Ничего общего (Из цикла «Все
это было бы смешно….», ч.3).
В июльскую жару Парфен Парфенович, пожилой, полный, представительный мужчина
с внушительным животиком, лежал дома на кровати в одних трусах рядом со
спящей женой и никак не мог заснуть. Докучливые, но мучительные мысли
комарами кружили около него, кусали больно, пили кровь и даже жалили, как
пчелы. Глупо после двадцати лет совместной жизни думать, что не о такой жене
мечтал, что так и не родилось между ними ничего общего. Сейчас о другом
думать надо: как выжить после шестидесяти, а не о том, что он художественную
литературу любит, а жена с ума сходит от всякой ерунды, написанной в пошлых
газетенках. О главном думать надо: как сохранить и подлечить свое здоровье, а
не о том, что несхожесть их характеров выражается в том, что жена не любит
ничего соленого, острого, а он, наоборот, без пирожков с зеленым луком и
селедки под шубой не представляет себе пищи. И еще она, то есть жена, а не
селедка, постоянно ворчит: все ей не так да не эдак, ворчит даже наедине с
собой, хоть беги из дома. А он опять не такой: молчаливый, все в себе
переживает и предпочитает ворчанию действие, поступки. Да и вообще его жена –
женщина неласковая, суетится с утра до вечера: убирает, варит, стирает.
Конечно, без этого нельзя, но, чтобы просто подойти к мужу, обнять его от
души да поцеловать крепко, чтобы он почувствовал радость жизни, - сердца не
хватает. Муж для нее – только составная часть ее повседневной деятельности:
например, после мытья пола в квартире она деловито подходит к нему и говорит:
«Теперь мне тебя помыть нужно» и готовит ванну, хотя, естественно, моется он
сам. Разумеется, Парфен Парфенович понимал, что сам, в первую очередь, должен
быть ласковым, помогать ей во всем, таким он и был раньше, но с годами, не
встречая достойного ответа, махнул рукой и поплыл по медленному течению
жизненной реки.
Конечно, за долгие годы совместной жизни Парфен Парфенович сросся
душой и с женой, и с их квартирой, и с каждой вещью в ней. Он помнил, с каким
трудом, но дружно, без ругани они оплачивали кредит, и вещь была выкуплена.
Потом так же покупали другую, еще более дорогую, но и более необходимую. Он
помнил, как не раз жена серьезно выручала его, когда он почти не получал
денег на простаивающем заводе, и ни одним словом не упрекнула его. Она, Зина,
была на год младше его, худенькая, маленькая, с прочно посаженной на покатых
плечах крупной, умной головой. Иногда ее глаза суживались и, как голубые
звездочки-глазки малыша, искрились смехом – она становилась прелестной, и
Парфен Парфенович любовался ею.
Но снова кусали мысли-комары, кусали больно, болезненно, как ни
уворачивался от них Парфен Парфенович, везде находили. Дело в том, что с
исполнением шестидесяти лет ему вдруг страстно, по-молодому захотелось
свободы и любви. Во что бы то ни стало он желал свои недолгие, последние годы
прожить по-человечески наполнено, в полную силу, ведь они больше никогда,
никогда не повторятся. «Главное, - думал он, - быть свободным, кому нужен
старый и женатый человек, а вот разведенный и опытный, с молодым сердцем в
груди, может зажечь и другое, даже помоложе, чем мое, бывали такие случаи. Ну
а если не судьба, буду жить один, без любви, жить свободно, как мне хочется,
это лучше, чем отдавать оставшиеся, единственные годы не любящему тебя
человеку. Двадцать лет назад женитьба отняла у меня свободу и необходимые для
нее деньги, а получил я скучные прогулки по магазинам, вечные жалобы на нехватку
средств и копейки на свои мелкие нужды, но воровать, как другие, я никогда не
захочу и не смогу». Парфен Парфенович встал с кровати, посмотрел на сопевшую
Зину, настежь открыл окно и вышел на лестничную площадку покурить. Когда
вернулся и лег в постель, долго смотрел на Зину, которая отвернулась от него
и храпела. Теперь Парфен Парфенович почувствовал, что мысли-комары улетели в
открытое окно: он решил развестись, но уснуть не мог до самого утра и часто
взглядывал на возвышавшуюся перед ним спину жены.
На следующий день, как бы исполняя «последнюю» просьбу Зины, он топал
с нею в сад собирать поспевшие ягоды, а заодно и сказать о своем решении.
- Сволочи! – бросил он мешавшим им перейти улицу водителям легковых
машин. - Развелось вас здесь, ворюг, буржуев недорезанных!
Родной сад казался ему дремучим лесом, хотя над ним от всей души сияло
солнце.
- Сволочи! – сказал он деревьям и кустам, хлеставшим его ветками по
лицу, и солнцу, начавшему поджаривать его лысину.
Наконец он добрался до избушки, которую когда-то сам построил, сел за
дощатый стол, вечно покрытый одной и той же клеенкой с выцветшими цветочками,
и вытащил из просторного кармана летних штанов чекушку водки. Выпил прямо из
горла, закусил валявшимся на столе яблоком и стал готовиться к предстоящему
разговору. Сначала долго глядел на маленькую жену, аккуратно собирающую
малину, и думал: «Никогда, никогда у нас с ней ничего общего, кроме вещей и
кредитов, не было, а ведь живет со мной сколько лет, ухаживает, как будто
любит, делает вид, что я ей небезразличен. Сволочь!» - заключил он, когда
размазал комара по лицу, затем запил этот горький вывод водкой.
Чем больше зла накапливалось в Парфене Парфеновиче, тем больше комаров
и муравьев ползало по его полуголому телу. Их укусы и водка вызывали новые
доказательства необходимости развода, боль и зуд заставляли чаще и
ожесточеннее колотить себя по рукам, груди, лицу, всему телу. Когда Парфену
Парфеновичу все-таки удалось сформулировать обвинительный приговор своему
настоящему браку, от изуверства насекомых стало совсем невмоготу. Весь
искусанный ими, избитый своими руками, с пятнами своей крови от раздавленных
врагов, он выскочил из избушки в сад и, падая на траву, завопил:
- Сво-ло-чи-и!!
Зина подбежала к нему, осмотрела, крепко обняла и сказала, нежно
поглаживая вздувшуюся, окровавленную лысину:
- Что ты с собой сделал, Парфеша, за что так себя исказнил?! Никакая
ты не сволочь, а мой хороший, милый муж, и я люблю тебя! Да ты еще и напился!
Пойдем в домик, на диван, я тебя лечить буду.
И вот Парфен Парфенович лежал на диване и чувствовал, как нежные
прикосновения рук жены прогоняют боль и зуд, дают прохладу и успокоение его
телу и душе.
А потом Зина снова обняла его, жалея, понимая испытанные им муки, и
Парфену Парфеновичу становилось просто очень хорошо, как ребенку на руках у
матери, у самого родного человека на свете. И он понял, что так хорошо
никогда и нигде не будет, что свобода принесет ему только одиночество,
тоску и яд воспоминаний о подобных моментах супружеской жизни. Какое значение
имеет теперь вопрос: любовь это или не любовь, он был просто счастлив и будет
делать себя счастливым, из всех чувств постоянно выделяя одно, главное: всей
душой и телом ощущение близости с родным, единственно близким человеком на
этой земле.
Новые
Меню
