На войне, как на войне. Из цикла: Защищая прошлое - сражаемся за будущее.

 

***

Поколение автора воспитывалось, правильнее сказать, его пыталось государство воспитывать на примерах молодых патриотов, отдавших жизни  за то, чтобы мы могли расти и жить свободными гражданами своей страны. Кто из нас не помнит имён: Виктора Талалихина, Лизы Чайкиной, Володи Дубинина. Не правда ли, несколько странное начало рассказа о Гозуне А. С.?

 

Под столь неожиданным ракурсом рассмотреть историю самого молодого (на сегодняшний день) участника ВОВ города Дзержинска меня подвигло повествование товарища об эксперименте на курсах, где он обучает «продвинутую» молодёжь некоей модной и нужной специальности. Однажды он задал им вопрос: «Знаете ли вы, кто такая Зоя Космодемьянская?». Из присутствующих 30-ти человек никто не ответил.  «И никогда не слышали, какой смертью она погибла?».  Реакция та же.

 

- Хорошо, - продолжил он, несколько смущённый этим фактом, - пойдём другим путём. Кто из вас учился в третьей школе?

Несколько человек подняли руки.

- Чьё имя раньше носила пионерская дружина этой школы?

- Мы не знаем.

 

Он пожал плечами и вздохнул, для него опыт закончился более чем плачевно.

О знаменитой «Молодой гвардии» я специально не упоминаю, в виду того, что их жестокую судьбу разделили многие сверстники на территории СССР, и сделавшие для Родины гораздо больше, чем поджог своей школы, расклеивание листовок и хищение новогодних подарков Вермахта. Спалить же собственную школу, думаю, нашлось бы немало желающих, оттого, как нас учили и самое главное – чему учили, а некоторым личностям даже снилось подобное пепелище вместе с останками директора.

Иногда ненавязчиво, но довольно часто, приходит мысль – Александр Фадеев оказался  в нужное время в нужном месте, и… родился идеологический коллективный образ бесстрашной молодёжи. Ведь будущие молодогвардейцы, возможно, ещё размышляли: война не дойдёт до порога их дома. Однако в это время молодёжь Дзержинска уже в полной мере совершала подвиги, нанося материальный ущерб в виде: засыпки песка в буксы охраняемых вагонов, груженных военной техникой, и «минирования» шипами просёлочных и шоссейных дорог, где на последних – образовывались многочасовые пробки. Молодые советские патриоты: Алексеенко Владимир Данилович, Поляков Егор Ефимович, Обуховский Анатолий Иосифович и Тарасов Николай Никитович во время боёв, когда линия фронта проходила через Дзержинск, подбирали различное оружие и боеприпасы. В будущем они собирались организовать отряд мстителей, для борьбы с гитлеровцами. В районе Новгородска (до 1951 года посёлок назывался Нью-Йорк), выбрав удобное место для засады, они забросали гранатами итальянский обоз, и хладнокровно оставили место своего первого боя. Ушли спокойно, потому, что преследовать их просто было некому. Враг понёс существенный ущерб в живой силе и технике.

 

Начав подбирать парней в группу Сопротивления, они доверились своему старому другу, который в разговорах постоянно твердил, что ненавидит своего отца – начальника полиции г. Артёмово. Для любой группы подпольщиков такой человек был бы находкой, но Николай Б. предал своих бывших товарищей, которых после двухдневных изуверских пыток, расстреляли. Тела погибших несколько дней пролежали под дождём и снегом. Им было по 16-17 лет. Подобные казни – привычное дело для оккупированного Дзержинска. Молодёжь жила духом ненависти к врагу, учась этому у родителей, в первую очередь – отцов, ушедших защищать свой народ от порабощения.

 

В то далёкое и волнующее время, не только земля Дзержинска рожала и воспитывала подобных патриотов. В селе Григорьевка, Лысогорского района, Николаевской области, в семье директора школы Степана Александровича Гозуна и учительницы Евдокии Николаевны, родился (19.03.1933) первенец, которого назвали Анатолием, второй сын родился в 1936 г.

 

Казавшееся безоблачным, детство в сельской тишине нарушилось в 1939 году – отец, в качестве политрука, участвовал в Польском походе РККА, освобождая Западную Украину из-под ненавистного польско-панского гнета. Наконец-то, крестьяне Галиции вздохнули воздухом свободы, а горожане вволю насытились хлебом, восторженно хваля новую власть, и открещиваясь от панской Польши.

 

Исполнив  свой гражданский долг, Степан Александрович вернулся домой, но его вновь мобилизовали, в этот раз на работу в райком партии. Не успел забыть свист пуль – снова война – Финская. Возвратившись с зимней войны, попал на прежнее место работы – в райком. С первых дней Великой Отечественной войны, он в боевом строю – политрук.

 

Осенью 1942 года самолёт, в котором находился старший Гозун, совершил вынужденную посадку в Сальских степях, в одном из оккупированных улусов²⁷. Три пилота и Степан двинулись навстречу своей судьбе. Боясь быть замеченными, сначала шли ночами на Восток, отдыхая днём в камышах, иногда прятались в рельефных складках местности – это в хорошем случае, а в худшем – рвали сухую полынь (или что там от неё осталось) и использовали для маскировки. Так продвигались к линии фронта, пока не кончились продукты, вода, и не появилась слабость в теле, из-за которой переходы становились все короче и короче. Сколько дней они провели в пути – сбились со счёта. Но однажды на горизонте появились юрты. Ночью, подойдя ближе, решили сделать разведку, но по кругу обходить аул не посмели – могли потревожить сон чутких азиатских псов. Поэтому просто по-пластунски подкрались к крайней юрте. Оказалось – немцев здесь и в глаза не видели, а двух соплеменников, хотевших сплотить отряд для борьбы против Советов, они сами, мягко сказать, ликвидировали, а трупы отвезли далеко в степь, и, закопав, разровняли землю на могилах, чтобы только ветер и ночь могли знать, где спят вечным сном предатели вольного калмыцкого рода.

 

Местные жители кормили офицеров вскладчину, снабдили их тёплыми вещами. А те, в ответ, организовали круглосуточное дежурство, и всячески старались помогать. Прошёл месяц, за ним – другой. Капитан Гозун свой партбилет и воинский билет вложил в портсигар, и на всякий случай, перед морозами, закопал в приметном месте. Тихая, однообразная и «беззаботная» жизнь в тылу у немцев, однажды январским утром взорвалась криком промчавшегося конника: - Наши Элисту²⁸ освободили!

 

Офицеры скоро засобирались в дорогу, несмотря на то, что до столицы было около сотни километров. Калмыки, снабдив их провиантом, дали проводника до следующего аула. Через несколько дней летчики, во главе со своим политруком, переступили порог штаба какой-то воинской части. А ещё через десять минут все четверо очутились в разных комнатах особого отдела, объясняя, почему им удалось незаметно провести на вражеской территории столь долгое время. Друг с другом они больше никогда не увиделись. Прошёл месяц. Степан просил отправить его рядовым на передовую, чтобы восстановить доброе имя. Но, ни координаты упавшего самолёта, ни какой-либо другой довод в своё оправдание не принимался соответствующими органами. Смысл задаваемых вопросов звучал примерно одинаково:

- Кто, когда, с какой целью вас завербовал?

 

И все-таки Степан сумел убедить своего следователя: его документы должны сохраниться. Видимо, сработал опыт политработника. Под конвоем отвезли (это просто какое-то счастье – поверили!) на указанное место. Документы были целы. Соответственно капитана реабилитировали, и он отправился на передовую, в стрелковый полк.

 

Вскоре из-за ранения, Степан попал в госпиталь. В это время, жена с двумя детьми, эвакуированная в Пржевальск (Киргизия), и работавшая учительницей, уже давно получила извещение, что старший политрук, капитан Гозун С. считается пропавшим без вести.

 

После получения первого письма от мужа, Дуняша (так он её звал в быту) от счастья, места себе не находила, а ошеломленные дети, будучи на седьмом небе от радости, устроили дикую пляску. Младший брат, начавший ходить в первый класс, говорил Толику: «Если наш папа – живой, то теперь точно немцам – капут». Жили они на квартире у одинокой учительницы математики. Спали братья на одной кровати, потому, что в этом доме спать было больше негде.

 

Толик сдружился со сверстником Николаем, тоже эвакуированным. Однажды детское любопытство привело их на противоположную сторону города, где располагался большой госпиталь. Отец Толика не писал, куда, и при каких обстоятельствах он получил ранение, но парню было интересно: как вообще выглядят раненые солдаты, поэтому они, в свободное от школы время, долго крутились вокруг больничного здания. Однажды, из-за  забора, ребят покровительственным тоном окликнул раненый боец в шинели (явно с чужого плеча), из-под которой выглядывала тельняшка.

 

- Эй, ребята, довольно круги нарезать!

Ребята остановились с готовностью выслушать обратившего к ним незнакомца.

- Да, дяденька!

- Знаете, где здесь базар?

- Тут недалеко.

- Вас как зовут?

- Меня – Толик, его – Коля.

- Анатолий, возьми деньги, - рука отодвинула прибитую лишь вверху доску и протянула несколько червонцев, - купи две пачки папирос «Наша марка».

- А мы никогда не видели папирос на базаре.

- В чайхану зайдёте, и скажете буфетчику, мол, Жора-черноморец привет передавал, и просит папирос.

- Дяденька, так вы – матрос?

- Да.

- Матрос! - восхищённо воскликнул Николай, и друзья помчались в сторону базара, оставляя за собой два снежных шлейфа. Стоит заметить – зима в том году была снежная, но не богатая метелями, как в России, а снег шёл почти каждый день, но понемногу,  обновляя город чистой, чарующей белизной.

 

Сдружившись с Георгием и его однопалатниками-моряками, юные приятели начали часто приходить к госпиталю; старались выполнить мелкие поручения раненых бойцов. И вскоре стали «своими». Медперсонал закрывал глаза на посещение ими палаты, где лежали чернофлотцы. Ребята заслушивались рассказами моряков о военных судах, боях, а дядя Жора даже участвовал в обороне Севастополя. Правда, Жору можно было с натяжкой назвать дядей, так как ему недавно исполнилось 30 лет.

 

Однажды, в конце января, Толик пришёл в палату один. Моряки обрадовано поздоровались, но по виду парня можно было сказать – что-то случилось.

- Почему нос повесил, юнга? - строгим голосом, но с улыбкой спросил Михалыч, бывший боцман канонерки, подорвавшейся на мине.

- Не дождавшись Николая, я зашел к нему – им похоронка пришла на отца…

Люди, не раз смотревшие в глаза смерти, а иные и сами побывавшие в её объятиях, но сумевшие выкарабкаться, сразу посерьёзнели, и в комнате воцарилась тишина. Георгий поднялся со стула, подошёл к парню, положил ему руки на плечи:

- Послушай, Анатолий, - тот поднял глаза. - У твоего друга сейчас ни с чем несравнимое горе, и ты сейчас нужнее там. Иди – будь рядом с ним.

Согласно кивнув, Толик попрощался, но потрясенный смертью чужого отца, поплелся к себе домой, потому, что не было сил смотреть на слёзы друга и его матери.

 

Прошло несколько дней, и друзья вновь появились в «подшефной» палате. Два пациента уже выписались, а на их место положили вновь привезенных раненных. Наверное, главврач питал некую слабость к чернофлотцам, поэтому в палате, прозванной «Кубриком», находились только моряки.

 

В один из дней, за неделю до окончания февраля, Анатолий по заведенному обычаю, придя со школы, и, выполнив мелкие поручения матери, собрался идти к другу, а дальше – в госпиталь. И только он оделся, как в дверь постучали. Открыв её, увидел – на крыльце стояла девушка-почтальон. Они с Николаем иногда дразнили её, кидались снежками, но это было в прошлом году, пока друг не получил чёрную весть.

 

Анатолий улыбнулся:

- Привет!

- Привет, - произнесла она, и, не смотря ему в глаза, протянула казенный бланк, еле слышно прошептав, - вам письмо.

Сунула бумажку ему в руку и торопливо пошла со двора.

 

Руки перевернули бланк, а глаза выхватили кусок фразы «…верный воинской присяге, проявив геройство и мужество…». Стало неимоверно жарко, тяжело задышал, словно от нехватки кислорода. Посмотрел в спину убегающей почтальонки, и захотелось крикнуть:

- Неправда! Это какой-то злой человек придумал!

Посмотрел на дату и место гибели – 8 февраля 1944 года, Витебская область, Витебский район, д. Казаки²⁹.

Почему-то стало невыносимо жалко мать:

- Ведь я уже знаю о смерти папы, а ей ещё придётся читать, - совершенно нелепая мысль точила его.

Решил похоронку не относить матери в школу – пусть проживёт ещё несколько «живых» часов без этого страшного известия. Потом Анатолий достал письма отца и начал их читать, но на третьем «треугольнике» юная душа не выдержала, и он начал плакать. Но это не были детские слёзы обиды, пусть очень сильной. По щекам уже бежали скупые мужские слёзы бессилия! отчаяния! безысходности! - ведь он живёт в далёком Пржевальске, где-то в горах, на краю света, и не имеет возможности отомстить за своего отца.

- Буду мстить проклятым фашистам, и только – мстить! - прошептал Анатолий, но прошептал с такой силой, что если бы стены этого временного жилища могли слышать, то ужаснулись  от его твёрдой решимости убивать незнакомых ему людей.

 

Скрипнула дверь – пришла мама. Сняла верхнюю одежду, подошла к печке, прижала к её боковой поверхности озябшие руки. Мечтательно произнесла:

- Скоро весна, - хотела спросить. - Уроки сделал? - Но тут её взгляд упал на стопку писем мужа, потом – на заплаканное лицо сына. Евдокия всё поняла… Бессильно опустившись на маленькую скамеечку возле печки, лишь смогла прошептать: - Подай…

 

История одиночного похода юного помощника в госпиталь повторилась, только теперь ребята поменялись ролями. Когда Николай ушёл, боцман, покрутив ус, вздохнул:

- Проклятая война. Сколько теперь безотцовщины будет в Союзе?

 

- Действительно, - кто-то несмело добавил, - а вспомните:  что творилось с детской беспризорностью после гражданской войны? Страна всех поставила на ноги.

- То – беспризорщина, а это: убили отца, считай на глазах. Совершенно две разные вещи, - протянул Михалыч.

- Ты прав, - поддакнул Георгий.

- В нашей Керченской бригаде бронекатеров, когда меня ранило, было одиннадцать юнг, из них, больше половины – круглые сироты. Но это – не беспризорщина. Они уже дети государства, наши дети, - тут боцмана что-то… «пробило», он смахнул набежавшую подлую слезу. Резко встал, приняв серьёзный вид, скомандовал:

- «Кубрик», подъём! Всем на улицу – курить.

На его предложение никто не среагировал, а он же, подойдя к двери, оглянулся, и, пожав плечами, вздохнул:

- Как хотите…

 

Наступил март. Как весна, полностью вступая в свои права, одолевает зиму, заставляя весёлые, шумные ручьи стекать в местную речку, и далее – в Иссык-Куль, так и Красная Армия гонит врага с нашей территории, освобождая город за городом. Радуются в «Кубрике»  – скоро на выписку, и разъедутся по своим частям.

 

Десятого апреля, подошедшие к госпиталю, ребята отметили необыкновенное возбуждение, царившее на его территории. А в «Кубрике» был настоящий праздник, по причине освобождения Одессы. Через часок, собравшись проводить ребят, Георгий им объявил:

- Послезавтра прощаться будете со всеми.

 

Мальчишки удивлённо вскинули  на него глаза. На их немой вопрос, моряк поторопился дать ответ:

- Всё, вылечились. Погостили у вас – пора и честь знать, - хотел, как обычно пошутить, но вышло – известил, словно оправдывался.

Анатолий дёрнул за рукав друга:

- Выйдем, разговор есть, - потом повернулся к Георгию, - дядь Жора, посидите, никуда не уходите. Мы сейчас вернёмся.

 

Потеря близкого человека заставила его не только впервые задуматься: для чего живет человек, но и неожиданно обнажила проснувшееся самое страшное людское желание – убивать. Он ежедневно стал мечтать о том, как начнет сводить счеты с гитлеровцами за своего отца…

 

Во дворе госпиталя,  они отошли от входа, чтобы их никто не услышал. Анатолий заговорщицки оглянулся:

- Николай, ты мне друг?

Последовал утвердительный кивок.

- После получения похоронки, я решил – нужно бежать на фронт, чтобы отомстить за отца.

- Я бы тоже сбежал, но ведь нас ссадят на первой же станции.

 

- А мы упросим дядю Жору. Он – мужик хороший и боевой. Видал, у него  две медали «За отвагу».

- А как же наши матери – сами будут здесь жить?

- Война закончится – сразу вернёмся.

- Тогда вся надежда на моряков.

- По рукам? - Анатолию не верилось, что его друг так быстро согласился.

- По рукам!

Повеселевшие друзья зашли в «Кубрик», встали по стойке «Смирно», приложив руки ко лбу, игриво отдавая честь.

- Товарищ, - обратился Анатолий на правах главного заговорщика, - старшина второй статьи  дядя Жора, у нас к вам имеется серьёзный разговор.

Георгий улыбнулся.

- Ну, если так официально, тогда идём – поговорим.

На улице ребята схватили его за руки.

- Дядя Жора, возьмите нас с собой.

- Не понял. Куда взять?

- На фронт. Мы мстить фашистам будем, - наперебой заголосили ребята.

- Нет-нет. Даже не мечтайте, и забудьте об этом. Вы сейчас должны, в первую очередь, думать о своих матерях, и быть им опорой. Кто же им поможет, кроме вас?

- Мы решили сбежать, значит, сбежим. С вами, или без вас, но всё равно фашистам отомстим.

 

Георгий слегка оторопел от подобной цели детской настойчивости. Прищурившись, он смерил взглядом Анатолия, будто впервые увидел его:

- Ты, с какого года?

- С тридцать второго.

- Год, или два – прибавил?

- Честное краснофлотское…

- Ну-ну.

- Мы с тобой, дядя Жора, быстрее доберёмся до фронта, - продолжал уговаривать Николай, - а если сами: или война закончится, или с «блатными» свяжемся…

Поставленный детской непосредственностью перед фактом, старшина раздумывал:

- Жестко отрубить – сказать: нет? Тогда можно ранить их сердца. И с этой раной им придется жить. Но кем буду себя чувствовать, зная, что вдовы могут потерять детей? Война ведь не спрашивает возраста у своих жертв. Попробовать по пути сдать в комендатуру – и «волки сыты, и овцы целы», - пришла спасительная мысль.

- Две медали «За отвагу» носишь, а с двумя пацанами боишься связываться? - спросил Толик, будто бы ударил под дых.

От такой прямоты слов, на лице Георгия отобразилась гамма чувств, но она выражала: боль и страдание человека, которого неожиданно ужалила оса. Он тяжело задышал. С высоты своего роста посмотрел на парня, задавшего вопрос, затем растерянно оглянулся, словно ища ответ на стене здания. В поле зрения попал  боцман, вышедший покурить. Их взгляды встретились, и Георгий махнул рукой, подзывая его.

- Ну, что у вас тут? - спросил, позёвывая Михалыч, подойдя к ним.

- Ты не поверишь, - сказал Георгий, - наши друзья просятся с нами, твердя: «Наше место на фронте!».

 

Боцман сразу посерьёзнел, начал покручивать кончик уса, не решаясь прямо отказать.

- Дядя Жора почти согласился. Осталось дело за вами, - уверенно вмешался в их разговор Николай.

Удивлённо скосив на них глаза, Михалыч обратился к старшине:

- Ты хоть немного соображаешь?

- Соображаю, - обречённо вздохнул Георгий, и выразительно посмотрел на Николая. Тронул боцмана за руку. -  Отойдём.

Молча, направились к лавочке, окружённой молодыми, невысокими чинарами, и, усевшись, посмотрели сначала на ребят, затем друг на друга.

Боцман покачал головой – нет.

- Михалыч, где одиннадцать юнг, там и тринадцать.

- Не от нас зависит.

- Нас, всех семерых из «Кубрика», свела судьба – давай вместе думать: как будем выкручиваться из этой ситуации. Просто взять и оттолкнуть ребят – не имеем права, тем более они отцов потеряли. Ведь нельзя нам так поступить?

- Нельзя, - согласился боцман.

- Командованию, конечно, виднее, и выгода явная: получаем на заводе торпеды, сопровождаем их до самой Одессы, где потом определят нашу дальнейшую судьбу, и, возможно, вольемся в твою бригаду. Теперь ты – старший над нами, поэтому, насчёт ребят, принимать решение тебе. У меня скользнула мысль: через пару станций, шепнуть комендатуре, и те быстро доставят их домой. Но как потом мне самому, с гнильцой в душе, жить? При подъезде к станции, будут прятаться под брезентом рядом с торпедами, а на месте, где-нибудь пристроим. Решай, Михалыч!

- Ты, Жорик, случайно не одессит?

- Нет, а почему спросил?

- Да гибкий ты какой-то. Понимаешь?

- Напрасно ты так… Детдомовский я. Из раннего детства ничего не помню. А память моя начинает свой отсчёт с керченского детдома, - ответил Георгий, и умолк, окунувшись в воспоминания.

 

- Ясно. Скажи им – пусть, хотя, - махнул рукой, -  всё равно с родителями обманут. Но чтобы на всех станциях тихо сидели, как мыши, - согласился боцман скрепя сердце. - Тринадцать, так тринадцать, - забормотал он, и направился к входу в госпиталь. У дверей оглянулся на Георгия, обнявшего ребят за плечи, показал им кулак, но никто его недовольного жеста не заметил.

 

В назначенное время друзья прибыли на железнодорожный вокзал, где боцман, со   своей командой, принял под охрану несколько платформ с грузом из морских торпед. Они подбежали к грузовому составу, весело переговариваясь. Первым их встретил Георгий, скептически осмотрев, недовольно покачал головой:

- Всё-таки решились.

- Так точно! - отрапортовали мальчишки, не сводя глаз с его регалий, блестевших на чистой, отутюженной форме.

- Документы оставили дома?

- Да, как ты сказал, дядя Жора.

- Правильно, может быть, матери хоть будут лишний паёк получать.

- Записки оставили?

- Да.

- Не врёте?

- Честное слово.

Георгий провёл короткий инструктаж: где, когда и как прятаться, а так же об особых правилах поведения для несовершеннолетних моряков, как он называл ребят, не забыв упомянуть, что, при первом же нарушении, он их спишет на берег, в чём они, судя по его суровому виду, не сомневались.

 

До отправления поезда оставалось полчаса. Ребят покормили. Михалыч несколько раз смотрел время на ручных часах. Дождавшись, когда минутная стрелка сравнялась с часовой –  пора в путь, он дунул в свою дудку, затем скомандовал:

 - Отдать концы!

И в тот же час раздался гудок паровоза, вагоны дёрнулись, и поезд, набирая скорость, понёс беглецов в неизвестность. Смотря через открытую дверь теплушки на оставшийся позади Пржевальск и однотонный горный пейзаж, Анатолий  спросил у своего друга:

- Не жалеешь?

Николай пожал плечами:

- Поживём – увидим, но пока нет.

 

Потянулись однообразные дни. Ребята, влившись в команду моряков, слушались беспрекословно, впитывали в себя, словно губка воду, морские термины. Первый раз им пришлось прятаться во Фрунзе. Сквозь дырочки в брезенте наблюдали, как вдоль платформ сновали военные без оружия, но с чайниками в руках. В трёх метрах от их укрытия, боцман, со свирепым  лицом наседал на начальника станции, размахивая предписанием, зажатым в кулак, и до хрипоты крича на него:

- Под трибунал пойдёшь. У меня срочный груз!

На что тот отвечал:

- У меня – все – срочные грузы.

 

Потом появился Георгий, начавший деловито обходить штабель, поправляя брезент.  Остановившись напротив убежища, участливо спросил:

- Ну, как вы там, терпимо?

В ответ раздался шёпот Толика:

 

- На войне – как на войне.

Удивлённый старшина пробормотал, заботливо расправляя складки:

- Быстро взрослеют. Слишком быстро, - затем, подойдя к борту платформы, «подлил масла в огонь», обратившись к боцману:

- Да что с ним нянчиться? Его, саботажника, уже сейчас можно смело к стенке ставить.

- Это я – саботажник?! - взвился начальник станции.

- Ну не я же? Твоё счастье, что мы не в прифронтовой зоне находимся – лично хлопнул бы, - высказался Георгий, буравя взглядом железнодорожника, и сделав, при этом суровое лицо. В ответ начальник станции разразился тирадой из слов, часто встречаемых, но никогда не  печатаемых  на страницах газет и книг. Через десять минут раздался зычный голос Михалыча:

- «Кубрик» – по местам! Отправление!

 

Мальчишки перебежали в теплушку, и вскоре состав отправился. Такая картина повторялась на каждом, более-менее крупном, железнодорожном узле, пока не прибыли в Харьков. Освобождённый Харьков представлял собой нерадостное, жалкое зрелище. Насколько хватало глаз – разруха (это даже мягко сказано), просто наши герои оказались перед панорамой, имя которой – колоссальная руина.

 

Кладбище³⁰ даже больше подходит, потому что в четырёх сражениях за Харьков и за время его двукратной оккупации воюющие стороны потеряли людей больше, чем где-либо ещё в истории Второй мировой войны, включая Сталинград. А ещё было еврейское гетто, в районе ХТЗ, и Дробицкий Яр, и в декабре 1941 года, в Харькове, гитлеровцы впервые ввели в действие печально известный фургон-душегубку. Обо всех этих новостях – интересных и ужасающих, ребята узнали из разговоров моряков, подъезжая к Харькову. Задавая порой наивные вопросы, ребята получали довольно обширные и шокирующие своей правдой ответы.

 

Проехав от Волги до Харькова, они нигде не видели подобных значительных разрушений, поэтому во время стоянки, не усидев в своём убежище, без спроса тихо соскользнули с платформы, и отправились смотреть на остатки железнодорожного вокзала. Обойдя его с тыльной стороны, неожиданно наткнулись на патруль комендатуры.

 

Бежать  было бесполезно – среди редких прохожих не затеряешься, да и молодые солдаты, через минуту, догонят. Офицер, жестом, подозвал их ближе.

- Вы с родителями?

- Мы домой возвращаемся, но случайно отстали, - как можно жалобнее, протянул Николай, и торопливо начал объяснять, - мы дорогу знаем. И уже завтра встретимся со своими мамами.

- Ясно. А ваш дом, конечно, на Украине?

- Да, товарищ офицер, село, - начал отвечать Анатолий, но тот перебил его, улыбаясь.

- Сегодня у всех путь один – Запад Украины, Запад Белоруссии, Прибалтика. Как будто началась какая-то эпидемия детской болезни…

 

Друзья переглянулись, и наперебой уверенным голосом попытались сказать ему свою правду:

- Мы – домой, дяденька, честное слово.

- Разговор окончен. Рядовой Ежов, доставить задержанных в комендатуру, для последующей отправки домой.

- Есть!

 

Мальчишки поплелись, сопровождаемые патрульным, на лице которого было написано – служака, с таким не договоришься.

 

Невообразимая тоска сжала  душу Толика. Показалось, что полученную похоронку на отца, он воспринял даже легче, чем сегодняшнее задержание.

 

- Теперь разбираться: кто прав, и кто виноват – нет смысла, - мысли роем закружились в голове. - Ведь осталось проехать всего 3-4 дня, и мы стали бы моряками. Георгий будет переживать, метаться по перрону, среди составов, ища нас.

 

Рухнули все надежды. В последний раз, Анатолий посмотрел на руины вокзала и увидел своё спасение – чуть поодаль стояло полуразрушенной здание общественного пользования. Мгновенно в голове родился план, и, поравнявшись с ним, показывая пальцем, парень обратился к конвоиру:

- Товарищ солдат, мне по нужде нужно.

- Не положено.

- Ну, как знаешь, -  затем остановился у дерева, мимо которого они проходили, и взялся руками за брючки, словно намереваясь их снять.

 

Солдат сплюнул на землю, выражая, таким образом, своё возмущение:

- Этого ещё не хватало! Иди! - кивнул на туалет.

- А ты, не хочешь? - обратился Анатолий к своему другу.

- Хочу.

- По очереди, - распорядился солдат. - Иди быстрее. Была охота с вами, шантрапой, связываться.

 

Анатолий вошёл в здание, ловко перемахнул через разрушенную заднюю стенку, и, не оглядываясь, пустился бегом в сторону своего состава. Отдышавшись в своём убежище, рассказал Георгию о случившемся задержании, на что тот ответил:

- Я предупреждал вас – с комендатурой шутки плохи.

 

До самого отправления состава, Анатолий надеялся: друг всё-таки умудрится сбежать, но так его и не дождался.

 

Боцман после принятого доклада о ЧП, сначала улыбнулся, затем, напустив на себя строгий вид, что ему искусно удавалось, начал поучать будущего юнгу:

- Понял, к чему приводит нарушение дисциплины? - дождавшись утвердительного ответа, продолжил: - Это здесь, на суше, может обойтись. Но если в море не выполнить приказ – отправишь себя и своих товарищей на дно. Запомни сегодняшний день, и пусть он будет тебе наукой. И если твоего друга домой отправили – это даже очень хорошо. В бригаде одиннадцать юнг, и вас – двое, уже чёртова дюжина. Нехорошее число, а будет вас двенадцать – всё нормально. Понял, хоть что-нибудь из сказанного мной?

 

Шмыгнув носом, Анатолий попытался бодро ответить, но голос задрожал, сломался, и он смог лишь тихо прошептать: «Да». Михалыч, добродушно похлопав его по плечу, скомандовал: «Свободен».

 

До самой Одессы, Анатолий ни разу не спрыгнул на землю, ни заикнулся, чтобы сбегать за кипяточком, либо ещё за чем-нибудь. Он не замечал, как Георгий с боцманом иногда многозначительно переглядывались, при этом тихо посмеиваясь.

 

Проезжая уже по территории Одесской области, Михалыч завел, словно невзначай, разговор о юнгах – кто они такие. Начал издалека:

- В мае прошлого года приказом наркома адмирала Н. Г. Кузнецова была создана Спецшкола юнг ВМФ с дислокацией на Соловецких островах. Для учебы отбирали 15-16-летних юношей, имеющих 6-7-мь классов образования, поэтому многие мальчишки исправили свои документы, чтобы успеть попасть в школу до окончания войны.

 

Анатолий слушал спокойный и обстоятельный рассказ боцмана об учебке, и чувствовал, за непростым повествованием кроется какой-то подвох. Только его суть, сколько ни силился, мальчишка понять не мог.

- В Красной Армии сейчас много юнг и «сынов полка», но больше всего мальчишек воюет в партизанах. А согласно международной конвенции, юношам моложе 18 лет, в армии места нет. В школу юнг, о которой я рассказал, набирали добровольцев с письменного согласия родителей.

- Михалыч, а зачем ты мне все это рассказываешь?

- Потому, сынок, что меня в штабе спросят: «Детский сад решил устроить за нашей спиной?».

- Мне не нужно 18 лет. Я не служить иду, а мстить…

 

Боцман понял, что дальнейшая попытка продолжить просветительно-пояснительную работу – это бесполезная трата времени.

 

В пункте назначения «Кубрик» сдал груз. Пока искали штаб, прошли по улицам Южной Пальмиры. От этой «экскурсии» в памяти лишь остались: воронки, груды развалин, искалеченные вечнозеленые деревья, да разрушенный железнодорожный вокзал – картина, к виду которой Анатолий уже привык. Взорванных, и уничтоженных до основания, вокзалов, на своем долгом пути, он повидал немало, но почему-то изо всех запомнился только одесский.

 

Через десять дней после освобождения Одессы, была вновь образована Дунайская военная флотилия³¹ в составе Черноморского флота на базе расформированной Азовской флотилии. Поэтому в штабе, на каждого из семерых моряков, сопровождавших груз, уже лежал готовый приказ, определяющий, кому и где служить. Михалыч попросил командира своей 1-й Керченской бригады бронекатеров, Героя Советского Союза капитана 2-го ранга П. И. Державина³², чтобы паренька приписали вместе с ним на БКА-33, где ходил капитаном Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант К. И. Воробьев³³. Боцману пришлось рассказать и о Пржевальске, и о проколе в Харькове. Комбриг, удивлённый такой настойчивостью мальчишки, всё-таки возразил:

- Я понимаю ваше стремление быть добрым, но пока вы были на излечении – к нам ещё один прибился. Уже двенадцать!

Боцман нахмурился, и, подержавшись за ус, продолжил убеждать:

- Он – последний. Недолго осталось ждать, когда война закончится…

- Катерам предстоит слишком много работы…

 

Всё-таки сумел Михалыч уговорить капитана 2-го ранга, под командованием которого воевал уже два года, и Анатолия оставили в бригаде. Но для начала паренька определили в  369-й отдельный Керченский батальон морской пехоты.

 

Комбат С. Г. Григорьев лишь глянул в сторону прибывшего мальчишки, и, отвернувшись, распорядился:

- Анику-воина отвести в санроту: мыть, стричь, брить, - неожиданно, словно, что-то вспомнив, вновь посмотрел на паренька. - Отставить «брить»; кормить, учить, через три недели – в строй. Третий год идет безжалостная война, не на жизнь – на смерть. И победитель должен быть один – это мы, но для этого у нас каждый боец на счету. Понял?

- Так точно, товарищ майор!

- Понял? - задумчиво переспросил комбат, словно разговаривая сам с собой. - Вот и хорошо.

 

Услышав: «через три недели – в строй», сердце Анатолия готово было выскочить из груди от радости – скоро, скоро сбудется его мечта. Но потом, правда, фраза «каждый боец на счету», тоже отложившись в памяти, не давала покоя – он не мог понять, что же все-таки майор имел в виду…

 

Получив «добро», батальонный старшина поставил новоиспечённого юнгу на довольствие. Выдали Анатолию новенькую форму самого маленького размера. Детской радости не было предела, глаза искрились счастьем: он – юнга, и скоро начнёт мстить фашистам. Форму, правда, пришлось ему самому перешивать – таков морской закон. Пока подгонял её под свой размер – все пальцы исколол. Он понимал, что делать нечего – мама осталась дома, и рассчитывать теперь приходится только на самого себя.

 

 

Орудуя ножницами и иголкой с ниткой, слышал иногда лёгкий смех в кубрике.  Приведя в порядок гимнастёрку, клёш и прочие атрибуты своей одежды, включая и эбонитовый «жёлудь», спросил у моряков:

- А когда же у меня будет оружие?

 

Взрыв смеха обескуражил его. Он не мог понять самой причины их веселья. Ведь ему, как военному человеку, теперь должны выдать личное оружие, ведь не с голыми руками идти в бой с фашистами. Освоившись на катере, через пару-тройку дней написал письмо матери.

 

Прошел месяц. Наступило лето. Анатолий продолжал постигать воинскую науку, изучая Устав, между мелкими нарядами на кухне, в штабе, и изучением матчасти стрелкового оружия под неусыпным оком старшины-морпеха. Однажды, случайно увидев юнгу, Михалыч окликнул его. После уставного приветствия, боцман начал расспрашивать о житье, и чем он вообще сейчас занимается.

- Учу Корабельный устав ВМФ СССР. Статья 609 гласит, о том, что корабли Военно-Морского Флота СССР, ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед противником, предпочитая гибель сдаче врагам Советского Союза, - потом начались стенания. - Если бы я знал, что чернофлотцы так коварно со мной поступят, не подпуская к передовой ближе, чем на полкилометра – лучше сбежал с пехотинцами. Давно мстил бы фашистам, вместо нарядов на кухне.

 

В этом месте повествования юнги, Михалыч спрятал ладонью улыбку. Внимательно дослушал, изобразил скорбное лицо, и, слегка потрепав за плечо, перед тем, как попрощаться, произнес: «И на твоей улице будет праздник». Пройдя, десятка три метров, оглянулся – Толик смотрел ему вслед. Рассмотреть, естественно, выражение глаз он не мог, но почувствовал – с укором.

 

- Не пацан, а бесенок какой-то, - добродушно проворчал, и отправился искать комбрига.

 

На следующий день юнгу перевели на бронекатер, к Михалычу. Старшина батальона, провожая Анатолия, незаметно сзади перекрестил его, шепча: «Совсем дитя». Флотилия пока что не принимает активного участия в боевых действиях, однако часть из 38-ми тральщиков старательно работают на линии Одесса-Очаков, остальные проделывают проходы в многочисленных минных полях, готовясь к скорым наступательным операциям на Дунае. Бронекатера тоже участвуют в тралении. Иногда гибнут корабли, и вместе с ними люди, но Черное море и Дунай становятся все больше судоходными.

 

Юнга освоил специальность сигнальщика, а также еще он – впередсмотрящий. И теперь в его обязанность входит наблюдение за водной гладью, потому как гитлеровцами, было установлено великое множество подводных мин – этого коварного оружия, могущего поджидать свою жертву днями, а то и месяцами. Если морская мина – огромный «рогатый» шар, видна издалека на поверхности воды, то речная мина, гораздо меньшего размера, и притоплена настолько, что её присутствие выдаёт только бурун, от которого водяные струи несутся вниз по течению.

 

Теперь, в походе, юнга сидит на стуле, высоко расположенном над танковой башней с 76-мм орудием, и ищет буруны по курсу судна. Обнаружив мину, дает команду: «Стоп, машина!», и обнаруженная чужая смерть расстреливается моряками из пулемета, или автомата. Малейшая ошибка впередсмотрящего грозит гибелью не только ему, но и бронекатеру. Потому что броня – это только слово, а на самом деле, любой, даже мелкокалиберный, снаряд пробьёт восьми миллиметровую обшивку катера.

 

На первых порах, из-за огромного нервного напряжения, Анатолию стало чудиться, что в воздухе пахнет… цветами и чем-то ещё, необъяснимо близким и знакомым. Но постепенно он привык к ожиданию мины, вернее, бурунчика, и чужие запахи исчезли, уступив  законное место речному воздуху.

 

Флотилия, проведя ряд успешных операций, в том числе, десантных, уже вцепилась мертвой хваткой в горло Дуная, освободив 24 августа 1944 года советские придунайские города Вилково и Килию. А на следующий день корабли флотилии бросили якоря в столице дунайских моряков – Измаиле. Из-за начавшегося боевого похода, Толик не находит себе места, горя желанием вступить в настоящий бой.

 

Под румынским городом Галац, юнгу контузило при прямом  попадании снаряда в катер. От неожиданного взрыва, где-то сзади, то ли под ним, он даже не успел испугаться. Взрывной волной его сбросило со своего места, и уже в полете, он инстинктивно схватился руками за «ножку» стула, сделал оборот вокруг нее, словно на турнике, и, съехав на палубу, только потом потерял сознание. Судно удалось спасти, благодаря запасу… деревянных чопов разного калибра. Снаряд пробил броню и разорвался в трюме. Осколки, из-за особой конструкции, внутри особого вреда не приносят, если только боевой заряд не рванет в машинном отделении. Входное же отверстие временно заглушали чопом. Не потерять плавучесть – главное условие живучести катера, а отремонтироваться можно потом, так они порой и плавали с чопиками в борту. Конечно, получилось, что плавсредство залатали гораздо быстрее, чем вылечился юнга.

 

Войскам, участвовавшим в боях за овладение г. Галац, приказом ВГК от 27 августа 1944 года объявлена благодарность, и в Москве дан салют 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий, а юнгу, с безымянного борта, матросы положили на носилки, и пришел он в себя уже в лазарете.

 

Однажды главврач лазарета, майор со странной фамилией Мышкин, устроил нечто, вроде современного обхода.

 

Остановившись перед койкой Гозуна, спросил у сопровождавшей медсестры:

- Чей?

- Чей же ещё?  «Державинец».

- Да, действительно. Иначе быть не может, - высказался майор, тоном человека, который, забыв о каком-то рядовом факте, спросил о нём, но тут же вспомнил. - У нас, в Керченской бригаде – один Макаренко.

 

Вспомнив советского педагога, посвятившего свою жизнь чужим детям, улыбнулся, затем спросил у юнги: где, что и как болит. Получив ответ, поинтересовался:

- Родители живы?

- Одна мать.

- Где она?

- В Киргизии.

- Сюда, как попал? - потом уточнил. - На бронекатера?

- Из дома сбежал.

- Ну, разве я был не прав, когда говорил, что у Державина создана боевая детская коммуна № 1, - бросил через плечо, сопровождающим медикам. - Выпишите, когда прекратятся жалобы, но сначала проверьте, а то ведь у них, у всех, шило торчит в одном месте.

 

 В госпитале Анатолия продержали неделю. Был бы он взрослее – лечили бы меньше и быстрее, а в этом случае, возможно, сделали скидку, и также свою роль сыграла славянская жалость.

 

Одновременно с его возвращением, вернулось назад его послание маме с пометкой «Адресат выбыл». Вскоре их команда пополнилась ещё одним молодым матросом, которого мобилизовали из села, где проживала родная бабушка юнги. Земляки встретились, разговорились. Толик рассказал о жизни в далёком Киргизстане, гибели отца, побеге. Новичок – о двух годах в немецкой оккупации. Юнга отправил весточку бабушке, рассказав о своих приключениях и воинской службе.

 

Евдокия Николаевна, прослушав сводки Информбюро об освобождении своего района, сразу написала матери письмо с нового места жительства – села Покровка, где она учительствовала, покинув Пржевальск. Бабушка Анатолия моментально среагировала, переслав адрес внука его матери.

 

Треугольник замкнулся, и из далёкого Киргизстана отправились два письма: одно – сыну, второе, кстати, гневное – командованию части. Можно лишь представить, как тщательно учительница русской словесности подбирала слова, требуя вернуть её ребёнка домой.

 

В новом письме Анатолий попытался успокоить мать, расписывая легкость и безопасность своей службы, а начальство в ответ сухо поблагодарило её за сына – верного защитника советской Родины.

 

После контузии, юнга изменился в собственных глазах – перестал чувствовать себя неспособным мальчишкой. У него даже несколько походка изменилась. Но для того, чтобы окончательно быть похожим на своих старших товарищей, он попросил одного молодого моряка сделать ему поперек груди наколку, изображающую крейсер «Аврору». Договорившись с одним специалистом, юнга лежал на корме, за артиллерийской башней, под сентябрьским солнышком, в ожидании нанесения рисунка – предмета его зависти. Проявить ещё немного упорства и терпения, и он станет полноправным членом команды.

- Ты не можешь представить, как это будет классно выглядеть! Когда вернешься домой – все парни умрут от зависти. Девчонки – сразу влюбятся! - морячок объяснял ему преимущество татуированного моряка над гражданскими салагами, старательно выводя контур будущей наколки химическим карандашом. Неожиданно чья-то тень заслонила солнце. Анатолий повернул голову – Михалыч стоял, уперев руки в бока, и рассматривая художество на щуплом теле подростка.

 

- Чья идея? - с лицом грозовой тучи, спросил он.

Застигнутые врасплох, моряки резво вскочили.

- Моя, - ответил Анатолий.

- Если я увижу это баловство на твоем теле… - Михалыч вздохнул. - Я тебя привел сюда за руку, я тебя и спишу на берег.

Юнга хотел, было что-то возразить в ответ, но боцман не дал ему рта раскрыть:

- Ты меня знаешь. Понял?

- Понял.

- Не слышу ответа, юнга.

- Так точно, товарищ мичман!

- Не слышу ответа!

- Так точно, товарищ гвардии мичман!

- Смотрите у меня… А особенно ты, - и Михалыч сунул свой тяжелый кулак под нос специалисту по татуировкам. Беглый взгляд на побелевшие косточки пальцев оказал действие, лучше долгих увещевательных слов: больше к этому вопросу юнга не возвращался.

 

Фронт неуклонно откатывается на запад. День за днём Красная Армия освобождает землю Европы от нацизма, а корабли флотилии, миля за милей, продвигаются вверх по течению Дуная. Пройден отрезок реки по границе Румынии и Болгарии. На всём этом многокилометровом пути, команды бронекатеров постоянно ощущают на себе особое внимание со стороны гитлеровцев, пытающихся их уничтожить. Каждый рейс стремительных «речных танков», обросших легендами, был сопряжен со смертельной опасностью, поэтому никто из членов экипажа не мог предугадать – вернется ли он с боевого задания.

 

На катерах доставляли десант, боеприпасы, обратно – раненых. Иногда по проверенному фарватеру в полночь к вражескому берегу уходили катера, увозя молодых и красивых ребят, а утром возвращались они неподвижными, и ротный старшина вечером вычеркивал их из списка живых, удивляясь, что редкая чайка, крича, вчера металась над берегом. А бывало и наоборот, когда белым днем «броняшки» проскакивали под самым носом у немцев, опешивших от подобной наглости. У вперёдсмотрящего работы не  убавлялось, но было обидно, когда его оставляли на берегу, а катер увозил в глухую ночь разведчиков, затем, укрывшись в камышах, ждал их возвращения. Однажды юнга нарушил приказ, и тайно проскользнул назад на борт. Капитан, обнаружив его, сделал очень удивленные глаза, вдобавок длинно и безобразно выругался, пообещав за подобное самовольство, по возвращении, отправить на сушу в распоряжение повара, сроком на две недели. На месте впередсмотрящего сидел разведчик из батальона морпехоты, вооруженный автоматом.

 

Судно не шло, а кралось по проверенному фарватеру, вдоль береговой линии. Из-за толстой и высокой стены камыша, катер невозможно было обнаружить с дальнего расстояния. Стоить напомнить, что в конструкции бронекатеров предусмотрен переключатель выхлопных труб под воду, таким образом, была решена важная задача: на малых оборотах катер двигался бесшумно, проходя незамеченным мимо вражеских позиций.

 

Немцы, со своих позиций, в сторону реки, через определенные промежутки времени, стреляли из ракетницы, чередуя выстрелы одной парашютной осветительной ракетой.

 

Юнга, кусавший локти, и обидевшийся на весь мир, сидел на носу катера. Глаза привычно скользили по поверхности воды. В отблесках малых ракет, впереди по курсу, он заметил подобие буруна, но вблизи берега, это мог быть и корень, и сломанный камыш, да, что угодно. А ложная тревога добавит еще пару недель противной жизни на кухне. Но вот раздался хлопок, и в небе на несколько минут завис шар огня. Анатолий всмотрелся в подозрительное место, сомнений быть не могло – мина.

 

Вихрем вскочив, он встал напротив рубки, и отчаянно замахал руками. Не увидеть его жесты было нельзя.

- Чего тебе? - грубо спросил, капитан, высунув голову.

- Мина, - негромко, но твердо предупредил юнга, и скрестил перед собой руки, в знак опасности.

 

Капитан остановил катер, и тут же скомандовал: «Задний ход, - затем. - Малый вперед», чтобы течением катер не сносило назад. Командир посветил ручным фонариком в место, указанное юнгой – луч пробил слой воды – до мины было около трех метров.

- Считай, что сегодня ты отомстил немцам, - произнес он, обращаясь к Анатолию, и нервно барабаня ладонью по борту катера. - Днем же здесь не было мин.

- Значит, вечером поставили, - подал голос разведчик из кресла впередсмотрящего.

 

- Я бы тебе сказал: кто, куда, и кому вставить должен, если бы здесь пацан не стоял. Спускайте лодку на воду, а мы будем ждать вас в двадцати метрах ниже по течению.

 

К рассвету разведчики вернулись с добытым «языком», рядовым немцем. Капитан, увидев небогатый «улов», скривился и недовольным голосом проворчал:

- Это из-за него я чуть катер не потерял? - затем цыкнул левой стороной рта, и рассудительно добавил. - Хотя на безрыбье, и рак – рыба.

 

Моряки быстро подняли лодку на борт, и катер, на малых оборотах, начал удаляться с места стоянки. Разведчики, мокрые по пояс, снимали с себя одежду и выкручивали её. Старшина первой статьи, сидевший на месте впередсмотрящего, достал из-за пазухи небольшой сверток, бережно развернул его и протянул юнге две красочные плитки:

- Это тебе – заработал.

- А что это?

- Шоколад.

- Настоящий?

- Да.

- Немецкий?

- Немецкий.

- Сам ешь! - обиженно отрезал Анатолий и, резко повернувшись, ушел за рубку.

- Понял, пехота? Нас на мякине не проведешь, - подытожил повеселевший капитан.

 

Разведчик изумленно оглянулся на своих улыбающихся коллег, посмотрел на лежащего связанного немца, мычащего, из-за кляпа во рту, и вдруг, изменившись в лице, не в лучшую сторону, сплюнул на палубу, произнеся в сердцах:

- Говорили же, что «бесенок» у Воробьева поселился – не верил!

- А ну, легче, а то можем и швабру вручить, - предупредил капитан. Затем скомандовал в машинное отделение: «Полный вперед!».

 

Анатолия больше не жалели, оставляя на берегу. И чтобы теперь вокруг не свистело, не рвалось – пост вперёдсмотрящего на стуле всегда был занят юнгой, по фамилии Гозун, уроженца села Григорьевка, сбежавшего, благодаря  своей смекалке и душевности моряков, на фронт из далёкого киргизского города – центра советского торпедостроения.

 

Чем дальше продвигались советские войска вглубь Европы, тем яростнее сопротивлялись гитлеровцы и их союзники перед страхом возмездия. По этой причине был издан приказ об отправлении  всех юнг в тыл. Для  Анатолия, неожиданно, очень удачно сложились обстоятельства, и он сумел подойти к вице-адмиралу И. И. Азарову, браво доложить и попросить, чтобы  оставили в действующей части. Азаров слушал его с выражением лица, напоминавшего, скорее, неприступную скалу, чем обыкновенного человека. Ему не только понравился напористый юнга с рассказом о своем отце-политруке, но и тронули слезы Анатолия, который под конец повествования, совершенно по-детски разрыдался, поэтому его оставили в бригаде, правда, переведя в группу сопровождения.

 

В конце августа был организован Береговой отряд сопровождения кораблей флотилии. В его состав вошли: 369-й отдельный Керченский батальон морских пехотинцев, штурмовой отряд старшего лейтенанта И. Т. Кочкина, две батареи 122-мм пушек, батарея тяжелых зенитных пулеметов, четыре тяжелые минометные батареи. Все это хозяйство передвигалось на сорока новеньких грузовиках. В этот мобильный отряд зачислили Анатолия. Сначала он внутренне не соглашался со своим несправедливым отчислением с бронекатера, но затем свыкся с новыми обязанностями. Одно успокаивало: не то, чтобы не надо, просто некогда было учить Устав, который, честно сказать, уже порядком надоел. Мины в густом тумане, осенние штормы – все это осталось в прошлом, и теперь юнга, в основном, занимается обтиркой новых снарядов, прибывавших с завода в густой смазке. Работа, не ахти какая, но все-таки он на фронте! Теперь редко удавалось выйти на берег Дуная и полюбоваться его величавой красотой, или удивиться остовам затопленных барж и военных судов, которыми гитлеровцы пытались преградить путь кораблям флотилии. Все чаще днем на реке слышались взрывы – шло траление, а иногда мощными зарядами пытались расчистить фарватер.

 

Дунайская флотилия перешла югославско-венгерскую границу. Неотступно за ней по берегу следовал Береговой отряд сопровождения, отсекая многочисленные попытки отступающих гитлеровцев прорваться и ускользнуть от удара наступающих частей РККА. Сопротивление фашистов становится более отчаянным. Иногда с берега, занятого гитлеровцами, ночью стреляют наугад пулеметными трассирующими очередями в сторону временных позиций Берегового отряда сопровождения. Видно, что у европейцев сдают нервы. При внимательном взгляде на лагерь морпехоты можно только удивиться той поразительной неприхотливости воина в зимнее время, и который готов в любой момент к отражению внезапно появившегося противника.

 

Начались бои на подступах к столице Венгрии. 108 дней длился самый долгий штурм европейской столицы во время Второй Мировой Войны. Для сравнения стоит привести факты, что Вену взяли за 6 дней, а штурм Берлина продолжался две недели, именно только поэтому некоторые историки сопоставляют штурм Будапешта с битвой за Сталинград. Самой весомой причиной такой продолжительной обороны города являлось, скорее всего, наличие в гарнизоне Будапешта элитных соединений рейха – войск СС. Сила духа воина, преданного идеалам фюрера, разительно отличалась от преданности мобилизованного немца, или венгра, поэтому победа в этой битве принесла огромные потери воюющим сторонам. В числе 240 056 раненых под венгерской столицей оказался Анатолий. Контузия была настолько сильна, что пришел он в себя через несколько дней в госпитале, когда город уже пал.

 

В ночь на девятое мая юнга долго не мог заснуть, поэтому утром спал беспробудным сном. Проснулся от неожиданного грохота – на улице шла бешеная стрельба.

- Наверное, немцы прорываются, - мелькнула первая мысль с быстротой молнии.

 

Мгновенно одевшись, подскочил к окну – во дворе офицеры и солдаты палили в воздух из всего имевшегося в наличии оружия…

Победа!

- Ура! Победа! - открыв окно, закричал Толик во всю силу детских легких, и… умолк, потому что перед глазами появилась картинка из далекого детства, где отец, возвращаясь с речки, нес его, уставшего, на руках. Затем дорогой образ исчез, уступив место плачущей матери над его запиской, в которой, по-детски, как смог, просил ее не волноваться, и, что он, отомстив за папу, сразу вернется домой. Почувствовав, что сейчас расплачется, он, выбежав из палаты, поспешил во двор госпиталя…

 

В этом рассказе, автор нарушит установленное им же правило: лишь вскользь вспоминать о невоенных  годах своих героев. Но у Гозуна, детство закончилось в 1945 году, и началась взрослая жизнь…

 

В конце мая из госпиталя Анатолия направили в Одессу; там, в структуре морпогранохраны пробыл до октября. Демобилизовали. В поисках матери пришлось немного попутешествовать по Киргизстану. Окончил семилетку. В 1948 г. семья Гозунов вернулась в родное село. Матушку назначили директором семилетки в соседнее село. Пришлось менять местожительство, а Анатолию, чтобы окончить восьмой класс, довелось каждый день пешком ходить в другое село, за пять километров.

 

На следующий год, с дипломом о восьмилетнем образовании попытался поступить в военное училище, но не хватало года до восемнадцати лет. Военком обратился письменно в Министерство обороны, и высокое начальство, учитывая воинские заслуги, закрыв глаза на молодость, направило Анатолия учиться в погранучилище в г. Яворов, Львовской области. Проучился год, и мог бы быть самым молодым офицером на границе, но учебное заведение внезапно закрыли, а всем курсантам-первокурсникам, вернули назад документы, пожелав им быть в жизни достойными гордого имени – советский человек. Учась, Анатолий сдружился  с парнем из шахтёрского городка Дзержинска, и когда им вручили обнулённые «путёвки в жизнь», они вдвоём уехали на Донбасс.

 

Бывший юнга сразу устроился на работу в ПТУ – составителем поездов. Мин – нет, свиста пуль – нет, работать в шахте – молод; зато есть: мазут, пыль и небольшой заработок. Отработав восемь месяцев, получил повестку из военкомата – наступило время почётной обязанности – служба в СА.

 

Пройдя курс молодого бойца, принял присягу на верность Родине. За первый год службы, в учебной части, приобрёл специальность радиста, затем два года был начальником радиостанции. Подошёл срок демобилизации…

 

Сдавалось, что всё складывается, как нельзя лучше для работы в гражданском флоте. За спиной юнги – военная кампания Дунайской флотилии и двухлетний опыт работы на радиостанции. Все мысли сходились в одном – ещё один шаг, и все красоты мира у ног молодого моряка. Но в Одесском пароходстве ответили, мол, опыта маловато. Немного поработал в Одесском аэропорту (жил у родной тёти). Из рубки Гидрометцентра лётчиков пугал: снегом, дождём и туманами. Хороший город, зарплата – так себе. Скука! Случайно услышал о наборе молодёжи на комсомольскую ударную стройку шахт в Донбассе. Это уже что-то… Романтика!

 

В Чистяково (современный Торез), прибыл целый состав добровольцев. Из них отобрали 200 человек для строительства шахты, а остальным предложили долго не думать, а осваивать строительные профессии, и начинать строить дома для шахтёров. Знакомая песня: романтика приказала долго жить. После этого случая, Анатолий начал задумываться: он попал в странную колею – всё время немного опаздывает.

 

Собрал вещи и поехал прямо в Донецкий обком партии с претензиями, мол, я обманут, не хочу строить дома. Дал понять: от молодого человека, прошедшего огонь, воду, медные трубы, и свалившегося им, местным чиновникам, как снег на голову, просто так не отвязаться.

- А вы знаете, товарищ комсомолец, прямо сейчас, прибыли из Киева сто настоящих, - на этом слове было сделано ударение, - энтузиастов. Но их мы отправляем трудиться не на строительство, а именно для работы на шахтах в подземных условиях. Стране нужен коксующийся уголь, поэтому, все сто человек едут в город Дзержинск. Вам приемлем такой вариант?

- Я согласен, тем более Дзержинск мне знаком.

 

Несколько росчерков пера по чистому листу бумаги, и Гозун стал сто первым энтузиастом, которые были готовы завалить страну дзержинским углём.

- Беда с этими одесситами, - прозвучало в высоком кабинете, когда за бывшим юнгой закрылась дверь, но он этой оценки, естественно, не услышал.

 

В Дзержинске Анатолий сначала «оброс» друзьями, а, когда пришло время, то уже основательно пустил корни – женился. Работал на шахте им. Дзержинского горным мастером ВТБ. Подружившись на стадионе с Юрием Сухановым, начал заниматься штангой  (до того момента, пока не пустил корни) и фотографией. Купил дорогой фотоаппарат марки «Киев». В отпуске, само собой разумеется, с ним не расставался. Городские праздники, спортивные состязания – все местные достопримечательности пытался запечатлеть для… потомков.

 

В шахтёрских коллективах, независимо от того – на добычном участке, или на вспомогательном, отношения между людьми одинаковы. В 1960 году, после отпуска, Анатолий вышел в первую упряжку, в третью смену, на своё рабочее место. И у него сразу остряки спрашивают: где был, что делал, и т. д. Пропустив мимо ушей первый вопрос, за ним – второй, потом не выдержал – достал два десятка фото, и молча положил на стол. В гробовой тишине присутствующие рассматривали качественные снимки, на которых присутствовало великое множество немецких офицеров времён ВОВ. Упитанные, солидные нацисты, вооружённые итальянцы с горящими от ненависти к большевикам глазами, конечно, произвели неизгладимое впечатление.

 

- А откуда у тебя эти снимки? - пересохшим голосом спросил помощник начальника.

- Вы же спрашиваете, где я провёл отпуск? Хотел сначала отмолчаться, но живём же в одном коллективе – должны дружить, помогать друг другу, поэтому я расскажу, каков был мой отдых. Решил проведать родную тётку, живущую в Кировограде, и одновременно проверить немецкий архив, хранящийся у нее после отхода гитлеровцев. Она уже в преклонных годах, поэтому, я часть архива перевёз. Купил немецко-русский словарь, и теперь мне будет гораздо легче разбираться с документами. Может быть,  что-нибудь ценное найду. Но ехать, правда, нужно было в начале отпуска, а я приехал к ней всего лишь неделю тому назад. Так что теперь дел – хоть отбавляй.

 

Анатолий собрал фото, пересчитал, аккуратно завернул в местную газету и повёз их с собой в шахту – чтобы в бане не украли. По всей вероятности, столь бережное отношение к частице немецкого архива, не ускользнуло от коллег.

 

Прошёл день. Прошёл второй. До опуска в шахту третьей смены осталось полчаса. В нарядную участка ВТБ вошёл незнакомый мужчина в опрятном костюме; оглядев присутствующих, обратился к Анатолию: «Можно вас попросить – выйти на минутку?». Горный мастер пожал плечами: по-разному бывает на работе, кивнул головой, отодвинул путевку и книгу нарядов от себя, поднялся и вышел вслед за посетителем. Возле дверей стоял ещё один незнакомец, подстать первому. Второй мужчина достал удостоверение в красной обложке и показал его Гозуну:

- Надеюсь, объяснять не нужно, что это такое?

- Нет, - удивленным тоном ответил Анатолий, увидев документ сотрудника Комитета госбезопасности.

 

Недалеко от входа в АБК стояла машина, в которую посадили Анатолия. Мотор взревел, и авто тронулось, увозя горного мастера в неизвестность.

 

Ночь была длинная. Вереница вопросов опутала Гозуна с ног до головы. Анатолий даже не подозревал, что невинная шутка, которой он осадил горячие языки, сможет неожиданным бумерангом вернуться к нему. Ему казалось – без посторонней помощи не выбраться из этого… водоворота, но руки подать ему было некому.

 

Бессмысленные вопросы задавались бессчётное количество раз. В три часа после полуночи следователи сменились. Новому дознавателю Анатолий повторил свою «легенду»:

-  В этом году, я с женой ездил отдыхать в Сочи. Останавливались по такому-то адресу… В центре города, возле морского вокзала, шли съёмки кинофильма о несчастной любви советского моряка Романа и итальянской девушки Франчески, роль которой исполняла Людмила Гурченко. Мы участвовали в массовке. В отпуск всегда езжу со своим другом – фотоаппаратом. И, как вы не хотите понять, что часть немецкого архива – это всего лишь мои кадры (фото 4), отснятые на съёмках фильма «Роман и Франческа». У меня есть фото, где я стою возле высших офицеров Вермахта. Но этого же просто физически не может быть! Ведь я в это время был юнгой в Дунайской флотилии.

- И это мы проверим. Не переживайте. А сейчас нас, в первую очередь, просто интересует: «Кто, когда, с какой целью?..».

 

Гозуну показалось, что он окунулся в чтение письма, в котором отец рассказывал о том, каких усилий ему, убежденному коммунисту, стоило доказать, что он – не гитлеровский пособник. Невероятно, но, спустя семнадцать лет, история повторяется…

 

 

 Фото. Кадр из «немецкого архива» А. С. Гозуна.

 

Почти двое суток длился допрос. Потом следственная группа, вместе с Анатолием, выехали к нему домой с обыском. Обыск – есть обыск: изъяли более двух десятков сочинских фотографий (через год случайно обнаружил два снимка, затерявшихся  среди книг), негатив, и вдобавок ко всему, в никуда «ушёл» фотоаппарат «Киев», тот самый, который стоит недешево.

 

С обнаруженными вещдоками оперативники вернулись в отдел. Задержанному до выяснения некоторых обстоятельств, Гозуну, дали поспать два часа. Вроде не успел только глаза закрыть – вновь начали тормошить: вставай, пора идти на допрос.

- Вот ведь как у нас получается, Анатолий Степанович, мы к вам, со всей душой, а вы не хотите с нами сотрудничать. Кстати, адресок тётушки своей, помните?

 

В ответ Гозун, воюя с наступающим сном, лишь что-то невнятно пробормотал.

- Значит, в сердце бывшего защитника Родины, уже ничего святого не осталось, по отношению к ней, разумеется? Так? - и не получив ответа, следователь с силой хлопнул ладонью по столу. - Так, или нет?!

 

- Да вы плёнку посмотрите – на ней ведь кадры чередуются. Вначале идут местные виды, затем – немцы, - поняв, что сморозил не то, Гозун поправился, - затем съёмки фильма, после них, местный парк Ривьера, потом  вновь, - здесь язык опять непроизвольно сболтнул, - немцы.

- С меня довольно! - рявкнул следователь. - Адрес тётки! Быстро!

- Забыл, честное слово, забыл, - ответил «шпион», виновато моргая глазами. - Но дома, где-то есть. Точно есть.

- Ничего, у нас здесь тихо, посидишь – вспомнишь поименно всех на фото, и батюшку, который с немцами якшается, и чьего он прихода – все припомнишь,  - нажав кнопку, редкой в то время, селекторной связи, вызвал подчинённого.

 

- Привезите его жену. Квартиру – опечатать. Соседей опросить на предмет  посещения Гозуна подозрительными личностями. Самого – в камеру.

 

Вцепившись в подлокотники диковинного стула, Анатолий, словно прозрев, начал защищаться:

- Да неужели вы, работая в такой организации, не можете быстро проверить: человек говорит правду, или нет, когда пытается  предъявить факты в своё оправдание, - сказав, он удивился собственной смелости (да, можно быть смелым на фронте, но не в этих стенах). Убедившись, он – в центре внимания, продолжил. - Я отдал вам негатив. Отпечатайте по одному снимку, и удостоверитесь, что со мной напрасно теряется ваше время.

- Всё сказал?

- Да.

- Адрес тётушки!

- Нет никакой тётки у меня на Кировоградщине!

- Серьезная организация заинтересовалась поступившим к ней сигналом, а ты с нами в бирюльки играешь. Ты знаешь, сколько ещё недобитых гадов скрывается среди честных людей?

- Не знаю, но подозреваю, - вывернулся Анатолий.

- А помочь восстановлению справедливости не хочешь. Если бы архив…

- Нет никакого архива! - вскочил Гозун, ударяя себя в грудь кулаком. Но тут же опустился – сильные руки придавили его за плечи, - постоянно ребята подначивают, и я решил над ними пошутить.

- Удалось?

- Два дня было тихо, пока вы не приехали, - вздохнул Гозун, давая оценку своей шутке.

- Значит, настаиваешь, что эти фото – не из архива!

- Я подсказал: как вам сэкономить время.

 

- Хорошо. Товарищ старший лейтенант Коваленко (изм. авт.), не быть тебе капитаном, если негатив подтвердит слова Гозуна. Давай сюда нашего фотографа.

Дождавшись, когда закроется дверь, следователь обратился к Анатолию, доставая из ящика стола пачку сигарет и спички:

- Анатолий Степанович – курит?

- Нет.

- Фотографией давно занимаетесь?

- Да.

- А на фронте не баловались? Знаете ли… молодой любопытный парень – трофейная техника…

Поняв, куда он клонит, Гозун коротко, но откровенно рассмеялся.

- Нам не до этого было, - неожиданно пришла мысль: - Интересно, какое у него звание?  Со старлеем разговаривает, словно с пацаном.

Открылась дверь – вернулся Коваленко.

- Фотограф утром уехал в Донецк, и неизвестно время возвращения.

- Гозуна – обратно. С квартирой и женой – подождать результатов проверки. Все свободны.

 

- Обратно – это в камеру?

- Ну, куда ещё, Коваленко? - раздражённо переспросил следователь, давая понять, что сегодня у Гозуна один путь – в камеру. Заодно отметил про себя, что пророчество, относительно будущего звания капитана, очевидно, точное – уж слишком тот долго соображает.

 

Фотографа не было ещё один день. Цена шутки о тётушке, владелице немецкого архива, оказалась равной пяти суткам, вычеркнутым из жизни, и Бог его знает, скольким умерщвлённым нервным клеткам…

 

Анатолий вернулся домой со справкой о привлечении в качестве… свидетеля. Ещё долго преследовала мысль:

- Хорошо, что не 37-й год. А то сначала зажали бы что-нибудь, куда-нибудь, и только потом начали бы вопросы задавать. И смех, и грех!..

 

Частенько вспоминая атмосферу того злополучного дня в нарядной участка, когда он разыграл коллег, и их лица, Гозун пытался определить: кто же доложил о нём туда, куда нужно. Все присутствующие, естественно, были удивлены, но ведь никто и слова тогда не проронил, и виду не подал. А после закончившихся мытарств в… органах, при его появлении на наряде, те же лица изображали детскую невинность. Стало обидно, очень обидно. Ведь, казалось, что все, сидящие рядом, – свои в «доску». И как с подобными людьми пришлось бы на фронте воевать? А ведь я ради доброй половины этих горнячков, каждый день рисковал жизнью. Время было злое, и нужно было выстоять стране; она, не только выстояла, но и победила, благодаря и таким, как он, и глубоким старикам, сохранившим силу духа.

 

Открыв для себя Америку в человеческих отношениях, остался все-таки работать на старом участке, но и дружбы откровенной, ни с кем водить не стал. Пришёл – отработал – ушёл. Пришёл – отработал – ушёл, пока в мае 1961 года, вызвав в соответствующие органы, «предложили» в приказном порядке: «Надо, Анатолий Степанович! Родина вновь тебя зовёт, но по линии МВД». После перенесенного плевка в душу, какие могли быть сомнения… Проверили подноготную всех, кого только можно, из родни. Отдежурил 7-8-го ноября на шахте и ушёл на выходные. А через три дня, по приказу, начал работать в почтовом ящике (ИТК). Спустя неделю, его срочно отправляют в военное училище в г. Львов, на трёхмесячные курсы. На следующий год, пришлось штурмовать «науку побеждать» в Ленинградской ВВПШ³⁴.

 

Окончив учебное заведение, начал тянуть лямку в ИТК, одновременно учась в Славянском пединституте.

Вначале, для должности политрука, не хватало звёздочек на погонах. Пришло время – и приказ на должность, и очередное звание, уже лежали на подпись в вышестоящей инстанции; уже принимал поздравления, как вдруг прибывает молодой офицер, тоже окончивший ВВПШ, и назначается политруком, вместо него. Оказывается, новичок – более перспективный офицер; а для Гозуна несколько странно время пролетело в ИТК: то был молодой, то внезапно постарел… Он начал писать рапорт за рапортом на увольнение. Многочисленные ответы были примитивно кратки – отказать. Генералу, начальнику управления, отправил душевное письмо – бесполезно. Написал А. Н. Косыгину, что хочет уйти на преподавательскую работу в школу, где он может принести обществу гораздо больше пользы в плане морально-нравственного воспитания подрастающего поколения; однако его, законопослушного гражданина, не отпускают с постылого места. В 1977 году, с трудом, но всё-таки рассчитался. По совету друга, оформился на шахту «Торецкая», где восемнадцать лет отработал мастером-взрывником. Вот такое необычное получилось окончание трудовой биографии бывшего юнги, которого за целеустремленный характер боевые офицеры за глаза звали… «бесенком».

 

Р. S. Из той «опытной» партии киевлян, ни один человек не остался в городе. Кто-то оказался слабоват духом, у иных «подпруга» лопнула раньше времени. Лишь личности, подобные Гозуну А. С., могут прижиться на дзержинской земле.

 

Примечание:

 

²⁶ После разлада между И. Сталиным и И. Тито в 1948 г., А. Гозун оказался составе многотысячной армии кавалеров югославских наград, вызванных в военкоматы, и которым было предложено написать заявление об отказе от награды этой иностранной державы. В более взрослом возрасте, он сделал запрос, но получил ответ, что его вопрос невозможно решить, из-за пожара, уничтожившего архив.

²⁷ В 1920-1943 годах улус – административная единица Калмыкии, аналог района.

²⁸ Столица Калмыкии.

²⁹ Гозун А. С. посетил отцовскую могилу, благодаря пионерам-следопытам, разыскивавших родственников павших воинов в боях за освобождение Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. В сельсовете ему вручили две амбарные книги, исписанные фамилиями погибших, предложив самому найти нужную фамилию.

³⁰ Посетивший город в 1943 г. писатель Алексей Толстой писал: «Я видел Харьков. Таким был, наверное, Рим, когда в пятом веке через него прокатились орды германских варваров. Огромное кладбище…».

³¹ Корабли флотилии закончили войну в Вене, пройдя с боями по Дунаю свыше 2 тыс. км, высадив 18 тактических десантов, переправив до 900 тыс. человек, свыше 1,5 тыс. танков и САУ, 7 тыс. орудий и миномётов, 450 тыс. тонн грузов.

³² Державин Павел Иванович (27.02.1904 – 17.02.1993). В ВМФ с 1926 г. Начало ВОВ встретил в должности ком. дивизиона Одесского отр. сторожевых кораблей Черноморского флота. В окт. 1943 г. назначен командиром бригады бронекатеров Азовской военной флотилии. 22 января 1944 г. кап. 3-го ранга Державину П. И. присвоено звание Героя Советского Союза. С апреля 1944 г. – ком. 1-й Керченской бригады бронекатеров Дунайской военной флотилии. Принимал участие в освобождении Румынии, Югославии, Венгрии, Чехословакии, Австрии. Похоронен в Одессе на Крестьянском кладбище. Имя Героя Советского Союза П. И. Державина с августа 1993 г. носит корабль морской охраны Государственной пограничной службы Украины. В городе Одессе, в Военной гавани, установлен бюст Героя.

³³ Воробьев Константин Иванович (12.06.1920 – 25.07.2003). Участник ВОВ с июня 1941 г. Участвовал в боях под Москвой, Сталинградом. Первым в боях под Сталинградом применил реактивную установку М-13 («Катюша»), установленную на бронекатере. Командуя бронекатером БКА-33 (Азовская воен. флотилия), ст. лейт. К. И. Воробьев в сентябре 1943 г., перед Керченско-Эльтингенской операцией десантной операцией, добыл ценные сведения о противнике. 22 января 1944 г. ему присвоено звание Героя Советского Союза. С августа 1944 г. сражался в составе Дунайской военной флотилии.

³⁴ Высшая военно-политическая школа.

 

08.04.2010