Случай с открытой дверью

        День стоял невыносимо жаркий. Несмотря на это привокзальная площадь была заполнена потоками людей,     не потерявших желания провести выходные дни вне   пределов своей квартиры. Неугомонные дачники с потертыми сумками, из коих торчали неизвестные растения, видимо, предназначенные для высадки, безоблачные туристы с гитарой и рюкзаками выше головы, торговцы с баулами наперевес, предвосхищавшие вечерний шелест вырученных от продажи банкнот в кармане летних брюк, цветущие пары, держащие за руки своих детей, свободные и мечтающие о легкой прохладе стоячего деревенского пруда и, наконец, ехавшие без определенной цели, без особой причины, ехавшие для того, чтобы просто ехать. Я относил себя, пожалуй, к последним и конкретной цели, в общем-то, не преследовал.

       Пройдя мимо единственной полуразрушенной скамейки и желтой бочки с уже закончившимся квасом, возле которой разморенная продавщица  в каком-то оцепенении надкусывала белейший пломбир под красным зонтиком и, почти уже дотронувшись до ручки двери вокзала, я вдруг остановился. Рука так и повисла в воздухе. Это чувство было мне знакомым, но от этого ничуть не более понятным. Всякий раз, уезжая из малознакомого места, где и пробыл-то всего один-два дня, а то и того меньше, мне было необходимо обернуться, чтобы в последний раз окинуть взглядом привокзальную панораму. На минуту становилось не по себе, оттого, что я скорее всего никогда сюда уже не вернусь. Что же заставляло и снова заставило меня остановиться, а не пойти напрямик через зал ожидания к высокому мосту через пути и, оказавшись на нужной платформе №2, не сесть в вагоне у окна? Что я видел такого здесь, в этом маленьком городе?

       Я вспомнил покосившиеся двухэтажки, искривленные, ободранные рамы, алоэ с геранью на подоконниках и людей, одетых так, словно они все время идут на работу. Вспомнил черную, невероятно пушистую кошку, родившую под крыльцом рыжих с белым котят; они, едва обсохнув, вступили в первую в своей жизни борьбу - за материнское молоко, за более теплое и близкое к матери место. Единственное производство в городе - трикотажную фабрику, с названием, которое просто невозможно запомнить из-за длины и витиеватости - серое, прокуренное временем здание, опоясанное относительно       недавними пристройками неизвестного назначения. Вспомнил случайного прохожего, что помог мне зарядить пленку в фотоаппарат и пошел себе дальше, ответив легким кивком головы на мое «спасибо». Да, разве, еще диалог в парке, начала которого я не слышал, когда одна женщина сказала сидевшей подле другой:

        -В таких случаях я выпиваю таблеточку «фуразолидона» и все как рукой снимает.

    На что эта самая другая ей невозмутимо ответила:

                    -А я все, что на «фу» начинается не переношу!  

      Смеялся, отвернувшись в сторону. Вот, пожалуй, и все,

что так или иначе запомнилось. И только сейчас я, кажется, стал понимать природу этого чувства. Так бывает с вещью, утратившей свое первоначальное значение, но с которой связаны некоторые воспоминания или впечатления. Лежит себе годами на полке, и даже, может, о ней и не помнишь совсем, а отдаешь, скажем, соседу и становится жаль. Старые вещи в шкафах, на антресолях, балконах и в ящиках комода - не только осколки прошлого, без них было бы невозможно будущее, то есть теперешнее настоящее; задвинутые, заброшенные подалее, когда-нибудь все же будут извлечены на свет, изрядно подточенные временем, и тут-то оживут воспоминания.

      Так и этот прощальный взгляд, который неизменно оказывался лучше любых, самых удачных фотоснимков, лучше ярких открыток с видами, купленных в киоске у вокзала, собирал воедино все мои впечатления и превращал их в кадры проявленной пленки, которые можно периодически просматривать на свет и убирать обратно на  «полку». Проще простого сделать несколько копий своих воспоминаний, раздать друзьям и соседям, а оригинал оставить у себя в памяти.

       Дверь вокзала с шумом распахнулась и из нее буквально выкатилась ватага эпизодически одетых ребят. Это отвлекло меня от мыслей и означало, что пришла электричка - пора ехать, хотя, в общем-то, до ее отправления оставалось еще минут пятнадцать. Так по крайней мере, было заявлено в расписании, изрядно потертом, с желтыми дождевыми подтеками и разводами, потерявшем многие буквы и цифры и первоначальную свою окраску. Нужной мне строчки тлен, по счастью, коснулся меньше — в ней были пропущены всего две буквы — одна в станции назначения и одна рядом с днями недели в слове «кроме», сокращенном до «кр». Отсутствовала «р» и написанное читалось примерно так:           

«к  вт, ср,  пт». Цифры же в этой строке все как одна были на месте.

        В полутемном зале ожидания чуть прохладнее, чем на улице. Через распахнутые двери буфета распространялись манящие запахи и было видно, как у стойки бородатый мужчина с чашкой кофе в руке рассказывал что-то невозмутимой буфетчице, натиравшей прилавок. По всей видимости звучал один из тех многочисленных монологов, так часто произносимых, и не только здесь. Во всяком месте, где люди в силу необходимости, либо случайности оказываются рядом хотя бы на пять минут можно услышать их из уст почти незнакомого человека.

       В больницах, магазинах, столовых и транспорте вечное стремление излить душу обретает таки своего слушателя и не желает отпустить, пока не найдет в глазах его, жестах или слове хоть каплю сочувствия. И разведет, наконец, невольный собеседник руками, и причмокнет губами, да и выдаст, к примеру: «Ничего не поделаешь. Такова жизнь». И пойдет, вот хотя бы этот, допив свой кофе, на ту же, что и я электричку в мимолетном ощущении радости единения и вселенского братства. Ведь то, что порой не решаются рассказать самому близкому, опасаясь негласного обвинения в слабости (и напрасно!) часто с легкостью доверяют первому встречному, «неопасному».

        Человек с бородой прощается, почти раскланивается,

наверняка желает всего наилучшего и сожалеет о недостатке времени. Для мужчины сочувствие женщины, даже самое незначительное, вдвойне притягательно и наоборот; и сейчас он искренен, он благодарен за то, что      ему дали возможность говорить, за то, что слушали, пусть вполуха, пусть натирая прилавок. Ведь не отвернулась же она, не стала бесцельно переставлять бутылки на зеркальной витрине. И все же ему слегка неудобно, что так вот расклеился, горести все свои пересказал, но зато к семье вернется очищенный и сильный, с широкой улыбкой и металлическим басом добродушного великана.

         А может буфетчице все это известно и невозмутима она только на первый взгляд? Я почти уверен, что ее собственный великан будет так же весел и смел за сегодняшним ужином, как и этот, чужой, удалявшийся в сторону выхода.

         «К поездам» - трафаретная надпись на стене и жирная указующая стрелка. Мелко зарешеченное окошко справочного бюро, почти тут же у двери. Где-то в глубине его, как бы отдельно ото всего остального, недосягаемая барышня, дающая эти самые справки, все время что-то пишущая и, кажется, совсем не поднимающая головы. Солнце через распахнутые окна, затопляющее по мере своего продвижения все более потаенные уголки вокзала, осторожно крадущееся по полу и стенам, стульям и даже пассажирам, заставляющее последних все дальше переносить свою кладь и пересаживаться самих. Дрожащий от зноя воздух и неподвижно зависшая пыль. И будто в противоположность всему этому протяжный зовущий гудок проезжающего мимо паровоза.

         Я вышел на улицу и почти сразу увидел женщину, всю увешанную тюками, всю в буквальном смысле этого слова. Кроме того в руках она держала прегромаднейшие сумки, а за спиной ее висел бесформенный рюкзак, тоже, отнюдь не маленьких размеров. Пот градом катился по ее лицу, шее и рукам. Нельзя сказать, что эта картина являла собой что-то такое уж очень оригинальное, настолько привычны стали люди на вокзалах и не только, все время куда-то и что-то везущие, даже в таком количестве. Нет, напротив, они  обыденны, они давно смешались с толпой — их уже и не замечаешь. И все-таки взгляд мой задержался, а не подался вперед, не запрыгал по крутым, местами выщербленным ступеням моста через пути, куда я, собственно,  направлял свои стопы. Дело было в том, что эта довольно полная женщина, в своем немолодом уже возрасте, да еще с такой непосильной ношей, пыталась таки спрыгнуть с платформы на рельсы. Чуть подняв голову я увидел почти напротив открытую дверь в одном из вагонов ожидавшей пассажиров электрички. По высоким ступеням в эту самую открытую дверь забирался молодой мужчина и, достигнув цели, победоносно закурил, с удовольствием выпуская дым через ноздри.

       Тут, пожалуй, нужно кое-что объяснить. Вокзал этого города имел в наличии две платформы - №1 и №2. Первая находилась прямо у выхода из вокзала и садиться в электричку с нее было удобнее и ближе, хотя и несколько высоковато. А чтобы попасть на вторую, необходимо было перейти довольно большой по здешним меркам мост. К тому же двери электричек, уходящих с платформы №2 открывались в противоположную от вокзала сторону. И далеко не всем хотелось идти по раскаленному летом и скользкому зимой мосту, да еще с тяжелыми вещами. Вот тогда-то и появился другой способ достижения желанной цели. Всего и делов-то: спрыгнуть на рельсы, добежать до электрички с обратной стороны и либо отжать дверь, если обнаруживаешь в себе подобные таланты, либо влезть в случайно открытую. Все поднимаются по ступенькам моста, обливаются потом или скользят, а ты уже здесь и занял лучшее место около печки или в тени.

        Позволю себе сделать еще одно небольшое  отступление, дабы вспомнить один давний эпизод, имеющий, по моему мнению, самое непосредственное  отношение как к вышеописанному, так и к дальнейшему ходу повествования.  Лет семнадцати, полный невинности мечтающего о романтике юноши, я работал у человека, всегда имеющего в своей голове какой-нибудь грандиозный план для создания прибыльного, но, подчас, необычного бизнеса. На тот момент он держал во дворе своего частного дома несколько лошадей — тяжеловозов и надеялся в скором времени построить конезавод, дабы насытить рынок драгоценным кумысом. Каждое утро, очень рано, по росе мы с напарником косили траву для лошадей за рекой. Напарнику было лет пятьдесят или около того. Нельзя сказать, что по виду это был богатырь, даже, скорее наоборот, но имелась в нем непонятно откуда бравшаяся внутренняя сила, позволявшая ему выполнять самую тяжелую работу. Мало того, мне тогда казалось, кажется и сейчас, что не мог он прожить ни единого дня, не сделав чего-то невозможно трудного, порой непосильного.

       Мы косили траву, распихивали по мешкам и относили к дому. Работали на равных, но напарник всегда переносил свою половину в две-три ходки, всякий раз взваливая на плечи невероятное количество мешков, а я носил понемногу и  бегал, соответственно, в несколько раз больше. Тяжело будет все равно, много ли несешь, часто ли бегаешь, но каждому из нас двоих видимое облегчение представлялось вполне реальным и весьма практичным. Это эпизод, так сказать, без финала, эпизод для размышления, размышления о возможности и правильности выбора способа достижения результата (с возможностью все ясно, а вот правильность понятие зыбкое). А произошедшее сейчас на моих глазах и с непосредственным участием заслуживает статус рассказа, истории, со своим, пусть не совсем логичным и ожидаемым завершением. Как оказалось простота осуществления задуманного, помимо риска для жизни, таила в своей темной пучине подводные камни, жертвой которых и стала женщина с тюками, в настоящий момент еще, конечно, не подозревавшая о столь плачевном исходе дела. Видимая легкость повернулась к ней обратной стороной своей и довела, практически, до отчаяния, по нелепой случайности или по злому умыслу или все вкупе — теперь уже никто не скажет.

        А получилось все вот как: с трудом соскользнув на рельсы и торопливо оглянувшись по сторонам, женщина очень скоро оказалась у подножия заветного вагона и застыла в замешательстве перед неприступностью ступеней, казавшихся с платформы куда менее высокими. Но тут (вот так удача!) на помощь пришел тот самый молодой мужчина, что забрался в вагон чуть раньше. Он принял у женщины все ее вещи, сложил их в тамбуре и подал руку ей самой. Однако, всякая попытка преодолеть этот последний рубеж терпела полное фиаско и женщина соскальзывала вниз, даже не взобравшись на первую ступеньку. И тут уже я, повинуясь внезапному порыву, спрыгнул на рельсы, подбежал к месту постановки этого необычного спектакля под открытым небом и начал подталкивать главную героиню, став, таким образом одним из действующих лиц. Во время самой, пожалуй, удачной из всех наших тщетных попыток, когда «скалолазка» одолела уже вторую ступеньку своего «Эвереста» и была близка к тому, чтобы водрузить флаг на его вершине, дверь вдруг с треском захлопнулась. Вещи остались внутри. Несколько секунд длившееся оцепенение сменилось решимостью и женщина с невиданной доселе прытью побежала, причитая, вдоль рельсов к тому месту, где можно было без труда забраться на платформу номер один, преодолев несколько десятков метров со спринтерской скоростью. Я не отставал, а внутренний голос, страдая от одышки, задавал мне один и тот же вопрос: «Тебе-то что за дело до всего этого?» и добавлял:   

«Сами разберутся!» Но я не обращал на голос никакого

внимания и, вообще, вряд ли какой-нибудь разумный совет мог остановить меня в эту минуту. Наконец, мы поднялись на мост, тот самый, который так пугал главную героиню непосильностью перехода, вот пробежали его, вот спустились вниз. Двери электрички открыты, ровный мужской голос объявляет остановки по пути следования. Мы забежали в тот же вагон. В тамбуре пусто — ни мужчины, ни вещей. Женщина бросилась в соседний, а затем и в следующий в надежде отыскать пропажу. Я за ней. Через некоторое время я потерял ее из виду в толчее размещавшихся пассажиров. Пробежав до конца электрички в изнеможении с размаху плюхнулся на сиденье последнего вагона. Тут мужской голос из динамика под потолком произнес: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...» Последовал ощутимый толчок, электричка тронулась. И вдруг я увидел эту самую женщину в окно. Она стояла на платформе — простоволосая, с каплями пота на лице (или слез), то и дело нелепо вздымала руки, будто спрашивая кого-то невидимого что теперь делать и как теперь быть. Я долго смотрел на нее, все плотнее прижимая щеку к стеклу, пока она окончательно не скрылась из глаз вместе с вокзалом и всем, что было вокруг него.

          В переполненном вагоне голоса нескольких десятков человек волнами перекатывались под потолком, ритмично стучали колеса. Впереди меня сидела средних лет пара, мужчина с удовольствием пил пиво из темной литровой бутылки. Женщина посмотрела на него с упреком и сказала:

    «Когда же все это кончится? Я уже забыла, когда видела тебя трезвым. И куда только лезет?»

        Я глянул в окно. Неизвестно откуда взявшиеся серо-лиловые тучи заволокли небо, как будто занавес недавней драмы.

    «Какой же ты все-таки у меня хороший» - вдруг произнесла женщина впереди меня и чмокнула мужчину в щеку.

     Сверкнула молния. Долгожданные капли косого дождя забарабанили в стекло. Но, по всему было видно, что гроза будет недолгой.           

Другие произведения автора:

Грешен

Я дышал

Проня

Это произведение понравилось:

Мария Козимирова

Дмитрий Луг

Ирина Захарова