, театрам. Денег было много, но они быстро таяли. Надо было как-то жить дальше, где-то работать и, конечно, доучиваться. Ведь у неё даже справки об окончании 9-го класса не было, а запрашивать школу – значило быть обнаруженной родителями, чего ей вовсе не хотелось.
Случилось так, что однажды к ней за столик в кафе подсел, попросив разрешения, мужчина лет сорока, в свитере, джинсах и ярко-оранжевом берете. Он что-то говорил, о чём-то спрашивал, но Ксюша смотрела на него, вернее, сквозь него, как на пустое место. Она уже научилась в мужчинах видеть только похотливых самцов и тихо всех ненавидела. Но этот говорил, как мурлыкал. Прямо-таки убаюкивал. Назвался Эдуардом Романовичем и предложил ей поехать к нему в студию. Оказывается, ему была нужна натурщица, он обещал хорошо платить за каждый сеанс. Ксюша смутно представляла, что такое натурщица, но всё же спросила:
— А спать я где буду?
— Как это где? у меня в студии и будете спать. Но не подумайте, пожалуйста, что со мной. Малолетки – это не мой стиль.
Он не обманул. Рисовать – рисовал, но не голую, а в прозрачных одеждах, нарядных и красивых. Ксюше это нравилось, тем более, что художник как-то признался ей:
— Ксюха, твои портреты идут нарасхват, не успеваю заказы принимать. Ты у меня молоток!
Так она прожила у него зиму и весну. Называл он её «дочка», спал с другими натурщицами, ничуть не стесняясь присутствия Ксюши. Она варила еду, бегала за сигаретами и за водкой, когда гости приходили, стирала его бельё. А натурщиц презирала. Как и они её. Художник пышно, с помпой, справил Ксюше её совершеннолетие, надарил подарков, но уже через неделю созвал друзей, они крепко выпили и Эдик – так его все называли – пустил Ксюшу по кругу, связав руки шпагатом и заткнув рот кляпом. А потом ещё и насильно влил в рот водку.
Проснувшись рано утром с больной головой, еле живая, она быстренько собрала свои вещички, забрала у художника всю наличность, какую нашла, и на незаконченном портрете крупно фломастером написала: «СВОЛОЧЬ ТЫ И МРАЗЬ!». С тем и отбыла в город Москву, надеясь на «авось» и на везение.
В Москве она познакомилась с шофёром-дальнобойщиком, который убедил её, что дорога кормит не только водил, но и таких хорошеньких девочек, как она. Так Ксюша стала «плечевой» Это название проституток, которые ездят с дальнобойщиками в кабинах, обслуживают их, но только в пределах одной области, от такого-то километра до такого-то. И не дальше, ибо конкурентки могут не только причёску испортить, но и кислотой в лицо плеснуть. Всё лето и начало осени Ксюша осваивала новую профессию. Нет, она ей, конечно же, была не по душе, но была какая-то романтика, риск, и неплохие деньги. Одно только плохо было – негде помыться. Горячая вода в термосе, да холодная, когда останавливались на ночёвку у речки. Водилы попадались тоже очень разные. Те, что постарше иногда даже и не пытались получить удовольствие, жалели, о родителях расспрашивали, а когда высаживали в конце «плеча». молча совали свёрнутые в трубочку купюры и уезжали. А молодые отморозки, получив своё, норовили чуть ли не на ходу, не заплатив ни копейки, вытолкнуть из кабины, обозвав последними словами..
Так однажды случилось и с Ксюшей. Пришлось стоять на обочине трассы и ждать клиента. На ней старенькое помятое платье, кроссовки, дешёвая сумка через плечо. А в руке у неё милицейский жезл, как у ГАИшников. Это опознавательный знак у всех «плечевых». Вдруг, она видит как около неё плавно, почти неслышно тормозит роскошная иномарка, а не привычная фура. Опускается тонированное стекло задней дверцы, там появляется холёное, чисто выбритое лицо, и на неё долго и пристально смотрит сквозь золотые очки мужчина, по виду явный еврей.
— Свободна? – негромко спросил он.
— Свободна, — ответила Ксюша, подумав, что её просто разыгрывают, поиздеваться решили. «Плечевых» в такие крутые тачки не сажают, а брезгливо объезжают стороной.
— Ну, тогда садись. Нет, не со мной, а с водителем рядом.
Тот вышел, открыл ей дверцу, подождал, пока она усядется, и они плавно тронулись с места. «Ну, и дела-а-а-аа! – подумала Ксюша. – Это что-то новое». И с опаской стала поглядывать то на молчавшего водителя, то на того, кто сидел и дремал на заднем сиденье.
— Куда едем? — спросила Ксюша
— Куда надо, — буркнул водитель, парень лет двадцати пяти, не больше.
«Значит, для него меня снял этот барин» - подумала Ксюша, и успокоилась. Уже давно она проехала своё «плечо», а машина, неслышно урча, неслась по трассе всё дальше и дальше. Потом свернули на боковую дорогу, но тоже асфальтированную. Уже темнеть начало на улице, когда машина ещё раз свернула, но уже на лесную дорогу. Вот тут Ксюша струсила по-настоящему. «Ну, всё, девочка, кажись, ты приехала на последнюю станцию. Сейчас оба оттрахают, убьют и бросят здесь в лесу!» — с ужасом подумала она. Но до конца испугаться не успела. Свет мощных фар упёрся в массивные железные ворота, водитель нажал какую-то кнопку на приборном щитке, и ворота сами собой разъехались на две половинки. А впереди в свете фар Ксюша увидела роскошный трёхэтажный особняк с колоннами и с двумя львами по краям широченной лестницы. Такие усадьбы Ксюша и раньше видела, но только в кино про богачей.
— Что, уже приехали? – проснулся задний пассажир.— Ну, тогда вылезай. красавица. И давай сразу договоримся: в доме говорить буду только я один. А ты молчишь, как рыба. Ты, Костя, тоже ни звука. Договорились? Тогда вперёд!
Дверь открыл им здоровенный детина-охранник, которых не зря называют шкафами. «Этот если стукнет по башке, то позвоночник в штаны высыплется»— подумала Ксюша, и даже мурашки по спине пробежали.
— Девочка, я забыл спросить, как тебя зовут? Хорошее имя. Явно не для твоей профессии. Всё, полная тишина – вон, нас уже встречают.
На лестнице, ведущей на второй этаж, стояла красивая молодая женщина, скрестив руки на груди.
— Что-то, милый, ты сегодня припозднился, мы уже без тебя поужинали, — не сказала, а как бы пропела она своим приятным голосом.
Хозяин повернулся к охраннику и приказал:
— Проводи девушку в угловую на третьем, ты знаешь, — и направился вверх по лестнице, где ждала его жена.
На следующий день, когда Ксюша впервые выспалась на чистой постели, приняла утром ванну и съела вкусный и сытный завтрак, хозяин вызвал её уже через другого охранника к себе в кабинет. Ксюша вообще-то была не робкого десятка, но тут она совсем растерялась, дара речи лишилась от роскоши богатства. За огромным столом сидел пожилой уставший человек и пилочкой золочёной подправлял ногти.
— Садись, красавица, и честно ответь мне на один-единственный вопрос: что ты умеешь делать, что любишь?
— Умею варить и ещё детей люблю. Только маленьких.
— Вот и замечательно! Варить у меня в доме есть кому, а вот с малышами заниматься некому. У меня живут внук и внучка. Оба круглые сироты, их родители погибли недавно в авиакатастрофе. Но они об этом пока не знают. Смотри и ты не проговорись. Жить будешь у нас в доме как член семьи. Меня зовут Моисей Абрамович, а жену можешь звать просто тетя Рая. Потому что зовут её Рувима Хаскельевна и это не каждый запомнит. Она не обидится. Всё поняла? Есть вопросы? Нет, вот и хорошо. О своём прошлом забудь навсегда. Больше ты к нему не вернёшься. Иди, знакомься с малышами.
Малышей звали Боря и Эля. Таких обычно рисуют на поздравительных открытках, что-то вроде херувимчиков. Боре шёл 6-й годик, а Эле неделю назад четыре исполнилось. Ксюша больше всего боялась, что избалованные барчата будут выпендриваться, помыкать ею, но вышло всё по-другому. Дети так привязались к ней, что всюду ходили за ней, как на ниточке привязанные. Произошло это потому, что у Ксюши в детстве не было в деревне ни одного ровесника, она была единственная девочка. И играть ей приходилось с Тузиком, с Муркой да куклами. Когда летами в деревеньку наезжали городские и привозили малолеток свежего молочка попить, то с ними Ксюша тоже не играла. Дикаркой росла. А теперь в ней как бы проснулась Ксюша-дошкольница, не доигравшая свои детские игры. Поэтому Боря и Эля видели в ней ровесницу, поверили и полюбили так, как умеют любить только дети.
Но это всё случилось не сразу, не в один день. Сначала Рувима свозила Ксюшу в город, к гинекологу и другим врачам, убедилась, что девочка здорова. И только потом, одев и обув её в приличную одежду и обувь, представила всей домашней прислуге. Потом долго и упорно отучали Ксюшу от жаргона, от привычки грызть ногти и других огрехов воспитания. Конечно, у Ксюши была своя просторная комната с ванной и туалетом, с телевизором и книжным шкафом. Более того, наняли учителей, и Ксюша через год успешно сдала экстерном все экзамены и получила аттестат зрелости. Подросли и Боря с Элей.
Однажды, постучав в дверь, уже вечером, когда детей отправили спать, в комнату к Ксюше зашёл Моисей Абрамович.
— Мне очень не хочется тебе это говорить, но нам пришла пора расстаться. Ты отлично поработала, дети были счастливы с тобой, но мы их отправляем в Израиль, где они будут жить у родственников и там же учиться. Но у тебя есть прекрасный вариант. Выходи замуж за Костю, водителя моего. Он почему-то мне признался, а не тебе, что давно любит тебя и ждёт, когда ты станешь свободна. Парень он неплохой, дело своё знает, плачу я ему хорошие деньги и увольнение ему не грозит.
И Ксюша согласилась. Уже через месяц Моисей устроил им пышную свадьбу, купил для них в соседнем городке двухкомнатную квартиру. А Костя давно уже скопил деньги на «тойоту» и теперь они по выходным дням ездили и на рыбалку с ночевой, и по Золотому кольцу проехались. Костя ни разу, ни единым словом не попрекнул Ксюшу её прошлым. Со свекровью она тоже поладила с первых дней, и жизнь стала радовать. Пришло время родить, и счастливый отец привёз домой маленькую крошечную копию жены. Моисей Абрамович и тут не остался в стороне. Надарил кучу подарков и даже пожалел, что вера иудейская не позволяет ему стать крёстным отцом маленькой Наташки.
Вот тебе, читатель, и «хэппи энд,», как говорят англичане. Как не порадоваться за Ксюшу, за Костю, который в ней души не чаял. Когда Наталка стала уже что-то внятное лепетать, Костя и говорит:
— Ксюш, а давай всё же съездим к твоим родителям. Ведь наверняка они тебя все эти годы ищут. Да и Наташке они обрадуются. Ехать не так уж и далеко, утром выедем, а к вечеру там будем.
Ксюша и хотела, и боялась ехать. Не велика радость знакомить мужа с родителями-алкашами. Но и дочку хотелось показать. И пусть односельчане увидели бы, что не пропала, не сгинула Ксюха, а вот приехала на дорогой машине, с мужем и ребёночком. Согласилась.
До деревни Лесная они не доехали всего15 километров. На них наехала огромная фура и раздавила всех троих в лепёшку. Жуткая картина, не приведи господи, такую увидеть. За рулём фуры сидел тот самый водитель, что сделал из Ксюши «плечевую». Что это? Случайность? Судьба-злодейка? Не знаю.
Не скрою, что мне, как автору, очень хотелось описать радостную встречу, всеобщее ликование. Глядишь, и читатель пустил бы слезу умиления, но – да простит меня Бог – даже хорошо, что Ксюша не доехала, умерла счастливой.
В Лесной её не встретили бы ни отец, ни мать. Отец замёрз пьяный в лесу, когда возвращался домой с бутылкой самогона. Его долго искали всем селом, милиция, школьники, но обнаружили только весной, когда сошёл снег. И похоронили то, что не доели звери. А мать спилась окончательно, до потери разума, и её определили в какое-то заведение. А куда именно, никто не поинтересовался. Не любили её на селе, не могли простить, что дочь потеряла, поменяла на самогон.
Такая вот история. К сожалению, не придуманная. Только имена другие.
Февраль—2009 Д Н Д
Другие произведения автора:
Время лечит?
Моя энциклопелия
чемпион поневоле
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
