Антон и Антонина

После того, как агония перестройки вступила в свою завершающую фазу, закрыли одну из лучших шахт  центрального района Донбасса в Никитовском районе г. Горловки, где работали проходчиками два друга, жители г. Артемовска. Обосновавшись потом на крайней шахте Дзержинского района, вербованным (шутливый статус иногородних шахтеров, присваиваемый коллегами) приходилось тратить на дорогу больше времени, так как соседский городок находится несколько в стороне от магистральных трасс, ведущих к их дому.

Жизнь вербованных несколько отличается от обычного цикла рядовой суеты: дом – работа – дом. Их хлопотливый день, чем-то напоминает пунктирную линию по замкнутой кривой, где короткими промежутками втиснуты вопросы немаловажной, и, пожалуй, самой главной ежедневно решаемой задачи – это дорога по маршруту, со своим «железным» графиком передвижения, которого необходимо строго придерживаться, потому как, если произойдет сбой, тогда нарушится вся цепочка. Соответственно, маршрут удлинится, и по этой причине придется либо слоняться, либо впадать в полусонное состояние в зале ожидания железнодорожного вокзала станции Никитовка, дожидаясь очередной электрички. Сидя на жёстком сидении, стараешься не заснуть, но при каждом объявлении по громкоговорящей связи, ловишь себя на мысли, что тебя в очередной раз разбудили, поэтому надлежит менять позу, чтобы не проспать свою электричку, и вообще к таким делам нужно относиться серьёзнее.

 

Невзгоды ежедневной тридцатикилометровой дороги с пересадками, с лихвой окупались стабильными заработками, шахтёрским стажем и теплой мечтой о близкой пенсии. Доброе отношение, правильнее – сочувственное, они всегда  испытывали со стороны коллег. Без юмора, конечно,  обойтись не могло: какой-то шутник бросил в их сторону короткую фразу: «Лёлек и Болек», имея в виду схожесть с героями одноимённого мультфильма. Так  к ним и прилепились шутливые прозвища.

Однажды, получив зарплату, они, естественно, сбились с графика из-за потери времени в сберкассе, и чтобы не умирать от скуки на промежуточной станции, по обычаю приехали в Никитовку, где зашли скоротать время в одно из многочисленных придорожных кафе. До отправления электропоезда оставалось полтора часа времени. Нашим друзьям, работающим в одном звене, было о чём поговорить, тем более что почти через неделю наступал профессиональный праздник. В кафе, они под лёгкую закуску, накатили грамм по 150 родимой, но не больше – люди ведь взрослые, серьёзные, и тем более домой зарплату везут.

Антон глянул на часы – опять повторяется старая история: время было-было, и вдруг оказалось, что до отправления электрички осталось всего пять минут.

- С графика сходим! Побежали, иначе придётся ожидать ещё два часа, - обратился он к своему напарнику.

 

Выбежав на перрон, они опешили. На первом пути стоял московский поезд, прибывший с юга, и отправляющийся с минуты на минуту. Оббежать его вряд ли они успеют. Но и до отправления электрички тоже оставалось минуты полторы. Григорий (коллега Антона, он, правда, и моложе был), не задумываясь, юркнул под вагон и был таков. Антон только приноровился шмыгнуть следом за ним, но уронил пакет с банными принадлежностями. Подобрал его и, пригнувшись, осторожно полез под вагон, стараясь ни к чему не прикасаться. На десяток-другой нужных ему секунд он мог спокойно рассчитывать; он, как человек дороги, краем глаза заметил красный флажок в руках проводницы поезда, стоявшей к нему спиной; и только в таком неприглядном положении сделал пару маленьких шажков, как услышал за спиной грозный окрик.

- Куда? Назад!

- На Родину, - ответил негромко Антон, почти как самому себе, но вдруг почувствовал – чья-то крепкая рука схватил его за полу пиджака, пытаясь вытащить из-под вагона. Он ухватился рукой за рельс, поднатужился и дёрнулся, норовя освободиться от случайно прицепившегося полудурка, но, увы, сила не помогла проходчику, оказавшемуся в положении пойманной рыбы на крючок. Мысль же работала только в одном направлении: «Хоть бы поезд не отправили, иначе тогда – хана!». Антон бросил пакет, вцепился в рельс второй рукой. Громкоговоритель чётко и внятно растворил в воздухе объявление об  отходе его электрички. Из-под вагона был виден напарник, уже стоящий в дверях тамбура, и оглядывающийся в поисках отставшего Антона: его недоуменный взгляд из-за стекла закрывающейся двери скользнул по Антону, застрявшему под вагоном поезда Москва-Адлер.

 

Этот, кто-то сильный и наглый, сейчас оторвёт его руки от рельса. Антон ещё раз попробовал рывком кинуть тело через рельс – ничего не получилось. Удерживаясь всё-таки за скользкий рельс, он оглянулся и увидел вцепившегося в его пиджак двумя руками упитанного верзилу – это был сержант милиции; ещё один такого же роста, но немного старше возрастом,  в погонах прапорщика, нагнувшись, стоял на краю перрона, и радостно потирал протянутые перед собой руки:

- Давай сюда голубчика. Ты смотри, чего удумал хулиган. Давненько у нас таких шустреньких не было, - приговаривал он, чередуя слова ехидным смешком.

Пальцы, разжимаясь, начали медленно скользить по рельсу…

- Мне только вырваться, и я убежал бы в сторону грузовых эшелонов, затерялся, потом перемахнул через забор, и ищите ветер среди домов на Бессарабке¹⁹, - думал Антон, тщетно пытаясь вырваться из цепких милицейских рук. Движения человека под вагоном скорее походили на конвульсии рыбы, уже снятой с крючка и небрежно брошенной на лёд.

- Ты – за ногу! За одну ногу тяни и приподнимай её, тогда тебе будет удобнее, а ему наоборот – труднее упираться, - раздался голос второго милиционера, в котором уже начала звучать радостная интонация удачливого охотника, повествующего о хорошем дне.

- Ты не советом – лучше делом помоги. Я из-за него, алкоголика, форму выпачкал. Пропал ты парень, - добавил тихим голосом сержант, удерживающий нарушителя от дальнейших противоправных действий.

 

Сначала одна нога нарушителя порядка взмыла в воздух, вслед за ней – вторая; его тело под неимоверным углом к земле вытянулось в струнку. Он в последней надежде сначала правой рукой, затем левой – ухватился за какую-то трубку, диаметром в три четверти дюйма, висящую у него над головой. Удобно и цепко держась за трубу, начал подтягиваться на руках, словно гимнаст на перекладине – милиционеров медленно потянуло под вагон. У Антона мелькнула, казалось, с одной стороны, довольно странная мысль: «Если пуговка на поясе лопнет – штаны стянут. Как же я без штанов убегать от них буду?». Глупо, конечно, но, с другой стороны, лучше без штанов попасть домой, чем в штанах очутиться в вытрезвителе.

- Упираемся ногой, - скомандовал прапорщик. Упёрлись. – Вот-вот, поддаётся. - Раздалось у Антона за спиной. - Ты не за брюки, за ноги тащи. Давай, давай, раз-два, взяли!

Ноги хулигана вновь показались из-под вагона. В глазах Антона потемнело от перенапряжения. Однажды ему в жизни  пришлось испытать подобную нечеловеческую нагрузку. С напарником крепили забой: Григорий работал внизу, он же стоял на ППМ (породопогрузочная машина), и краем глаза успел заметить, как от породного целика начала заваливаться на него глыба. Мгновения хватило, дабы он спрыгнул в сторону – плёвое дело, но тогда от напарника осталось бы «мокрое место». Поэтому, выкинув руки навстречу, он принял на себя чудовищную нагрузку, одновременно прижимая глыбу к забою, и заваливаясь на неё, но перед этим успел крикнуть короткое: «Ой!». Этой сэкономленной тысячной доли секунды было достаточно, чтобы Григорий увернулся, метнувшись в противоположную сторону, и через секунду он уже помогал Антону вставать с глыбы. Последовал обязательный короткий обмен шутливыми фразами:

 

- Должен будешь! 

- Пива бутылку – достаточно за мою жизнь?

- Gut, - нахмурил брови, рассматривая появившуюся ссадину, вздохнул, и, с видом человека, решившего трудную задачу для себя, добавил. - Вполне. - Затем, как ни в чём не бывало, он начал вскарабкиваться на машину.

Вдруг левая нога повисла в воздухе, Антон, с присущей ему реакцией, резко рванул правую к себе. Сначала послышался глухой удар чего-то мягкого о вагон, вторую ногу почему-то отпустили, но в тоже время левую с упрямой настойчивостью подхватили, не дав ей даже коснуться железнодорожного полотна, и она опять попала в чей-то захват, следом за ней правая вернулась в предыдущее положение. Мысли о свободе отодвинулись. Оказалось, упираясь ногой в промасленную  буксу, сержант поскользнулся и слегка проехался лицом по вагону. Но если напарник только проехался, то прапорщик, благодаря сопротивлению хулигана, хорошо въехал тараном в вагон, и сейчас они стояли, сами не свои от переполняющей злобы, и уже не в силах им было бросить начатую работу, пройдя половину этапа нелёгкого пути, выпавшего сегодня на их долю.

 

- Ну, и видок у тебя, Иван Степанович. Ты вытер бы под носом, - посоветовал он, имея в виду тоненькую струйку крови, предательски начавшую течь.

- Свои сопли подбери, - прапорщик шмыгнул носом. Чувствуя свою уязвимость, прежде всего в моральном плане, из-за своего бессилия в сложившейся ситуации и внешнего вида, он повернулся в сторону собравшейся толпы зевак:

- Проходите, проходите мимо! Не останавливайтесь. Ничего необыкновенного не случилось, обычная наша работа – ловить преступников. Органы, как говорится, всегда на посту…

- Чёрт меня дёрнул, за Григорием полезть. Нужно было пробежать чуть дальше – и я успел бы. Ведь всегда так делали, чтобы не мешать друг другу. А теперь, кроме кармана, и честь, и достоинство – всё пойдет коту под хвост. Ведь, как будет утром? Карманы обчистят – не найдёшь концов. Скажут: «Вот забирай, что было в карманах, то и осталось – 1 рубль на дорогу. Распишись…». Вариантов не будет, иначе ещё и пятнадцать суток получу за нарушение общественного порядка. А разве я в своей жизни кому-нибудь хоть каплю зла причинил? Скоро первое сентября, а я окажусь без денег. Врёте, с…и, не возьмёте проходку голыми руками.

Антон попробовал подтянуть ноги, но в ответ только услышал:

 

- Не балуй, паря. Ручки-то разожми аккуратненько, обопрись о шпалу, а мы тебя потихоньку вытащим, и на свет поставим, на солнышко, составим протокольчик, и отпустим на все четыре стороны. И гуляй дальше, Вася, дыши свежим воздухом, наслаждайся жизнью.

- Сейчас же, наслышан о вашем брате.

- Брось упираться. Как ты не можешь понять – будешь продолжать упираться – в итоге получишь пятнадцать суток.

Почувствовав онемение в кистях рук, Антон попробовал движением гимнаста на перекладине, перебрать пальцами, ухватившись удобнее, дальше попытаться подтянуться на руках, поближе к спасительному краю.

- Что у вас здесь происходит?! Прекращайте клоунаду!

Оглянувшись через плечо, Антон увидел женские ноги, колени которых были облечены форменной юбкой, потом всё это медленно сложилось, и он встретился взглядом с глазами проводницы этого вагона:

- Землячок, ты, что здесь творишь? Мне нужно отправление давать. Бригадир же у нас…

- Да я-то что? Из-за этих, на электричку опоздал.

Проводница встала.

- Отпустите его.

- Он убежит.

- Да куда он денется от нашей доблестной милиции?!

Сержанты поочерёдно отпустили его ноги. Без пяти минут арестованный, почувствовав запах свободы, подтянул ноги, присел на корточки, приготовившись пулей выпрыгнуть из-под вагона.

- Эй, земеля, даже не думай от нас сбежать. Давай, быстренько вылезай на эту сторону.

- Нашли глупца, - подумал шахтер, но сам, усыпляя их бдительность, крикнул: - Сейчас!

 

Антон попытался разжать руки – кисти не слушались. Чертовщина какая-то. Пальцы не хотели выполнять его волю. Нежелание рук слушаться своего хозяина, не укладывалось в голове.

- Ты думаешь выбираться оттуда, или нет, - крикнул ему сержант, присев возле вагона.

- Я не могу.

- Как это не могу?

- У меня руки не разжимаются.

- Ты решил над нами напоследок поиздеваться? Или ты не хочешь понять – как печально эта выходка может  окончиться, для кого – ты сам должен сообразить.

- Нет, я всё понимаю, но я не могу разогнуть пальцы. Они просто не хотят подчиняться!

Возле вагона уже собралась внушительная толпа зрителей. Сержант кивнул головой своему напарнику в сторону вагона:

- Полезли вдвоём – дёрнем на раз-два, чтобы ему мало не показалось.

Антон оказался в положении сидящего ребенка на горшке, но держащегося за свою кроватку двумя руками. Он оцепенел от страха:

- Что теперь будет с моими руками? Инвалид? И на всю оставшуюся жизнь?

Тело забилось мельчайшей дрожью – такая была реакция его организма на внутренний страх перед неизвестностью.

- Что может быть в жизни страшнее, чем остаться калекой в расцвете сил?

 

Насколько смог он повернул голову, и увидел десятки пар глаз, устремлённых в любопытстве на него. Антон в отчаянии сделал очередную попытку освободиться – тщетно. Закрутил руками, завертел корпусом, словно выбившийся из сил гимнаст, беспомощно висящий на перекладине. Стоя на одной левой коленке, он начал пытаться правой ногой снизу давить поочерёдно на локти, будто на рычаги, но эта затея оказалась тоже бесполезной.

С перрона раздался на верхней ноте злости и раздражения сержантский голос:

- Последний раз тебя просим по-хорошему, землячок, выбирайся на эту сторону. Ты уже поезд задерживаешь.

Проводник вагона ткнула в руки милиционеру красный «стоп» со словами:

  - Возьми – подержи, служивый, - потом с грустной миной на лице добавила. - Тамбовский волк – тебе землячок. - Сама присела, и, заглядывая под вагон, с ноткой сострадания, спросила: - Что у тебя там случилось?

- Я не знаю, но я не могу разжать кисти рук.

Сержант:

- Пить меньше надо было.

Какая-то бабка поставила кошёлку, нагнулась.

- Сынок, может тебе попить чего-нибудь? Пивка, и недорого?

Сержант:

- Иди отсюда, старая.

Бабка, подхватив кошёлку, подошла к толпе, насчитывающей человек тридцать, и закричала:

- У него глазки чёрненькие, личико красненькое, шахтёрик – он!

Проводница взялась за «стоп»:

- Давай сюда. Да что же это такое? Если бы не ты, - тут она ткнула пальцем в сержанта, - он бы проскочил, а мы давно уже были в пути. Вечно суёте нос, куда нужно и не нужно. Натрепал лимонадку, лодырь. Теперь из-за вас горя не оберёшься!

 

Сержант, сначала оторопел от такой наглости, затем перевел дух, и перешёл в контратаку, процедив сквозь зубы, без излишней скромности:

- Ты мне ещё поговори, вагоновожатая.

Но он не на ту напал. Проводница уперлась руками в бока:

- Что? Вагоновожатая?! А что ты можешь мне сделать? Может быть, под вагон бросишь?!

Тут нужно заметить, что проводница имела патологическую неприязнь к людям, носящим милицейскую форму. А всё из-за того, что в не такой уже и далёкой молодости, она, будучи на третьем курсе института, имела неосторожность выйти замуж за лейтенанта милиции. Спустя год родила девочку, а ещё через месяц, лейтенант сбежал, рассчитавшись с работы, и отбыл в неизвестном направлении.

Не доучившись два курса, она бросила институт. Пошла работать на завод, пока её Светлана не достигла ясельного возраста. Потом устроилась проводником на Московскую железную дорогу. Однажды она, расплакавшись, поведала своей напарнице: «Если бы матери моей в живых не было – руки на себя наложила бы». Сейчас Светик, так её любовно зовёт вся поездная бригада, двенадцатилетняя, худенькая, похожа на мальчишку, но на этом веснушчатом лице, большие круглые глаза напоминают чашечки с краской на палитре в руке художника.

В этом коллективе, мама Светы работала с первого дня. Бригадир, почти одногодка, за  её неприступность прозвал – леди Макбет. Она привыкла к этому прозвищу и, нисколько не обижаясь, охотно отзывалась на имя Макбет, порою пропуская мимо ушей даже своё настоящее имя. Соответственно характеру и слава за ней закрепилась такая же. Таможенники старались, как можно быстрее проскочить её вагон. Не каждому было под силу чувствовать за своей спиной присутствие подобной квочки, способной  «отбрить по всей программе» любого служивого, независимо от звания.

 

И сейчас сержант просто не знал, с кем связался, и чем это чревато для него. Единственный сдерживающий фактор для человека, обладающего властью, была толпа зевак, уже достигшая численности четырёх десятков. Здесь нашла коса на камень. А жалко! Он смог бы ей ответить…

Подошёл бригадир, сначала молча заглянул под вагон, потом покачал головой и вздохнул, состроив кислую мину:

- Опять ЧП у тебя, Макбет?! Какие ни есть неприятности в дороге – все липнут почему-то к твоему вагону. Шепни мне на ушко – почему так происходит?

- Вот пусть они попробуют пошептать тебе, - Макбет кивнула в сторону милиционеров.

Бригадир встал, удивленно оглядел милиционеров, скривился от их жалкого вида, и в ультимативной форме заявил:

- Мужики, вы сейчас срываете график движения поездов по всей дороге от Ростова до Москвы. Делайте что хотите, но через три минуты поезд должен отправиться. Если этого не произойдет – пишу докладную, я не собираюсь отвечать за чужие грехи.

У сотрудников линейной милиции лица стали сосредоточеннее, румяные пятна побагровели, а по дыханию стало слышно, как их внутренний мир забился мелкой дрожью.

Сержант и прапорщик полезли снова под вагон, толпа злорадствовала и медленно умирала от смеха. Пришёл начальник станции – старенький, сутулый, седой дедушка, взялся за голову руками, и начал раскачиваться наподобие китайского болванчика.

Возвышаясь на целую голову над толпой, мужчина средних лет, громче и наглее всех, изощрялся в шутках издевательским тоном:

- Да вы отправляйте поезд, он на первой горке сам отскочит.

Толпа неистовствовала в приступе смеха.

 

Сержант взялся отгибать правый большой палец.

Через несколько секунд, с болью в голосе Антон закричал: «Что же ты, с…а, мне пальцы ломаешь?!».

Сержант, возмущаясь, повернулся к прапорщику: «Иван Степанович, ты слышал – он меня с…й обозвал. Я тебя, - обратился к Антону, - запомню. И будешь ты у меня каждый месяц пятнадцать суток сидеть».

Верзила, у которого природный цвет лица не отличался от сержантского, снова затрубил:

- А вы принесите домкрат, масло, чурочку подложите и дело пойдёт…

Народ, ожидавший электричку в другую сторону, медленно подтягивался к эпицентру ожидаемого веселья.

Сержант, будучи не меньших размеров, чем тешивший публику клоун, взяв Антона за левую ногу:

- Этого вытащим, Иван Степанович, а потом я тем говоруном займусь.

- Ага, займёшься. Он – депутат горсовета.

- Он не имеет права.

- По лицу видишь – у них сессия сегодня была. А тебе для справки – он на спор кулаком пробил капот у «Жигулей», бычара невыработанный, - двумя словами прапорщик охарактеризовал жизненный путь депутата; затем обратился к акробату: - Тебя как зовут, дорогой ты наш?

- Антон.

- Послушай, Антоша. Мы понимаем, что с твоими руками получилась какая-то непонятная чепуха, поэтому мы не будем тебе пальцы ломать, так?

- Да.

 

На перроне кто-то крикнул, подпрягаясь под депутата:

- Они там втроём в карты играть начали!

Смех под стеной вокзала звучал, не останавливаясь, словно музыка включённого магнитофона.

Сержант под вагоном попытался Антону объяснить почти в самое ухо, стараясь перекричать шум толпы:

- Мы сейчас тебя очень и очень осторожно будем пробовать тянуть за ноги, а ты в этот момент старайся разжать пальцы. Хорошо?

- Да.

Перепачкавшиеся блюстители, прижавшись спинами к стенке перрона, пытались рывками оторвать Антона от металлоизделия.

Депутат продолжал тешить аудиторию.

- Раз-два, взяли! - неслось по перрону. - Три-четыре, взяли! Желающие есть – помочь нашей доблестной милиции? Вперёд! Как сейчас разом дёрнем!

Желающих помочь не оказалось. Бригадир изобразил разъярённое лицо.

- Ребята! Я уже карандаш заточил – готовьтесь премиальные оклады получать.

Проходящая мимо женщина с чемоданом, направляясь в конец поезда, чтобы перейти на следующую платформу, остановилась для дачи совета:

- Но это же элементарно... Нашатырю ему дайте понюхать. Он чихнёт и отцепится, или захочет слезу вытереть, а вы его в этот момент вытащите. Эх, деревня! - произнесла она, и величавой походкой человека, знающего толк в своих советах, пошла дальше, игнорируя внимание толпы к своей особе.

 

Сержант с прапорщиком, не сговариваясь, автоматически ещё раз быстро дёрнули Антона. Глянули друг на друга, потом – на Макбет, она – на бригадира. Тот кивнул Макбет: «Неси из аптечки». Спустя минуту, прапорщик уже сам держал Антона за ноги, а сержант подносил открытый пузырёк к носу шахтёра.

Из-под вагона раздался дикий вой одинокого волка, следом душераздирающий крик:

- Отцеплюсь, поубиваю, с…и!

Сержант, вернув пузырёк Макбет, обратился к напарнику:

- Ну, что, Иван Степанович, иди, докладывай нашему начальству, пусть теперь оно думает. А этого отпусти.

Прапорщик резко отпустил ноги – Антон ударился о шпалы; стоя на коленях, он закричал во всю силу легких, но не столько от боли, сколько от обиды за ситуацию, в которой очутился из-за цепочки нелепых случайностей; и вырвалось из-под вагона, и полетел человеческий вопль, по перрону, раня слух случайных прохожих, и сердца зевак, наблюдающих за… бесплатным представлением: «Что ж ты, с...а, делаешь?!».

Сержант, не веря своим ушам, потряс головой, и, словно, жалуясь, кому-то невидимому, вполголоса пробормотал:

- Вот гад! Уже три  раза нас с…ми обозвал. Тебе это зачтётся!

 

Иван Степанович, не обращая внимания на такой вопиющий факт безобразия, вылез на перрон. Вид, конечно, у него был довольно жалкий – не лучше, чем у работника строительной профессии: руки в мазуте, форма местами в белую полоску от побеленной стенки перрона, а на лицо, начавшее напухать от удара о вагон, нельзя было смотреть без жалости.

- «Скорую помощь» вызови, иначе ничего не получится, - крикнула Макбет прапорщику вслед. Тот послушно кивнул головой, и под хохот улюлюкающей толпы, пошёл по направлению входа в вокзал.

Сержант опять схватил Антона за ноги, и начал энергично трепать:

- Ты ещё будешь ругаться? Я тебе сейчас руки оторву. Самого на пятнадцать суток отправлю, а руки в Москву поедут – Кобзону хлопать.

- Мне же больно.

- Мне ещё больнее будет. Поезд уже десять минут стоит. Если бы я был лейтенантом, можно было бы уже погоны спарывать из-за тебя, алкоголика.

- Если бы ты был лейтенантом – он сейчас здесь не висел, а поезд уже подъезжал бы к Артёмовску, - вмешалась в разговор Макбет. - А ну, отпусти его, садюга. Медленно положи его, и быстро выползай оттуда.

Опершись о перрон двумя руками, сержант вылез, осмотрел свою выпачканную форму, в сердцах сплюнул, кляня себя, за то, что теперь он связан единой нитью с безвестным шахтером – ведь обратной дороги, к сожалению, уже нет.

 

В это время из вагона в тамбур вышла Светик, дочка Макбет. В последние годы, все школьные каникулы, она проводила с матерью в дороге. Ей нравилось путешествовать, а бабушка, получается, вроде бы тоже в отпуск уходила, набираясь сил на следующий учебный год. Так как Макбет пользовалась всеобщей поддержкой и любовью всего коллектива, поэтому Светик жила в бригаде на правах дочери полка, окружённая заботой и сплошным вниманием. Начальство закрывало глаза на эти шалости. Молодые девчата-проводницы, тайком от ее матери, научили Светика выворачивать веки. Это было что-то! Мало того, что глаза большие, круглые, плюс белки с вывернутыми веками, и уже кажется, что у ребёнка-калеки глаза наполовину вылезли из орбит. Все думают – редкая и странная болезнь у ребёнка. Девочка начинает проводницам помогать разносить чай, а сама пустую алюминиевую кружку держит в руке – успех неимоверный. Даже когда отдыхающие с юга едут, уже без денег, всё равно начинают заначки доставать – народ ведь у нас жалостливый. Помощь семье – большой палец кверху. Макбет особо не запрещала, но иногда (по настроению) нет-нет и начнёт ругаться: «Я недостаточно  зарабатываю, чтобы милицейскую дочку в люди вывести?!». Когда она произносила эти слова, значит, была сильно не в духе, и тогда Светик убегала с кружкой в соседний вагон. Если же пассажиры не обращали на нее внимания – она произносила только одну фразу:

- Вы пока подумайте, а на обратном пути я зайду.

Заученная фраза обычно срабатывала мгновенно. Никому не хотелось созерцать второй раз это шокирующее зрелище…

 

Посмотрев вслед прапорщику, сержант обтрусил руки, повернулся лицом к открытой двери вагона. И надо же так случиться, что именно в этот момент из тамбура выглянула Светик, приготовившись пробежаться по вагонам. Эта поездка была последней – конец августа, скоро школа, а поезд почему-то стоит. Она потрусила своей кружкой, в которой всегда лежало три-четыре металлических рубля для усиления эффекта пустоты:

- Дяденька, мы ещё долго будем стоять?

Откуда-то сверху раздался незнакомый звук колокольчика и детский голос. Сержант глянул на девочку снизу вверх, а она, наклонив головку, прижала подбородок к груди для пущего эффекта, и глазками посмотрела на носочки своих туфелек, не переставая трясти кружкой:

- Дяденька милиционер…

Сержант, не остывший от борьбы с Антоном, успел только сделать глубокий вздох, запечатлеть в своей памяти два шара детского бильярда с красными прожилками на фоне белого колокольчика, и рухнул на руки бригадиру, успевшему подхватить его, и аккуратно уложить прямо на асфальт.

Кое-как отошедший от нашатыря, и, не зная, что делается у него за спиной, Антон подал голос:

- Эй! Вы думаете что-нибудь со мной делать?!

В это время бригадир, решив привести в чувство сержанта, обратился к проводнице:

- Макбет, неси опять нашатырь.

Антон зарычал по-звериному:

- Да не действует же он!

Макбет, не обращая внимания на комментарии из-под вагона:

- Перебьётся, смотри – у него какие лимонадки, что нижняя, что верхняя – одинаковые.

 

В ужасе оттого, что к нему сейчас опять применят экзекуцию нашатырём, Антон закричал благим матом:

- Тебя свозить хоть один раз в шахту, тогда я посмотрел бы – какая у тебя будет лимонадка?!

Подошёл, словно появившись из воздуха, капитан линейной милиции. Удивлённым взглядом окинул толпу, лежащего сержанта, стоящих молча возле него проводников поезда.

- Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь произошло?

Депутат, которого видно окончательно на солнце развезло, ответил:

- Человек завалил сержанта, спрятался под вагоном, и вылазить  отказывается.

Толпа вполголоса, но засмеялась. Офицер, шокированный реакцией общественности на такое происшествие, удивлённо произнес:

- Товарищи, как можно смеяться при таких обстоятельствах?! - включил рацию. - Алло! Третий? Я – одиннадцатый! На вокзале, при исполнении, убит сержант линейной службы. Да! Убийца под вагоном сидит, не может вылезти – боится народного гнева.

Капитан спрятал рацию, достал пистолет, нагнулся напротив Антона:

- А ну, вылезь! Я сказал: быстро, урод!

Макбет, сдвинув брови, и, подходя к офицеру, распорядилась командирским голосом:

- Это ты – быстро прячь свою пукалку, герой.

- Не понял?..

- Сейчас ты у меня всё поймёшь…

Милиционер выровнялся, отступил на два шага, пистолетом приподнял козырек кокарды, рукавом кителя вытер лоб, затем дулом «Макара» почесал правый висок; и изумленно оглянулся по сторонам – на лице появилось выражение, будто он только что заметил и большое скопление народа, и всех остальных людей, стоящих возле него; сделал глотательное движение, избавляясь от сухости в горле, и тихо спросил:

 

- В конце концов, объясните, что здесь происходит?

Бригадир вмешался, и, чтобы опередить Макбет, и не дать ей высказаться самой, вкратце объяснил ситуацию. Капитан спрятал пистолет, нагнулся над сержантом, начал похлопывать по щекам. Вдруг резко вскочил, вероятно, вспомнив, что нужно дать отбой вызову опергруппы, взялся за рацию.

Недовольная действиями бригадира, Макбет прищурилась, выражая, таким образом, свое презрение к органам милиции, и решила подвести черту под переживаниями командира за своего подчиненного:

- Ничего с ним не случилось, он здоров, точно бугай по осени. Он просто девочки испугался, не он – первый, не он – последний.

- Какой девочки?

- Моей дочки. Светик! - Макбет позвала дочку.

Светик выглянула из тамбура:

- Да, мама? - и тряхнула легонько кружкой, словно бубном.

Капитан поднял голову на звук бубенцов, но первое, что он увидел, были глаза неизвестного чудовища; жалобно ойкнув, офицер аккуратно упал на сержанта. Рация, отлетев в сторону, тихо пискнув, издала короткий треск и умолкла.

В наступившей тишине Макбет голосом прорицателя произнесла:

- Я же говорила – не последний, - потом подошла – проверила пульс. - Живой. - Кивнула бригадиру. - Помоги.

Вдвоём они сняли офицера с сержанта, уложили рядом, подложив им кокарды под головы. Минуту постояли в молчании, рассматривая милиционеров, словно отдавая им последнюю почесть. Макбет первой нарушила тишину, кинув реплику в сторону толпы:

- Однако хлипкая милиция в ваших краях? Сколько колесили по стране – нигде, ни разу, ничего подобного.

 

Кто-то из толпы:

- Паёк у них слабоватый!

Депутат возразил:

- Нормальный у них паёк.

Проходившая мимо бабка, торговка семечками, уронив кошёлку, всплеснула руками:

- Бандюги побили мильционеров.

Депутат, вволю насмеявшись, начал брать инициативу в свои руки:

- Так, вот вы, четверо крайних, идите на вокзал в медпункт за носилками.

 Несколько человек отделилось от общей массы, и побежали в сторону центрального входа в вокзал. Выйдя из толпы, депутат посмотрел по сторонам:

- Где-то здесь был начальник вокзала? Аркадий Васильевич?!

Никто не отозвался. Со стороны вокзала уже бежали ретивые добровольцы с двумя носилками. Через пару минут, потерявшие сознание от страха, милиционеры лежали на носилках, окружённые толпой. Депутат, держа руку на пульсе капитана, осведомился:

- Народ, кто умеет делать искусственное дыхание?! Нужны специалисты.

- А сам? - раздался чей-то ехидный голос.

- Мне нельзя – я могу нечаянно человека поломать.

Макбет вздохнула:

- Ну, люди тёмные, забитые и непутевые… Светик, подай снова нашатырь из аптечки.

 

Толпа, шарахнувшись непонятно от чего, вернулась на своё место. Возле носилок остались проводники и депутат.

Через две-три минуты оба пострадавших сидели на носилках, тупо уставившись друг на друга, поочерёдно посматривали с таким же бессмысленным видом на толпу, начавшую медленно подходить к поезду, после того, как Светик, забрав пузырёк с нашатырём, исчезла в вагоне.

Капитан, опомнившись, хлопнул себя по кобуре – оружие на месте. Сержант перестал вертеть головой, уставился снизу вверх в одну точку – это оказалось лицо депутата, прищурился, будто бы что-то вспоминая, потом вскочил с носилок, и прыгнул к вагону с криком: «Расступись, народ честной!», нагнулся и, впервые с момента остановки поезда, улыбнулся:

- Не сбежал ещё?! Ты пропал, Антончик! И за гада, и за с…у, и за всё остальное тоже ответишь! Век свободы не видать! Отвечаю…

Антон на руках висел ни живой, ни мёртвый. Если бы нашатырь раньше не выгнал из него слезу, сейчас бы он не заплакал, а разрыдался. Понимал, что теперь двумя неделями ареста дело не ограничится. Первое сентября, как и День шахтёра, пропало окончательно и бесповоротно. В следующем месяце, если доведётся работать, то только на одни вычеты. Он вздохнул: «Позор – дочка шахтёра…».

Послышался вой двух сирен. Через несколько минут по перрону в направлении восьмого вагона быстро направлялась опергруппа. Впереди, рядом с прапорщиком, двигался кинолог со служебной овчаркой по кличке Витязь. В тридцати метрах позади оперативников семенила вторая группа из трёх человек в белых халатах – впереди женщина, ну, чуть больше среднего возраста, и сзади неё – два санитара с носилками и небольшим чемоданчиком.

- Товарищ майор, разрешите доложить? - лишённым всяких эмоций, тихим голосом обратился капитан к старшему по званию в  группе.

- Да.

 

- Нами задержан непосредственный участник преступной группы, предположительно состоящей из двух человек, но это, пока из двух. Они совершили прямую угрозу жизни сотням пассажиров поезда, следующего по маршруту Москва-Адлер. Вот свидетели: проводник восьмого вагона и бригадир поезда.

Выйдя из-за спины капитана, и козырнув, прапорщик, обратился к старшему офицеру:

- Товарищ майор, разрешите добавить?

Майор кивком головы дал понять ему, что его готовы выслушать.

- Мы с сержантом Пелыменныком принимали непосредственное участие в задержании преступника. Он отчаянно защищался, вследствие чего мы имеем такой неприглядный вид.

Майор с грустной миной на лице:

- Оно и видно, что, к сожалению, он – отчаянный, а не вы. Я хочу узнать сейчас – почему вы не смогли его отцепить.

- У нас времени не хватило…

Макбет в сердцах:

- Тьфу ты! Мозгов у них не хватило!

- Они пока отцепили – мандарины сгнили бы. А кто тогда будет возмещать людям убытки?! - раздался чей-то голос из толпы.

Майор, из разрозненных фактов, уже создал более-менее ясную для себя картину о случившемся ЧП, и кто чего стоит во всей этой истории. На прозвучавшую иронию он среагировал довольно спокойно:

- Тише, тише граждане. И, вообще, расходитесь. Здесь не цирк, не мешайте работать.

Из толпы раздался возбуждённый крик:

- Нас уже в граждан записали! Спасайся – кто может!

 

- Сейчас не цирк – бокс будет, давайте делать ставки! - раздался знакомый зычный голос.

Майору явно не понравились реплики:

- Кто там такой умный?

Прапорщик с обидой в голосе доложил:

- Наливайко Даниил Наумович, депутат нашего района. Каламутит воду здесь с первых минут остановки поезда. Отпускал шуточки, между прочим, с подтекстом, видно, что под этим делом, - при этих словах он щёлкнул пальцем по горлу (жест довольно распространённый среди тех, кто увлекается этим самым делом). - Я позже рапорт составлю, или докладную записку – как вам угодно будет.

Тяжело дыша, подошла врач «Скорой помощи»:

- Что тут у вас случилось?

Майор вкратце объяснил доктору ситуацию, и, пригнувшись, показал пальцем на Антона. Она, наконец, перевела дух, и с явным облегчением сказала:

- Ну, вот и хорошо, а то нам ведь передали по рации, что здесь три трупа, и сейчас должны подъехать ещё две кареты. Сейчас я ему укольчик сделаю, и он отпустит ваш вагончик. У него спазм от переутомления.

- В этом случае правильный диагноз: от перепития, - с явной злобой в голосе, прапорщик попытался поправить врача.

Майор в недоумении пробормотал: «Три трупа?». Прищурился и многообещающе посмотрел на прапорщика, съежившегося под взглядом, и юркнувшего за спины оперативников. Доктор хоть ничего и не поняла в этой сцене, но для себя отметила, что в этой мутной воде ей явно что-то не договаривают.

 

Депутат продолжал в своём амплуа:

- Вы сначала собаку пустили бы – она его грызнет, и этот террорист сразу поезд отпустит.

Из-за спины эксперта-криминалиста выдвинулся прапорщик, встал перед майором, козырнул, и твердым голосом начал докладывать:

- Слышали, товарищ майор? Вот так, в течение всего времени вынужденной остановки поезда. А мы своей властью никаких мер не можем принять – ведь депутат. И как только таких беспринципных граждан принимают в партию?

На лице майора отобразилось выражение, будто он только что разжевал и без воды проглотил горькую таблетку. Скривившись, не глядя на прапорщика, махнул рукой:

- Потом…

Врач улыбнулась, набирая в шприц лекарство. Спросила у прапорщика, имея в виду его распухший нос:

- Помощь нужна, старшина? - встретив его невидящий взгляд, устремленный… в никуда, добавила. - Как хочешь – тебе виднее. - Затем заглянула под вагон, и, видя бесперспективность попытки оказания помощи пострадавшему со стороны перрона, она попросила проводницу: - Мне, пожалуйста, откройте дверь на противоположную сторону.

Макбет поднялась в тамбур, громыхнула дверь, врач перешла на другую сторону поезда. Проводница посмотрела, как она пытается в белом халате подлезть к Антону, затем вздохнула, покачала головой и оглянулась на оперативников, начавших шумно спорить между собой.

 

В это время Светик снова вышла в тамбур, и, увидев Витязя, спрыгнула с лестницы прямо перед собакой. Кружку с монетами, настойчиво напоминающими пассажирам о гражданском долге, она поставила на перрон. Наклонившись к сидящему псу, двумя руками обняла голову в наморднике, и почесала ладошками ей за ушами:

- Ой, какая собачка красивая, даже не верится?!

Витязь, вместо того, чтобы, прислушавшись к голосу крови, или лизнуть девочку в лицо, в благодарность за ласку, вначале жалобно взвизгнул, потом отскочил от нее боком по странной траектории (что само по себе уже неестественно для любой собаки), сбил с носилок чемоданчик с красным крестом, и, заскулив, рванул по перрону, волоча за собой кинолога.

В затихшей толпе кто-то охнул:

- Собака сбесилась.

- Какие хозяева – такая и собака, - раздалась следом реплика тоном, не терпящим возражения.

Толпа мгновенно наполовину рассеялась. Кинолог, молодой сержант, недавно прибывший из учебного подразделения, не смог справиться со своим сорокакилограммовым помощником, поэтому, держась за конец поводка, бежал с такой же скоростью, увлекаемый псом, с криком: «Дорогу – нам! Дорожку!». Их потом подобрали на другой стороне вокзала, в районе рынка, благодаря тому, что поводок зацепился за базарный лоток.

Врач, подобралась-таки к мужчине, нуждающемуся в медицинской помощи, завернула кое-как рукав рубашки, начала медленно делать инъекцию. Спросила почти шёпотом:

- Как зовут? Только отвечай, чтобы тебя не слышали на той стороне.

 

- Антон.

- Антон?

- Да. А что тут удивительного?

- Да так, ничего.

- Что у вас здесь случилось?

Шахтер в нескольких словах рассказал: кто он, откуда, где и кем работает, и почему оказался здесь в этом нелепом положении.

- Пил много?

- Да не более ста грамм, и все уже давно улетучилось.

- Значит, теперь так, Антон. Когда сможешь разжать руки, ты кисти держи сжатыми, тебя положат на носилки – будь в полусогнутом состоянии, и ни в коем случае не разгибайся. Я тебе помогу.

- Хорошо, - ответил Антон, подумав про себя. - Ну и денёк сегодня – везёт на людей хороших и прочих.

Врач перешла по тамбуру обратно, на вокзальную сторону. Через пару минут полусогнутый, с уродливо сжатыми кистями, Антон попытался выбраться на перрон, но без посторонней помощи у него ничего не получилось.

Доктор сразу взяла инициативу в свои руки:

- Положите его на носилки, - безапелляционно заявила она.

Майор, не ожидавший подобного поворота событий, удивленно переспросил:

- Какие носилки?

Недобро улыбнувшись, похлопывая резиновой дубинкой по левой ладони, сержант, почти не раскрывая рта, прошипел:

- Он – наш.

 

- Нет! Он – наш, и поедет в больницу. Ему сейчас необходимо пройти краткий курс лечения, - возразила врач, становясь в позу «если не соображаешь, тогда лучше помолчи и не спорь со мной».

Пожав плечами, капитан попробовал не настойчиво возразить:

- Он же пьяный, - потом рассеянно добавил. - Говорили.

Не меняя тона, доктор аргументировано опровергла предположение капитана:

- Какой же он пьяный? У него даже зрачки не расширены!

Подал голос прапорщик, неожиданно прозревший, и понявший, что в этой истории он может остаться крайним:

- А кто же ответит за вынужденную сорокаминутную остановку поезда иностранной державы?

Майор, повернувшись в его сторону, вздохнув, многообещающе произнёс:

- Не переживай, виновного, несомненно, я постараюсь найти.

Поезд дёрнулся, и медленно начал набирать скорость. Светик в открытое окно весело махала рукой на прощание. Капитан, увидев её радостное лицо с шарами на выкате, отвернулся, сплюнул, потом хмыкнул, посмотрел на доктора, и коротко махнул рукой:

- Делайте, как считаете нужным.

Санитары, сгибаясь под тяжестью носилок, пошли в сторону центрального выхода. Когда машина «Скорой помощи» отъехала около ста метров, врач попросила шофёра остановиться.

- Антон, ты свободен, если только можно так выразиться.

- Спасибо, доктор. А почему вы так поступили? Я ведь со стороны, вроде бы хулиган, и за то, что задержал московский поезд, должен был подвергнуться наказанию, тем более теперь у милиции будут проблемы.

Лицо доктора вдруг исказила боль – могло показаться, что у неё начался приступ какой-то болезни. Она вытерла набежавшую слезу, и тихим скорбным голосом произнесла:

- Меня зовут Антонина, а моего мужа звали Антоном. Семь лет тому назад он погиб в шахте. Ну, а ты, будь счастлив в своей шахтёрской жизни, и дай Бог тебе здоровья.

 

01.12.2007

Другие произведения автора:

Кризис на пороге

Мир женщины, или Холостякам не читать

Два с половиной тупых