Белогорье в тонах блюз

Вдруг какая-то музыка так сладко обнимет тебя, и почувствуешь, что слыхал и любил её и что-то такое с ней связано, а не вспомнишь никак, что именно. Может, просто музыка хороша? И тут с облегчением всё осознаешь, и даже стыдно станет, что смог очерстветь и забыть. И потеплеет внутри, и улыбнёшься. Так у меня вышло с Белогорьем. Уж не помню, знал ли я раньше, что есть такое село у нас на Дону. Не гоняли бы в своё время горожан по колхозам, может, так и не познакомился бы с ним и, конечно, много бы потерял. Кажется, и сейчас вижу это Белогорье с верхотуры при въезде, вижу, как закатное солнце румянит белизну цветения густых садов, сливающуюся с такой же белизной окружающих меловых гор. С огромной высоты плавно и просторно спускается большое селение меж этих гор к Дону, голубые изгибы которого кажутся отсюда ручейком.

Впервые я был там проездом. Почти месяц глотал пыль на комбайне в селе Берёзово, но пошли проливные дожди, и уборочная остановилась. Городских механизаторов пока послали в Бобров за шифером. «Встретимся в Белогорье!» – крикнул напарнику мой шофёр – гигант Метлэнко, и наш «ЗИЛ» под дождём выехал первым. Уже измотала тяжёлая битва за урожай, а здесь я почувствовал себя туристом и, радуясь, что путь предстоял долгий, спокойно разглядывал через мокрые стёкла в общем-то однообразную дорогу. Всё поля с лесополосами, и мелькают изредка деревеньки с одинаковыми автобусными остановками и партийными лозунгами на сельмагах. Почти задремал под скрипучие взмахи стеклоочистителей. Вдруг Метлэнко, как гид на экскурсии, объявляет, что мы проезжаем самую высокую точку Воронежской области – деревню Морозовку. Объявляет с хозяйской гордостью. Я оживился и сквозь дождевую завесу разглядел на холмике ржавый геодезический знак триангуляции. Ещё острее почувствовал себя свободным путешественником, даже гражданином всей круглой Земли, сплошь утыканной такими знаками. А идеально равнинная до этого дорога, на ходу подхватив мой внезапный планетарный настрой, решительно пошла всё вниз и вниз, как бы скатывая нас от самого полюса к экватору. Это начался тот затяжной белогорьевский спуск, живописность которого я тогда не разглядел из-за дождя.

Не дотянув, как мне показалось, совсем немного до экватора, остановились у кафе  в Белогорье. Шофёр пошёл есть, а я решил дождаться своих ребят. Почему-то очень запомнилось это длинное белое здание кафе на возвышении. Его белизна отгоняла пасмурность, дышала светом, создавала какое-то южное, отпускное настроение, такое естественное в середине июля. После однообразной колхозной кормёжки очень хотелось чего-нибудь пикантного. Взяли дорогие бифштексы, однако, здорово разочаровались. Пошли было ругаться, но симпатичная заведующая быстро нас умиротворила, выдав взамен что-то вкусное и обильное. Даже хотели писать благодарность пышным хохлушкам, улыбающимся из окна раздачи, но шофёры уже торопили.

Только тронулись мы по булыжной дороге и неожиданно подъехали к Дону. Если бы знал, что придётся его переехать, я бы давно предвкушал. Но как это место похоже на Колодежное, где я был годом раньше! Те же холмы правого берега, под ними рощицы, луга и песчаные пляжи. Куда-то дождь подевался, и летнее солнце залило всю благодать. И так мне стало обидно – я ведь запросто мог и в этом году попасть на Дон, в Колодежное, а из чувства стадности поехал с ребятами в это пыльное Берёзово, где единственная радость – душ после комбайна.

Через Дон разводной понтонный мост, который ставили при нас. Пыхтел катерок. Матрос на нём в оранжевой жилетке, как у железнодорожников. Ещё один в жилетке спокойно с лодки удит рыбу. Невольно позавидуешь! А меня ещё надолго ждали облака пыли на комбайне. Две могучие ветлы воротами обрамляют въезд на понтон. И на том берегу пара вётел. В моей памяти они уже сливаются с точно такими же у парома в Колодежном и кажутся знакомыми с самого детства. Эх, искупаться бы прямо под этими вётлами, но мост уже готов, а назад проезжали мы затемно и опять под дождём.

Через год, по весне механизаторов снова отправляли в Подгоренский район. И вот ещё в Воронеже мне выпало Белогорье, но я этого как-то не понял, а только с подневольным безразличием записал ничего не говорящее название тамошнего колхоза. В райцентре пересаживались в маленькие колхозные автобусы. Появился и берёзовский с известным мне персоналом, и какая-то зыбкая Связь Времён помаячила немного в воздухе. Прозвучало несколько робких, но волнующих её ноток, как будто в фильме вдруг, ни с того ни с сего, промелькнуло несколько кадров из прошлой серии. Но настроение невесёлое. Гадкое ощущение, что тебя насильно заталкивают неизвестно куда, не позволило по достоинству оценить надпись «Белогорье» на автобусе, хотя ясно её видел. И ту дорогу через Морозовку совсем не узнал. Приезд, как положено, старательно отмечали, и толком осмотреться я не сумел. Село воспринималось как абсолютно незнакомое. Следующий день был воскресеньем, и мы решили посетить «пещёры», о которых как-то успели наслышаться.

Солнце ароматно подсушивало весеннюю грязюку. Наш путь пролёг через кафе с названьем «Дон». Вся компания, человек семь, вооружившись кружками пива, сосредоточила своё мужское внимание на молоденькой чернявой буфетчице и так бедную смутила, что она куда-то убежала со словами: «Як же вам не стыдно!» Я устыдился и решил успокоить её. Пройдя по залу с кружкой, заглянул в окно раздачи. И тут мне что-то померещилось, а из-за кастрюльного пара какие-то блюзовые звуки послышались, вроде. Но не смог ещё понять витающей Связи Времён, а лёгкое потепление внутри списал на пиво и улыбчивых хохлушек. Кафе же то самое было – белое, на возвышении, с южным акцентом!

Пещеры в меловой круче над Доном не покорились нам с первого захода – мы сожгли все спички и отступили. Под горой долго по очереди пили хрустальную воду из криницы, возле которой какие-то добрые люди соорудили скамью, такую удобную, под двускатной крышей.

А самый первый рабочий день превратился в рабочие сутки. Трудились на сеялках где-то у Морозовки. Днём тепло, и мы легко оделись. Под ночь привозят поесть, меняют трактористов, а нам объявляют, что надо до утра работать. Согласились, но попросили свозить переодеться. Парторг пообещал, да так и не отвёз – боялся, что мы не вернёмся. Замерзаем на сеялках, скачем с одной на другую. А тракторы всё ползают по длиннющему полю, разворачиваясь у сельского кладбища. Глаза слипаются, кажется, что в свете фар давно показались кресты и трактор вот-вот начнёт их крушить. Не раз эти блестящие кресты в патриархально высоких оградах потом мне снились, и кричал во сне трактористу. Вдобавок я ухитрился за что-то зацепиться и эффектно порвать штанину прямо снизу доверху – красовался практически в одних трусах, с развевающимся по ветру шлейфом. До самого рассвета верили, что приедут за нами.

Конечно, простудился. Получил больничный лист и, как мог, наслаждался свободой. Исследую подступы к Дону, удобно ли бегать туда умываться. Так противны эти сельские умывальники с помойными вёдрами! Мимо всё ещё неузнанного кафе, по неузнанной булыжной дороге вышел на луг. «Как в Колодежном», – опять я поддался вторичной мелодии памяти. Вот и Дон заблестел. Вдалеке, на речном повороте, увидел громадную баржу и свернул к берегу поглазеть – мне некуда торопиться. Вдруг из-под дерева, склонённого над обрывом, с пугающим шумом вырвалась большая чёрная утка. Не набирая высоты и перебирая лапами, как будто побежала над Доном. Села на воду, лишь допорхав так до баржи, и дерзко пересекла её курс прямо перед носом.

По дороге через луг проехала легковушка, затем другая. Куда они? Вправо по берегу дороги нет – мы там проходили к пещерам. Нет и влево – заболоченный луг хорошо просматривался от нашего «Дома приезжих». Переправа?! И я только тут, наконец-то, всё понял! Я же был здесь! Хоть и был мимоходом, но пропустил через душу. И резко взвыли в ней долго спавшие трубы, и страстный саксофон густо запел блюз на слова шофёра Метлэнко: «Встретимся в Белогорье!» Сразу вспомнились и белое кафе, и оранжевые  жилетки на понтоне. Апрельское солнце приятно припекало. По обочинам булыжной дороги, точно такой же, как и на улице моего детства в Воронеже, крупными жёлто-зелёными шарами цвела верба. И весь мир вдруг стал добрее и роднее.

Захотелось посмотреть на переправу и удостовериться. Навстречу едут машины и, кажется, те же. Может, ездили просто помыть и с понтоном я путаю что-то? Нет! Вот он знак разводного моста! Вот у самой воды и шлагбаум, а на нём знак дорожный – «кирпич». Правда, некуда ехать – нет моста. Но место, явно, то. Вот знакомые вётлы. На том берегу ярко-жёлтый домишко. Там возятся, наверно, те же мужички. Катерок стоит у них. А вот и сам мост – он развёрнут вдоль нашего берега так, что не очень за вётлами виден. И на нём мужички – и они тоже кажутся теми же, симпатичными очень. Прямо у шлагбаума, лицом к реке надпись: «Подгоренский район», а на той стороне, значит, Павловский. Я решил, что мост развели из-за баржи, и стал ждать, пока восстановят, чтобы прогуляться в соседний район. Потрогал грязную, стремительную воду – ледяная. У Воронежа, когда нас повезли сюда, Дон ещё был заполнен льдинами, а здесь поюжнее, и льда уже не было в день приезда, но его холод доходит. Пока мечтал, когда же можно будет купаться, медленно прошла знакомая баржа с буксиром. С него дали пару резких гудков. Конечно, знакомым работягам на понтоне, но я тоже помахал в ответ. Мост, однако, ставить не торопились.

Я всё стоял у воды, возле каких-то швартовочных железяк и, наверно, глуповато улыбался, весь охваченный блаженным чувством узнавания знакомого. Весеннее солнце и резкий речной запах, запах детства и воли, совсем размагничивали, и я, как будто, хорошенько и приятно захмелел в компании добрых друзей. Ну что, казалось бы, за радость, что я когда-то проезжал здесь? А поди ж ты – такое тепло внутри разлилось, что все эти оранжевые мужики кажутся родными, что вдруг перестало болеть простуженное горло и противный насморк напрочь прошёл. Как замысловатый ключ точно подходит к своей замочной скважине, старые и новые впечатления с лёгким щелчком вошли друг в друга, и открылась волнующая Связь Времён, вытесняя ощущение безнадёжной заброшенности неизвестно куда.

В какой-то момент почувствовал, что меня разглядывают из-за ветлы, какое-то цветное пятнышко замелькало там. Подошёл и увидел тоненькую девушку в розовой шапочке с пластмассовым портфелем-дипломатом. Тоже, подумал, ждёт мост. Меня, как будто и впрямь выпил, так и подмывало разговаривать. «Из школы, – спрашиваю, – убежала?» Нет, говорит, не школьница. Собиралась в Павловск на работу. А мост, оказывается, сегодня только первый раз после зимы хотели наводить, да решили, что вода ещё не позволяет. Сейчас ждёт – должны за ней приехать. Вижу, заметила вдруг мою грубо зашитую штанину и замолчала, насторожившись. Да и без этого вид мой достаточно непонятный – и не городской, и не деревенский. Я почувствовал её подозрительность и отошёл – слыхал уже местные легенды о беглых преступниках, скрывающихся в соседних пещерах. Присел себе на сухую травку обрыва, свесив ноги и жмурясь под тёплыми лучами. Слышу, подкатил мотоцикл. Парень лихо развернулся, Розовая Шапочка тоже по-мальчишески ловко запрыгнула, но уселась очень женственно – не такая уж и тоненькая, однако. Перехватив мой взгляд, улыбнулась. Сердито рыкнули выхлопные трубы, и, уже скрываясь за цветущими вербами, она легко изогнулась и помахала рукой. Возвращался опять мимо кафе, но теперь уже своего, знакомого. И всё Белогорье стало своим. Неужели я раньше про него даже не слыхал?

В  хорошей белогорьевской библиотеке без инвентарного номера, но с почётом хранят рукопись истории села, душевно составленную местным учителем. Его уже нет давно. А там подробно про всё – и про пещеры, и про мужской монастырь, что прежде стоял прямо над ними. И про то, как большевики, вытолкав в шею монахов, втихаря приторговывали мощами из пещер – то-то срам! Очень любил родное село этот учитель – меж сухих цитат из книг и газет, и даже меж выписок из судебных протоколов – везде рассыпаны его сочные комплименты. Как раз в эти дни я в кузове грузовика с зерном не раз проезжал той верхотурой Белогорья и всё не мог налюбоваться панорамой с цветущими садами. Удивлялся очень, почему никто не умиляется. И вдруг читаю у него это самое описание, как будто мной составленное прямо по свежему впечатлению – и точка выбрана та же, и тот же момент перед закатом. Только у него, пожалуй, душевнее выходит. Имеющий глаза да увидел! И, конечно, запели опять трубы Связи Времён, вызывая мурашки волнующим тембром, и сердце забило в большой барабан. Даже деликатная библиотекарша обернулась, прислушиваясь. А в музыке этой поёт и связь душ. Мне даже почудилось, что сам я когда-то был тем дотошным белогорьевским летописцем, да запамятовал немного, а сейчас вдруг наткнулся на свой юношеский дневник.

Прошло шестнадцать лет, и я сюда приехал добровольно, сам по себе и на своей машине, туристом настоящим. Подъехал со стороны реки. Давно уже нет понтонной переправы с жёлтым домишком, а чуть в стороне от села – большой высокий мост. Где-то в облаках проплываешь над Доном. А вот из-под эстакады уже смотрят на меня кресты в высоких оградах и растопыривают свои руки – не здесь ли  я всю ночь закалялся на сеялке? Трасса теперь идёт прямо к Морозовке, обходя Белогорье и оставляя его в тихом тупичке. На бензоколонке уточнил дорогу к пещерам и опять выслушал легенду о беглых зэках. Заваленные раньше входы в меловые коридоры теперь свободны. Там со смехом и визгом резвятся местные школьницы с мощными фонариками, одетые как на цветных фотографиях из журнала «Кул гёл». Охотно, без страха провели меня по всем ярусам.

–  Не боитесь?

–  Нет. А чего?

–  А эти ниши в стенах зачем по-вашему?

–  Окна, наверно.

–  Какие под землёй окна? Здесь мертвецы лежали, мощи.

Пожимают плечиками и переглядываются недоумённо: чушь какую-то несёт этот мужик. Нет, Связь Времён ещё не посещала эти милые головки! Слава Богу, хватает пока текущего момента. А между тем, может статься, что кто-то из этих девчушек приходится дочкой той Розовой Шапочке и лихому мотоциклисту – Время бежит себе.

Возвращаясь, расспрашивал, как проехать к бывшему понтонному мосту, а молодёжь уже не понимала, о чём я толкую. Почему-то сердце защемило, когда я подрулил к совсем забытому двускатному навесу у криницы. Вдруг ни с того ни с сего пошёл дождь. Снова за мокрыми стёклами дрожащим белым миражом  проплыло кафе на возвышении, совсем безлюдное без транзитных машин, и я, воспарив по той панорамной дороге прямо к самой высокой точке округи, выскочил на трассу.

Вот и Дон подо мной. На воде у берега стайка чёрных уток, а к мосту опять тянется баржа с буксиром. Я затормозил прямо над донским фарватером и вышел под дождь. Свесившись через перила, помахал рукой. Буксир протрубил – теперь уж точно – мне. Протрубил так, что мокрые перила задрожали, а утки поднялись и полетели к Белогорью. И ещё какие-то трубы в вышине нежно отозвались из-за туч знакомым блюзовым напевом. Очень блюзовым.

Другие произведения автора:

The Persistent Angel

Борись за жизнь...

Отопление дали