Закон Хаммурапи

17 декабря 2012 — Юрий Шибаловский

Среди интеллектуалов города ходили слухи о жес-
током литературном критике Рубанкине.
Говорили, ему за пятьдесят, однако свеж, стро-
ен, деловит. В глазах — блеск интеллекта и жизнен-
ного азарта. Эрудиция мефистофельская: чего ни
коснись — всё знает! Оставалось загадкой, почему,
закончив литературный институт и тридцать лет по-
святив разбору чужих произведений, он не издал ни
одного своего. Кому, думал я, как не ему, свидетелю
многих исторических событий, изобразить их!
Тем более что к словесности относился скрупулёз-
но. Начинающих писателей подвергал инквизитор-
ской критике, и они становились заканчивающими.
«Откуда такая суровость к новичкам?!» — ломал
я голову, пока однажды судьба не свела меня с этим
критиком лично.
Я набросал историческую повесть и помчался в
ближайшее издательство с рукописью.
Главный редактор Рубанкин, худощавый, седова-
тый, с усталым взглядом, убрал мой «шедевр» на пол-
ку.
— Раньше чем через месяц ответа не ждите, —
унылым тоном произнёс он.
В следующий визит Рубанкин разнёс моё творение
в пух и прах, и я бы уже никогда не взялся за сочини-
тельство, если бы Юрий Васильевич вдруг не разго-
ворился и в порыве откровенности не поведал свою
историю...
Молодым человеком с амбициями и со «свежень-
ким» дипломом Рубанкиным овладела идея написать
роман века: нечто вроде «Госпожи Бовари» Флобера
или «Чумы» Камю.
В то время увлечённый историей Древнего Восто-
ка, он посвятил первый шедевр этой теме.
Обстоятельный и ответственный Рубанкин ка-
питально изучил предмет, прежде чем взяться за
перо.
Забыв про земные радости, он пропадал сутками в
читальных залах, архивах, на кафедре востоковедения ...
«Я погрузился в загадочный мир пирамид, гроб-
ниц, преданий о фараонах, мумий, манускрип-
тов...» — говоря это, он устремил сверкающий взор в
запредельную даль, а пальцы, словно жившие отдель-
но, крутили пуговицу на моём пиджаке.
Шли месяцы и складывались в годы — Рубанкин
читал и читал...
Он изучил законы Хаммурапи. Знал 282 статьи на-
изусть, вместе с теми, что не сохранились.
«В те времена, — восклицал он, — даже за мелкие
кражи полагалась смертная казнь! А у нас? Тьфу!»
Приступая к роману, Рубанкин знал о древнем Егип-
те и Вавилонском царстве больше академиков, Рамсеса
Великого и Хаммурапи. Например, последний вряд ли
знал точный перечень и состав веществ, используемых
при бальзамировании, а Рубанкин знал! Сомнительно,
чтобы сам древний законодатель ведал, из чего изго-
товлен столб, на котором высекли клинопись, увекове-
чившую его законы, а Юрий Васильевич знал!
Закончив сочинение, Рубанкин, уже значительно
постаревший, отдал его маститому критику.
«Я не спал ночами, — рассказывал Рубанкин, —
мысленно прокручивал у себя в голове, что он (кри-
тик) скажет мне, что я скажу ему... У меня пропал
аппетит, я постоянно листал черновики, ибо голову
сверлила мысль, что где-то напутал, схалтурил. Отве-
та всё не было!»
Наконец Рубанкин пришёл в издательство и спро-
сил о судьбе своего романа.
Критик со вздохом достал из ящика рукопись и
хлопнул ею об стол:
«Не по адресу! — сказал он. — Идите к египтоло-
гам, а я занимаюсь литературой!»
«Но как же! — смутился Рубанкин. — Это художе-
ственное произведение!»
«Ошибаетесь! — ответил критик. — Литерату-
ра — это когда героям хоть тысяча лет, а они на стра-
ницах живые, а история — это когда они могут быть
современниками, а уже мумии! Вы, молодой человек,
вознамерились уморить меня скукой, а я ещё желаю
пожить!» — и возвратил рукопись остолбеневшему
Рубанкину.
«Я брёл, почти ничего не видя перед собой, — пе-
чальным голосом рассказывал Юрий Васильевич,
снова схватив мою пуговицу, — затем стоял на мосту,
долго смотрел на чёрную гладь Невы и впервые в жиз-
ни заплакал... Тот критик был моим кумиром, его сло-
во — законом для меня, да и для многих литераторов!
Не помня себя от горя, я швырнул рукопись. Нева рав-
нодушно поглотила десять лет моих упорных трудов,
бессонных ночей и мечтаний о славе. На следующий
день я отнёс печатную машинку в комиссионный и бо-
лее ничего в жизни не писал!»
Пуговица моя оторвалась, Рубанкин убрал её в
карман, отвернулся и достал платок.
Мне было жаль его, и я не стал говорить про пуго-
вицу, попрощался и ушёл...
Рассказ мне запал в душу, и с тех пор к написанию
исторических произведений я имею сильное преду-
беждение, как, впрочем, и к любым критикам.