Наш корабль

НАШ КОРАБЛЬ

 

                                                                                                                     Не тщись быть мудрым, знай одно:

                                                                                                                     Признавший сам себя глупцом

                                                                                                                     Считаться вправе мудрецом,

                                                                                                                     А кто твердит, что он мудрец,

                                                                                                                     Тот именно и есть глупец.

                                                                                                                     Брант С., Корабль дураков   

 

Смотрю на свою библиотеку – детективов почти уже не осталось – раздал. Просто взял и избавился от полкубометра книг; таким образом, в доме была объявлена война трупам, кочующим по багажникам писательских авто. Если в сюжетах признанных мастеров этого жанра их любимые герои действуют ещё более-менее не шаблонно, с «изюминкой», присущей только стилю автора, то в современной литературе, заполонившей букинистические прилавки, буквально все воры и злодеи – положительные герои,  ведущие себя практически стандартно. Особенно у этого… Не могу вспомнить, у него ещё такая забубённая фамилия – слух режет, точно нож консервную банку, а мозг фиксировать подобную информацию наотрез отказывается; зато сюжет у него сногсшибательный: и кровь, и любовь, и чего там только не было… Словом, «винегретик» получился, хоть и съедобный, но душа-то подвох чувствует. Неторопливо читаешь – с некоторых страниц ужас обрушивается, пытаясь наивного читателя подмять под себя, чтоб кровь в жилах стыла, лишь от одного упоминания фамилии автора…

Жил-был в одном городе почтальон. В своей сумке безропотно носил осколки чужих судеб, запечатанные в разноцветные конверты; со всеми здоровался, мило улыбался – так он старался выглядеть жизнерадостным, но это было его ненастоящее лицо. Под восхитительной маской добродушия и приветливости пряталось коварство. И вот однажды, солнечным весенним днём, почтальон обидел бабушку: письмо от друга детства принёс днём позже, что и повлекло за собой цепочку трагических событий. К слову, бабушка – «внучка» войны… Можно только представить себе: какой резонанс в нашем обществе смог бы тогда получить данный факт, когда при определенных обстоятельствах подобная новость погрузила бы многотысячный город в атмосферу страха и подозрительности… Дедушка-полярник должен был вскоре улететь на Север, а у них любовь с большой буквы проснулась. Неожиданно будущий любовник узнал о таком вопиющем факте (ведь целые сутки праздника были вычеркнуты из жизни!), и тогда ради торжества добра и справедливости начал… мстить. Слишком не вдаваясь в подробности, но нужно поведать, что три дня они, вдвоём с бабушкой, из обидчика кровь сливали – посуды даже в доме не хватило, пришлось им у соседей взять ведро взаймы. Их потом и нашли из-за сохранившейся красной капли на этом ведре – законопослушная соседка сообщила, куда надо...

Впоследствии вышло, что полярник был не маньяком, а рядовым «тимуровцем», потому что перед знакомством с «внучкой»… он точно также ещё очень многим бабушкам помог. За хорошие дела людская молва нарекла его Робин Гудом, то ли из Шепетовских, то ли из Жмеринских лесов. Но доброгочеловека арестовали, и намеревались его надолго в тюрьму посадить, чтоб другим мстителям неповадно было, и только потом, спустя некоторое время, на следствии выяснилось – это почтальон оказался маньяком, умело маскировавшим свои преступления. Он ещё хотел на что-то очень святое замахнуться, но тут вовремя наш «тимуровец» вмешался. Однако почтальона уже нельзя посадить в тюрьму за то, что он хотел замахнуться на, неизвестно какую, святыню. Бабушку, к сожалению, ее настоящей внучки, и неописуемой радости соседей снизу, оправдали, благодаря тому, что взяли на поруки всем подъездом. В жизни всё происходит, не так как нам хочется, а так, как должно быть по закону, или по понятиям, поэтому за решётку попал борец за справедливость, сроком на три года. Сокамерник ему попался – отчаянный парень, рецидивист: за две курицы, украденные «тёмной страшной ночью», согласно УК, ему впаяли шесть лет. Они подружились крепкой мужской дружбой, и, чтобы не расставаться, начали готовить побег. Но об этом рассказывалось во второй книге, ставшей за короткий срок, бестселлером, и по этой причине, не смогшей попасть в мою библиотечку. Возможно, когда-нибудь потом, если сильно захочется…

Нынче похождения мэтров криминального сыска почти не печатают, а браться за новоявленных искателей дедуктивных методов, засоряющих фантомами Её Величества сознание обывателей, и без детективов уже «доведённое до ручки», считаю – пустая трата времени; убийств же с погонями хватает и на телеэкране, в ежедневных новостях. Короче говоря, для личного пользования оставил классику – ведь нельзя вычеркнуть из памяти прикосновение к великим художникам слова, во время которого, словно бы что-то нисходит на тебя: странный оттенок ностальгии, дающей эффект выпитого бокала хорошего белого сухого вина. И ещё оставил немного, избранной для себя, фантастики. Прошлое и будущее, как всегда, рядом, минуя настоящее.

Правофланговым стоит томик У. Шекспира, снисходительно посматривая на своих соседей, не в меньшей степени признанных обществом. Совсем недавно, по прихоти людей злых и невежественных, не жалеющих для нас «яда» своего, мелькнуло в печати, мол, великий драматург «перевел» немножко итальянских новелл на свой родной язык, таким образом, умножив свое творческое наследие. Ай, молодца! С другой стороны, в школе-то он сколько «убил» времени на мудрость двух древних языков? Пользу англичанин должен с этого иметь, или как? На эту щекотливую тему в славянском фольклоре достаточно добрых выражений: «Не зевай, Хомка, на то и ярмарка», «Хороший товар на дороге валяться не будет», и т. д. Вспоминали также тихим добрым словом И. Крылова, вернее, его любовь к Эзопу. Тут авторы статьи малость покривили душой. Вместо того чтобы докопаться до сути, довести до логического конца неожиданное умозаключение, так они свою находку быстро озвучили и вбросили ее в сознанье масс, дабы их никто не опередил на этом пути; да и главреду нужно же показать – хлеб едят недаром. Работники пера, имея столь высокоразвитый интеллект, поступили совершенно не по-джентльменски, коллегу заложив с потрохами. Необходимо было вспомнить всего лишь то, что Иван Андреевич, в своё время, перевёл две басни француза Лафонтена на родной язык, и с этого началась его деятельность баснописца, которую он продолжил с большим успехом до конца дней своих. «Из года в год росло мастерство Крылова-баснописца», - восхваляют восторженные потомки своего земляка. Ещё бы не расти! Крылов двадцать девять лет служил помощником библиотекаря императорской Публичной библиотеки. Лафонтен же приобрёл славу крупнейшего баснописца мира, опираясь на народную мудрость и наследие античных баснописцев – Эзопа и Федра. Не для возвеличивания чьих-то заслуг, а ради торжества справедливости, нужно обратить внимание, что последний сам «доил», спустя шесть веков, родоначальника жанра. Бедный Эзоп! Двадцать пять веков обижают, кому не лень. Одним словом, раб.

Стоит заметить, что оба писателя (отечественный и француз) перед баснями перепробовали «опираться» исключительно на все литературные жанры. С баснями воевать им было легко: каждый знал язык, нужный ему… «Опирались они на творчество…», - так гласит щадящий великий и могучий язык. Попробовать подвести итог дел людей великих, самому оперевшись на народную оценку жизни: «Лакомый кусочек всегда найдёт куточек», «Чем добру пропадать, пусть лучше пузо лопнет». Тему, к которой я попытался сегодня столь бестактно прикоснуться, покрывает своей «тенью» уместное и лаконичное изречение Б. Шоу: «Мой способ шутить – это говорить правду. На свете нет ничего смешнее». М-да! В этом-то и заключается премудрость великих людей: успели раньше родиться – успели раньше озвучить.

Басни Эзопа, может быть, не дошли бы до нас, но он навеки прославил имя своё, выбрав свободу и смерть, презрев жизнь и рабство.

Но больше всего на этом поприще повезло «папе Карло», со своим отечественным поленом – Буратино, двойником итальянского деревянного Пиноккио. Как хорошо, что люди, в большинстве своем, не злопамятны! Хвала А. Н. Толстому, давшему нашему миру великое поле деятельности. Да-да, именно великое «Поле чудес в стране дураков».

Естественно, возникает незамысловатый вопрос: чем можно было бы, или стоило бы, засеять это поле?

С лёгкой руки Алексея Николаевича, Лёня Якубович и засеял, жнут только каждую неделю другие. И какая жатва! Мичурин с Тимирязевым только затылки могут почёсывать.

Трудно представить себе, что было бы с нашим миром, если бы очередной Толстой не написал «Приключения Буратино». Зрелище – не зрелище? Беда – не беда? Трагедия? Точно козлиная песнь¹ для всех русскоязычных, и не очень, народов…

Вот подмигивает мне с книжной обложки Себастиан Брант²:

- Дорогой друг, ты в трудную минуту не отказался от меня, поэтому к тебе толковое предложение: если хочешь, конечно, – грузи всех своих героев на мой «Корабль дураков», приглашай на своё усмотрение. Поверь – места всем хватит. Судно сделано добротно. Можно не бояться – выдержит натиск любой бури.

А ведь правильно: большому кораблю – большое плавание. Курс ему не нужен, лоцман – тоже, Леня – штурман. Капитанами на нём ходят четыре года, экзамены пересдают – восемь (по новым правилам – 5-10 лет). А пассажиров, желающих попасть на «Корабль дураков», предостаточно, к которым, между прочим, никто не предъявляет претензий относительно гражданства и национальности.

Вот так, с лёгкой руки Якубовича, мы и попали между прошлым и будущим на первую палубу «Корабля дураков». Все торопятся, отпихивают друг друга. Успеть, успеть, быстрей, быстрей! И, главное дело, ведь невдомек им, умным, что поместятся все до одного – корабль-то большой, поболе любого «Поля чудес» в любой стране.

Оболваненное поколение, прижав к груди заветную «Ярмарку кроссвордов», с замиранием сердца протискивается на «Корабль дураков», мечтая выиграть приз номера: «Морской круиз по маршруту Одесса – Стамбул – Одесса». Приз не достанется, зато мозг работает – мы все умнеем, значит, обязательно старость отодвинется, может быть…

Раньше дамы хвастались: нарядами, табакерками, медальонами с подкованными блохами, потом – шляпками, веерами. Ныне, из красочных пакетов, торчат журналы с кроссвордами, и крайне много значит для владельца, если они будут ярче и толще.

Счастливчики, попавшие на «Корабль…», умиленно чокаются со штурманом. Однако хорошее «поле» засеял Леонид.

Кроссвордом из газеты решил «убить» вечер последнего дня февраля. Газетный вариант поменьше, следовательно, – быстрее решу, быстрее умным покажусь своим домочадцам, и затем в зеркало удовлетворённо подмигну, мол, понял, как мы могём. Я ведь в мыслях уже почти на «Корабле…», и билет давно мною взят – дуда одна. Увы!

Быстренько проставил вспомнившиеся знакомые слова, затем несколько помедленнее пошло, но буковка к буковке, и, наконец, благодаря кроссворду, я осчастливлен новым знанием: аппарат для газирования воды – есть не что иное, как сепаратор. Приехали… Ошибка исключена, оттого что все умные люди уже давно на «Корабле…», а кто хочет-таки оказаться умнее, никуда не торопящихся сограждан, тот еще решает купленные кроссворды.

И дернул же черт меня взять билет на «Корабль…»! Туго пошло, совсем туго, однако, думаю: всё равно не сдамся. Читаю дальше: «Герой гражданской войны из четырех букв».

Это верно не из нашего экипажа. Кто из бывших, нынешних Героев – на четыре буквы? Четыре – не три, не восемь. Четыре буковки, а за ними спрятался наш Герой! Вариантов много – Героев мало. Якир? Копп? Дейч? Возможно, Петька Исаев, ординарец легендарного Чапаева – просто Пётр? Герой ведь отваги небывалой, что людская молва донесла до наших дней, тем более четыре буквы, и звучит очень и очень задушевно, если, конечно, произнести с чувством и любовью: Петя.

Всех Героев перебрал, кого знал и помнил – никто не подходит; да и по горизонтали – нет ни одной буквы; выходит, зацепиться не за что. Ладно, двинемся по клеточкам дальше. По вертикали: «Трупохранилище из четырех букв».

Трупо, трупо, тру-пи-ки. Матерь божья, так это же морг! Авторам таких загадок, и «Иже с ними», не места на «Корабле…» нужно предоставлять (это даже по нашим меркам для них шикарно), а поселить на «Улице Вязов», поближе к Фредди Крюгеру. Он с ними быстро разобрался бы…

Какой я – умный! Какой я – продвинутый! Это же надо… Целое трупохранилище отгадал, и всего-то при одной известной букве «р». Теперь у нашего Героя появилась буковка «о».

Герой, Герой, так-так, быстренько…

Герой гражданской войны, четыре буквы. Эзоп (всем нам знакомый) подошел бы, если «э» убрать, потом добавить последнее «о». И что тогда получится? Нет, не подходит, совершенно нескладно и вульгарно, хотя мне в принципе простительно – я уже стою на первой ступеньке трапа «Корабля…».

«Зоро»? Нет, «Зорро» в Мексике и с двумя  «р», точнее не бывает – я афишу фильма видел.

Герой, четыре буквы, последняя «о». Очевидно, филолог какой-то составлял, или этим специалистом по русскому слову может оказаться даже третий помощник капитана? А сегодня кто у нас третьим ходит? Ну да, конечно, историк³ – ума палата, не мерянная. Кто у нас еще Герой с буквой «о»?

Махно? Одна лишняя.

Фурманов? Нет, он – не Герой. Он – политрук.

Котовский? Эта версия легко допустима. От казни его спасла февральская революция. И, как подобает будущей столице (самопровозглашенной!) украинского юмора, Одесский совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, в городском оперном театре, продает с аукциона кандалы бессарабского Робин Гуда за 10 000 рублей. «Не было ни гроша и вдруг – алтын» – это же явное доказательство, что среди революционеров затесался один предприимчивый делец, ужиком заползший в простые доверчивые депутатские сердца. Ай да одесситы! Умеют же люди делать деньги из воздуха?! Под аплодисменты толпы кто-то урвал десять «кусков», и спокойно положил их в карман, а Котовского под шумок отослали на фронт – с немцами сражаться за матушку Россию. Вот такая забавная история однажды случилась в Одессе. Но уже в мае 1917 года Григорий Иванович получает «Георгия» за проявленную доблесть – ведь ничего не боится башибузук. Без сомнения, он, как никто, мог бы являться примером для подражания, но буковок многовато.

Жеглов? Шарапов? Нет, ребята не из этой оперы.

Кацо? Подошло бы!

Быть может, Герой – грузин? Допустимо, но сноска на национальность отсутствует. Из-за этого безымянного Героя у меня все дело застопорилось. С ходу четырёхбуквенного Героя отгадать не получилось, следовательно, дальше карабкаемся по словесным лабиринтам – «церковная одежда». Ха-ха, умники, проще простого – ряса. Так, и что у нас теперь с Героем? «А». «О». Лазо подходит. Или Камо? Скорее всего, Камо. Он ведь пять раз арестовывался, экспроприатор. Значит, согласно действующим неписаным правилам морали в современном обществе, Героем должен быть Симон Аршакович.

Сейчас двухсотлетняя Америка смущенно заглядывалабы славянам в рот, если бы не  И. В. Сталин со своими  мудрыми решениями, унесшими тысячи  геройских голов. Тогда тоже был Корабль, вот только иначе он назывался – ГУЛАГ. И порою, даже без захода в порт, на нем менялись помощники капитана, не говоря уже о частых сменах штурманов.

Донесла ли бы до нас история еще хоть что-нибудь о Сталине, кроме того, что он арестовывался шесть раз, и было у него в разное время шесть⁴основных прозвищ: «Давид», «Коба», «Нижерадзе», «Чижиков», «Иванович», «Сталин», если бы героя гражданской войны Камо, не убили задолго до революции 1917 года?

Вот и цепочка из злополучного словоупотребления «если бы»!

Иесли бы, выписанная газета, своими анекдотами не заморочила мне голову, то я не перепутал бы Камо с Н. Бауманом, умнейшим человеком, со смертью которого исторические события приняли совершенно другое развитие.

Теперь все стало на свои места – Камо остался Героем, Н. Бауман же полностью отведенную ему роль в истории не выполнил. А если бы выполнил? Тогда я (можно допустить) не корпел бы сейчас над этими строками, и не ругал журналистов и главреда за интернетовские анекдоты, в которых: «говно толкут», а маленькие девочки играют в песочке «своими выкидышами».

Милые вы наши блюстители нравственности, воздастся вам за ваши дела усердные – чемоданы в руки и бегом на «Корабль…», без очереди получите билеты в каюты первого класса и проездные на всю оставшуюся жизнь.

Лю-ю-ди-и! Я не хочу в Стамбул! Отойдите – спрыгну (ведь я уже почти на середине трапа)!

Руки легли на поручень. Вздох. Толчок. Тело – вверх, затем – вниз (закон земного притяжения). Вестибулярный аппарат сработал – повезло, пока еще везет… Но не счастливится земному «шарику»: то чума, то инквизиция. А у соотечественников опять не так, как у прочих землян (имеются в виду европейцы и те умники, что за океаном расплодились). Их по-прежнему продолжают допекать две славянские беды, мучающие веками… Единственное утешение: отечеству начало везти – «Корабль дураков» в дорогах не нуждается, и будем надеяться, что со временем вторая проблема (основополагающая!) теперь самостоятельно покинет нас. Хотелось, конечно, чтобы эта более емкая задача быстрее решилась, но все чаще и чаще закрадывается неприглядная мысль о том, что на наших просторах столько умных человечков, особенно среди соотечественников, потому как, ни пришлось бы вскоре на вторую беду глаза закрывать по причине ее… бессмертия. Безусловно, повезло-то, хоть и отчасти, но это только благодаря… Нет-нет, я – вообще сама скромность. Немцев нужно благодарить, вернее, немецкую бережливость: пять веков (!) прошло, а «Корабль дураков» до сих пор бороздит земные просторы, словно только с верфи спущен. Я-то вроде и ни при чем: немцы мне не земляки, следовательно, всегда можно договориться, было бы желание…

 Стоя на земной тверди, оглянулся с жалостью в последний раз на свое детище: сколько сил приложено! и всё напрасно!

Взору предстала несокрушимая мощь и величие непотопляемого «Корабля…», и тут не поверил своим глазам, увидев, вечно улыбающегося россиянина, бегущего, торопящегося, а вместо билета размахивающего своим бестселлером. Процесс «емкой проблемы» продолжается, и, очевидно, билетов на руках ещё предостаточно. Отчетливо видно, как у него, из-под застывшей маски довольного смеха, наружу пытается вырваться новая гримаса – он боится опоздать. Переживает дорогой россиянин, откуда же знать ему, человеку издалека, что здесь мест всем хватит, тем более он – почетный гость, со своей «Исповедью…».

Успел-таки. Вот молодец! Всю жизнь везде успевал. Ох, и хватка! Одно слово – строитель! «Кирпич на кирпич – гони бабка магарыч»…

Счастливого вам всем плавания! Вперед, штурман! Вперед, капитан!

Уходя, махнул на прощание рукой вслед опаздывающему «последнему герою». Бог с вами со всеми, возможно, когда-нибудь и свидимся.

С появлением «Корабля дураков» в наших краях нечто странное стало происходить с народом. Наверное, удивительно смотреть со стороны на трудолюбивых славян, закаленных в трудностях, приученных к нервотрепкам, и вдруг неожиданно оглупевших и карабкающихся на «Корабль…», падающих с трапа, ушибающихся, поднимающихся и опять с неслыханным упорством стремящихся попасть на любую палубу судна, словно пираты, идущие на абордаж. Там сила, там власть, там обязательно должна быть в наличии гривна, и доллар тоже. А вдруг повезет! И даже в этой жизни? Начавшаяся эпидемия деградации косит прямо всех подряд, не взирая ни на пол, ни на чин, ни на возраст. Нужно в дневничке-смеховичке обязательно (на досуге) этот момент истины зафиксировать, чтоб спустя многие годы вспоминать о том отрезке жизни, когда лучшие люди новейшей истории намеревались сбежать, бросив нас на заклание результатам перестройки.         

Не успел отойти от «Корабля…» даже на пятьдесят метров, как сзади послышался разноголосый шум возбужденной толпы. Оглянулся, оказалось – судно покинула группа людей, численностью до двух десятков. Очевидно, капитан решил рейс отложить по неожиданно возникшим объективным причинам, или я стал свидетелем группового побега? Тогда с какой целью они решились на такой отчаянный поступок: покинуть «Корабль…»? По всей вероятности, это грандиозное сооружение с его героями – всего лишь миф, придуманный мною от злободневной скуки, а бегущая толпа – иллюзия утомлённого воображения? Но первейший признак расстройства мышления – это восприятие окружающего мира в искажённых чертах. Я же не заблуждаюсь, даже больше – даю правильную оценку некоторым личностям и их бредовым идеям. Увы, правда, перестал верить, что общество является той структурой, которая обязана оказывать содействие человеку, благодаря коему, собственно и существует. Я осознанно подчёркиваю драматизм событий последних лет, и мой внутренний мир нельзя изменить ни призывами, ни доказательствами, ни любыми другими способами. Всё это в совокупности уже является доказательством того, что я не брежу – «Корабль дураков» существует!

Вот он – до него рукой подать. И всех его обитателей ещё вчера мы старались понять, а многих и сегодня слушаем с упоением, пытаясь узнать из их уст правду о своём предначертании в жизни. Поэтому-то он, наверно, надолго застрянет на наших просторах, продолжая мрачные делишки творить в краю, где нет уже людей, а есть со слов чужих – биомасса, которая, к сожалению, униженна, обобрана и разделена на яркие цвета. А у личностей (последовавших за мной) под влиянием столь мощных внешних факторов, просто началось просветление в мозгах, и теперь я, именно в этом направлении, не буду чувствовать себя одиноким. Тогда хвала им – отчаявшимся молодцам!

Остановился в надежде увидеть, и, возможно, даже познакомиться с такими же, как и я, вольнодумцами, трезво смотрящими в завтрашний день. Среди людей, приближающихся ко мне, ярким пятном выделялся одинокий женский силуэт. Однако странно выглядела эта толпа. Мужчины были одеты по моде начала третьего десятилетия ХХ столетия: галифе, сапоги, и куртки – все европейского покроя, добротно сделанное из хорошей кожи. Можно было бы вздохнуть и позавидовать, а вспомнив значение слова семантика, просто вздохнуть – это не наши современные изделия из Китая. Правда, только человек, шедший впереди, был несколько чудно одет: штатское пальтишко, под ним полувоенная форма, в штиблетах, но сразу видно, что английские, в белой папахе, из-за кудрявых завитушек которой, не было видно лица. От самого «Корабля…» он отчаянно жестикулировал правой рукой, при этом то ли безудержно матерясь, то ли ораторствуя на ходу. Чем ближе, тем…

О, Матерь Божья!

Все, кроме женщины и лидера, были вооружены: кто наганом, кто бежал, придерживая шашку кавалерийскую или маузер в деревянном чехле. Как только я смог рассмотреть их зловещие улыбки, тут же моя радость довольно быстро улетучилась. Убегать уже не имело смысла, да и не к лицу вроде бы намотступать, и даже в такой ситуации.

Л и д е р (слегка картавя, что сразу насторожило).Стойте, товарищи! Всем огромное спасибо за то, что мы сумели догнать этого отщепенца, вряд ли когда-нибудь еще представится такой благоприятный случай. Враг есть враг! И мы все знаем простую истину: насколько он может быть коварен и опасен!

- Вот уж повезло, так повезло?! - тут уже и присматриваться нет надобности – с «Корабля…» сбежала часть элиты первого Совнаркома молодой России со своими помощниками. Первое удивление быстро улетучилось, но «свято место пусто не бывает», и возникла довольно глупая мысль:

- Бесспорный факт, что им похлёбка не понравилась, или современные демократы сумели-таки их потеснить, в смысле бортануть?

Второе предположение родилось уже более осмысленным:

- Истинные революционеры халяву учуяли, вследствие чего наиболее сознательный элемент начал подтягиваться, словно мотыльки на свет фонаря.

Упомянутым «врагам» я сразу не придал особого значения. Одно дело – найти для своих героев подходящее место, и совершенно другое – видеть их здесь, рядом с собой – живых, и стоящих на земле. Обвёл взглядом поочерёдно наркомов, и, узнав всех до единого, мне стало жутко. Не просто жутко, а меня на короткий миг обуял страх, силы неведомой мне ранее. Такова была моя первая реакция на впечатляющую галерею воскресших героев революции.

- Неужели время поймало меня в свою западню, и я остался в прошлом вместе со своими измышлениями? Почему я не родился астматиком? Сейчас прокашлялся бы, и видение исчезло, превратившись в бесплотные тени, за исключением одного… Но я не брежу, они стоят передо мною на фоне «Корабля…». Сплю я мало, и обычно не помню своих коротких снов, а догнавшая меня толпа, не что иное, как ожившая страница нашей истории. Хотя сам виноват – зачем было грузить своих героев на чужой корабль? Вообще-то, «Корабль дураков» не чужой мне, а достояние всего человечества, тем более на нем места всем хватает. Хвала тебе, Себастиан, за это, и «царствие небесное», мой давний друг. Возможно, не стоит сразу отчаиваться? Вдруг любезно предоставленное общение с мудростью мертвых даст мне: силу, терпение, и надежду пережить тяжкие дни собственной жизни? Ладно, попробую выкрутиться, - вздохнув, я приподнял руку для приветствия. - Здравствуйте, товарищи-герои! Добро пожаловать, господа-авантюристы, на нашу щедрую хлебосольную землю! - В эту минуту я возненавидел себя за свой язык, потому что он опередил руку, было дёрнувшуюся на всякий случай осенить свой телесный образ крестным знамением.

Г о л о с. Товарищи! Он продолжает над нами издеваться!

Ч е л о в е к (олицетворявший собою командарма легендарной Первой Конармии, доставая шашку из ножен).  Друзья, разрешите – я, у меня когда-то неплохо получалось.

Я (оторопев от такой прямолинейности, подумал). Ну-ну, «рука бойцов колоть устала».

Д з е р ж и н с к и й (грозя шутливо пальцем).Нет-нет, все должно быть по закону, ведь он живет в городе моего имени, а это уже чему-то должно вас обязывать.

В о р о л о ш и л о в (защищая своего командарма, и тоже пытаясь обнажить клинок). Ты совал свой нос, куда нужно и не нужно, и дожил только до 1926 года.

Г о л о с (человек, как мне показалось, с деформированной психикой, начал энергично трясти рукой над головой, словно угрожая пальцем небу). У них революция произошла, а этот… этот смеётся, даже больше – издевается над её завоеваниями. И город твоего имени, Феликс, сегодня превратился в оплот контрреволюции. Жалко, что с нами нет настоящих революционеров, его земляков, уж они высказались бы по этому поводу. Нам выпала прекрасная возможность – восстановить справедливость. Мы все здесь равны, давайте спички тянуть. Кому-то обязательно должно повезти.

Л и д е р (вытер папахой потное лицо). Не будем ссориться, товарищи, не на заседании. Я разузнал – до отправления еще достаточно времени.

Я (узнав в лидере доброго гения, первого председателя Совнаркома, с тоской подумал). Лихо закручивается сюжет. Странно, ведь, как после революции он надел на себя кепку, так и не снимал до самой смерти. Быть может, это подарок братского народа? (Обратился к ним скороговоркой). Так вы, кто будете: товарищи, или господа? Из самодеятельности, иль настоящие?.. А то я смотрю: одежда у вас европейского фасона.  У нас уже редко кто такие качественные вещи  носит.

П р е д с е д а т е л ь. А ты как думал? Знакома ли тебе мудрость… ваша народная: «Что посеешь – то и пожнешь», «Кто не работает – тот не ест»? Так-то, батенька.   (Потом настороженно добавил). Ты, что роешься по карманам?

Я. Да проверяю – платок носовой на месте ли, а то я ненароком подумал: от вас можно чего угодно ожидать.

 Б у д е н н ы й (у которого усы взметнулись стрелками вверх, шашка вновь вылетела молнией из ножен).   Дайте – всё-таки – я!..

Я (в полной растерянности от такого неуемного и непонятного желания). Позвольте, милостивый государь, Семён Михайлович, да от вас же винищем прёт! Как можно? Куда только председатель смотрит?

П р е д с е д а т е л ь. Великолепное бургундское, реже токайское, не чета вашим местным сортам, будьте покойны, голубчик.

Г о л о с. Товарищи, он не перестаёт над нами издеваться, не зря говорили, что его не переделаешь, правильно проголосовали.

П р е д с е д а т е л ь (обращаясь к голосу). А ведь ты, Алгасов, эсер недорезанный, хоть и с решающим голосом, а голосовал против нашей резолюции. Что скажешь, «нарком без портфеля»? А, голубчик?

Э с е р. Я вовремя не сориентировался, Владимир Ильич, маленько заснул на заседании, притомившийся был. А так я всегда «за», когда пострелять, или ещё чего.

Я (сделал пару шагов назад, и попытался перевести разговор на другую тему). Так вам, товарищи, здешний климат бывшей союзной республики не понравился, или Ельцина испугались? (Хотя про себя подумал). Без сомнения, всё-таки надоели вши и местная водка.

Получилась реакция, обратная  ожидаемой.

В о р о ш и л о в.  Давайте быстрее – чай остынет.

П р е д с е д а т е л ь  (обращаясь к стоящему рядом). Георгий Васильевич, вы из нас самый благородный, у вас всегда всё получается по-светски красиво, прочтите этому молодому-с человеку…

К о т о в с к и й (выделявшийся своей колоритной фигурой среди толпы). Почему Чичерин самый благородный? Мой дворянский род старше его на целых сто лет. Не позволю оскорблять при чужих!

П р е д с е д а т е л ь. Батенька, Григорий Иванович, одно дело – по лесам скакать и шашкой махать, и совершенно другое дело, когда нужно грамотно рассказать этому  наглому-с человеку, что его ждет в ближайшие пять минут. Читайте, Георгий Васильевич, читайте, не обращайте ни на кого внимания, а то, действительно, и чай остынет, и сахар пропадет. Вы заметили – с какой улыбкой Ельцин мимо проходил?

Ч и ч е р и н (предварительно сняв с себя шляпу). Мы вот по какому вопросу к тебе, уважаемый товарищ: «На основании детального анализа твоего поведения и высказываний в общественных местах, объединенный съезд всех трех палуб, поддержав решение ревкома нашей второй палубы, единогласно проголосовал и постановил: за то, что ты оскорбил честь и достоинство героев гражданской войны, тебя следует наказать путем лишения жизни…».

Я слегка повел головой по сторонам, оценивая ситуацию. Убежать невозможно – Артузов, Менжинский, Берзин, сгруппировавшись возле легендарного Феликса, неторопливо расстегивали кобуры. Меня поразила доверчивость этих… ребят. Славные наши командармы, время тоже даром не теряли, глазом примерялись явно к моей шее, каждый нервно сжимал и разжимал кисть правой руки.

Ч и ч е р и н (продолжал). «…именем молодой Советской республики, приговор привести в исполнение».

А кто составлял резолюцию? Почему фамилия обвиняемого не указана?

Ж е н с к и й   г о л о с. Швондер.

Ч и ч е р и н (явно раздосадованный). Я так и подумал.

Я. Господа!

Э с е р (срываясь на визг). Ну вот, что я вам говорил?! Это будет бесконечная песнь издевательств над нами! Только кровью, только кровью!

Я(заглушая эсера). Какая молодая республика? Что вы тут городите? Мистика какая-то! Тем более вы все давным-давно истлели, кроме тех, кто не совал свой нос куда нужно и не нужно.                   

Дзержинский победоносно глянул на Ворошилова.

Ч и ч е р и н (далее). Но есть одно «но» – мы не будем тебя трогать, если ты отправишься вместе с нами на «Корабль…». Для тебя это беспроигрышный вариант, что-то вроде долгосрочного отпуска. Тебе же давно пора… (тут он кашлянул) «кхм»… на отдых. Вот и будешь теперь находиться среди своих братьев – Героев. Товарищ, у тебя альтернативы нет. Так что попрошу-с к нам, в нашу компанию.

Э с е р. Какой он нам товарищ?! У нас итак дармоедов хватает! Не должно быть никаких отступлений от принятых решений!

Я. Ну да! Сначала калачом – на свой «Корабль…», потом вечерней зорькой – на рею. И всё будет шито-крыто, как всегда у вас было. Вы все мне сейчас напоминаете капуцинов, напутствующих крестоносцев, отправляющихся воевать за гроб Господень: «Смерть неверного не есть убийство. Это путь на небо». Именно поэтому я скажу: вам вдобавок ко всем своим положительным чертам характера, описанных и сохранённых странными историками, просто нужно было ещё иметь человеческое сердце. Но, как я понял – вы собираетесь тайком меня хлопнуть, и это мероприятие у вас называется – «высшая мера социальной защиты».

Э с е р. Мы по твоей милости очутились на этом судне, поэтому получается: «Корабль…» – твой! Но какая догадливость! Какая острота ума! Мне аж самому удивительно. Вы только обратите внимание, товарищи, как чувство самосохранения заставляет его подбирать нужные слова для своего спасения. Во-первых…

Я. Во-первых, вы на чужой территории, это уже самоуправство. Во-вторых, и как это получилось: что все три палубы могли единогласно принять такое беспрецедентное решение? Тут, несомненно, не обошлось без подтасовки фактов. Восторжествовала вопиющая несправедливость, именуемая в наших краях новым историческим словом: фальсификация.

Ч и ч е р и н. Уважаемый, не может этого быть, вот печать и подпись: Швондер.

Я. Тогда с вами все ясно. В-третьих, не особо я и провинился перед своим народом. Ну, пошутили, поругали, и будет с меня. Я осознал, и больше не буду.

Э с е р. Будет. Всё равно будет, люди врать не станут! Мы не должны, не имеем права позволять первым встречным авантюристам и безумцам забивать голову народу чужеродными мыслями, отвлекающими его от построения новой модели общества.

Я. И последнее, вам я не могу простить то, что со своей страной сделали вы и перевертыши из ваших рядов.

Д з е р ж и н с к и й (с улыбкой).Давайте его пощадим за идейно-образцовую несокрушимость духа, тем более он про меня две книжки купил. Я узнаю в нём себя, двадцатилетнего – Монблан духа.

П р е д с е д а т е л ь. Как это пощадим? За что его жалеть? А кто давеча, напротив шахты, кричал в пивнушке: «Вова идею у Канта спёр»?! А! Кто?! Не вы ли, милостивый сударь? Так что будьте добры – готовьтесь, отверните воротничок у рубашечки, чтобы швейное изделие не испортить. Героев революции хаете, а со спокойной совестью носите рубашечку фабрики «Большевичка». Григорий Иванович, вы спичку счастливую вытянули? Приступайте, он над вами больше всех надругался.

Я. Вы же не можете, не имеете права вот так просто взять, и казнить уважаемого человека на улице, на виду всего «Корабля…». Вечный позор вам за это будет.

П р е д с е д а т е л ь. Ничего страшного, голубчик, даже польза очень большая – другим неповадно будет. Канта спёр? (Развёл перед собой руками). А ты видел?! Григорий Иванович, что вы медлите, голубчик?

Я. Не понимаю – откуда у вас такая, хорошо сохранившаяся, средневековая кровожадность, господа любезные? Григорий Иванович, на многие века падет бесчестье на твой дворянский род.  Какое пятно будет?! Несколько минут тому назад тебя унизили, а теперь заставляют черную работу делать. Ай-я-яй!

Г р и г о р и й   И в а н о в и ч (пробует пальцем жало шашки). Был из дворян, да весь вышел. Ты мою биографию лучше кого-либо знаешь. А за кандалы я сильно осерчал, никто ведь не знал об этом, пока ты, своим… языком не растрепал на всю страну. Нет тебе, и не будет за это прощения.

Я. Мужики… Где же ваша пролетарская совесть, эстеты? У вас явно выраженный массовый комплекс неполноценности, за исключением бескорыстного Феликса Эдмундовича, он среди вас самый умный, честный и серьезный.

Д з е р ж и н с к и й (с благодарностью посмотрел на меня). Хорошие слова и, главное дело, правдивые.

П р е д с е д а т е л ь. Как самый умный, а я?! Он, в отличие от меня, сумел одну только гимназию окончить. Кого хвалишь ты?! Голубчик, знаешь ли, что будущий «рыцарь революции» в типографии крал бумагу, краски и многие другие материалы?

Д з е р ж и н с к и й (в недоумении покачивал головой, ловя на себе сочувствующие взгляды бывших коллег, чекистов).По крайней мере…

Я. У него учиться времени просто не было из-за преданности духу освобождения народа, и в первую очередь – Польши, от влияния царизма. Мне, вообще, Феликс Эдмундович – почти земляк. Моя мать родилась в тех краях, где он отбывал ссылку первый раз. Допустим, брал он без спроса для вашего общего дела, а что касается тебя, Владимир Ильич, какой же ты умный, если за своей писаниной, не смог рядом с собой рассмотреть змею, погубившую светлую мечту народа? Точно как и сегодняшний счастливчик: мастер рубить голову безоружному человеку, а сам перед адъютантом маху дал. Горе-командир!

К о т о в с к и й (мгновенно впал в состояние аффекта, начал махать шашкой направо, налево, хорошо, что хоть никого не задел. Казалось, сейчас он потеряет контроль над своим поведением и начнет крошить: соратников, эсеров, эсдеков, всех, кто попадется под руку. Выглядела эта сцена очень эмоционально.  Мимика лица выражала неописуемую ярость. Он силился что-то крикнуть, но вместо членораздельной речи вырывался какой-то дикий рык, заставивший присутствующих испуганно отступить от бывшей грозы Бессарабии, начавшей заикаться). А-а-а-и-и-а-а!

Э с е р. Товарищи, вы убедились: что этот фантастический нахал и ловкач сотворил с Григорием Ивановичем? С нами будет то же самое. Кончайте его!

Я. Видите, товарищи, поведение Григория Ивановича в очередной раз подчёркивает правдивость моего рассказа о том, как нервный и впечатлительный мальчик, в пятилетнем возрасте, ко всему вдобавок еще и с крыши упал. Вот он перед вами, я вообще здесь ни при чем. А вы, не разобравшись, сразу голову сечь. У нас тут своих казачков, дилетантов с шашечками, и без вас хватает. Владимир Ильич, можно я вас буду называть просто – Ильич?

П р е д с е д а т е л ь. Какие товарищи?! И я вам не Брежнев, чтобы цацкаться с вами запанибрата. Я для вас – Председатель Совета Народных Комиссаров.

Я. Пока выговорю – у вас шашки поржавеют. Вы – взрослые люди, вдумайтесь, как в ХХI веке, можно попытаться казнить только за то, что человек хотел вас всех отправить в круиз отдохнуть, повидать мир, обсудить плоды перестройки. Заодно посмотреть на бывших своих «красных», какими они стали реформаторами. Как они стремятся к святости, некоторые хотят быть даже равноапостольными.

Э с е р. Товарищи, миленькие, не поддавайтесь на провокацию.

К о м а н д а р м ы   (переглянулись между собой, спрятали шашки в ножны. Ворошилов покачал головой, слегка подтолкнул плечом  Котовского, и они, не оглядываясь на боевых друзей, пошли в сторону Ильича. Чекисты начали застегивать кобуры).

П р е д с е д а т е л ь. Не потерплю бунта, это не по правилам.

Я. Как же общественное мнение, а международное право? Я знаю, что среди вас две трети выходцев из крестьян, почти, как и я.

Д ы б е н к о. Давайте мы повесим ему на шею табличку с надписью: «ЯЗВА  ВЕКА», и отведём его на первую палубу к новым демократам, а сами со стороны посмотрим, как он будет кровью харкать. И дело сделаем, и себя обременять не будем.

Ч е й - т о   г о л о с (раздался в мою защиту). Тебе бы только кровь пускать. Ваши руки не успевают отмываться от крови. Вы и так насмотрелись – скольким миллионам кровь пустили?

Среди ропота, пробежавшего по толпе приблудных не по своей воле, я услышал одну отчётливую фразу. «Все мы – грешники, но все грешны по-разному».

П р е д с е д а т е л ь. Савинков, ты – отъявленный враг, поэтому и защищаешь его, зачем ты здесь оказался? Шпионишь? Никак не угомонишься?

Я. Спасибо вам, Борис Викторович, но странно видеть вас здесь и сегодня. Вы – Робеспьер русской революции, по современным меркам – стопроцентный демократ, а очутились в этой компании.

С а в и н к о в (грациозно заложив руку за борт френча,  обратился самоуверенным тоном к Владимиру Ильичу,  при этом  не сводя взгляда  со своих бывших соратников). Вот слышишь – глас не рядового члена, выходца из общества, родившегося на обломках ваших идей. А ты, как заводной, всё время твердил: не место ему среди нас, не место! Ах, канальи! Что наделала кучка политических авантюристов! И похоронили, чёрт его знает где…

П р е д с е д а т е л ь. Ты не имеешь права так судить нас. Тебя никто не уполномочивал. Вообще ты, батенька, обыкновенный жулик, и не простой, а политический!

С а в и н к о в. Дантон предупреждал: «Во время революции власть остаётся за теми, в ком больше злодейства». И он оказался прав. А все вы, по сравнению со мною, оказались больше, чем злодеями. Скольких вы загубили? Менделеев предсказывал в 1904 г., что в России, в одной только России, к 1950 г. будет 350 млн. человек населения. Где они, по какой дороге распылились?

Я(сначала намеревался пошутить из-за своей неадекватной черты характера). Мол, в такой дружной на вид компании, мужики не могут, и не хотят любить друг друга.   (Но, видя, как ненависть к большевизму сжигает сердце Бориса Викторовича, я вовремя спохватился, и стал безмолвно наблюдать за разгоревшейся полемикой, рассуждая о неожиданно появившимся союзнике).

У меня, впервые за последние годы, здравый смысл одержал верх над желанием иронизировать по поводу сцены, разыгранной перед моими глазами, начало которой показалось с первого взгляда довольно-таки милое. Ведь ненависть шла у обоих из глубины души – осмысленная, целеустремлённая и бескомпромиссная. В личности Савинкова мне импонирует только его имя (Борис – борись) в сочетании с отчеством. В остальном я решил просто подыграть ему, потому что… Потому что… решил и – всё. Если для них он – враг, то мне, бесспорно, друг, и в эти минуты – даже лучший. На прописную истину опёрся мой инстинкт самосохранения. Чем чёрт не шутит… По разговору и поведению – только двое не желают свести со мною счёты. А остальные? Как можно совершенно спокойно говорить о чужой смерти, не меняя бесстрастного выражения лица? Я не понимаю… В общем, сработала в моём сознании определённая пружинка, и невольно выплеснулисьнизменные чувства, сравнивая Савинкова с Робеспьером – жить-то хочется в любом возрасте. А что делать? Я же не профессиональный революционер. Человек всегда сможет найти оправдание для своих худших поступков. Так я и сделал… Назвал его первым революционным именем, какое на ум пришло, и только потом уже понял – очень неосторожно поступил. Несколько мгновений показались вечностью – моё неожиданное сравнение не просто сочтут за шпильку, а за оскорбление, за пощёчину всем присутствующим революционерам. И тогда все они будут крайне счастливы укокошить меня. Ведь дантонисты говорили о Робеспьере и его ближайшем окружении, что если бы им разрешить действовать безо всяких ограничений, то вместо свободолюбивой Франции останется пустыня с несколькими десятками монахов. Но на этот раз пронесло – не среагировали вершители моей судьбы. В принципе можно было бы и не бояться – наши наркомы вряд ли смогут узреть параллель в этом сравнении. Но такая самоуверенность пришла чуть позже, потому как всё очень легко объясняется: «Корабль дураков» ведь немецкий, а оккупировали его под завязку наши славяне, но и не только славяне, а буквально все наши соотечественники; и, безусловно, кто заслуживает – все, до единого, поднялись на борт. 

П р е д с е д а т е л ь. Товарищи, мы покинули наш «Корабль…», не ради того, чтобы шутки шутить.

Я(подумал). Хорошие шуточки устроили на своём мальчишнике.

Д з е р ж и н с к и й. Давайте ещё раз обсудим действия обвиняемого и проголосуем, в соответствии с регламентом.

Д ы б е н к о. С чем-чем?

Д з е р ж и н с к и й (удивлённо посмотрел на вопрошавшего). В этой стране жизнь вошла в новую колею, и помчались новые слова, словно птицы в небе…

В о р о ш и л о в (прервал Феликса). Ты не стихи читай, а толком смысл слова поясни комиссару.

Д з е р ж и н с к и й. Означает что-то вроде порядка. Ильич сможет лучше объяснить, недаром же он учился больше и дольше всех нас.

Все присутствующие, в том числе и я, обратились во внимание, в надежде услышать от Ленина правильное толкование редкого выражения.

П р е д с е д а т е л ь. Ну, ты – наш неугомонный, хорошо. Товарищ Клжи… Клжи… Кржижановский, вы где?

Э с е р. Кржижановский всю ночь корпел над текстом песни «Вихри враждебные-2». Невыспавшийся, уставший Глеб Максимилианович, сейчас, согласно должности председателя комиссии по улучшению быта второй палубы нашего «Корабля…», занимается делом, исполняя свой революционный долг, а вы здесь демагогию разводите.

П р е д с е д а т е л ь. Попрошу не умничать, и мне, как председателю, не указывать! Правильно мы сделали, что вас, эсеров, разогнали. Мне сердце ещё в Кракове подсказывало, что нам, большевикам, с вами не по пути. Махарадзе здесь?

Д з е р ж и н с к и й (на ушко Ильичу).В музее ликбеза, на третьей палубе, Иосиф собрал своё землячество и тех партийцев, у кого есть духовное образование. Если мягко выражаться, то Коба опять… в народ пошёл. Сейчас там полным ходом идёт ликвидация плохого настроения: гуляют, песни поют.

П р е д с е д а т е л ь (недоверчиво). Песни – в такой ответственный момент? Революционные или местные? Если гуляют, стало быть, пьют. С чего бы это?

Д з е р ж и н с к и й. Кто-то из местных жителей сумел переправить на борт три ящика «Цинандали». Эта операция называется: бизнес. На родине Иосифа теперь вина делают в пять раз больше, чем собирают винограда. Поэтому вина в этих краях – море, это тоже бизнес называется.

П р е д с е д а т е л ь. Попрошу не объяснять мне, что такое бизнес. Пропала ночь. Вот преемник у меня бессовестный, а ведь обещал… Выходит, опять обманул, снова всё на меня взвалил. Посредником кто выступил, не Семашко ли?

Я(с удивлением подумал). Это он о ком? О провинциальном костоправе, который за девять-десять лет сумел-таки получить звание «лекаря с отличием», и ставшим вскоре наркомом здравоохранения? Да-а, такие пройдохи ухитрятся и на кладбище кабак устроить. Хана мне…

Д з е р ж и н с к и й. Не хотел портить тебе настроение, Владимир Ильич. Это он для Кобы притащил ящики с «сухарем».

П р е д с е д а т е л ь (посмотрев долгим взглядом на Феликса, тяжело вздохнул). Опять Николка за своё… То-то я смотрю – по каютам, в аптечках скорой помощи, снова спирт исчез. Не успеешь за ним… С «сухим» надеюсь – он хоть сам придумал?

Д з е р ж и н с к и й. Нет.

П р е д с е д а т е л ь. И кто же у нас?..

Д з е р ж и н с к и й. Швондер надоумил. У него на любой вопрос всегда наготове мотивировка: «Не затыкайте мне рота. Я в Одессе рождённый. Я всё знаю про здешние края. Где моя нога ступала – это же всё моя Родина».

П р е д с е д а т е л ь. Грандиозный прохвост. Но без таких бойцов, преданных нашим идеям, как он, мы, голубчик, никогда с вами революцию не совершили бы. Необходимо пока данный немаловажный фактор учитывать. Кстати, почему я не вижу его среди нас? Куда он пропал? Ведь всё время крутится возле нас, а в самый ответственейший момент всегда исчезает этот хренов домкомовец. Вот всегда так, как работать – никого не найдешь.

Д з е р ж и н с к и й. Незнакомый мне француз учит его каштаны жарить.

П р е д с е д а т е л ь. Каштаны? В конце зимы? Наш преданный друг, батенька, попал в беду, очевидно, нарвавшись на очередного прохиндея. Удивительно, но откуда на нашем «Корабле…» появились французы?

Я(мысленно добавил). Француз-то всего один, и тот – залётный. Нужно же было где-то бедолагу приютить. Если бы он каштанами и лягушонками не баловался, то никто и не приметил бы эту приблудившуюся песчинку из Европы. Ну, и порядочки в этой компании? (Видя, что дело затягивается, решил подать голос). Владимир Ильич, дорогой, отец ты наш…

П р е д с е д а т е л ь. Батенька, не дорогой я тебе, не два сапога мы пара, я не ехидный, как ты, и людей грязью не обливаю. И ведь, что собственно возмущает! У тебя хватило совести, чтобы нас, признанных всем человечеством, погрузить на корабль с таким  чудным названием! Если у кого-то язва – в кишках, у кого-то – в мозгах, то у тебя же ею пропитан характер. И вообще ты весь состоишь из отрицательных качеств. А после нашего доклада, отец всех народов ещё в каюте сказал: «Если у вас не получится – я спущусь, докурю и спущусь, и приму меры, или земляка своего пришлю. Он мне тоже немного задолжал. А мы, во все времена, всех заставляли платить по счетам». Так-то. Товарищи, давайте вынесем на обсуждение жизнедеятельность обвиняемого и его желчный характер, совершенно не совместимый с нашими общечеловеческими принципами. А вы, молодой человек, попробуйте оправдаться. Кто первый? Ага, давайте Анатолий Васильевич.

В о р о ш и л о в (резко развернувшись лицом к Ильичу, наполовину вытянул шашку из ножен). Ты же сам в восемнадцатом говорил: «Сама жизнь заставляет нас казнить врагов во имя светлого будущего миллионов рабочих и крестьян». А теперь решил в великодушие поиграть? Не позволю! Чай давно остыл из-за вас, декадентиков.

Л у н а ч а р с к и й. Непозволительно тебе, Клим, разбрасываться словами, незнакомыми для твоего ума. Что касательно нашего обвиняемого: учился в школе без особого желания, в старших классах ему нравились Бакунин и Кропоткин. Сейчас Ницше читает. Пытается избавиться от предрассудков, накопленных ранее, но чьё это было влияние – невозможно определить.

П р е д с е д а т е л ь. Поздно избавляться. Видите, батенька, куда незнание приводит – на скамеечку, так что готовься, милейший.

К р ы л е н к о. Обвиняемый, у гегемона авторитетом пользуешься?

П р е д с е д а т е л ь. Я от вас, товарищ нарком, такой подлости не ожидал.

Я. Да, но, к сожалению, только у гегемона.

К р ы л е н к о. А кто ругал гегемон позавчера, на третьем наряде?

Я. Так ведь пьет же, а это нехорошо, идет истребление духовности, и, между прочим, массовое.

К р ы л е н к о. Он что, за твои деньги пьет? Или как?

Я. Пьет-то за свои, кровные. Я пытаюсь ему объяснить, что лучше бы книжку, или игрушку ребенку принес, а в ответ – единственный мотив: «Жизнь беспросветна, когда же выпьешь, то весь свет, с его людишками, мил становится». А ещё они злы на новую буржуазию.

А р т у з о в (непонятно зачем расстёгивая кобуру, возмущённо выкрикнул). Какой кошмар!

К р ы л е н к о. Ты в чужую семью не лезь. А ответь по существу: будешь гегемон продолжать ругать?

Я(очень кротко). Я больше не буду.

Э с е р. Не верьте ему. Товарищи! Мнение было? Было. Резолюция была?  Была. Что ещё нужно? У нас не должно быть никаких разногласий по этому вопросу. Просто необходимо физически остановить этого дилетанта, прорвавшегося на слабо охраняемом участке. Он пишет непонятные для многих вещи, и заметьте: иногда в полубредовом состоянии, оттого, что частенько после бодуна хватается бумагу переводить. Понимаете, господа! Тьфу ты! Видите, как заразна эта бацилла! Только сегодня, и только физически! Раз и навсегда!!

П р е д с е д а т е л ь. Кто ещё хочет выступить? Не стесняйтесь, товарищи, но только по существу вопроса. Вы же сами слышали: ему гегемон не нравится, авангард нашего движения, наш кормилец. Ему Бауман, видите ли, начал нравиться.

«П р и с я ж н ы е» (с интересом посмотрели на меня).

К о л л о н т а й. Господа, мы…

П р е д с е д а т е л ь (осторожно ее поправил). Александра Михайловна, мы хоть и за границей, но будьте внимательнее.

К о л л о н т а й. Как за границей?!

П р е д с е д а т е л ь (пожал плечами).Время бежит, всё меняется – концепция развития. Прав был Плеханов…

К о л л о н т а й. Панове…

Д з е р ж и н с к и й. Ну, ты, наша несгибаемая.

Э с е р. Да что же это такое? Не успели сойти на берег – оскорбляют со всех сторон. Это недопустимо, нахватались по заграницам, пока мы здесь кровь проливали…

К т о - т о   и з  в о е н н ы х   н а р к о м о в. Особенно ты, со своим мастерством из-за угла бомбы бросать.

Э с е р. Я…

П р е д с е д а т е л ь. Хватит, товарищи, а вы, дорогая, обращайтесь к нам, как на собрании. А то, голубушка, действительно некорректно получается.

К о л л о н т а й. Я хочу сказать – мы должны быть последовательны в своих обязательствах перед историей, и не имеем морального права отступать от решений, принятых коллективно.

Э с е р. Я полностью согласен с нашей товарищей, товарищем. Но хочу обратить внимание на тот факт, что ей уже тяжело нас называть товарищами. Прошу это безобразие занести в повестку дня следующего собрания.

К о л л о н т а й. Панове…

Э с е р. Это недопустимо! Товарищи! Товарищи, какие панове? За что боролись?

К о л л о н т а й. Мы должны придерживаться законов той страны, на территории которой наш «Корабль…» делает временную остановку. Мы не имеем  морального права нарушать права и обычаи народа, приютившего…

Я(бецеремонно её прервал). А тогда какой закон, чьей страны, позволяет вам цивилизованно меня шлёпнуть, без суда и следствия?

К о л л о н т а й. Это к делу не относится.

Я(все больше возмущаясь). Как это – не относится?! «Вы жертвою пали в борьбе роковой» – получается это последняя строчка сегодняшнего дня моей жизни?

П р е д с е д а т е л ь (довольно улыбаясь). Да-да, «В любви беззаветной к народу…». Голубчик, почему ты не хочешь понять – так нужно. Тем более тебе завтра посвятят совершенно другую песню, тоже неплохую. Любовь к изящному живёт у всех нас в душе, но когда «лес рубят – щепки летят», поэтому сам обязан понимать важность революционного момента.

Я. Кому это нужно?

П р е д с е д а т е л ь. Нам, нашему «Кораблю…». Иногда чужая смерть, даже человека духовного сана, может принести пользу. А от твоей – будет явная польза обществу.

Я. Знакомая история. Нужно так понимать: в связи со сложившимися обстоятельствами, вы у нас в гостях задержитесь более чем надолго? Ты ведь свои взгляды, Ильич…

Председатель всем своим видом показал пренебрежение к подобному панибратству.

Я(продолжал) …излагал не в кабинете учёного и не с кафедры университета. Ты находился в гуще революционных событий в один из переломных моментов истории ХХ века.

П р е д с е д а т е л ь благосклонно кивнул головой, подтверждая полное согласие с моими словами, принятыми им, очевидно, как лесть, предшествующей моей капитуляции. Большие пальцы его рук скользнули в карманы жилетки, и он, обратившись весь во внимание, начал, соглашаясь, ритмично кивать головой. Потом, с чувством явного превосходства, посмотрел на Дзержинского, недоуменно пожимавшего плечами.

Я. Я понимаю, что у вас практически не было времени для академической работы, поэтому вы и стреляли, стреляли, стреляли. Жалко – не дожили  до преклонного возраста, чтобы посмотреть на уродливое продолжение своих идей, на ту дорогу, по которой один из главных инквизиторов столетья начал транспортировку душ крестьян, пролетариев и прочих товарищей на тот свет. Да-а, у вас в Кремле Дантона не нашлось, а…

К о л л о н т а й. Панове, необходимо сначала объяснить молодому человеку ситуацию, чтобы он понял весь ужас их будущего…

Ч и ч е р и н. Вам, Александра Михайловна, наверное, наряды забили голову?

К о л л о н т а й. Помилуйте, Григорий Васильевич, какие наряды?

Ч и ч е р и н. Все те же – 50 штук, привезенных вами из последней поездки в Германию.

К о л л о н т а й (вполголоса). Вот сволочи… донесли-таки. (Потом, без тени смущения). Я, представитель великой державы, и выглядеть должна соответственно. Не в лаптях же, оставленных  на семафоре при въезде в Питер, должна была встречаться с дипломатами. В конце концов, я – женщина, в отличие от вас, и у меня, помимо всего – воспитание. (При этих словах, она перевела взгляд на белую шапку Ильича).

Я. В этом вопросе – целиком и полностью готов встать на вашу сторону. Но вряд ли могу вас поддержать в сложившейся ситуации, Александра Михайловна.

Д ы б е н к о. Георгий Васильевич, вы, как бывший дворянин…

Э с е р. Явная контрреволюция!

Ч и ч е р и н (кинул недобрый взгляд на обладателя последней реплики). Однажды этот молодой человек назвал марксистов – туземцами…

  Д з е р ж и н с к и й   с закрытыми глазами покачал головой. Над толпой пронёсся возмущённый ропот... Эсер неожиданно для окружающих радостно захлопал в ладоши, и хихикнул.

Я. Вы не правы. Туземцами назвал людей, извративших Маркса, то есть… (после этих слов обвёл глазами «высокое собрание», остановил свой взор на председателе, и чуть было не «подлил масла в огонь», но, опомнившись, скромно добавил) не стоит уточнять. И смею заметить: даже в самых правдивых речах всегда присутствует крупица лжи, здесь же, в ваших обвинениях, наоборот – нет ни крупицы правды.

К о л л о н т а й. Да, он иногда рассказывал анекдоты про своих руководителей, но это только для поддержки своего имиджа в трудовом коллективе, и…

П р е д с е д а т е л ь (прерывает её, не давая закончить мысль). Я смотрю – вам, Александра Михайловна, не в революцию играть нужно было, а со своей жалостью, где-нибудь сельской школой заведовать.

К о л л о н т а й. Разве можно анекдотом назвать короткий рассказ о шалаше в Разливе, и чьи оттуда торчали ноги, когда вы были в Польше? И это, между прочим, Владимир Ильич, уже ваше личное дело, но никак не дело революции.

Д з е р ж и н с к и й неожиданно покраснел, начал рассматривать концы своих сапог, вдруг громко закашлял, словно поперхнулся рыбьей костью.

В о р о ш и л о в (недобро прищурившись, посмотрел на Дзержинского). Во-во, был однажды хороший анекдот…

П р е д с е д а т е л ь (почти прошептал).Что ты имеешь в виду?

Б у д ё н н ы й с победоносным видом, весело покручивал кончик правого уса, очевидно, окунувшись в воспоминания.

Д ы б е н к о. Товарищи! А вот вам – не анекдот: он позволил себе назвать немца Себастиана своим другом. Вы только вдумайтесь – у него немцы полжизни в друзьях ходят. За одну такую мысль нужно к стенке ставить.

Я. Это ещё поразмыслить требуется: кого полезнее хлопнуть. Кого в мае восемнадцатого судили за сдачу Нарвы немцам? И оправдали. Без сомнения, «лапа лапу моет». А потом, видите ли, матрос-кавалерист оказался вдруг срочно востребован на нелегальной работе, и не где-нибудь, а в Крыму. Знакомый почерк. Если мать Максимилиановича – немка, тогда это в порядке вещей, и нормально, а тут: за рукопожатие через пять веков вы горите желанием дважды, трижды снести мне голову. Ну, и порядочки в вашей компании…

Ч е к и с т ы, все четверо, одновременно склонили головы друг к другу и о чём-то оживлённо заговорили. Берзин выровнялся, посмотрел в сторону бывшего наркома по военным и морским делам, вновь наклонился, и их беседа опять приняла заговорщицкий вид. Эта сцена ни для кого не осталась не замеченной. Мне показалось, что, несмотря на общую неприязнь ко мне, я сумел-таки внести раскол в их лагерь.

М е н ж и н с к и й. «Скажи кто твой друг, и я скажу кто ты». Этот немец, в свою очередь, точно так же назвал своим другом Вергилия.

А р т у з о в. Не кажется ли вам, товарищи, странной, складывающаяся логическая цепочка.

П р е д с е д а т е л ь. Какая удивительная наглость – спустя века и тысячелетия, цепляться за древность этим двум (помедлив, добавил) полунемцам.

Д з е р ж и н с к и й. Слово из песни не выбросишь. Так ведь, Демьян? Ты же среди нас – основной специалист по этой части.

Д. Б е д н ы й (почесал за правым ухом).Так-то, оно так, но он ещё сказал о нашем народе, что русский не способен жить без мордобоя и водки, или наоборот, но в общем мысль была отчасти правильная. То есть похабненькая. Вы, чекисты, мне окончательно уже голову заморочили.

П р е д с е д а т е л ь. Ну, батенька, правильно он сказал о вашем народе, т. е. о нашем народе. Хочу напомнить: это единственные правильные слова, сказанные им за его жизнь, и надеюсь – последние.

Д. Б е д н ы й. А ещё он возомнил себя поборником современной схоластики…

П р е д с е д а т е л ь. Демьянушка, голубчик, достаточно нам забивать головы всяким бредом. Оставьте это, батенька, здесь даже я могу только руками развести.

К о л л о н т а й. Панове, без нас, к сожалению, многие поколения воспитаны неправильно. Сегодня людям трудно взглянуть на мир другими глазами, ещё труднее изменить своё мировоззрение. Если бы можно было уговорить обвиняемого отправиться путешествовать с нами, тогда мы попытались бы врачевать эту заблудшую душу. Необходимо сделать скидку на мир, окружающий его. Меняются времена. Это раньше революцию в шёлковых перчатках не делали, а сегодня, слишком упрощённо-циничной стала схема прихода к власти. Я понимаю, что подобные рассуждения  не новы, но история повторяется, и тот, кого мы судим, говорил, что бредовые идеи новых реформаторов и местных революционеров не соответствуют желаниям и чаяниям большинства граждан. Заметьте – с трибуны заявил: «Законы писанные подменяются неписанными». Является ярым противником соглашательской политики – это уже большой плюс.

Э с е р. Я повторю свои предыдущие слова… И добавлю: смотрю – половину из нас можно здесь смело оставить. Они не пропадут, в отличие от товарищей, по-настоящему преданных делу революции.

Ч и ч е р и н (не обращая внимания на реплики, раздавшиеся в ответ на замечание эсера). Прежде чем произносить, дорогая Александра Михайловна, нужно знать, какому народу принадлежит это обращение. «Панове» родились совершенно в другом мире, и ваше  слово (при этом его глаза сделались печальными) совершенно не для этого народа. На данном этапе формирования, им нужно искать что-то другое, свое... Ведь они находятся на первой стадии развития, а мировое сообщество…

П р е д с е д а т е л ь. Голубчик, позвольте заметить, вы не на лекции в Стокгольмском университете.

В о р о ш и л о в. Вы, товарищи, смотрю – никак не отвыкнете от своих церемониальных штучек. Мы зачем его догнали? Лично я, когда бежал, подвернул ногу, и мне, терпящему боль, глядя на ваши старорежимные выходки, сейчас становится очень и очень не по себе.

Д з е р ж и н с к и й. Ну, Клим, и кровожадный же ты. Он, между прочим, почти двадцать лет рубал уголь на шахте, носящей твое имя. А шахта – это, это… кстати сказать, не с ключами по паровозному депо бегать.

В о р о ш и л о в (с недоверием посмотрел в глаза Дзержинскому). Может быть. Мне, в моей работе, газет читать некогда было. А ты всегда защищаешь своих любимчиков. Привыкли тыловики…

П р е д с е д а т е л ь. Хватит, друзья!

К о л л о н т а й. Можно я добавлю? Я прекрасно понимаю, что он не из нашей компании, но он еще теогонией⁵ занимается.

П р е д с е д а т е л ь. Что он гонит?

К о л л о н т а й. Он не гонит, под богов копает.

П р е д с е д а т е л ь. Это хорошо, пусть копает. А крещённый?

Я. Да.

П р е д с е д а т е л ь. Это плохо. Даже еще хуже, чем «гонит». Так, а что, матушка, он у нас все-таки «гонит»?

К о л л о н т а й. Богов, Владимир Ильич.

П р е д с е д а т е л ь. Это хорошо.

К о л л о н т а й. А ещё он – романтик.

П р е д с е д а т е л ь. Мечтатель?

К о л л о н т а й. Да. А ещё он – оптимист.

П р е д с е д а т е л ь. А ещё он – альтруист, вы сейчас скажете, Александра Михайловна, и он вам очень понравился?

К о л л о н т а й. У него есть ещё одно большое преимущество – он никогда не был Родственником Врага Народа.

П р е д с е д а т е л ь. А  вам, откуда знать о таких подробностях, милейшая Александра Михайловна? Этот вопрос не в нашей компетенции.

К о л л о н т а й. Сегодня с вами, Владимир Ильич, невозможно разговаривать.

Ч и ч е р и н. В этом она права сегодня, товарищ Ленин!

П р е д с е д а т е л ь. Я вам не позволю…

Л у н а ч а р с к и й. Нет, позволь, Владимир Ильич! Ты сам писал: «Мы не можем обойтись без романтики. Лучше её избыток, чем недостаток». Как же так, Ильич?

П р е д с е д а т е л ь. Вы не путайте, Анатолий Васильевич, грешное с праведным. Мы всегда симпатизировали революционным романтикам, даже когда были не согласны с ними. Я подчёркиваю – революционным… Вам, Александра Михайловна, очевидно, неизвестна история тридцатилетней давности – это, когда всеми уважаемый человек попал в больницу из-за вашего подзащитного. Он, заключив банальный спор с простым шахтёром, и, желая его выиграть, спросил у  духовного наставника предприятия: в чём разница между катастрофой и катаклизмом?

Л у н а ч а р с к и й. Помилуйте, Владимир Ильич, какой духовный наставник тридцать лет тому назад? Насколько нам известно: за границу он ни разу не выезжал. Он…

П р е д с е д а т е л ь. Я имел в виду парторга шахты. Неделю человек мучился, начал нервничать по пустякам, забросил партийные дела, оббил пороги во всех библиотеках района, ища ответ на его коварный вопрос. А в это время наш молодец сумел незаконно получить два оплачиваемых отгула (по партийной линии), но продолжал ходить на наряд, и впрыскивать идеологический яд своих шуточек в сознание шахтёров. Доведя руководителя крупнейшей партячейки в городе (в военное время нужно говорить – комиссара) до «белого каления», он потом, как ни в чём не бывало, с тонкой лучезарной улыбкой объяснил эту разницу: «Если какой-нибудь транспорт, гружённый правительством (и не обязательно нашим), свалится куда-нибудь – это катастрофа, если кто-нибудь бросится их спасать – это катаклизм», и хохотал так, словно у него случился приступ смеха.

Сердце у парторга не выдержало – после больницы он перешёл на другую работу. И даже после этого, наш подсудимый не смог остановиться в своём неуемном желании издеваться над бывшим парторгом – человеком, положившим свои лучшие годы на алтарь партии. (При упоминании об алтаре партии, Луначарский глубоко вздохнул, а Коллонтай несколько раз вздрогнула, словно по ее телу пропустили электрический ток). Вы даже представить себе не можете, что он запел! По шахте загуляла частушка: «Ты – калека, я – калека, вместе будем делать человека». Теперь понимаете, в чей адрес целили его плоские шуточки? Парторгу пришлось рассчитаться, и уйти на другую шахту. А вы здесь, коллеги, сантименты разводите…

Б у д ё н н ы й. Сколько можно охмурять нас, ходить вокруг да около? Заслуженные люди давно на отдыхе, у каждого свои дела, а вы из-за одной-то головы людям целый час нервы треплите.

К о л л о н т а й (не глядя ни на кого, спокойным тоном, тихо, но довольно явственно произнесла). Вот что значит обучаться грамоте урывками.

Б у д ё н н ы й блеснул глазами из-под козырька головного убора, носящего его имя, покачал головой, вздохнул, и отвернулся.

Яувидел, мне не могло показаться, но когда он отворачивался – по щекам у него скатывались слёзы. Две крупные мужские слезы выдали обиду, болью резанувшей, незаживающую рану на сердце. Спустя некоторое время, анализируя причину попытки Коллонтай защитить меня, я начал рассматривать её, и обратил внимание на то, что у Александры Михайловны постоянно голова слегка наклонена в левую сторону. Сначала я не придал этому факту какого-либо значения и подумал, что, очевидно, ей удобнее в таком положении подбирать слова, отбиваясь от коллег-контрреволюционеров. Выглядела эта фиксированная поза довольно странной, хотя и ничего удивительного в этой причуде нет. А потом вспомнил. Осанка Алесандры Михайловны – так ходили женщины, отдавшие себя партийной работе, та же походка, тот же наклон головы. Ведь раньше, как строилась иерархическая лестница районного масштаба? Посты первого и второго секретарей райкома партии принадлежали мужчинам, а третьего –  всегда женщине. Не припоминается ни одного случая, чтобы эта лестница могла перевернуться. Даже в голове не укладывается: кому и что нужно было дать высокоидейной женщине, чтобы занять место первого секретаря. Подразумевается: дать на лапу. Или понравиться? Но понравиться всей партии – вещь нереальная, вследствие этого должность третьего секретаря была чисто женской бронью для особ, зарекомендовавших себя положительно со всех сторон, особенно, на партийном фронте, где ценилась выносливость и не только за столом. На таком немаловажном посту начинает энергично действовать левое полушарие мозга, отвечающее за умственную работу. Туда увеличивается приток крови, вследствие чего увеличивается нагрузка на вестибулярный аппарат, и, как итог – изменение положения головы. Иногда, даже в незнакомом городе, видишь – идет тебе навстречу хорошо одетая женщина с профессиональным наклоном головы, значит, перед тобой третий секретарь райкома партии, или бывший, потому, что привычка думать у них остается навсегда.  

Э с е р (шепотом Ильичу). Гидра контрреволюции поднимает голову. Дворяне липовые.

П р е д с е д а т е л ь. Ты зачем всё время власть ругаешь? Ты, почему всё время недоволен?

Я. У нас – не у вас. Нет, у вас – вам можно, это бесспорно. В нашем времени, каждый гражданин имеет неотъемлемое право на свободу совести и достойное выражение собственных взглядов.

П р е д с е д а т е л ь. Говоришь – свобода? Демократия? Ну-ну. А решили мы тебя судить, потому, как ты носишь не простое имя. Дед твой полным «Георгием» с «германской» пришел, а ты и его светлую память не пожалел.

Я. Это вы его не пожалели – забрали кузню, своими руками построенную уже в ваше время. Вся беда деда в том, что он пил меньше, а работал больше, чем остальные односельчане. Между прочим, всё село – и весной, и осенью ориентировалось по нему.

П р е д с е д а т е л ь. Да ты, я смотрю, батенька, жадный. И, ко всему, упорно пытаешься огрызнуться. Нехорошо. Карлушин «Капитал» читал?

Я. Нет. Кто читал – все без штанов ходят.

П р е д с е д а т е л ь. А ты как же?

Я. Некогда было читать. Я в шахте работал, это наследственное.

П р е д с е д а т е л ь. Ага, перетрудился, голубчик.

Я. Вообще-то да, но единственная дурная наследственная черта у меня – это излишняя доброта…

К р ы л е н к о (тянет руку словно школьник). Можно я что-то спрошу?

П р е д с е д а т е л ь. Ты, голубчик, уже спрашивал, вредитель.

К р ы л е н к о. Я по существу. Я имею право!

П р е д с е д а т е л ь (прокашлявшись, но выглядело так, словно Ильич оттягивал паузу, ожидая помощи, в поддержку своего отказа, но никто не проронил ни слова). Да-да, конечно.

К р ы л е н к о (обернулся в мою сторону). Чем думаешь дальше заниматься?

П р е д с е д а т е л ь. Вопрос по существу, но провокационный. Это не делает чести вам, Николай Васильевич, как человеку ведомства юстиции.

Я. Хочу заняться самообразованием: меня немецкий язык прельщает за свою простоту и прямолинейность.

П р е д с е д а т е л ь (сильно прищурившись, и заложив руки в боки). Зачем он тебе? Басни, батенька, все уже давно до тебя перевели. А у немцев и басен своих-то нет.

Я. Хотелось бы Маркса почитать в оригинале, чтобы кое-кого вывести на чистую воду.

Д ы б е н к о. Вон куда хватил! Теперь, товарищи, вспомните свои лица, как они скривились, когда я о его друзьях-немцах говорил! Пятая колонна! Нет никакого прощения!

Д. Б е д н ы й. Скромность и объективность давно утрачены этой личностью. А теперь она лезет со свиным рылом к нам, в калашный ряд. Пишет какую-то галиматью, забывая  о самом «святом»: с бодуна в руки не брать перо.

Я. Не я – в калашный ряд, это отцы наши, благодетели, в Европу лезут в полинявшей одежонке. А ты, мил человек, откуда знаешь, что такое бодун? Да что это вы заладили: после бодуна, с бодуна? А вы мне наливали?

Д. Б е д н ы й (на странно расширившихся глазах появились красные прожилки, пальцем вытянутой руки, казалось, пытался достать меня). Он не отрицает! Вы слышали! Это ужасный человек, это ужасно несносный человек.

Л у н а ч а р с к и й. Но тебе же это знакомо, Демьянушка. Он уже почувствовал такой писательский зуд, такое желание, но, отнюдь, не славы, а простого тёплого внимания со стороны читателей, что теперь его на этом пути сможет остановить только собственная лень.

Э с е р. С нашей, крайней левой, точки зрения – феноменально, политически безграмотного человека начинают поддерживать родственные души. Таким, как он, все новое – чуждо, прошу это учесть, товарищи.

Я. Не смей, дядя, бросаться такими фразами! И, по крайней мере, это гнусно: предлагать мне отказаться от своих убеждений. О тебе же, человеконенавистнике с архаичным мышлением, насколько мне известно – твои друзья даже биографических данных не оставили. Вот ты считаешь себя умным революционером, ответь мне на один простейший вопрос: сколько будет шестью восемь?

Э с е р. Ты издеваешься?

Я. Нет.

Э с е р (словно ища поддержки у Ильича, виновато глянул на него). Сорок восемь.

Я. А восемью шесть?

Затянувшаяся пауза…

Г о л о с (из толпы). Мерзавец! Непростительно будет всем нам перед будущими поколениями, если мы это зло оставим безнаказанным.

П р е д с е д а т е л ь. Потому-то ты такой злой, и всё вокруг тебе не нравится.

Д з е р ж и н с к и й. Буду уверен, что для вас эта новость будет совершенно неожиданна:  ему ещё Хрущев нравится, как и вам всем.

Над судом присяжных прошелестел гул голосов, послышались реплики, словом, оживилась публика.

Я (про себя). Спасибо, дорогой Феликс! А ведь я был свидетелем, как в Москве демократывалили самый главный памятник железному чекисту. Или вандалы? Медленно уходит в небытие история о польском бывшем социал-демократе, окунувшегося в дикую стихию русской революции. Сегодня «играется» партия, в которой я знаю о том, что он не знает, что знаю я, о том, что не знает он. Именно из-за своего незнания он будет до конца эпизода этой истории играть роль благородного рыцаря революции; по крайней мере, мне тогда так казалось, или же я просто чувствовал себя уверенней за выдуманной мною красивой картинкой (?). И хорошо, что я ещё нигде не озвучил факт про проделки шутников из губернской ЧК будущей украинской столицы юмора… Суть шуток сводилась к тому обстоятельству, что они раздевали приговорённых к высшей мере, и в таком виде принуждали их расписываться об ознакомлении с приговором, смакуя подробности, и наблюдая за мимикой лица человека, узнающего о своей смерти. Вовремя замолчать – это… Замолчать? или помолчать? Но иногда – это тоже довольно большая цена! Тогда уже точно меня чекисты не простили бы, и пришлось бы… умолкнуть.

П р е д с е д а т е л ь. А знаете ли вы, милостивый Феликс Эдмундович, что обвиняемый два раза спрашивал на рынках страны труды Бердяева? Один раз даже листал книжку, но в виду природной жадности, пожалел червонца, что явно свидетельствует о его негативных чертах характера, в отличие от того, как его пытаются тут выгородить некоторые наши сердобольные однопартийцы. Анатолий Васильевич, голубчик, а ну-ка процитируй нам этого сукиного сына, не смогшего освободиться от религиозных предрассудков. Вы же с этим богоискателемв Вологде (во время ссылки) много вечеров за чаем в спорах провели.

Л у н а ч а р с к и й. «Народу кажется, что он свободен в революциях, это – страшный самообман. Он – раб тёмных стихий… В революции не бывает свободы и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы…».

П р е д с е д а т е л ь. Вы о чём, батенька?! У вас, наверное, жар открылся?! Уж, от кого-кого, а от вас я никогда такой пакости не ожидал!

С а в и н к о в. Хорошо, что вы выслали Николая Александровича из России. Повезло ему. Сейчас о нём никто и не вспомнил бы. Эх, хороша тогда была  Вологда – помнишь, Толя, как мы до утра?..

Л у н а ч а р с к и й вздохнул, покраснел и молча, кивнул головой, но при этом бросил на Ильича быстрый косой взгляд. Ильич нахмурил брови, пытаясь что-то вспомнить.

С а в и н к о в. Хорошо, что помните: как вшей кормили в тюрьмах, как под надзором были, недоедали, недосыпали, но жили верой в будущее, пусть каждый – своей, пусть – в спорах, но жили и порою весело. А сегодня в кого вы превратились? Словно дети малые… Возможно, по кровищи соскучились? Так поднимитесь на первую палубу или на капитанский мостик…

Я. Я предполагаю, вы здесь без меня молодость вспомните, а я пойду потихоньку. Все равно я – лишний в вашей компании. А меня вы потом тоже как-нибудь за чашкой чая вспомните тихим добрым словом за то, что я вас всех хоть вместе собрал, и, наконец-то, пристанище более-менее приемлемое нашел, да и многих почти помирил.

П р е д с е д а т е л ь. Поразительно неисправимый элемент.

С а в и н к о в (сначала кивнул мне).Погоди. (Затем вновь обратился к Ильичу).   Я ведь тоже кое-что помню из тех вологодских вечеров. Бердяев сказал…

П р е д с е д а т е л ь (начал сверлить меня взглядом). Кстати, почему его нет на нашем «Корабле…»? 

С а в и н к о в. Потому что умер под Парижем, а не на Родине. Николай Александрович во время нашего последнего чаепития сказал: «Свобода не легка, как думают ее враги, клевещущие на нее, свобода трудна, она есть тяжелое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя… Все в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание свободой, через отвержение соблазнов свободы». Но хочу заметить, это были остатки последнего всплеска здравой русской мысли. К сожалению, подобные высказывания уже воспринимаются, как пережитки прошлого века. Сегодня многие слои общества в этих краях не могут себе позволить любить элемента русской нации. Почему они не могут любить человека за то, что он родился русским… по паспорту? Почему они  не должны любить человека за то, что век назад кто-то где-то что-то сказал, и загодя решил за все последующие поколения?

П р е д с е д а т е л ь. Борис, я понимаю, куда ты клонишь. За что его любить? За то, что ему нравится сидеть на курганах, блаженствуя в одиночестве, или за то, что, «колдуя» над пловом, он любит издеваться над своими друзьями, приговаривая, мол, искусство приготовления восточных блюд у него в крови? Можно и нужно любить человека за что-то, и в первую очередь – крестьянина и рабочего. Можно, батенька, полюбить даже поэта, если он излагает полезные мысли легко запоминаемыми стихами. За что же нам любить эту-с… этого молодого человека-с? Запомни, голубчик, любить нужно за что-то. Это что-то должно заключаться в преданности делу рабочего класса и трудового крестьянства…

С а в и н к о в (с протяжным вздохом).Ильич, ты опять взнуздал своего любимого конька? Говоришь: «поэта – за пользу»? Тогда за какие же «Радости земной жизни»⁶ вы без суда и следствия шлепнули «золотое сердце России»?

П р е д с е д а т е л ь. Я тут ни при чём.

С а в и н к о в. Я понимаю…

П р е д с е д а т е л ь. Я в это время страну спасал. Честное слово.

Э с е р. А кто, в сентябре семнадцатого во Франции, сражаясь против немцев, сказал: «О, Господи, спаси Россию и наших русских дураков»⁷.

С а в и н к о в (сплюнул в сердцах, повернулся в мою сторону и подмигнул).Беда, брат. Почти девяносто лет прошло, а вы никак от нее прививку не придумаете.

Э с е р. Бескультурье! Из-за таких лжереволюционеров, как ты, Борис, мы чуть было революцию не проиграли.

С а в и н к о в (тяжело вздохнул, покачал головой, потом ободряюще кивнул мне). Мужайся.

Я(про себя). Не понял. Одно слово сказал, но каким тоном... Сдался, что ли? Произнес странно, с отчуждением, будто курки уже взведены…

А р т у з о в. Кошмар! С обоими… Из-за таких, как вы, мы не проиграли, а проср…

Д з е р ж и н с к и й (прерывая говорившего контрразведчика). Артур Христианович, как можно уподобляться… вы же не на работе?!

Я(мысленно удивился преданности итальянца швейцарского происхождения делу рабочего класса России; одновременно поражаясь тому количеству авантюристов, хлынувших в Москву и Питер во время октябрьских событий семнадцатого года). И ведь, главное дело, всем потом места хватило под… солнцем; правда, вскоре Виссарионович прекратил с ними трудовые отношения…

К о л л о н т а й. Мы, в отличие от современных политиков этой страны, прекрасно усвоили, что любое суверенное государство – это чудовище без мозгов и морали, способное, ради своих идей, истребить любую часть населения планеты, включая и свой собственный народ. Эта страна недавно вступила в эпоху крупнейших перемен:человек с ружьем превратился в человека с «кравчучкой», растерявшегося на просторах своей… Родины. Значительный прогресс! И все они перестанут ломать копья из-за пустяков лишь тогда, когда человек станет действительно человечным, а это возможно только благодаря среде обитания, в которой они смогут надеяться, что сами и дети их выживут, и в следующем году, и спустя очень много лет! Наступит время, и их потомки стряхнут с себя хлам, превратившегося в полнейший абсурд исторического прошлого – сегодняшней действительности…

П р е д с е д а т е л ь. Я не понимаю!

К о л л о н т а й (почти крича в истерике).Владимир Ильич, он над Марксом не издевался, как некоторые из присутствующих, позвольте я!..

П р е д с е д а т е л ь. Не позволю! Дело не стоит выеденного яйца! Мы все вместе мир перевернули, а с одним этим, неизвестно откуда взявшимся, умником, получается – справиться не можем. Он же кощунствует! Вы только вдумайтесь, Александра Михайловна, заблуждающаяся, вы наша, ваш подзащитный, имея образ мыслей параноидальной ненависти к любой власти, пригрел в своей библиотеке Шульгина,  этого отпетого белогвардейца!

Э с е р. Антисемита!

П р е д с е д а т е л ь. Да-да, яростного антисемита, нашего первейшего врага, после монархизма!

Я. Чепуха! В один и тот же день и час, на всей Земле, верующие в Бога, евреи молились за него. И, может статься, что только благодаря этой молитве! он прожил почти 99 лет. А милосердная Советская власть простила его и приютила после того, как он, отсидев десять лет, осознал и раскаялся.

Э с е р. Он ещё иронизирует. Ничего святого. Хватит нам голосовать и ставить вопросы. Доминтиговались – из истории скоро совсем вычеркнут, а сегодня и приткнуться практически негде, благо здесь стоянку разрешили.

К о т о в с к и й. Ну что – достаточно наговорились? Хватить дискутировать. Давайте буду вершить суд – моё законное право. Тем более мне накануне снилось – я однажды своей матушке рассказал страшный сон. Она, выслушав меня, не проронив слова, вышла из комнаты и через минуту принесла пучок какой-то травы. Это видение!

П р е д с е д а т е л ь (кивая головой).Да вы правы, Григорий Иванович, это – вещий сон. Снизошло на вас, батенька, радуйтесь. Но к такому сну нужно подходить вполне  рационалистически – глисты у вас, голубчик. Вы к Семашко обратитесь. Вам нужно дать отвар корней полыни с медом – великолепное средство, поверьте мне. И пора нам, друзья, закончить дело, ради которого мы решили тряхнуть стариной.

Д. Б е д н ы й. Правильно. Давно пора. (Начал декламировать зловещим голосом).

           

Дождем осенним плачут окна.

Дрожит расхлябанный вагон⁸.

 

П р е д с е д а т е л ь (удивленно протянул). Как можно, Демьянушка?

Д. Б е д н ы й (вздрогнул, потом почесал за правым ухом, и, словно опомнившись, не меняя интонации, неторопливо продолжил читать свои стихи).

 

В непроглядной тьме смешались все пути:

Тайного врага не отличить от друга⁹.

 

Д ы б е н к о. Вот это уже лучше. Прямое попадание. А то вечно всякую филигрань несёшь.

К о л л о н т а й (громко вздохнула).

Я обратил внимание на то, что многие из присутствующих часто и тяжело вздыхают. Не знаю с чем это связано: или им тяжело дышать в нашей атмосфере, или они действительно берут близко к сердцу все происходящее в моей стране. В последнем предположении, я, правда, сильно сомневаюсь.

П р е д с е д а т е л ь (после пророческих строк поэта, в наступившей тишине, удивительно по-новому зазвучал знакомой убеждающей скороговоркой вековой давности европейский диалект, глотающий некоторые звуки великого могучего языка). После тщательного изучения всей имеющейся у нас информации о тебе, я просто не могу сказать: мы тебя прощаем! Поверь нам на слово! Ну, не имеем мы права простить тебя… В коллективе иная жизнь, чем у таких, как ты.

Ну что, товарищи, прения окончены, давайте голосовать. Активнее, активнее! Слушайте не голос сердца, а голос разума! Не забывайте – кто перед вами стоит. Смелее-смелее голосуем. Нам бояться некого. Ручки, решительнее ручки поднимаем.

Кто – за? Итак, за – восемь. Многовато.

Кто – против? И против – восемь?!

Безобразие, товарищи! Откровеннейшее безобразие, а еще большевики!

Э с е р. Ну что, Владимир Ильич, прав ли я был о половинчатом патриотизме в наших стройных рядах?! Падает революционная бдительность. Кругом сплошная недобитая контрреволюция – первейший враг наших идей!

П р е д с е д а т е л ь. Да будет вам, батенька, теперь во всем крамолу видеть. Ну, прошляпили мы свое светлое будущее на каком-то отрезке этого тернистого пути. Может быть, когда-нибудь снова вместе соберёмся? Ведь как весело было! А в Швейцарии? А в Италии?! Ах, Париж! Романтика!

Я(начиная привыкать к мысли о том, что черный день канул в прошлое, и нет уже к нему возврата). Судя по результату демократического голосования, я вновь обрел полную свободу?

П р е д с е д а т е л ь. Пока – да. Но запомни, голубчик, в любом обществе, на любой стадии его развития, недопустимо потакание таким личностям, как вы, которым любая власть не нравится. Необходимо поощрять и приветствовать безоговорочное искоренение подобных вам, больных синдромом неприятия власти.

Я. Ильич, теперь можно мне задать один вопрос, только обещай ответить, ты же умный, все знают об этом твоем отличии от остальных выдающихся фигур.

П р е д с е д а т е л ь. Спрашивай, батенька, вдруг больше никогда не увидимся. Не существует такого вопроса, на который я не смог бы найти ответа. И сейчас, голубчик, узнаете, что на самом деле означает: учиться, учиться и учиться.

Я. Почему, если открывается кондитерская фабрика, то ее называют в честь Клары Цеткин, если племенной конезавод – тогда именем Розы Люксембург, в чем же заключается, на самом деле, такая существенная разница между этими пламенными революционерками: в характере, в образе жизни, в памяти людской, в преданности Коминтерну?

П р е д с е д а т е л ь (сначала в полной растерянности). Странно. Действительно, почему так происходит? Когда-то я Розу называл орлом, но не более…

Товарищи, кто-нибудь сумеет ответить по существу на этот вопрос? Сашенька, вы не знаете? Ах, как жалко! Очень-с любопытно! Очень! Спасибо, молодой человек за интереснейший вопрос. Сколько же мы здесь времени потеряли? Товарищи! Все – на борт, срочно созываем конференцию второй и третьей палубы. Очень занимательный вопрос! (Продолжительно посмотрел на меня, словно запоминая). На этот раз ты выкрутился, но я еще постараюсь с тобой встретиться, голубчик. Канта спёр? Ах, канальи! Из-за этих правдолюбцев уже печень начала пошаливать. Обязательно постараюсь, чтобы вновь наши дороги пересеклись! Феликс Эдмундович, вы где?

Д з е р ж и н с к и й (отделился от толпы, начавшей движение в сторону «Корабля…», не обращая внимания на Ильича, протянул мне для рукопожатия свою узкую сухую ладонь). Ну, будь здоров, трижды земляк! Прими совет: пока в жизни ты не научился лить елей, будешь чувствовать себя человеком, и до тех пор хвалить буду, несмотря на то, что вторую книжку обо мне ты купил весьма и весьма нехорошую. (При этих словах он, точно удивляясь, качнул головой). Это надо же, какие деньги выложил ради меня!

Я. Деньги, этот мусор общества, имеет не слишком магнетическое свойство для меня. А если речь идет ради торжества справедливости, то я спокойно смотрю на уходящие купюры. Скажи, благодетель моего сегодняшнего дня – не есть ли просто чудом столь неприятное совпадение в день твоего рождения, 11 сентября¹⁰? Ответь, успокой мою душу тем фактом, что твое имя здесь не играет никакой роли! Возможно, я ошибаюсь. И мне хочется смело отбросить версию о таком чудовищном совпадении. Это стратегическая провокация, правда, чья – не знаю. Согласись со мной.

Д з е р ж и н с к и й. В этом случае я могу только развести руками.

Я. А ты просто возьми и скажи, ведь все равно уходишь, и увидимся ли еще. Нет, без сомнения, обязательно встретимся, но когда это будет – ты знаешь. Я – увы.

Д з е р ж и н с к и й. Правильно, мы здесь многое помним и видим, и… но, как ты говоришь: увы. У тебя ещё времени достаточно, так, что продолжай собирать книжки обо мне.

П р е д с е д а т е л ь (до этого времени, внимательно слушавший нашу беседу, вдруг внезапно ожил). Феликс Эдмундович, это как понимать: о тебе до сих пор книжки пишут? Какое издательство? А тираж?

В это время, со стороны «Корабля…», раздался винтовочный выстрел. Мы обернулись, вернее, Ильич и Феликс, я же стоял лицом к своему «детищу». Толпа расступилась, пропуская бегущего человека, который на ходу пытался перезарядить трехлинейку с примкнутым штыком. Моему взору явилась впечатляющая картина, достойная, чтобы её озвучить. Картина, повергнувшая в шок меня, неискушённого революционными порывами, представляла собой не то, чтобы неприглядное, скорее, жалкое зрелище. К нам, быстрым шагом, подходил человек небольшого роста, в одежде, ничем не отличающейся от остальных, вот только кожаные галифе нелепо болтались большими черными крыльями. Из-под кожаного кепи, выбивавшиеся длинные густые тёмные волосы, с легкой проседью на висках, были собранны сзади в пучок. Перепоясанный патронными лентами, с двумя ручными гранатами на левом боку и, болтавшейся туго набитой, сумкой на другой стороне, он представлял собой довольно грозный вид, хотя о личном впечатлении, я уже выразился. Этот, их товарищ, определенно кого-то мне напоминал, но из-за выстраданного гнева, который источало его лицо, из-за больших, навыкате глаз, как мне показалось – свирепо вращавшихся, я не мог вспомнить: где и при каких обстоятельствах мы «имели счастье» видеться с ним. Человек, несмотря на приличную косу, оказался мужчиной, «подлетел» к нам, встал по стойке «смирно», при этом винтовку взял «к ноге», и бодрым голосом обратился к Ильичу.Боцман на общественных началах Швондер по вашему приказанию прибыл!

Д з е р ж и н с к и й (виновато глянул на меня, вздохнул, и неожиданно заходился в кашле).

П р е д с е д а т е л ь (резко изменившись в лице, насупив брови, обращается к Швондеру). Ты где был?! Почему не пошел с нами?

Ш в о н д е р (повесил винтовку через плечо). Мне поздно сказали, что я вам нужен, шеф! У меня срочное дело появилось, шеф!

П р е д с е д а т е л ь (с возмущением).Наиважнейшим, наисрочнейшим делом, есть защита наших революционных завоеваний. Какие могут быть дела без решения ревкома? И что это еще за обращение? Ты где таких слов, батенька, нахватался? (Запнулся, кашлянул). Извиняюсь, где таким словам научился, милостивый ты наш?

Ш в о н д е р (очень спокойно и рассудительно). У немцев.

П р е д с е д а т е л ь (настороженно посмотрел на меня). У каких немцев?!

Ш в о н д е р. Немцы за французом приехали.

П р е д с е д а т е л ь. Почему?

Ш в о н д е р. Говорят – не положено.

П р е д с е д а т е л ь. Почему?

Ш в о н д е р. Пока идёт временное разбирательство – ни одного иностранца не должно быть на борту.

П р е д с е д а т е л ь.   Какое еще разбирательство?

Ш в о н д е р. На борту работает комиссия по поводу самовольного захвата «Корабля…». Состоит из одних немцев. Ни наших, ни ваших к ней, ни на шаг не подпускают. Положение очень серьезное, шеф. На первой палубе уже слухи пошли: комиссия своей властью уполномочена расформировать команду, и отправить всех нас по домам. А я по этому поводу думаю: нам здесь всем вместе – хорошо и весело.

П р е д с е д а т е л ь. Да, не стоило с немцами мир заключать – тогда германская революция победила бы, окончательно и бесповоротно. А сейчас… Это вам – хорошо, а нам путешествовать по истории, на судне с таким названием – никак не годится. И что за разделение: ваши, наши? На кого ты похож – перед чужими людьми стыдно. Что у тебя в сумке?

Ш в о н д е р (с расплывшимся в улыбке лицом раскрывает сумку). Каштаны от француза остались. Не пропадать же добру, Владимир Ильич! А название у нашего транспорта, как название – нормальное, еще и похуже бывает.

Д з е р ж и н с к и й (как мне показалось – до этой минуты пребывавший в состоянии оцепенения, пришёл в себя, вздрогнул и негромко произнес). Непеределываемый, непотопляемый...

Я. Владимир Ильич, я ведь прав оказался в своих суждениях. И даже не отчасти, а на все сто.

П р е д с е д а т е л ь (повернувшись в мою сторону). Непостижимое безрассудное упорство. Ты, голубчик, был на волосок от гибели – и все равно не каешься. Твое упорство когда-нибудь столкнет тебя в пропасть, вырытую своими же руками. Опомнись!

Я. Я сам себе выбираю духовных учителей, и думаю – вскоре этот путь будет оправдан обществом.

Ш в о н д е р (в недоумении). Владимир Ильич, кто это такой? Представьте его мне.

П р е д с е д а т е л ь. А это, голубчик, ему, мы обязаны своим присутствием на «Корабле дураков». В отношении его, ты, любезный, составлял резолюцию. Мы не сумели провести ее в жизнь из-за твоей национальной черты – где-нибудь хоть что-нибудь хапнуть нашармака, и именно твоего голоса не хватило, чтобы справедливость восторжествовала.

Ш в о н д е р (отступив на шаг назад, срывает с плеча оружие, патрон досылает в патронник, и делает попытку направить на меня винтовку). А мы сейчас поправим! Делов-то – куча. Именем Советской Социал…

П р е д с е д а т е л ь (бросаясь между мной и Швондером). Опоздали, батенька! Как всегда – несправедливость одержала верх. Теперь придётся ждать более подходящего случая.

Ш в о н д е р. Тогда я не нужен? (Получив от вождя утвердительный ответ, развернулся и побежал догонять уходящую компанию, на ходу крича). Александра Михайловна, вы немецкий язык знаете?!

П р е д с е д а т е л ь. Удивительный… (посмотрел вслед уходящему Швондеру, пожал плечами, и словно ничего сейчас не произошло, обращается к Дзержинскому).Феликс, голубчик, ты так и не ответил на мои вопросы…

Д з е р ж и н с к и й (игнорируя вопросы Ильича, попытался еще раз изобразить крепкое рукопожатие, и хотел что-то сказать, но вместо связной речи у него вначале вырвались какие-то обрывки, в которых, в принципе, имелся некий смысл).Да-а, жалко… лет бы сто назад… со всякой шушерой пришлось… Испоганили, исковеркали вечные Швондеры… Самый бедный римлянин гордился тем, что мог сказать: «Я – римский гражданин»; Рим и империя были его семьёй, его домом, его миром. Но это было две тысячи лет тому назад. Вас, живущих здесь, да еще и в новой эпохе, мне просто жалко. На прощание, зная твой характер, скажу прямо – во второй раз тебе с нашей компанией лучше не встречаться, я ведь и в командировке могу быть…

И не слишком расслабляйся – черные дни только начинаются…

Я(очутившись не по своей воле на переднем крае нескончаемой борьбы с силами, непонятно какого воинства, уцелевший, теперь с жалостью смотрел вслед «жрецам светлого будущего», торопившимся на очередную конференцию чрезвычайной важности). Да-а, хотелось, как лучше, а получилось, как всегда. Прощайте, или до свидания – я не знаю, каким образом Время распорядится моей жизнью?

Старый, почти забытый мир, ворвался горным потоком в мое сегодня. Но мне чужд мир коллективной ответственности. Я – плохой коммунар, хотя часто делал бесплатно чужую работу. Я знал, что поступаю неправильно, но не мог в одночасье измениться. Сердце справедливо возмущалось, требуя прекратить подобное безобразие. С точки логики оно право, но руки, взявшись за дело, уже не могли бросить начатое. Наверное, они (руки) поступали эгоистично, создавая своему владельцу имидж работяги. Плохой коммунар – всегда ли хороший эгоист? Поняли ли это они, неторопливо уходящие в свое время, поняли ли, что их жизни – всего лишь роли в чужом театре, режиссер которого боялся сильной России, поэтому и сценарий был таким жутким? Все революции и восстания в мире кажутся только небольшими представлениями по сравнению с тем, что они сотворили в первые годы власти. Эти фанатики придумали новый Рай для своего времени – светлое будущее, ради которого мучились сами, обрекли на мучение своих близких; и мучили, и убивали тех, кто не воспринимал новой религии – социализма. Но это были цветочки, по сравнению с наступившей эпохой энтузиазма и возвеличивания человека труда, когда страной начал править недоучившийся священник. Кстати, мало кто знает, что он провел один год в обучении у иезуитов (в Риме¹¹), и уже точно никто не может рассказать: каким наукам его там обучали, и каким богам успел он помолиться. В одном мы утвердились – в первой половине ХХ века, на территории Российской империи, успешно велась борьба против еретических мыслей о праве человека на справедливую и свободную жизнь. Из-за них, спустя почти век, время замерло для нас. И скоро ли теперь наступит долгожданный момент, когда определенная часть человечества вновь начнет с упоением вслушиваться в сказки о грядущем земном царстве добра и любви к ближнему (?); и ничего удивительного в этом нет, если она, живя в условиях существования отношений чудовищного неравенства, однажды вынуждена будет объединиться, воспользовавшись появившимся шансом…

Завтра на Землю возвращается весна. Солнце уже не будет так стремительно перекатываться по небосклону, забывая одаривать теплом нашу широту. Все скоро оживет, зазеленеет, зацветет и возрадуется. И взметнется ввысь песня благодарности человека, которому дважды улыбнулась судьба в этот погожий последний февральский день 2004 года. И теперь этот человек будет смотреть на мир совершенно другими глазами. Но это будет только завтра. А теперь – спать; быстро в кровать – заснуть, и забыть прикосновение ко мне истории о людях, похоронивших последнюю попытку человечества построить общество взаимной любви и уважения, которое должно было, зиждиться на идее доброты…

 

 

  P. S. Время обнажает язвы, время лечит, время разводит в стороны бойцов и вновь бросает их в бой. И вот сейчас, спустя полтора века, после возникшего спора, нужно и стоит ли задуматься: кто же остался прав: один из основоположников анархизма – французский философ Прудон со своей статьей: «Философия нищеты», или основатель научного коммунизма – Маркс, со своим ответным трудом: «Нищета философии»?

Как время распорядится с нашим многострадальным народом? Когда оно нашлет на него эпидемию добра? Этой осенью? Через 10,5 лет, или 20,5? Когда? Или нужно 33 года, подобно Илье Муромцу, сиднем сидеть, чтобы манны небесной дождаться?

 

                                                                                                                           Март 2004 г.

 

 

 

 

¹ От греч. tragodia - букв. - козлиная песнь, БЭС.

² Себастиан Брант (1457-1521), немецкий ученый, гуманист, поэт; автор  сатирической поэмы «Корабль дураков» (1494), впервые была напечатана в Базеле в 1494 году.

³Имеется в виду спикер ВР Украины Литвин В. М., историк.

⁴Партийные прозвища Сталина составляют 32 единицы («Великий псевдоним», Вильям Васильевич Похлёбкин, советский и российский историк, полн. имя Вильям-Август, 20.08.1923, Москва - 30.03.2000, Подольск).

⁵Система религиозных мифов о происхождении Богов.

⁶Н. С. Гумилёв. Три новеллы.

⁷Прапорщик рус. экспедиционного корпуса во Франции Н. С. Гумилёв.

⁸Печаль. 1920 г., Полесье.

⁹Тщетно рвется мысль. 1911 г.

¹⁰11 сентября 2001 года произошла серия террористических актов в США.

¹¹ Серж Ютен, «Невидимые правители и тайные общества», М., Крон-пресс, 1998 г.

Другие произведения автора:

Шестой размер

Метаморфоза

Однажды на орбите, или Задорнов был прав