Падает снег

(Из цикла рассказов «Люди в гнилой стране»)

Его отца звали Андрей… В честь Андрея Первозванного, который, как известно, издревле является покровителем моряков. Но не стал он сам моряком, зато стал пехотинцем, и погиб в первые же дни Великой Отечественной. А сыну своему дал имя Пётр. По святцам, кстати. Говорил: «Пусть будет он как камень». Не сказать, что верующим был, да и время тогдашнее – скажем прямо, уж из песни слова не выкинешь – к тому не располагало, однако говорил неизменно: «Что не нами заведено, то не нам и отменять!»

И сын его – Пётр Андреевич – не подвёл. Человеком стал. Во всех отношениях – Человеком. Человеком с большой буквы. И был он как камень.

В конце войны Петру едва 17 исполнилось – 44й шёл, – а повоевать немного довелось. После войны снова служил. Потом учился в Ветеринарном институте. Потом снова учился, в Военной Академии. Ветеринарные знания тоже позднее пригодились, когда служил на Дальнем Востоке в особом подразделении, в задачи которого входила борьба с бактериологическими диверсиями. Между делом как бы, диссертацию по биологии защитить успел. Легко, конечно, сказать: «между делом», а если серьёзно… Столько ночей бессонных, исправлений, уточнений… Да обо всём том лишь Господу Богу ведомо и самому Петру Андреевичу, поскольку его-то напрямую и касалось…

Потом ещё воевать пришлось изрядно. И на Кубе, и в Египте, и во Вьетнаме, и в Корее, незадолго до выхода в отставку и в Афганистан судьба забросила.

Уж после отставки начали былые раны сказываться. А их столько было! А к ранам ещё и отравления! Газами тоже надышаться пришлось! Американцы по этой части – мастера, каких прежде свет не знал!

А тут новая напасть… Поднимайся Пётр Андреевич! Поднимайся, старый солдат, и вновь иди на фронт! На этот раз, быть может, на твой самый главный и самый трудный фронт. Но при этом – и самый страшный, потому что фронт этот в твоей родной стране.

Здесь не оружие нужно. Вернее, оружие, но совсем иного рода – слово.

На последние деньги, отказывая себе в куске хлеба, изготовлял Пётр Андреевич листовки. Ездил с ними по всей стране. Расклеивал. Раздавал. Жена его уж смирилась со своей участью. И до отставки-то мужа своего чуть ли не годами не видела, а теперь – то же самое. Видно, судьба такая. Сама питалась на свою скудную пенсию, да огородик выручал.

Не одну тысячу километров намотал по стране Пётр Андреевич. Не одна тысяча человек прошла мимо него. И с каждым говорил. Терпеливо разъяснял истинное положение дел в стране и в мире, раскрывал истинную суть «пеГестГойки» и воспоследовавших за нею «демокГатических ГефоГм». Не про таких ли, подобных Петру Андреевичу, сказал когда-то поэт: «Гвозди бы делать из этих людей! Не было б в мире крепче гвоздей!»?!

…Зима. Вечереет. Низко ходит солнце, светящее, но не греющее. Его блёклые лучи обретают еле заметный медно-вольфрамовый оттенок – верный признак приближения ранних, зимних сумерек. Петр Андреевич торопливой походкой идёт через большой, безлюдный парк, возвращаясь со своей очередной встречи. Он улыбается. Ведь сегодня его принимали прекрасно. Ловили каждое слово. А потом – шквал аплодисментов. На сей раз, кроме всего прочего, Пётр Андреевич раздавал не только свои самодельные листовки, отпечатанные на ксероксе, но ещё и книги, много-много книг своего друга-писателя, с которым познакомился и сразу же сдружился несколько лет назад, тоже на одной из таких же точно встреч. Тот писатель тоже издаёт книги за свои личные деньги, так же как и Пётр Андреевич, хронически недоедая. Но почти весь тираж своей последней книги, да и большую часть тиража двух предыдущих книг, он отдал бесплатно Петру Андреевичу, а когда тот, было, замешкался – брать, или не брать? – пресёк все его колебания:

-Дорогой Пётр Андреевич, берите, пожалуйста, и не рассуждайте. Я – не еврей, и не демократ, что, впрочем-то – одно и то же. Моей целью никогда не была и не будет нажива. А, оказавшись у Вас, каждая из этих книг дойдёт до кого надо, и сделает своё дело. В этом не сомневаюсь.

И сегодня те книги, как и прежде, дошли до кого надо. Дошли вместе с листовками. Дошли вмести с живыми, эмоциональными, проникновенными словами живой, проникновенной человеческой правды, лившимися и сегодня, как и в предыдущие дни подобных встреч, в течение нескольких часов из уст совсем разволновавшегося Петра Андреевича.

Пётр Андреевич устал. Вспотел, несмотря на холод. Его мучает одышка. Тем не менее, нужно торопиться. Нужно торопиться, пока ещё не стемнело.

Вдруг… Как из под земли появляются двое. Один из них держит на поводке собаку, немецкую овчарку. Да и намордник у той овчарки какой-то странный, с тяжёлым, стальным набалдашником, больше похожим на гигантский кастет…

Дальше всё произошло с молниеносной быстротой…

-Этот?, - спрашивает хозяин собаки у своего подельника. Тот, молча кивает в ответ.

Поводок отпущен. Звучит короткое, как выстрел: «Фас!».

Собака кидается вперёд за долю секунды, вскакивая на задние лапы, ударяет Петра Андреевича по голове своим зловещим массивным намордником.

…Дело сделано. Хозяин подхватывает поводок. Собака послушна ему, видно хорошо выучили. И, вместе с подельником, оба они спешно покидают безлюдный, заснеженный парк.

В парке всё также тихо. Вечереет. Начинает смеркаться. Неожиданно и тихо, но достаточно явственно, пошёл снег. Тихий, чистый снег. Добрый и мягкий. Красивый. Пушистый. Белый, белый. Он падает целыми хлопьями. Целыми охапками. Снегопад становится всё гуще, всё интенсивнее.

Падает снег. Много снега.

Другие произведения автора:

Зимний ветер

Огненное соло для растревоженного пульса

Там, где клёны шелестят