Мила

            Это было примерно через неделю после моего 45тилетия, которое я, как и большую часть моих других именин за последние годы, справил в одиночестве. Хотя, «справил» - это, конечно же, сказано с изрядной натяжкой.

 

            Живу я в Новочеркасске. Ровно в сорока километрах от нашей областной столицы, города Ростова-на-Дону. Именно сюда я и приехал в тот яркий  (аж до боли в глазах) и жаркий до невозможности летний день. Приехал по одному, в общем-то и в целом пустячному, делу, которое вовсе не стоило того, чтобы ради него ехать в Ростов по такой жаре. Да и дело-то это, если честно, я сам себе придумал. Придумал только для того, чтобы был повод съездить в Ростов. А в Ростов же хотел съездить просто от скуки. Можно подумать, что поездка в Ростов и в самом деле может служить панацеей от скуки…

 

Примерно в ближайшие полчаса после приезда в Ростов убедился, что моё сегодняшнее дело не имеет никаких шансов на успех, чему особенно и не печалился (а если честно: то совсем не печалился) по причинам только что указанным выше, неспешной походкой (день-то, всё равно, как бы пропал, чему я тоже нисколько не печалился) отправился в сторону набережной, куда нередко заглядывал во время моих прежних визитов в этот город. Заглядывал даже тогда, когда времени не хватало катастрофически.

 

* * *

Я сидел на каменной скамейке, глядя, как по водной глади, подёрнутой лёгкой рябью, медленно, неспешно, преисполнившись каким-то прямо-таки нездешним величием, проплывают большие, красивые корабли. С не меньшим величием и спокойствием, будто делая отточенную до автоматизма работу (впрочем, именно так оно и было) проплывали буксиры, тянувшие гигантские баржи. По набережной, вдоль парапета, неспешной походкой, туда и сюда шли прохожие. Кто-то выгуливал на поводках собак. Откуда-то доносилась музыка. И кто-то пускал над водой цветные ракеты, делая это совершенно непонятным для меня образом, поскольку я слышал всякий раз только звук выстрелившей ракетницы и видел саму ракету, взмывавшую в небеса над водой и через несколько секунд гаснущую, падая в воду, но никак не мог увидеть и даже отдалённо догадаться, где же находится тот, кто производит запуски этих ракет. Хотя и никогда не сомневался, что делается это в каких-либо чисто практических целях. Я почти каждый раз, бывая здесь – во всяком случае, в летнее время – вижу подобную картину.

 

Минут через сорок оного тихого созерцания, на скамейку, где я сидел, присела женщина. На вид ей было лет тридцать с небольшим. Удивительная белизна лица. Большие зелёные глаза. Светлые волосы. Причём, сразу же было видно, что волосы светлые от природы, но никак не крашенные. Достаточно длинные пальцы рук с коротко стриженными ногтями, украшенными розоватым маникюром с золотистыми блёстками. Такой же педикюр и на пальцах ног. Она была босиком. В руках у неё не было ничего, в том числе и туфель, которые она – как можно было бы предположить в противном случае – просто сняла с себя либо потому, что растёрла пятки, либо по причине усталости ног. Одета же она была не броско, но вполне со вкусом и достаточно элегантно. Светлая юбка, чуть-чуть прикрывающая колени. Ни в коей мере не поношенная, тщательно отглаженная. Ничуть не менее новая и не менее тщательным образом отглаженная, белая, полупрозрачная кофта без рукавов.

 

Тем не менее, в её лице, а главное – в ней самой было что-то такое неуловимое и необъяснимое никакими словами, что сразу же заставляет обратить на себя внимание. То, что встретив такого человека случайно, на ходу ли, на бегу ли, среди многолюдной городской толпы, само по себе притягивает к нему взор, а потом ещё долго, долго вспоминаешь и думаешь об этом человеке, даже не понимая, что же успел заметить в нём такого неординарного. Наверное, что-то подобное, в большей, или меньшей мере, знакомо каждому. И дело здесь было вовсе не в отсутствии на её ногах обуви. Это только до какой-то степени (хотя, именно только – до какой-то степени), образно говоря, подливало масла в огонь.

 

Минут 15 – 20 мы сидели, молча, достаточно близко друг от друга. Она пристально смотрела в сторону воды, будто бы сосредоточенно о чём-то размышляя, или что-то вспоминая. Я украдкой бросал редкие взгляды на её лицо, замечая, что его выражение несколько раз за это время сильно менялось, делаясь то светлым и почти радостным, то задумчивым, иногда по её лицу пробегала тень какой-то скрытой душевной боли, быть может – она вспоминала, что-то крайне неприятное для неё, ведомое только ей самой.

 

Вдруг она сама нарушила молчание, обратившись ко мне:

 

-Что же вы молчите? Я же знаю, что вы хотите со мной заговорить, но никак не решаетесь. Или – я ошибаюсь?

 

-Нет, не ошибаетесь, - ответил я, отметив мысленно некоторое удовлетворение от того, что всё решилось, можно сказать, само собой.

 

-Я слишком хорошо знаю людей, - достаточно спокойно произнесла она. Можете считать, что я в какой-то степени – экстрасенс. Могу даже кое-что сказать про вас.

 

-Это интересно, - отозвался я, тут же продолжив:

 

-И что же именно вы можете сказать?

 

-Что у вас достаточно тяжёлая жизнь, но вы ей довольны.

 

-Похоже на правду.

 

-Что вас часто и много не понимали. И в первую очередь не понимали ваши самые близкие люди, которые, по всей логике вещей, должны бы были вас понимать, как никто другой. Но всё это в вашей жизни теперь закончилось, потому как про этих людей сегодня можно сказать только одно: «Иных уж нет, а те далече»…

 

-Чистейшая правда.

 

-Вы – не ростовчанин?, - в этой фразе чувствовалась вопросительная интонация.

 

-Нет. Я из Новочеркасска. А вы – ростовчанка?

 

-Вообще-то – нет. Но достаточно давно живу в Ростове. Так уж получилось.

 

-Он вам нравится?

 

-Жить можно…

 

Я сказал ей, как меня зовут.

 

-Мила, - представилась она в ответ.

 

Ещё через несколько минут мы болтали непринуждённо о самых разных вещах. Мила успела узнать от меня, что раньше я работал журналистом, хотя освоил эту специальность самоучкой. А до того кем только не работал, начав трудиться с 16ти лет, когда по целому ряду объективных и субъективных обстоятельств даже школу пришлось бросить, после чего никогда больше нигде не учился, тем не менее не прерывая самообразования практически никогда, и что давно пишу литературно-художественные произведения, успев издать несколько сборников, а журналистику оставил, так как правда в наши дни не нужна никому, а враньём заниматься не привык, хоть и довелось немного поработать в одной солидной международной газете, где всё же была нужна именно правда, пусть – во всяком случае, по возможности – и со скандальным уклоном, но оттуда вскоре был вынужден уйти по причине того, что если б продолжал и дальше писать то, что писал, делая это так, как я делал, меня бы просто убили, в то время, как мне ещё – извините! – жить не надоело, а писать хуже и умереннее, после всего того, что уже успел сделать, было бы просто стыдно, потому и ушёл из той газеты, о чём очень жалел, но недолго ввиду того, что через год – другой после моего ухода эта газета закрылась по совершенно другим причинам, а сейчас работаю диктором в издательстве звуковых книг, которые теперь говорят, выходит, моим голосом, потому, что эта работа не требует поступаться принципами и практически не мешает моей литературной деятельности, которая и в более-то благополучные времена была в состоянии прокормить далеко не многих, а в нынешнее время и подавно…

 

-Однажды, - проговорила Мила, - один очень умный человек сказал: «Если ты пилишь доски и пишешь картины, достигнув одинаковой степени совершенства и мастерства и в том, и в другом, но картины ты пишешь потому, что таково твоё призвание, а доски пилишь только ради заработка, потому, что твои картины не могут тебя прокормить, то в каком из этих двух занятий ты всё же живёшь по-настоящему и являешься самим собой? – Понятно же, что в писании картин». Так, похоже, и у вас. Когда вы пишите, вы живёте. А всё остальное для вас – неизбежное зло, с которым вы давно смирились.

 

-Что-то вроде того, - согласился я, через минуту, после некоторой паузы, задав вопрос:

 

-А вы чем занимаетесь? Если – не секрет, конечно.

 

-Стоит ли говорить о том, что и для меня – такое же неизбежное зло, как и для вас основная ваша работа?

 

-В таком случае, нельзя ли полюбопытствовать о том, что для вас является главным, в чём и вы бываете самой собой?

 

-Носить прозрачное и ходить босиком, - совершенно спокойно ответила Мила. И было видно – как по интонации, так и по выражению лица, - что она говорит совершенно серьёзно. Без малейшего намёка на шутку и без тени рисовки.

 

-А зимой вы тоже ходите босиком?

 

-Разве вам непонятно, что я не хочу говорить о том, что является – по крайней мере, для меня – неизбежным злом, с которым миришься, с которым приходится считаться, с которым поневоле уживаешься, но которое от этого не перестаёт быть злом, заставляющим меня не быть самой собой?

 

-Действительно, не стоит об этом. По той же самой причине не спрашиваю у вас и о том, где и кем вы работаете. В конце концов, если захотите, сами расскажите.

 

-А если, не захочу?

 

-Ну и не надо.

 

-А с вами можно, однако же, разговаривать, - Мила слегка улыбнулась.

 

Потом мы долго ещё разговаривали. Как иногда говорят в подобных случаях, обо всём и не о чём.

 

Водную гладь тронули первые отблески слегка обозначившегося заката, придав ей розоватый оттенок. Рябь слегка усилилась. В листве зашелестел ветер. Становилось прохладней.

 

-Вообще-то мне пора, - проговорила Мила.

 

-Если хотите, - продолжила она, - давайте встретимся ровно через неделю в это же время и на этом же самом месте.

 

-Давайте, - ответил я.

 

-И тогда, во вторую нашу встречу – если таковая, конечно, состоится – перейдём на «ты».

 

-Возражений нет. У вас есть телефон?

 

-Обычного нет. Мобильный есть. А что?

 

-Может, обменяемся номерами на тот случай, если кому-то из нас помешают непредвиденные обстоятельства?

 

-Вы узнаете номер моего мобильника, и даже – где я живу. Но, не сейчас. Всему своё время. А что касается нашей следующей встречи, то пусть всё идёт, как идёт. И если кому-то из нас что-то помешает, в таком случае будем считать, что, как говорится, не судьба. Идёт?

 

-Идёт. Хотя, я не очень-то верю в судьбу.

 

-Я же сказала: «как говорится».

 

-Ладно. Пусть так. Всё равно, вы не оставляете мне выбора.

 

-Почему же? Выбор есть всегда. Например, вы можете вовсе отказаться.

 

-А если я не хочу отказываться?

 

-Вот и не надо. Так значит, через неделю, здесь же и в это же время?

 

-Да.

 

-Тогда – ещё одна просьба к вам. Можно?

 

-Какая же?

 

-Сейчас вы пойдёте отсюда первым и не будете оглядываться.

 

-Я вас понимаю.

 

-Так вы идёте?

 

-Иду.

 

* * *

Ровно через неделю мы снова болтали с Милой о самых разных вещах, сидя на той же самой скамейке на ростовской набережной. Всё также шли мимо прохожие, проплывали корабли. Буксиры снова тянули баржи, совершая всё ту же привычную, отточенную до автоматизма работу. Опять вспыхивали и гасли над водою разноцветные ракеты. Опять кто-то выгуливал собак. Снова доносилась музыка. Правда, было несколько прохладнее и в листве играл достаточно приятный ветерок. Мила была всё в том же наряде и всё также босиком. На прощание она продиктовала мне номер своего мобильного телефона. А встретиться в следующий раз мы вновь договорились ровно через неделю, в то же самое время и на том же самом месте. Похоже, это начинало входить в некоторую, только-только формирующуюся, традицию.

 

В течение недели, предстоявшей до нашей очередной – выходит, третьей по счёту – встречи я побывал в Сальске. Давно туда собирался, чтобы уточнить некоторые детали для одного моего рассказа, который писал давно и работа над которым была близка к завершению. Ведь специфика моей работы в издательстве звуковых книг, помимо прочего, была такова, что отпроситься обычно не составляло особого труда. Хотя, после чего-либо подобного, получая очередную зарплату, я недосчитывался её некоторой (совсем небольшой) части, что тоже составляло специфику моей работы и её регламента.

 

Ехал я в Сальск автобусом Новочеркасск-Дербент, отходившим из Новочеркасска достаточно рано, зато ехавшим почти через весь Ростов (имею в виду старую его часть) именно в те часы, когда в самом Ростове всё, казалось, только пробуждается к новому дню. И в этом была и есть своя красота.

 

Представьте себе… Из окна автобуса я увидел Милу, шагавшую по улице с большой хозяйственной сумкой. Она была в светловатых шортах, в полупрозрачной кофте (хотя, и в другой) и всё также босая. Меня в проезжающем автобусе она, скорее всего, не заметила. Можно было предположить, что она возвращается либо из магазина (большинство коих только успели открыться), либо с рынка.

 

Вернулся я в тот день домой достаточно поздно, успев изрядно устать. Но, то, ради чего ездил в Сальск, осуществил успешно. Но, всё это – тема для отдельного разговора, не имеющего никакого отношения к той истории, которую рассказываю сейчас.

 

Скажу только, что в тот вечер я всё же отправил на мобильный телефон Милы графическое сообщение в виде розы, через некоторое время получив ответ: «Спасибо!».

 

В назначенный день, в назначенное время мы встретились с Милой всё на той же скамейке.

 

Тогда же, среди прочего, я спросил у Милы:

 

-Когда у тебя День Рождения?

 

-Уже был, - ответила она.

 

-А в следующем году ведь тоже будет. Хочу знать заранее.

 

-До следующего года ещё надо дожить, - произнесла она своей неизменно спокойной, слегка отрешённой, почти никогда не меняющейся интонацией.

 

Зато во время нашей следующей встречи (стоит ли говорить, что она тоже состоялась ровно через неделю, в тот же самый час и всё на том же самом месте?) Мила разрешила мне немного проводить её.

 

Смеркалось. Мы остановились в одном тихом, ничем не приметном, почти безлюдном скверике. Стрекотал оркестр ночных насекомых – у них жизнь только начиналась. Мила сама прикоснулась своей рукой к кисти моей руки. Несколько минут мы так и стояли, продолжая хранить молчание.

 

-Пожалуйста, - почти прошептала Мила, - иди опять ты первый и опять не оглядывайся.

 

-Но, это – в последний раз. Обещаю тебе, - продолжила она явно оживившимся голосом.

 

-А что же будет в следующий раз?

 

-В следующий раз первой пойду я. А ты, если захочешь, можешь смотреть мне вслед.

 

-А дальше?

 

-А дальше будет видно.

 

Не знаю про другое время, но каждый раз, когда я видел Милу, на ней неизменно были прозрачные, или полупрозрачные платья, или кофты. Когда она была в кофте, то на ней были либо та, или иная юбка достаточно светлых тонов, либо те, или иные не менее светлые шорты. Один раз на ней были совершенно белые джинсы. И никогда я не видел её обутой.

 

Во время нашей следующей встречи мы попрощались на том же самом месте, в том же самом скверике, только успев углубиться в него чуть дальше, после того, как Мила вновь прикоснулась к кисти моей руки, сделав это на сей раз немного крепче, чем в предыдущий. Или мне так почему-то показалось.

 

-А теперь, как и обещала, первой пойду я. А ты можешь смотреть мне вслед.

 

Она пошла, несколько раз оглянувшись и каждый раз, оглядываясь, махала мне рукой, пока сгущающиеся всё более и более сумерки не поглотили её силуэт, после чего мне не оставалось ничего другого, как направиться в сторону автовокзала, откуда я поехал домой, в Новочеркасск, успев из автобуса послать на мобильный телефон Милы новое графическое сообщение, сегодня имевшее вид букета из ромашек, получив через несколько минут ответ: «Большое спасибо! Мне очень приятно! Твоя Мила».

 

* * *

Лето умирало, посылая природе и людям прощальный привет своим остывающим дыханием. Земля, казалось, отдавала тепло, что успела вобрать в себя в течение летних месяцев. Стояли первые дни сентября. Солнце из золотистого превратилось в серебристое. Светило, но почти не грело. Асфальтовые тропинки покрылись первыми опавшими листьями, в которых шуршал ветер. Мила шла по этим листьям, ступая своими неизменно босыми ногами, одетая всё в то же полупрозрачное платье. Сегодня она разрешила мне проводить её до дома.

 

Дом-то, как оказалось, был не её. Старый-старый. Ветхий-ветхий. У неё в нём была только маленькая квартирка, по словам самой же Милы – без удобств, находившаяся, к тому же, в полуподвальном помещении. Но, с отдельным входом.

 

Возле того входа мы и попрощались. Когда я пошёл, то, обернувшись, увидел, как отпирает Мила эту самую дверь ключами, пристёгнутыми к её браслету.

 

Она не пустила меня к себе, снова повторив:

 

-Всему своё время.

 

-Да и вообще, - продолжила она после паузы, длившейся с полминуты, - ты же сам, не хуже меня знаешь, чем всё кончится, если ты сегодня, тем более, на ночь глядя, зайдёшь ко мне. А я пока этого не хочу. Не хочу пачкать наши, такие чистые, отношения. Но и это будет. Будет, не сомневайся. Только не сейчас. Чуть-чуть попозже. Совсем-совсем чуть-чуть. Ладно?

 

-Ладно, - согласился я.

 

-Давай в следующий раз мы опять встретимся на набережной. На нашей скамейке. Но, так будет в последний раз. А потом, ты сам придёшь сюда, ко мне, - предложила Мила.

 

Приехав домой в тот вечер, я отправил на мобильный телефон Милы ещё одно графическое изображение. Теперь – в виде сердца. Ответ не заставил себя ждать: «Огромное спасибо! Очень-очень рада! Спокойной ночи! Приятных снов! Твоя и только твоя Мила».

 

Однако, в назначенный день и час Мила на свидание не пришла. Я прождал её до темноты, столько раз успев набрать на своём мобильнике номер её мобильника, что сам уже давным давно сбился со счёта. Потом поехал к ней. Дело осложнялось тем, что я не знал её точного адреса, помня лишь визуально, и потому никак не мог ехать на такси, что значительно могло бы сэкономить время.

 

Дом и квартиру нашёл без труда – у меня с детства была и осталась весьма неплохая зрительная память. На дверях же висел замок.

 

В автобусе между Ростовом и Новочеркасском я успел отправить на её мобильный телефон целую кучу смс-сообщений, в которых выражал беспокойство, просил откликнуться. Но все они, так же, как и последующие мои смс-сообщения, отправленные к ней, так и остались гласом вопиющего в пустыне.

 

Я не раз ещё приезжал сюда. Приезжал в самое разное время дня и даже – ночи. Результат тот же. На двери всё тот же самый замок.

 

Пытался расспросить соседей. Оказалось,  что Мила с ними почти не общалась. Они знали её в лицо и по имени. Не более того. Никто даже не знал, где и кем она работала и работала ли где-нибудь кем-нибудь вообще. Куда она исчезла – тем более не знал никто.

 

Телефон Милы продолжал молчать.  Однажды на мой звонок ответил мужчина, сказав, что приобрёл новый мобильный телефон вместе с этим номером четыре дня назад и, разумеется, ничего о прежнем владельце этого номера не знает и знать никак не может. Такое бывает, когда номером мобильного телефона его прежний владелец не пользуется какое-то время и плату на протяжении этого времени тоже не вносит. Тогда данный номер сначала аннулируется, а потом поступает в свободную продажу.

 

Последний раз я приехал сюда зимой. Картина та же. Уходил отсюда в сумерках, направляясь к автовокзалу. По дороге поскользнулся. Следует сказать: крайне неудачно. Итог – перелом руки аж в четырёх местах. В двух из них – со смещением.

 

Не помню и сам, как доехал до Новочеркасска. Утром добрался до травматологии. После рентгена сказали, что потребуется операция. Крайне сложная и крайне дорогая. У меня не было таких денег.

 

Позвонил по телефону на работу, объяснив ситуацию. Там сказали примерно так, болей, мол, сколько влезет, но без всяких больничных (тем более, мне больничный никто и не собирался давать после того, как я отказался от операции и, следовательно, от помещения в стационар – тоже), но по части денег ты за это время не получишь ни рубля. В создавшейся ситуации приходилось соглашаться и на этот вариант!

 

Попутно замечу, что моя изуродованная рука – со всеми, указанными выше переломами! – всё ещё оставалась даже не загипсованной!

 

Вторая ночь, по причине невыносимейшей боли, прошла без сна. Голову всё чаще стали посещать малодушные мысли о суициде.

 

Наутро я взял такси и поехал в медсанчасть одного из заводов, находящихся в нашем городе, и сегодня, вопреки всему, уцелевшего, которая во все времена славилась своими травматологами. Ехать пришлось почти через весь город. Там просто сунул кому надо в карман определённую сумму, после чего мне наложили гипс. Потом я приехал сюда на такси ещё раз ровно через четыре с половиной месяца и снова заплатив кому надо в рентгенкабинете, узнал, что кости мои всё же срослись, пусть неправильно,  вкривь и  вкось, но срослись и в принципе с ними в том виде, в каком они теперь есть, так, или иначе, жить можно. Вернувшись домой, здоровой рукой, при помощи самых обыкновенных ножниц, сам себе срезал гипсовую повязку – она, ведь, была не из сплошного гипса, оставалась полоска, состоявшая просто из бинтов.

 

Поскольку за истекшее время я проел фактически все свои сбережения, то, снова выйдя на работу, пришлось работать как проклятому. Впрочем, боюсь, что сказать так, значило бы – не сказать вообще ничего. В последующие полтора года я не знал и не видел вообще ничего кроме работы и моей квартиры, куда приходил только для того, чтобы поспать и иногда помыться. Всё остальное забирала работа. Даже питаться приходилось по большей части – на ходу.

 

Когда жизнь более, или менее начала входить в свою привычную, хотя бы относительно нормальную колею – ведь, всё на свете, рано, или поздно, заканчивается – я решил ещё раз попытать счастья и съездить в Ростов, к дому, где жила Мила.

 

Приехав на то место, я увидел, что того старого-престарого дома больше нет. На его месте ведётся строительство. Возводят что-то грандиозное и помпезное. Скорее всего, что-то в духе времени: с размахом и с блеском, но без души.

 

Последняя надежда отыскать Милу окончательно и бесповоротно канула в небытие.

 

И всё же… Кто она была? Кто она есть?! И есть ли она сейчас вообще в этом подлунном мире?! Какова её биография?! Откуда она появилась?! Как, куда и почему исчезла столь неожиданно и столь бесследно?! А эта её постоянная недосказанность, касавшаяся буквально всего…

 

Вопросы… Вопросы…

 

 

Другие произведения автора:

Правда наших дней

Скверная история одного музея

Снова про людей-бабочек