Это вам не санаторий!

                                  1. «Завтра домой»

       Аркадий Семенович сразу же отказался от больничной пищи, даже на нее не взглянув. «Я знаю, как здесь кормят» - сказал он с видом знатока, ни к кому по сути не обращаясь. Затем лег на видавшую виды кровать, заскрипевшую под грузным телом и аккуратно устроил руку, облаченную в белоснежный, еще непросохший гипс, на собственном животе. Полотенце — белое с красными полосками — заботливо выстиранное руками жены Полины, висевшее в изголовье, бесшумно сползло по гладкой спинке кровати, прошуршало по зеленой стене и чуть слышно шмякнулось на грязный пол. Аркадий Семенович выругался про себя, едва заметно шевеля губами, отчего стал похож на большого сома, обитающего на дне, но поднимать не полез. Уборщица потом шваброй достанет - пусть познакомится с новыми участками пола, коих не успела узнать за всю свою многолетнюю трудовую деятельность. Он перевел свой скучающий взгляд на соседа справа. Человек был без одной ноги, с какой — то замудренной болезнью позвоночника и все дни проводил в постели, хотя возле кровати его стоял, похожий на конечность киборга из будущего, протез в шнурованном, ортопедическом ботинке. Он читал явно несвежую газету, возможно, даже прошлогоднюю, которых так много в каждой палате любой из больниц. Золотого цвета очки, зрачки лениво бегают по строчкам потерявших остроту новостей и восклицательных заголовков, цепочка, прикрепленная к дужкам, стекает извилистой рекой по фаланге его носа, губам и подбородку. Бледно — розовое полотенце тоже на спинке в изголовье, только завязанное крепким узлом.

           - Предосторожность. Если упадет нужно будет просить кого-то поднять, а это хлопотно — подумал Аркадий Семенович, проникаясь чувством уважения к немощному, но в чем-то очень сильному соседу и дал себе обещание сделать тоже самое.

          Неожиданно в палату, задев бортом дверной косяк, влетела на огромной скорости, обшарпанная, с черными, резиновыми ручками, каталка, управляемая опытными пилотами в белых халатах. Совершив несколько превосходных маневров между кроватями, она затормозила у свободной, располагавшейся по левую руку от ложа Аркадия Семеновича. На каталке лежал испуганный, не совсем местной наружности, покрытый цветным, линялым одеялом, человек и бормотал бессвязное, неумело смешивая языки — родной и русский. Медсестра, стоявшая ближе, прервала непонятный монолог:

                                     -Перелезай! - и повела полной рукой в сторону кровати.

          Когда указание было выполнено, на край водрузили железный каркас, выполняющий роль растяжки, веревка с грузом натянулась, распрямляя ногу, больной чуть слышно застонал, откинулся на подушку и закрыл глаза. Гоночная каталка тут же испарилась, загрохотала пустотой по коридору, словно специально попадая во все выбоины и неровности выщербленной временем плитки, спеша на помощь очередному страждущему или пока в «гараж» к окну за неимением оных. Новый постоялец, наконец, открыл глаза. Аркадий Семенович, не придумав лучшего, брякнул банально:

                                -Все будет хорошо! Потанцуешь еще!

            Ответа не последовало, но глаза пациента ожили, едва заметно блеснули восточным огнем. В разговор вступил одноногий сосед, все еще листавший газету:

                               -Сам откуда будешь? -любопытство от скуки.

                            -Узбекистан — приподнялся на локтях и добавил неожиданно для всех — завтра домой. Камень, стройка работал, упал, нога, завтра домой.

                                -Э, милый, какой ты скорый. Не так быстро - сказал мужчина в усах, старательно вписывая угаданное слово в сетку сканворда. Узбек забормотал по-своему, верно ругался, а в конце снова упрямо заявил:

                                        -Завтра домой...

        Объяснять дальше было бессмысленно. Все замолчали, а Аркадий вспомнил, как некогда, тоже работая на стройке, попросил одного такого же не совсем местного маляра покрасить небольшую лесенку, оперируя жестами  и для наглядности даже провел рукой, словно кистью, вперед и назад по верхней ступеньке. Тот улыбнулся и понимающе закивал головой. Минут через пятнадцать подходит, снова улыбается — мол, готово — принимайте. Глянул и обомлел, покрашенной оказалась только та ступенька, на которую показывал, и более ничего. Рассказал ребятам, долго тогда смеялись, а теперь вот не до смеха было — всем хотелось завтра домой.

         Звеня ведрами, пронумерованными яркой, масляной и уже местами стертой в нелегкой, кочевой жизни, краской, к палате подкатила тележка с обедом. Две шустрые санитарки разнесли тарелки по тумбочкам, Аркадий Семенович остался непреклонен и отказался, хотя пахло и в самом деле ничего, однако, сложно, ох, как сложно, переубедить человека, привыкшего к домашним кулинарным изыскам и фантазиям.  Он ждал свою дорогую Полину с ее необыкновенными, сочными котлетами, наваристым, дымящимся борщом, которая должна была появиться с минуты на минуту, да вот все никак не приходила. Больные меж тем уже улепетывали за обе щеки, звенели ложками, запивали бледным чаем. К горлу Аркадия Семеновича подступила слюна, трубно заурчало в желудке. Он лег на кровать, закрыл глаза, стараясь отвлечься, думать о чем-нибудь постороннем и не заметил, как уснул. Проснулся он от гула множества голосов совсем рядом, к соседу-узбеку пришли посетители — добрый десяток; они обступили его кровать плотным кольцом и говорили все хором, точно так же не слишком умело смешивая языки — привычный и тот на котором изъясняться приходилось в силу настоящего географического положения. Вокруг все еще скребли ложками по краям железных мисок.

                                 -Что обед еще? - обратился к одноногому соседу.

           Тот усмехнулся набитым до отказа ртом:

                                               -Завидный сон у вас, хочу вам доложить. Ужин уже. Здесь рано дают.

           Восточные гости, кивнув головами все разом и попрощавшись на ломаном, но русском языке, друг за другом, словно муравьи по тропинке, вышли из палаты. Аркадий Семенович набрал на сотовом номер жены:

                                   -Полина, я тебя потерял, ты где?

                                   -Дорогой, у меня страшнейший аврал на работе. Ты знаешь — у нас всегда так в конце года. Я к тебе не успеваю сегодня, ты уж поешь, ну, что там дают, а завтра я с утра прямо к тебе...

                                    -Ладно. До завтра. Целую.

                                    -И я тебя...

  Аркадий Семенович истощенно вздохнул — из еды в тумбочке проводили одиноко досуг только случайно захваченные шоколадные пряники. Кто-то тронул осторожно за плечо. Обернулся. Узбек уже не выглядел таким испуганным после прихода своих, словно они принесли ему с собой уверенность, в том, что он не одинок и он готов был теперь дарить ее по частицам каждому, кому она сейчас была необходима:

                                   -Дарагой, плов будешь?

                                  -Буду... - отозвался страдалец

                                 -Кушай... Сколько хочешь кушай...

                         -Да -  Мужчина в усах снова вписал угаданное слово в сетку — тут привыкнуть надо... Это вам не санаторий!

                   2. «Больше выпьешь— мягче упадешь»

       Уходить из жизни нужно легко и непринужденно, не цепляясь в отчаянии за осыпающийся выступ скрюченными пальцами, без скорбной маски мученика, пострадавшего за несуществующую идею с последними словами благословения и всепрощения на бескровных губах — зачем отравлять жизнь близким, уходить нужно красиво, с достоинством, терпением, без лишнего ажиотажа. Утром следующего дня Аркадий Семенович стоял у приоткрытого окна своей палаты на четвертом этаже и размышлял, вдыхая морозный воздух, придерживая загипсованную руку здоровой, переваривая только что поглощенные котлеты с картофельным пюре. «Да, уходить нужно легко, тем более, когда твое мнение, как таковое, в данный момент не имеет ни веса, ни значения». Он плюнул в окно, чуть наклонившись проследил за своим посланником свыше, но тут же отпрянул назад — внизу шли по дорожке люди и один уже задрал голову, гневно высматривая возможный источник летающих оскорблений. Неужели попал?  «И о чем это я, собственно, так волнуюсь? - Аркадий Семенович сел на кровать - Да, уйду из жизни, от ее привычного уклада на две, ну самое большое три недели — больше-то уж не продержат, потом наверстаю, ничего страшного не случится, хотя это и подобно, в некотором роде, клинической смерти, когда выдергивает, вырывает тебя болезнь цепкими руками из водоворота, снижает скорость до нуля и бросает, словно куклу тряпичную, из своей собственной в койку больничную — лежи и не дергайся. Но, если относиться к этому несколько по-другому, можно расценивать данный прогал и как знак - притормози, мол, стирающий подметки, посмотри вокруг, чем выше скорость, тем ближе плакат с надписью «Финиш» и прибывший первым вовсе не победитель с лавровым венком на загорелой шее и кучей восторженно вопящих поклонниц, а истощенный старик в лохмотьях, с немым вопросом на изможденном лице — зачем? Так стоит ли бежать, ехать, плыть, лететь так неистово, с безумной горячностью одержимого к расплывчатой, размытой горячим потом, ускользающей цели, чтобы распластаться в итоге в придорожной пыли загнанной лошадью, которую первый же проходящий мимо пристрелит как бесполезную, свое отскакавшую клячу из жалости и забудет через минуту об этом незначительном происшествии?»

       Так и не приведя свои беспорядочные мысли к общему знаменателю, Аркадий Семенович отрыл верхний ящик тумбочки, со вставленной, закрученной проволокой вместо ручки, выудил пачку сигарет и отправился в курилку. В середине небольшой комнатушки с одним единственным окошком и закопчёнными дымом тысяч никотиновых палочек стенами и потолком, стояло ведро с окурками, а рядом несколько измученных стульев для любителей подпортить себе здоровье с некоторым комфортом. Сейчас тут было пусто, Аркадий присел, затянулся. Вдруг дверь распахнулась и на пороге появился, сияя желтыми зубами вечного оптимиста, прожигателя жизни и тренировочных штанов, залихватской наружности индивид, с прической под названием «как встал, так и пошел» и героически лиловым бланшем под левым глазом.

 Голосом Жеглова поприветствовал:

                      -Здорова... Чего такой кислый?

                      -Ты чего такой развеселый?

                       -Да у меня, понимаешь, второе рождение может — присел рядом — Рассказываю... Вчера, вечером значит, сижу выпиваю. Корешок ушел уже — в осадок выпадать начал — домой, говорит, пойду — отосплюсь. Проводил, а сам продолжаю, все мне мало, порядочно набрался, музыку врубил на полную катушку, отрываюсь.  И тут звонок в дверь, ну, думаю, кореш вернулся или Нинка из напротив дома, зайти обещала. Пьян-то я пьян, а в глазок все-таки глянул. Смотрю, мать его так — фуражка с погонами, участковый! Ну я долго думать не стал, встречи подобные мне не сильно приятны и с балкона сиганул. Третий этаж. Когда летел уже — думал переломаюсь весь к чертям, если еще до смерти не убьюсь. А тут нате-ка, ни одной царапины, только коленом вот в глаз себе лихо зарядил. Вот тебе и веселье — живой!

                               -Ну тогда поздравляю! Повезло. А у нас в палате один лежит, покурить вышел перед сном у подъезда, дабы к ночи дом свой запахом табачным не насыщать, прикурить и успел только, поскользнулся, присел легонечко на ногу и на тебе — перелом в трех местах и это перед самым Новым годом! Невезуха...

                                -Невезуха... Самого как угораздило?

                                -Брата давно не видел, приехал, слишком сильно обнялись, обрадовались...

                                 -Понятно -   собеседник выбросил окурок в ведро — Ладно, идти мне надо, рентгеном всего просветили — ничего, целехонький... Давай — протянул руку — все будет нормалек.

                                 -Давай... Удачи...

      День, который никак не желал заканчиваться, все же прошел, ленивые стрелки коридорных часов медленно, но верно ползли вперед, отмеряли секунды, перещелкивали минуты, отбивали четыре... пять... шесть... Мужики в палате заскучали пуще прежнего, в осбенности те, кто был практически обездвижен всевозможными растяжками и при всем желании не смог бы даже составить компанию в карточной игре. Они могли лишь сами с некоторым усилием поесть, покурить (им разрешалось прямо в палате), почитать, выпить чаю или...

Однако, в любом, самом, казалось бы, безнадежном положении, ежели хорошенько пораскинуть мозгами, возникнет идея, отыщется выход, возможность осуществления и предводитель «дворянства», способный все организовать с помощью преданных общему делу борьбы с назойливой скукой. Таковым на этот раз оказался лысоватый, маленький человек, с пышными бровями, круглым, вытекающим из-под майки, животом и аппаратом Елизарова на ноге. Собрав вокруг своего ложа троих членов «тайного общества», он ораторствовал не более пяти минут, потом залез в карман, вынул что-то и передал самому шустро ходячему, который тут же нацепил куртку и испарился, а сам предводитель стал неторопливо нарезать колбасу и хлеб складным ножиком. Через минут пятнадцать ходок вернулся и с видом заговорщика осматриваясь по сторонам, сунул добытую бутылку самогона под матрац. Присели вчетвером, приняли пятого, с двумя поломанными ногами, гипсовой рукой и повязкой на голове. Прочь скука, на тебе по уху! Зазвенели стаканами, забряцали железными кружками, выдохнули, зачмокали вареной колбасой и смысл во всем сразу образовался и темы для разговора самые разнообразные. Но, на беду в разгар веселья неожиданно случился вечерний обход дежурного врача. Никогда ведь не было, а теперь вот на тебе, будто нарочно, ничего убрать не успели — немая сцена: врач со свитой и больные с лекарством от скуки в руках.

                                    -Так вот как значит мы лечимся... Как соблюдаем режим... Ускоряем, так сказать, процесс сращивания и заживления с помощью народной медицины? Я вижу обход в этой палате совсем необязателен. Так... ты, ты и ты — он указал пальцем на троих, которые тут же съежились под перстом всемогущего — завтра на выписку. В поликлинике долечитесь. Это вам не санаторий!

                               3. Чем гипс лучше цветов

       Утром, часов, примерно, около семи, когда болящие еще досматривали, в большинстве своем, последние сны перед подъемом при свете специально не выключаемой на случай непредвиденных ситуаций тусклой лампочки в пожелтевшем плафоне, причмокивали, храпели и ворочались на скомканных простынях, бесцеремонно брякнув ведром об пол в палату вошла женщина в желтых, резиновых перчатках, со шваброй в руках и как ни в чем не бывало, разве, что не насвистывала, начала возить тряпкой между кроватями. Резко запахло хлоркой.

Любитель сканводов поморщился и уткнул нос в подушку. Добравшись до очередного прохода, уборщица вдруг встала как вкопанная. На полу лежала опрокинутая, полуторалитровая бутылка, зияя характерным, округлым вырезом - некоторые больные использовали их вместо утки, ввиду нехватки таковых, а вокруг нее блистало своими бескрайними водами соленое озеро. Даже при скудном освещении стало заметно, как побагровела от прилива праведного гнева половая труженица, бросила швабру - та ударилась гулко о железную спинку кровати.   

                           -Это... Это что такое? Опять? - закричала поборница чистоты, не взирая на столь ранний час. Люди заворочались, некоторые проснулись и сонно терли глаза, не понимая, что такое, собственно произошло. Виновник ночного потопа робко возражал:

                        -Случайно я, не рассчитал, не дотянулся.

                        -Не рассчитал он, видите ли, математик. А я вытирать эту вонь должна, нюхать за копеечную зарплату.

                        -Шли бы на другую работу — сосед в усах протяжно зевнул — В президенты баллотироваться не пробовали?

                         -Они ж еще и хамят, охальники! На себя посмотрите, перепьют, попадают, переломаются и лежат еще умных из себя строят.

                         -Я был абсолютно трезвый — обиженно проговорил усач и прикурил сигарету.

                                -Знаем какие вы трезвые. Вот мужики пошли, бока по глупости отлеживают, а женщина слабая подле них три, начищай до блеска. Никто цветочка, ни конфеточки малой...

                                 -Я вам гипс потом свой подарю, когда снимут — брякнул кто-то из угла.

                                     -Смешно как, а? Петросян местный.

                                       -А что — Аркадий Семенович сидя на кровати решил тоже поучаствовать в прениях — вот наш лечащий врач говорит, что гипс лучше цветов.

            Женщина, выжав тряпку в ведро, обернулась:

                                    -Чего болтаешь, чумурудошный? Голову при падении повредил? Врачу на обходе скажи — пущай просветят.

                                            -Я и не падал вовсе.

                                           -Значит с рождения... а ну вас!.. Пойду в пятую мыть. Там ребята хорошие.

         Между тем Аркадий Семенович говорил чистую правду. Каждое утро, примерно в половине девятого, за исключением, конечно, выходных и праздников, в палату заходил врач, чтобы произвести привычный обход вверенных пациентов. Он спрашивал каждого по очереди о самочувствии, отмечал улучшения у одних, давал рекомендации другим, говорил что-то неотступно следовавшей за ним сестре, она молча кивала и записывала назначения врача напротив фамилии больного. И всякий раз он, подходя к постели кого-нибудь из разряда «тяжелых», повторял одну и ту же поговорку, которая, по всей видимости, ему самому ужасно нравилась, и то ли забывал, что крылатое выражение произносилось им ежедневно, то ли это стало профессиональной, многолетней привычкой, а может он считал подобную форму ободрения, форму лаконичную, простую, с юмором, хотя и несколько черным, лучшей, по отношению к увещеваниям прозаическим и, к тому же претендующей на несколько сомнительную, но все же оригинальность, позволявшую видеть в нем не только хорошего хирурга, но и просто остроумного человека. Вот и сегодня, когда очередь дошла до больного со сложным переломом таза, вынужденного, по этой причине пролежать без движения около трех месяцев в так называемом «гамаке», он, облокотившись на спинку с некоторой долей торжественности в голосе, произнес:

                      -Ничего, ничего. Лучше гипс и кроватка, чем цветы и оградка. А у вас — он обернулся к Аркадию Семеновичу — завтра назначена операция. С утра ничего не есть, не пить, по возможности не курить, наркоз будет местный, за вами приедут.

             В палате почти всегда полным-полно народу. Прямо не протолкнешься. До обеда то и дело забегают медсестры, ставят капельницы, снимают капельницы, увозят больного вниз на рентген, привозят обратно, закатывают новых, только поступивших, делают перевязки. С четырех до семи - время посещений. Люди с пакетами скидывают на стулья верхнюю одежду, шарфы и перчатки, выкладывают на тумбочки еду, напитки и сигареты, бегут выливать утки, ополаскивать кружки, мыть овощи и фрукты, мужчин бреют, протирают, поправляют съехавшие простыни, взбивают слежавшиеся подушки. С обеда и до четырех — тихий час, никого нет, хочешь спи, хочешь читай, хочешь просто плюй в потолок, покуривай, хочешь мыслями ворочай — думай, как жить дальше. Сегодня вышло иначе. В проеме двери образовалась смиренная женщина в белом халате, накинутом поверх монашеского одеяния.

                            -Здравствуйте, дорогие мои! Не нужна ли помощь посильная, может за продуктами сходить, ежели не посещают кого? Может иконку кто подле себя желает поставить — так я принесла. Или крестик, освещенный из храма нужен, принесу, сейчас не имею с собой — посмотрела для верности в карманах — а, остался вот, последний.

                            -Можно мне? - один из больных, до сей поры, тихий и незаметный, ни разу ни с кем особо не разговаривавший, приподнялся на локтях.

      Женщина достала из кармана под халатом маленький, серебряный крестик на черном шнурке с узелком, взяла в две руки и с готовностью двинулась к больному, однако, на полпути настороженно остановилась:

                                   -Вы, действительно, веруете? - спросила, слегка наклонив голову, таинственным, с придыханием голосом вопрошающего об истине. Больной не ожидал, по всей видимости, препон такого рода, стушевался, глянул на остальных, закраснел помидором и, наконец, ответил неуверенно, с промежутками между словами:

                                      -Знаете... Я не совсем уверен... Но... думаю... что хотел бы...

                                      -Вы не готовы еще к столь серьезному шагу — спрятала крестик обратно в карман и вернулась на прежнее место — Каждый в свое время приходит к богу и ваше наступит. Сходите в храм, поговорите с батюшкой, сразу легче станет и понятнее. Там и крестик купите.

                            -Ну это не раньше, чем пару месяцев — перелом бедра не шутка, двумя неделями не отделаешься. Может мне сейчас нужно? - мужчина, видимо, был настроен спорить до победного, словно лежал все эти дни тихонечко и ждал подходящего оппонента, волнующей темы.

                                  -Всю жизнь без креста на груди, два месяца ничего не решают. Без веры грех это...

                                        -Так каждый второй, если не первый...

                                                -Сходите, сходите в храм. Ну, до свиданья, дорогие мои, выздоравливайте и спаси вас бог.

        Женщина перекрестила напоследок палату и растворилась. Проснулся одноногий постоялец:

                                         -Кто приходил? Я что-то слышал сквозь сон...

                                           -Монашка — мужчина в усах потянулся за книжкой сканвордов и ручкой.

                                              -Зачем?

                                             -Крестики, освещенные раздавала.

                                           -Эх, жалко я не успел. Все проспал.

      Недавний спорщик оторвал голову от подушки:

                                            -Вы не много потеряли.

                                            -В смысле? Как вы можете такое говорить?

                                            -А вы, действительно, веруете?

      Мужчина в усах довольно улыбнулся — очередной сканворд был разгадан почти полностью.

          Анестезиолог показался Аркадию Семеновичу человеком необычным и в чем-то даже очень забавным. Довольно высокого роста, худой, чуть сгорбленный, в круглых очках, под которыми обнаруживались удивленные, будто впервые смотрящие на незнакомый мир вокруг, глаза; он почти все время держал руки в карманах халата, лишь изредка вынимая их для того, чтобы почесать за ухом или полазить пальцами в бороде и тем самым ускорить процесс формирования мысли. Сейчас он расхаживал взад и вперед за головой Аркадия, который лежал под ярким светом на операционном столе, с поставленной прямо под подбородок небольшой ширмой, а двое хирургов, тот, что делал обход и другой, совсем незнакомый, срезав гипс, уже колдовали над вышедшей из строя верхней конечностью. Работа была привычная, каждодневная - сколько штифтов вставлено и вынуто обратно, сколько винтов закручено и выкручено впоследствии, не перечесть, да и кому это нужно. Врачи, раскрашивая рутину в яркие тона, травили анекдоты и дружно смеялись, гыкал анестезиолог, Аркадию тоже хотелось расхохотаться, но ничего не выходило — он мог свободно вертеть головой и с трудом проглатывать слюну в пересохшем горле, все остальное, находящееся за ширмой, будто не существовало. Он видел, как поднимали больную руку, но не ощущал этого, попробовал сказать что-то — получился сиплый шепот и только. Сверху нависли очки и борода:

                                -Все в порядке, уважаемый?

                                -Ну и заморозили вы меня — прошипел змеей Аркадий Семенович — ни чихнуть, ни кашлянуть.

                                 -Это нормально. Так и должно быть. Но, если хочется чихать или еще чего — постарайтесь сделать это. И ни о чем не волнуйтесь.

                                 -Глядя на вас совершенно забываешь об этом чувстве.

       Анестезиолог улыбнулся широко и неумело, как улыбаются всегда серьезные, несколько угрюмые люди, врасплох застигнутые удачной и приятной шуткой в собственный адрес.

       Когда все закончилось, «бесчувственное» тело Аркадия Семеновича передали молодым практикантам, совсем еще подросткам, для транспортировки обратно. Взявшись за резиновые ручки, они гнали каталку по коридору с космической скоростью, ее заносило на поворотах от их юношеского задора, они чуть не снесли внезапно возникший на пути продавленный диван и, наконец, буквально влетели в палату, где ждала дорогая Полина, тут же вскочившая со стула навстречу процессии. Практиканты переложили Аркадия Семеновича, словно куклу, на кровать и укатили, поскрипывая колесами. Его лихорадочно трясло, ужасно хотелось пить и спать одновременно. Тело начинало местами оттаивать, сил не было вообще — ни физических, ни моральных. И все же он приподнял, насколько мог, голову, оглядел палату и проскрипел не смазанной дверью:

                                        -Это вам не санаторий! Тут привыкнуть надо! — и вновь бессильно откинулся на подушку.

Другие произведения автора:

Ты плохо кончишь, милый друг!

Матовый

Напоминая